Коники

В нашей  пустяшной истории нет морали и нет назидания.  Абстрактная притча, которая могла случиться на самом деле, не более того.
Лето. Воскресенье. Раннее утро. Колокола с малиновым перезвоном зовут к заутрене. Люди чинно, не спеша, двигаются по направлению к храму. Справные мужики, купцы с окладистыми бородами, подпирающими тучные животы, семинаристы, юные жеманные девицы красавицы, наивные и честные в этой наивности детки. Замыкает эту честную компанию калека. Мужичок с одной ногой. Вторая оттяпана до самого паха. Он на манер морского краба неловко,  по кривой, но упорно передвигается  к храму. Присутствующая нога вяло тащится за ним, но он ловко и споро перебирает натруженными руками и локтями. За ним тянется ссаный след. Не в смысле санный, какие сани зимой?! След срамной, след обмочившегося человека.
Напротив него остановилась пара. Справные коники, с блестящими начищенными крупами, играют мышцами, нетерпеливо бьют копытами, грызут удила…..    В них видно желание пуститься в галоп, переходящий в плавный, гармоничный аллюр.  На козлах  сидит крепкий, налитой свинцом кучер. За его спиной, в лакированной кибитке кто-то есть… Кучер привычным движением спрыгивает наземь, удерживая повода в руках, и с почтением передает их внутрь кибитки. Там девушка. Наша девица худа и немощна. Она бледна, покрыта испариной, руки у нее слегка подрагивают, сердце в груди бьется как загнанная в силки птичка. Дышит она часто, и то и дело впадает в забытьё.  Щёки на бледном лице горят румянцем, но это румянец нездоровья, подтверждающий нашу печальную версию о чахотке. Она вялой ручкой слабой и безвольно держит поводья...
Кучер подходит к калеке. Чертыхается, пугливо оглядывается на купола храма, неловко перекрещивает разверзнутую в раздражении пасть. Решительно наклоняется и под мышки поднимает калеку. Вытягивает как можно дальше руки, чтобы не соприкасаться с ним, с его язвами, грязью, не дышать его смрадом и миазмами. Одним ловким, уверенным движением забрасывает его к себе, на площадку под козлами. Прямо рядом с задами двух игривых коников. Почтительно забирает повода, садится на козлы, присвистывает, кричит: -И-иии-еххааа.. и взмахивает поводами.
Коники только и ждали этого. Они уходят в галоп, переходящий в ровный, красивый аллюр.
Дом нашей девицы недалек.  Коники встают как вкопанные рядом с ним. Девушка покидает свою кибитку, не без помощи кучера.  Он подхватывает и  калеку и тащит одноногого к дому.
Не проходит и часа. Служба в самом разгаре. Коники привычно и весело останавливаются на том же месте, где давеча был прибран одноногий.    Из кибитки извлекается калека. Он причесан, побрит, переодет во все чистое, сбрызнут кельнской водой. Но глаза его – истёртые пуговицы, дешёвой пластмассы, они пусты, в них нет чувства и мыслей.  Кучер железной рукой тащит калеку в приделы храма. Ему услужливо распахивают створ дверей, и он оставляет калеку в храме, служба без заминок продолжается.   Кучер возвращается к своим коникам. Взгромождается на козлы, понукает коней. Они уходят в галоп, переходящий в плавный, красивый аллюр.
Эта куртуазная история продолжается из недели в неделю, каждое воскресенье, каждую службу.
Почему и зачем девица это делает? Нам неведомо. Но есть такое подозрение, что дни калеки прямо пропорционально зависят от дней барыни. А быть может и наоборот.