Осенью

ОСЕНЬЮ


Холодный осенний ветер трепал Танину сумочку, рвал в сторону плащ, кидал на лицо длинные спутанные волосы. Взгляд ее томных глаз, нежный и загадочный, током бил Володю, может, еще и оттого, что смотрела она на него вызывающе-пристально, поощрительно.
В темноте ее глаза почему-то светились и казались ему какими-то влажными. Он даже подумал, что она — плачет.
Комом подкатил к горлу камень. Он бы и жизнь отдал, продал бы мать и отца, и всего себя с потрохами, вывернул и растоптал бы свою душу за одну лишь ее улыбку, слезинку или просто взгляд...
— Ты плачешь?! У тебя что-нибудь болит?
— Нет.— Таня отрицательно повела головой, отчего волосы тут же залепили ей все лицо.
Таня плавно подняла руку. Собрала, перебирая, непослушные пряди, задержавшись на нескольких волосках, упорно не дававшихся в руки. Медленно отвела их назад. Ветер тут же подхватил их и снова захлестнул ими ее лицо.
Таня смотрела ему в глаза. От ее взгляда шевельнулось ПРЕДЧУВСТВИЕ.
Внутри что-то сжалось. И мгновенно сильно ударило в грудь изнутри, сбило дыхание. Душа рванулась и замерла, как загнанный зверек.
...Он знал, что Таня ни с кем не встречалась. И ребята со двора, по очереди, были отвергнуты ею...
Каждая встреча с ней была для него экзаменом. С бессонными ночами, потерей аппетита и упорной подготовкой...
Теряясь при ней, Володя заранее готовился — что скажет, чем рассмешит, удивит, или просто — займет. Незаметно переводил тему разговора на “домашнюю заготовку” и, шаг за шагом, добивался ее улыбки, слова, звонка... как перед расстрелом.
Он и просыпался с радостным чувством, неожиданно, чуть свет. Сначала лучом вспыхивала радость новой встречи — СЕГОДНЯ!! И это радостное почти мгновенно переходило в тревогу. Он через силу завтракал, а то и вообще — только воду пил. И непонятно — с радостью ли или с ужасом — ждал... ждал... Каждое новое свидание с ней — было первым... Как школьник — строгой учительнице, выдавал он ей заученный на сегодня урок, стараясь, чтобы это походило на беседу и добивался... добивался ее упорно, как в первый раз. К концу встречи в душе вновь начинала бешено прыгать безумная радость!! Радость, что легко (и, боже мой!! — как охотно!!!) о новой встрече договорилась! И эта новая встреча сулила, приближала то, о чем он боялся даже и подумать... Господи! Неужели это — возможно?! Как она... Что за ЭТИМ?!! ЧТО?!
Не умереть бы прежде!.. Дожить! Потом — можно... Возможно ли ЭТО с ним?!
И... радость почти сразу проходила, и черной сажей наплывало черное сомнение: оно грызло его за глотку, сжимало гортань, хватало где-то внутри, ему казалось, что оно поминутно трогает его сердце своим твердым пальцем — сердце испуганно и нервно начинало колотиться в клетке из стонущих ребер. Кровь бросалась в лицо, кружило голову, не давая уснуть, есть или думать о чем-то другом.
Ожидание нового экзамена было смертельно мучительным. Избавиться от этого кошмара было невозможно ни на минуту. Легкость, с которой он так беспечно болтал с ней к концу встречи, превращалось к началу новой в безумную, бешеную собаку, выбравшую своей жертвой почему-то именно его. Убежать от нее было невозможно. Она находила его везде — у друзей, в кинотеатре — везде. Внутри,то и дело остро-изнурительно занывало.
Уснуть ему, мгновенно делавшему это раньше — стало настоящей проблемой. Лицо ее мерещилось бесконечным наваждением. Наваждение приходило к нему,  тепленькому — правда, и еле уже — и в постель, наваливалось и мучило... мучило до тех пор, пока уставший от затянувшейся бесконечной пытки, он не проваливался, теряя сознание, в глубокий сон, чтобы утром испытать короткую радость, очень короткую, что есть Она. И за Нее, и за радость эту минутную он цеплялся своими обнаженными нервами и надеялся, вопреки застилающей эту надежду — Безысходности...
Деревья парка сильно бросало в стороны. При свете мелькающей луны, листопад, казалось, возникал ниоткуда. Листья тучей летели и водоворотом крутились у ног.
Володя помнил, что кто-то, кажется, композитор, говорил про тишину, которую ему мешает слушать собственное сердце. Тогда он не понял и, вроде, даже с раздражением, мол, чушь, как оно может мешать?
Сейчас, стоя с ней в воющем и свистящем листопаде, понял — может.
Таня смотрела на него мечтательно-пристально, задумчиво. На губах играла не то полуулыбка, не то полуусмешка.
— Таня... я тебя...— тихо хрипнул он. Слова, как стопудовые гири, гирляндой висели в горле и никак не хотели покидать его.
Таня сощурилась и более внимательно, наклонив голову чуть набок, уже серьезно глядела на него.
В груди колотилось бешеное сердце. Володя подавил почти стон, собрал на подмогу волю и выговорил:
— Таня... я тебя люблю... очень.— и, боясь, что не дослушает, быстро добавил: — Ты не подумай — это не пустые слова — я... действительно... выходи за меня замуж...— еще быстро, хотя и не прерывала она его,— не говори мне — нет — подумай, пожалуйста...
— Да. Я согласна,— просто и тихо ответила она.

                1994 г.