С. Шевырёв. О первоначальной Поэзии Древнего Рима

Степан Петрович ШЕВЫРЁВ

О первоначальной Поэзии Древнего Рима,
до влияния Греческого
(Лекция из Истории Римской Поэзии, читанная 28 Сентября 1834 года)


Первый вступительный период Римской Поэзии, как я сказал, начинается от самого основания Рима и простирается до войн с Великою Грециею. Баснословные времена семи Царей Римских, перемена правления, покорение народов Лациума, нашествие Галлов, войны Самнитские и покорение Самнитян - вот главные события этого периода в Римской Истории. Война, земледелие и споры на форуме, которые из споров торговых превращались в политические - вот что составляло исключительные занятия Римлян, вот чем ограничивалась вся их внешняя и внутренняя деятельность. Плугом и мечом воспитывался дикий Рим и укреплял свои физические силы, упитывал всемощную десницу, для того, чтобы ею схватить мiродержавие. Духовная деятельность, отвлеченная, умозрительная и художественная, в нем еще не пробудилась. Но обнаруживалась зато практическая, нравственная: Рим стал рано заниматься своим Законодательством и в этом выражал свое коренное практическое стремление. Война, земледелие и законы - вот что нужно было Римлянину. Цинциннат от сохи шел в Диктаторы, на форум и к мечу. Катон Старший также возделывал поля, воевал и писал трактат о земледелии.
До нас дошло всего девять памятников древнего Латинского языка, от времен, предшествовавших Греческому влиянию. Первый из сих памятников есть Песня братьев Арвальских, жрецов, учрежденных еще Ромулом. Это была Песня, которою они умоляли богов о плодородии. Весьма замечательно, что и в сей Песне, в этом диком лепете варварского народа, звучит имя бога воинственного, Марса или Мамерса, которому Рим приносил первые жертвы и который был первым богом его жизни.
В числе помянутых памятников есть еще остатки Песни Салийских жрецов, которые были учреждены Нумою для того, чтобы носить щиты, упавшие с неба в ограждение Риму. Варрон приводит отрывки из нее в своем сочинении об языке Латинском и говорит, что она уже была непонятна в его время. В двух или трех стихах, дошедших к нам, поминается Янус; но известно, что жрецы Салийские учреждены были в честь Марса: следовательно, Песня их, вероятно, имела характер воинственный. - И так, первые памятники грубой Поэзии Рима, дошедшие к нам в скудных остатках, свидетельствуют о воинственной жизни этого народа.
Также к числу поэтических памятников языка, которые наблюдаем мы преимущественно, относятся три краткие надписи, найденные на гробницах Сципионов. В них кратко прославляются достоинства и подвиги членов этого знаменитого рода в Риме. Нибур находит в сих надписях единственный образчик Нении, дошедший к нам. Нении обыкновенно пелись в честь покойным, при похоронах, в сопровождении флейты; содержали в себе краткую историческую похвалу доблестному мужу, и хотя сочиняемы были для похорон, но повторялись потом и на пирах, в беседе гостей. Цицерон считал эти Нении вовсе потерянными. Счастливый случай открыл в Риме могилу славного рода Сципионов - и Нения, по мнению Нибура, для нас воскресла. Вот образчик такой надписи, которая найдена на гробнице Корнелия Сципиона Барбата (брадатого), бывшего Консулом почти за 298 лет до Р.X.

Cornelius Lucius Scipio Barbatus
Gnaivo (patre) prognatus, fortis vir sapiensque,
Quoius forma virtuti parissuma fuit,
Consul, Censor, Aedilis qui fuit ap;d vos,
Taurasiam, Cesaunam, Samnio cepit,
Subicit omnem Lucanaam,
Obsidesque abducit.

«Корнелий Луций Сципион Брадатый, рожденный от отца Гнея (или Кнея), муж сильный и мудрый, которого образ был равен доблести, который был у вас Консулом, Цензором, Эдилом, взял Таврасию, Цезавну, Самниум, покорил всю Луканию и вывел заложников». - Что может быть простее и сильнее этой похвалы? Как отзывается сия Песня добрыми, честными временами воинственного Рима! Подобными Нениями славил он подвиги своих героев. Здесь нет кудрявых, напыщенных выражений, здесь просто говорится: Сципион взял такие-то страны, покорило Луканию, - а самый герой очерчен только двумя словами: vir fortis sapiensque. Такова похвала и Песня простодушных воинов, какими были тогда Римляне.
Еще должны мы упомянуть о тех родах Поэзии, которые существовали у древних Римлян, как нам известно, но от коих не дошло до нас никакого образца. К числу их относятся так называемые Фесценнины. Прибегнем, в этом случае, к свидетельству лучшего Критика Римского и вместе Поэта, Горация, который в своей первой Эпистоле Второй Книги, приписанной Меценату, изложил вкратце Историю Латинской Поэзии. Послушаем, что он говорит об этих грубых, диких началах Поэзии Рима. Он сообщает нам, что древние земледельцы, люди крепкие, счастливые малым, убравши свое жито, отдыхали в праздничное время, и с товарищами своих работ, с детьми и супругами, приносили жертву богине Земле, Сильвану и Домашнему Гению. На сих праздниках вошла в обычай, как говорит Гораций, вольность фесценнинская, которая в разговорных стихах позволила себе грубые насмешки над ближним. Скоро шутка превратилась в открытую злобу, которая постигала семейства самые честные. Поставлен был закон и назначена казнь против тех, которые осмелятся чернить ближнего стихами. Из этого свидетельства Горация мы видим, что фесценнины был род сценических представлений, которыми простой народ забавлялся после трудов своих, позволяя себе в них насмешки над лицами. Произведения сии так назывались от имени Фесценниума, местечка в Южной Этрурии, где, вероятно, оне были изобретены. Происхождение их имеет сходство с происхождением Греческой Комедии и приводит к одним и тем же результатам, к воспретительному закону. Фесценнины, разумеется, не могли иметь правильной, изящной формы, какую имела Греческая Комедия. Оне писались даже стихом грубым, чуждым всякой меры, который назывался сатурновым, вероятно в том смысле, что точно так как подданные Сатурна наслаждались во время его царствования свободою, так и эти стихи не подчинялись никакому метру; или еще потому, что рабы на празднике Сатурналий получали временную свободу. Сии стихи отзывались, вероятно, всею грубостию дикой, сельской жизни. Гораций говорит: «Когда плененная Греция пленила своего сурового победителя и внесла Искусства в дикий Лациум, тогда исчез и сей грубый стих Сатурнов; однако надолго сохранились и теперь еще видны в Поэзии Римской следы села, следы низкого происхождения:

                horridus ille
Defluxit numerus Saturnius, et grave virus
Munditiae pepulere; sed in longum tamen aevum
Manserunt, hodieque manent vestigia ruris».

Весьма замечательны сии последние слова. Как в Песнях, прежде мною приведенных, видны живые следы народа воинственного: так в этих Фесценнинах, древнейшем роде Поэзии Римской, заимствованном из Этрурии, заметны следы грубого земледельческого народа. Так обе первоначальные стихии Рима, война и земледелие, кладут свою печать на первых памятниках Римской Поэзии.
Фесценнины были, как я сказал, из Этрурии. Отфрид Миллер, в своем сочинении об Этрусках, полагает, что и помянутые мною Песни жрецов Арвальских и Салийских, и все религиозные песнопения древних Римлян, вся их литургическая Поэзия заимствованы были из Этрурии. Но не только одни эти Песни переняты Римлянами у Этрусков: Тит Ливий, во 2-й Главе VII Книги, рассказывает о том, как во время ужасной язвы, долго не прекращавшейся, для умилостивления богов, введены были из Этрурии сценические игры, ludi scenici, nova res bellicoso populo. Видно, что Этрурия отличалась от Рима более художественным направлением. Сначала сии представления, как видно, были только мимические, sine carmine ullo, sine imitandorum carminum actu, и исполнялись Этрусскими Гистрионами под звуки флейты. Впоследствии благородные юноши Рима начали подражать Гистрионам и ввели уже стихи в эти представления, которые, сделавшись Сатирами в форме разговора, соединялись с игрою на флейте и с приличными мимическими движениями. Слово Этрусское: Гистрион, принятое в Риме, стало означать актера. Вот первое скудное начало Драматического Искусства в Риме, о чем сохранил нам предание великий его Историк. Ливий Андроник, уже после, ввел в эти представления поэтические вымыслы или мифы и образовал Трагедию; но это уже было влияние Греции.
Кроме сценических представлений, о коих мы и знаем только то, что я вам сообщил из Ливия, - были еще представления драматические, под именем Басен Ателланских, fabulae Atellaneae. Так назывались оне от Ателлы, города Осского, где вероятно были изобретены или процветали. Ливий, в том же самом месте, упоминает о сих Баснях и о заимствовании оных от Осков. Он присовокупляет к тому, что этими представлениями занимались одни только благородные юноши, и не позволяли мешаться в них Гистрионам, которые были у граждан Рима в презрении. (Quod genus ludorum ab Oscis acceptum tenuit juventus, nec ab histrionibus pollui passa est). Басни Ателланские были фарсы весьма шутливого содержания. Впоследствии, когда Театр образовался в Риме по формам Греческим, эти Басни давались уже в заключение представления, точно так как Сатирические Драмы у Греков, с тою только разницею, что в них не было хора Сатиров. Еще можно сравнить их с Интермедиями или фарсами Италиянскими. В них долго сохранялось наречие Осское, и самые актеры одевались по-Осски. Вот почему оне и сохранили так долго наименование Ателланских Басен. Цицерон отделяет их от Мим, которые были весьма непристойны, тогда как Ателланские Басни, при всех своих шутках, отличались большею скромностию: ибо служили увеселением высшему и лучшему сословию Римского общества. Август Шлегель, в своей «Истории Драматического Искусства», предлагает хотя смелую, но остроумную гипотезу. Он в Баснях Ателланских находит зародыш Италиянских фарс или Lazzi, в которых участвуют Пульчинелло, Коломбина и проч. Поводом к такой гипотезе послужили многие картины, найденные на стенах домов Помпеи. Древние любили украшать стены и даже полы своих жилищ разными писанными сценами: очень часто встречаете вы фигуры трагических и комических актеров на их домашних картинах. Так, между прочим, на стенах домов Помпеи и Геркуланума находится весьма много каррикатурных фарс, в которых Август Шлегель видит сцены из Ателланских Басен, как любимого народного представления Римлян. Некоторые маски в этих фарсах напоминают даже уродливую маску Пульчинелло. Вероятность этого предположения умножается еще тем, что сия маска происходит из Неаполя, и есть каррикатура Неаполитанской физиогномии; а город Ателла, откуда вышли Ателланские Басни, лежал близ самого Неаполя. Вот почему немудрено, что представления эти бывали часто и в Помпее, и изображения их сохранились во множестве, на стенах домов ее.
Рассказывая вам о сценических представлениях у Римлян, во время дикого периода их Словесности, я не могу не обратить внимания вашего на весьма замечательное явление в их Поэзии, которого зародыш заключается в самом свойстве Римского народа. - Еще в этом варварском периоде, еще в ту эпоху, как Греки не тронули Римской оригинальности, обозначилась у них страсть к шутке, к насмешке, к комическому. Это мы видим и в Фесценнинах, о которых я говорил, и в Баснях Ателланских. Впоследствии, даже тогда, когда Греция наложила свою печать на дух Римлян и сковала его своими блестящими, художественными цепями, - дух Римский умел однако высвободиться из-под сего могущественного влияния и выказать свое родное побуждение, особенно в таких произведениях, которые с ним согласовались. В драматическом роде, преимущественно перед Трагедиею, процветала у Римлян Комедия и была любимым народным зрелищем, как то свидетельствует особенно Комедия Плавта. - Сатира была оригинальным созданием Римлян, которого они не заимствовали от Греков. Гораций говорит о том, как она приняла начало свое еще в грубых нравах Римлян необразованных, т.е. не подвергшихся Греческому влиянию. Квинтилиан свидетельствует то же словами: Satira tota nostra est. Эпиграмма имела также свое народное происхождение. Римская чернь пела много шутливых Песен. Светоний рассказывает о Песнях, который воины пели в насмешку над Юлием Цезарем; одну из них приводит он в пример. Эпиграмма у Греков имела, как известно, общее значение надписи, относящейся к известному предмету. Но у Римлян она получила характер едкой насмешки, особенно под пером Марциала, характер, в котором перешла и в Западную Поэзии новой Европы. - Все это показывает, что Римляне имели врожденную склонность к смешному, комическому. Весьма замечательно, что сия черта характера сохранилась даже в современных нам Римлянах. Странно с первого взгляда, как сей народ суровый, воинственный, законодательный, важный, занятой войною со всем мiром, соединял с этими свойствами любовь к насмешке, к шутке, которая выражалась в его Поэзии национальной и любимой. Это служит нам лучшим доказательством того, что мiр Поэзии не всегда бывает только отражением от мipa жизни; что народ, как и человек, от своих занятий важных и глубоких, от своей сурово-деятельной жизни, любит иногда отдыхать на забавах, любит посмеяться. Сия черта резко означается в тех людях, которых жизнь в беспрестанном напряжении, исполнена дела и строгой заботы; сию же черту находим мы и в суровом Римском народе, который был из всех древних народов самым дельным, практическим.
В заключение моего исследования о памятниках Поэзии Древнего Рима, которые очень скудны, обращаюсь к тем эпическим или героическим Песням, которые наполняют всю первоначальную Историю Рима, и, уступая более и более место достоверной Истории, простираются даже до войн с Великою Грециею. - Еще в филологических трудах XVI и XVII века возникло сомнение касательно достоверности преданий, какие сообщают нам Историки Рима о первобытном его существовании. Перизоний, Профессор Лейденский, в своей книге Animadversiones Historicae, изданной в 1685 году, первый нашел след народных Песен в риторических страницах Тита Ливия. - За ним последовал Бофор, француз, поселившийся в Голландии, который отнял у Истории все первобытные времена Рима и возвратил их в область Поэзии, откуда они вышли и где они на своем месте. - Наконец Нибур, это светило исторической критики в нашем веке, утвердил сие мнение положительным, ученым образом и сделал оное уже собственностию Науки. Таким образом весь период первоначального Рима переходит из области Истории положительной в область Истории Поэзии, весь он делается нашим достоянием. Во всех первых Книгах Ливия Нибур находит развалины огромной национальной Эпопеи, которая составилась из народных Римских Песен. Из сочинения Нибура я постараюсь извлечь вам возможно подробное и положительное исследование об этих героических Песнях древнего Рима.
У всех народов первоначальная История сливается с Поэзиею. Народная Песнь есть первое предание, которое доносится из уст в уста, от предков к потомкам. Нужно ли говорить о Греках, у которых История, Наука и даже религия, все их первоначальное нравственное бытие, сохранилось в огромных песнопениях народных, кои всеми образованными народами признаны даже за классические типы, достойные всемiрного подражания? Илиада и Одиссея суть красноречивейшие образцы сего первоначального слияния Поэзии с Историею, слияния, в котором струя вымысла, струя Поэзии, никак не может быть отделена от струи верного предания. Блистательный пример Греков повторяется у всех народов. - У Германцев Niebelungen-Lied есть и первая их История. Героические Песни Испании, Шотландии и Скандинавии суть вместе и первые исторические предания. Последние, т.е. Скандинавские Песни, послужили таким же точно материалом для Саксона Грамматика, каким были Римские народные Песни для красноречивых Историков просвещенного Грециею Рима. Весьма замечательно, что Саксон Грамматик, писавший Латинским языком свою Историю, подделывался к слогу Тита Ливия, с тем чтобы сказочные Песни, исполненные чудесного, переделать в положительную Историю. Мы слышим еще теперь такие же Песни у Сербов и у новых Греков, Песни, в коих хранится память исторического предания о Героях. И так даже настоящие, живые примеры у некоторых народов убеждают нас в том, что первобытная История вся живет и хранится в народных Песнях, перелетающих из уст в уста, от века к веку, от поколения к поколению; что песня есть самое дальнее эхо предания исторического.
Уже по простой аналогии с другими народами, без всяких иных исторических свидетельств, следовало бы принять за верное, что вся первоначальная История Рима, исполненная явных чудесных вымыслов, составлена из развалин таких же героических песнопений. Нибур говорит: «Кто в эпической стихии Римской Истории не признает Песен, пускай его не признает: он более и более будет оставаться один с своим мнением; в этом случае возвратный путь для человечества невозможен». Глубокомысленный Критик так убежден в истине своего открытия, что он мнение свое о Песнях Римской Истории признает за неизбежную и необходимую черту человеческого совершенствования. Но кроме доказательства аналогического, есть достоверные свидетельства самых Писателей древних о том, что у Римлян существовали такие народные Песни. Дионисий Галикарнасский знал об них и говорит об этом ясно. Приводя известную басню об основании Рима двумя братьями и следуя в этом рассказе Фабию Пиктору, Дионисий передает и следующие слова: ;; ;; ;;;; ;;;;;;;; ;;;;;; ;;; ‘;;;;;;; ;;; ;;; ;;; ;;;;;; (1)
(«Как еще и ныне это воспевается Римлянами в их отечественных гимнах»). - Цицерон в Тускуланских своих Беседах говорит, что Катон, в одном сочинении своем, приводит обычай предков за столом воспевать подвиги мужей знаменитых доблестию. Цицерон сожалеет о потере сих Песен. - Варрон сообщает также о том, что на пирах мальчики пели в сопровождении флейты древние Песни, содержавшие похвалы предкам. Назначение Камен, по словам Римских же Писателей, было воспевать подвиги древних Героев. - Энний в отрывках, дошедших к нам, говорит о сих Песнях как писанных:

                - scripsere alii rem
Versibus quos olim Fauni vatesque canebant:
Quom neque Musarum scopulos quisque superarat,
Nec dicti studiosus erat.

To есть: «Другие описывали деяния в стихах, которые пелись некогда Фавнами и певцами, когда еще никто не восходил на скалы, обитаемые Музами, когда еще не было ни одного Ученого в слове Римском». Хотя Энний, с высоты своих Греческих подмосток считая себя первым Поэтом Рима, пренебрегал нестройною, дикою, отечественною Поэзиею, однако, вероятно, отсюда же почерпнул материал для своих трех Книг, и, может быть, сии грубые народные Песни переряжал в свои упорные Греческие экзаметры. Наконец, у Горация упоминаются annosa volumina vatum, под которыми можно бы также разуметь сии Песни; но иные разумеют пророчественные книги древних Римлян. - И так, вот несколько ясных свидетельств, взятых у известнейших Писателей Рима, о том, что существовали у Римлян исторические Песни, сохранявшие память преданий их отечества.
Но этого мало. Нибур находит в Ливии целый отрывок стихотворный, вставленный целиком, яркую, очевидную развалину Древней Песни. Сей отрывок находится в XXVI Главе I Книги Ливия, где описано, как Гораций убил сестру свою. Тулл Гостилий, на основании закона, назначает Дуумвиров для суждения Горация. Приводится и самый закон в стихах: «Lex horrerdi carminis erat». Нибур расположил отрывок, написанный в строку, как обыкновенно пишется проза, в виде стихов, следующим образом:

Duumviri perduellionem judiсent.
Si a duumviris provoсarit,
Provocatione certato:
Si vincent, caput obnubito:
Infelici arbore reste suspendito:
Verberato intra vel extra pomoerium.

В сей форме размера Нибур находит образчик неправильного, древнего, грубого Римского стиха, который назывался Сатурновым и был общею формою народных песнопений. В нем, по-видимому, господствовало ударение, а не протяжение слогов. Сей размер, как должно думать, заимствовали Римляне у Этрусков, вместе с первыми религиозными обрядами и Песнями. Известно, что Этрусский язык изобиловал согласными, и потому, вероятно, размер Этрусского стиха был тонический, т.е. по ударениям, как это бывает во всех языках, отличающихся подобным изобилием. Сей род размера перешел и в народные Песни Римлян. Его-то встречаем мы, в форме более правильной, в солдатских Песнях, которые приводятся Светонием.
Но не один этот отрывок в Истории Ливия представляет нам целиком остатки народных Песен. Такие развалины поэтические встречаются очень нередко в первых пышно-красноречивых страницах Ливия. Формулы жреческих обрядов, когда, например, перед битвою Горациев и Куриациев, Фециалы (жрецы) заключают союз между Альбою и Римом, - эти формулы также видимо писаны стихами. Ливий сохранил их в чистоте как заповедные, и не мог подчинить размеру своего художественного периода, хотя, будучи просвещен Греческим учением, Историк Рима и не любил этой древней речи и в одном месте так выражается об ней: priscus ille dicendi et horridus modus.
Нибур находит собственно три эпохи в Истории каждого народа. Сначала предшествует всем другим История Мифическая, которая почерпает свои материалы из религиозных верований и больших народных песнопений. Далее следует эпоха Поэтической Истории, которая хотя богата еще вымыслами, но имеет основание уже историческое, т.е. в существенных событиях. Наконец, третия есть эпоха чистой беспримесной Истории. Ко временам мифическим или к эпохе Мифологии относятся: Геркулес, Ромул и Сифрид в Нибелунгах, ко временам Поэтической Истории Аристомен (2) , Брут и Цид. Мифология, Поэзия и История граничат взаимно и идут постепенно одна за другою. В Истории Рима, героические сказания о Ромуле и Нуме относятся чисто к Мифологии, по мнению Нибура. Далее, со времен Тулла Гостилия, начинается Поэтическая История Рима, долго преобладает Поэзия, потом мало-помалу уступает место ясной, дельной, существенной Истории; однако поэтические вставки встречаются до самых времен Пирра, когда уже Греки принялись писать Римскую Историю.
Выберем же, руководствуясь критикою Нибура, эти героические песни Римской Истории и совокупим их в отрывки, как Нибур их совокупляет. Первое сказание о прибытии Троянцев и Энея на берега Лациума есть изобретение гораздо позднейшее, у древнейших Греческих Писателей решительно нет сего сказания. Позднейшие говорят о странствии Энея с колонией в Гесперию, но не указывая именно на берега Лациума. Весьма замечательно, что некоторые дочь Энееву, Илию, именуют матерью Ромула. Нибур утверждает, что предание об Илии было перенесено из какой-то неизвестной Греческой Поэмы в Лациум теми, которые старались найти близкое родство между Энеем и Ромулом. По всему вероятию, сказание об Энее относится к тем временам, когда Рим стал более и более подвергаться Греческому влиянию. Тогда Поэты Рима, желая породнить дикие предания своего отечества с изящным, великолепным эпосом Греков, изобрели родство Энея с Ромулом с тою целию, чтобы, основавшись на нем, пересадить к себе все поэтические предания Греции. Мысль сделать Илию, дочь Энея, матерью Ромула, ясно указывает на эту насильственную натяжку Поэтов.
Собственно же национальный эпос Рима начинается с преданий о рождении Ромула и Рема. Вот содержание первой героической песни. Два брата, Цари Альбы, в раздоре; Амулий заключает Нумитора; дочь последнего, Весталка по неволе идет в святую дубраву за водою и там встречает бога Марса; - рождаются два близнеца; жестокий Амулий велит пустить их в челноке в воду во время разлития Тибра; они чудно оставлены на суше в пещере волчихи; волчиха их кормит своими сосцами. Все эти подробности, и фиговое дерево, и дятел, посвященный Марсу, который носит близнецам пищу - указывают на черты местной природы и свидетельствуют, что вся эта сказка родилась на берегах Тибра. Пастух Фавстул спасает детей и воспитывает их с своими пастухами; они выросли; учились в Габии и Этрурии; Рем схвачен пастухами Нумитора; Ромул с товарищами идет освобождать брата; тайна их рождения открыта Нумитору их воспитателем; юноши отмщают за своего деда, потом решаются строить город; гадание по птицам и явление шести птиц Рему и двенадцати Ромулу есть явно предание Этрусское; Рем, преступивший стены, убит; город построен; открыт притон всем разбойникам (asylum); недостает женщин - похищаются Сабинки; поэтическое предание о Тарпее до сих пор хранится в устах народа Римского, живущего на скале, названной ее именем; следует война Сабинская и примирение двух поженившихся народов: - все это составляет одну полную героическую Песню, в которой много местных, истинно Римских черт. Самое убийство Рема братом не есть ли событие, подобное тому, какое потом встречаем в Горации, убивающем сестру, в Бруте, казнящем детей своих? Та же мысль Римлянина, который жертвует своим единокровным братом закону. Кроме того, эти разбойники, похищающие жен, напоминают теперешних разбойников Италии. В этой Поэзии много истинного, местного, чтo объясняет не только природа страны, всегда неизменная, но даже и обычаи народа, которые чудно сохраняются.
После войны Сабинской следует, как думает Нибур, позднейшая историческая вставка о войнах с Веиями и Фиденами.
Далее - чудная смерть Ромула, его похищение на небеса, есть также развалина народной песни. Нибур думает, что жизнь Ромула представляла одну, большую Эпопею, а о Нуме существовали одни краткие Песни. Особенно грациозны предания об Эгерии, о беседах этого законодателя и священника-Царя с Нимфою, и о том, как она, по смерти его, превратилась в источник слез.
После кратких Песен о Нуме следует довольно большая рапсодия о Тулле Гостилии, которой лучшее место есть битва Горациев и Куриациев и сокрушение Альбы. Повествование об Анке Марции не носит на себе никаких поэтических красок. «Но далее (я говорю теперь словами Нибура, которому следую во всем этом превращении Истории в Эпопею), далее с Тарквиния Приска начинается большая Поэма, кончающаяся битвою при озере Регилле. Этот эпос о Тарквиниях и в прозаическом рассказе исполнен неописанной Поэзии, и совершенно не похож на Историю. Приезд Тарквиния в Рим как Лукумона, его подвиги и победы, смерть; потом чудесная история Сервия Туллия; преступная свадьба Туллии; умерщвление правосудного Царя; вся история последнего Тарквиния; приготовительные знамения его падения; Лукреция; притворство Брута; его смерть; война с Порсеною; наконец совершенно Гомерическая битва на озере Регилле, - все это составляет Эпопею, которая, по глубине и блеску фантазии, далеко превосходит все, что только произвел позднейший Рим. Сия Эпопея, чуждая единства совершенных Греческих Поэм, разделяется на отделы, которые похожи на отделы в Песне о Нибелунгах, - и если бы кто-нибудь осмелился восстановить сии отрывки в виде Поэмы, то едва ли мог бы найти форму лучше той, какую предлагает Песня о Нибелунгах».
Вот собственные слова Нибура. Вот каким образом он всю первоначальную Историю Рима, всю Историю Царей до окончательного поражения Тарквиниев превращает в народную Эпопею, из пышных, красноречивых, богатоубранных страниц Тита Ливия, вызывая самые простые, искренние, дикие Песни воинственного народа.
Но когда же произошли, т.е. когда явились, уже в полном виде эти национальные Песни, в какую эпоху Римской Истории? Я предложу вам ответ на этот вопрос также словами Нибура: «Неоспоримо, что главный материал сих эпических Песен относится к самым древним временам Рима; но форма, в которой оне являются, и дух их содержания гораздо новее. Известно, что Первосвященники Римские сочиняли сами Летописи и искажали Историю Рима в пользу Патрициев, в духе их аристократической власти. В народной же Эпопее, которую находим мы под ложным покровом Истории, господствует дух совершенно противный Патрициям, дух плебейский; здесь обнаруживается ненависть Плебея к притеснителям его, Патрициям, и видимы ясные следы того, что многие плебейские роды уже были велики и сильны в то время, когда пелись эти Песни. Все земские учреждения Нумы, Тулла, и Сервия делаются в смысле пользы Плебею; все любимые Цари покровительствуют черни, как напр. Ромул, Сервий Туллий, сам Плебеянин, стоит наряду с Нумою Помпилием; Патриции, убийцы Ромула и совиновники в умерщвлении Сервия, представлены ужасными; основатель Республики и Муций Сцевола Плебейцы». Сей господствующий плебейский дух в народных Песнях Рима, составляющих первоначальную его Историю, заставляет Нибура предполагать, что Песни эти в том виде, как перешли оне в Историю, относятся ко временам, последовавшим после нашествия Галлов, т.е. ко времени восстановления Рима после сего события. Но согласно с этим плебейским духом, который в них господствует, по глубокомысленному замечанию Нибура, должно бы их отнести ко временам сильных споров между Трибунами Народными и Патрициями о законе касательно размежевания полей, ко временам 12 таблиц, которые, как замечает Мишеле, были вырваны Плебейцами у Патрициев и свидетельствовали их славную победу. На таком основании эти Песни должны быть отнесены к эпохе перед нашествием Галлов на Рим и во время оного. Это тем вероятнее, что Плутарх упоминает о стихах одного Поэта, который относит существование Тарпеи ко временам Галльского нашествия. Отсюда видно, что события этого времени смешивались с теми Песнями, которые были тогда любимыми у Римского народа. В эпоху же несчастий, в эпоху опасности отечества, всегда сильно возникают воспоминания отечественные, предания родной Истории, и Песни национальные звенят громче, нежели когда-нибудь. Так песни Гомера гремели перед тем, как меч Персидский притупился об скалы Термопил и об трупы Спартанцев; так и Песни национальные дикого Рима громче, чем крик гусей Капитолия, будили Римлянина к отражению неумолимого Галла, который осмелился на площади великого города воскликнуть: vae victis!
Соберем же теперь в одно все памятники Римской Поэзии, в эпоху варварского ее периода, предшествовавшего Греческому влиянию. Это будут: 1) Песни жреческие или литургические, axamenta, заимствованные Римлянами из Этрурии вместе с обрядами Религии, куда относятся отрывки из Песни братьев Арвальских и жрецов Салийских, до нас дошедшие; 2) Нении или Похвальные Песни в честь покойных мужей доблести, образчик которых находим в надписях на гробницах Сципионов; 3) Фесценнины или Драматические Сатиры, заимствованные у Этрусков, но от которых ничего не дошло до нас, кроме свидетельства, приводимого Горацием; 4) драматические или лучше мимические представления, заимствованные Римлянами также у Этрусков, но неизвестно какого содержания; 5) Басни Ателланские или фарсы, которые взяты были у Осков и которых изображения видим мы еще на картинах Помпеи; наконец 6) героические или эпические народные Песни, из коих составлена вся первоначальная История Рима и развалины коих еще живо встречаются на страницах Ливия. Вот единственные памятники этой грубой, дикой Поэзии первобытного Рима, еще Рима не Греческого, а Этрусского. Чтобы не забыть ни малейшего из них, я должен еще прибавить к ним Басню Менения Агриппы, всем известную в Римской Истории, и сохраненную нам Титом Ливием. Слова, которыми выражается Ливий, показывают, что эта Басня в его время существовала еще в своем древнем виде. Он говорит: «Is intromissus in castra, prisco illo dicendi et horrido modo nihil aliud quam hoc narrasse fertur». Может быть, эта Басня сохранилась в тех же Исторических Песнях, о которых я теперь говорил вам.


ПРИМЕЧАНИЯ С.П. ШЕВЫРЁВА:
  1. Dionysii Halicarnassensis opera omnia. Lipsiae, editio Tauchnitii. Tomus I, Lib. I, Cap. LXXIX, pag. 118.
  2. Аристомен, герой Мессинцев в их войнах со Спартою.


Адъюнкт-Профессор Московского Университета
С. Шевырев