Воспитательный момент

    
Ворота зоны приоткрылись и караульный прапорщик приказал идти в досмотровую комнату и раздеться. Это была его дежурная шутка. На самом деле, за два года я так примелькался, что проходил без пропуска. Ещё несколько дверей отворились с электронным лязгом и я оказался во дворе колонии для несовершеннолетних.
Построение и завтрак уже закончились, но мой класс стоял перед школьным бараком. Капитан вышагивал перед строем в сверкающих сапогах и что-то  чёркал в своём блокноте. Косноязычие мешало его связной речи, а блокнот помогал заполнить длинные паузы. Формально, зам по режиму числился моим начальником, но я не соглашался с такой субординацией и при случае, всегда ставил его на место.
- Почему не на занятиях? – задал я риторический вопрос и не дожидаясь ответа скомандовал, - бегом в класс.
Пацаны разошлись, но не входили в учебный барак, ожидая развития конфликта.
- Здесь я командую, - закаркал капитан, - кто ты такой? Студент без диплома! Сегодня пишу на тебя рапорт, понял?
- Постарайтесь без ошибок, гражданин капитан, - посоветовал я с искренней заботой – в слове «рапорт» одна буква «а». Чтобы опять не вышло; «рапарт».
- Я тебе не гражданин, - он пытался скрыть бешенство, но голос срывался, - пора научиться. Когда арестуют, буду гражданин, а пока я тебе товарищ. Понял?
Весь класс стоял с безучастным видом, но пацаны с трудом скрывали злорадство. Никто кроме меня с капитаном не связывался. Несмотря на природную тупость, он был большим мастером жалоб и интриг.
- Размечтался! – теперь уже я возмутился подобным нахальством, - никогда, слышишь, никогда! Даже если получишь папаху и штаны с лампасами. Даже тогда не будешь товарищем.
- Антисоветская пропаганда! – прошипел капитан и зашагал к штабному бараку.
  Он уже успел настрочить несколько рапортов, но начальник колонии хорошо знал цену учителя языка и литературы. Он бы меня на пятерых капитанов не променял.
Перед всей здешней публикой я имел одно преимущество. Уже подходил к концу «обязательный стаж» и все знали, что скоро я стану вольной птицей. Это им суждено остаться за колючей проволокой и под замком. Осужденным даже лучше. Они знают свой срок, а сторожевым псам всю жизнь ходить на привязи. Я тоже был с ними на одной цепи почти два года. Где ещё кроме Союза, людям не дают диплом, пока не отработают два года в какой-нибудь вонючей дыре, вроде моей колонии.
Я зашёл в класс и пацаны особенно дружно почтили меня вставанием. Даже четверо блатных соизволили на этот раз приподнять свой зад. Это меняло ситуацию и даже ослабило мою решимость. Однако я знал, что решительный разговор состоится сегодня на этом уроке.
Пацаны готовились к славной карьере «воров в законе» и потому, принципиально не вставали перед начальством. За эти и другие геройства, они не вылезали из карцера и только мне удавалось вытаскивать их из бетонных мешков. Ведь пропуск занятий, считался не меньшим грехом, чем нарушение карцерного режима. Тем не менее, их вставание было знаком того, что меня не причисляют к своре лагерных псов. 
 Криминальная психология очень похожа на повадки хищной стаи. Стоит проявить слабину или повернуться спиной, как тебя разорвут в клочья. Почему-то, мои действия пока воспринимались, как слабость или покорство. Будто я заискивал перед ними или их погаными покровителями во взрослой зоне.
Уже появились странные просьбы и даже требования. Стоило хоть раз подсесть на этот крючок и станут шантажировать за твои же добрые дела. Блатному сообществу ничего не стоит вступить в сотрудничество с лагерной охраной. Только бы не выпустить фраера из своих когтей. Впрочем, не на блатном законе, а на сотрудничестве с ментами строится вся воровская структура.
Я не соглашался на компромиссы даже в оценках. Каждый обязан был хоть раз в четверть получить твёрдую тройку. Иначе, оставался на второй год или отчислялся с занятий. Я никого не вызывал к доске. В крайнем случае, мог напомнить, что истекло время. Четверть уже заканчивалась и настал час расставания с «Капитанской дочкой» и заодно расплаты по учебным долгам.
- Что-то я не пойму, - предводитель банды блатных то ли поднял руку, то ли ковырял большим пальцем в ухе, - он его хвалит или ругает?
- Кто, кого? Ганс, научитесь выражать свои мысли, - это была не кличка, а настоящее имя, - а то останетесь, как капитан Семак. Ни самому сказать, ни других понять.
Это было обидное сравнение, но я специально нарывался на прямой разговор. Блатной контингент с детства привык хитрить и лукавить, а зона только укрепляла этот рефлекс. Вообще-то понять, что с ребёнком не всё ладно можно было уже в ЗАГСе, когда давали такое имя.
- Ну, этот Иван Кузьмич сказанул Пугачёву, - Ганс будто не заметил обидного сравнения, - с одной стороны «вор», а с другой «самозванец». Он не фильтрует базар или как?
- Зачем офицеру фильтровать базар перед бандитом, - я поневоле вступился за дворянскую честь, - а «вор» везде оскорбление, только в России комплимент.
- А это в России происходит или где?
Все понимали, что это не литературный разговор, но притихли и ожидали продолжения вчерашней дискуссии.
- Тогда в России «вор» тоже было ругательством, - я старался выбирать нейтральные выражения, - среди нормальных людей это и сейчас так. Не так давно, вора карманника могли забить до смерти на трамвайной остановке.
- Не может быть, - Ганс изобразил истинное удивление, - щипач, это высшая масть.
- Вот эта высшая масть роется в чужих карманах и каждую минуту рискует свободой и жизнью.
- Зато за один раз может взять больше, чем фраер за всю жизнь, - прокричал кто-то с задней парты.
- Если инкассаторы будут на трамваях и электричках ездить, - согласился я, - а чаще остаются с набитой мордой и новым сроком.
В классе поднялся гвалт. Все старались перекричать друг друга. У каждого была в запасе чудесная история о воровской удаче. Живой фольклор не умирает в русских тюрьмах. Только теперь я понял, почему они тогда сказали, что тысяча филологов не стоит одного вора. Я принял это, как смертельную обиду, Хотя возможно, даже не подумали, что я один из этой тысячи дешёвого народа.
А что они могли сказать? Для них любой паршивый вор – герой и чудотворец. Одним лишь словом из строгого режима, он может опустить любого до положения раба и петуха, а может вознести до титула смотрящего за зоной.
В тюрьме свобода слова, как на Британских островах. У них разрешено ругать кого угодно, кроме королевы. В российских тюрьмах можно даже королеву, только не воров. Я мог глубоко усомниться в порядочности матери любого из учеников. Они бы промолчали. Но всуе поминать воров, тем более ругать считалось дурным тоном. Каждый из пацанов считал бы святым долгом осудить такого сквернослова. Тем временем, настала пора прекратить галдёж и направить скверную энергию в русло учебного процесса.
Я пообещал поставить оценки за три лучших рассказа, но попросил излагать без жаргона, на понятном языке. Вторым условием была достоверность, чтобы не кормили меня полной туфтой.
- А кто докажет? – заинтересовался главный фантазёр Цыпа.
- Сами поймём, не дураки ведь собрались…
Я знал, что у меня полный класс цензоров, но не ожидал, что услышу столько стандартных историй. Они излагали только состав преступления (corpus delikti) без интриги, сюжета и связного повествования. Споры возникали только из-за персонажей «героических» историй. Одно и то же нашумевшее дело приписывалось сразу нескольким деятелям преступного мира. Фантастика начиналась в описании добычи.
Украденное добро оценивалось в астрономические суммы. В миллионы и даже в миллиарды долларов. В героических похождениях такого рода, отечественная валюта выглядела бы слишком банально. Спорить с ними было бессмысленно. Они до последнего стояли на своём.
- Хорошо, - соглашался я, - если в сейфе было десять миллионов, как унести такую тяжесть?
 - Очень просто, на такси, - почти хором отвечал класс, - он шоферу тысячу дал на чай.
- Как дотащил до такси? – не сдавался я, - только один миллион весит двадцать кило. Значит десять миллионов – это гора чемоданов. Нужен грузовик с носильщиками.
- А он несколько ходок сделал, - не сдавалась братва, - куда торопиться, если вся ночь впереди.
С ломбардом они полностью сели в лужу, но не желали считаться с разумными доводами. Эта легенда давно ходила по тюрьмам, убаюкивая сидельцев блеском несметных сокровищ. Мои рассказчики точно оценили драгоценности в миллиард. Я готов был согласиться с тоннами золота,  украденными чрез дырку в потолке, но откуда они взялись в кутаисском ломбарде? Самое большее, чем мог поживиться легендарный грабитель в этом чахлом учреждении, это горсть обручальных колец и пара серебряных портсигаров. Впрочем, пора было переходить к воспитательному моменту.
Я велел написать цифры рекордной добычи, вместе с авторами этих «героических» достижений. Имена и клички усопших я украсил крестами, а сидельцев обвёл рамкой напоминающей решётку. Всего один герой оказался на свободе, но по причине всесоюзного розыска тоже ненадолго. Потом я попросил назвать тех ловкачей, кто протащил добычу в тюрьму или унёс её на тот свет. Таковых не оказалось… 
- Они всё потратили, - не сдавалось блатное сообщество, - вор в тюрьме живёт, а на воле гуляет.
- Прогулять миллионы не просто, - я взывал к голосу разума, - надо целых три года, тратить по тысяче в день.
- На ****ей больше уходит, - возражали опытные распутники, - валютные проститутки рублей вообще не берут.
- Куда делись остальные деньги? Миллион не просто потратить!
- Подогрели зону. Заслали марафет, берлёж, девочек. Всё денег стоит…
Не стоило продолжать и говорить горькую правду о том, что не успевают потратить. Или сидят, как цуцики, выжидают. Чтобы не выследили по нумерованным деньгам и побрякушкам. Ведь по статистике всех ловят, кто даже не украл, но в чёрном списке. А передачи из других средств. Мать и жена сдают в тот самый ломбард последнюю серёжку. И сидят без обеда, пока эти благородные разбойники рассказывают сказки.
- Не буду спорить, вам лучше знать, - я поднял руки в знак поражения, - теперь поговорим про бедного филолога. Из той тысячи, что стоят одного вора в законе.
Я решил воздействовать на рефлексы, а не разум. Дети легко привыкают к неволе и прочим прелестям заточения. Труднее привыкнуть к голоду, главному воспитателю тюремной России. Растущий организм хоть иногда должен наесться досыта.
- Сегодня день зарплаты, - доложил я благородному сообществу, - филологам мало платят, но две сотни мне положено. Это с тюремной надбавкой, а в простых школах получают меньше. Куда ехать с такими деньгами? К валютным проституткам? В ресторан? Нет, надо протянуть целый месяц. Даже на такси жалко. Поеду автобусом, если никто не подвезёт.
Но сойду раньше, за три остановки. Там, где синагога. Угадайте, зачем и отдам всю зарплату. Не выйдет, даже не пытайтесь. Никакого отношения к религии. Тем более к иудейской. Надо быть мазохистом, чтобы верить в бога, который всю войну служил в гестапо. Как тот вожак на чикагских бойнях, что вёл стада на убой. Но это другая история… А мне, сегодня нужен магазин, что торгует кошерным мясом.
Мы с мамой договорились, что в день зарплаты не готовим дома и ужинаем с бокалом вина. Итак, надо купить бутылку Хванчкары и купаты. Зачем, спрашивается, в кошерном магазине, если в простом вдвое дешевле? Кошерное вино, понятно. От виноградника до разлива под особым контролем. Но купаты, грубо говоря - сосиски! Где разница? Огромное различие, должен вам сказать.
Там напихают такого сала, что его дух никакими пряностями не отшибёшь. А тут, выбирают телёнка как на конкурсе красоты. Мясо, корица, гранаты, лук, чеснок, пряности, всё свежее и высшего качества. А вместо сала, благородный говяжий жир. Но не это главное. Надо уметь приготовить.
Мама всегда перед сковородой опускает на несколько минут в кипяток. Чтобы отбить кишечную скверну, а потом жарит на сливочном масле. Только не говорите людям из синагоги. Они все в обморок попадают. Молочное вместе с мясным, для них хуже свинины.
Подавать купаты на блюде – это хамство. Только сковорода скворчащая жиром, подходит для этой цели. Некоторые любят заставить стол зеленью, салатами и закусками так, что главного блюда не видно. Но это от природной тупости или скудоумия. Купаты может соседствовать только с ткемалевым соусом. Лучше всего из тернослива.
 Ребята заслушались и стало ясно, что кулинарная тема для них важнее воровской романтики. Но я не стал углубляться в подробности поглощения пищи и другие вкусовые особенности. Пора было переходить к заключительному этапу.
- Объявляется конкурс, даже аукцион, - я взял в руку указку на манер дилерского молотка, - сколько вы готовы заплатить за один ужин с мамой, без всяких ****ей и ресторанов. Чтобы она перед сном вас в лобик поцеловала. Сто тысяч долларов, кто больше?
Буря поднялась в классе. Все воровские рекорда с доски быстро закончились, но пацаны изобретали новые числа неизвестные науке. Прозвучал звонок, но аукцион продолжался, будто названная цена могла изменить судьбу и возвратить домой, к маме.


Рецензии