Священный лес или Голливуд, роман, гл. 30

30.
 
Вадим проснулся от жажды. Пошарил рукой, ища бутылку с водой на тумбочке у кровати. Не нашел ничего. Тумбочки тоже. Пустота. Рука зависла в безнадёжности и бессильно упала вдоль кровати. Голова кружилась. Глаза открыл, застонал и закрыл. Всё поплыло. Красноватые пятна света на потолке, тошнота, было непонятно, где он. Лёгкий гул в комнате он тоже не узнал. Может, в ушах? Черт. Надрался как! Где я? Пить хотелось невыносимо. Перетерпеть? Нет. Темно, ночь совсем. До утра такую жажду не вынести. Во рту горело. Даже слюны нет, рот будто ссохся. Застонал, перевернулся набок, охнул от боли в висках, сел. Посидел. Потом всё же встал. И начал новую жизнь.

Это была комната Петрухи. Вольшов уснул-таки у Санина. Упился на кухне. Уже один. Когда хозяин побежал встречать свою беглую семью. Тогда он и залил весь вакуум в душе. Вся колба спирта туда и ухнула. Много было места. Так и угореть недолго. Хозяева, видно, уложили его здесь. Что ж это гудит? Не может быть, чтобы так в ушах звенело, ещё чего недоставало... Ага. Компьютер не выключен, вентилятор в нём. Ночь просто, тихо в мире, потому так слышно. От компа и блики на потолке.

Вадим собрался с духом и побрёл на кухню. В раковине пусто. Посуду помыли. И славно, помирились, значит. Он выпил два стакана воды, умылся и голову намочил. Хорошо. Вернулся к своему ложу, - кровать-не-кровать, видно, просто матрацы  один на другой положили. Импровизаторы. Полежал, но сон прошёл.  Думать он себе не разрешал. Лежал и вторил этому тупому гудению компа: м-м-м-м-м. Потом начал вспоминать стихи. - Ага. Мороз и солнце, день чудесный. Ещё ты дремлешь, друг прелестный... Ещё к другому не ушла, рога мне не наставилА... Простите, Александр Сергеичь. Знаю, что пошло. А что из Тёркина помню: «; нет, друзья, любовь жены, — сотню раз проверьте, — на войне сильней войны и, быть может, смерти. И одно сказать о ней вы б могли вначале: что короче, что длинней — та любовь, война ли?»  Ну просто, куда ни кинь – всюду клин. Блин! Война, война, конечно, война, уважаемый товарищ Твардовский. Она длинней. Как бы выключить мозги. Только чтоб не пить больше.

Он побрел к компу, сел, откинулся, лениво пошарил мышью по иконкам на ожившем экране монитора. Нашёл игру. «Минёр». Стал раз за разом взрываться. На войне, как на войне, господа. Оно-то, конечно, так, но надоело. Сколько можно меня рвать на части? О, интернет есть! Вспомнил о своей странице на портале знакомств. Какой же пароль? А, ну конечно, ЖЕКА. Жека. И полоснуло. Как волной накрыла обида, хоть вой! - Негодяй я вам всем! Перед всеми – негодяй, прохвост, гуляка, ходок! Да-да-да... Так и катитесь-ка все вы к чертовой бабушке. На х... пошли! Плох я вам? Живите без меня. Просто живите без меня. Что же ловите, зовёте, ищете? Ведь негодяй же! Или нет? Может быть кому-то – нет? Не найдется ли какая, что таковым не почтёт? Ого! Да не одна. Триста писем. Обалдеть можно! Давно я сюда не заглядывал. Засиделись девки. Нету ёбарей? Откуда ж такая безысходность? Я тут. И всегда готов. Хоть прямо сейчас. Есть ли кто на сайте? Как не быть. Кому ж не спится в ночь глухую? Алина, Марина, Мальвина, Красотка, Козочка, Рыбочка, Солнышко. Да что ж вы пошлые такие, девки? Хотя... Снизим требования, друзья. Оно и легче. Ловим на романтику, нет приманки надёжней. Хорошая у меня память на стихи. Гоню прямо из головы! Получите и распишитесь, мадам, и заметьте, что на авторство не претендую, ибо утончен, рафинирован и скромен до чрезвычайности:

«Пять условий для одинокой птицы:
До высшей точки она долетает,
По комапнии не скучает
Даже таких птиц, как она.
Клюв ее направлен в небо,
Нет у нее окраски определенной
И поет она очень тихо.
Сан Хуан Де Ла Крус»

Enter. Ответ пришёл быстро. Ответы. Сразу пять. Вот мой телефон. Хотя нет, попрошу лучше у душечки. Какая посимпатичней? Возраст, рост, вес. Тья... Вес указываем. Это до еды или после? Ну не буду, не буду. Никакого цинизма. Поручик Ржевский, вы останетесь здесь! Ага. Вот и телефончик от первой. Не буду гневить судьбу. Её и беру. Первую. - Ало. Да. Здравствуй. Спасибо за доверие. Не спится? Мне тоже. Рассматриваю тебя уже битый час. Нет, правда. Что-то есть особенное в глазах. Хочу поближе посмотреть. Да? Приеду, почему же нет. Что-то доброе чувствуешь? Хороший? Сейчас приеду. Напиши адрес в личку... А, я знаю, где это. Понял. Двадцать пять, квартира девять. Жди.

Она была старше, чем на фото. Заметно. Рыхловата. Маленького роста. Ни торопливый макияж, ни даже мягкий свет торшера не скрадывали нездоровый цвет лица и круги под глазами. Но всё же ночь. Часа три. Будь снисходителен. Ведь сам-то... Ох, он не проспался. Нет.  На принятое количество промиллей ему бы ещё спать да спать. И улыбался пьяно и глупо. Руку поцеловал, как последний придурок. Как всё-таки наши женщины снисходительны к пьяному мужчине! Лишь бы пришёл. Видела ведь, что еле стоит. Поддержала, когда разувался. Усмехнулась. Он только утром понял – чему. На кухню провела. Что-то попить заварила, чай травяной что ли. Лучше бы рассолу. Хотя полегчало. И впрямь. Ты смотри. - Это что было? Что за травка? - И смотрит счастливыми глазами. Неужто и мутный, пьяный в дрезину кажусь тебе хорошим? Неужто принять готова? Что за бабы у нас! Что за бабы!

- Ты послушай... ты не думай, что я всегда такой. Я мало пью вообще. Ты прости меня. Если противно, я уйду. Я завтра приду. Честно! – Он лихорадочно вспоминал, как её звали там на сайте знакомств. Всякая чушь в голову лезла. Милочка? Козочка? – Меня Вадим зовут. А ты...?
- Катя.
- Здравствуй, Катя.
- Здравствуй, Вадим. Не уходи. Я постелю тебе... Хороший ты... ты мне и там показался... ну что ты так... сразу, - но рук его не убрала. И он почувствовал застёжку лифчика, переделившую мягкую спину, пережжённые  перекисью, сухие, безжизненные волосы, ощутил чужой и резкий запах шеи, непослушными, запёкшимися губами - царапучую серёжку, маленькое ухо. Всё не то. Но она верила, что он хороший. И так хотелось оправдать эту веру! До крика, до воя.

Он повлек её в комнату с желтым светом торшера. Не переставая целовал счастливое увядшее лицо. Чувствовал соль слёз.  Мягко толкнул на ждущий диван, стал перед ней на колени. Гладил податливое трепещущее тело. Он умел быть благодарным. – Ты хорошая. – Хороший мой. – Правда? Я хороший, я хороший. Ты увидишь. Скажи ещё раз. – Как приятно было показать свою силу, резко снимая её потную, терпко пахнущую блузку. И она торопливой рукой разняла пуговицы на его рубашке, прошла маленькой жесткой ладонью по груди. Торшер погас, как будто понял сам свою ненужность, или она выключила его лёгким движеньем. О, как хорошо и правильно. О, темнота, о, тело, упругое и помолодевшее, бьющееся под руками, как пойманная рыба. О, лоно, ждущее его могучий фаллос. Мокрое, истосковавшееся по желанию лоно его женщины. - Я пришёл. И только ты мне нужна. Нас только двое в этой ночи. Я хороший. Я хороший. Я хороший.

Утром он понял, чему она смеялась, когда помогала ему разуться: туфли были разные. Одна - черная кожаная, остроносая,  другая – светло-коричневая, замшевая. К сожалению, у них с Саниным был один  размер обуви. Так он и пошел на работу. Что было делать?