Начало Великой Отечественной Войны

1.
Война началась для меня ярким солнечным днём, когда мы с Иришей (моей двоюродной сестрой) и её мамой-тётей Лизой вернулись из зоомагазина. Мы ходили туда пешком и бережно принесли домой золотых рыбок в высокой банке. Мы поставили банку на широкий подоконник в нашей комнате, и я стала звать бабушку полюбоваться рыбками. Вдруг одна из них выскочила из воды и стала биться рядом с банкой.
-Ох, как нехорошо, к беде это-покачала бабушка головой,
-Примета уж очень плохая.
Не успела она договорить-широко распахнулась дверь, и Луша (Иришина няня) заорала:
-Чего ж радиво не включаете? Молотов говорить будет.
Луша постоянно слушала «радиво» на полной громкости, особенно когда передавали хор Пятницкого.
Мы включили «тарелку», стоявшую на письменном столе, и уселись слушать важное сообщение. С радио- «тарелкой» у меня были особые отношения. Год назад я крикнула в неё:
-Ты дура.
Катюша (моя тётушка) всплеснула руками:
-Ну всё, ты их сильно обидела; теперь за тобой придут оттуда и повезут просить прощения.
Долго я потом пряталась под столом, когда стучали в дверь, и боялась подходить к говорящей тарелке.
Но в этот раз я подвинула стул и села среди взрослых. Долго сидеть и не раскачиваться было трудно, и я потихоньку нажала на спинку стула, придерживаясь за край стола, и привычно удержала равновесие, когда две передние ножки оторвались от пола-взад-вперёд, взад-вперёд…
Но что же случилось, почему все плачут, а бабушка вообще чуть не в голос рыдает:
-Горе, какое горе, война, что же теперь будет…
Я тоже заревела и побежала к Ирише рассказать ей, что война и горе.
2.

Через пару недель мы с бабушкой уехали к её родным в подмосковную деревню Уваровку, где-то около Голутвина, км. 60 по Казанской дороге.
В деревне мы жили у бабы Паши, «которая грозы боится». Бабушка рассказывала, что помнит с детства, как жена старшего брата закрывалась в доме  при первых отдалённых раскатах грома:
-Гроза-то иногда стороной проходила, а Паша всё в подвале сидит, смеялась бабуля.
В нашей комнатке-светёлке у окна стояли на тумбочке полевые цветы в кувшине и сидела кукла-голыш-Таня. Цветы менять была моя обязанность, а ещё каждое утро я сама ходила с бидончиком за молоком «через три дома». Играла я с девочками, которых звали очень смешно-Липа и Груша. Моё имя они коверкали, произнося-Лола, Рола или Рора.
Как-то раз одна из многочисленных бабушкиных племянниц взяла  меня в лес по грибы. Мы долго ехали в телеге. Это было так приятно-смотреть сквозь щели между досками (если разгрести немного солому, набросанную для «мягкости») на убегающий пыльный след… Тихо поскрипывают оси, качаются-бегут колёса, а рядом сидят полусонные ребята-белоголовые и совсем непохожие на меня мои родственники, которых я никогда в жизни потом не увижу. Только время от времени буду собирать для них свои платья, обувь и игрушки, а бабушка на вопрос:
-Кому это?, будет напоминать
-Ну, как, забыла, с кем в лес ездила?
и отправлять собранные узлы в деревню с навестившей нас тётей Варей или другой бабушкиной племянницей. 
В лесу меня предупредили, чтоб далеко не заходила, держалась ребят, и научили аукаться. Кричать «ау» я стеснялась, ребята тут-же разбрелись, а входить за ними в тёмный и страшный лес я побоялась и осталась на опушке, недалеко от места, к которому мы подъехали. Ждать, когда все наберут грибов, и мы вернёмся домой, было не скучно -вокруг столько интересного: зелёные травинки с капельками росы, которые можно слизнуть, бабочки неслышно парят-«попробуй, поймай», ягодки земляники, хорошо заметные, если лечь на землю; тени постепенно движутся в сторону…И лошадь невдалеке вздыхает-живое существо.
Не знаю, сколько времени прошло, но вот из леса вышла тётя Варя с корзинкой:
-Напала на грибное место-похвалилась она и стала показывать мне свою добычу.
-Ну, а ты покажи, что у тебя в корзинке? Ничего нет? Ты что ж, так и сидела?-
-Да…-неопределённо протянула она и вынула из корзины красивый большой гриб на стройной ножке:
-Вот, возьми, это подберёзовик. Небось, не знаешь. Понюхай, как пахнет.
Пахло, действительно, чудесно-прелыми листьями, нагретой солнцем землёй, и чем-то неуловимо-остро-свеже-грибным. Я осторожно погладила тёмную шляпку и даже лизнула.
Вечером бабушка позвала меня ужинать:
-Ну-ко, идём, горюшко-охотник, грибы твои есть.
Ах, как вкусна была молодая картошка с хрустящими свежими огурцами и грибами, жареными в сметане.
А через несколько дней вся деревня смотрела в сторону Москвы, на огромное красное небо. Кто-то произнёс:
-Москва горит,-вот оно что, бомбят, слышь, здорово.
-Как-то там наши?- шептала бабушка рядом и решила:
-Надо уезжать, пора, а то с ума сойдёшь от неизвестности. Собирайся, Лорунь.
Я опять запихнула целлулойдную Таню в чемоданчик, в котором она сопровождала меня потом в бомбоубежище и в котором ждала отправки в эвакуацию среди других собранных вещей.
Мы приехали на Казанский вокзал и, выйдя на огромную площадь, двинулись к трамвайной остановке: идти жарко, неудобно-мешает бидончик с ягодами, который висит у меня на боку на широкой ленте через плечо. Я едва поспеваю за бабушкой: народу-тьма; дорогу пересекают колонны красноармейцев; оглушительно звонят трамваи; машины гудят, куда-то мчатся грузовики. В подошедший трамвай народ ринулся, как в атаку. Бабушка успела подсадить меня на площадку, а сама замешкалась с вещами. Вдруг трамвай тронулся, я уезжаю одна.
-Не пускайте девочку, держите девочку-слышу бабушкин крик.
Я рвусь к выходу, но меня крепко держат. За несколько минут я пережила ужас потерявшейся девочки, как в фильме «Подкидыш», который весной шёл в нашем кинотеатре «Экран жизни». Меня тогда Катюша вывела из зала, так громко я плакала от жалости к девочке Наташе.
Трамвай остановили, вожатый подождал спешащую со всех ног бабулю, и вот она рядом, благодарит «людей добрых», успокаивает меня:
-Ну, что ты, что ты, я с тобой. Ты же адрес свой знаешь, не потеряешься, ты у меня умница.
Я давно знала адрес наизусть. В прошлом году мама поехала со мной в парк Культуры и Отдыха имени Горького, а там мы расположились на скамейке у реки. Мама читала и не обращала никакого внимания на двух военных, присевших рядом. Потом один из них подошёл ко мне и тихонько спросил:
-Девочка, как зовут твою маму?
-Нина.
-А где ты живёшь? Ты знаешь свой адрес?
Я тщательно выговорила труднопроизносимое название улицы, и не перепутала номер дома и квартиры: дом 5, квартира 2, а не наоборот, как путала Иришка.
Через неделю на наш адрес пришло письмо, адресованное просто-Нине. В конверте лежали фотокарточки мамы, сидящей на скамейке, и мои возле ёлки. Значит, я правильно назвала адрес. Но меня тогда никто за это не похвалил.
3.
Мы с улицы заметили, что все окна в доме перечёркнуты белыми полосами. Дедушка и Катюша тоже заклеили крест- накрест наши два окна бумажными лентами и повесили тяжёлые шторы. По вечерам мы с Катюшей выходили во двор смотреть, не пробивается ли наружу свет из комнаты.
Бабушка стала повторять:
-Чуяло моё сердце, что домой надо ехать,
особенно, когда узнала о возвращении из Самарканда дяди Шуры-старшего маминого брата, профессионального музыканта. Он был альтистом в оркестре Ансамбля песни и пляски Красной Армии и вместе с женой Мусей преподавал в музыкальном техникуме.
По словам дяди Шуры, в Самарканд, куда эвакуировался техникум, он поехал устроить Мусю на месте, а сам и не думал оставаться.
Он вернулся, чтобы с бригадой музыкантов из Ансамбля выезжать на фронт с концертами, но опоздал-бригада только что уехала, и дядя принял решение-добровольцем отправиться на фронт.
Бабушка умоляла:
-Шура, дождись возвращения бригады.
-Ну что ты задумал? Тебе ж  уже 36 лет исполнилось, кому ты на передовой нужен со своей скрипкой?
-Не уговаривай, мам. Стыдно дома сидеть, когда такая беда. Как я людям в глаза смотреть буду? Братья Макса (моего папы, строящего что-то на Колыме) все воюют, да и Миша (Иришин папа) тоже не молод, а с первых дней на фронте.
-Так он же по специальности, кинооператором работает, а ты рядовым в самое пекло попадёшь. Подумай, что ты делаешь.
Мы с Иришей поддерживали дядю Шуру-он обещал привезти нам с фронта танк и самолёт. Сначала мы спорили, кому что достанется, но потом я решила, что моим будет самолёт:
-Мне уже исполнилось 5 лет, а тебе только в сентябре будет.
Пришлось Ирише довольствоваться танком.
Вскоре мы провожали дядю Шуру на сборный пункт.
Был жаркий день. Я стояла возле белого парапета у вокзала, с которого должен был уехать мой любимый дядя Шура, и сосредоточенно
рассматривала здание расположенного напротив Казанского вокзала, на который мы с бабушкой приехали месяц назад. Само прощание с дядей, как оказалось, навсегда, мне не запомнилось.
4.
Дом пустел. В начале осени Ириша с тётей Лизой уехали в Алма-Ату вместе с дяди Мишиной кинофабрикой документальных фильмов. Незадолго до их отъезда мы с Иришей выхватывали из приготовленных к сожжению пачек фотографий из дяди Мишиного архива-первые попавшиеся, те что были с краю, и прятали их у себя в кукольном хозяйсте. В печке должны были сгореть снимки Циолковского, Мичурина, Чкалова, членов Правительства, самого Сталина и Горького с внучками. Большая фотография Горького в тюбетейке с двумя девочками нашего возраста висела всегда над радио-тарелкой возле окна, у письменного стола. Теперь на этом месте осталось только тёмное невыгоревшее пятно на обоях.
Мы тоже собирали чемоданы в эвакуацию, и вот наступил этот осенний день, когда мама распахнула дверь:
-Ну всё, машина у подъезда, едем.
И вдруг бабушка заявила:
-Нет, Нина, ты езжай, а я уж тут буду. Ну куда я поеду? Не хочу.
Без бабушки я тоже не хотела никуда уезжать, и быстренько забралась под рояль, чтобы меня трудней было вытаскивать. Но вытаскивать никто не стал. Мама метнулась ещё пару раз-то к чемоданам, то к двери, а потом сдалась:
-Куда же я одна-то поеду, да с ребёнком. Нет, я тоже останусь. Будь, что будет.
Она отпустила машину, а вернувшись, пригорюнилась:
-Последняя была. Теперь захочешь- не уедешь.
Бабушка утешала:
-Мы правильно сделали. Вот Миша с фронта звонил и прямо сказал, что Москву не отдадут. А он-то знает.
Так мы не эвакуировались, поверив дяде Мише.
Риск был велик, фронт проходил совсем рядом с Москвой, вот почему «с него» звонить можно было.
5.
У меня появилась обязанность-проверять, нет ли писем в почтовом ящике. Я научилась откидывать крюк, на который закрывалась входная дверь, и, выйдя на лестничную площадку, смотреть сквозь круглые отверстия в почтовом ящике, висящем на парадной двери, нет ли там почты:
-Бабушка, открывай, письмо пришло...
но чаще я докладывала, что ящик пуст.
Мне до сих пор снится почтовый ящик, переполненный письмами-неосуществлённая мечта.
С папой переписка совсем прекратилась, иногда приходили письма от киевских родных из Куйбышева и Ташкента. Вестей с фронта от папиных братьев не было. Ириша посылала приветы мне лично в редких тёти Лизиных письмах, а дядя Шура в каждом письме просил близких не беспокоиться за него, потому что «смелого пуля боится, смелого штык не берёт».
Я стала думать, как помочь дяде Шуре поскорее победить немцев.
Один план расправы с фашистами возник у меня в послеобеденный «тихий час», который я проводила в тёмной комнате. Раньше, до войны, она была проходной, и мы с Иришей через неё бегали друг к другу. А сейчас, когда Ириша с тётей Лизой в эвакуации, а дядя Миша на фронте, дверь, ведущая в их комнату из тёмной, заперта, а сама тёмная комната стала отдельной и тихой.
Вот здесь, забравшись с ногами на дедушкину кровать, я и составила план уничтожения захватчиков. В моём воображении расправиться с фашистами, если они возьмут Москву, было очень просто. Надо было взять тяжёлую палку и встать на рояль около двери: входит фашист-хрясь- и палка опускается на вражескую голову. Он падает-бабушка оттаскивает тело в сторону. Мы ждём появления второго врага, потом третьего… и так до победного конца. Я ловко придумала, куда девать этих мёртвых фашистов, когда вся комната будет ими завалена.
Наша комната до революции соединялась с тёмной комнатой дверью, в настоящее время запертой и с обеих сторон скрытой за коврами.. 
Я считала, что на время борьбы с врагом ковры надо убрать, а дверь открыть. Бабушка будет перетаскивать немцев в тёмную комнату, а там выбрасывать их через окна в узкий проём между домом и стеной брандмауэра, из-за которой в комнате было мало света, -вот почему её прозвали тёмной. Этот проём был прекрасным местом для складирования- с третьей стороны, с улицы-он был закрыт каменным высоким забором.
Жаль, что Ириша уехала- она могла бы восхититься остроумным решением проблемы.
О своём замечательном плане я решила рассказать дедушке. Он, как всегда, меня внимательно выслушал:
-Милёнок ты мой, кто ж тебе сказал, что Москву-то отдадут?
-Никогда им Москвы не видать, как своих ушей.
И дедушка, в утешение, что план не годится, погладил меня по голове.
-Ничего, ничего, разобьём мы их, дай срок.
6.
Ире Каплицкой, моей ровеснице и соседке, я о плане рассказывать не стала. Перед самой войной Ирина мама, Анна Ивановна, умерла от рака, проболев «совсем ничего», как говорили взрослые. Дядя Яша –Ирин папа-«сразу сдал», а Ирка превратилась в «заброшенного ребёнка».
Дядю Яшу я боялась-он имел возмутительную манеру- при встрече щипать меня за щёку. Больше никто никогда этого не делал, только румяный лысоватый толстый дядя Яша. Но после смерти тёти Ани он изменился: осунулся, похудел и перестал ко мне приставать.
Однажды Ира попросила меня помочь ей. Я узнала, что надо сдвинуть тяжёлый высокий шкаф.
-Там каша,-объяснила Ирка,-теперь я хочу её съесть.
Нам удалось расширить щель между шкафом и стеной, но каши там не было-только какие-то бело-серые пятна на обоях и на полу.
-Ну и где каша? И почему «там каша»?
спросила я и узнала, что Ирка отправляла за шкаф ненавистную манную кашу, которой мама кормила её каждое утро.
-Ну и дура я была.
Я тоже до войны не жаловала манную кашу, которую не отправляла за шкаф, потому что дедушка тайно помогал мне её доедать.
-Только жизнь стала налаживаться, а тут война; выходит, зря вы над моими запасами смеялись,
обращалась бабушка к маме и Катюше, вытаскивая из недр огромного буфета очередной узелок с сахаром или крупой, припрятанный ею «на чёрный день».
Порция каши заметно уменьшилась, и теперь я сама с ней живо справлялась.
Маме выделили на работе участок под огород, и я стала ждать, когда наступит весна и мама с дедушкой, как обещали, возьмут меня сажать картошку.
А зимой 41 года Ира и я с ужасом рассматривали фото казнённой Зои Космодемьянской в газете, неизвестно как попавшей к нам в руки. Газету бабушка отобрала, но теперь я знала, какие подвиги буду совершать, я буду не только санитаркой, но и партизанкой; в лапы фашистам я не попадусь.
Ирка спросила:
-А ты могла бы не проговориться, если бы тебя так пытали?
Про себя я решила, что нет, не могла бы, поэтому даже в мыслях в плен не попадала.
7.
Глядя сейчас на документальные кадры, изображающие станцию метро Маяковскую, в которой прячутся люди от бомбёжек, я всегда ищу маму и себя. Но видно, съёмки не проводились в тот единственный раз, когда метро послужило нам укрытием.
Нашим бомбоубежищем стала «щель» во дворе. Земля из вырытой глубокой ямы, обустроенной под бомбоубежище, образовала небольшую горку над перекрытием сооружения. С этой горки, занесённой снегом, замечательно было зимой кататься на санках и лыжах.
Бабушка относилась к бомбёжкам как прирождённая фаталистка:
-От судьбы не уйдёшь,
-Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
Когда начинала выть сирена и объявлялась воздушная тревога, она выпроваживала нас с мамой в «щель», чтобы «спокойно почаёвничать». И в тот раз, когда бомба попала в керосинную лавку на углу Лихова переулка и Садового Кольца ( метров двести по прямой от нашего дома) бабушка одна оставалась в квартире, а мы все спустились в бомбоубежище.
Раздался взрыв, единственная лампочка, еле светившая в тесном, набитом людьми помещении, погасла. Стало очень страшно, но почему-то все молчали. Или мне так кажется? После отбоя мы выбрались во двор и увидели наш дом с распахнутыми выбитыми окнами и дверями. Он стоял чёрным кубом на фоне высокого тёмно-синего неба с далёкими яркими звёздами. В полной темноте мы взбираемся по нашей каменной винтовой лестнице –дверь в квартиру открыта:
-Живы?
-Жива?
-Ну, слава Богу.
Вздох облегчения.
Оказалось, что бабушка, приготовив всё для спокойного чаетития ( любимую чашку, сухарик, кусок колотого сахара на блюдце, серебряные щипцы), пошла ставить чайник, когда раздался взрыв. На нашей кухне не было окон; такой она стала в начале 20-х годов, когда в результате уплотнения из неё была выкроена 10-метровая комната. В ней жили Каплицкие.
Бабуля, всегда ворчавшая, что скоро совсем ослепнет на кухне без дневного света, в этот раз призналась, что всё имеет оборотную сторону.
–-Могла бы пораниться, да вот, не было бы счастья, да несчастье помогло.
Моя бабушка любила высказываться пословицами и поговорками.
А в «щель» мы перестали ходить; при вое сирены прятались на кухне, а если воздушная тревога объявлялась вечером или ночью, меня укладывали спать на раскладушке в коридоре без окон. И хвалили, что я без капризов перехожу из своей кроватки на эту раскладушку и что, вообще, веду себя «как большая».
Бомбёжки вскоре прекратились.
Дедушка оказался прав.