Невстреча канун 1953 года

До нового 1953-его года и зимних каникул, последних в моей школьной жизни, оставалось всего несколько дней. Впереди долгожданный отдых в городе на Волге.
Я училась в Москве, но все школьные каникулы проводила в Костроме с родителями, жившими там с 1948 года. Отец и его друг ещё с Колымы Александр Назарович Милушин (благодаря которому возникла идея поселиться вместе в этом замечательном городе) были поражены в правах и не могли проживать в Москве.
Наконец-то закончены занятия, куплен билет на поезд - скоро увижу маму, папу и...Кешу.
Прошедшим летом мы и Милушины снимали соседние избы в деревне «Качалки» на берегу Волги. В конце июля отпуск у родителей закончился и прекратились дальние прогулки, походы в лес за грибами и ягодами. Теперь каждым вечером, кроме выходных, я встречала пароход, привозивший из Костромы  в «Качалки» маму или папу, а днём хозяйствовала и помогала Ларисе Эрастовне Милушиной справляться с непослушным  (в отсутствии отца) восьмилетним Витей: брала его с собой купаться; разрешала ему вместе со мной чистить песком закоптевшие кастрюли до «солнечного» блеска; отжимать выстиранное в Волге постельное бельё и раскладывать его для просушки на травянистом склоне. В качестве компенсации за помощь я должна была держать его за ноги, когда он намеревался постоять или чуть-чуть пройтись на руках-это было его любимейшим развлечением.

Однажды на нашем песчаном пляжике во время Витькиных уговоров «чуть-чуть его поддержать» и моих ленивых отнекиваний появился вихрастый паренёк. «Новенький» предложил свою помощь- и мы вдвоём, поделив и крепко держа Витькины ноги, дали ему на руках дойти до воды. Радостному визгу не было конца:
-Ещё, ну пожалуйста, ещё ...
«Ещё» мы учили Витю плавать настоящим кролем и нырять с коряги.
Так состоялось знакомство с Кешей (Иннокентием) Перовым- новым дачником в нашей деревне, приехавшим из Ленинграда вместе с мамой Раисой Ефимовной.
Мы оказались ровесниками, хотя его мама была на десяток лет старше моих родителей, старше даже Ларисы Эрастовны, родившей Витю в 44 году, после известия о гибели под Курском сына Юры.
-Моя мама-ровесница века,-со значением сказал Кеша, объясняя этим очень пожилой вид матери-седовласой, худой и сутуловатой.
-Ага, значит она 1900-ого года,-заключила я.
-Отнюдь,- парировал Кеша, -ты делаешь обычную ошибку, считая 1900-ый год, завершающий 19-ый век, началом нового 20-ого века. Моя мама родилась в 1901 году. Ей 51 год, а после блокады она никак не может поправиться. Это нервное.
На пляж я захватывала книгу Первенцева «Честь смолоду», купленную в Костроме перед отъездом в деревню. Кеша очень удивился моему выбору. Я пояснила, что автор получил звание лауреата Сталинской премии за эту повесть и поэтому она должна быть интересной.
-Не стоит на это «произведение» время тратить. Это же «реникса» -чепуха, значит. (В Кешиной речи часто звучали слова вроде: реникса, отнюдь, весьма).
-А ты Стендаля читала?  К примеру, его заметки об Италии? Мне мама эту книгу достала, чтобы я больше узнал о сокровищах мировой культуры. Мама кое-что помнит из путешествия по Италии в 1912 году. Рассказывает, что была ошеломлена увиденным, какая-то феерическая страна, сплошной музей под открытым небом.
Мы проводили время на Волге в компании деревенских ребятишек.   Подростки старше 14 лет помогали взрослым, работающим в колхозе.  Деревня целые дни казалась вымершей. Никого, кроме  нас-«дачников». С мальчишками мы катались на лодке, пытались удить рыбу, играли в мяч, плавали.
Но с некоторых пор мы с Кешей перестали спешить на пляж .
Не сговариваясь мы поворачивали в сторону от реки и шли потихоньку вдоль гречишного поля, наслаждаясь запахом цветущей гречихи и забавляясь выдуманной нами игрой-«что вижу-о том пою».
Кеша настаивал на названии-«что вижу-то пою»-то-есть воспеваю.
Это были целые баллады и песни, начинающиеся обычно:
-Ох ты, гой еси...( дальше вместо обращения к царю Ивану Васильевичу шло « добрый молодец» или «красна девица»)...А когда игра надоедала, Кеша начинал меня смешить, изображая  «карнавальные маски»; у него была подвижная физиономии и богатая мимика- в разговоре, не замечая того, он забавно морщил толстоватый нос и хмурил брови. Он «отнюдь» не был красавцем, но вскоре я перестала замечать даже некоторую его лопоухость. К концу августа мне стало казаться, что я знаю Кешу всю свою жизнь. Как-то я заявила ему, что из него получился бы прекрасный артист –он здорово «изображает» и у него своеобразная, ни на кого не похожая физиономия:
-Нет, я не хочу быть профессиональным артистом, я собираюсь поступать в медицинский, хочу стать педиатром. Мама терапевт, но мне больше нравится лечить детей. А вот вторая точно такая же физиономия существует.
Кеша рассказал, что у него был брат близнец-Викентий- Вика: так вышло, что их разлучили в первые дни войны- Вику отправили в эвакуацию с детским садом, а его, заболевшего, оставили дома:
- Вика потерялся. Недавно мы узнали, что его усыновили, и он живёт в Свердловске. Мама собирает справки, она  вскоре к нему поедет.
Перед расставанием мы договорились встретиться в Костроме и провести вместе зимние каникулы. Адресами не обменялись, решив не писать друг другу- нам предстоял тяжёлый учебный год в десятом выпускном классе, мы оба шли на медаль.

Поезд в Кострому приходил утром. До 6 вечера- часа свидания с Кешей у входа в клуб «Красный ткач» впереди был целый день, и
я решила: забегу к Леночке Лесневской (моей костромской подруге); потом пойду к Милушиным-отнесу Витьке свои «снегурочки», главное-попрошу Александра Назаровича дать почитать что-нибудь из списка необходимой литературы, выданного нашим учителем  Самуилом Моисеевичем на последнем уроке, чтобы мы на каникулах «освежили в памяти произведения, включённые в программу».
С Леной мы проговорили часа два, обсуждая предстоящую встречу Нового года. Она пригласила к себе девочек и ребят из «плавучего лагеря» и уверяла, что именно с ними год назад я плавала на пароходе до Астрахани:
-Будет весело. И ты многих знаешь -Люду Бургутину, Музу, Алю из моего класса.
Я сказала, что если приду, то не одна, и рассказала о Кеше и о предстоящем свидании.
-Как романтично, -заключила Леночка:
-Конечно, приходите вместе.
Телефонов не было и не было возможности узнать, как в Москве, застану ли я кого-нибудь у Милушиных.
Мне повезло- Александр Назарович раньше пришёл с работы, а вот Витя уже уехал в зимний лагерь. Пришлось коньки положить под ёлку-будет ему подарок от деда Мороза.
Библиотека у Милушиных была огромная, им удалось сохранить её и перевезти в Кострому. Самодельные шкафы под потолок, набитые книгами, делили единственную комнату на столовую и маленькую спальню, а в коридоре стоял шкаф с энциклопедией Брокгауза и Эфрона и томами всемирной истории искусств.
Александр Назарович всегда живо интересовался, что мы проходим по литературе и разрешал пользоваться его книгами.
Просмотрев привезённый мною обширный список от «Недоросля» Фонвизина до «Хлеба» Алексея  Толстого, он спросил, с чего я хотела бы начать, но мне хотелось узнать, нет ли в его библиотеке Велемира Хлебникова? Я рассказала о нашем учителе и классном руководителе Самуиле Моисеевиче Итине: в 22 году он окончил основанный В.Я. Брюсовым Высший Литературно-Художественного институт и  бережно хранит оранжевого цвета авторучку с «вечным пером», которой как-то расписался «сам» Валерий Яковлевич Брюсов; её «Самуил» вручает отлично ответившей ученице, чтобы та могла поставить себе в журнал пятёрку.
Я рассказала, что мы недавно открыли учебник по литературе, когда «Самуил» заболел и заменять его пришла новая учительница, а так мы занимаемся по его записям, он даёт много дополнительного материала, вот, например, рассказал о поэтах начала века, о манифесте футуристов, составленном Маяковским вместе с Хлебниковым.
-Да, я смотрю, вам повезло с преподавателем.
Александр Назарович подвёл меня к шкафу, стоящему в коридоре.
На его нижних закрытых полках я обнаружила тоненькие книжки стихов: издания 20 годов с ломкими страницами и обложками,
оформленными художником Родченко; дореволюционные- Михаил Кузмин, Мирра Лохвицкая, Николай Гумилёв-совершенно незнакомые имена; разрозненные выпуски журнала «Аполлон» со стихами Максимилиана Волошина; стихи Гиппиус, Ходасевича. Там же томик Марины Цветаевой в бархатном переплёте, а ещё-Ахматова, Сологуб, Хлебников...
-Ну, мисс, читай, но только здесь, «как в читальне» и
в школе потом не хвастайся своей эрудицией.
Я зачиталась, но внутри меня сидел отсчётчик времени и в пять вечера я спохватилась и поторопилась ко входу в клуб «Красный ткач».
К месту встречи я подошла  ровно к 6 часам и очень удивилась, не увидив Кешу у стенда с расписанием кинофильмов на ближайшую неделю и афишей, возвещавшей о гастролях Владимира Трошина. Потоптавшись полчаса у входа в клуб и недоумевая: -Неужели он ещё не приехал? По-моему каникулы начались во всех школах одновременно,- я решила, что ждала достаточно и направилась к дому-он был рядом, через дорогу, на Симановской. Где живёт тётя Женя, к которой Кеша собирался приехать на зимние каникулы, я не знала.

Наступило 31 декабря. Ко входу в клуб я подошла, нарочно опоздав на 15 минут, издали высматривая знакомую фигуру. Кеши опять не было. 
- Не приехал ? Опаздывает? Он же обещал непременно появиться за день-два до Нового года; надо подождать,-уговаривала я себя,- он непременно придёт. Он же ленинградец, перенёс блокаду.
К таким людям у меня было особое отношение, к их слову полное доверие. Я посматривала по сторонам, прокручивая сцены наших прогулок, бесед, катаний на лодке..., вот, случайно разворошив в малиннике осиное гнездо, мы бежим к Волге, не разбирая дороги, отмахиваясь от ос; а вот последняя прогулка за орехами, начавшими поспевать... именно тогда Кеша предложил встретиться зимой в Костроме, это была его инициатива.
Что же могло произойти? Заболел? Дома беда?  Он мог бы как-то предупредить, что свидание отменяется. Как? Ну через тётю, например.
Беспокойство сменилось досадой на этого «необязательного мальчишку», для которого слово ничего не значит. Меня захлестнула обида: я произносила гневные монологи, обвиняла Кешу в предательстве, «отнюдь» не в рыцарском поведении:
-Тебе должно быть «весьма и весьма» стыдно! Не сдержать обещания!
Но вот-факт, через 5 часов наступит 1953 год, а его всё нет. Самолюбие было уязвлено. Заметно темнело; вдруг я почувствовала , что ноги  и руки заледенели и что ждать дольше не имеет смыслы. Не придёт.
В голове стала крутиться неизвестно откуда взявшаяся часть детской считалки « ...а на третий навсегда закрывают ворота», и опять -«...навсегда закрывают ворота».
С этой приставучей фразой я вернулась домой.
Встречать Новый год у Лены? Прийти без него? Признаться в том, что он не пришёл на свидание? Невозможно.
Никого не хотелось видеть, нужно было время, чтобы прийти в себя и успокоиться, выйти как-то из этого подавленного состояния. 
Дома была натоплена печка, поставлена маленькая ёлочка, издававшая волшебный, любимый запах. Мама сварила кофе с цикорием по давнему, бабушкиному рецепту:
-Мы должны попить кофейку, чтобы взбодриться и не «клевать носом» ночью.
Я сообщила, что никуда не пойду, почитаю и лягу спать- не нужен мне никакой кофе, и вообще ничего не нужно... и никто не нужен.
Тут папа и мама в один голос заявили, что я говорю глупости и что нечего так переживать, мало ли что могло у Кеши произойти и что мои чувства- плод воображения, и стали настаивать, чтобы я вместе с ними пошла к Милушиным:
-Нечего кукситься, ты же знаешь- как Новый год проведёшь, так он и пройдёт. Пойдем, пойдём с нами.
Уговорили.
Новый год у Милушиных праздновался по раз и навсегда заведенному порядку- сначала провожали старый год, желая всё плохое, что в нём случилось, оставить навсегда в прошлом, а всё хорошее должно было перейти рубеж и продолжиться в наступающем году. Обязательно поднимали бокалы «за тех, кто в море»- подразумевая родных, друзей, знакомых и незнакомых, кто находится в трудных обстоятельствах и не может «нормально, как мы» отметить наступление Нового года.
За несколько минут до торжественного боя часов на Спасской башне свет выключали, горели только свечки на ёлке; зажигались бенгальские огни- все замирали в ожидании первого удара часов. Вот! Свершилось:
-С Новым годом, друзья, с новым счастьем!
Пили шампанское и спорили, с первым или с последним ударом часов наступает новый год. В этом споре истина не рождалась и всегда, насколько я помню, решали выяснить этот вопрос «в следующий раз».
Потом  рассматривали сложенные под ёлкой надписанные свёртки с подарками  «от деда Мороза». В своём я нашла подарочные духи (первые в жизни), вязаные шерстяные носки ( я пошутила, что их Снегурочка связала), акварельные краски и явно от Ларисы Эрастовны-баночку с моим любимым вишнёвым вареньем.
После «горячего», неизменной утки с яблоками, как всегда собрались прогуляться на Сковородку ( так костромичи именовали свою центральную площадь )- полюбоваться установленной на ней красавицей елью, прибывшей в город точно из заколдованного леса. Верили, что если дотронуться до ёлки, произнося желание, оно должно исполниться.
Потом я узнала, что вся застольная компания загадывала каждый год одно и то же -переехать в Москву.
В этот раз я не хотела загадывать желание, не хотела выходить на улицу, сказав, что уже нагулялась и намёрзлась. Мама объяснила, что я ждала Кешу, о свидании с которым договорилась ещё летом.
-Кешу?! –удивилась Лариса Эрастовна, а Александр Назарович  продекламировал:
-Пришла пора, она влюбилась.
И меня оставили в покое.
Выбрав в шкафу книжку Анны Ахматовой я устроилась на диване под портретом смеющегося юноши-погибшего на войне Юры.  Я пыталась разобраться в своих чувствах, задавая себе вопрос-неужели это любовь? Скорее это было «предчувствие любви»- мы так понимали друг друга и мне казалось, я вызывала у него ответные чувства.   
У Ахматовой в «Чётках» и в «Вечере» я искала и находила строки, созвучные моему настроению. Я повторяла за поэтом:
-В моём тверском уединенье
-Я горько вспоминаю Вас.
(Ну не в тверском, положим, а в костромском...-неважно).
А вот, когда я возвращалась домой, поняв, что свидание не состоялось:
-Память о солнце в сердце слабеет.
-Что это? Тьма?
-Может быть!...За ночь прийти успеет Зима.
Или вот: «Отчего ушёл ты? Я не понимаю...»
А этот упрёк я точно могла бы послать Кеше:
-Как ты можешь смотреть на Неву,
-Как ты можешь всходить на мосты?...
-Я недаром печальной слыву с той поры, как привиделся ты.
Особенно соответствовало моему настроению вот это:
-Я улыбаться перестала,
-Морозный ветер губы студит.
-Одной надеждой меньше стало, одною песней больше будет.
Потрясающе! Надо выучить наизусть...

Вернувшаяся с прогулки компания не стала меня будить; как без экивоков выразилась мама «ты дрыхла без задних ног».
За чаепитием обсуждали полушёпотом последние известия. Мнение Александра Назаровича, как главного специалиста по чтению газет, было решающим. До меня донеслось:
-Если война не началась в прошлом году, то её в новом году не будет, время работает на нас. Надо между строк читать.
«Читайте между строк» - всегда повторял Александр Назарович при обсуждении газетных статей.
Разговоры эти меня не интересовали. У нас в классе никто не хотел вести политзанятия, считая это очень скучным делом- читать газеты и делать пятиминутные сообщения перед уроками.
Я не хотела обнаруживать, что уже не сплю- уютно было лежать под тёплым одеялом на подсунутой под голову думке и размышлять, что же можно прочитать не напрямую, что автор хочет донести, спрятав информацию между строк.
На прощание (мы уходили домой ранним утром) Милушины, отлично понимая моё настроение, решили меня приободрить:
-Нечего нос вешать. Может быть обстоятельства так сложились, что он не мог ни приехать, ни сообщить, что не приедет, -произнесла Лариса Эрастовны, а Александр Назарович добавил:
-Ничего, девочка, ты справишься. Это «воспитание чувств» будет тебе на пользу.
Я часто вспоминала его слова, когда меня упрекали в излишней категоричности суждений и неприятии того, что я считала предательством.
В Москве 20-ого января я получила письмо от Ларисы Эрастовны, в котором она советовала внимательно прочитать газету от 13 –ого января с сообщением о раскрытом заговоре «убийц в белых халатах» и вспомнить о профессии Кешиной мамы. Она писала, что судя по всему его неприезд связан именно с начавшейся кампанией. Была в письме фраза, что и в Ленинграде и в Костроме «заболевают их родственники, сослуживцы» и некоторые врачи. Она советовала мне вспомнить любимое выражение Александра Назаровича, понять независящие от нас обстоятельства и строго не судить.
Я вспомнила, что «читать надо между строк», всё поняла, но «объективные» обстоятельства во внимание не приняла, считая, что внутренне свободный человек (не трус) всегда сможет держать данное слово, и что «предательство» непростительный грех. Короче - любовь превыше обстоятельств. А пример был у меня перед глазами- любовь моих родителей, достойно выдержавшая неожиданный папин арест и десятилетнюю разлуку.

Несвидание в канун нового года я простить не смогла и никогда не пыталась узнать, что же случилось на самом деле и почему не было сдержано данное при расставании слово.