Будет жить

Из-за окна донеслись скрипящие звуки не закрытой на вертушок калитки, а в голове он же отозвался детским, протяжным, голосом – мааа-маа. Тревожная волна предчувствия беды, распирающая волнением грудь, и вводящая в ступор сознание, накрыла всю её разом. Тело, сразу потяжелело, голова затуманилась, слабость отдалась в ноги, а ослабшие руки начали подергиваться мелкой судорогой.

- Ванечка –  в туже секунду, в полголоса на выдохе, произнесла она, опускаясь на табурет у стола. Ванечка родненький – уже без слов, мысленно отозвалось в голове. Пересилив слабость, она одну ладонь поднесла ко лбу, как бы поддерживая голову, опершись локтем о край стола, а вторую положила на грудь в районе сердца, откуда звучали тяжелые удары, сотрясающие всё тело. Казалось еще мгновенье и силы совсем её оставят.

- Случилось. Ванечка. Случилось что-то, медленно и не понимая ничего, повторяла она, качаясь из стороны в сторону сидя на табурете. - Как же это так? За что же? Господи? задала она вопрос в никуда, не желая верить в худшее, и тут же поймала себя на мысли, что по неведомой для самой причине, не вольно, смотрит в правый угол комнаты, где когда-то на полочке стояла икона пресвятой Девы Марии держащей на руках младенца Иисуса. Она не только вспомнила, а на какое-то время отчетливо увидела её. Ту самую мамину икону в серебряной оправке с едва проглядывающими ликами, которые, то появлялись, то пропадали под неровным мерцанием, горящей перед ней лампадки. Рука со лба, медленно, поползла в низ, затем поднялась к правому плечу и направилась к левому.
- Спаси, спаси, убереги Боженька, полушепотом, через силу, превозмогая неистовую дрожь губ, продолжая креститься, извергало сознание. На глаза накатились слезы, и сквозь слезную призму горечи, всё поплыло, приобретая не естественную форму и цвет. Она качнулась в перед, и поймав всей ладонью голову, еще какое-то время растирала слезы по лицу шепча как заклинание: - спаси и сохрани, спаси и сохрани, Ванечка.

     Эта ночь осталась в памяти двумя моментами. Она стоит у комода, прижав к груди стопочку писем от всех трех своих мужиков, мужа и двух сыновей. Молча, бесчувственно, стоит любуясь их портретами, под двумя из которых помятые, в порыве безысходного остервенения, но потом разглаженные извещения о смерти.

Кирьян, муж. В шляпе, новой рубахе, статный и важный с небольшим прищуром глаз и едва заметной улыбкой на тонких губах –  ноябрь 1941-го года, пал смертью храбрых при защите социалистической Родины. Алексей, старший, кучерявый, копия отец в спецовке ремесленного училища, геройски погибший, пережив отца на два месяца, и младшенький, единственная оставшаяся надежда, смысл всей жизни, похожий на её саму, Ванечка.

   Когда принесли страшный лоскуток бумаги, извещающий о смерти мужа - эту жуткую весть, казалось, что ничего страшней и ужасней быть не может. С середины осени, по самую весну почтальон по домам не ходил, не мог, он приезжал сразу в колхозную контору. Ненавистную роль глашатого конца света, взял на себя помощник председателя Василий. Похоронки сыпались как листья с деревьев в дождливую осень. Ни дня не проходило без леденящего сердце и душу вопроса:
- Кто? И застывшего внутри ужаса в ожидании ответа.

     В тот роковой вечер Василий встретил всю бригаду доярок на дороге домой, после вечерней дойки, было уже почти темно. Поле, колючий с ледяной снежной крошкой ветер, середина декабря. Все сразу поняли – пришла беда. Оставался последний и самый страшный вопрос – в чей дом? Никто уже не укрывался от ветра, не чувствовал ни секущего снега, ни обжигающего мороза – двенадцать женщин замерли, затаив дыхание, понимая, что сейчас, кому-то…, на всегда, горе разорвет душу и сердце.

- Мужайтесь бабаньки, произнес Василий и вытащил руку из кармана тулупа, в которой было аж четыре извещения. Женщины чуть ли не по команде закрыли, кто одной, а кто двумя ладонями рты и как-то виновато стали переглядываться, не то стыдясь чего-то, не то ища того, кому …?
Все замерли и никто не решался сделать ни шагу вперед. Василий неторопливо покачал головой, и вздохнув, двинулся к ним сам.

  На половину заметенной снегом дороге, в глухой тишине, помощник председателя проходил мимо, счастливых, кого горькая учесть миновала, те, - едва сдерживая улыбку облегчения, с выдохом глядели ему в след, и остановившись перед обреченной, не произнося ни слова, силой всовывал в не желающие принимать руки извещение. Получившая, не желая верить, вертя головой и как бы стараясь отдать его назад, семенила за Василием, всем существом и поведением хватаясь оглушенным сознанием за соломинку, последней надежды на нелепую ошибку.

  Она была третьей, кого он не пропустил. Когда Василий не прошел мимо, а остановился возле, еще не веря, она попыталась оттолкнуть его, но…
- Держись, выдавил из себя Василий, и подняв глаза несколько виновато добавил: - Кирьян.

   Все кому горе только показало свой оскал, поспешили по домам. Ни кто не кричал, не выл, не причитал. На дороге у фермы стояли четыре женщины и молча, воя душой и заливая кровью свирепствующую в нутрии боль утраты, глядели друг на друга, глаза в глаза.
Василий курил, чуть поодаль. Докурив очередную папироску, он подходил:
- Пойдемте бабаньки, померзните ведь, лютует зима, а? И если его слышали, то они шли, а нет, так снова отходил, но если и шли, то не далеко, пока женщины снова не поймав, взглядом друг друга, не застывали на месте. Ему пришлось еще не один раз курить рядом, переминаясь от холода с ноги на ногу. Курить пока женская душа, против воли, нет, нет - не поверит, а хотя бы чуточку смирится. Пока сознание хоть краешком сможет управлять бунтующей в ужасе и несправедливости душой, пока сердце хоть как-то сможет удерживать в себе эту боль. Боль, которую нельзя, так вот сразу, нести в дом – там дети, старики. Как это им сказать? Как это выдавить из себя? Ваш сын …, твой папка…. Василий знал это, знал и понимал, поэтому, не торопил, не говорил никаких слов – их попросту нет, а терпеливо, вспоминая лица тех кого уже не вернуть, курил, про себя сетуя, что табачок стал, толи слабоват, толи сыроват – не саднит нутро, не помогает.

     Кирьян ушел на войну первым, а в скорее, с очередным призывом ушел старший Алешенька. Ушел в радостный день – пришло письмо от отца, который сообщал, что жив, здоров, бьет фашиста. Ушел, обещав вернуться с отцом, с победой. Ушел, оставляя наказ младшему беречь мамку. Он ушел через два месяца после ухода отца, а через два месяца после полученного известия о гибели Кирьяна в дом ворвалась страшная весть и о его смерти. Пал смертью храбрых. Тогда, еще не отойдя от смерти мужа, горе едва не вытеснило разум.

  Единственным спасением стала работа. Работа до изнеможения, до беспамятства, до безумства. Работа как единственный способ отомстить женщине за смерть близких и родных – чем больше сделать для фронта, тем больше чьи-то дети и мужья убьют фашистов и конечно, обязательно, непременно  убьют тех, кто убил, лишил жизни любимых. Онемев на полгода, она работала, работала, работала. Иного смысла в жизни нет, и не могло быть. Весной ушел последний – Ванечка. Призвали всех, даже легкая инвалидность в расчет не бралась, даже ограничения в возрасте были относительными, колхоз отдал всех кроме баб, стариков, ребятни.

     Второй момент ночи - она на коленях, в слезах, перед иконой читает молитвенник. В памяти не осталось, как и когда она выходила в террасу, каким образом отыскала, отрыла в старой утвари вынесенную и забытую там старую мамину икону, чудом не выброшенную в овраг. Вероятно там же был и молитвенник, откуда он взялся, она вообще не знала. На поставленном в угол табурете – икона, перед иконой мерцающий огонек свечи, и она сидящая на коленях, под тусклый свет керосинки, читающая молитвенник от корки до корки. Она не знала, какую молитву следует прочесть, уже не помнила и самих молитв, которые заставляла когда-то учить мама. Еще в начале двадцатых, как не стало мамы, икона была вынесена из дома, затуманивающий головы трудящихся опиум «поповщины» был объявлен предрассудком.

   А в эту ночь – тогда она сошла с ума, именно так, уже через пару дней скажут сельчане. Сошла, обезумела, на целых полтора месяца – работа, пустой дом, и молитва до полного изнеможения. Она засыпала у табурета под утро, а уже в шесть утра, сама не своя, обессиленная плелась на ферму.
 
   Приходить в себя она стала после того как едва не отдав богу душу, получила добрую весть. В тот день, в полдень, Василий пришел на ферму, и не обращая, ни на что, ни на кого внимания, направился прямо к ней. Подходя, Василий, стал доставать что-то из кармана пиджака, но она уже ничего не видела и не слышала – потеряв сознание, упала, в ужасе перед новой бедой.

Очнулась она, лежа на коленях Василия, который в окружении баб тряс бумагой перед её лицом, а сквозь звон и гул в голове, плавно звучали слова:
- Вот ты дурёха. Да я, письмо я тебе принес, слышишь? Письмо. От Ивана Кирьяновича, от младшенького твоего значит. Слышишь? Жив он, жив.
Она взяла в руки письмо, взглянула на него, вертя головой, как бы ни веря, в своё счастье, выдавила из себя улыбку, и снова потеряла сознание.
-------------------------------------
   Врач склонился над головой перебинтованного, как египетская мумия тела, лежащего на койке солдата и дождавшись когда тот, в очередной раз, превозмогая боль откроет глаза:
- Как звать сынок?
- Иван, чуть слышно, на выдохе произнес тот.
- Будем жить Ваня, по отцовски тепло сказал доктор и поднявшись, уже более твердо, - Надо жить сынок. Нужно.
- Анатолий Степанович, подпишите, обратилась к врачу подошедшая медсестра.
- Что там? Не оборачиваясь, спросил доктор.
- Список умерших за сутки.
Врач принял кусок фанеры служащий планшетом, на которой лежал список, и бегло оглядев, ткнул пальцем в несколько раз перечеркнутую фамилию:
- Это что?
- Под утро очнулся, уж и не надеялись, так вроде и не бывает, два сквозных, пять осколочных, голова, живот, легкое, обгорел весь. С таким не выживают, а он очнулся. Вот же он, перед вами.
- Бывает значит, бывает, и доктор подписал список. Затем посмотрев еще раз на недвижимое тело бойца, с улыбкой добавил:
- И в небесной канцелярии, по всему, выходит, списки пополнения корректируют. Видно кто-то сильно у Господа за тебя просил Иван, с того света сынок ты вернулся, я рад, что тебя в этом списке, больше нет.
   Доктор оглядел палату и увидав санитара позвал:
- Тамара. Тамарочка, обратился он к подошедшей девушке, узнайте адрес героя, он показал рукой на солдата, и отпишите родным, рас за эти дни, туда не приняли, он с улыбкой показал указательным пальцем вверх, значит, домой вернется. Мамка, поди заждалась, своего Ваню. Будет жить, так и напиши.
Будет жить.