Москвичонок. Главы 1 и 2

Глава 1

 ВСТРЕЧА
Створки, зашипев, пришли в движение, а деревянного скрипа голос из динамиков поезда объявил дежурное: «Двери закрываются. Следующая станция Краснопрес-ненская».
Ему выходить. Он не был здесь, дай подумать, – лет пятьдесят. Да, точно пятьдесят, с конца 62-го, как сло-мали дом в Волковом переулке, в котором прошло его детство, где родился его единственный сын, живущий теперь со своей семьей на другом конце Москвы.
Сердце гулко стучало. Всегда непросто встретиться с прошлым, даже если о нем будут напоминать лишь фрагменты, ну, вроде пня от срубленного дерева, на ко-тором когда-то вырезал любимое имя. А тут, по словам сына, заскочившего как-то по случаю в родной для отца переулок, время сохранило все липы, посаженные еще при царе бывшим владельцем дома, купцом Волковым. И не было ни одной кроны, в которой он, будучи ребен-ком, не затаивался, играя в войну или прятки.
Выйдя из метро, Вениамин Борисович Эвен оглядел-ся и, увидев подземный переход, направился на проти-воположную сторону, туда, где белело пятиэтажное здание его 116-й школы. «Может, она и теперь работает, – подумалось ему. – И «Гоголевка», библиотека, зани-мавшая весь первый этаж здания, книги выдает, а в об-щежитии свешниковского детского хора, отхватившего у школьного здания треть второго этажа, по-прежнему обитают молодые таланты с периферии. Да нет, – одер-нул он себя. – Столько времени прошло. Наверняка все поменялось».
И правда. Рядом с входом в школу, который во вре-мя его учебы почему-то был наглухо забит, – школьни-ки входили через боковую дверь здания, – синело ли-нялое название какой-то явно не образовательной кон-торы. Но тополя и клены, посаженные ребятами на уро-ках ботаники и пощаженные временем и строителями, перекроившими всю округу, остались, превратившись в могучие деревья.
Эвен даже приостановился разглядеть, что, в конце концов, выросло. «Вон то, мое», – выделил он развеси-стый клен в ряду деревьев. Когда сажал его на уроке бо-таники, еще засомневался, примется ли, уж больно по-жухлым выглядел саженец. «Еще как! – утешила его то-гда учительница. – Подвяжешь стволик к вбитой рядом палке, чтобы рос прямо, польешь и весной увидишь, как деревце оживет».
Постояв с минуту и полюбовавшись делом своих рук, Вениамин Борисович заспешил дальше.
Потом Эвен жил по многим адресам и в Москве, и в иных городах, в которых находился во время длитель-ных командировок. В другой стране, наконец, где ему было удивительно хорошо, и где он намеревался закон-чить свой жизненный путь. Он не испытывал тоски по своему детству, юности. Да и какая может быть тоска по жизни во время войны, послевоенной разрухи. Поэтому и рассказывал о ней сыну и внуку всегда с веселой улыбкой, без стариковских нравоучений и сусальной лирики, находя веселые моменты в самых грустных со-бытиях.
«Интересно было бы встретить кого-нибудь из моих тогдашних знакомых. Кем они стали, что теперь делают, где живут, – размышлял он, шагая по переулку. – Но нет, об этом даже и подумать бессмысленно. Если кто-то и остался жив, то наверняка в этих местах не показы-вается. Разве что по какому-то невероятному случаю».
За размышлениями Эвен не заметил, как дошел по бывшему своему переулку до шеренги вековых лип, вы-строившихся по фасаду блочного девятиэтажного дома.
Сколько ему было, когда он, стоящий в центре ком-наты на табуретке, поддерживаемый бабушкой, декла-мировал наизусть перед гостями стихотворение Чуков-ского про Барабека, скушавшего сорок человек и еще много чего, изо всех сил стараясь не осрамиться перед слушателями? Три или около того? Он читал, а снаружи в широко распахнутое окно ломились, покачивающиеся в такт словам, покрытые нежными пахучими цветками изумрудно зеленые от листвы ветви громадной липы.
Но это было не первым воспоминанием. Первое да-тировалось годом ранее – июнем 39-го, когда отец ре-шил похвастаться сыном и отпраздновать его второй день рождения за границей, в Польше, в кругу тамош-ней многочисленной родни, немало не задумываясь о возможных последствиях подобного путешествия. Красная бархатная обивка дивана в купе мягкого вагона поезда, запах креозота и собственное хныканье – вот, пожалуй, и все, что Вениамин Борисович сохранил в памяти от своего первого заграничного путешествия, которое едва не стоило ему жизни. Маленького Веничку продуло из открытого вагонного окна до крупозного воспаления легких. И если бы не пенициллин, этот но-вейший и редчайший по тем временам препарат, добы-тый неизвестно каким образом его обезумевшим отцом и переданный врачам Брестской больницы, не стоял бы он сейчас у этой, навевающей воспоминания липы.
Впрочем, Эвен не был до конца уверен, что все эти вагонные запоминания первичны, а не навеяны позд-нейшими подробными отцовыми рассказами о поездке, чуть было не обернувшейся трагедией.
Ласково дотронувшись до шершавой коры дерева, Вениамин Борисович облегченно вздохнул и, чуть задрав голову, инстинктивно взглянул туда, где пять десятков лет назад, ярко светилось окно его комнаты – большое, в полтора человеческих роста. «Теперь таких не делают», – огорченно подумал он, увидев близоруко таращившийся на него оконный проем стандартной хрущевских времен девятиэтажки. Все вокруг, кроме шеренги вековых лип, было чужое, не-знакомое.
«Интересно, – вдруг пришло ему в голову. – Когда ломали этот старинный деревянный, оштукатуренный под цвет обожженной терракоты двухэтажный дом, что стало с замечательными кованого чугуна решетками, украшавшими громадные по площади, хоть в пинг-понг играй, террасы по центру здания? Установили на ман-сарде дачи у какого-нибудь генерала, высокого началь-ника или отправили на металлолом? – И, представив на секунду дачу маршала Буденного в Баковке, на которой ему пришлось однажды побывать, пробормотал: – Хо-рошо бы хоть так, а не в печку. Решетки-то были музей-ной ценности, чуть ли не каслинского литья».
– Мама, мама! – вдруг услышал он девичий вскрик. – Тут возле наших окон дедушке плохо.
– Нет, нет. Со мной все нормально, – проговорил он, нехотя отрывая руку от посеченной временем коры. Но сделать шаг от дерева ему никак не удавалось. Ноги от-чего-то вдруг перестали слушаться.
– Спасибо! – поблагодарил он, улыбнувшись, незна-комку, поддержавшую его за локоть. – Это у меня от волнения. Припомнилось, видите ли, давно минувшее.
– И все же давайте я вас провожу до лавочки у подъ-езда. Или к себе на чашечку чая, – предложила женщи-на, участливо посмотрев на Эвена, продолжавшего гла-дить ствол липы.
– Громадное вам спасибо за предложение. Но мне лучше посидеть в одиночестве, чтобы спокойно перева-рить видения прошлого. Дело в том, что ветви этой са-мой липы, от которой я с вашей помощью оторвался, постоянно лезли в угловое окно моей комнаты, очаро-вывая, особенно весной, лиственной свежестью и цве-точными запахами. Именно здесь, в снесенном более полувека назад доме, на месте которого теперь стоит ваш блочный параллелепипед, прошли мое детство и юность. А разволновался я оттого, что вспомнил, как трехлеткой, сидя на коленях у бабушки и опершись гру-дью на подоконник, пытался высмотреть сквозь откры-тое окно и густоту листвы, возвращавшуюся с работы маму, повторяя и повторяя: «Вот мама идет, мама идет».
Единственный подъезд девятиэтажки был рядом, метрах в десяти-двенадцати. И, тем не менее, это рас-стояние, даже с посторонней помощью, далось ему с трудом. Куда-то делась утренняя легкость в ногах. Налившись тяжестью, они никак не желали передви-гаться, отчего каждый шаг для него становился преодо-лением.
Кое-как, придерживаемый под локоть, он добрался до лавочки и с облегчением на нее опустился. Присела и сопроводившая его женщина, по-видимому, не хотев-шая оставлять без присмотра пожилого человека.
Так сидели они минут пять. Он – с задумчивой улыбкой. Она – с видимой озабоченностью.
– Как вы себя чувствуете? – прервав молчание, по-интересовалась женщина. – Может, вызовем «Скорую»?
– Да нет. Никакой «Скорой», – запротестовал Вениа-мин Борисович, признательно взглянув, на пытавшуюся ему помочь незнакомку. – Я еще крепок, да и годов мне не так много, всего семьдесят пять. Я тут посижу, если не возражаете, поплаваю по озерам воспоминаний, а как при-стану к берегу, позвоню сыну. Он меня и заберет. И вооб-ще, коли позволите, приду сюда еще раз, посидеть, пораз-мышлять над жизнью.
– Приходите сколько пожелаете. Люди у нас хоро-шие. Будем только рады, – с некоторым облегчением в голосе произнесла женщина и, подозвав к себе заиграв-шуюся поодаль дочь, направилась в дом, сказав на про-щанье: – Если что вам понадобится сейчас или в даль-нейшем, позвоните в домофон в пятую квартиру. Кста-ти, я, так же как и вы, каждую весну наслаждаюсь через открытое окно запахом этой липы. Ветки, правда, в окно не лезут, так как фасад нашего дома, видимо, отстоит чуть подальше.
Она ушла, а Эвен продолжал сидеть, углубив-шись в воспоминания.
«А ведь одной липы нет, – с огорчением констати-ровал он. – Самой развесистой, росшей не в линию с остальными, а по центру площадки, образованной то-гдашними боковыми стенами нашего корпуса и пер-пендикулярно пристроенного к нему, как бы флиге-лем, длинного двухэтажного здания с глухой без окон внешней стеной, выходящей во двор соседнего дома».
Еще раз вздохнув, Эвен достал из внутреннего кар-мана пиджака мобильник и набрал номер сына.

Глава 2
ПЕРЕУЛОК
Переулок, в котором прошло детство Эвена, ничем не от-личался от других, примыкавших к внешней стороне москов-ского Садового кольца, разве что двумя строениями. Распо-ложенные в линию, чуть поодаль друг от друга, они, по-видимому, являли собой остатки какой-то усадьбы еще до пожара Москвы 1812 года.
Одноэтажные, с громадными окнами и великолепной, почти неповрежденной замысловатой лепниной, эти два архитектурных эталона русского классицизма были безусловным украшением переулка, скрашивая хаотичность всей последующей застройки.
Дома располагались в основном по левой стороне, если идти от Красной Пресни, причем крайне небрежно. Одни из них вы-ходили фасадом к дороге, вторые – боком, третьи просматрива-лись в глубине, отделенные деревьями, посаженными вдоль до-роги, да палисадниками, превратившимися без ухода в замусо-ренные пустыри. Правая сторона, не считая одной несуразной кирпичной трехэтажки, была представлена по всему переулку высоким деревянным забором Московского зоопарка.
Тем не менее, все не было так уныло. Кроме двух строе-ний эпохи русского классицизма, переулок оживляли еще два дома: №17 и следующий за ним – №19.
Дом № 17, в котором жил Эвен, выходил фасадом в пе-реулок и состоял из пары двухэтажных г-образных корпу-сов, образовывающих в плане квадрат внутреннего двора. В этом довольно большом по размеру дворе в погожие дни на протянутых веревках всегда висело на просушке белье. Он также был местом экзекуции над клопами – бичом москов-ских коммуналок середины двадцатого века. Диваны, мат-расы и всю другую мягкую мебель жильцы периодически выносили на улицу, поливали кипятком, промазывали керо-сином, а затем оставляли на солнце на просушку и провет-ривание. Были дни, когда двор своим видом напоминал склад торговца подержанной мебелью, а по запаху – керо-синовую лавку. Правда, судя по частоте сражений, ни о ка-кой капитуляции противника речи не шло. Клопы под воз-действием кипятка, керосина и дуста на время отступали, а затем, собравшись с силами, шли в новую атаку, причем с еще большим остервенением.
Если внутри дом из-за белья и выставленной мебели вы-глядел, мягко говоря, непрезентабельно, то снаружи, если особо не приглядываться, смотрелся весьма привлекательно.
Главным украшением фасада были террасы с ограждени-ем из легкой, фигурной чугунной ковки, судьба которых так разволновала Эвена. Расположенные по центру, одна над другой, они как бы парили в пространстве, а проходящая по верху стены и по периметру окон лепнина делала всю кон-струкцию фасада высокой, легкой, изящной. Дополнял кар-тину палисадник, отделенный от улицы кованой чугунной оградой и маленьким кирпичным флигелем привратника у ворот, от которых остались лишь петли, намертво впечатав-шиеся в кирпичные же столбы.
Но это, как говорится, по первому взгляду. Стоило по-дойти поближе и всмотреться – глаза сразу натыкались на облезлую штукатурку, тут и там проглядывающие из-под нее перекрещивающиеся полоски дранки, клоки вылезаю-щей пакли, а то и потрескавшиеся от времени бревна дере-вянной кладки.
Чудом уцелевшая, не крашеная десятилетиями ограда и растущие за ней вековые деревья лишь подчеркивали запу-стение. О клумбах, декоративных кустарниках со стороны фасада и на внутреннем дворе, украшавших жизнь в про-шлом, можно было лишь догадываться. Завершала панораму вереница деревянных сараев для хранения запасенных на зи-му дров и всякого домашнего скарба, построенных в началь-ные советские годы.
Главные изменения произошли внутри здания. Во испол-нение лозунга «отнять и поделить» большие, красивые ком-наты и залы были перегорожены на «пеналы» – по одному на семью, а печи, выложенные изразцами, разрезаны – каждому по полпечи. Не остался без перепланировки даже подвал, предназначенный для хранения продуктов. Вся его немалая площадь была также поделена на комнаты, тускло блестев-шие из приямков стеклами своих окон.
Если липы и фасад были достопримечательностью дома № 17, то следующий за ним дом № 19 славился садом.
Дом этот был трехэтажный, кирпичной кладки, с одним подъездом и обшарпанной дубовой двустворчатой входной дверью, украшенной старинной бронзовой ручкой. По преда-нию, хозяином дома был как раз тот самый купец Волков, в честь которого и был поименован переулок. Правда, о той давней поре уже никто не помнил. Разве что живший на пер-вом этаже в маленькой комнатке древний старичок, который один, без всякой помощи со стороны, и боролся за сохран-ность доставшейся от прошлого зеленой красоты.
Придомовые сады уже в 30-х годах прошлого века были довольно редким явлением, даже для московской окраины, к коей по тем временам относили пресненскую округу. Но ка-кое дело игравшим на улице пацанам до цветочных клумб! Ну, помяли цветы мячом, который во время летних каникул бесконечно гоняли по переулку, благо автомобилей почти не было. Ну, сорвали несколько золотых шаров, пионов или громадных садовых ромашек! Не убудет. Тем более что уха-живающий за садом дедок не зловредничал: никогда не устраивал истерику за потоптанные ребятами цветы, не жа-ловался их родителям. Только сокрушенно поведет головой, да молча, поправит на клумбе все, что можно поправить. Ну, а если мяч при нем залетал на цветы, никогда он его не за-жимал и уж тем более не резал. Только вздохнет, осторожно к нему подберется, показывая тем самым, как надо ходить по клумбе с наименьшим для нее ущербом, и бросит его обратно игрокам, пригрозив при этом пальцем.
Летом, если не заряжал дождь, старичок или возился в саду, или сидел в плетеном кресле под тенистой черемухой с газетой в руках, одним глазом наблюдая за играющими в футбол ребятами.
Дом №19 был известен не только редкостным садом, но еще и актерским общежитием цыганского театра «Ромэн». Оно располагалось в приспособленном под жилье полупод-вале. Песни и гитарная игра настоящих таборных цыган, ставших артистами, репетирующих или отмечающих какое-либо событие, собирали у раскрытых полуподвальных окон слушателей из соседних домов. Заслышав звуки гитары, маль-чишки первыми устремлялись туда, чтобы занять более вы-годные места на импровизированном, не сдерживаемом рам-ками сцены концерте, в котором, как правило, тон задавали два замечательных артиста: Иван Иванович Ром-Лебедев и славившаяся красотой и голосом Рая Удовикова.
Если бы нынешние попсовые дивы смогли увидеть ее, идущую по переулку в таборном наряде (обычное платье она почти не надевала) с семенящей рядом тройкой своих детей-дошколят, то мгновенно бы и окончательно увяли от безыс-ходной зависти.
В отличие от дома № 19, дом № 15 ничем особенно не выделялся. Построен он был в последней четверти девятна-дцатого века с изысками входившего тогда в моду стиля ар-хитектурной эклектики. Стоял он перпендикулярно дороге, отгородившись палисадником, наглухо закрытым высоким без единой щелочки забором, чтобы любопытствующим не дано было знать, что делается внутри. В доме располагался московский городской детский противотуберкулезный дис-пансер, главным врачом которого, по слухам, была супруга самого Григория Максимилиановича Маленкова, смотревше-го на окружающий мир с парадных портретов.
Конечно же, ребятам, гуляющим «на воле», было крайне интересно знать, как живется их сверстникам за больничными стенами. И они частенько собирались небольшими группками на крышах сараев, лентой разделявших дома, пытаясь разгля-деть, что делается там внутри за окнами с плотно задернутыми шторами. Иногда шторы приоткрывались, и оттуда им виде-лись прильнувшие к стеклам любопытные мордочки.