Чёрные земли

1953 год.
(Мне 15 лет).

Скоро со всех сторон нас окружила незнакомая,
мрачная,
безжизненная степь –

Чёрные земли – ни бугорка,ни кустика,ни травки.

Место обитания быстроногих сайгаков  да изредка забредавших сюда волчьих стай.

Распределили нас по рабочим местам так:
двух, самых маленьких ростом, приставили к быкам для ежедневной доставки воды,
трёх прикрепили к ручной веялке для очистки посевного зерна,
а меня забрал к себе на трактор прицепщиком  его "хозяин" - могучего вида тракторист.

Рабочий день начинался
в 5 часов утра,
как только верхняя кромка огромного солнечного диска появлялась над краем ровного и далёкого горизонта.

Быстрый завтрак - всегда одно и то же:
макароны по-флотски или каша,
зелёный чай, забеленный молоком,
хлеб –и все по рабочим местам.

Первый этап рабочего дня продолжался до 13 часов.
Уже к 9-ти часам утра устанавливалась постоянная, страшная,
нещадная жара.
С неба стекал расплавленный свинец, на солнце невозможно было взглянуть.

Обедали всегда супом из баранины или говядины с макаронами,
200 граммов варёного мяса, нанизанного на острую палочку,
и снова зелёный плиточный чай, забелённый молоком.

После обеда отдых в тени под навесом зернохранилища
до 17 часов.

С 17 до 21 часа второй этап работы, не легче первого.

После него неспешный ужин, как всегда из макарон по-флотски да зелёного чая, забелённого молоком.

Моя работа заключалась в том, чтобы по 12 часов в день высиживать на тряском, подпрыгивающем железном сидении большого плуга и, ухватившись за штурвальное колесо, задавать лемехам плуга нужное заглубление в почву.
Целый день на изнуряющем солнцепёке.
Остановить глаз не на чем - вокруг одна чёрная земля.
Скрашивать время пением невозможно - пыльно и тряско.
Поэтому дни тянутся однообразной, тоскливой, нескончаемой мукой.
Обезвоженное, худое, загорелое и запылённое тело горит в мечтах о прохладе речной воды.

Где ты, упоительная прелесть густого, тёмного леса?

Где вы, грозы с ливнями?

Где ты, спасительный, ласкающий горячее тело ветерок?

Без всего этого не поется,
не мечтается –
и даже не думается.

Вечером, после ужина, внимание притягивает всегда одна и та же величественная степная картина.
Громадный  остывающий оранжевый диск солнца касается далёкого горизонта и,
 ПОДАРИВ ЗЕМЛЕ, единственное за весь день лёгкое дуновение воздуха
 над засыпающей степью, оставляет уходящие ввысь  у далёкого горизонта
 багровые сполохи заката.
Лежишь на мягкой телогрейке в тёплой земляной меже,
 глядишь вверх, туда, где загорается одна звезда за другой,
 и вслушиваешься в жалостную, незнакомую тебе песню, которая со стороны кухонного домика стелется низко над землёй.

Не тревожь ты себя, не тревожь,
Обо мне ничего не загадывай.
И, когда по деревне идёшь,
На окошко моё не поглядывай.

Зря записок ты мне не пиши,
Фотографий своих не раздаривай:
Голубые глаза хороши,
Только мне полюбилися карие…

Это наша повариха.
Ей вторит голосок Лиды,
 дочери нашего бригадира.
Вижу их расплывчатые силуэты на брёвнышке у кухонного окна.
Они сидят, обнявшись, и медленно раскачиваются в такт песне.

А тебя об одном попрошу:
Понапрасну меня не испытывай.
Я на свадьбу тебя приглашу,
А на большее ты не рассчитывай!

Луна взошла на чёрном небе большим жёлтым диском,
как будто вышла из недр самой степи, и озарила всё вокруг тусклым голубым сиянием.
Удаляясь от земли, она становится всё бледней и бледней, и всё гуще и гуще идёт от неё по степи голубоватая мгла.
Ночь растёт и крепнет.

Женские голоса звучат то вместе, то раздельно.
Они, то падают вниз,
 затухая,
то взмывают высоко вверх,
 чистые и сильные.

Что ты, белая берёза,
Ветра нет, а ты шумишь?
Ретиво моё сердечко,
Горя нет, а ты болишь!

Было трогательно, красиво и грустно.

«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»