Мёртвая педаль

Я совсем пацаном был, когда получил награду. Сам Каганович вручил и даже поцеловал в закопченную рожу. Оказывается, его вагон был в середине состава. Машинист пришёл, как на свадьбу, но мне ничего не сказал, зато подгонял всю дорогу. Швейцарские, до сих пор работают, но карманные. Потому не ношу, а на задней крышке золотом: «лучшему машинисту». Хотя был помощником, но работал, как зверь. Машинист стоит, пузо чешет, ждёт награды. Отглаженный мундир с белым воротничком и на манжетах запонки. А Каганович ко мне, хотя чёрный, как негр. От Баку до Батуми за восемь часов… Без семафоров домчал бы быстрее. Молодец, знал кому положено. В манжетах уголь не покидаешь.
Я даже спасибо не сказал. Не понял, кто и зачем. Ничего кроме паровозной топки не видел. Дал ему последнюю чурчхелу. Она была и первой. Не успел съесть, даже голода не чувствовал. Только воду пил, как верблюд. Он отломал половину и вторую даёт мне, которая с ниткой. Через год его сняли, а я уже машинистом ездил. Самый молодой на закавказской дороге. Им некуда деваться, золотом по серебру сказано; «лучшему машинисту». Зарплата, как у руководящих работников, форма, талоны на питание и даже комната в министерском доме. Ещё с царских времён остался закон, что машинисту положено жильё для отдыха. Четыре этажа для спецов, а на пятом министерская квартира с лифтом. Только для него, без остановки на этажах. Но если встретишь, обязательно за ручку здоровался, хороший был человек. А я носа тоже не задирал, кидал уголь наравне с помощником. 
В электровозах уже не то. Не воспитаешь настоящего машиниста. Он пути не чувствует. Одна забота; не отпускать мёртвую педаль, а мотор сам тянет. Специально придумали, чтобы не врезался, если помрёт. Умерших при мне не было, но спящих сколько угодно. Поставит на педаль колесной башмак и видит сны…
Вся жизнь, как сон. Не успеешь проснуться, бежишь на работу. После работы поел и спать. Даже во сне семафоры, гудки и скорость шестьдесят вёрст в час. Но были разные остановки, перегоны и перерывы в расписании. Даже успел жениться и завести детей. Она по-грузински ни слова и заговорил по-русски, будто так и надо. Оказывается, все слова были в запасе, но не с кем было и не о чём. Не только по домашним делам, но о политике и прочей чепухе. Даже детям помогал с уроками. Она тоже не тормозила. Не успел опомниться, а уже чешет по-грузински, как аракчеевская крестьянка. Я ей по-русски, а она по-грузински.
У меня куча родственников; одного провожаешь, другой на пороге. Зато у неё никого не осталось, всех убили. Сидели, сторожили добро. Не верили, что немцы на такое способны. Хотя, это были не немцы, а свои. Соседи и одноклассники. Им только разрешили и они рады. Родители в школе работали, так их собственные ученики выдали. А она две недели пешком, до фронта. Повезло, что осталась живой, но ни одной фотографии. Ни мне показать, ни самой посмотреть…
Специально ездила. Все соседи живые, здоровые, кроме евреев и тех, кто не вернулся. Кругом обошла; там вазочка, тут книги, а в одной семье даже альбом, но уже с чужими лицами. Нашла бы ещё, но перестали впускать. Мол, никого нет дома. Молодые не виноваты, а старые, которые знают и помнят, морды воротят. Хотела показать фотографии детям. Особенная была семья; курносые блондины и фамилия не такая, чтобы немцы догадались…
Человек ко всему привыкает, но стало тесно, хотя разрешили застеклить балкон. В лоджию поставили отцовскую кровать. После смерти мачехи, пришлось забрать старика из деревни. Там уместилась и кроватка дочери. Надо же присмотреть за больным человеком. Сын спал за ширмой, а письменный стол огородили книжными полками. Чтобы не мешали уроки делать.
Но гостям не скажешь; некуда или негде! Надо не только усадить за стол, но уложить. Вся деревня знает, у кого переночевать в столице. Этот в институт поступает, тот за учебниками приехал, свадьбы, похороны, а в результате - Шанхай. Кто спит на полу, кто на столе, а иногда даже под столом. Бывало, сам шёл ночевать к соседям.
Дальше – хуже. Дети подрастают; друзья, подруги, а пригласить неудобно. Жену из школы вдруг в институт позвали. Значит, к лекциям готовиться надо. Студенты ехидный народ. Не дай бог, унюхают идиш вместо хохдойча.
Стали избегать гостей, а в Грузии это не принято. Научились делать трюк «нет дома», как те гады, что не хотели отдавать награбленное.
Гостей почти нет, а места всё равно не хватает. Одна надежда на советскую власть. Ведь в законах была сплошная справедливость. Жаль только на бумаге. Советский человек имел все права, которые никто не выполнял. Приятно было читать жилищный кодекс. Всем всё положено, но некоторым в первую очередь и даже с преимуществом. Будто про нас писали. Отцу, полагалась отдельная комната, как инвалиду войны, а машинисту подвижного состава – даже две. Жене - отдельное помещение для научной работы и комнаты для детей. Всего получалось не меньше пяти.
Я звонил во все колокола и жена тоже дёргала за свои ниточки. Сначала предложили две комнаты, потом расщедрились на три, но у чёрта на куличках. Затем появились квартиры в хрущёвском доме. Мы посмотрели и поняли; даже если объединить, опять Шанхай получится. Согласились бы на четыре, но не предлагают... Большие квартиры тоже существовали в природе. Но для больших людей или за хорошую взятку.
От начальства одно сочувствие вместо помощи, но просьбы и ходатайства без задержки. Чиновники исполкома уже прятались, а самая толстая папка в жилотделе с нашей фамилией.
Уже думали соглашаться на три комнаты да вдруг удача. Прямо над головой. Освобождается министерская квартира, а новый не желает вселяться. У него квартира в центре города побольше этой.
Уже поздравляют, но на душе тревожно. Последние формальности и зелёный свет на горизонте. Только комиссия и сразу ордер в зубы. Приходят, смотрят, спрашивают - всё, как положено. Как всегда глупые вопросы. Про отдых, здоровье и безопасность на путях. Жена уже локтём толкает, чует подвох, а я отвечаю честно, как есть. Отдохнуть невозможно, на работе смурной. Семафоры в один цвет сливаются. Только под конец понял, что не всё ладно.
Положено выпить за семью, если первый раз зашёл к людям. Скромно, по рюмочке, но для приличия. Говорят, даже в тридцать седьмом не гнушались. Хоть человека на смерть уводишь, а традицию изволь соблюдать!
Эти, ни в какую, уходят с суконными мордами. Только один остался и опрокинул рюмку. «Не волнуйтесь, - говорит, - что ни происходит в жизни, всё к лучшему». У меня от такой мудрости сердце упало. Так оно и вышло. Все молчат, глаза отводят, а в министерскую квартиру уже вселяются. Оказывается, второй секретарь давно точил зубы. В последний момент открыл карты.
Я больше за отца старался. Человек двадцать лет не выходил из дома. Десять пудов, не шутка! Даже если поднимешь, не пронесёшь через баррикады. Хочу перед смертью, говорит, посмотреть на траву и деревья. Там можно было кресло закатить в лифт и гуляй на здоровье. И чтобы лифт для всех жильцов… Жаль, не вышло! 
Квартира, пол беды. Вдруг отстранили от работы. После тридцати лет скоростного стажа. По причине безопасности. Нет возможности отдохнуть перед сменой. Сам жаловался и комиссия подтвердила. Гол в собственные ворота! Всё по закону, не подкопаешься. Но с намёком, чтобы не возникал. Дескать, поработаешь в депо, поумнеешь. Жене тоже дали понять... Чтобы на любой вариант было согласие. Вселяйтесь куда скажут и не морочьте голову!
Вдруг вызывают к начальнику общепита.  Смотрю, тот самый философ, что выпил рюмку. Спрашивает про чурчхелу и показывает огрызок. Всех, говорит, обошёл, но не понятно как и откуда.   
Грузинская кухня всех лучше, но есть одна слабость. Кондитерские изделия в большом минусе. Одна чурчхела, да и то не лакомство, а дорожный паёк. Мука, виноградный сок и орехи – вот всё что организму надо. Хотя, если сделать с умом, получится лакомство. Сварить пеламуши нехитрое дело, если правильно замешать муку с соком. А вот с орехом всегда проблема. Он должен хрустеть на зубах, а не липнуть, как пастила. Прежде, чем обмакнуть, надо обвалять в сахарной пудре. Чтобы впиталась влага. Вот и вся семейная тайна.
- Ты, - говорит, - на них плюнь. Иди ко мне работать. Через год не квартиру, а собственный дом купишь.
Так и вышло. Но обида осталась. Потому и уехали на старости лет. В этой стране, жена паровоз, но мы тоже не чужие. Во всех русских магазинах моя продукция. От Хайфы до Эйлата. Только привезёшь, уже продано. Говорят; расширяй бизнес. А мне хватает того, что дома делаю. Не ради денег, а для движения. Всю жизнь провёл на колёсах, как усидеть на месте? Везде автобус, но я только поездом. Смотрю в окно и жму на мёртвую педаль, хотя давно её нет.