МОЛЛИ
- Молли, - представилась мне маленькая молодая китаянка, собиравшаяся делать мне массаж ног.
Все китайцы придумывают себе здесь английские имена – в угоду иностранным клиентам. Ну, Молли так Молли, можно было и вовсе не представляться.
Спа-центр в нашем компаунде был замечательный, и я быстро вошла во вкус предлагавшихся многообразных оздоровительных процедур. В Москве ни о чем подобном и думать не приходилось, а тут, в Пекине, они сразу стали неотъемлемой частью жизни. Спа-центр находился в двух шагах от дома, массаж китайцы делают прекрасно, стоит это недорого – так что отказывать себе в таком удовольствии было бы просто неразумно.
Познакомившись с Молли, я уже потом не прибегала к услугам других мастеров, а договаривалась только с ней. Помимо массажа она делала еще маникюр-педикюр, и все у нее получалось ловко и профессионально. Одна беда: за работой Молли любила поговорить, меня же ее болтовня совершенно не привлекала, хотя говорила она по-английски на удивление свободно. К счастью, Молли вполне довольствовалась своими собственными длинными монологами, так что мне оставалось лишь кивать головой, посматривая на ее симпатичную приветливую физиономию и думая при этом о чем-то своем. С виду лет двадцати шести – двадцати восьми, Молли, как и большинство китаянок, была миниатюрна, но небольшая сутулость и угловатость движений не позволяли назвать ее изящной. В остальном же Молли была вполне миловидной девушкой. Черные коротко подстриженные густые волосы, высокие скулы, узкие живые глаза с тонкими лучиками морщинок у висков, ровные белые зубы, похожие на речной жемчуг. Легкий румянец почти всегда украшал ее гладкие щечки, так что она походила на пион – цветок, являющийся символом Китая. Но самым необычным и привлекательным в ней был, пожалуй, ее голос – мягкий, бархатистый; как бы стараясь не повредить его, Молли говорила обычно тихо и размеренно.
Я никогда особенно не вслушивалась в рассказы Молли, но тем не менее с каждым посещением спа-центра ее судьба обретала для меня все более зримые черты. Молли была родом из маленького южного городка, где и ныне проживала ее мать в старом, плохо обустроенном доме. В Пекин Молли приехала несколько лет назад на заработки – и то, что ей удалось устроиться в спа-центр, было для нее большой удачей. Пришлось, правда, и потрудиться: закончить массажные курсы, выучить английский, чтобы легче было общаться с клиентами. Зарплата здесь была невысокой, но ей хватало и на жизнь, и на то, чтобы съездить на Новый год в родной дом, провести с матерью пару недель. В этих поездках Молли испытывала двойственное чувство: с одной стороны, ей очень хотелось снова оказаться дома и пообщаться с родными, а с другой - ей, уже привыкшей к столичной жизни, становилось все труднее останавливаться в деревенской халупе с земляным полом, где не было даже отопления и душа. Да и развлечений в Пекине куда больше, чем в родной деревне. Но так или иначе, традиция никогда не прерывалась, и на каждый Новый год Молли ездила домой, чтобы потом снова вернуться к своей работе.
В какой-то момент в рассказах Молли стал появляться ее муж, но поскольку это происходило всегда как-то мимоходом, вскользь, то я предположила, что им является скорее всего некий бойфренд, с которым ее на время свела судьба. О муже было поведано, что он работал одно время в топографической компании, которая разорилась. Судя по всему, муж остался без работы. Молли, видимо, приходилось нелегко, но она никогда не теряла присутствия духа, оставаясь спокойной, приветливой, милой.
Придя в очередной раз в спа-салон и слушая в пол-уха рассказы Моли, я была удивлена услышанной новостью, которой сама Молли, казалось, особого значения не предавала: ее муж, отчаявшись найти работу в Китае, отправлялся в Канаду – искать удачу на новом месте. На мой вопрос, как долго он собирается там оставаться, Молли пожала плечами: год или два – в зависимости от того, как быстро ему повезет. От услышанного мне стало не по себе, и я испытала некоторую неловкость за наивную, доверчивую Молли: отпускать молодого мужа одного, в далекую страну, на столь длительный срок, не имея возможности видеться с ним! Ее надежды на то, что он устроится там на работу и позовет ее к себе, казались мне полной утопией. Мне приходилось раньше видеть, в каких стесненных условиях живут китайцы в Чайна-тауне в Нью-Йорке, и я полагала, что в Канаде им приходится не на много лучше. Так что, в душе я только посочувствовала Молли и ее незавидной судьбе, но объяснять ей что-либо сочла неуместным.
Время шло, и мои предположения подтверждались. При встрече Молли приветливо мне улыбалась и неспешно приступала к процедурам, между делом сетуя, что от мужа пока нет обнадеживающих вестей. Я обычно произносила несколько сочувственных фраз, в которые сама слабо верила: ничего другого услышать от Молли я не ожидала.
Так прошло около года. Как-то обстоятельства сложились так, что я довольно долго не приходила в салон и не виделась с Молли: сначала была в разъездах по делам, потом – в отпуске. Когда же, по возвращении, я зашла однажды вечером в спа- центр, то заметила в местном баре некоторое оживленье – там, очевидно, проходила какая-то вечеринка. Проходя мимо, я столкнулась в дверях с Молли. «Наталия! – радостно воскликнула она, - Как хорошо, что мы встретились! Я пыталась пару раз связаться с тобой, но не дозвонилась. Присоединяйся к нам!»
Молли выглядела необычайно нарядной: в коротком, облегающем шелком платье цвета спелой вишни, на высоких каблуках, с легким, но весьма искусным макияжем – ее было прямо не узнать! «Уж не день рождения ли у нее? – подумала я. – Не удобно как-то заходить без подарка». Я хотела было отказаться, но Молли настойчиво взяла меня под руку и завела в бар. Там находилась довольно пестрая компания. На лавке у стены, словно опята на стволе, сидели, плотно прилепившись друг к другу, несколько китайчиков – девушек и ребят, смущенно поглядывающих по сторонам и тихо переговаривающихся между собой. Еще трое китайцев, постарше, беседовали у барной стойки. Были тут и европейцы – видимо, клиенты спа-центра. Среди них выделялась своей кричащей внешностью дама лет пятидесяти с крашенными фиолетовыми волосами, в лиловом свитере и трико. Импозантный рослый бородач с фотоаппаратом, напоминающий персонажа из «Нэйшинэл Географик», то и дело перемещался из угла в угол, делая снимки – его, вероятно, необычайно занимала эта китайская вечеринка. В стороне, в креслах, сидела молодая пара, потягивая виски и молча наблюдая за происходящим.
Молли, радостно улыбаясь, поднесла мне бокал шампанского. «Что за повод у торжества?» - поинтересовалась я. «Уезжаю послезавтра в Канаду, - ответила Молли. Ее бархатистый голос звучал, как всегда, ровно и бесстрастно. – Муж устроился на работу в нефтяную компанию, так что перебираюсь к нему. Уволилась из спа – вот, провожу прощальную вечеринку».
Эта новость застала меня врасплох: я-то давно уже перестала верить в возможность Моллиного отъезда в Канаду. Получалось, что мне вся эта история виделась в чрезмерно пессимистическом ключе - на деле же мир оказывался не так уж и плох: люди находят работу за границей, сохраняют верность друг другу в долгой разлуке, воссоединяются семьями... Не успела я еще свыкнуться с этой мыслью, как Молли подвела меня к бородачу и, улыбаясь, представила его: «Познакомься, это – мой муж, Стивен». Бокал чуть не выпал у меня из рук – настолько эта, очередная, новость была неожиданной и ошеломляющей. Простенькая Молли и ее муж, этот стоящий рядом солидный бородач в модных очках, казалось, не имели ничего общего - они будто прилетели с разных планет и случайно только что тут столкнулись.
Стивен кивнул мне, на мгновенье наши глаза встретились – мы посмотрели друг на друга так, как могут посмотреть только белые люди. (Я вообще-то против всяких расовых предрассудков, но есть объективно существующие реалии, от которых никуда не деться.)
- Как же такое возможно?! – молча спросила я его.
- Любовь не знает объяснений, - также молча ответил он, при этом уголки его губ дрогнули в легкой, как бы извиняющейся улыбке.
«Что может их связывать? - снова подумала я, чувствуя совершенно необъяснимое волнение. – Как вообще мог сложиться этот странный союз? Возможно, Стив, этот канадский богатырь, закончив какой-нибудь Университет у себя на родине и устроившись там на работу, был командирован своей компанией в Пекин. По приезду он снимает квартиру в нашем компаунде. Будучи неутомимым путешественником и страстным фотографом, Стив без устали одолевает огромные расстояния, чтобы удовлетворить свой интерес к новой стране. Наконец, бесконечные долгие походы дают о себе знать: у него начинают побаливать ноги. Стив приходит на массаж в спа-центр – и тут он видит Молли. После волшебного массажа ему кажется, что ноги его сделались, как пушинки. Какое чудесное ощущение: у него будто выросли крылья, ему хочется летать! Почему бы не сохранить это чувство навсегда? Почему бы не жениться на этой тихой, приветливой крошке?..»
Мои ретроспективные гипотезы неожиданно прервала присоединившаяся к нам «фиолетовая дама». «Это – мама Стива, - представила ее Молли. – Они прилетели вместе, неделю пробыли в Пекине, и вот – летим в Ванкувер». Дама поставила свой бокал на стойку и уверенным жестом закурила, слегка откинув голову. «У Молли в Канаде будут прекрасные условия жизни, - поделилась она. Голос у дамы оказался неприятно скрипучим. – Окна ее комнаты выходят прямо на океан».
«Окна ее комнаты». Это означало, что в квартире Молли и ее супруга помимо гостиной, спальни, кабинета Стива и гостевых комнат, у Молли будет еще и своя комната. С видом на океан. Звучало совсем неплохо.
-Молли, а чем ты там будешь заниматься? - задала я довольно глупый вопрос – первый, пришедший мне в голову, чтобы как-то поддержать разговор.
- Пока толком не знаю, - простодушно ответила Молли. – В основном, хозяйством, наверное.
- Молли будет, главным образом, наслаждаться жизнью, - уточнил ее муж.
«А ты будешь наслаждаться Молли», - съязвил мой внутренний голос.
- Наталия, не забывай меня! – вдруг воскликнула Молли с неожиданно прорвавшейся грустью и, заглянув в сумочку, протянула мне визитку, на которой было начертано: «Миссис Рутс (Молли)» и указан ее канадский телефон и электронный адрес. В эту секунду мне вдруг стало ясно, что Молли вовсе не охвачена всепоглощающей радостью, как можно было ожидать, что она боится ехать в Канаду: ей страшно оставлять Пекин, свою привычную работу, этих вот своих приятелей- опят, она опасается неизвестного будущего, которое ждет ее в далекой стране, патронажа фиолетовой свекрови, нового быта.
Я покрутила в руках визитку, которую дала мне Молли. Визитка была необычной – напечатанной на плотной, тисненой бумаге с серебристым отливом. Видимо, Стив заблаговременно позаботился об их изготовлении в Канаде. Я не знала, что ответить Молли, о чем говорить с остальными, – просто не находила слов, глядя на них, как зритель смотрит из зала на актерскую игру. Улучшив момент, я распрощалась, пожелав Молли счастливого пути и безоблачного будущего.
На душе у меня творилось что-то странное. Я всегда с теплотой и сочувствием относилась к Молли, но тут вдруг с удивлением обнаружила, что счастливое будущее, которое ожидало ее за порогом, вызвало во мне неоднозначные чувства. Нет, это не было банальной завистью или ревностью – я назвала бы свое ощущение смесью недоумения с досадой. Может, дело было в том, что вскоре заканчивался мой контракт в Пекине и мне предстояло вернуться в Москву – в свою пятидесятиметровую квартиру в доме, где на лавочках у подъездов постоянно сидят старики и забулдыги, а из окна виден гастроном и трамвайная остановка. Да и с работой неизвестно, как дальше сложится. Разве это было логично, что я (далее следовал перечень титулов, степеней и бесспорных достоинств) должна довольствоваться столь жалкой участью, в то время как маникюрша Молли, родом из китайской деревни, будет наслаждаться жизнью, вдыхая свежий океанический воздух? И даже те трудности, которые могли ждать ее в далекой стране, не меняли общей лучезарной картины.
Скажу честно, история Молли словно пленила меня, надолго лишив покоя. Для утешения я использовала такие истины, как: «Что не делается – все к лучшему», «Где родился, там и пригодился», «Там хорошо, где нас нет» и так далее. Какое-то время это помогало – до тех пор, пока мне в руки не попал журнал с рейтингом городов, наиболее удобных для проживания. Ванкувер занимал в нем первую строчку, Москва влачилась где-то в самом хвосте. Волна негодования на несправедливость жизни поднялась во мне с новой мощью.
Мне потребовалось немало времени и усилий, чтобы смириться наконец с этой ситуацией, вытащить из своего сердца ядовитую занозу и перестроиться на иной лад. Неожиданным для меня стало открытие: какая же пропасть лежит подчас между нашим внутренним приятием каких-либо благих принципов и умением жить по этим принципам - жить в спокойствии, безмятежности, добром созидании! Сколько же, оказывается, надо иметь врожденной доброты или дарованных Господом смирения и мудрости, чтобы спокойно принимать все, как есть, сознавая, что судьбы людей складываются по-разному – в силу многих необъяснимых причин! И нет смысла доискиваться тут какой-либо логики и справедливости. Надо просто понять, что твоя жизнь, как бы она не складывалась, - это твоя собственная, драгоценная жизнь, достойная того, чтобы относиться к ней с трепетной радостью и абсолютно искренне благодарить Бога за каждый прожитый день.
«ТОКАРЕВ И СЫН»
Сергей Васильевич Токарев, предприниматель пятидесяти трех лет, вот уже несколько лет работавший по контракту в Китае, был вполне доволен своей участью. Да и чем, скажите, быть не довольным, когда у тебя интересная, прилично оплачиваемая работа, устойчивое положение в обществе и вся окружающая обстановка настраивает исключительно на позитивный лад?
Ехал сюда Сергей Васильевич в свое время всего лишь на месяц – организовать выставку в Шанхае; он в то время работал в Москве, в Международном выставочном центре. Но выставка прошла столь успешно, что с китайской стороны поступило предложение – помочь организовать еще одну, на этот раз в Пекине. И опять все прошло как нельзя лучше. Теперь Сергей Васильевич приобрел среди китайцев репутацию крупного специалиста в области экспозиционных дел. Ему был предложен трехлетний контракт на выгодных для него условиях, который он, не долго думая, подписал. В тот момент на его московской работе дела шли не слишком успешно, конкуренция была высокой, зарплату задерживали, и, чтобы угодить руководству и остаться на плаву, следовало проявлять помимо профессиональных навыков много прочих, в которых Сергей Васильевич был не слишком силен.
Надо сказать, что был он человеком простым, бесхитростным и в жизни своей довольствовался немногим. После того как жена его, Верочка, умерла несколько лет назад, никого из близких у него, считай, не осталось: детей у них не было, родители давно ушли в мир иной. Сергей Васильевич все же на жизнь свою не жаловался, привык со временем к одиночеству, но иногда нападала на него беспричинная тоска, и тогда казалось ему, что жизнь уже прожита, никому он не нужен, и ни в чем нет смысла. Поэтому когда подвернулся этот китайский контракт, он за него сразу ухватился: глядишь, незнакомая страна, новая работа, люди и впечатления прибавят ему энтузиазма, вольют в него свежие силы.
Так оно, собственно, и вышло. На новом месте Сергей Васильевич будто ожил, помолодел. Работы на фирме было много, приходилось часто ездить по стране, сотрудники были по большей части молодые и энергичные - так что скучать не приходилось. К тому же обнаружились у него вдруг и необыкновенные способности к популярной здесь игре – настольному теннису (то бишь пинг-понгу), так что он даже как-то в командном первенстве участвовал – честь своей фирмы защищал.
Получал Сергей Васильевич на новой работе весьма приличную зарплату, а поскольку жить на широкую ногу он так и не научился, то большая часть получаемого дохода оседала на его счете. И вот через какое-то время Сергей Васильевич с удивлением обнаружил, что стал вполне состоятельным человеком. Задумался он было, на что эти деньги потратить, но ничего толком не придумал: все и так его устраивало. «Вот если бы были у меня дети, - думал он, - тогда такого вопроса, конечно, не возникло бы. Молодым деньги нужны на все: и на учебу, и на путешествия, и на всякие там гаджеты… А с возрастом, да когда ты еще и один, вроде ничего особо и не нужно. Можно было бы, конечно, дом свой на родине обновить…» Надо сказать, что Токарев, хоть и считал себя москвичом, жил не в самой Москве, а в пригороде – в Монино, так что дорога на работу занимала у него ежедневно не менее трех часов, да и то если без пробок. Но Сергей Васильевич ни за что не согласился бы переехать в Москву: такой она казалась ему суетной и многолюдной. В Монино у него был свой собственный дом с небольшим садом, доставшийся ему от родителей. Дом был хоть и старый, но вполне хороший: большой, просторный. Если к нему руки приложить, то вообще «вилла фантастика» получится. А какая природа там! Какой воздух, какая вода! Разве сравнить с Москвой, где даже на Садовом кольце деревьев не осталось! В Монино он вырос и любил его искренне, сердечно. Выйдешь, бывало, ночью на пустырь возле лесочка – и тут же вспомнится детство: как выбирали с ребятами сугроб повыше, плюхались в него спиной, проваливались в глубокую яму – и подолгу лежали в тишине, уставясь в небо и не чувствуя холода. В какой-то миг звезды вдруг будто начинали лететь навстречу, становились огромными, казалось, могли раздавить тебя, так что сердце сжималось.
На нынешней работе китайское начальство относилось к Токареву почтительно: свою работу он выполнял всегда тщательно и в срок, так что за все истекшее время не было к нему никаких претензий. Нельзя сказать, чтобы это давалось Сергею Васильевичу легко, само собой: выставочная деятельность хлопотная, во многом непредсказуемая, требует четкой организации и сноровки, но у него был многолетний опыт, и он знал, как выстраивать отношения с клиентами, где подстраховаться, что предпринять в неожиданных ситуациях. И там, где у других случались «проколы», Токарев умело обходил проблемы, умудряясь заранее «подстелить соломку». Интересно, что при этом его успехи не вызывали зависти у менее удачливых коллег: видимо, открытый характер Сергея Васильевича и его готовность тут же прийти на выручку располагали к нему людей и позволяли сохранять добрые взаимоотношения. К тому же все знали, что он трудоголик; если надо, будет и до ночи работать, и в выходные – только бы все к сроку и должным образом сделать. Халтурить Токарев не привык. В должности его, правда, за эти годы так и не продвинули - он по-прежнему числился старшим менеджером, но глава компании считал его своим неформальным замом, приглашал на важные совещания и подключал к решению стратегических вопросов. Токарев такому положению вещей не противился, не требовал повышения – ему нравилось быть вовлеченным в гущу дел, а должность для него особого значения не имела.
И вот однажды шеф объявил Токареву о новой задаче: организовать выставку в России, в Санкт-Петербурге. Сергей Васильевич воодушевился: представлялась прекрасная возможность проявить себя, устроить все по высшему разряду. Хоть сам он был и не из Питера, но в успехе предстоящего дела не сомневался. Воображение уже рисовало ему интереснейшую концепцию мероприятия: с «культурными врезками», с дополнительной экскурсионной программой, с деловыми встречами. Это будет не рядовое мероприятие - выставка в Санкт-Петербурге станет «гвоздем сезона», моделью, на которую будет потом равняться вся фирма. Но только вот в одиночку ему, конечно, эту махину не поднять – срочно нужен помощник, месяца на три – четыре, русский. Получив согласие шефа, он разместил объявление на сайте – и на него тут же откликнулось около трех десятков желающих. Токарев и предположить не мог, что их сайт столь посещаем и что в Пекине такое количество русских людей, ищущих работу на выставочных фирмах.
В результате из всех претендентов он выбрал молодого энергичного парня из Петербурга. Он сразу понравился Токареву: отвечал четко, вопросы ставил прямо, не заискивал; чувствовалась в нем, несмотря на молодой возраст, уверенность в себе. Он успел к этому времени уже поработать в нескольких компаниях – и в России, и в Китае. Работал по контрактам, набирался опыта, искал свое дело. Вот только имя у него было какое-то чудное: Рафаэль - ничуть не вязавшееся с его славянской внешностью. Токарев не удержался, чтобы не спросить: «Отчего такое?» На что его будущий подопечный просто ответил: «Да у меня мама в кинотеатре работала, и так ей мексиканские фильмы нравились, что решила она меня в честь одного из героев назвать».
Вскоре Сергей Васильевич понял, что не ошибся в своем выборе: Рафаэль работал очень быстро, четко выполнял его инструкции, схватывал все на лету. Были у него и связи в Петербурге, оказавшиеся весьма полезными для организации предстоящего мероприятия. Но особо ценным показалось Токареву то, что Рафаэль как человек другого поколения несопоставимо лучше него самого владел информационными технологиями, особенно компьютерной графикой, что позволяло творить настоящие чудеса при решении вопросов дизайна, интерьера и презентаций. Словом, подготовительный процесс шел весьма успешно, и Токарев был необычайно рад такому положению дел.
Можно сказать, что приход Рафаэля даже повлиял особым образом на характер Сергея Васильевича: он стал более разговорчивым, общительным, с удовольствием вел с Рафаэлем беседы на разные темы, расспрашивал его о жизни. Да и самому было что порассказать. Оказалось, что это так здорово – иметь рядом коллегу-соотечественника! А то он было уже начал дичать тут среди китайцев, хоть и неплохие они люди. В обед они порой резались в пинг-понг, и Токарев с удовольствием отмечал про себя, что Рафаэль, несмотря на свою отличную спортивную форму, никак не мог обойти его, выиграть хотя бы два сета кряду. Но Рафаэль не протестовал, когда Токарев, в очередной раз доставая ракетки, спрашивал: «Ну что, джентльмен, матч-реванш?»
В конце недели они обычно заходили в пивной бар неподалеку от офиса – это стало у них вскоре традицией: подвести таким образом итоги недели, поговорить о планах, да и просто пофилософствовать о жизни. Со временем Рафаэль рассказал, что рано лишился родителей, жил в Питере с бабушкой. С молодости пришлось ему рассчитывать только на себя, самому пробивать в жизни дорогу. «Но ничего, - говорил он, - зато времени даром не терял. Вот мне всего двадцать четыре, а я уже столько всего умею - другому и в тридцать такого не достичь.
«И впрямь, - думал Токарев, глядя на него, - пробивной и способный малый». Импонировало ему и то, что он не сразу приметил: Рафаэль был похож на него внешне – такой же сухощавый, поджарый, светловолосый, вот только глаза у Рафаэля голубые, а у него - серые. Кто-то сказал ему однажды, что голубые глаза – признак жестокости, но это все, конечно, предрассудки.
Рафаэль быстро нашел общий язык с другими сотрудниками, но никого из них не выделял – вел себя со всеми ровно и корректно. Иногда он даже казался Токареву слишком взрослым для своих лет, сдержанным, может, даже расчетливым… Но видно, жизнь так научила – детство быстро закончилось.
Порой ему становилось жалко Рафаэля: как представишь, что совсем еще молодой человек крутится – вертится целый день, а домой придет – никто не ждет его, мать не приласкает, отец ни о чем не спросит, не поможет. Весь расчет – на себя самого, а значит, ни в чем нельзя допустить никакой слабины. И так каждый день. Сергей Васильевич старался чем мог облегчить его участь, скрасить трудовые будни. Приносил фрукты, угощал Рафаэля. Ходили иногда в кино, в боулинг, где Рафаэль демонстрировал гораздо лучшие результаты, чем в пинг-понг. Чем больше проходило времени, тем сильнее Токарев по-отечески привязывался к нему и все чаще думал с тоской: «Ну, проведем мы вскоре эту выставку – и что? Закончится его контракт, унесет его судьба куда-то дальше по свету мыкаться…» И становилось ему так грустно, будто с близким другом или родственником предстояла ему разлука.
И вот как-то, пребывая в таком настроении, Токарев неожиданно подумал: «А ведь он мне за эти месяцы стал как сын. Прилепился я к нему душой. Уйдет – ничем не восполнишь, опять буду один как сыч». И пришла тут Сергею Васильевичу в голову неожиданная, а может, и вполне логичная мысль: а почему бы ему не усыновить Рафаэля? По возрасту тот ему аккурат в сыновья годится, взаимопонимание у них полное сложилось, и внешне даже похожи. Только вот по характеру вроде как наоборот у них получается: Сергей Васильевич – открытый, добрый, немного не от мира сего, а Рафаэль – серьезный, критичный, взрослый не по годам, немного себе на уме. Но это даже интересно.
Токарев загорелся своим неординарным планом, и чем дольше думал о нем, тем больше проникался своей затеей. «Усыновлю его, - думал он, - и не будет у парня больше нужды биться за кусок хлеба. Вернемся в Россию, организуем свою собственную фирму, назовем ее, скажем, «Токарев и сын». Здорово, кстати, звучит! Дом у меня в Монино большой. Когда Раф женится и дети пойдут – всем места хватит. Будем вместе жить одной большой, дружной семьей, как раньше люди жили. С Рафом на охоту пойдем, как в молодости с отцом и дядей Пашей ходили. А с внуками – в лес, и на санках будем их возить». Когда он так рассуждал, то от волнения на глаза у него наворачивались слезы: такой желанной и в то же время реальной, будто только его и ждавшей, казалась ему эта картина.
Создав свой план, Сергей Васильевич оказался в одночасье перед резким поворотом судьбы: жил-жил он один-одинешенек, шел себе по прямой, работал, ничего не видел – а тут вдруг такие горизонты открылись – аж дух захватывало! Но иногда вдруг нападало на него сомнение: не ошибочно ли его решение, не пожалеет ли он потом? Они ведь не так хорошо знают друг друга – вдруг все повернется в дальнейшем совсем не так, как он себе это представляет? Но не хотелось ему быть похожим на премудрого боязливого пескаря. И через какое-то время он уже не сомневался в избранном пути, все его тревоги развеялись, и он твердо решил: как только пройдет выставка, так он и поделится с Рафом своим планом. Раньше не стоит: вдруг тот так разволнуется, что и работать не сможет. А впереди у них самый ответственный этап – последние три недели подготовки, и столько еще всего надо успеть!
Хоть они с Рафом и работали не покладая рук и было у них много хороших помощников, все же дело по организации выставки было столь масштабным, что требовало полной мобилизации всех сил. Но зато и результат должен был получиться отменный! Раф прекрасно справлялся с работой: быстро сводил базы данных, вел системный учет на своем компьютере, поддерживал контакты с клиентами. Токарев и представить себе не мог, что бы он сейчас без него делал! Молодец, сынок! Давай, поднажми еще – немного осталось!
Несмотря на то что дел было много, Токарев был спокоен: они все тщательно рассчитали и двигались по графику. Но тут вдруг произошел инцидент, который выбил Сергея Васильевича из колеи и вверг его в состояние глубокого замешательства.
Как-то, придя на работу, он заметил, что Рафаэль пребывает в сумрачном настроении.
- Что ты, молодец, не весел, буйну голову повесил? – обратился он шутя к Рафаэлю.
Но тот не улыбнулся даже, а спросил в ответ хмуро: «Сергей Васильевич, а что, то, что мне вчера выплатили, – это окончательный расчет?»
- Ой, да я не знаю, - растерялся Токарев. – Это ж бухгалтерия считает.
- Но вы как мой руководитель должны, наверное, такими вещами интересоваться. Я за такие гроши не нанимался.
- Ну, позвони в бухгалтерию, узнай, - забеспокоился Токарев. – Все же должно быть как в контракте.
Он и в самом деле не представлял, как они там зарплату рассчитывают. Сам он получал сколько выписывали, особо не вникая в калькуляцию.
Рафаэль промолчал и целый день сохранял недовольный вид, будто затаив обиду на весь свет. «Ну, чудной какой-то, - переживал Токарев. – Я-то в чем виноват?»
На следующий день Рафаэль в саркастических выражениях передал Токареву суть своей беседы с бухгалтером: оказалось, что при расчете вычитаются пришедшиеся на этот период праздники, а также налоги и какой-то фирменный сбор – так что в результате ему выплатили на треть меньше, чем указано в контракте. Да еще какую-то мелочь по завершении проекта дадут.
- Ну и лавочка у вас здесь! – подытожил язвительно Рафаэль.
- Раф, но в контракте же должно быть все указано! – не унимался Токарев.
- Да что вы все заладили: в контракте, в контракте! – раздраженно ответил Рафаэль. – Там все так запутанно написано, что не разберешь. Могли бы и предупредить! Или вы тут таким способом дураков заманиваете?
В ту ночь Сергей Васильевич практически не спал: так разволновался из-за случившегося. С одной стороны, очень задели его слова Рафа, но с другой - он не чувствовал за собой никакой вины: ведь был всего лишь руководителем его рабочего процесса, но контракт-то с ним фирма подписывала! Тем не менее Сергей Васильевич решил пойти сам на следующий день к боссу, разобраться во всем и восстановить справедливость. Ворочаясь с боку на бок, он представлял себе то картину объяснения с боссом, то разговор с Рафаэлем, то их будущее сотрудничество на собственной фирме, где таких проблем уж точно не возникнет!
--------------
Придя утром в офис, он сразу же заметил на своем столе записку, и сердце его тревожно сжалось. Дрожащими руками он взял ее и прочитал: «Уважаемый Сергей Васильевич, вынужден сообщить, что я покинул вашу фирму ввиду неисполнения ею своих обязательств. Здесь нет ничего личного – чисто служебные обстоятельства. Надеюсь, вы сможете быстро найти мне замену для завершения подготовки выставки. Рафаэль».
У Токарева перехватило дыхание – ком застрял у него в горле, не давая продохнуть. Он подошел к окну и снова перечитал записку – будто дневной свет мог что-то изменить в ее содержании. Слова были те же, но их смысл до конца не доходил до него, он отказывался верить прочитанному.
- Как же так? – растерянно повторял Сергей Васильевич, глядя отсутствующим взглядом то в окно, то на записку, то на пустой стол Рафаэля. – Как же так, Раф? Ты что, сынок? Ведь все можно уладить, это же так несущественно!
Он в изнеможении опустился в кресло, не чувствуя ни ног, ни рук, – во всем теле была такая тяжесть, словно он поле перепахал. Еще пару дней назад все было так устойчиво и радостно в его жизни, и вот будто земля ушла у него из-под ног. Все рушилось, падало, летело в тартарары. «А как же выставка?!» - промелькнуло у него в голове. Но и это было не самым страшным. Корабль, потерявший боцмана, все же мог спастись: капитан оставался на месте. Но как спасти теперь самое главное – свое близкое, уже вполне осязаемое будущее: дом, свою фирму, приемного сына? В чем он ошибся? Почему так случилось?
«Дурак потому что, - объяснял ему кто-то внутри, - наивный старый дурак».
Токарев неподвижно сидел за своим столом, не зная, как справиться с потоком обрушившихся на него чувств – отчаяния, обиды, вины, страха, горечи, недоумения. Как быть, что теперь делать, с чего начать этот новый этап резко изменившейся действительности? Он строил свои планы в одной системе координат, а реальная жизнь развивалась, оказывается, совсем в другой – непонятной, динамичной, усложненной, похожей на графические ребусы Рафа.
Прошло, наверное, несколько часов, прежде чем он смог вернуться мысленно к тому месту, где находился.
- Ну что ж, - произнес он со вздохом, - значит, так всем будет лучше.
И включив компьютер, приступил, шаг за шагом, к восстановлению гармонии в пошатнувшемся было деле и в своей душе.
ЮЖНЫЙ КРЕСТ
На небольшой круглой площади посреди торгового квартала Сань-ли-тун царило оживление. Струи фонтанчиков то резко взмывали вверх и начинали приплясывать в такт веселой музыке, то вдруг замирали и безжизненно падали на блестящие, отполированные водой плиты. Дети-китайчата пестрой гурьбой выбегали в центр фонтана и, с визгом лавируя меж вздымающихся струй, неслись потом опрометью обратно, в объятия ожидавших их поодаль счастливых родителей.
Аня с улыбкой наблюдала за этой картиной, расположившись со своей поклажей на скамейке у фонтана. Думала присесть отдохнуть на пять минут, но вот уже и двадцать минут прошло, и полчаса, а уходить все не хотелось. «Как же здесь чудесно! – подумала она, окидывая взглядом площадь. Еще год назад тут ничего не было, и вот как грибы после дождя повырастали красивые модные магазины, кафе, скверы. Сколько радости людям! Молодцы китайцы!»
День был весенний, солнечный. Деревья уже успели покрыться разноцветными цветущими шапками – магнолии, вишни… Как безмятежно, как хорошо! Аня прикрыла глаза, и ей вспомнился ее родной Архангельск – там, должно быть, еще совсем холодно. Может, даже снег не везде сошел… Пасмурно, сыро. Б-р-р! Какой контраст с нарядным Пекином! Будто два разных фильма прокручивались перед ее взором: один – черно-белый, довоенный, другой – яркий, красочный, увлекательный. Аня невольно вздохнула: что ждет ее впереди? Скоро ли придется возвратиться в свой родной суровый край?
Два года назад, получив приглашение поработать в Китае, она не сразу решилась на этот шаг. Страшно было ехать одной в далекую незнакомую страну, не зная языка, не имея там знакомых. Особенно пугали ее предполагаемые житейские трудности: где жить, чем питаться, как перемещаться по городу? Вопросов было так много, что от них шла кругом голова. Тогда Аня обратилась за советом к знакомому батюшке, отцу Михаилу. Тот внимательно выслушал ее, покачивая седой головой, и потом сказал ласково, по-отечески: «Поезжай, Анюта, не бойся. Все будет хорошо. Только и нас не забывай!» И сразу ей стало легче. Хоть страхи до конца и не исчезли, но она осмелела и решила, что если уж Господь посылает ей такое «китайское» испытание, то надо постараться перенести его без ропота.
Веня, младший брат, тоже поддержал ее намерение ехать, сказав, как и батюшка: «Поезжай, Ань! Все там устроится. Заодно и мир посмотришь». К Вениному мнению она, конечно, не очень-то прислушивалась: мал еще – студент-пятикурсник, но все равно было приятно, что и он поддержал ее планы.
Предчувствия, однако, не обманули: приехав в Китай, Аня действительно столкнулась с испытаниями, но оказались они иного толка, нежели она ожидала.
Житейские вопросы решились быстро и как-то сами собой. Коллеги с новой работы помогли ей снять удобную квартиру недалеко от офиса, с питанием тоже не возникало проблем. В общем, через некоторое время Аня с удивлением обнаружила, что жизнь ее вошла в удобное, комфортное русло. Зарплаты вполне хватало, чтобы ни в чем себе не отказывать, а предлагавшийся в Пекине выбор разнообразных благ – материальных, культурных, оздоровительных – был практически неисчерпаем.
Вскоре Аня отметила про себя, как она внешне похорошела и преобразилась, как идут ей многочисленные обновки, покупать которые тут легко и приятно. И тратить время на это было не жаль: магазины располагались, как правило, в красивых кварталах, были просторны, интересны и удобны, так что на покупки у нее уходил порой целый день. Красивая одежда, шелка, жемчуг, нефрит – сокровища восточного царства так и манили. Невозможно было устоять, чтобы не приобрести что-то.
Так было и на это раз. Аня бросила взгляд на груду ярких пакетов, громоздившихся рядом на скамейке, и подумала с усмешкой: «Зачем я все это накупила? Ведь опять половина не понадобится». Но тут же утешила себя: «Может, у меня такого удачного периода никогда больше не будет в жизни, что ж теперь ограничивать себя?»
Тем не менее скребущее душу чувство не исчезало, и Аня вдруг впервые с беспокойством подумала, уж не утратила ли она за эти годы чего-то важного в себе, не превратилась ли в кустодиевскую сытую купчиху. Ведь раньше, в архангельскую пору, жизнь у нее была совсем иной: простой, бесхитростной, но при этом легкой и радостной. В свободное время, которого всегда доставало, она писала акварели – и хотя это было всего лишь увлечение, но душа от этих занятий неизменно преисполнялась светлой радостью. В Пекине же на акварели времени не оставалось. Дни бежали стремительно, заполненные делами до отказа. Иногда она скучала по своим картинкам – написанным и ненаписанным, вспоминала бескрайнюю палитру перламутрового архангельского неба, в котором, будто и впрямь под стать названию, летали ангелы и архангелы… Но теперь это было чем-то очень далеким – пусть и не вовсе забытым, но прочно отошедшим на задний план ее жизни...
«Надо хоть Веньку сюда вытащить, - подумала она, - а то что-то я погрязла в эгоизме – все о себе и для себя».
-----------------
На следующий день, не откладывая, Аня позвонила брату и с удивлением услышала его радостное согласие – будто он только и ждал этого приглашения. Аня стала готовиться к его приезду, купила ему билет с открытой датой, обдумывала маршруты их поездок.
Но Веня все не ехал – никак не мог оторваться от своих дел. Аня временами уже была и не рада, что позвала его: приходилось снова и снова менять свои планы, переносить отпуск, подстраиваться. В какой-то момент она даже усомнилась в правильности своего «благородного жеста»: уж слишком много мороки вызывал Венин приезд, да и расходы возникали немалые – один только билет стоил почти тысячу долларов. «А почему, собственно, я должна тратить на него столько денег? – подумала она как-то. - Он хоть и младший брат, но, с другой стороны, взрослый уже мужчина. Когда же он-то начнет мне помогать? Вот уже и институт окончил, и диплом архитектора получил, а работу толковую все никак найти не может. Тютя какая-то. Уже скоро полгода, как все отцу Михаилу на реставрации храма помогает – оно, конечно, дело благое, но что там за заработки!..» Вспомнила Аня с грустью и почивших родителей – хорошие были люди. Вот были бы живы, помогли бы сейчас Веньке на ноги встать - как в свое время заставили ее в университет поступить, на работу устроиться помогли. Строгие, правда, были, все воспитывали… А теперь вот ответственность за брата вроде как на нее ложилась, а здесь и своих забот хватает.
Время шло, а Веня все откладывал свой приезд, так что когда однажды ноябрьским утром Аня наконец встретила его в аэропорту, в Пекине выпал первый снег (который, впрочем, вполне мог оказаться и последним при пекинских бесснежных зимах). Когда Аня увидела его знакомую нескладную фигуру – все в тех же старых джинсах и куртке, у нее сжалось сердце. За два года, что они не виделись, Веня совсем не изменился – был все таким же худым, долговязым, с торчащими в разные стороны русыми прядями волос. «Что же мы так долго не виделись?!» - подумалось ей вдруг.
Веня приехал на десять дней, но Ане даже не пришлось отпрашиваться с работы, чтобы сопровождать его. Веня, вооружившись еще дома многочисленными справочниками и буклетами, решительно настаивал на самостоятельном знакомстве с Пекином. Он уходил рано, а возвращался, когда Аня была уже дома. Они вместе шли ужинать, и Аня выслушивала каждый вечер его пространные рассказы об увиденном, с удивлением отмечая, как много он успевал посмотреть и как многого, она еще, оказывается, не знает. Особенно нравилось Вене исследовать пекинские хутуны – старинные узкие серые улочки с их таинственными двориками и обитателями.
- Вот вернусь, покажу нашим фотографии, - говорил Веня, рассматривая отснятые за день кадры, - вот уж наудивляются! Ты только посмотри, какие дома! А как люди одеты!
Веня изумленно покачивал головой.
- Ань, а ты здесь рисуешь? - спросил он ее как-то.
- Не-а, - ответила она с видимым равнодушием, испытывая при этом, однако, непонятное чувство вины. - Времени нет.
- А жаль, - вздохнул Веня, - здесь каждый сюжет так и просится в рамку.
Иногда он рассказывал ей последние новости из жизни архангелогородцев, их сограждан. Это слово, «архангелородцы», всегда умиляло ее: казалось, речь идет не об обычных людях, а об архангелах-горожанах или об их небесных собратьях. Новости с родины были рядовые, не слишком интересные, но Аня все же с удовольствием слушала их. Вспоминали прошлые времена.
---------------------
В последний день перед Вениным отъездом Ане, хоть и с большим трудом, но все же удалось уговорить брата съездить на рынок, чтобы купить ему что-нибудь из одежды. Быстро походив между шумными рядами торговцев, Веня выбрал себе без особого энтузиазма джинсы и ботинки и запихал их в свой огромный рюкзак. Она хотела было еще пройтись с ним вдоль лавок, но Веня запротестовал и, потянув ее за рукав, попросил:
- Слушай, пойдем отсюда!
Вечером Аня взялась упаковывать дорожную сумку, чтобы отправить с Веней часть своих вещей: пересылка домой постоянно накапливающегося багажа всегда представляла собой проблему. Веня тем временем вышел на балкон.
- Подышу немного, - сказал он.
Через некоторое время Аня спохватилась: где это он пропал? Холодно ведь! Аня выглянула на балкон: Веня сидел в деревянном кресле, заложив руки за голову, и мечтательно смотрел в небо. В эту секунду он показался ей таким родным, что стало невыразимо жалко расставаться.
- Ну вот, завтра уже и лететь пора, - с грустью сказала она. Ей трудно было подобрать слова, которые выражали бы ее состояние. – Ты хоть доволен, как побыл? Многое ведь удалось увидеть, правда?
- Да, Аньк, - отозвался Веня, - просто счастлив! Но ты знаешь, все эти хутуны, пагоды, дворцы - все это ерунда, по большому счету. Больше всего я хотел увидеть здесь… - он умолк на мгновение и продолжил чуть дрогнувшим голосом: - Южный Крест. И вот увидел! Мечта сбылась! – Он указал рукой в небо: - Вон, видишь?
Аня растерянно посмотрела в небо и увидела россыпь ярких алмазов – больших и малых. Столь прекрасного звездного неба она никогда здесь не видела раньше. Почему? Явилось ли это чудо специально для Вени, или она просто утратила связь с небом за эти годы?
Вглядываясь в звездное мерцание морозного неба, она не могла, да и не стремилась разглядеть в нем Южный Крест, но просто ответила: «Да» - всему тому новому, что неожиданно открылось ей в этот миг.
-----------------
Наутро она проводила Веню в аэропорт, огромным стальным драконом распластавшийся на северо-востоке Пекина. У паспортного контроля они попрощались - быстро, без лишних слов: казалось, все уже было сказано за прошедшие дни.
Аня смотрела на удаляющуюся фигуру: ссутуленная спина под тяжестью рюкзака, в руке – огромная сумка с ее вещами, безропотно им принятая, – и вдруг ощутила внезапный ужас от абсурдности происходящего. Почему она здесь? Почему он уходит? Зачем она остается здесь, вдали от дома, среди чужих людей?! Все вокруг будто стало нереальным, накрылось дрожащим туманом, заколебалось, грозясь исчезнуть вовсе.
- Господи! – шептала она, - Что же я делаю? Как я живу? Веня!
От нахлынувшего отчаяния и жалости к брату у нее перехватило дыхание. Она представила, какой длинный путь предстоит ему. Как долго он будет добираться домой – сначала самолетом до Москвы, потом – поездом до Архангельска. И там, в самом конце пути, выйдя из автобуса, будет идти, обдуваемый ветром, вдоль набережной – по узкой выщербленной дороге мимо старой школы, заснеженного сквера… А справа на фоне перламутрового неба будет виднеться высокая светлая колокольня восстановленного Успенского храма.
И вдруг будто чья-то теплая рука коснулась ее сердца. Все родное ожило, приблизилось, заполнило ее существо. Она плакала, забыв, где находится, что тут делает: душа ее на всех парах неслась домой - в тот родной заснеженный край, где из-под земли бьют ключи с живой водой, а в небе летают архангелы…
ОДНАЖДЫ ЛЕТОМ
Ну никак что-то в этот раз не сходился баланс! – Игорь достал с полки фолдер с платежками, проверил документы, пересчитал таблицы, но все без толку. От напряжения и раздражения ему стало жарко, он расслабил галстук и расстегнул ворот белоснежной рубашки. Как назло, еще и кондиционер сломался! Всего два дня оставалось до сдачи полугодового отчета, надо поторапливаться. С другой стороны, всю основную работу он уже завершил, остались только эти приложения с таблицами. Ничего, успеет – всегда успевал.
Он работал в этой компании в Пекине уже третий год. Компания - небольшая, компактная, специализировалась на проведении международных форумов и конференций. Была она совместной – российско-китайской, соответственно распределялись и ключевые посты: президент – китаец, финансовый директор – русский, то есть он сам, Игорь. В небольшом штате по большей части работали китайцы, но было и несколько русских, в основном программистов. Игорь находил такую расстановку кадров вполне оправданной и работой был доволен. От своих русских знакомых, с которыми ему доводилось общаться в Китае, он не скрывал, что работа его устраивает. Те, конечно, ему завидовали: мало кому удавалось найти здесь независимую работу, занять хороший пост и удержаться на нем. Китайцы – интересные все-таки люди: каким-то образом сочетается в них невероятная смекалка, легкая коммуникабельность и циничное коварство. Сколько было известно случаев, когда, организовав с русскими какое-нибудь предприятие, они потихоньку выведывали у них «ноу-хау» и оставляли их потом ни с чем! Но Игорь был не лыком шит, его провести было не просто. С самого начала он поставил дело так, что президент компании ценил его, осознавая его незаменимость. Казалось бы, что сложного в бухгалтерии? Чисто технические операции. Но Игорь не только вел всю бухгалтерию и готовил безупречные отчеты, но и умел привнести в дело всякий раз что-то новое и убедить начальника в принципиальной важности, даже неизбежности очередного новшества – так что тому и в голову не приходило избавляться от своего финансиста. Взаимоотношения с боссом у него в итоге сложились нормальные, но Игорю всегда приходилось держать его «в узде»: при малейшем послаблении тот готов был нещадно эксплуатировать своих подчиненных, не давая им ни малейшего продыха. Человек он был жесткий, требовательный – наверное, именно такие и выбивались в лидеры современного бизнеса.
Спасало Игоря то, что он любил свою работу и никогда не тяготился ею. И прежде, в Москве, он не скучал за своей бухгалтерией, а оказавшись в Пекине, и вовсе расправил крылья. Только тут он понял, как работают современные топ-менеджеры, как эффективны и одновременно просты коммуникации, как прозрачна отчетность, как, словом, легко и интересно тут работать, если изначально правильно поставить себя. Иногда он с ужасом осознавал, что по возвращении на родину, пожалуй, уже не сможет встроиться снова в отечественную неудобоваримую систему – такой она казалась ему теперь архаичной и абсурдной.
Словом, работа в Китае вполне устраивала его, да и заработок тут был неплохим. Он мог позволить себе и просторную квартиру в фешенебельном районе, и новую машину, и кучу модного барахла. Сначала он, кстати, так и относился к этим фирменным вещам – как к барахлу, но со временем в нем развилось пристрастие к добротной одежде и дорогим аксессуарам, появилось чувство вкуса и удовлетворение от осознания своего нового имиджа. Теперь он тщательно следил за своим внешним видом, который был безупречен, в полном соответствии с его положением. Дорогие костюмы, тонкие сорочки, тщательно подобранные галстуки – готовый типаж для делового журнала. Примечательно, что этот имидж постепенно слился с его сущностью, так что со временем Игорь стал воспринимать себя как интересного, преуспевающего молодого человека. В свои тридцать три он чувствовал себя совершенно молодым.
Вот только катастрофически не хватало времени для любимого хобби – фотографии. В первое время по приезде в Китай он практически не расставался со своей камерой, каждый выходной выезжал по какому-нибудь новому, тщательно разработанному маршруту – и потом долго рассматривал сделанные снимки, сортировал, чистил, формировал файлы на компьютере. В этом отношении ему невероятно повезло: трудно было найти другую страну, предоставляющую столько возможностей и восторгов для одержимых фотографов! Вот только в последнее время было все как-то не до этого: работа и повседневные заботы наступали, как джунгли на покинутый город. Почему так происходило, трудно было понять: ведь внешние обстоятельства вроде бы не менялись…
Игорь хотел было снова просмотреть внимательно отчет и таблицу, но тут – как некстати! – пришел мастер чинить кондиционер. Он поднял такой шум, что оставаться в офисе стало невозможно. «Пойду-ка я прогуляюсь, - подумал он. – Сделаю паузу». Он позвонил секретарше, предупредил, что отлучится на часок, выключил компьютер и вышел из офиса.
На улице было жарко, но не так удушающее, как это казалось из офиса. Временами даже налетал легкими порывами ветерок, напоминая о минувшей весенней прохладе. Игорь решил пройтись по тенистой аллее вдоль реки – здесь было свежо и тихо. Через пару мгновений он вдруг ощутил, что находится будто в другом, непривычном городе, и причина стала ему вскоре ясна: обычно он видел этот квартал лишь утром или вечером – по дороге на работу или с работы. В течение дня он практически никогда не выходил из офиса: обедал, как правило, в местной столовой, а если и покидал компанию, то сразу садился в автомобиль. Так что теперь он прогуливался по этому району чуть ли не впервые. Все казалось ему необычным, окружающий мир будто жил по каким-то собственным законам. На скамеечках сидели, мирно беседуя о чем-то, беззаботные улыбающиеся люди; вдоль реки тут и там расположились рыбаки с удочками; владельцы скворцов развесили клетки со своими питомцами на деревьях - на радость собравшимся вокруг наблюдателям. Тихая, размеренная жизнь текла в двух шагах от его работы, а он не имел о ней ни малейшего представления! Странное чувство, похожее на смесь досады с умилением, шевельнулось у него в груди. Аллея вывела его на оживленную улицу и, минуя перекресток, он оказался на широком проспекте, неподалеку от известного квартала художников Да-шань-цзы, или, как его еще называли, «798». Поколебавшись с минуту, Игорь решил зайти туда. «Наверняка мастер в офисе еще не закончил работу, пройдусь еще немного и перекушу там заодно», - решил он. Раньше он бывал здесь довольно часто, заходил на выставки, в галереи и конечно же в свой любимый фотоцентр.
Как только он оказался внутри квартала и пошел знакомыми переулками, острые ностальгические воспоминания нахлынули на него. Да-шань-цзы был необычным местом для Пекина – этакий китайский Монмартр. Когда-то здесь на довольно большой территории, находился военный завод, и это место было недоступно для посторонних – подобно Запретному городу в Средние века. Потом завод закрыли, и взору граждан предстал во всем своем убогом драматизме брошенный остов милитаристской машины: многочисленные малоэтажные корпуса из красного кирпича, соединенные между собой переплетением огромных металлических труб. Это напоминало картины из «Сталкера». На то, чтобы все это разрушить и сравнять с землей, требовались огромные средства. И тогда власти пошли на хитроумный шаг, решив убить одним махом двух зайцев. Неформалам-художникам, бывшим для властей как бельмо на глазу, было предложено обустроиться на этих развалинах. Расчет был прост: это заброшенное место никогда не станет популярным. Но случилось иначе. Прошло всего несколько лет, и Да-шань-цзы из закрытой военной базы превратился в центр богемной жизни, который, словно магнит, притягивал творческий и свободолюбивый люд. С удовольствием стали заглядывать сюда и иностранцы. Удивительно, но внешне Да-шань-цзы практически не изменился – поменялась лишь «начинка» сооружений, но - о чудо! – они больше не казались убогими, а воспринимались как крутой винтаж. Свобода духа царила теперь в этом странном квартале, наделяя его некими экстерриториальными правами: оказываясь здесь, люди забывали, что находятся в коммунистическом, подцензурном Китае. Это был, по сути, прорыв в будущее.
Оказавшись в Да-шань-цзы, Игорь сразу же ощутил это опять в полной мере. Проходя знакомыми переулками и вглядываясь в лица людей, он почувствовал внутри легкую приятную дрожь, будто от встречи с чем-то необычайно важным и замечательным. Пройдя по ряду галерей и книжных магазинов, он оказался у фотоцентра и конечно же не преминул заглянуть в него. Там проходила выставка молодых китайских фотографов. Народу в зале было довольно много – в основном молодежь и богемного вида публика. Игорь с интересом рассматривал экспонаты - почти все они были необычны, каждый со своей изюминкой. Экспозиция отражала настроения китайской молодежи: многие работы так или иначе выражали протест против существующей монополии коммунистической партии на политические права, призывали к демократическим переменам. Игорь и радовался, и удивлялся: а свобода-то, оказывается, пробивается вовсю! И этому нельзя уже воспрепятствовать. Или власти не знают об этом? Нет, не может быть!
Посреди зала стоял большой квадратный стол с установленной на нем механической инсталляцией под названием «Саммит лидеров в Шанхае». Она изображала зал заседаний – он был заполнен одинаковыми пластмассовыми человечками в деловых костюмах и со строгими лицами – они сидели в креслах плотными, дугообразными рядами. В центре находилась трибуна, на которую попеременно взбирался то тот, то другой человечек и начинал свою речь на тарабарском языке, после чего под аплодисменты публики его сменял на этом месте очередной важный оратор. Игорь помнил этот саммит – их компания принимала участие в его подготовке. Инсталляция выхватила самую суть этого мероприятия: пустая многочасовая говорильня, сотрясание воздуха, международный заговор чинуш, давно не верящих своим словам, жирующих на хлебных постах. Игоря резанула эта точно воспроизведенная картина – талантливый стеб в отношении многочисленных международных сборищ, дорогостоящих и бессмысленных. А он-то был уверен, что только ему видна нелицеприятная сторона этих пафосных мероприятий!
Он вышел из галереи и присел за столик в кафе - тут же, на улице, напротив памятника Мао, выкрашенного в ярко-красный цвет. Неподалеку, через несколько столиков, расположилась шумная компания. Игорь увидел среди веселых молодых людей своего бывшего стажера - Лао. Тот сидел, улыбаясь, с кружкой пива и о чем-то непринужденно беседовал со своими приятелями.
Игорь пересел так, чтобы Лао не мог его видеть: встреча с ним была ему неприятна. Обычно Игорь легко ладил с людьми, в том числе и со стажерами, большинство из которых были китайскими студентами, но с этим Лао у него сразу начались проблемы. Тот занимался компьютерным дизайном, специалистом был хорошим, ничего не скажешь, даже, может быть, очень хорошим для своего возраста, но что-то в нем постоянно раздражало Игоря, что именно, он не мог толком понять, – может, самостоятельность, которая сквозила во всем его поведении, независимость суждений, отсутствие малейшего желания «прогибаться» перед начальством. Все это Игорь невольно расценивал как проявление заносчивости и неуважения к его персоне. В то же время он даже как бы сочувствовал Лао: тот явно происходил из небогатой семьи и был стеснен в средствах: на работу приходил всегда в одном и том же – потертых джинсах и сером свитере, ел мало, во внешнем его виде не было ничего особенного. Так что вся его заносчивость могла быть просто защитной реакцией. Игорь, может быть, и удовлетворился бы такой версией, если бы не один случай.
Однажды Игорь при переезде на новую квартиру решил, что с частью вещей он может расстаться. Большой платяной шкаф оказался к тому времени забит всевозможной одеждой, но поскольку вещи были хорошими и дорогими, то выбросить что-либо у него не поднималась рука. Тут-то он и вспомнил про Лао и в порыве благодушия решил отдать ему свой костюм от Гуччи – синий, в тонкую полоску. Они с Лао были примерно одной комплекции, и Игорь аж задохнулся от величия своего поступка, представив, как будет поражен Лао, получив столь шикарный подарок. На следующий день он вызвал его в свой кабинет и, задав для виду пару вопросов, вручил ему пакет со словами: «А это тебе, приятель!» и похлопал его по плечу. Лао посмотрел на него с некоторым недоумением, взял пакет и вышел.
Игорь чувствовал, что поступил благородно: хоть костюм был и дорогой, но как знак примирения (скорее с самим собой) и помощи бедному студенту как раз подходил. К тому же этот костюм, купленный пару лет назад, стал ему немного тесноват, так что расставаться с ним было не смертельно жалко.
Он ждал, что на следующий день Лао зайдет к нему и будет горячо благодарить; от этого ему, Игорю, станет даже немного неловко, и доброжелательное чувство к Лао окончательно возобладает в нем.
Но Лао не шел и ничего не говорил. «Странные все-таки бывают люди, неблагодарные», - с досадой думал Игорь.
Вечером того дня, направляясь из офиса к своей припаркованной неподалеку машине, он случайно бросил взгляд на стоящий рядом мусорный бак и вдруг увидел в нем сверху знакомый пакет, из которого выглядывал синий костюм! Игорь так и застыл от неожиданности, быстро сменившейся недоумением, а потом и гневом. «Вот свинья неблагодарная! – подумал он. – Пренебречь такой вещью! Мог бы вернуть в крайнем случае, если не нужно». Костюм было крайне жалко. Игорь постоял в нерешительности – но не вытаскивать же его из мусорного бака! Он сел в машину и со злостью хлопнул дверцей.
После этого случая Игорь на Лао вообще смотреть не мог. К счастью, стажировка студента вскоре завершилась и он покинул офис.
И вот теперь Игорь снова видел его – веселого, как всегда, самоуверенного. На нем были все те же джинсы, а вместо свитера – оранжевая майка и светлая безрукавка. Рядом на столе лежала фотокамера – отличная профессиональная камера, от какой не отказался бы и сам Игорь. У некоторых из этой компании тоже были камеры, а рядом на полу стояли большие папки – возможно, с рисунками или фотографиями. Компания, в которой были люди и постарше, была занята оживленной беседой, похоже было, что спорят профессионалы. Игорю вдруг стало интересно: о чем они говорят? Он невольно напряг слух, стараясь прислушаться к разговору. Возможно, они имели какое-то отношение к выставке? Может, и работы Лао были в числе выставленных экспонатов? А что, если он – автор этой инсталляции про Шанхай? Тогда понятно его снисходительно-высокомерное отношение к сотрудникам фирмы, где он стажировался: в них он видел таких же вот бездумных «человечков», и Игорь был одним из них.
Он представил себя сидящим в зале среди механических болванчиков, и тут же почувствовал спазмы в горле, стало трудно дышать. Неторопливым движением он развязал галстук и засунул его в портфель. Снял пиджак, закатал рукава рубашки и, откинувшись в плетеном кресле, закрыл глаза. Сердце усиленно билось – словно колокол ударял о края грудной клетки, и с каждым ударом будто рушилась темница, в которой он долгое время находился. Казалось, он спал – и вдруг очнулся от сна, вернулся к жизни. Все тут было близким ему, понятным, сразу проникло в него, соединилось с ним. Дух свободы коснулся его своим крылом – всего лишь коснулся, но и этого было достаточно, чтобы понять: эти сидящие рядом ребята, фотографы и художники, не идущие на компромисс с совестью и жизнью, и есть самые состоятельные и счастливые люди. Лао не вызывал в нем больше антипатии – напротив, ему захотелось оказаться рядом с ним, в кругу этих людей, быть своим среди них – таким же веселым, раскрепощенным, независимым, идти на риск, бросать вызов обществу, мечтать, творить…
Дверь в новую жизнь распахнулась перед ним так внезапно, что он не мог собраться с мыслями, осознать, что же произошло. Но одно он уже знал твердо, совершенно определенно и непоколебимо: он никогда больше не вернется в свой офис – что бы кто об этом ни говорил и ни думал. Он никому ничего не должен, в том числе своей компании. В конце концов, отчет он практически доделал – осталось лишь одно приложение.
НА РАСПУТЬЕ
Всякая неправда есть грех
1 Ин., Y, 17
Алла хорошо помнила тот день, когда пришло к ней решение изменить свою жизнь...
С самого утра она почувствовала смутное беспокойство, для которого не было видимых причин: день был выходной, так что спешить было некуда, да и, житейские заботы не обременяли ее, так что она могла бы, созвонившись с кем-либо из своих знакомых, наметить, как обычно, обширную программу приятного отдыха и насладиться богатыми возможностями, которые предоставляет иностранцам Пекин. Но что-то было в этот раз не так - будто незримый груз лег ей на сердце. Не хотелось никуда идти, искать новых впечатлений и открытий; странная апатия охватила ее, и она готова была уже провести весь день дома, предавшись беспричинной грусти.
«Нет, пожалуй, так дело не пойдет, - сказала она себе через некоторое время. – Дойду хотя бы до парка, прогуляюсь немного».
Парк, располагавшийся неподалеку от ее дома, не представлял собой ничего особенного – парк как парк, с массой аттракционов, небольшим озером и речкой. Алла временами захаживала туда – главным образом потому, что он был рядом и не кишел, как правило, посетителями. Иногда, зимой или осенью, там, можно сказать, бывало даже пустынно.
Так было и в тот февральский день. Алла прошла по безлюдной аллее к замерзшему озеру, где несколько подростков, сидя в металлических креслах на полозьях, отталкивались палками от ледяной поверхности – чисто китайская забава: не то лыжи, не то санки, не то коньки. Она побродила по парку, стараясь развеяться, но настроение не улучшалось. День был пасмурный, и казалось, вот-вот пойдет снег. Алла спустилась к реке и, остановившись на маленьком горбатом мостике, залюбовалась открывшимся видом: река в этом месте делала небольшой изгиб и походила на голубую змейку, скользящую меж плакучих ив и тернистых кустарников. И хотя в это время года все вокруг было голым и неподвижным, какая-то особая благодать разливалась над этим тихим местом.
Алла всматривалась в синеватую даль каменистого берега, испытывая одновременно и восторг, и щемящую тоску. «Ну что, что не так?» - с досадой думала она. И вдруг неожиданно ясно осознала причину своего смятения: она не хотела больше оставаться в Китае и заниматься своей работой, ОНА ХОТЕЛА ВЕРНУТЬСЯ В РОССИЮ!
Признаться себе в этом оказалось очень непросто.
К тому времени Алла проработала в Пекине уже около двух лет – на солидной должности в международной организации, куда она прошла по конкурсу, и ее зарплата теперь в несколько раз превышала ее прежние московские заработки. Она успела за это время полюбить и Пекин, и Китай в целом. Эта страна, представлявшаяся ей необыкновенно интересной, радовала ее своей красотой, яркостью, дивной природой, богатой культурой, самобытностью и дружелюбием. Но работа с некоторых пор перестала приносить удовлетворение.
Экономический проект, которым она руководила, был по своему замыслу достаточно важным, но существовавшие политические и бюрократические реалии не позволяли достичь желаемых результатов. Алла делала все, что могла. Поначалу дела шли успешно, но затем барьеры для дальнейшего продвижения стали непреодолимыми. Наступила, как говорят психологи, «ситуация плато» - ни вперед, ни назад: существующий ресурс исчерпал себя, а новый не был готов. Работа начинала превращаться в профанацию, однако начальство не разделяло ее беспокойства, было похоже, что так работать здесь привыкли. Изменить эту ситуацию было не в ее силах – она могла лишь приспособиться к ней.
В Китае Алле жилось столь вольготно, что она старалась как можно дольше не замечать недостатков своей работы, дабы не утратить привычного комфорта. «Справляюсь – и хорошо, - думала она. - Не может же все в жизни быть идеально!» Она всецело погрузилась в культурно-богемную стихию Пекина, много путешествовала, завела новые, интересные знакомства. Ежедневные яркие впечатления делали ее жизнь эмоционально насыщенной и увлекательной, однако постепенно она стала замечать, что они как бы дробят и измельчают ее, нивелируя понимание истинных ценностей.
И вот однажды, в тот февральский день, она неожиданно поняла, что эта двойственность, эта неправда в ее жизни не дает ей покоя, что она не может дольше выносить внутренний разлад. Ее возвращение в Москву представилось ей единственным выходом из этой ситуации. Но разве она была готова отказаться от всего, что имела в Пекине? Оставить солнечную квартиру с окнами на розарий, просторный кабинет в современном офисе, красивые улицы, гладкие дороги – всю эту удобную, красивую и ставшую ей привычной жизнь?
А что ждало ее, коренную москвичку, дома? Да, там были ее родные и друзья, но и – неустроенная квартира на окраине Москвы, полуразвалившаяся дача с заросшим садом, масса бытовых неудобств, незнакомая работа, которую еще надо будет суметь найти, равнодушные бюрократы везде и повсюду... Но именно туда рвалась ее душа, там ждало ее что-то важное и истинное. Она не могла четко и рационально сформулировать причины своего порыва, но была уверена, что интуиция указывает ей верный путь, что только там она сможет снова обрести себя.
Перспектива оставить Пекин и уехать представилась вдруг Алле совершенно четко - и показалась ей столь ужасной, сколь и неминуемой. Ей стало горько и страшно, на глазах выступили слезы.
В этот момент солнце вдруг пробилось сквозь сизый сумрак неба, озарив ледяную гладь реки ярким светом. Серый лед сразу стал темно-синим с легкими бледными узорами, а небо будто превратилось в большой пергаментный абажур, наполненный мягким золотистым светом. Картина эта была столь радостной и неописуемо прекрасной, что у Аллы захватило дыхание. Как быстро может преобразиться все вокруг! В одно мгновение то, что казалось безнадежно унылым, вдруг может ожить и предстать удивительно прекрасным. Так стоит ли унывать?
Тут подул слабый ветер – был он нежным, как касание шелкового шарфа, теплым и одновременно приятно-прохладным, и нес в себе слабые, едва уловимые зеленые ароматы. Это были явные признаки весны, которая была уже не за горами. И во всей этой радости и бесконечной красоте невозможно было не узреть волю Божию, все творящую и все проникающую...
Алла как-то сразу успокоилась, и прежняя бодрость вернулась к ней. «Как бы там ни было, скоро придет весна, которую я еще успею здесь провести, - подумала она.- И я обязательно еще пройдусь по своим любимым улицам, загляну в квартал «Да-шань-цзы», где китайские художники устроили свой Монмартр, и повидаюсь со своими знакомыми, и выпью зеленого чая в Хоу-хае, любуясь на цветущие лотосы в вечернем мерцании огней... Я еще смогу прикоснуться ко всему, что я так полюбила в Китае, но что тем не менее продолжит здесь жить без меня».
КИТАЙСКИЙ БРАТ
- Слышь, я во вторник, двадцатого, в Пекин прилетаю. Оттуда – в Харбин, на выставку. А потом обратно – тоже через Пекин, двадцать пятого. Встреть меня тогда на обратном пути - я на денек у вас задержусь.
Голос Петра звучал как обычно, твердо и уверенно, и Таня, растерявшись от неожиданности, тут же согласилась: «Хорошо, встречу». Но повесив трубку и взглянув на календарь, вздохнула: двадцать пятое приходилось на субботу – пропадала редкая возможность побыть с семьей.
- Груздев звонил, - пояснила она мужу, присаживаясь рядом с ним на диван, - будет в Пекине в следующее воскресенье, просил встретить. – В ее голосе звучали извиняющиеся нотки, ей было неудобно перед мужем: ради постороннего человека придется оставить его с дочкой, как минимум, на полдня. А ведь собирались вместе в бассейн пойти.
- Это сослуживец твой бывший? – уточнил Олег, не отрываясь от телевизора.
- Ну да, из отдела регионального развития.
- Что-то я не припомню, чтобы ты была ему чем-то обязана. Всю дорогу только и слышал от тебя: Груздеву надо то, Груздев хочет се.
- Ну, человек он такой – деятельный, - улыбнулась Таня.
- Деятель он, а не деятельный, - проворчал Олег.
- Не откажешь же человеку, если он приезжает. Да может, к тому времени что-нибудь и изменится.
Но двадцать пятого утром Груздев, как и обещал, позвонил снова. И опять вел разговор напористо, как-то небрежно, свысока.
- Ты подъезжай минут через тридцать, - распорядился он. – Мы уже в Пекине, приземлились. Ждем тебя. Заедем сначала в гостиницу, а потом сразу на обед. Если не возражаешь, к нам еще один китаец присоединится из харбинского министерства, со мной прилетел, по -русски свободно говорит.
- Ну хорошо, - согласилась Таня, а про себя подумала: «Зачем китайца-то с собой тащить? Не поговоришь толком».
Через полчаса она на своем «Пежо» забрала Петра и его спутника Вана из аэропорта и доставила их в гостиницу. По дороге Петр успел рассказать ей вкратце о своей успешной миссии в Харбине, о выставке, городе и людях, о своих планах на сегодняшний день.
Слушая его, Таня с досадой отметила, что за полдня ей, по всей видимости, с дорогими гостями управиться не удастся. Планы у них оказались обширными: после обеда было намечено ехать смотреть Олимпийский стадион, парк Конфуция и делать закупки для Петиных родственников. Но что поделаешь? За границей действует твердое правило: раз ты тут оказался, будь гостеприимен и радушен!
Они прошлись вдоль улицы в поисках подходящего места для обеда и остановились на ресторане, выбранном Ваном. Ресторанчик оказался небольшим, чистым, уютным; расположившись за круглым столом, они заказали с добрую дюжину блюд из красочного меню. Таня почувствовала, как досада отпускает ее, ей вдруг сделалось весело, захотелось узнать побольше новостей.
Ван, к счастью, и впрямь совершенно свободно говорил по-русски, без малейшего акцента. Речь его пестрела такими словечками и оборотами, которые, казалось, мог употреблять только исконно русский человек. Да и внешность у него была какая-то неопределенная, не вполне китайская: глаза, конечно, узкие, голова – круглая, но нос – картошкой, скулы высокие, посмотришь со стороны – то ли чуваш, то ли мордва… Ван просил называть его русским именем – Ваня, и через пятнадцать минут беседы Таня и вовсе забыла, что с ними за столом сидит китаец, – все были свои: Петя, Ваня и Таня.
Петр делился своими впечатлениями о Китае. Он был тут впервые, и все удивляло его до крайности: и современные города, и шикарные автомобили, и отличные гостиницы, и чистые улицы. Зная Петра много лет, Таня даже недоумевала по поводу такой восторженности: Петр вообще-то был человеком сдержанным, скупым на эмоции и похвалы. Сама-то она уже привыкла к окружающему ее миру, но, видимо, китайский прогресс был и впрямь впечатляющ.
Рад был Петр и своему знакомству с Ваном. «Он мне за эти дни стал как брат, - поделился Петр, чокаясь с Ваном. – Помог кое в чем разобраться, столько всего рассказал, объяснил. Спасибо, брат!»
«Ваня» смущенно кивал, расспрашивал про жизнь в России и в свою очередь рассказывал про Харбин. Тане было интересно послушать его: она за два года проживания в Китае так и не успела еще побывать в Харбине – все только собиралась.
- Харбин – город необыкновенной красоты и истории, - рассказывал Ван. – Русские создали его, и он обрел неповторимый облик. Изысканный! Там просто невозможно не почувствовать ауру России. Вы, может, не поверите, но многие китайцы приезжают в Харбин лишь для того, чтобы сесть потом в такси и отмахать четыре часа до пограничной реки – Хэйлунцзян, Амур по- вашему, чтобы посмотреть с берега на Россию.
- А что там видно? – полюбопытствовала Таня.
- Да ничего, - рассмеялся Петр. – Степь да степь кругом. Наши даже строительство моста через Амур не могут столько лет согласовать!
- Но это неважно! – перебил его Ван. - Главное, что там – РОССИЯ!.. А интересно все-таки у нас с названиями получилось: с одной стороны Хэйлунцзян – «Черный дракон», а с другой – Хабаров – первопроходец, герой, русский богатырь. Прямо как из сказки какой-нибудь!
Помолчав немного, Ван тихо добавил заговорщическим голосом:
- А вы знаете, сколько народу живет в нашей провинции Хэйлунцзян? И сколько – в соседнем Хабаровском крае? – Он сделал многозначительную паузу и, вращая глазами, проговорил:
- То-то! Да китайцы давно уже перешли бы Амур, но многие видят, как по реке ходит Женщина в голубых одеждах и грозит им пальцем!
Таня и Петр переглянулись: что же получается, только Богородица нас и спасает?
Ван оказался очень разговорчивым, и пока они управлялись с куриным супом, жареным угрем и салатом из бамбуковых ростков со свининой, Ван не умолкал. Оказалось, что в Харбине живет много смешанных семей: китайцы с удовольствием женятся на русских женщинах. А те охотно выходят за них: китайцы – мужчины работящие, непьющие. Русских женщин они высоко ценят – за их красоту, верность и самоотверженность. «Вот бывает, заболеет муж, - рассказывал Ван, - серьезно болеет, долго. Ну, думаем, бросит его жена. Ан нет - ходит за ним, лечит, переживает. Хорошие очень русские женщины, сердобольные». Но вот дети в смешанных семьях родятся только китайские – желтолицые и узкоглазые.
- Говорят все, как правило, на двух языках, - рассказывал Ван. – На китайском и русском. Женщины с детьми то и дело в Россию ездят – родственников навещают, в церковь ходят.
«А ведь неспроста китайские власти у себя такие препоны православию ставят, - подумала вдруг Таня. - Мы ведь во многом похожи – разреши тут строить церкви, так они, глядишь, миллионами обращаться начнут. А если еще и по-русски говорить будут, то как вообще понять – кто свой, кто чужой? Где Ван, где Шойгу?» Таня призадумалась. Этот вопрос, впервые возникший в ее голове, как-то неожиданно озадачил ее. «Может, нам и незачем вовсе их бояться? Что с того, что их много, что они энергичны и успешны? Ведь они как братья нам. Вот, скажем, Ван мог бы быть моим братом, Ваней».
У Тани не было ни братьев, ни сестер, и хотя свою собственную семью – мужа и дочку - она очень любила, ей порой так не хватало родственного плеча рядом! В детстве она завидовала своим сверстникам, у которых были братья или сестры, а теперь осталось только сожаление, что она – одна. Но вот удивительно: Ван, хоть и был китайцем, сразу вызывал теплые чувства, располагал к себе, казался родным.
Они выпили еще по рюмочке сливового вина, и Таня почувствовала такое благодушие, что уже не хотелось уходить. Она решила - надо будет познакомить Вана с мужем и дочкой, ввести его в круг своих друзей. Но все же, чувствуя определенную неловкость от того, что оставила семью дома в выходной, Таня попросила своих собеседников простить ее и распрощалась с ними. Ван обещал помочь Петру завершить его дела и показать Пекин. Он дал Тане свою визитку – ее умилило, что и там его имя было указано и по-китайски, и по-русски.
Вернулась Таня домой в приподнятом настроении, так что это даже показалось Олегу подозрительным.
- Что, неужели Груздев столь замечательный прием закатил? – спросил он не без ревности.
- Да нет, просто посидели душевно. С ним еще китаец один был, очень приятный, из Харбина, рассказывал интересно. Я вас как-нибудь познакомлю.
- Ну-ну, - только и ответил Олег и посмотрел в окно, куда-то вдаль, но так пристально, будто увидел там что-то важное.
* * *
Прошло недели три с той встречи, и вот однажды Петр снова позвонил Тане из Москвы.
- Слышь, Тань, позвони Вану, - попросил он. – Что-то я отсюда дозвониться не могу. Он обещал кое-какие материалы выслать, напомни ему.
- Хорошо, напомню, - ответила Таня, подумав, что это будет хороший повод возобновить прерванное знакомство, – она давно уже собиралась сама позвонить Вану.
Достав его визитку, она набрала код Харбина, указанный номер и, услышав в трубке женский голос, попросила по-английски Вана. В трубке возникла пауза. Тогда Таня сказала то же самое по-русски и тут услышала неожиданный ответ: «Здэсь нэт такой», после чего в трубке послышались гудки. «Надо, наверное, Ваню спрашивать, если уж говорим по-русски», - догадалась Таня и снова набрала номер, тщательно сверяя набираемые цифры с визиткой. Но после соединения тот же женский голос, но уже с заметным раздражением, ответил: «Здэсь такой нэт».
Таня удивилась - что бы это значило? Скорее всего на другом конце отвечает какая-нибудь новая сотрудница, которая не понимает, что от нее хотят. «Попробую позвонить завтра», - решила Таня.
Но и на следующий день, когда к телефону подошел мужчина, ответ был тот же: ни Вана, ни Вани по этому телефону нет. «Это даже интересно», - подумала Таня и, поразмыслив, позвонила своему знакомому в российском консульстве в Харбине.
- Вить, - попросила она, - помоги человека найти из харбинского министерства экономики. Приезжал недавно с нашим командировочным, оставил визитку, а телефон не отвечает.
- А где они познакомились? – поинтересовался Виктор, после того как записал номер телефона.
- На выставке, в Харбине.
- На выставке… - задумался Виктор. – Ну, тут вообще-то много всяких жучков водится. Представляются госчиновниками, набирают визитки, всякие материалы, а потом приторговывают ими. Денег хоть твой знакомый ему не одалживал?
- Да вроде нет.
- Вы там, это, поосторожнее с незнакомыми людьми. Если что узнаю, перезвоню.
Таня дрожащей рукой положила трубку и так и осталась сидеть неподвижно, уставясь на вазу на столе.
- Петь, а ведь мы с тобой – полные идиоты, - произнесла она наконец.
Через несколько дней, так и не дождавшись ответа из Харбина, она перезвонила Петру, долго прикидывая перед этим, с чего начать разговор. Решила наконец сказать все сразу.
- Петь, - начала она, - похоже, что Ван – вовсе не Ван.
- Что ты имеешь в виду? – удивленно переспросил Петр.
-Ты как с ним познакомился?
- Ну, он подошел ко мне на выставке, представился начальником отдела в министерстве. Разговорились, он предложил свою помощь.
- А он у тебя что-нибудь просил?
- Материалы попросил. Дал я ему оставшиеся буклеты, диски. А что?
- А денег он у тебя не просил?
- Просил рубли взаймы, но у меня наличных не было. Да что все это значит?
- А то, что жулик скорее всего твой Ван, вот что. Мелкий жулик.
В трубке установилось долгое молчание. Таня почувствовала, как горят у нее щеки – так неудобно было ей за Петра: это ж надо так лохануться! Взрослый человек, ответственный работник!..
- В конце концов, ничего страшного не случилось, - резюмировал Петр дрогнувшим голосом. – Никаких особых материалов я ему не передал – все это при желании можно найти в Интернете. Денег он от меня тоже не получил. А я в течение двух дней пользовался услугами бесплатного гида.
- Да, легко отделался, можно сказать, - охотно поддержала Таня.
- Впредь будем умнее, - заключил Петр уже вполне уверенно и твердо.
- Да. Ну а ты… если соберешься еще приехать, звони.
Положив трубку, Таня почувствовала невероятное облегчение: будто гора свалилась с плеч. Петра жалко, конечно: некрасивая история вышла. Пусть бы он еще, что ли, приехал, пообщались бы нормально. В конце концов, ей вовсе не трудно уделить приезжему человеку время, оказать внимание, чем-то помочь. Да и не такой уж он и зануда… А вот насчет китайских братьев обольщаться, пожалуй, не стоит.
НЕФРИТОВЫЙ ПОНИ
Сергей Петрович Трошин, специалист по оптоволоконной связи, прикомандированный своей компанией к китайскому филиалу в Пекине, вот уже второй месяц пребывал в глубоком раздумье по поводу предстоящего важного дела. Неумолимо приближалось его сорока-пятилетие, а он все никак не мог решить, где и с кем отпраздновать это событие. За тот год без малого, что он провел в Китае, у него появилось много новых знакомых. В основном это были товарищи по работе – и свои, русские, и китайцы, и даже немцы, работавшие в компании на высших управляющих должностях. Отношения с коллегами у него сложились хорошие, ровные, чему Сергей Петрович был несказанно рад: он, будучи по натуре человеком мягким и покладистым, полагал, что здоровая корпоративная атмосфера – обстоятельство чрезвычайно важное для любой структуры и работающих в ней людей, а уж в чужой стране - просто необходимое как воздух. Руководство компании устраивало время от времени для своих сотрудников совместные выезды на природу, спортивные состязания, и это было для Сергея Петровича очень кстати: не надо самому искать, чем занять свободное время, – одинокому человеку в незнакомой стране это было непросто.
Но вот приближался день его рождения, своего рода юбилей, и Сергей Петрович все больше впадал в растерянность – что же ему предпринять? Кое-кто из коллег уже начал задавать наводящие вопросы, подкалывать его, но он все отмалчивался, отшучивался, будучи не в состоянии принять окончательное решение. То он хотел позвать в ресторан весь свой отдел, да еще, пожалуй, управляющего Бернара, то картина рисовалась ему в том же составе, но без Бернара (так будет проще), то в числе гостей он видел и своих китайских коллег, то решал ограничиться узкой русской компанией… Пригласить их с женами в ресторан или устроить фуршет на работе? Фуршет, конечно, легче, как, например, отмечал недавно свой день рождения Марк, но все же это не по-русски, ни то ни се…
Придя как-то после работы домой, поужинав на скорую руку и покормив красных маленьких рыбок в аквариуме, Сергей Петрович расположился с газетами и журналами на диване и настроился на безмятежный лад. Все было как обычно – собственно, именно так и заканчивался, как правило, каждый его день: Трошин был нелюдимом и предпочитал проводить вечера дома за чтением прессы и просмотром местных телеканалов, вещавших на английском языке, – он находил их, в отличие от российского телевидения, умиротворяющими и интересными. Это тихое вечернее время стало для него своего рода «крепостью»: редко кто мог побеспокоить его звонком или неожиданным визитом, и он чувствовал себя в полной безопасности, наедине со своей свободой. Трошин никогда не понимал тех, кто жаловался, будто мужчине трудно жить одному вдали от дома. Все дело в привычке: если ты сам выбрал одинокий образ жизни, то тебе будет неплохо везде, вне зависимости от страны. Лично Сергей Петрович никаких неудобств от своего положения не испытывал. Вот и сейчас он устроился среди мягких подушек, пододвинул к себе журнальный столик и поставил на него чашку крепкого кофе – это тоже входило в вечерний ритуал, никак не сказываясь, впрочем, на его сне. Но в этот раз, развернув газету, Сергей Петрович не стал сразу выискивать, как обычно, броские заголовки, а повертев, отложил в сторону и задумался. Внезапно его царапнула мысль, насколько тщетна и суетна его жизнь – заголовки, новости, оптоволоконная связь… Изо дня в день одно и то же: мелкий мутный поток. И тут же вспомнилось, что вот уже скоро – сорок пять. Впервые эта дата показалась ему неприятной и даже угрожающей – сорок пять! До этого времени он относился к своему возрасту совершенно безразлично, будто годы прибавлялись не у него, а у кого-то другого, и вот теперь, будто впервые, он осознал, что жизнь-то, по средним меркам, прожита уже больше чем наполовину…
Собственно, причин для паники не было, и Сергей Петрович решил, что волноваться пока еще рано, однако почувствовал какое-то внутреннее неудобство – будто заноза вошла ему в душу. Вопрос: «Зачем живу?», и ранее периодически встававший перед ним, замаячил снова, но ответ у Трошина имелся: «Раз Господь призвал в эту жизнь, значит, есть смысл. Что тут умничать? Живи, не делай зла - когда-нибудь, может, тебе и большее откроется». Так он, собственно, и жил. Но теперь ему захотелось проникнуть глубже, убедиться, что живет он как надо, что его оптоволоконная стезя и есть та самая нива, на которой он должен трудиться, отдавая ей большую часть своего времени. А вдруг он заблуждается? Сергей Петрович вспомнил своего брата Митьку – он и его семья были единственными родственниками, оставшимися после смерти родителей. Митька жил совсем по-другому, нежели его деловой, целеустремленный брат: для него центром вселенной была семья – жена Катя и сын Пашка, а все остальное к этому прилагалось. Семья была дружной, много времени они проводили вместе, никогда серьезно не ссорились. Пашке шел шестнадцатый год, он собирался поступать в университет на мехмат, и отец поддерживал его в этом немодном выборе. Сергей Петрович всегда относился к своему не слишком преуспевающему в жизни младшему брату немного снисходительно, а тут вдруг интуитивно почувствовал, что тот живет, пожалуй, более… - он не мог до конца сформулировать – более правильно, что ли. «А у меня – фальшь», - с горечью подумал он.
И тут же ему захотелось как-то изменить свою жизнь, расчистить ее, проветрить, привнести в нее что-то новое и истинное. Он опять вспомнил про свой день рождения, и все его предварительные размышления показались ему теперь смешными и глупыми. Какой ресторан с китайцами? Какой фуршет с менеджерами? Ничего ему не нужно, и он вправе поступать как хочет.
* * *
Декабрьским утром в день своего рождения, пришедшийся на выходной, Сергей Петрович проснулся с чувством светлой легкости на душе. Слава богу, никуда не надо спешить, суетиться: у него хватило воли отказаться от всевозможных сборищ ради того, чтобы провести этот день так, как ему хотелось. До последнего момента он не знал, что именно будет делать, но сейчас, приняв душ и выпив кофе, вдруг решил, что пойдет гулять по старому Пекину.
День выдался хмурый, небо было покрыто тяжелыми низкими тучами, но это не помешало Трошину отправиться в дальний путь. Проходя по серым хутунам сквозь дышащие многовековой историей кварталы, он все более погружался в глубокую старину, которую раньше замечал лишь мельком, со стороны. Оказалось, что это чрезвычайно занятно – бродить по узким улочкам, сохраняющим свой неповторимый облик на протяжении веков, простаивать подолгу в антикварных магазинах, рассматривая диковинную утварь и беседуя с любезными эрудитами-продавцами. Он не был знатоком китайского искусства, но тут ему вдруг показалось, что это могло бы стать для него увлекательным занятием, даже если рассматривать его просто как хобби. Сергей Петрович с удовольствием исследовал хутуны с их тайными закоулками, полными несметных сокровищ, и чувствовал себя совершенно счастливым. Он был теперь не просто ординарным иностранцем – лаоваем, инженером средней руки, а человеком особенным, с редкими (пусть и только что приобретенными) знаниями в области искусства и истории древней страны.
Заходя в антикварные магазины, он бросал порой взгляд в старые, покрытые тусклой ржавчиной зеркала и видел в них интересного, представительного мужчину, который органично вписывался в окружающую обстановку, - даже некоторая полнота, так стеснявшая его на спортивных площадках, казалась тут вполне уместным атрибутом спокойствия и солидности. Словом, Трошин чувствовал себя в своей тарелке.
В его планы не входило в этот раз делать какие-либо покупки: он задумывал свой поход в старый город просто как экскурсию, однако увидев вдруг на полке очередного магазина одиноко стоящего нефритового пони, Трошин тотчас очаровался им и решил, что купит: таким симпатичным и чем-то похожим на него самого показался ему этот немного грустный, задумчивый пони. Трошин бережно взял в руки фигурку, искусно сделанную из гладкого светло-зеленого камня, и ему почудилось, что он приобрел истинное сокровище из раскопок императорских холмов! «Вот, замечательная находка – памятная, в день рождения! На счастье!» - подумал он. Получалось, что волей случая он в этот день не остался без подарка.
Выйдя со своей покупкой на улицу и не пройдя еще и нескольких шагов, Сергей Петрович застыл в изумлении: с неба мягкими крупными хлопьями неожиданно посыпал снег – первый в этом году! Воздух сразу наполнился холодной, бодрящей свежестью, что-то невидимое пришло в движение - будто сказочные белые птицы из далеких стран принесли на своих крыльях волнующие, необычные новости. Улочка преобразилась, побелела и стала похожа на картинку, написанную тушью. Продавцы высыпали на улицу из своих лавок и, смешавшись с прохожими, радостно галдели, толкались, пытаясь ловить плавно падающие снежинки руками и ртом. Началось всеобщее безудержное ликование, которое захватило и Трошина. Он, пританцовывая и раскачиваясь из стороны в сторону, улыбался окружающим, строил веселые гримасы и чувствовал себя десятилетним мальчишкой. Снежное представление, устроенное конечно же в его честь, продолжалось минут десять и закончилось так же внезапно, как и началось. Продавцы вернулись в свои лавки, а запыхавшийся, счастливый Трошин продолжил путь по мокрой мостовой, стараясь обходить маленькие островки быстро исчезающего снега.
Еще несколько часов бродил он безо всякой определенной цели по старым кварталам, проникаясь красотой и неповторимой магией древнего города. Когда же наконец, почти уже падая от усталости, выбрался из хутунов и решил где-нибудь остановиться перекусить, то вдруг обнаружил, что за весь день не получил ни одного поздравления! Неужели никто не вспомнил о нем? Вот те раз! Настроение его сразу испортилось, вся китайская старина померкла, отступила на задний план под натиском нахлынувшего чувства горького одиночества. «Никому я не нужен! Совсем один! – с грустью подумал он. – Но что же Митька, мерзавец?! Уж этот-то должен был вспомнить! Хороши родственнички, ничего не скажешь!» Он был раздосадован и обижен, однако, поразмыслив, решил, что рано еще горевать: с учетом разницы во времени с Питером – там была еще середина дня – поздравления вполне могли еще поступить.
Наступил вечер, а Трошин все еще кружил по Пекину, заходил то в один, то в другой ресторанчик, оттягивая возвращение в свой дом, пугавший его сегодня своей пустотой. Он смотрел на веселых завсегдатаев баров, а в сердце все росло недоумение и беспокойство по поводу молчания брата. «Уж не случилось ли с ним чего? – с тревогой подумал он. – Ведь если что, Катя и Пашка и дозвониться-то, пожалуй, ему сами в Пекин не смогут – телефона не найдут».
Трошин вернулся домой около полуночи, так и не дождавшись звонка от родных, раздираемый чувствами обиды, тревоги и волнения. Несколько раз он порывался позвонить Мите сам, но каждый раз останавливался: а что, если про него просто забыли? Вот будет нелепость: поставит в неловкое положение и себя, и брата. Он решил подождать до следующего дня, чтобы все прояснить.
За всеми этими волнениями Трошин даже позабыл про купленного в городе пони. Но вспомнив, достал из кармана пальто маленький сверток и, бережно развернув его, еще раз по достоинству оценил изящество своего приобретения. Пони был установлен им в стеллаже, на полке военной истории, где украсил собой полосу тусклых корешков солидных томов. Перед тем как закрыть стеклянную дверцу, Трошин взглянул еще раз на пони, провел ладонью по его гладкой холке и сказал с грустью: «Как видишь, никто не помнит про нас». Пони понимающе смотрел на него, и от этого Трошину стало немного легче.
Ночью, ворочаясь в постели с боку на бок, Сергей Петрович в конце концов совсем разволновался из-за брата. Ему вспомнилось, что именно в эти дни Митька с Пашей собирались на зимнюю рыбалку – а ведь это так опасно! Столько случаев на Ладоге каждый год! И только тут он вдруг ясно почувствовал, как много значат для него брат и племянник и какой немыслимой, невосполнимой стала бы для него их утрата. При этой мысли кровь ударила ему в голову, и его обдало жаром. Он готов был простить им любую забывчивость и обиду – лишь бы с ними ничего не случилось!
Придя на следующий день на работу, Трошин обнаружил на своем столе пышный букет хризантем и забавную открытку с поздравлениями от коллектива. За соседним столом, прячась за букетом и поглядывая изредка украдкой на Трошина, разбирала почту секретарь Валя, которая первая и поздравила его с минувшим днем рождения, трогательно путаясь в пожеланиях. А она, в общем-то, милая, неожиданно для себя отметил Трошин. Раньше он этого почему-то не замечал.
Не успел он просмотреть бумаги на своем столе, как зазвонил телефон, и сердце его запрыгало в груди, как сумасшедший заяц, когда он услышал в трубке такой невероятно родной голос Митьки.
- Старик! – зычно кричал тот. - С прошедшим тебя! Прости, не дозвонились вчера: приехали с рыбалки поздно, клев классный был. Катя с Пашкой тебе приветы шлют! Ты как там вообще-то? Возвращаться не собираешься? Давай, соскучились уже!
Трошин радостно благодарил, переспрашивал, слушал и не мог наслушаться родного голоса брата. Солнце, пробившись сквозь сизые тучи, вспыхнуло на хмуром небе ярким островом и озарило комнату розовым светом. Трошин почувствовал, как замирает от радости его душа, будто наполняясь медовым нектаром. Различные люди, даты, события, вещи, хаотично вращавшиеся вокруг него во вселенной до сего момента, вдруг обрели свои места, сложились в гармоничную картину, и уже не оставалось более сомнения в том, что жизнь все же – замечательная штука!
АЛАЯ РОЗА ВЭН ЛИ
Ресторан «Белая луна» располагался в самом центре района Хоу-хай – месте, ставшем в последние годы чрезвычайно популярном и среди пекинцев, и среди приезжих. Вид со второго этажа открывался чудесный – на переулок старого города, заполненный живописными торговыми рядами, да и еда тут была отменной. Вэн Ли уже не раз захаживал в «Белую луну» прежде, и вот теперь решил пригласить сюда Дину, чтобы потом, после ужина, прогуляться с ней по живописному кварталу.
Они сидели друг напротив друга за небольшим деревянным столиком в одной из ниш, дающих возможность относительного уединения в шумном месте. Профессиональным взглядом художника он украдкой посматривал на свою спутницу – изящная молодая женщина с темными, гладкими волосами, спадающими до плеч, доставала палочками (весьма искусно для иностранки) спелые виноградины из вазочки, стоявшей на столе. Ее бледное, гладкое, словно фарфоровое, лицо было, как обычно, спокойным, но стоило ей поднять глаза, как у него перехватывало дыхание от ее проницательного, немного лукавого взгляда. Какие же огромные и выразительные глаза у этих русских! Он заметил это еще давно, в художественной школе, когда изучал работы русских реалистов. Но эта женщина, с которой его недавно свела судьба, открывала для него какие-то новые, совершенно неведомые ему пласты. Сколько непостижимо-загадочного таит в себе ее взгляд! Чем дольше они встречались, тем больше он отчаивался узнать ее – и тем сильнее она притягивала его.
Ужин близился к завершению. Дина, как обычно, почти ничего не ела – так, пригубила слегка: за год своего пребывания в Китае она так и не привыкла к местной пище. Но Вэн Ли, казалось, никогда этого не замечал: заказывал много, скользя пальцем по меню и зачитывая названия блюд, о которых она и понятия не имела. В результате весь стол оказывался заставленным множеством пиал и тарелок – сам Вэн Ли с удовольствием принимался за еду, а Дина обычно клала себе лишь небольшие порции незнакомых блюд и фрукты. Потом она неизменно благодарила Вэн Ли за прекрасную трапезу, и они шли куда-нибудь гулять.
* * *
Они познакомились несколько месяцев назад. Как-то, просматривая у себя в издательстве рекламные буклеты, Дина наткнулась на несколько цветных репродукций неизвестного ей современного художника – и больше ни о чем уже не могла думать в тот день. Ей пришлось перенести запланированные встречи, отложить статью, над которой она работала; почти весь день она провела одна, разглядывая цветные репродукции и перечитывая снова и снова краткую заметку о художнике. Она была потрясена увиденным, при взгляде на эти картины неожиданно почувствовала и в себе нечто неведомое - словно вулкан, давно спавший в ней, начал внезапно пробуждаться. Наверное, именно так и должен гениальный художник воздействовать на зрителя, но с ней это происходило впервые. То, что этот художник был гений, у нее не вызывало сомнений - удивительно было то, что она до сих пор ничего не слышала о нем. Да, она не была специалистом в области китайской живописи, но все же как можно было пропустить это имя?! На репродукциях картин из серии, озаглавленной «Восточный бриз», были изображены молодые женщины – вернее, это были образы женщин, но они не имели ничего общего с теми представительницами рода человеческого, которых мы видим ежедневно на улице, в транспорте, в магазинах и офисах. Женщины на картинах были подобны прозрачным нимфам, но в то же время живыми, изящными, изысканными, каждая – со своим особенным характером, угадывающимся в неповторимом взгляде, позе, окружающем интерьере. Многочисленные детали были столь удивительны и выписаны столь тщательно, что казалось, будучи увеличенными, могли составить отдельные шедевры.
Художником оказался тридцативосьмилетний пекинец Вэн Ли – больше никакой толковой информации из прилагаемой статьи почерпнуть было невозможно.
Через пару дней, окончательно убедившись в том, что Вэн Ли со своими картинами бесповоротно вошел в ее жизнь, она позвонила издателю рекламного буклета, оказавшемуся ее знакомым и, придав своему голосу возможно равнодушный тон, спросила номер телефона Вен Ли – якобы для организаторов его выставки. Через пару минут она с волнением смотрела на листок с длинной чередой цифр, бегущих, словно каменная дорожка, к неизвестной цели.
Еще через несколько дней она, собравшись с духом, позвонила ему – с одной целью: увидеть воочию его картины, как можно больше картин. Это было необходимо ей как солнечный свет, как воздух. В то же время она опасалась, что когда попадет в его галерею (где же он все-таки выставляется?), то будет просто сломлена мощной волной энергии, которая обрушится на нее. Если уж простые репродукции так поразили ее, то чего ожидать от встречи с оригиналами? Дух захватывало от одной мысли о том, что она сможет увидеть эти шедевры в подлиннике, во всей невероятной палитре света, красок и оттенков!
Но какой он, этот Вэн Ли? Не окажется ли он заносчивым снобом, избалованным вниманием публики? Так или иначе, что она теряла? Ее интересовали картины, а не художник. Надо просто позвонить. Она набрала номер и как можно спокойнее попросила Вэн Ли. По первым же услышанным словам, вернее, по мягкому, глубокому тембру его голоса Дина поняла, что Вен Ли неотделим от своих картин, что он - часть созданного им мира, загадочного, тонкого и чудесного.
* * *
Они встретились через пару дней в кафе. Вэн Ли оказался высоким, статным, с гладкими, зачесанными назад волосами и типичными для китайцев чертами – узким разрезом глаз, не позволяющим толком разглядеть их выражения, и полными, как бы немного припухшими губами. Движения его были неторопливы, речь – спокойной, и в целом он производил впечатление приятного, ухоженного, уверенного в себе интеллигента.
Дина отметила деликатность, с которой вел себя Вэн Ли. Он трогательно ухаживал за ней, просто и увлекательно рассказывал о себе, о своих занятиях, семье. Он был женат, у него была маленькая дочка и престарелые родители, жившие отдельно. Вэн Ли расспрашивал Дину, как она оказалась в Пекине, чем занимается, нравится ли ей Китай. Общение шло легко, у обоих сразу возникло ощущение давнего доброго и нежного знакомства – оно было похоже на китайскую фарфоровую вазу – хрупкую и прекрасную, требующую бережного обращения.
Через какое-то время Вэн Ли пригласил Дину в свою студию посмотреть картины. Как выяснилось, он не выставлялся в пекинских галереях: картины его быль столь популярны в Китае и за рубежом, что уходили «с колес», будучи едва законченными (а иногда и незавершенными, как со смехом заметил Вэн Ли). Поэтому все, что он сможет продемонстрировать Дине в своей студии, предупредил Вен Ли, это картины, над которыми он работает в настоящее время, а также те, которые еще не успели забрать покупатели. Кроме того, в студии находится еще несколько картин, с которыми он просто не желает расставаться.
Предстоящее посещение студии было для Дины и интересным, и волнующим. С тех пор как они познакомились с Вэн Ли, не проходило дня, чтобы Дина не подумала о нем. Этот китайский художник занимал ее мысли гораздо больше, чем ей хотелось бы. Да и не только мысли. Встреча с ним перевернула ее жизнь: наполнила цветом, открыла новое измерение. Сколько красоты, оказывается, вокруг, как глубоки отношения между людьми, как бездонна тайна каждой личности! Она чувствовала себя словно змея, сбросившая старую кожу: так много изменилось в ней за это время. Вэн Ли оказался не только потрясающим художником, но и удивительным человеком. Мягкость, чуткость, жертвенность сочетались в нем с алмазной твердостью, когда дело касалось принципов художественного мастерства, – здесь он не мог поступиться и малостью, компромиссов быть не могло. Вэн Ли казался Дине будто сотворенным из какой-то особой породы – неделимой правды, все в нем было истинно, она доверяла ему и восхищалась им. Но как же поблекли на его фоне ее прежние знакомые! Теперь они казались ей тусклыми, примитивными, неинтересными, ей не о чем было с ними говорить. Ее приятели обижались, не понимая причин ее изменившегося поведения. Но что она могла им сказать? Она и не пыталась ничего объяснять.
При мысли о том, что она окажется в студии Вэн Ли, Дину охватила легкая дрожь: они еще ни разу не были где-либо наедине. Как он поведет себя? Ей вспомнился взгляд Вэн Ли, который порой, словно разгорающийся уголь, вспыхивал в щелках его глаз, его резко бледнеющее временами лицо, паузы, неожиданно возникающие в его речи. Он казался ей одновременно и близким, и непонятным, однако его притяжение было непреодолимо. Пробуждение спящей лавы, которое она уже однажды почувствовала при взгляде на его картины, опять дало о себе знать. Куда заведет ее эта дорожка? Где надо остановиться?
* * *
Студия Вэн Ли располагалась в обыкновенной квартире многоэтажного дома на севере Пекина. Здесь он проводил почти ежедневно большую часть своего времени – с раннего утра до тех пор, пока солнце не начинало слабеть, а глаза – напрягаться от надвигающихся сумерек. Он работал практически без перерывов – только пил временами воду. Такой ритм работы давно вошел у него в привычку – с тех пор как он еще в молодости заметил, что после сытной еды исчезает волшебство наносимых красок и тонкость линий. Но он и не страдал от такого режима: работа захватывала его, заставляя забыть обо всем на свете, уносила в другое измерение, где он свободно и легко парил, перенося на бумагу увиденное. Надо было торопиться: ему уже стукнуло тридцать восемь… Еще немного, и пойдет пятый десяток. Пик жизни пройден! Постепенно твердость руки начнет неизбежно ослабевать... А что он успел? Да, пользуется известностью, картины его хорошо продаются, принося доход, позволяющий достойно содержать семью. Но вот, он закончил свои ставшие сразу же известными циклы - «Восточный бриз» и «Тибет», и вдруг почувствовал внутри какую-то пустоту, неведомую ему ранее. Он передумал и перепробовал множество новых тем, но ни одна из них не была удачной, не могла сравниться по своей силе с тем, что он делал раньше. Тогда он решил, что настало, видимо, время сделать паузу – ведь и поле не может родить до бесконечности, не имея отдыха. Стал много читать, встречаться с людьми, ходить на концерты – в надежде уловить новые сюжеты для своих картин. Но время шло, а вдохновение не приходило. Источник финансовых поступлений стал потихоньку иссякать, и в прямой зависимости от этого росло раздражение жены: сложившийся образ жизни требовал постоянного поддержания: дочку надо было устраивать в престижную школу, оплачивать автомобильные страховки, аренду дома, фитнес-клуб для жены и медицинские счета престарелых родителей... Иногда весь этот ворох житейских проблем наваливался на него с такой силой, что, казалось, уже не выбраться из него, не жить более вдали от суеты, в своем волшебном мире, как это было раньше. В такие минуты из него рвался немой крик, он был близок к отчаянию, не знал, как жить дальше.
Пытаясь привнести в свое творчество новое дыхание, он начал писать большую картину – «Истоки», сюжет которой уже много лет держал в голове. На картине будут изображены его прадед, шанхайский предприниматель, с женой и маленькой дочкой. Картина должна была вместить и передать весь успех и трагедию этой семьи и многих других семей той переломной эпохи - блеск, боль, любовь и лицемерие, связанность и отчужденность, достаток и ограниченность. Он писал эту картину целый год, уничтожая раз за разом наброски и начиная все заново. В результате он так сжился с этой картиной, что чувствовал себя словно в кругу этой семьи, не будучи в состоянии оценить ее со стороны.
И вот, он решился вынести эту картину на суд Дины. С тех пор как они познакомились, ничье суждение не интересовало его больше, нежели ее. Эта миниатюрная женщина с острым проницательным взглядом и нежными губами, напоминающими алые лепестки роз, будто видела его насквозь, могла понять и уравновесить бушующие в нем сомнения и страсти. Во время их встреч его горечь и неуверенность исчезали. И хотя внешне их общение обычно выглядело как спокойная, немногословная беседа, он черпал из нее силы как из глубокого чистого колодца с живой водой. Дина оставалась для него таинственной иностранкой, человеком из другого, непостижимого мира, но именно она была необходима ему, и она даже не подозревала, насколько…
Войдя в студию следом за Вэн Ли, Дина остановилась у входа и огляделась. Никакой мебели, кроме огромного стола у окна. По стенам развешаны ряды картин – она увидела и те, которые так поразили ее впервые на репродукциях, – воздушные женщины из серии «Восточный бриз»! Она останавливалась у каждой картины и подолгу рассматривала их. Насколько же они были прекрасны! Сердце ее билось как птица, чувство щемящей неги разливалось по всему телу, хотелось прикоснуться к этим образам, поймать их взгляд, войти в их круг. Дина была так захвачена увиденным, что даже забыла о присутствии Вэн Ли, а он, отойдя чуть в сторону, внимательно наблюдал за ней.
- А это – моя последняя работа, - сказал он чуть дрогнувшим голосом, указывая на большое полотно, установленное в углу комнаты, – «Истоки».
Дина подошла ближе и почувствовала нечто близкое к недоумению. На картине были изображены три человека, показавшиеся ей похожими на манекенов. Должно быть, они изображали семью. Муж, судя по всему, состоятельный человек, одетый в серый стильный френч, стоял, облокотившись на спинку стула. Его лицо в круглых очках в металлической оправе выражало жесткую властность. Элегантная красивая женщина, сидящая на стуле, во взгляде которой нельзя было прочесть ничего, кроме равнодушия, отрешенно смотрела в сторону. Рядом стояла девочка лет восьми с ярким попугаем на плече. Из всех персонажей живым казался только попугай. Люди были написаны мастерски, но при этом казались неживыми, ничто не связывало их, и от всей картины веяло невыразимой тоской. Дина продолжала стоять в нерешительности, хотя ей хотелось поскорее отвернуться и отойти.
- Почему они все такие холодные – как лед? – наконец спросила она.
- Потому, что когда они были вместе, их сердца начинали остывать, - ответил Вен Ли. – Но так было не всегда. Любовь нуждается… в деликатности.
Он не мог объяснить ей словами всей трагедии, не имеющей границ. Вен Ли взглянул на Дину и вдруг почувствовал, как ему передалось ее смятение, которое она тщетно пыталась скрыть. Сердце его сжалось.
- Покажи еще что-нибудь, из Тибета, - попросила Дина.
Вэн Ли передвинул несколько рулонов на большом столе и, вытащив один, вышел в центр комнаты и раскатал его на полу. Чтобы удержать края, ему пришлось закрепить их камнями для растирки красок. Дина присела на пол рядом с ним и, взглянув на картину, почувствовала, как прежняя радость возвращается к ней. Гурьба тибетцев – веселых женщин в ярких платках, мужчин в тяжелых тулупах и краснощеких детей - стремительно двигалась куда-то, сидя верхом на крепких, лоснящихся лошадях, в сопровождении собак и летящего сокола. Казалось, еще секунда – и можно будет услышать их шумный говор, цокот копыт, лай собак. Дина будто поднималась вместе с ними в крутую гору, чувствовала их усталость и возбуждение.
- Прекрасная картина! – сказала Дина, откинувшись к стене. – Не пишешь больше в этом стиле?
- Нет, - с грустью ответил Вэн Ли. – Тибет себя исчерпал. Такие люди там больше не живут. А фальшивить я не умею. Это значит, что надо искать другие оазисы правды… Тибетские картины хорошо продавались, особенно в Америке, - добавил он помолчав. - Я мог бы продолжать писать и продавать их каждую неделю, как это делают многие художники с удающимися им темами. Но если так работать, то вскоре превратишься в ремесленника… Я стал в последнее время мало писать, больше – размышлять, мне нужен новый стиль, новые темы. Но проблема в том, что если долго не держать в руках кисти, то теряется мастерство…
- Даже у таких талантов, как ты?
- У всех.
Они еще посидели молча, глядя на веселых людей, удаляющихся в горы Тибета, пока сгустившийся за окнами сумрак не начал стирать их силуэты. Потом встали и вышли на улицу.
* * *
Сейчас, выходя с Вэн Ли из «Белой луны», Дина вспомнила почему-то то посещение его студии – казалось, это было так давно, хотя прошло, наверное, чуть больше месяца.
Вэн Ли вывел ее вдоль озера в старую часть города, состоящую из узеньких серых улочек – хутунов. Дина никогда прежде не забредала сюда, и теперь ей казалось, будто сцены из странного, абсурдного спектакля разворачиваются перед ней. Если бы не уверенно вышагивающий рядом Вэн Ли – Дина едва доставала ему до плеча, – она чувствовала бы себя здесь не слишком уютно. Какие-то древние старики в цветных френчах играли в ма-цзян, расположившись на сломанных ящиках, грязные дети выглядывали, смеясь, из-за металлических красных ворот и снова прятались в глубине пыльного двора, худая женщина проехала мимо на тарахтящем трехколесном «тук-туке», в коляске которого сидела старуха с петухом в руках. Но постепенно окружающие картины стали казаться Дине милыми, забавными, и было так радостно идти по этим улочкам рядом с Вэн Ли!
- Я вырос здесь, - сказал Вэн Ли. Раньше этот старый район хутунов был гораздо больше, а сейчас осталось лишь несколько кварталов. Смотри-ка, - со смехом обратился он к Дине, слегка дотронувшись до ее обнаженного плеча.
Дина обернулась и увидела в пролете открытой двери крошечного домика, похожего на коробку, спящего человека, голова которого смешно торчала из-за занавески, в то время как остальная часть тела скрывалась в другой «комнате».
- Люди живут здесь веками, ничего не меняя в своем укладе, - заметил Вэн Ли. – Они всем довольны, так же как были довольны их предки, и не хотят переезжать в новостройки: считают, что там они лишатся самого важного – своих корней, социума. Здесь ведь все знают друг друга – не то что в больших домах.
Сделав круг по хутунам, они вернулись к озеру. Было уже довольно поздно, и повсюду – в многочисленных ресторанах, лодках и на изогнутых мостиках – зажглись цветные фонарики. Вэн Ли и Дина присели в одном из уличных баров на мягкие диваны, развернутые к воде. Играла музыка, оживленные толпы нарядных людей двигались мимо них в обе стороны, создавая настроение праздника и беззаботности. «И так каждый день, - подумала Дина, медленно потягивая ледяной махито. – Заговоренное место всеобщей радости».
Вэн Ли сидел рядом, вальяжно закинув ногу на ногу, со стаканом виски в руке. Горячий июльский ветер теребил его волосы, а в пальцах он все еще чувствовал волнующую дрожь, оставшуюся от прикосновения к ее коже – нежной и прохладной, как шелк.
К бару подошла девочка - разносчица цветов с огромной корзиной роз. «Цветы, цветы, купите цветы», - приговаривала она, протискиваясь между столиками. Вэн Ли подозвал ее и, окинув взглядом корзину, вытащил из центра алую розочку и протянул Дине. Она взяла цветок, с минуту покрутила его в руке и потом взглянула на Вен Ли.
- Разве Хоу-хай – не оазис правды? – спросила она. – Бездонный, прекрасный Хо-ухай – почему ты не пишешь его?
- В нем не было тебя, - произнес задумчиво Вэн Ли. – До сегодняшнего дня. - Он заглянул Дине в глаза, и сердце ее качнулось, как лодка от удара волны.
Сегодня она казалась ему особенно прекрасной – в красном, обтягивающем платье с глубоким вырезом, подчеркивающим маленькую крепкую грудь. Ему захотелось поднести к губам ее тонкую руку с темным агатовым браслетом, захлебнуться в терпком аромате ее кожи и волос.
Крошечная птичка слету села на их стол, что-то поклевала, быстро вертя головкой по сторонам, и также неожиданно вспорхнула и улетела. Каменная тропинка терялась в глубине платановой аллеи, тянущейся вдоль озера.
- Пойдем, мне пора, – сказала Дина.
Они прошлись до стоянки и взяли такси. Выходя у своего дома, она тихонько пожала ему руку, и он, прикрыв глаза, еще долго ощущал нежный аромат, создававший иллюзию ее присутствия.
Придя домой, Дина, не зажигая света, поставила розочку в высокую рюмку и задумалась, глядя в темноту летней ночи. Потом, лежа в постели без сна, долго смотрела в тусклую белизну потолка, все никак не решаясь завершить этот день. Почувствовав легкое жжение в безымянном пальце – видимо, уколола розовым шипом, – поднесла его ко рту и пососала ранку – и тотчас, словно электрический разряд прошел по ее телу, она изогнулась, быстро перевернулась на живот и, обхватив обеими руками подушку, зарылась лицом в гладкую прохладу шелка.
* * *
В течение последующих дней Дина не могла оторвать глаз от розы, которую подарил ей Вэн Ли. С ней происходило нечто необычное: маленькая розочка распускалась с каждым днем все больше и больше, раскрывая все новые сочные лепестки. Через неделю она уже больше напоминала огромный георгин, нежели розу. Дина переставила ее в керамическую вазочку: огромный распустившийся цветок того гляди мог опрокинуть тонкую рюмку. Еще через несколько дней роза как бы вывернулась наизнанку – нижние лепестки загнулись вниз, средние расположились вокруг широким веером, а в самом центре продолжал алеть еще не распустившийся тугой бутон. В цветке было столько сжатой экспрессии, будто он безмолвно о чем-то кричал. Роза была так прекрасна, что Дина в какой-то момент даже засомневалась: да уж живая ли она? Может, это какой-то очередной китайский фокус? Она рассмотрела цветок повнимательнее – нет, настоящий, сомнений нет. Когда через какое-то время Дина увидела на столе первый опавший лепесток, ей даже полегчало: никакой мистики, законы природы соблюдены, просто попалась такая замечательная роза. Она не стала дожидаться, пока та осыплется, медленно теряя свое очарование, – набрала полную ванну воды и побросала в нее лепестки, которые стали плавать в воде подобно алым лодочкам.
Лежа в ванной среди розовых лепестков, источающих тонкий аромат, она закрыла глаза – и ей представилось, что она – в летнем зеленом саду, окутанном благоуханием цветов Только что прошел дождь, маленькая птичка прыгает с ветки на ветку, стряхивая прозрачные капли. Как хорошо! И вдруг к ней подходит Вен Ли и взволнованно говорит: «Что делать?! Ты вывернула мне душу наизнанку!»
Дина очнулась и открыла глаза. «Не хватало еще уснуть в ванне!», - подумала она. Быстро встав, приняла душ и, закутавшись в мягкий махровый халат, вышла из ванной.
«Вывернула душу наизнанку» - эти почудившиеся ей слова Вэн Ли не давали Дине покоя. Уже несколько дней от него не было никаких вестей. Бывало, правда, и раньше, что он подолгу не давал о себе знать, будучи поглощен работой, но сейчас Дину неотступно томила какая-то необъяснимая тревога.
Через пару дней, не дождавшись его звонка, она позвонила ему сама – телефон не отвечал. При следующей попытке в трубке раздался уверенный женский голос.
- Можно попросить Вэн Ли? – спросила Дина, преодолев замешательство.
- Его нет, - резко ответила дама, и немного помолчав, спросила: - А вы, судя по всему, и есть та самая Дина?
- Судя по всему, да. – Ее сердце начинало раскачиваться, как качели.
- Муж рассказывал мне про вас. Русская знакомая, издатель. Так вот, вам не стоит больше звонить ему – вы отрицательно воздействуете на Вэн Ли. У него – нервное обострение, сопровождаемое депрессией, он в больнице. Я уверена, что это связано с вами: раньше за ним такого не наблюдалось.
- Может, скажете номер больницы?
- Нет.
- … Но он ждет меня.
- Нет.
Дина повесила трубку. Взяла сумку и вышла из дому. Куда идти? Она машинально шла по каким-то улицам, кварталам, сквозь толпы людей, мимо ресторанов и магазинов, парков и площадей. И во всем огромном многомиллионном городе не было ни места, ни человека, способного разделить ее боль.
Пошел дождь – сначала нехотя, как сквозь сито, он сеял на землю свои редкие капли, но потом, раззадорившись, перешел в настоящий ливень. Потоки воды лились со всех сторон. Дина продолжала свой путь – платье ее намокло, прилипло к телу, волосы повисли тяжелыми гладкими прядями, но на душе ей стало немного легче: казалось, будто плачущая природа сострадала ей, утешала, убеждала в том, что ничто еще не потеряно. Пока продолжается жизнь, ничто не потеряно.
ПРИЯТНЫЙ СОБЕСЕДНИК
Один мой знакомый, китайский художник Мин Гу, рассказывал как-то следующее:
- Однажды, находясь по делам в Сан-Франциско, я был приглашен в гости к моему американскому дилеру. Они с женой устраивали вечеринку - не помню точно, по какому поводу: то ли что-то удачно продали, то ли приобрели... Ожидалось много гостей – искусствоведов, бизнесменов, издателей, и хозяева готовились к предстоящему событию с большим энтузиазмом.
Я никогда прежде не бывал дома у моих американских знакомых, и первое, что почувствовал, получив приглашение, это то, что совершенно не хочу идти на эту вечеринку, и дело тут было не в американцах, а во мне самом - в моем замкнутом характере и неприязни ко всякого рода шумным собраниям. К тому же в то время я практически не говорил по-английски, что делало мое общение с иностранцами весьма проблематичным. Марк – так звали моего дилера – немного изъяснялся по-китайски и был практически единственным звеном, связывающим меня с окружающим миром во время моих приездов в Америку.
Тем не менее отказываться было неудобно: Марк уже много лет успешно продавал мои картины, и все это время нас связывали ровные деловые отношения, постепенно переросшие в доброе, хотя и поверхностное приятельство. За эти годы благосостояние мое значительно выросло, да и Марк заработал на моих картинах кругленькую сумму, однако я все еще продолжал себя чувствовать чуть ли не в долгу перед ним: видимо, в глубине души я четко осознавал, что своим успехом в Америке я обязан главным образом ему. Принять, однако, предложение Марка и провести целый вечер в компании незнакомых людей, говорящих на ином языке, представлялось мне страшным испытанием. Я чистосердечно поделился с Марком своими опасениями, но он уверенно возразил: «Да брось, старик, приходи! Выпьем, отдохнем! Твои картины пользуются спросом – людям будет интересно увидеть тебя».
Его слова усилили мои тягостные предчувствия, но отпираться далее было невозможно, и я скрепя сердце согласился.
Явившись в назначенный день по указанному адресу, я увидел на лужайке перед коттеджем накрытые столы и вокруг них - множество нарядных, раскрепощенных, шумно разговаривающих между собой людей. Все они были крупные, белые, величественные - словно неожиданно ожившие мраморные статуи. При виде этой жужжащей толпы мне стало не по себе, и у меня возникло желание быстро ретироваться. Но в этот миг Марк заметил меня и помахал рукой. Отступать было поздно.
Я приблизился с непринужденным видом, и Марк представил меня стоящим рядом господам:
- Грег, Стивен, - воскликнул он, обращаясь к ним с таким восторгом, с каким можно сообщать лишь о черезвычайно приятных вещах, - познакомьтесь: Мин Гу, тот самый, о котором я вам столько рассказывал!
- О-о ! – воскликнули разом Грег и Стивен, радостно протягивая мне руки.
Мы скрепили наше знакомство крепкими рукопожатиями, и Марк, решив, что его миссия радушного хозяина на этом закончена, перешел к другим гостям. Мы обменялись с Грегом и Стивеном визитками и еще раз раскланялись друг с другом. Стивен о чем-то спросил меня – в ответ я загадочно улыбнулся и многозначительно покачал головой. Пауза затягивалась. В этот момент я четко осознал, до чего же ненавижу все эти вечеринки!
Грег и Стивен продолжали с интересом разглядывать меня, хотя я был не в национальном костюме и мой вид не содержал ничего экзотического, – видимо, Марк действительно много чего успел порассказать обо мне.
- Шампанского? – предложил с улыбкой Стивен.
- О да! – охотно откликнулся я, стараясь хоть как-то поддержать общение.
К счастью, Грег и Стивен, видимо, давно знакомые между собой, были заняты в момент моего появления обсуждением какого-то важного дела – и через некоторое время вернулись к нему. Я стоял рядом с бокалом шампанского в руках, как бы присутствовуя при их беседе. Визитки, полученные от Грега и Сивена, мало что говорили мне об их личностях и компаниях, в которых они трудились. Но судя по их дорогим костюмам и уверенной манере держаться, я заключил, что они принадлежат к солидным деловым кругам, возможно, являются такими же дилерами, как и Марк. Мне стало невыразимо скучно. На улице, несмотря на вечернее время, было душно и жарко. Приличной еды не подавалось – фуршет на американский лад ограничивался мизерными канапе, орешками и разрезанными на тонкие дольки фруктами. Периодически я посматривал на часы, но время тянулось на удивление медленно, и даже по самым крайним меркам отбывать еще было рано.
Невольно прислушиваясь к беседе Грега и Стивена, я заметил одну интересную особенность: все их общение состояло из череды довольно длинных монологов – причем, когда один увлеченно что-то говорил, другой на время будто отключался и лишь покачивал монотонно головой, вставляя периодически: «Ай си» и «Риэлли?» .
«Да уж слушают ли они друг друга?» - подумал я в какой-то момент: у меня возникло впечатление, что во время высказываний одного мысли другого витали где-то далеко. Возможно, они и сами интуитивно чувствовали это, потому что периодически обращались ко мне за сочувственной поддержкой. В этом случае я принимал задумчивую позу и, подперев подбородок рукой, кивал головой, глядя в глаза «собеседника» и периодически вставляя задумчивое «Ай си» или удивленное «Риэлли?».
Разговор шел как по маслу, хотя излишне пояснять, что я не понимал ровным счетом ничего из этой беседы. Определенное оживление вносил регулярный разлив шампанского и прочих напитков, делавший наше общение еще более непринужденным. Мне даже стало постепенно казаться, что я начал различать отдельные слова или, по крайней мере, междометия.
В конце концов с наступлением сумерек я раскланялся со своими новыми знакомыми и хозяевами и поспешил к выходу, с гордостью осознавая, что ничего страшного не произошло и я благополучно продержался весь вечер на трех словах, не ударив в грязь лицом. «Пусть я и не был блестящим собеседником, но и не сморозил никакой глупости», - с облегчением думал я.
Придя домой, я смыл под душем всю шелуху и усталость прошедшего дня, выпил холодной воды и с удовольствием вытянулся на кушетке.
-----------------
Через пару дней, когда я работал в своей мастерской, мне позвонил Марк.
- Привет, старик! – как всегда, восторженно воскликнул он. – Как дела?
- О-кэй! – ответил я в американском стиле. – Спасибо тебе за вечеринку – было просто супер!
- Да что там, тебе спасибо, что зашел! - голос Марка звучал немного интригующе. – А что - это ты скромничал и скрывал от меня столько времени, что говоришь по-английски?
- ??
- Грег и Стивен нахваливают тебя в один голос, говорят, давно не встречали столь интересного и приятного собеседника!
- Правда?
- Истинная правда! Эти известные снобы просто в восторге от тебя! Буду теперь всегда приглашать тебя к нам, когда ты приезжаешь в Америку: ты способен украсить любое общество!
* * *
- Вот вам и секрет успешного общения, - заключил Мин Гу с улыбкой. – Самый приятный собеседник - это тот, кто умеет слушать... Или, по крайней мере, пытается, - поспешил добавить он, встретив мой удивленный взгляд.
СЕМЕЙНЫЙ СЕКРЕТ
А вот какую историю рассказал мне один наш китайский стажер.
Зима в тот год выдалась холодной, но бесснежной, поэтому все члены большого семейства Лю смогли вовремя и беспрепятственно прибыть к Новому году (пришедшемуся на конец января по лунному календарю) в свое родовое гнездо – старый дом в Хэгане, где ныне проживал постоянно лишь дедушка Лю со своей старшей дочерью.
В предыдущий год зима была более суровой и снега выпало столько, что хватило бы на несколько лет, включая соседние провинции. Это было настоящее бедствие: дороги засыпало, движение остановилось. Аэропорты и вокзалы не работали, залы ожидания были забиты до отказа – яблоку негде упасть. Но народ и не думал расходиться, а наоборот, все прибывал: никто и представить себе не мог, чтобы встретить Новый год вдали от отчего дома – это было бы самым ужасным обстоятельством, которое только можно вообразить! Врагу не пожелаешь! Для тех несчастных, кто в конце концов так и застрял в пути, власти организовали общественную встречу Нового года: накрывали круглые столы, где придется, старались как могли, но поскольку народа было – жуткие толпы, то угощение вышло весьма скудным, и еще более постными были лица этих горемык - можно себе представить, что творилось у них на душе!
Но не такими были тетушка и дядюшка Лю: они решили во что бы то ни стало добраться до дедушкиного дома и несколько дней шли по заснеженным железнодорожным путям, под метелью и ветром. Они рисковали превратиться по пути в два больших сугроба, но Небеса оказались милостивы к ним, так что в конце концов они, полуживые, добрели-таки до отчего дома – прибыли как раз вовремя.
На этот раз все было гораздо проще: самолеты летали, поезда ходили, машины ездили, так что никто не переживал, а если и волновался, то только предвкушая радостную встречу. Как известно, Новый год в Китае – это самый главный праздник, и все родственники, где бы они ни жили, собираются в эти дни в родном доме. Кто победнее, копит на эту поездку чуть ли не целый год и скорее будет голодать, чем откажется от нее. В этой традиции, как в зеркале, отражается сила китайских семейных связей: этих встреч ждут целый год и часто видят в них чуть ли не смысл жизни.
И вот все семейство собралось в старом доме дедушки Лю. Дом был действительно очень старым – гораздо старше самого дедушки. Теперь он, конечно, не производил того импозантного впечатления, как в прежние годы: стены местами пообсыпались, пол в комнатах потемнел, во дворе больше не росли экзотические деревья и кусты. Но все равно он был вполне пригоден для жилья, да если учесть и новые красные ворота с медными кольцами под головами драконов, то дом производил солидное впечатление. Внутренняя обстановка была скромной, но зато здесь всегда было чисто и уютно. Дочь дедушки, тетушка Фан, несмотря на свой преклонный возраст, тщательно следила за порядком: все время что-то скребла, чистила, мыла, прибирала – она любила, чтобы все вокруг радовало глаз, и не жалела для этого времени и сил. А уж перед Новым годом дом и вовсе сиял, как начищенный медный таз. К тому же красные фонари и длинные свитки с праздничными пожеланиями, развешанные по обе стороны дверей, создавали прекрасное настроение.
Дедушка Лю, лежа на теплом кане, был счастлив: столько родных людей собралось у него в доме! Даже племянник Юй, занятой бизнесмен, приехал из Гуанчжоу! Вообще дедушка Лю гордился и собой, и своим многочисленным семейством: такие все удались ладные, красивые, да и в жизни преуспели! Возьми хотя бы Вана – в школе учился средне, а стал ведущим инженером в строительной компании. Ма – учительница в школе, а Шу-фэнь работает в районной администрации. А до чего хороша стала Сю-хуа, его правнучка, – расцвела, точно цветок! Приехала со своим женихом, тоже красавцем. (Дедушка Лю не знал, что ныне девушки берут порой «женихов» напрокат на Новый год, чтобы не выглядеть старыми девами в глазах родственников.)
Скоро все соберутся у праздничного стола, начнут делиться впечатлениями и новостями. Всем будет что рассказать – а что же дедушка Лю? Неужели ему останется только сидеть и слушать, поглаживая свою длинную белую бороду? Он задумался. Никогда мужчины из рода Лю не страдали отсутствием оригинальности – все они были большие выдумщики, каждый привносил в семейную летопись что-то свое, особенное, что потом оставалось в семейных хрониках и передавалось из поколение в поколение. Дедушка Лю долго раздумывал, ворочаясь на кане, потом вдруг приподнялся на локте, хитро прищурился и довольно улыбнулся: нашел!
И вот наступил канун Нового года. Все семейство было в сборе. Женщины уже несколько дней подряд под руководством тетушки Фан занимались приготовлением праздничного стола: лепили пельмени, готовили соусы, резали овощи. Чад и пар, приятные ароматы окутывали весь дом, создавая праздничное настроение. Шли последние приготовления, и всем не терпелось уже сесть за стол. Как интересны и необычны эти предновогодние часы! Кажется, тайна окутывает все вокруг, старые мифы оживают, и время словно замирает на пороге неизвестности.
Мужчины, расположившись за низкими столиками, играли в ма-цзян, дети с визгом бегали по двору, где на ветру раскачивались большие и маленькие красные фонари с шелковой бахромой. Дедушка Лю сидел в большом старинном кресле и с удовольствием наблюдал в окно эту картину. Но вот наступило наконец время всем собраться у стола. Шумная, оживленная компания расселась по местам. Стол просто ломился от всевозможных яств. Домашняя лапша со свининой, утка, пельмени, редька в соевом соусе, груды яблок, жареная рыба под толстым слоем красного перца, тушеная капуста, рис, нежные стебли лотоса, праздничный пирог – замечательное было застолье!
Родственники давно не виделись, поэтому, с жадностью набросившись на еду, они не забывали и про разговоры: всем не терпелось узнать, как обстоят дела друг у друга и похвалиться своими успехами. Особенно хотелось высказаться тете Ши: ее пятилетняя дочурка уже могла говорить по-английски и получала в детском саду только самые лучшие оценки!
Когда первая волна разговоров улеглась и наступило временное затишье, дедушка Лю, сидевший во главе стола, сделал жест, предлагая послушать его. Надо сказать, что дедушка хоть и сидел во главе стола, но не был центром внимания – а ведь он нарядился в новый синий ватный халат, подаренный ему сыном! В предыдущие дни каждый, конечно, не раз заходил к нему, нахваливал его цветущий вид, говорил с ним о том о сем, но все это было будничное, повседневное. Теперь же дедушке как главе семьи хотелось особого внимания, и то, что родственники на время как бы забыли о нем, немного его огорчало: молодежь все же ныне не так вежлива и внимательна к старикам, как раньше.
И вот дедушка Лю откашлялся и произнес: «Родные мои! Как я рад снова видеть всех вас в нашем доме, который вы помните с детства! Давно ли вы бегали здесь детьми? И вот все уже взрослые, успешные люди. Да хранят вас и впредь Небеса, и пусть Новый год принесет всем здоровье, счастье и долголетие!» При этих словах все дружно захлопали и заулыбались. «Я сам уже долго пожил, много повидал, - продолжил дедушка, - и вот подумал: что еще я могу сделать для вас, моего дорогого семейства? Чем могу обогатить ваши и без того глубокие знания? Казалось бы, это непросто, но, с другой стороны, легко». Дедушка интригующе улыбнулся, и все притихли, ожидая услышать нечто удивительное.
- Вот, скажем, мы знаем много, очень много разных блюд. – Дедушка окинул довольным взглядом стол. – Но никто из вас, к примеру, не знает, можно ли съесть… мышку и какова она на вкус. Я решил это сделать для вас!
Родственники одобрительно зашумели, дети завизжали от радости и захлопали в ладоши.
Дядюшка Чжоу быстро встал из-за стола и, взглянув на детей, бросил клич: «Так, кто со мной на охоту?» Дети с визгом кинулись следом за ним – все знали, где водятся мыши: это была кладовка. Тетушка Фан с загадочной улыбкой вышла следом за ними.
Через четверть часа вся процессия во главе с тетушкой Фан важно проследовала обратно. Тетушка Фан несла перед собой раскаленную сковородку, на которой среди брызжущего масла лежала зажаренная мышка. При их появлении все разговоры стихли, наступила полная тишина.
Тетушка Фан подошла к дедушке и поставила перед ним на стол дымящуюся сковородку. Шеи родственников вытянулись до предела, ноздри раздулись, глаза блестели: все понимали, при каком историческом событии они присутствуют и поэтому хотели все получше разглядеть и запомнить.
Широкой деревянной лопаточкой тетушка Фан подцепила со сковородки тушку и положила ее в дедушкину пиалу. Тот, взяв палочки, отделил небольшой кусочек, поднес его к лицу, внимательно разглядел, понюхал и затем положил в рот. Медленно, не говоря ни слова, он жевал, глядя прямо перед собой, а за ним неотрывно следили десятки глаз. Потом так же молча дедушка управился с остатками необычного блюда. Совершив это действо, он опустил палочки рядом с пиалой, вытер рот полотенцем и обвел окружающих взглядом, полным чувства собственного достоинства.
Напряжение достигло предела, всем не терпелось узнать, что почувствовал дедушка, – этот немой вопрос повис в воздухе крупным иероглифом.
- Это съедобно, - изрек наконец дедушка. – И даже вкусно!
Все разом возбужденно зашумели, задвигались, с восхищением глядя на дедушку.
Он был доволен собой: семейство Лю обрело новый секрет, который отныне будут передавать из поколения в поколение.
Туманган. Желтое море. IV
© Copyright: Наталия Яхтова, 2017
Свидетельство о публикации №217111501569
Свидетельство о публикации №217111501569
Рецензии