Якоря

Прошлое, это якоря, опутывающие нас и мешающие двигаться вперед. Так говорят в Индии почитающие буддизм.
 
Делить жизнь на прошлое, настоящее и будущее придумал разум - с учеными лучше не спорить.
 
Для меня прошлое -  коллекция воспоминаний.

И сейчас это прошлое пробивалось сквозь покосившийся ветхий забор, собираясь воедино, как сшитое из ярких лоскутков покрывало.

Я шла по улице детства, немного прихрамывая, болело колено так неудачно оступившейся ноги.
 
Улица была узнаваема только неровно выложенным камнем да вековыми ямами, вымываемыми годами бегущей вниз дождевой водой.
Иногда взгляд выхватывал  то старый кирпичный домик, прислонившийся к огромному бетонному забору своего соседа-особняка, то полуразрушенную хатку. Память услужливо подсказывала, довелось бывать  в этих домах - в них жили одноклассники моей сестры.

Наш дом на углу улицы 8 марта узнать не возможно.  Совсем не то место, где я выросла, делая первые шаги в огромном ящике из-под спичек, служившем мне манежем, и где в летние вечера на лавочке возле калитки собиралась веселая компания мальчишек и девчонок со мной повзрослевшей во главе.
 
И, конечно, не тот дом, из которого я выскочила, поцеловав бабулю, во взрослую жизнь.
 
Ничего не осталось из того давнего прошлого.
 
Ни двадцати пяти вишен, портящих мне летнюю беззаботную жизнь, ни нашей калитки с древним тяжелым крючком, снятым дедулей со старой двери при переезде и сбереженным для нового строительства. 
Нет и разлапистой груши Лесная красавица, собиравшей во время цветения всех пчел в округе. Высокие вишни заменили  новомодные туи.
Огромный забор с видеокамерой, лающая собака на цепи, и  особняк.
Сад уступил место гаражу, паркингу и, видимо, бане.

А каким кормильцем был бабулин сад!
Чуть окрасятся  первыми лучами солнца верхушки деревьев,  гул сотни жужжащих пчел поселялся в саду.
Вся земля под грушей была устлана ароматным, желтым ковром.  Высокое дерево, гордясь своей урожайностью, роняло спелые плоды всем желающим под ноги. Груши падали, бились, распространяя вокруг сладкий дурманящий аромат. И осы, трудившиеся поначалу над поспевающим виноградом, махнув крыльями, перелетали на сочный ковер под щедрым деревом.
 
Всем отворившим калитку и заглянувшим в гости, предлагалось угощение - тазик или ведро груш.
Гость отнекивался, ссылаясь на свой обильный урожай в саду, на невозможность переработать такое изобилие, и при этом шутил, что от грушевой наливочки откажется  едва  ли.

А какое варенье закрывалось в многочисленные банки!

В летней кухне, с марлевой шторой на двери от вездесущих пчел и мух, на стареньком керогазе, бабуля варила варенье. Рядом, в ожидании то розовой вишневой, то янтарно-желтой абрикосовой или медового цвета яблочно-грушевой пенки, топталась я. Сладкая и ароматная, она съедалась мгновенно. В конце варки мне еще тайно удавалось завладеть деревянной ложкой, которой бабушка перемешивала варенье на протяжении всей варки. Липкая ложка, вся в варенье, с прилипшими к ней кусочками ягод, напоминала карамель на палочке.

Холодным зимним вечером, когда за окном темным-темно, а печка пышет жаром, из банки, принесенной бабулей, вырвется аромат осенних груш.
Дедуля возьмет свою любимую ложку, зачерпнет и толстым слоем покроет кусочек белого хлеба прозрачным душистым вареньем.

Поначалу, оглядевшись,  я даже растерялась.
На мгновение мне показалось, что я ошиблась улицей. Что если спуститься немного  вниз, все встанет на свои места.

Нет, конечно, я не ожидала увидеть  там дедушкин дом под красной жестяной крышей.

Но и попасть в другое измерение с  кардинально изменившейся местностью,  оказалась не готова.

И, подталкиваемая в спину воспоминаниями,  я подошла к дому напротив. В нем  когда-то жила моя подружка детства, Наташка.
 
За покосившимся забором взору предстал фрагмент пустыря.

Не было никакого дома, на крыльце которого мы так часто играли, строго разбив его на квартиры, где проживали наши пупсы, со своими ванночками и одежками из лоскутков. И на крыльце которого, спустя много лет,   мы стояли, улыбаясь в камеры фотоаппаратов - Наташка в свадебном платье под руку с будущим мужем,  а я - в качестве свидетельницы ее счастья.
 
Не осталось и летней кухни, на которой Наташка, любительница яичницы-глазуньи, часто после уроков разбивала яйца на раскаленную сковороду, а затем, макая горбушку хлеба в янтарный желток, причмокивая от удовольствия, неспешно поедала обед, не обращая внимания на мое нетерпеливое топтание возле двери.

Погреб, которой по недосмотру оставили открытым, а я в него провалилась, успев только взмахнуть руками, тоже не существовало. Строения нет,  а  истерический смех моей подруги при виде картины - почему люди не летают как птицы, звучит  до сих пор, запутавшись во времени.

Остался только двор, покрывающийся молодым зеленым бурьяном и жадно хранящий прошлогодний сухостой.
Да еще тянулся какой-то странный каменный фундамент. Начав класть его по периметру двора, так и бросили  недостроенным.

Огромная  и светлая  часть моего детства осталась в бывшем саду моих стариков, заботливо укутанная памятью  первыми осенними туманами.

Заболело колено. Может, якоря прошлого не дают с места сдвинуться. Или все же растяжение.
 
А впрочем, что такое ноющее колено с невозможностью хоть на миг оказаться на крылечке дома, где мы с Наташкой в летних ситцевых сарафанах радостно перебираем свои немногочисленные сокровища: пару бусинок, брошку полумесяцем, разноцветную стекляшку, да пустой флакон из-под духов.