Карьерист

Робинзон давно трудился в горкомовской столовой. Заведующим его сделали совсем недавно, но он по-прежнему выполнял поварские обязанности. В свой кабинет он почти не входил, а все бумаги подписывал на разделочном столе или у стойки. Обычно, кабинет использовали горкомовские деятели для встречи высоких гостей. Однако, уважаемых людей, не удостоенных горкомовских льгот, тоже кормили за закрытой дверью. А если сам Первый спускался на обед, то поневоле приходилось вкушать в кабинете, чтобы у испуганных сотрудников кусок не застревал в горле.
Все знали, что Робинзон работает в столовой не ради денег, а только для почёта. Впервые знакомясь с его трудами, посетители поражались цене и качеству. Одно никак не соответствовало другому. Запредельно низкие цены можно было встретить и в других профсоюзных столовках. Но познакомившись с шедеврами горкомовской кухни, все приходили к единой мысли: Робинзону удалось построить коммунизм в своей отдельно взятой столовой. Почему-то, у партработников светлое будущее человечества ассоциировалось с пищевой сферой.
Прошлый заведующий держал цены на стандартном уровне, чтобы не обидеть себя и общепитовское начальство. Однако блюда порой были настолько изувечены, что Робинзон не казал носа из кухни, даже когда его звали для благодарственных отзывов. Не мог же он сказать, что львиная доля исходного продукта была продана налево.
Став хозяином, он радовался каждому новому посетителю, за которым всегда подглядывал из-за стойки. Не было для него большей радости, чем следить за ритуалом посвящения новичков в его кухонные тайны.
Конечно, на одну зарплату невозможно было существовать и тем более содержать семью. Главным источником дохода у Робинзона были частные подработки. Самые роскошные свадьбы и многолюдные похороны не обходились без его участия. Главной персоной за торжественным или скорбным столом были не жених и невеста, не родные усопшего и даже не приглашённые знаменитости, а сам Робинзон и произведения его кулинарного таланта. Только ему было позволено вносить изменения в привычный репертуар. Если он стоял за дирижёрским пультом, то кроме обычных сациви и хачапури, вдруг появлялись  хинкали и бозбаши. Он вовсе не отменял заливной осетрины или шашлыков, но простейшие блюда приготовлены его руками, приобретали особый шарм и шик.
Был у Робинзона только один недостаток, который иногда перевешивал все достоинства. Человек с прирождённым талантом, всерьёз воспринимал всю партийную дребедень и нисколько не сомневался, что коммунисты, действительно ум, честь и совесть эпохи. Подобные лозунги висели в те времена на каждом углу. Все слухи об интригах и мышиной возне в ЦК, он воспринимал, как футбольный болельщик или театральный фанат. Партийные интриганы и мелкие пакостники, были для него героями и стратегами. А если в партийных верхах разворачивалась грызня бульдогов под ковром, он обязательно занимал чью-то сторону и болел за него так, будто решалась судьба любимой команды за выход в финал. Его давно не избирали тамадой даже в скромных застольях. Он начинал нести такую муть, что люди вспоминали тягостные часы армейских политзанятий.
 Со временем, Робинзон стал ходячей энциклопедией по структуре и кадрам республиканского ЦК. Он читал все передовые статьи и не хуже любого астролога умудрялся строить на их основе прогнозы, Какого секретаря сняли, а кого назначили, кто будет инструктором, а кто зав. отдело. Вся эта чепуха как-то умещалась в его голове вместе с архивными данными. Порой, даже старые партийные бюрократы заходили на кухню, чтобы уточнить, кто сидел на той или иной должности при Хрущёва или при самом Сталине. Повествуя о древних персонажах, Робинзон забывал обо всём на свете и под горячую руку, мог запросто переперчить или недодать соли.   
Была у него одна мечта, о которой не догадывались даже самые близкие люди. Всё человечество Робинзон делил на две части, как было принято в первые годы советской власти: На жалкое стадо беспартийных и высшую расу – членов партии. Любой, даже самый некудышний обладатель партийного мандата, был для него существом высшего порядка.
Вступить в партию в его ситуации, было вполне реально, но Робинзон не осмеливался даже заикнуться о своей мечте перед партийным начальством. Ему часто снился многосерийный кошмар, в котором бюро отклоняло его кандидатуру по пустяковым причинам. Вроде расстёгнутой ширинки или подгоревших котлет. Самым страшным кошмаром, было исключение из партии. Он стойко терпел позор и поругание, но не признавался в принадлежности к беспартийному племени. А когда требовали сдать партбилет, спасался бегством. Обычно, в этот момент жена его будила и просила сдать, наконец, этот вонючий мандат, иначе соседи причислят ночные вопли к семейному скандалу и вызовут милицию.
В эпоху больших похорон, когда Андропов решил припугнуть разболтанные кадры, Робинзон набрался наглости и подошёл к заведующему организационным отделом. Джемал Платонович сидел в кабинете и задумчиво вкушал чахохбили. Его мысли были заняты серьёзной проблемой, которая не поддавалась законам формальной логики. С одной стороны, надо было худеть, а с другой, хотелось отведать кучмачи, которое очень хвалили. Зав. столовой, казалось угадал его мысли, но подал столько деликатеса из индюшачьей печёнки, что хватило бы на весь отдел.
- Что происходит, Платонович, - спросил Робинзон дрожащим голосом, - действительно будут менять партийные кадры.
- Давно пора, - ответил зав. отделом, ругая себя за слабоволие, - нет настоящих членов, кончились. Остались одни коммерсанты! –Платонович набил полный рот и замычал от удовольствия, - Слыхал? Берут с людей деньги за приём в партию. Вот ты бы отдал пять тысяч за партийный билет?
Зав. отделом не вымогал взятку, а говорил о коррупционном скандале в партийной прессе. Однако, утром его ждал сюрприз в виде пачки ассигнаций, соответствующей названной сумме. Бледный Робинзон с раннего утра сидел в приёмной. Иногда он баловал членов бюро свежей выпечкой и Джемал Платонович не обратил должного внимания на пухлый конверт. Просто сказал спасибо и успел заметить странно блеснувший взгляд возбуждённого кулинара. Секретарша принесла чай, а чревоугодник закрыл глаза и поднёс конверт к носу. Деньги не пахли...
В партийных сферах всегда брали на лапу и немало, но только не в организационных отделах. В этой структуре, за годы неустанных трудов зарабатывали лишь почётную старость и геморрой. Платонович ещё со времён комсомольской юности мечтал о хлебном месте, но портить на старости лет партийную биографию не имело смысла. Тем более, что принесённая пачка весьма смахивала на милицейскую приманку. Вдруг, он ощутил всю глубину грозящей опасности и мысленно даже хлебнул грядущей баланды. Платонович пулей вылетел из кабинета и помчался к Первому секретарю.
 По всей стране шла облава на коммерсантов и взяточников. Андропов обновил старый лозунг о чистоте партийных кадров и спец. группы отлавливали начальников всех рангов по баням и ресторанам. Партийные комиссии ходили по квартирам руководящего состава и проверяли бытовые условия. Речь не шла об их улучшении, а только о выявлении излишеств. Того, что называется; жизнь не по средствам. Была очень подходящая атмосфера, чтобы загреметь в кутузку надолго и прочно.
Робинзона позвали к Первому только после обеда. К тому времени, в кабинетах уже затихла беготня и прекратился тревожный шорох. Впервые за годы работы, его почтили рукопожатием. Разговор, как водится у истинных коммунистов, зашёл на посторонние темы и плавно вырулил на главный вопрос. Сам Первый предложил написать заявление и пообещал личную рекомендацию. Только при выходе из кабинета, Робинзону напомнили о «забытом» конверте.
В другое время ему бы не поздоровилось. Взятки давно стали привилегией, а избранное сообщество, строго оберегало себя от чужаков и выскочек. Любой нарушитель правил коррупционной иерархии, подвергался публичному наказанию.  Однако, в тревожную пору не следовало делать лишних телодвижений. Мало ли непредсказуемых идиотов числятся в членах партии? Пусть станет одним больше!
Робинзона приняли кандидатом на первом же бюро. На радостях, он потратил едва ли не больше, чем было в злополучном конверте. В Грузии могли праздновать что угодно, кроме приёма в партию. Такие вопросы обсуждались только в интимном кругу, обычно вполголоса и, как правило, в оправдательной интонации. Но Робинзон ликовал и не слышал слов осуждения. Все понимали; таковы правила игры в этой стране. А если человек решил шумно отпраздновать подобное событие, никто не откажется от приглашения. Стоит накрыть стол,  созвать гостей и опытный тамада сразу свяжет причину застолья с Родиной, семьёй и саблей Георгия Саакадзе.
Дела Робинзона сразу пошли в гору. Сначала его сделали заместителем и вслед за тем, директором центрального ресторана. Тем временем началась перестройка и молодому коммунисту поручили открыть кооперативный ресторан. Это было первое заведение подобного рода и Робинзон прославился во всесоюзном масштабе. У него брали интервью корреспонденты центральных газет, а вскоре стали избирать во всякие государственные и общественные структуры. Ситуация менялась так стремительно, что трудно было уследить за возникновением новых авторитетов и вождей. Тем более никто не замечал, куда деваются старые начальники и как рушатся властные структуры.
Робинзон видел, как великая партия превращается в стадо испуганных баранов. Даже члены ЦК сошли с ослепительной высоты, чтобы прислониться к новым вождям. Бывшие властители судеб, тайно и явно холуйствовали перед уличными крикунами. До Робинзона, наконец, дошло, что надо помалкивать о принадлежности к этой позорной организации. Впрочем, пока не настала мода ковыряться в биографиях друг друга.
Его эрудиция и глубокие познания в партийной истории, неожиданно стали пользоваться большим спросом. Робинзона звали на митинги, где требовалось дать решительный отпор комунякам и сталинистам. Только он мог с цитатами и фактами в руках разоблачить истинную сущность прошлой власти. Однажды, в прямом эфире он положил на обе лопатки главного идеолога издыхающей партии. Даже старые почитатели партийного либерала и знаменитого острослова, признали его поражение. Впервые, аудитория хохотала не над профессорскими остротами, а над цитатами и байками кулинара.
Никто не замечал, что репертуар Робинзона остался без изменений. Просто переменились взгляды и общественное сознание. Кухонные разговоры звучавшие, как восхищение партийной мощью, уже воспринимались, как сарказм и сатира. Все помнили, что в тяжёлые времена партийного гнёта, отважный повар не боялся говорить правду. Оказывается, Робинзон рисковал свободой и самой жизнью, находясь в самом логове коммунистов.
Тем временем, партийные чиновники спасались поодиночке. Большинство рвануло в бизнес, а самые изворотливые продолжили политическую карьеру с новыми лозунгами, портретами и флагами. Только такие, как Джемал Платонович оказались не у дел. В своё время, ему не хватило наглости залезть в долю к кому-нибудь из «красных» директоров, а потом совесть помешала идти в услужение к новой власти. От прошлой жизни остались только бланки и печати. Ведь его удостоили высокой чести хранить знаки и символы партийной власти. Очевидно, до лучших времён. Но жить становилось тяжелее.
Не раз вспоминался конверт с радужными бумажками. Это было единственный раз в жизни и так неудачно. Платоновича душила злоба и чувство горькой досады, что не взял, струсил…. В одну из таких тягостных минут, раздался стук в дверь. На пороге стоял Робинзон с белоснежным свёртком.
- Только что из духовки, - виноватым тоном сказал Робинзон, - я помню, вы любили булочки с корицей.
- С маком тоже, - добавил Джемал Платонович, - если не разучился. А если другие пекут, не надо. Лучше отдай бедным…
- Клянусь мамой, сам, с маком тоже есть. Своими руками, - Робинзон показал пухлые ладони, - У плиты давно не стоял. Как большой начальник. А для вас только сам. Одел куртку, колпак. Как в старые времена…   
 - Как только успеваешь, - удивился Платонович, - везде твои рестораны, а ещё в парламенте шумишь. Комиссии, резолюции, интриги. Везде про тебя: телевизор, радио. Утюг боюсь включить, тоже о Робинзоне говорить станет. 
- Значит, вы знаете?
- Поневоле знать будешь. Даже глухой и слепой знает… 
- Они всё врут! Это шантаж, хотят деньги. Ни одного слова правды!
- Как ни одного слова? Всё правда! В партию вступил, когда перестройка началась. И взятку давал, тоже правда. То, что не взяли, не твоя заслуга. Все побежали из партии, а ты туда.
Платонович забубнил, как кандидат на собрании: «прошу принять меня в передовой отряд… обязуюсь высоко нести знамя… устав и программу партии поддерживаю и одобряю».
- Тсс, тихо, -  испугался Робинзон, - я же за помощью пришёл, а не ругаться. Кто кроме вас поможет? Никто!
- Правильно, - согласился Джемал Платонович, - только я один остался, все разбежались. У меня всё готово. Чувствовал, что придёшь.
Он передал Робинзону папку с грифом горкома партии. Вряд ли какой-нибудь коммунист с таким азартом листал своё личное дело. Впрочем, членам партии проще было заглянуть в книгу судеб, нежели в партийный архив. С радостным повизгиванием Робинзон читал протокол виртуального собрания, где его исключали из партии.
- Читай вслух, - попросил Джемал Платонович, - не протокол, а поэма. Такие вещи про Троцкого и Бухарина не писали. Но каждое лыко в строку! Смотри; агрессивный национализм есть? Есть. Буржуазная демократия? Сколько угодно! Клевета на партию, её лидеров, политбюро. Всё на месте. Даже предательство интересов рабочего класса тебе приписали, хотя не заслужил. Только одного не хватает… 
- Чего? – испугался Робинзон.
- Нет партбилета, - Платонович взял папку и отыскал нужный лист, - написано, сдал партийный мандат…
- Партбилет я не дам, - вдруг заявил Робинзон дрожащим голосом.
- А что я положу в личное дело?
- Положи это!
Джемал Платонович увидел пухлый конверт, из которого выглядывали уже не ленинские профили, а портреты американских президентов.