Мент

Прошло время наглядной агитации. Настала эпоха рекламы. Уже не увидишь простых лозунгов и плакатов. Осталась одна корысть и стяжательство. Только на железной дороге ещё можно увидеть следы былой эпохи. Там в бетон, сталь и окружающую природу коммунисты впечатали свои мудрые мысли и аксиомы.
На одном лишь пути от Москвы до Свердловска девять раз можно прочесть: «СССР – великая железнодорожная держава» не говоря уже о «Слава КПСС», и других славах. Видно, что это богатство пытались соскоблить, затереть и замазать, но правду не скроешь. Пока успели лишь заменить СССР  и КПСС на Россию, да и то не полностью. Истина проглядывает сквозь геологические пласты новой эпохи.
Только подобные развлечения помогают преодолевать бескрайние просторы. Это если днём, летом и в центральной зоне. А зимой, в вечных сумерках, когда за окном белая пустыня и ни одной свежей мысли, одна выпивка может излечить от депрессии. Наверное, потому поезда останавливаются у каждого столба. Чтобы приобрести средство от уныния и тоски или возобновить запасы. Правда, в последнее время придумали поезда, которые несутся без остановки, будто за окнами не Матушка Россия, а какой-нибудь Шлезвик-Гольштейн.
В такой поезд я попал в канун старого нового года. И так торопился, что не захватил никаких ресурсов, кроме еды. Попутчики в купе собрались вроде меня; недалёкого ума люди. Одна жратва и ни капли спиртного. Никто не подумал про Эйнштейна с его проблемой времени и пространства. Неслись вроде меня к вокзалу, будто главный смысл жизни – успеть на поезд. Словно в купе их ждёт абсолютное счастье. А в результате тоска и мрак на тысячи вёрст вперёд.
Приближался новый год, и  весь вагон был занят делом. Рядом с нами пели, в конце вагона успели подраться, а проводник уже абсолютно не вязал лыка. Только наше купе пребывало в угрюмой задумчивости. В душе копилась злоба на тупых попутчиков. Не возникало ни одной спасительной или просто свежей мысли.
В России живут добрые и душевные люди. Поделятся последним куском хлеба и понюшкой табака. Причём, без гонора и обиды. Можешь просить чего угодно, даже интимной близости. Только не водки. Это последняя ступень падения.
Тут жёсткие правила. Всё может быть общим; деньги, кровать, любимая женщина, но только не она. У водки всегда есть хозяин. Тут жадность не при чём.  Сплошь и рядом угощают незнакомых людей. Просто от широты душевной или от избытка.
Впрочем, нас никуда не звали и не угощали. А вначале ничего не предвещало беды. Маргарита Павловна села в Тюмени и потому принимала попутчиков, как радушная хозяйка. Олег Дмитриевич с порога поздравил с наступающим, а Коля возник со стеклянным перезвоном в своей необъятной сумке. Я тоже считал, что между поросятиной и мандаринами в моём чемодане притаилась хоть одна бутылка.
Когда уселись и разложили запасы, наступило неловкое молчание. Мама испекла для Коли в дорогу целую россыпь пирожков; с капустой, с печёнкой и даже с брусникой. Маргарита Павловна торжественно вывалила на стол шмат сала толщиной в ладонь и варёную курицу. Для варёных яиц, снесённых той курицей, на столе не нашлось места. Но всех превзошёл Олег Дмитриевич с осетровым балыком и белужьей икрой. Впрочем, мои чурчхелы, поросёнок и хачапури тоже не портили натюрморта.  Теперь всех мучил один вопрос, который после долгой паузы, озвучил самый молодой член нашей компании.    
- Пить что будем? – спросил Коля тревожным голосом и сам же ответил, - кока колу!?
На столе стояла бутылка означенного напитка.  Ничего более крепкого, даже после жёсткого шмона обнаружить не удалось. У всех, кроме Маргариты Павловны что-то было, но забыли положить, или перепутали… Одним словом, причин много, а пить нечего.
Оказывается, Маргарита Павловна надеялась на вагон-ресторан. Туда сразу рванул Коля, но напрасно. С проводником тоже не повезло. Он ничего не имел за душой, кроме нахальства. Помногу раз ломился в каждое купе с чаем, бельём и прочими услугами. Везде наливали, только чтобы исчез навсегда или надолго.
Первая умная мысль прозвучала из уст Олега Дмитриевича. Он предложил грузинскую стратегию. Якобы они посылают на соседний стол бутылку, чтобы в ответ прислали две. Все решили, что у него уже поехала крыша, но Маргарита Павловна решила уточнить: «Бутылку чего, кока колы?»
- Пошлём закуску, - принялся объяснять наш спаситель, - вон сколько набрали. На весь вагон хватит. У нормальных людей всегда закуски в обрез. Они же думают о главном, не то что мы…
Первым, на разведку пошёл Коля со связкой чурчхел для маскировки. Легендой прикрытия были поиски проводника. Чурчхелы он благополучно раздал, но вернулся не солоно хлебавши. В одном месте ему налили стакан, но он мужественно отказался. Забрать с собой не было никакой возможности, но Коля ужасно гордился силой характера, проявленного ради друзей по несчастью.
В целом, наш замысел оказался верным. С закуской действительно были проблемы, но ситуация становилась угрожающей совсем по другой причине. Спиртное подходило к концу. Люди допивали последнее, а некоторые уже нагло засыпали.
Настала моя очередь. Я вооружился поросёнком и пирожками с капустой, которые тоже были встречены весьма благосклонно. Везде наливали, но послать бутылку никто не догадался. Забрать полный стакан тоже не получалось. Хотелось хоть разок принять у чужих людей, но после Колиной стойкости, это равнялось предательству.
Посылать балык или курицу уже не имело смысла. Оставался один выход; доесть остатки провизии, запить кока колой и улечься спать, унимая газы подлой шипучки. 
- А если стырить? – вдруг предложил Коля.
- Не по-людски будет, - испугалась Маргарита Павловна, - утром очнутся, а похмелится нечем.
- Особо не надейтесь, - предостерёг Олег Дмитриевич, - тут вам не евреи в купейном вагоне. Русский человек не рассчитывает, а пьёт сколько может. Если случайно осталось, другое дело.  А похмелиться никто не мешает. Утром и ресторан и станция к вашим услугам.
- Разве можно её воровать, водку, - не унималась Маргарита Павловна.
- Воровать всё можно, - строго возразил Олег Дмитриевич, - если не для баловства, а по делу. А с водкой нельзя делать двух вещей; продавать и проливать. Это как с родиной. Если продашь, то лучше неё что купишь? На этом стояла и будет держаться общественная мораль.
Все призадумались над глубиной изречённой мысли, пока Коля не прервал размышления тихой, но зловещей фразой.
- Я пошёл, - сказал он, обращаясь к заоконному пространству и не встретив возражений, бесшумно выскользнул из купе. Вернулся он довольно скоро, хотя ожидание показалось вечностью.  
- Везде пусто, только в одном месте, - прошептал он, показывая литровую бутыль, - спят мёртвым сном, хоть штаны с них снимай.
Однако, наша радость оказалась преждевременной. Только в нижней части бутыли плескалась таинственная влага. 
- Быстро в стакан, а бутылку на место, - скомандовал Олег Дмитриевич и добавил на полном серьёзе, - сотри отпечатки пальцев.
Коля выскочил из купе, полируя рукавом бутылку, а мы с сомнением воззрились на граненый стакан. Это было всё наше богатство. Не шибко для четырёх взрослых людей.
- Жаль, нет напёрстка, - с особым значением сказала Маргарита Павловна.
- Напёрстками, - это по-монастырски, а стаканами по-купечески, - объяснил Олег Дмитриевич, - мы будем пить по-воровски.
- Это как? – попытался я уточнить, - по глотку или по очереди.
- Это ты говоришь, по-солдатски, - вежливо пояснил Олег Дмитриевич, - так чифирь пьют. Неинтеллигентно! Превращаешь стакан в какую-то лахудру. По-воровски проще. Кусок хлеба и чайная ложка, вот и весь секрет.
Он покрошил в стакан хлеб и раздал ложечки с железнодорожной эмблемой.
-  Прямо в мозг пойдёт через нёбо. Тут ещё на одно купе хватит, вот увидите. А если чеснок накрошить, то на весь вагон. Но главное, не спешить, а то получится, как сельская уха. Когда торопятся с одной миски. По воровски – это уважительно. Даже тосты говорят. Вот пусть грузин начнёт, он знает. 
Олег Дмитриевич торжественно вручил мне ложку с хлебной жижей, будто это был рог тамады. Я взял черенок ложки в кулак, чтобы не оскорблять церемонию оттопыренным мизинцем.
- О чём мечтают в тюрьме? – спросил я попутчиков.
- О воле, - в один голос ответила честная компания.
- А кто это, воля, свобода? – задал я наводящий вопрос, но не услышал ответа,
- Свобода, это женщина, - напомнил я друзьям и продолжил, - за всех женщин и за самую лучшую из них, Маргариту Павловну.
Наша дама расцвела, а я торжественно сунул ложку в рот, и водочные пары вонзились прямо в иссушенный мозг. Друзья и попутчики не просто поддержали меня, а принялись провозглашать такие тосты, будто полжизни провели на грузинских свадьбах и похоронах. Мы помянули живых и мёртвых, поговорили о прошлом и будущем, а в стакане оставалась ещё половина. Между тем, языки стали заплетаться, а сибирская ночь за окном расцвела яркими красками.
Когда я проснулся, светило солнце, а в стакане оставалось на донышке. По вагону бродили привидения с помятыми лицами и мутным взором, и только наше купе не страдало от абстинентного синдрома. Особая энергия переполняла сердца, но к ней примешивалась тихая грусть. Ведь наш Олег Дмитриевич сошел на предыдущей станции.
- Такой интеллигентный человек, а вор. Наверное, долго сидел, - посочувствовала Маргарита Павловна.
- Да вы что? – удивился Коля, - совсем ничего не чуете? Если кто сидел, так это я. Правда недолго, но хватит, чтобы отличить вора от начальника зоны. Какой он вор? Он мент поганый. Хотя мужик стоящий. Такие тоже бывают. Правда, не часто.