Затмение. Продолжение

                *     *     *
Собираясь  к матери, Катя приготовила себя сказать ей о своей беременности. Но ожидаемого разговора никак не получалось. Мать была расстроена вчерашней перебранкой. По этой причине стала очень словоохотливой. Слова не вставишь. Говорит  и говорит не прерываясь. Да и настроение у нее было такое, что Катя сочла неудобным в этой обстановке сказать о своей радости. Так и прошла у нее половина дня в напрасном ожидании очень волнующего разговора.
Оказалось, что у матери к обеду все было приготовлено заранее. Катя очень удивлялась. Вчера у матери минутки свободной не выдалось. Не спала она эту ночь что ли?

Мать налила в тарелки горячий борщ, словно он только что с газовой плиты. Катя догадалась, что она держала борщ закутанным в старую теплую одежду. Тепло в ней сохранялось надежно. Так делали всю жизнь. Поверхность борща поблескивала жиром. Катю слегка затошнило. У нее не было аппетита. Но поесть надо. Иначе во второй половине дня какая из нее будет работница. Им еще предстояло посадить лук, посеять свеклу и морковь.

Мать достала чеснок, который аппетитно привлекал свежестью. Родители умели хранить его до самого лета. Ни гниль чеснок не  брала, ни вялость от пересыхания. Катя очистила несколько зубков для матери и себя. Думала, что острый чеснок отобьет тошноту. Не тут-то было. Катя пересиливала себя. Но глоталось плохо. Мать заметила это:

 –Что, невкусно, доча?   

 –Что ты, мама? Наоборот. Все очень вкусно. Только жиру бы поменьше.

Мать хмыкнула в тарелку:

 –Все жалуемся, что плохо живем. Куда уж лучше? Я тебе давеча бабкиными байками голову забивала. Но она ведь  поведала мне много интересного. Если бы  в ее детстве на столе такой борщ появился, языки бы проглотили. Тогда сало считалось продуктом на пахоту, сев, жатву и на великие праздники. Да и то доставалась на раз укусить. Она вспоминала как-то про Пасху.  На  этот праздник (А бабушка в то время лет двенадцати была) ее дед резал сало на дольки   для оравы сидящих за столом детей. Каждая – с детский мизинец. Сало пошло нежеваным. Таким оно показалось вкусным. На столе лежала голова сахара. С нетерпением ждали этой сладости. Да и чай по случаю праздника заварен настоящий. Наконец дед взял нож и отколол каждому по кусочку. А кусочки те – с ноготок.

А теперь, вишь, жирное не вкусно.

Самое время сказать бы Кате о своей беременности. Но ее охватило такое волнение, какого она не ощущала и на выпускных экзаменах. Вместо того чтобы открыть, матери новость, Катя смущенно промямлила:

 –Да что ты, мама? Просто я утром пирожками так плотно наелась, что и сейчас ничего не хочется.

Мать пожала плечами и под нос себе пробурчала:

 –Ну-ну.
Мать ела с заметным аппетитом. Катя лишь покопалась в кусачках горячей курятины.
После обеда решили немного отдохнуть. Все-таки подустали. Работа была тяжелая. Мать предложила Кате прилечь на диване, а сама отправилась в спальню. Дочь последовала за ней:

 – Мам! А можно мне с тобой на кровать?

Мать засмеялась:

 –Ты что, детство вспомнила? Ложись, если так заблажилось.

Они улеглись на кровати. Катя – к стенке, мать – от края. Помолчали немного. Потом Катя прижалась к матери:

 –Ма! Что я тебе хочу сказать!

 –Ну, говори. Если не терпится.

Катя еще плотнее прижалась к матери и выдохнула:

 –Ма! Я беременна.

.Мать стремительно поднялась на локте, правой рукой погладила дочь по голове и счастливо произнесла:
 – Ну. и слава Богу, доча. Нам с отцом эта новость большая радость. Мне уже давно хочется подержать на руках родное маленькое тельце.

Потом на лице матери появилось сомнение:

 –А ты уверена, что беременна?

Катя прижалась лицом к пышной груди матери. По всем признакам  –  да. У меня грудь вон как расперло. Ни один бюстгальтер не подходит. Да и боли внизу живота. И тошнота. Ты же видела, как я ела за столом.

Мать снова погладила Катю по голове, как она  это делала с самого раннего детства:

 –Счастье то, какое. Теперь только молиться, чтоб все благополучно. Ты знаешь, доча, дети – это самое большое счастье в жизни. Я в начале замужества с твоим отцом мечтала иметь много детей. Только, ты ж, наверно, слышала, не получилось у меня. Дурой оказалось. Надо было беременной беречься – а я чертоломила вовсю.

Катя знала, что после ее рождения примерно через год мать снова забеременела. Но продолжала изо всех сил делать все, как надо. Поднимала тяжелые мешки на работе в колхозе. Дома тоже по утрам и вечерам все надо было обязательно сделать по хозяйству и на огороде. Вот и случился выкидыш. Врачи объяснили – от тяжелой работы. И при выписке объявили приговор: «Детей у вас больше не будет». Так и не сбылась материна мечта стать многодетной.

Они лежали, прижавшись, друг к   другу, пока короткий, но крепкий сон их не сморил. Спали они с полчаса, не более. Проснулись несколько пободревшие, хотя поясницы давали о себе знать, да гудом гудели руки и ноги. Но проснулись они с ощущением, что вернулись в свою прошлую жизнь лет на десять – пятнадцать назад. Такими душевно близкими и откровенными они не были давно. Мама смотрела на  дочь такими ласковыми, такими теплыми глазами, что у Кати слезы готовы были ручьем политься из ее глаз. А ведь знала дочь, что мама обрадуется ее беременности. Но не до такой же степени.

И снова они дружно работали на огороде. Только теперь по другому распорядку. Примерно через час мать объявляла перерыв. Они садились на пустые ведра, в которые были запиханы мешки и всякое тряпье. И мать беспрерывно обращалась с вопросами.

 –А что, доча, кого бы ты хотела родить – мальчика или девочку?

 –Да я как-то об этом здорово не задумывалась. Мне нравится мой первенец независимо от пола. Думаю, буду рада любому исходу.

Мать почесала себя ножом между лопаток и выразила свое мнение:

 –А нам с отцом хотелось бы внука. А уж потом – глядите сами – можно родить и внучку. Думаю, ты на одном ребенке останавливаться не собираешься?

 –Ма! Я никак не приду в себя, после того как узнала о беременности. Другие мысли пока в голову не приходят. Мне бы от этой радости успокоиться.

 –Дело, конечно, ваше. Да только люди зажили в довольстве, и сразу пошла мода  –  один или два ребенка в семье. А потом на них и дыхнуть боятся. А есть бабы и того хуже. Вместо детей собакам всю свою нежность отдают. Как-то иду по улице. А эта новая учительница в своем дворе чуть ли не облизывает собачонку у себя на руках. Увидала, что из школы вышел ее муж, и засюсюкала: «Барсик! Барсик! Смотри, вон наш папа идет!». Мне плюнуть захотелось после таких слов.

Катя весело засмеялась:

 –Зато они живут в свое удовольствие. Эта собачка не будит их по ночам. Не докучает болезнями.

Мать досадливо махнула рукой. Разве это дело: молодые муж с женой – а без детей. В старину жили люди в большой нищете. Не раз слышала о том, как ржаной хлеб делили на порции. Съел свою долю – хлебай постный борщ впустую. Даже хлеба вволю не былое.  А детей в каждой хате – куча.  И жили. И жизни радовались.  Щас такие душевные песни не поют, какие раньше пели. Пели, когда отдыхали, пели, когда ехали на работу. Теперь такое  услышишь разве на что на свадьбах. Не то ныне. Не то.

Она поправила на  голове платок и продолжила:

 –Детей надо рожать в молодые годы. Потом появляются болезни. Какая из такой бабы роженица? Сама вся в болячках – и детям свои болячки передаст. Нет, это непорядок. Детей в школу ходит все меньше и меньше. Если дело так и дальше пойдет, кто же в поле работать будет? Хлеб ведь сам по себе не растет. На поле надо горбатиться. Тогда и на столе каравай будет.

Они закончили работать уже в сумерки. Пришли в родительский дом. Отец  приехал с поля и возился во дворе. Мать по-быстрому разогрела борщ и курятину. Все сели за стол, наскоро поужинали и Катя заторопилась  домой, оставив матери сказать будущему деду о предстоящем пополнении в их семействе. 
    
Дома Катю никакие дела не ждали. Миша с отцом уже поужинали. Заботливая свекровь похлопотала о предстоящем на утро завтраке. Катины кастрюли были с пищей и надежно укутаны старыми вещами. Ей оставалось только помыться и – на боковую.

Миша сегодня, судя по всему, имел солидный «калым». Он сидел у телевизора и клевал носом. Катя упросила его раздеться и лечь в постель. Сама хорошо помылась в ванной. Заботливая свекровь хорошо нагрела воду в титане. Бодрости немного прибавилось. Но все тело продолжало гудеть от усталости. Как и все последние дни ее думы и перед сном были о будущем ребенке. Ей было странно осознавать, что обосновавшаяся в ней крошка,  может быть, всего в миллиметр, а, может, и того меньше, вызывает столько хлопот и разговоров. И жизнь ее меняет в корне. Теперь ей быть во всем осмотрительнее, чтобы не навредить развивавшейся в ней новой  жизни.
Как все странно. Из мизерной крошки с годами – вполне самостоятельный человек. Возможно такой же, как Давид Мечик – статный как греческие статуи, умный на удивление и зависть живущих рядом.

Вот неразгаданная тайна природы. Из ничего и вдруг – личность. Уже задремывая, Катя вспомнила, как в школе спрашивала у учителя астрономии, как ей зримо представить, что Вселенная вечна и бесконечна. Учитель долго молчал. Потом как-то отстраненно и холодно ответил, «Эту истину надо воспринимать как данность. И не пытаться представить необъятное зримо. Вселенная нашему восприятию недоступна». «Да. Сколько в мире непостижимого» –  уже засыпая, подумала Катя и отключилась от мира в крепком усталом сне.



*     *     *
Судьба к Кате благоволила во время беременности. Она  сполна испытала все то, что предназначено женщинам в этот период. Но никаких отклонений от обычного не наблюдалось. Катя вовремя ушла в декретный отпуск. Другие жаловались, что врач его основательно укорачивал. И почему-то тех, кто был в декретном отпуске больше отпущенного по закону, всего единицы. Обиженных оказывалось много.

Катю эта участь миновала. Она отбыла свой  предродовой декретный отпуск день в день. Не обманула она государство, государство не покусилось на ее права.

Пришел новый, 1971-й год. Катя и обе ее семьи встретили его в тревожном ожидании. Каждый день могли начаться схватки. И они начались в полдень 9 января. Поскольку этого момента с нетерпением ждали, роженицу вовремя доставили в родильное отделение районной больницы, где Катя близко к полуночи произвела на свет девочку весом в 3 килограмма 200 граммов. Роды были тяжелыми, но прошли без осложнений. И девочка с первых минут появления на свет подавала довольно звонко свой голосок. По этому признаку принимавшие роды медики определили, что у девочки никаких проблем со здоровьем быть не должно. Так оно и оказалось.
А новоявленная мама была от волнения в полупьяном состоянии. Все плыло перед глазами, мысли путались. Переживания в предродовые дни теперь казались ей пустячными.  В голове назойливо крутилась одна и та же мысль: получится ли ей как следует обращаться с ребенком? 
Вроде ей обо всем много рассказывали. Мысленно процесс родов она, как ей казалось, представляла во всех подробностях. А пришло ее время – она сама, как слепой котенок.
Когда девочку принесли на первое кормление грудью,  Катя почувствовала, что у нее руки – крюки. Такая она была неловкая. Принесшая новорожденного младенца медичка усмехнулась:

 –Ну, ты, мать, совсем оробела. Бери. Привыкай. Это же твоя дочка.

А Кате казалось, что такое хрупкое создание вовсе не для ее рук, привыкших к тяжелой грубой работе. Она очень бережно  держала дочку, пока та  жадно сосала грудь, покряхтывая и причмокивая.  Держала так, словно это пушинка.

Когда ребенка уносили от роженицы сразу после родов, Катя была в таком состоянии, что о дочке вроде и не думала совсем. Теперь, держа  в руках такое нежное и хрупкое тельце,  она вся словно пропиталась  такой нежностью к этому живому комочку, что слезы закапали у нее из глаз. Соседка по палате быстро отреагировала на такое проявления чувств:

 –Ну, подруга, ты раскисла. Это хорошо. Значит, познакомились и признали друг друга.

В день выписки Миша приехал в  больницу на председательской «Волге». Просить ее к Евгению Федоровичу Кулакову в правление колхоза ходили оба свата. Новый председатель был не то, что Василий Тимофеевич, но просьбу двух заметных колхозников уважил.

В доме Череминых все было подготовлено к приему роженицы и ее младенца. Накануне свекровь и теща  самым тщательным образом провели уборку, придирчиво вымыв и вытерев все уголки. У Катиной и Мишиной кровати стояла детская кроватка с белоснежным бельем. В селе была давняя примета: не смотреть на новорожденного, чтобы не сглазить. Поэтому соседи лишь издали поздравили Катю с прибавлением семейства. Но никто не просил показать дочку.
В дом вошли лишь Черемины и Мухины. Катя уложила сверток с дочкой в маленькую кроватку. Поскольку та спала, сняла с себя пальто, переобулась в тапочки и на кухне тщательно помыла руки. Лишь после этого молодая мама распаковала сверток и развернула спящую дочку. Та продолжала сладко посапывать во сне. Оба деда и обе бабушки склонились над кроваткой и внимательно вглядывались в красноватое личико новорожденной. В их глазах сияли нежность и восхищение. Отец Кати Матвей Павлович тронул отца Миши Федора Антоновича за локоть и выразил свои впечатления:

 –Слышь, сват, а девочка больше на мою бабку похожа. Как вылитая.

Федор Антонович решительно запротестовал:

 –Нет, сват, девочка каждой черточкой наша. Ты приглядись – и сам убедишься.

Оба свата готовы были ринуться в спор. Но их решительно развели жены. Нашли, мол, о чем спорить. Вот подрастет, тогда и проявится, чья порода  тут взяла верх.
Матвей Павлович  заикнулся было о бутылке водки. Но женщины и тут дали мужикам укорот, назвав их бессовестными, потерявшими всякое представления о приличии.
Миша млел, молча  немного в сторонке. Он, как и Катя, до сих пор не мог прийти в себя от свалившегося на него счастья. У них теперь дочь.

Девочка проснулась, и Катя выдворила взрослых из спальни. Те перешли в зал и там продолжили свой разговор. А тема у сватов была весьма важная – предстоящие крестины внучки. Надо было решить, когда их проводить, на сколько человек готовить обед, сколько брать водки и сколько каждая семья может внести денег на все  это торжество. И Мухины, и Еремины были люди широкой натуры. Обе семьи высказались – не скупиться. Внучка у  них первая и отмечать ее появление на свет надо со всем размахом. Было решено, что обе семьи денег жалеть не будут. Чтобы были крестины на зависть селу.

Потом спросили Мишу, когда он собирается выписывать дочке свидетельство о рождении и не передумали ли они с Катей об ее имени. Раньше шел разговор, если родится девочка, назвать ее Аней. Миша сказал, что они  не передумали.

Решив этот вопрос, Мухины отправились к себе домой. Отец Миши, пока его жена гремела кастрюлями у газовой плиты, достал из тайника початую бутылку водки и выпил полный стакан. Закурил. И его стало понемногу развозить от выпитого, от радости в прибавлении семейства, от щедрого тепла, что держалось в их хорошо натопленной времянке. Он обратился с заметным косноязычием к жене:

 –Слышь, Ариш. А с нашим желанием иметь внука осечка вышла. Оно и внучка – хорошо.  Но был бы внук – лучше.

И тут  же со своей прибауткой:

 –Ну что ж. «Бывают в жизни злые шутки» – сказал петух, слезая с утки».

Жена тут же поняла, в чем дело и с половником стремительно бросилась к мужу:

 –Ты, черт бессовестный, уже нализался!

И звонко огрела мужа половником по голове. Тот осоловелыми глазами уставился на жену.

 –Ну, ты это зря. Ну, брякнул, не подумав. С кем не бывает. Но я же, трали-вали, мужик неплохой.  Зря ты меня хаешь.

Жена возвратилась к кипящим кастрюлям:

 –Пьянь распоследняя, а не мужик.

Федор Антонович прикурил новую папиросу, украдкой заглянул на кухню, занята ли там Ариша, и снова налил себе стакан. Его мало волновали наскоки жены за пьянство. Ее упреки нисколько не портили ему настроение. Она баба отходчивая. Завтра будут разговаривать мирно, по-семейному.

Катя не знала об этом разговоре. Но если бы и узнала, ее он совершенно бы не расстроил. Через несколько дней жизни дома Катя отчетливо поняла, что они с дочкой теперь в совершенно другом мире. Она сильно измоталась. Дочь ночью часто просыпалась. То у нее оказывались мокрыми пеленки, то она хотела есть. К такому режиму жизни еще предстояло привыкать. Но для Кати весь мир сосредочился в Ане и ее не угнетала усталость. Она теперь мама. И ее радовало, что они с дочерью постоянно вместе и только в них одних сосредоточился весь мир земной.

Выходя замуж за Михаила Черемина,  Катя нисколько не сомневалась в своих чувствах к нему. Они не шли дальше обычной симпатии. Миша  –  парень приятный.  С ним легко и уютно. Он не вызывает чувства отторжения. А любовь? Если она и бывает, то достается единицам. Счастливцев можно по пальцам пересчитать.

Теперь Миша стал ей совершенно безразличен. Катя старалась его не подпускать к Ане. Говорила: «Не дай Бог,  заразишь какой-нибудь гадостью». На самом деле Катя не хотела пускать его в их с дочкой уютный и обособленный мир. У нее теперь очень редко выдавалась свободная минута. Свекровь предлагала Кате, чтобы она готовила еду на обе семьи. Но Катя не согласилась. Она сама готовила себе с Мишей обеды. И ни на минуту не оставляла без внимания дочку. Ей особенно нравились минуты, когда Аня лежала в кроватке распеленанная, вся раскрытая и, как казалось маме, смотрела на нее вполне осмысленными глазами. Только не умела говорить. А так дочка все понимала. И ее движения ручек и ножек, такие неуклюжие и, казалось, бессмысленные, воспринимались Катей, как вполне обдуманными и закономерными. Таким путем дочка в меру своих сил движется. Такие мгновения  были особенно дороги. Их жизни сливались воедино.

В первое после приезда из роддома воскресенье Катю навестили подруги доярки. Делегация оказалась солидная – шесть  женщин. Они чинно расселись на стулья, предварительно вручив роженице в подарок французские духи, чем привели ее в великий восторг. Такая редкость. Катя спросила, где удалось достать? Ей лаконично ответили: это большой секрет.
Дочка при появлении гостей не спала. Мать зашла в спальню и стала кормить ее грудью. Гости  столпились у двери и таращили глаза, стараясь получше разглядеть ребенка. Катя предупредила их, что близко  с  девочкой подходить к ним не будет. В стране болели гриппом. Малышке это совсем ни к чему.

Подруги пришли не просто посмотреть на ребенка. Они выразили желание отметить ее рождение. Из хозяйственной сумки были извлечены бутылка водки и бутылка вина. Катя укачала Аню. Когда дочка сладко засопела, она вышла в зал,  накрыла там стол и все разместились вокруг него. Сначала разговор шел беспорядочный и бестолковый. Кто-то просил подать ей вилку, кто-то – хлеб. Жаловались на стоящие морозы. Но к первой рюмке все сосредоченно замолчали. Старшая по возрасту,  Матрена Гавриловна встала со своего стула, подняла рюмку и торжественно заговорила:

 –Катя! Мы все тебя от всей души поздравляем с рождением дочки. Здоровья вам обеим и долгой жизни. Удачи вам во всем. Надеемся, что это не последний  твой ребенок. Рожай на здоровье. И рожай больше.

Матрена Гавриловна, не садясь, выпила свою рюмку, и остатки из стакана плеснула на потолок. Все последовали за ней. Голоса смолкли. Лишь постукивали вилки о тарелки да слышался хруст упругих соленых огурцов.

Кате хотелось поговорить с подругами, расспросить их о сельских новостях. Но  доярки чувствовали себя неловко в непривычной для них обстановке. Вся жизнь бедняг с раннего утра и до наступления вечерней темноты проходила на ферме. Там они чувствовали себя в своей тарелке. И лишь после второй рюмки разговорились. И Катя услышала многое из того, что она и раньше хорошо знала. Только с некоторыми новыми подробностями. Новый председатель колхоза Евгений Федорович Кулаков совсем распоясался. Раздаривает общее добро без оглядки, словно завтрашнего дня уже не будет.

Катя была хорошо осведомлена о практике последних лет – держать телок, которые предназначались на мясо в качестве первотелок. Считалось, что их отел и доение лишь способствуют быстрому наращиванию веса. Так вот эти телки в колхозной отчетности числились не все. Довольно солидное количество их значилось лишь в уме. Вот почему районные руководители и специалисты так любили приезжать в Приречное. Отсюда они  уезжали с солидными кусками говядины. А председатель  колхоза знал, что никаких козней и подвохов со стороны вышестоящих ему ждать не следует.

Доярка Катиных лет Лида Зацепилова, имеющая привычку к месту и не к месту вставлять в свою речь словосочетание «стало быть» без последней буквы в первом слове, внесла в разговор свои сведения:
 – А вот, стал быть, в Морозовке председатель все-таки под суд попал. Он приказал, стал быть, заведующему фермой зарезать двух самых упитанных коров. Мясо, стал быть, сдал в областной ресторан, что на главной площади. Я, стал быть, не знаю, как там разбирались. Но, стал быть, председателя арестовали. Мой, стал быть, муж недавно Ивана Евсеевича в райцентр возил. Ну и спросил, стал быть, парторга, как дело было. А то в селе разные разговоры ходят. Одни, стал быть, считают, что морозовский председатель мясо продал, чтобы деньги пустить на колхозные нужды. А партог, стал быть, мужу говорит, что это брехня. Иван Евсеевич с самим прокурором на эту тему разговор вел. Прокурор сказал, что  морозовский председатель деньги за мясо положил в собственный карман. В чем и чистосердечно сознался. Прокурор, стал быть, сказал парторгу: если бы деньги пошли на колхозные дела, председателя бы наказали. Но административно.

Обо всем этом доярки говорил совершенно открыто, нимало не заботясь: а вдруг руководители узнают о трепотне. Все эти председательские щедрости обсуждались в каждом доме. И руководителей, судя по всему, эти пересуды мало беспокоили. Времена были другие. Теперь за хищение социалистической собственности практически к суду не привлекали. А если кого и наказывали, то чаще всего административно. Иногда, правда, приходилось слышать по радио и телевидению о процессе над крупными расхитителями. Но, как понимали все, те сидельцы хапали многими десятками тысяч.

Матрена Гавриловна слушала пересуды за столом и не удержалась, чтобы не высказать свое мнение:

 –Мы недавно праздновали юбилей Ленина. С размахом праздновали. Нам за высокие надои никогда таких подарков не дарили. Я это к тому, что мудрый был Ленин. Установил такую власть, когда все воруют, все тащат по домам, что только на глаза попадется. А страна от этого беднее не становится. 

И все со старой дояркой согласились. И ни у кого не шевельнулась мысль в голове, что бесконечна только Вселенная. Все остальное имеет параметры и пределы. Только никто за столом об  этом не подумал. Все ни секунды не сомневались, что Советская власть – на века вечные. Поскольку она единственно правильная и справедливая. А отдельные частности – что ж. Без греха  не бывает.

Заведующий фермой Максим Максимович обычно, когда выговаривал доярке за ее нерадивость, завершал свою нотацию словами: « Ты дальше своего носа не видишь». И тут он был совершенно прав. Целая страна не видела дальше своего носа. Вот и запуталась в передрягах истории.

Весь месяц перед крестинами Мухины и Черемины были по уши погружены в хлопоты. Почти каждый вечер они встречались, чтобы обсудить, что уже сделано, и что предстоит дальше. Нередко возникали споры. Расходились обиженные друг на друга. Но здравый смысл брал верх. Следующим вечером разговор шел вполне дружелюбно, в полном взаимопонимании и согласии. По установившейся сельской традиции большая часть расходов ложилась на Череминых. Как -никак Катя была теперь членом этой семьи. Да и новорожденная была Черемина.

Но Черемины жили скромнее Мухиных. Федор Антонович солидную часть заработанных в колхозе денег относил в магазин. Редкий день у него обходился без выпивки. Матвей Павлович в этом плане был умереннее. У него была строгая норма за ужином. В складчинах после работы он почти никогда не участвовал. И дома без веской причины застолий не устраивал.

На долю Матвея Павловича выпало съездить в Воронеж за колбасой и консервами,  приобрести подарки дочке от обеих семей за рожденную им внучку. Там ассортимент  всех этих продуктов и товаров был и разнообразнее и свежее. Череминым предстояло зарезать кабана. Что и было сделано накануне торжеств. Сало тут же  засолили. Мясо почти полностью предназначалось на праздничный  стол. Планировалось обильное угощение с обильной выпивкой.

Перед предстоящим торжеством Катя волновалась не меньше родителей. Она хорошо помнила свою свадьбу. Из всех ощущений осталось только нервная маета, громкие бестолковые разговоры за столом, когда все стараются друг друга перекричать, а слушать некому. Катя боялась, что этот громкий застольный хаос перепугает ее дочку. У Череминых почти каждый день мужики являлись с работы выпивши. Но до громкого скандала дело никогда не доходило. Нервы у всех были крепкие.

И вот торжественный день настал. В десятом часу все приглашенные уже сидели за столом и терпеливо держали в руках стаканы с водкой и вином для женщин: слушали внешне звонкую и складную, но сомнительного содержания речь Федора Антоновича Черемина, который уже с утра пропустил стопятьдесят граммов и его посетило красноречие.

В центре стола посадили Катю с девочкой и Мишу. Многословие Федора Антоновича, наконец, иссякло и он подарил снохе золотую цепочку в благодарность за рождение внучки.
Матвей Павлович и Варвара Афанасьевна Мухины подарили дочке золотые часики. По времени все это уложилось в полчаса и в три выпитые порции спиртного. Мише и Кате было разрешено покинуть застолье и отправиться в дом родителей  Кати. Новорожденной праздничный шум был совершенно ни к чему.

Гости дарили свои подарки уже без виновников торжества. Чаще всего преподносили денежные купюры, не скупясь. После Миша с Катей насчитали более пяти тысяч. И снова появился повод заговорить о покупке «Жигулей».

В родительском доме Катя освободила дочку от пеленок. Те были уже мокрыми, и затеялась Аннушку искупать. В доме было хорошо натоплено. Опасаться простуда не приходилось. Дочь с первых дней рождения свое купание принимала с удовольствием. Она благостно покряхтывала и что-то мурлыкала на своем младенческом языке. Катя с удовольствием отметила, что ее Анютка все увереннее и решительнее машет руками и двигает ногами. Растет дочка, развивается.
Миша, уходя из празднующего дома, захватил себе бутылку водки. Как только пришли в дом Мухиных, он опорожнил полный стакан и осоловел. Катя на мужа не обращала внимания. Она теперь жила своей дочкой. Вот и ее крестины отмечают. Хотя ни в какую церковную купель Анюту не окунали и поп не читал положенные в таком случае молитвы. Просто праздновали рождение ребенка. Но на селе были очень живучи старые традиции. Вот и называют до сих пор празднование рождения ребенка крестинами.

Катя баюкала дочку и в мыслях видела ее не такой крохой, какая она ныне. А быстро взрослеющей девочкой. То, в ее представлении, Анюта уже ходит в садик, то она школьница, то юная девушка. И любая из этих картинок благостная. По представлению Кати. Жизнь в селе становится все лучше и лучше. Значит, и у ее дочери все будет только улучшаться. Настанут дни, когда сельский каторжный труд станет легким и привлекательным для всех. И люди забудут нынешнюю присказку: «Труд облагораживает человека. Но он же делает его горбатым».
Сейчас многие норовят укатить из села в город. Там жить намного легче и интереснее. Но, надеялась в своих мечтах Катя, ее дочке не придется уезжать из родного дома. К тому времени условия жизни в селе станут такими, как в городе. Сладкие мечты грели душу.


                *     *     *
Дни шли за днями, складываясь в недели. Недели складывались в месяцы, месяцы – в годы. Время неумолимо текло, оставляя за спиной то, что принято называть прошлым. Многие этого за делами и повседневной суетой не замечают. А потом вдруг словно бы приходят в себя и сокрушенно хлопают  ладонями по бедрам: сколько жизни прошло будто бы за одно мгновение.

Именно в таком ритме после рождения дочки жила Катя.  С момента приезда из  роддома она не имела свободной минуты. Ловила каждый вздох и легкий вскрик или покряхтывание ненаглядной доченьки. Пищу стала готовить кое-как. Поэтому Миша нередко  с работы заходил к матери во времянку и там ужинал. Катю это мало волновало. Главное, чтобы ее Анютке было хорошо и удобно.

В положенные часы мать выносила дочку погулять на свежем воздухе. Очень часто после таких прогулок она уходила к своим родителям. И там  они с матерью любовались Аней, рассматривали каждый прыщик на нежном тельце, попутно обсуждая сельские новости. Мать по-прежнему пыталась убедить дочку повлиять на мужа. Того уже привыкли видеть в Приречном постоянно пьяным. Катя досадливо отмахивалась. Что толку. Ему говоришь, только от него, как от стенки горох. Слушает, со всем соглашается, а вечером является домой на парусах. Свое оправдание перед матерью дочь завершала доводом: а кто ныне не пьет? Почитай в каждую семью работнички и кормильцы вечером приходят поддатые. Видать, время такое. Мать завершала этот разговор неизменной фразой: «Ну, гляди. Тебе потом мучиться,  когда Мишка совсем сопьется».

В такие прогулки заходила Катя и к своей близкой подруге Клаве Труновой. Она уже давно носила фамилию Зимина. Но мужнина фамилия почему-то в селе не прижилась и все по-прежнему говорили: «Надо сходить к Клаве Труновой», или: «А Клава Трунова вчера рассказывала».

Муж Клавы на такое пренебрежение к его родовой фамилии нисколько не обижался. Он обычно отшучивался: «Хоть горшком назови, лишь бы в печь не ставили». У Клавы часто в свободные минуты собирались молодые женщины, чтобы перевести от работы дух и обменяться сельскими новостями. Тут всегда можно было узнать самые свежие и самые сногсшибательные. Правда, потом нередко выяснялось, что все это ловко придуманная сплетня. Но как-то так выходило, что сплетня редко становилась поводом для крупного скандала. Либо она не доходила до того, кто был ее «героем», либо на пустословье просто не обращали внимание.

Катя была нормальной деревенской женщиной. И ее, разумеется, сплетни интересовали. Иначе от скукоты и каждодневного домашнего одиночества совсем завянешь. Но у Клавы можно было услышать о хорошем фильме, который недавно демонстрировался в их Доме культуры. Были среди Клавиных гостей и такие, кто ухитрялся читать книги. Этих Катя особенно любила послушать. Сама она после рождения дочери в кино не ходила и книг не читала. Не было времени. Да и с годами она стала понимать, что экран и книги – это одно, а реальная жизнь – совершенно другое. На экране и на страницах книг все как-то благородно, возвышенно. Сказка – да и только. Но рядом с собой Катя ничего такого не наблюдала. Поэтому школьная страсть к чтению постепенно таяла. Хотя слушать пересказ прочитанного из других уст ей нравилось. И она всегда была довольна, когда у Клавы в доме были молодые ее односельчанки. Но, к сожалению, такое случалось довольно редко. В селе ни у кого не, получается бить баклуши. Всегда есть неотложные дела. И всегда их взахлеб. Поэтому для Кати такие недолгие встречи были памятны.

Как только дочке исполнился год, ее пришлось отлучить от груди. Катю уже неоднократно посещал на дому заведующий фермой  Максим Максимович Золотухин и чуть ли не со слезами просил ее выходить на работу. На ферме, еще до ее декретного отпуска не хватало доярок. Приходилось доить ничейную группу по очереди. Недавно были уволены за систематическое пьянство две доярки. Оставшиеся женщины начали роптать. Справляться с работой становилось просто не под силу.

Кате надо было думать, куда девать  Анюту. Поначалу она хотела на день отправлять дочку к своей матери. Та это предложение приняла с большим удовольствием. Но сваха Арина Карповна решительно запротестовала. Почему ее хотят отлучить от внучки. Это не по совести. Вечером собрали совет двух  семей. Сошлись на том, что  бабушки будут смотреть за Анютой понедельно. Жизнь Кати основательно усложнилась. Ранний подъем и поздний отход ко сну, тяжелая физическая работа выматывали до предела. Анюта, когда становилась мокрой, ночью долго хныкала, прежде чем мать ее услышит.

Втягиваться в новый ритм жизни было неимоверно трудно. Но Катя понимала, что иного выбора у нее нет. Ее родители и родители Миши пока всем, чем могли, помогали. Но так будет не вечно. Предкам перевалило за пятьдесят. Не успеешь оглянуться, когда надо будет помогать им самим. А для этого надо иметь твердую почву под  ногами.

Катя вернулась на свою ферму, но не на свою группу. Максим Максимович, еще, когда приходил к ним домой, поднимал эту больную тему. На Катино место при ее уходе в декретный отпуск, еле-еле нашли молодую девушку на ее группу, которая вовсе не рвалась в доярки. На нее пришлось давить по комсомольской линии. За год  с лишним она привыкла к Катиным коровам. Коровы привыкли к ней. Девушке  очень не хотелось начинать все сначала. Брать новую группу она категорически отказалась. Объявила, что совсем уйдет с фермы, если чего.
Пришлось Кате брать группу, которую обихаживала  уволенная за пьянство доярка. Коровы к новой своей опекунше отнеслись с внешним безразличием. Видать, привыкли к чужим людям во время запоев их хозяйки. Но Катя хорошо  понимала, что высоких надоев, а значит, и высокой зарплаты она может добиться только в том случае, если приноровится к характеру и нраву каждой коровы. Узнается все это не за один день. Надо все изучать, запоминать и делать выводы.
С людьми на ферме было куда проще. В основном тут работали те же, с кем Катя была хорошо знакома еще до декретного отпуска. Так что приспосабливаться и приноравливаться ни к кому не требовалось.

Прошел месяц, как Катя впряглась в тяжелую лямку. И как-то к обеденной дойке на ферму приехал партог колхоза. Сначала он побеседовал со всеми, кто был на передышке в красном уголке. Потом попросил Катю пройти с ним в комнату заведующего фермой. Максим Максимович тактично покинул помещение при их появлении. Иван Евсеевич начал издалека. Сначала расспросил, как у них дела в семье.  Ладят ли с Мишей. Как растет и развивается дочка. Потом перешел к сути дела:

 –Знаешь, Катя, парторганизация колхоза многочисленна. Но молодежи в ней недостаточно. Как –то молодежь не очень рвется вступать в наши ряды.
Катя не нашлась, что ответить, и только пожала плечами. Иван Евсеевич продолжил свою мысль:

 – Мы покумекали в парткоме. Поговорил я с комсомольским секретарем,  и мы все пришли к выводу, что тебе надо вступать в партию.
Катя совсем растерялась:

 –Да? Вы знаете, Иван Евсеевич, я об этом никогда не думала. Да и кажется мне, что недостойна  состоять в партии. Я привыкла считать, что в партии особенные люди. А я, сколько  живу, человек во всем посредственный. В школе училась средне. Поэтому поступать в институт даже и не пробовала. Да и работаю, как все. Надои в моей группе не самые высокие. Мне кажется, не гожусь я для партии.

Парторг терпеливо  выслушал эту тираду и спокойно произнес:

 –У нас в парткоме другое мнение. Я сейчас торопить тебя не буду. Ты подумай над моим предложением.

Катя с облегчением сказала:

 –Я подумаю.

Когда она пришла с работы домой, Мишка, не раздетый, уже храпел на диване. Значит, опять нализался досыта. Катя  сходила к родителям и забрала у матери Анютку. Пока обихаживала дочку, укладывала ее в кроватку, было уже начало одиннадцатого. И ноги не держали,  и в сон клонило основательно. Но, лежа в кровати, Катя с удивлением поняла, что ей не заснуть. Ее мучили двойственные чувства. С одной стороны было приятно, что Иван Евсеевич предлагает ей вступить в партию. Когда  училась в школе, она непоколебимо верила: партия  – лучшая часть нашего общества. И коммунисты – люди особого склада. На них надо равняться. Им надо подражать. Катя просто боготворила и Давыдова, и Нагульнова, и Разметнова. Бесчисленное число раз она смотрела фильм «Коммунист». И он не наскучил, не приелся. Она была просто влюблена в фадеевских комсомольцев. Как хотелось быть рядом с такими замечательными ребятами.

Но Катя с горечью понимала, что она жидковата для такого общества. Она слаба и бессильна воспитать в себе подобного молодогвардейцам человека. С детских лет она научилась понимать, что многое в жизни для нее недостижимо. Как ни старайся. Она пыталась учиться так же, как отличницы ее класса. Приходила из школы домой, брала себя за шиворот и усаживала за учебник. Но буквально  минут через двадцать спохватывалась. Оказывается, она уже не читает заданное на дом, а витает в облаках. Так продолжалось довольно долго. И попытки делались много раз. Но все заканчивалось одинаково: мысли ее уносились в мечтательную даль. Они не имели ничего общего с домашним заданием. Уже со школьных лет Катя пришла к выводу, что у каждого человека свой потолок. То, что доступно для одного, для других  –  невыполнимая мечта. Те, кому высокая мечта по плечу – люди богато одаренные от природы. А средненьким нечего и рыпаться. Так что, Иван  Евсеевич, ваше предложение не по адресу.
Но  тут же в голове созрело опровержение. Она знала многих членов партии колхозной парторганизации. Вполне порядочные люди. Правд, звезд с неба не хватают. Но и подлости не делают. Приличные люди. Как они поведут себя, скажем, в военное время,  – трудно судить. Но пока о них ничего плохого не скажешь. Может, так оно и надо?

У Кати отец состоял в партии. Надо завтра сходить к нему и посоветоваться. Но, засыпая, Катя сильно сомневалась, что ей в следующий раз ответить секретарю парткома. Сон ее был тревожен. Она просыпалась, поворачивалась на другой бок, чтобы избавиться от приснившейся мерзости. Но как только засыпала, повторялось все то же самое. Будто она с Клавой Труновой на Дону. Стояла теплая лунная ночь. Луна светила так ярко, что все вокруг виделось, как днем.  Они у дощатого забора, огораживающего добротный дом. Во дворе председатель райисполкома с бухгалтером их колхоза Леной Лучковой и их председатель колхоза Евгений Федорович Кулаков с незнакомой девушкой. Обе пары танцуют под магнитофонную музыку. Танцуют совершенно голые. Но у мужчин аккуратно повязаны галстуки. Сквозь щели в неаккуратно подшитых досках забора все хорошо видно. Смотрящие на эти безобразия Клава и Катя стыдливо хихикают и шепотом обсуждают меж собой, какой у председателя райисполкома большой и обвисший живот и насколько у их Евгения Федоровича обрюзглое тело.

Сон был мерзким. Катя часто просыпалась. Но отвязаться от гнусной картины никак не могла. Утром она проснулась в привычное для себя время – когда еще было совсем темно. Мишка на диване тяжело дышал с похмелья. Он был по-прежнему одет. Видать, за всю ночь не просыпался. Катя сготовила завтрак, немного прибралась в доме, потом отнесла спящую Анютку к свекрови. И тут же подъехал автобус с доярками. На работу приготовилась вовремя.

Сидя в автобусе, думала, почему и к чему ей этот сон? Эту историю в селе обсуждали долго и во всех подробностях. В Приречном лужки  были скудные. На них много сена не заготовишь. Вот и мучились приреченцы каждое лето с заготовкой корма для своих коров. Дон был от села километрах в четырнадцати. Там, рядом с Доном, многие работали в лесхозе. Им полагались участки луга вдоль берега реки. У того хутора проблем с сеном никогда не было и лесхозовцы часто продавали на покос свои участки другим людям. Вот тракторист из Приречного Васька Гостев и прикупил такой участок.  Когда трава выросла и созрела для косьбы, он с кумом и поехал на Дон. За день они там не управились. Потому и остались на ночь.

Как и полагалось в селе, после тяжелой косьбы они в ужин опорожнили бутылку водки. Потом лежали на скошенной траве, курили, говорили о всякой всячине. Невдалеке от их покосного участка виднелся огороженный досками дом. Днем он их совсем не интересовал. Дом и дом. Построили – значит, зачем-то нужен. А вот теперь, когда на землю опустилась ночь, оттуда полилась музыка. Кум сказал Ваське:

 –Может, сходим, поглядим, кто там веселится?

Васька согласился. И они побрели на мелодию. Шли аккуратно. Мало ли какая там публика. Можно и по шее схлопотать. Не в своем селе. Тихо подошли к забору и в щель разглядели танцующих председателя райисполкома и председателя колхоза. Танцующих, в чем мать родила. Васька с кумом тихо присели у забора, нашли щели пообъемистее и всласть разглядели молодых женщин. Насладившись представлением, тихо ушли от греха. А потом в Приречном с яркими картинками все обрисовали односельчанам. Приреченцы с жаром обсуждали нечаянно увиденное двумя мужиками. Все непременно заключали разговор одним выводом: начальству все можно.

У хуторян Васька выяснил, что это за домик такой. Ему объяснили, что этот дом лесхозовский. В нем проводятся собрания работающих в лесхозе. Там же в большой и просторной комнате по случаю праздников, юбилеев и по другим поводам случаются гуляния.

Есть в доме и маленькие комнатушки. Они в  основном для высоких чинов, которые во время своих отпусков приезжают порыбачить на Дону и отдохнуть на природе. Бывает и такое, что дом используется для любовных свиданий. Сам директор лесхоза – человек степенный. В таких делах участия не принимает. Но вот высокому начальству не может отказать.

Вечером Катя выкроила время сходить к отцу. Мишка пришел с работы с легким запашком, но, в общем, вполне вменяемым. Анютка была оставлена на его попечение. Отец только что отужинал и сидел на крыльце с сигаретой. Увидев входящую во двор дочь, он поинтересовался:

 –Проведать пришла, или по делу?

Катя села рядом с отцом:

 –Посоветоваться с тобой, папаня.

Матвей Павлович бросил окурок в мусорное ведро и сказал:

 –Ну, рассказывай, что у тебя случилось.

 –Иван Евсеевич со мной разговор вел. Предложил вступать в партию. Что ты на  это скажешь?

Матвей Павлович долго молчал. Потом обнял Катю за плечи:

 –Тут, дочка, ты сама должна решать.

Катя удивилась такому ответу:

 –Но ты  же в партии давно состоишь. Вот я и надеялась, что ты правильно    посоветуешь.

 –А ты-то сама, что по этому поводу думаешь?

 –Да я и сама не знаю. Сомнений слишком много.

Матвей Павлович тяжело вздохнул:

 –Тут ты права. Я не знаю, какой была партия с революции и в годы войны. Приходится слышать, что вела свои дела правильно. Потому и в страшной войне немца одолели. Да и жизнь у нас теперь вполне достойная. Не сравнишь с тем, что раньше было.

Знаешь, Катя, партия, как ты понимаешь, состоит из людей. А люди, они разные. И в партии состоит много  людей хороших. Но и сволочей в ней достаточно. И что самое обидное, много их в партийном и хозяйственном руководстве. Ты и сама видишь, сколько машин шмыгает в колхозную кладовку. В иной день караванами прибывают. Да хоть бы по колхозной цене мясо покупали.  А то ведь бесплатно берут. И где тут руководящая и направляющая? Почему не пресекает это безобразие?

Вот это меня, дочка, очень раздражает. При такой растащиловке колхоз богатым  не будет. Да и мы колхозники, глядя на начальников, колхоз изо всех сил растаскиваем. Чем все это кончится – одному богу известно.

Матвей Павлович полез в карман за новой сигаретой:

 –Я вот тут говорил о руководящей и направляющей. На деле она, горемычная, никем и ничем не управляет. Вся власть в стране в руках у начальников – партийных и хозяйственных. Ты, Катя, знаешь: я ни одного партийного собрания не пропускаю. Часто приходится слышать: он, мол, в своем выступлении не то сказал. А чтобы говорить то, что надо, нашим делегатам на районные и областные собрания в райкоме инструктора выступления пишут. И чтобы выступающий ни от единой буквы в написанном не отошел. Разве тут услышат верхи мнение самого народа? Да им, как я давно понял, никто и не интересуется. Народ должен думать так, как думает начальство. Тогда в стране покой и порядок. Вот так они считают.

А по мне пусть заскорузлый Ванька, Петька, Васька из самых что ни на есть дальних хозяйств скажут от души прямо и отрыто, что они думают о нашей жизни, как считают, чтобы она нормально протекала. Вот тогда бы власть была поистине народная. А так она чиновничья.

Впервые Катя слушала от отца такие откровения. Ей нравилось, что ее папаня ничего не скрывает. Знает, что дочь об этом нигде говорить не будет. Ее представления о положении дел было куда примитивнее. И она в свою очередь высказал их отцу:

 –Знаешь, папань, если бы были коммунисты все такими, какими их изображают в книгах и кино, я бы вступила в партию с дорогой душой. Но ведь с экрана показывают одно, а рядом с тобой происходит совершенно другое. Я от бабушки много слышала, как плохо им жилось до революции. Ни в какое сравнение с нынешним. Но это не значит, что теперь можно днями пьянствовать в лесополосах, как это делает наш председатель. И растаскивать по начальству то, что сообща произведено.

Я много думаю об этом несоответствии. А потому Ивану Евсеевичу ничего определенного  и не сказала. Пообещала только подумать.

Матвей Павлович положил свою тяжелую руку на плечо дочери и произнес:

 –Думай, дочка, сама. Но мое мнение – повременить тебе надо с  этим делом. Анютка еще не выросла. Девчонка бойкая и дурашливая. За ней гдаз да глаз нужен. А бабки, они уже старые.

 –Знаешь, папаня, я, наверное, так и сделаю.

При следующей встрече с секретарем парткома Катя сказала, что со вступлением в партию она повременит. Не созрела еще для такого ответственного шага. По тону в голосе и по выражению Катиного лица партог понял, что уговоры будут бесполезными.




                *     *     *
Жизнь Кати днями, неделями, месяцами, годами была загружена до предела. Но она проходила так монотонно и однообразно, что иногда становилось тошно и противно. Хоть бы кто в гости приехал. Или случилась какая-нибудь приятная неожиданность, которая запомнилась бы на все оставшиеся годы.

Все в спешке, в неуправке. Но все знакомо, все давно обрыдло. С раннего утра надо обихаживать коров, вечером готовить обеды, стирать, гладить, временами отчитывать Мишу и Анютку. Мужа – за почти ежедневную выпивку, дочь – за неуемный характер. Девочка уродилась ни в отца, ни в мать. В семьях говорили, что у Череминых был прадед с таким же скандальным норовом. Запомнился не столько благими делами, сколько скандалами.

Первые годы совместной с Мишкой жизни Катя серьезно опасалась, что ее муж рано или поздно сядет в тюрьму за растранжиривание фуражного зерна и комбикормов. Ведь недаром же в народе говорят: сколько веревочке ни виться – конец обязательно будет. Но время шло, а ничего такого не происходило. Бывали, правда, случаи, когда председатель колхоза организовывал слежку за колхозником, потерявшим всякую совесть. Его ловили на краже. Но все наказание  сводилось к увольнению с работы и денежному штрафу. Только трудоспособных людей в колхозе постоянно не хватало и наказанного вскоре снова брали на работу.
Мишка с годами характером нисколько не менялся. Он терпеливо выслушивал нотации жены. И часто приводил довод в свое оправдание: « Ну, куда мне деваться. Работаю я не один, а в компании. Там не я, а другие объясняют, как жить». И все продолжалось по-прежнему.

Анютка уже ходила в школу. И Катю чуть ли не каждую неделю приглашали туда, чтобы поговорить о неусидчивом характере девочки. То она в классе набедокурит, то по дороге домой с кем-нибудь из подруг подерется. Да так, что родители пострадавших приходят в школу с жалобой.

Катя с содроганием до сих пор вспоминает случай, еще, когда дочь ходила в колхозный детский садик. В ту весну внезапно  умер свекор Федор Антонович. Пришел вечером с работы в традиционном подпититии. В привычное время лег спать. И не проснулся. Смерть была неожиданной и поразила всех. Свекровь Арина Карповна буквально в один день постарела лет на двадцать. Она стала быстро худеть, заметно сутулиться. Когда Федора Антоновича везли в гробу на кладбище и свекровь сидела в кузове машины рядом, многие стали замечать, что она говорит невпопад. Думали: это временно, от горя. Но время шло, а свекровь часто произносила фразы не к месту.

Тогда стоял теплый майский день. Катя, как всегда, хлопотала на своей ферме, когда к ней прибежала воспитательница детсада Евгения Павловна. Лицо ее было черное, как у негритянки. У Кати упало сердце: что-то с дочерью. Так и оказалось. Евгения Павловна сбивчиво сообщила, что Анюта увела мальчика и девочку из детского садика. Куда дети ушли – никто не знает. Воспитательница попросила Катю помочь ей в поисках. Они обошли почти все село. Заглядывали во все укромные места, которые могли бы привлечь детей. Все оказалось напрасно. Разошлись, вконец растерянные и убитые горем. Мерещилось самое страшное. Катя уже не надеялась увидеть дочку в живых. Только она дошла до фермы, следом прибежала Евгения Павловка: дети сами пришли в садик. Оказывается, Анюта убедила своих друзей пойти позагорать на речке. День был очень теплый. Солнце пригревало по-летнему.

Мишу тоже предупредили о случившемся. Он искал детей в разных забытых людьми и богом уголках. Впервые за время совместной с Катей жизни он потерял свое обычное самообладание. Был вконец растерян и зол. А потому довольно хлестко  выпорол свою любимицу. И надо отдать должное: Аня почти не плакала. Хотя, как уже тогда поняла Катя, дочь не осознала свою вину. Когда ее отчитывали за провинности, она смотрела на родителей такими невинными глазами, что у тех невольно зарождалось сомнение в справедливости своих нотаций.

Тогда Катя впервые подумала, что с годами все меньше счастливого. Счастья и радости ждешь-ждешь – и не дождешься. Только беды приходят с неумолимым постоянством.

Аня после той злой порки нисколько не укротила свой норов. Еще с детского садика она командовала мальчиками. И что для Кати было удивительно, те дочку слушались беспрекословно. Ей бы мальчиком родиться, а не девочкой. Все замашки отпетого хулигана. Сколько раз Мише приходилось ходить в школу вставлять выбитые в окнах стекла, восстанавливать Анину парту, на которой глубокой полосой та была поделена пополам – разграничена с соседкой территория. Убирал отец с парты увековеченное гвоздем на века имя дочери.
Катя взяла на себя обязанности оправдываться перед учителями и улаживать дела с родителями обиженных  Аней соклассников. К четвертому классу Катя с Мишей окончательно утвердились, что неукротимый нрав их доченьки уравновесить им не удастся. Надо махнуть на все рукой и смириться. Им придется жить с таким ребенком, каким его создала природа.

Веретено жизни беспрерывно накручивало нить времени. Никто не знает, какой будет эта нить через день, неделю, месяц, год. И это веретено жизни принесло Кате такое несчастье, которое не могло ей присниться в самом страшном сне.
Стояла неприяютная дождливая осень. После обеденной дойки все собрались передохнуть в красном уголке. Катя заметила, что все на нее поглядывают как-то странно. Кое-кто отворачивался  к стенке и хмыкал в кулак. Самая старшая по возрасту и по трудовому стажу Матрена Гавриловна, наконец, сжалилась над Катей, которая от таких взглядов и хмыканий стала выходить из себя. Она села рядом и обняла смущенную непонятной ситуации женщину:

 –Катя! Как я вижу, ты ничего не знаешь. Каким твой Мишка вчера пришел с работы?

Катя ответила:

 –Грязный с ног до головы.

 –Иначе и быть не могло  –, подытожила Матрена Гавриловна.

 –Отцовские чудачества у него стали проявляться.

Катя очень удивилась:

 –Что же он натворил? Пьяным был вчера. Но разговаривал вроде рядом.

 –Клоуна стал твой Мишка из себя строить.

И Матрена Гавриловна, аккуратно подбирая слова, изложило, что же вчера выкинул Катин муж Мишка.

Стояла непроглядная вечерняя тьма. Непрерывно лил дождь. Мишка, заметно покачиваясь, шел из ремонтной мастерской домой. Шел и беспрестанно что-то бормотал себе под нос. А потом вдруг театрально бухнулся в грязь на колени, вознес руки к небу и благоговейно произнес:

 –Москва! Кремль! Я верен тебе!

Шедшие вслед за Мишкой люди, оторопев, застыли на месте. Мишка на коленях с воздетыми к небу руками, застыл в экстазе. Сколько могла эта сцена продолжаться – одному Богу известно. Но шедшие следом люди сразу сообразили, что Мишка основательно пьян. Они подошли к нему, взяли его под локти и подняли на ноги:

 –Пойдем, Миша, домой Тебе в постель пора.

И привели его к Мишкиному дому и подождали, пока за ним не закрылась входная дверь на веранде.

Катя слушала Матрену Гавриловну в полуобморочном состоянии. Кто-то из доярок попробовал неловко пошутить:

 –Катя! Определяй его в артисты.

Матрена Гавриловна строго посмотрела на шутницу, потом обратилась к Кате:

 –Ты, девка, не придавай этой выходке большого значения. Мишке устрой выволочку. И забудь, Оставайся, по крайней мере, довольна, что пьяным тебя не бьет. Посчитай сколько приреченских мужиков во хмелю учиняют дома драки. Со счету собъешься. А твой – спокойный. Мишка валял дурака – беда не ахти какая. Вон люди из Кремля почти такие номера выкидывают.  Села вчера программу «Время» поглядеть. И сразу слышу диктора, который с гордостью и восторгом читает: «Коллектив завода провел митинг по случаю теплых слов, сказанных дорогим Леонидом Ильичом в адрес коллектива». Хоть смейся, хоть плачь. Мне дочка сказала, что о таких митингах каждый день рассказывают.

Твой Мишка сгородил глупость по пьянке. А это люди трезвые додумались. Стыдно слушать.

После этих слов все перестали кидать в сторону Кати многозначительные взгляды. Разговор перекинулся на правящие круги страны. Доярки говорили, что им надоело слушать телепередачу «Время» потому, что там только и услышишь славословия в адрес дорогого Леонида Ильича. И дорогой Леонид Ильич каждый день невнятно мямлит что-то несуразное. Все с горечью соглашались с тем, что русские не могут жить без иконы. Было время, когда молились на товарища Сталина. Потом состоялся съезд партии, на котором стране объяснили, что  это вовсе не гений всех времен и народов, а человек средних умственных способностей и палач. Для чего объяснили? Для того чтобы больше не вступать в эту грязную лужу.

Но нам, русским людям, что о стенку горохом. Тут же стали молиться на Хрущева. Как ни включишь радио или телевидение – в уши о «продуманных великих делах» этого руководителя страны. И никому не интересно, что о нем думают и говорят в народе. И никому и в голову не приходит, что снова молимся, как на святого. А рядом происходит черте-что.

У Кати вертелась в голове пушкинская строка из «Бориса Годунова». Она долго не решалась ее произнести. Все говорили горячо и увлеченно. Но наконец, решилась. Когда образовалась минутная тишина, она произнесла: «Народ безмолвствует»

Все удивленно на нее посмотрели: а ведь верно.

 –Откуда ты это взяла?

 –Из Пушкина. Из «Бориса Годунова».

Все снова вернулись к дорогому Леониду Ильичу. Ведь осудили же Хрущева. Волюнтаристом обозвали. Снова вспомнили о коллективном руководстве страной. Но люди-то видят, что все это пустословие. Только и слышишь: «Выполняя ценные указания дорогого Леонида Ильича».
И перед тем, как снова пойти в корпуса, подвели итог: наверху говорят одно, а внизу происходит совершенно другое.

На душе у Кати кошки скребли. Работала она машинально, хотя надо бы быть повнимательнее. Она делила своим коровам рушенку. Согласно надоям самую большую дозу полагалось любимице Кати Зойке. Но, кажется, она просчиталась. Зойка копалась в своей кормушке. Когда доярка к ней подошла, Зойка подняла от корма морду и шершавым языком коснулась тыльной стороны Катиной ладони.  «Неужели она все понимает?» – мелькнуло в голове доярки. Ей и раньше казалось, будто коровы, как люди. Они все понимают и воспринимают. Только говорить не могут.

Вечером дома Катя устроила Мише основательную головомойку. Она горько плакала и самыми обидными словами укоряла мужа за его ежедневные пьянки и не по возрасту клоунское поведение. Миша безропотно сносил все упреки в свой адрес. Он все просил у  Кати прощения. Клялся и божился, что совершенно ничего не помнит. Что больше так напиваться никогда не будет. Клянется соблюдать меру и держать себя в рамках приличия.

Катя знала цену этим клятвенным обещаниям. Но муж был такой покладистый и весь  от головы до пят виновный, что, в конце концов, ей даже стало жаль непутевого муженька. Другой бы от таких обидных слов полез  в скандал, а, может, даже и в драку. Мишка стоически все переносил и только просил прощения.

Он был отправлен спать на диван. Катя легла в супружескую постель одна. Усталость ощущалась во всем теле. Голова гудела. Хотелось поскорее забыться от всех своих бед во сне. Но он долго не приходил. Катя все перебирала в голове их разговор на ферме. И сколько ни думала, все время вертелась одна мысль: что-то в нашей жизни не такт теперь устроено.

Заснула Катя часам к двенадцати. Спала тревожно. Часто просыпалась. И снилось женщине неизменно одно: мужнины дурацкие шутки-прибаутки. Кому-то приреченцы собирали деньги. Давали, кто сколько мог. И Мишка подытожил: «С миру по нитке, голый без штанов».

Снилось, что они с мужем в местном лесочке. У Миши пропало желание идти дальше, и он тут же изрек: «Чем дальше в лес, тем ну его на хрен». От плоского юмора Катю во сне чуть не стошнило. В состоянии полубессознательного тяжелого пробуждения она чертыхнулась.

 Вдоль Приречного километрах в трех от села начиналась ровная возвышенность с белыми меловыми проплешинами. Почему-то они с Мишкой оказались там. Мишка долго вглядывался в меловые проплешины и произнес: «Картина Репина «Куда нас хрен занес».

На работу Катя встала с головной болью. С горечью подумала: «Яблоко от яблони недалеко падает». Мишка во многом повторяет своего отца.

 


                *     *     *
Зимы с каждым годом становились все теплее.  Но иногда она, словно вспоминая о своих обязанностях, сполна проявляет свой суровый нрав. Так случилось в феврале 1986 года. То во дворе днями стучала капель с крыш домой и хозяйских построек. А в это утро, встав ото сна и готовясь на автобус к утренней дойке, Катя поняла, что на улице бушует метель. И мороз сковал вокруг все. Значит, ходить теперь по гололеду.

Все это ее не очень расстроило. На то и февраль, чтобы быть метелям и крепким морозам. Оделась потеплее и вышла на улицу, как только просигналил их автобус. На ферме как всегда много дел и много неурядиц. То корова, явно видно, приболела. То с кормами неувязка. Миша и его напарник объяснили, что трактор забуксовал в наметенном снежном переносе. И им пришлось ходить по домам собирать шлак перегоревшего в печах угля. Отсюда и задержка. Но Катя для себя отметила, что от обоих пахнет свежим самогоном. Видать, засиделись за стаканами.

День шел своим чередом. На улице выл ветер. Окна забивал снег. Так и раньше бывало. И куда чаще, чем теперь. Дело привычное. Но что-то неспокойно было у Кати на душе. Вроде все близкие рядом, на виду. А все-таки, тревожно. Эту неуютность она чувствовала до самого вечера. Катя пришла с работы домой с болью в спине и ноющими кистями рук. Чтобы отвлечься от саднящей душу тревоги, сразу взялась готовить еду на ужин и завтрашний день.

Но управиться с этой работой Катя не успела. На веранде раздалось громкое топанье сапог. Отряхивали снег с  обуви. Зазвучали громкие хмельные голоса. Миша вел кого-то из гостей. Дверь распахнулась, впустив густые клубы пара, и в прихожую вошел  муж с незнакомым молодым мужчиной:

 –Катя! Представляешь, кого я встретил? Мы же с Костей три года спали на одной койке. Он – наверху, я – внизу. Когда играли тревогу или подъем, сколько раз он бил меня по голове своими босыми пятками. Вскакивал по сигналу, не успев проснуться. В армии двухъярусные кровати. Давай, дорогая женушка на стол. Столько лет не виделись.

Катя поздоровалась с гостем. Отставила с газовой плиты затеянное ею  варево и начала накрывать на стол. Мужчины разделись, умылись в ванной комнате и сели за стол. Пока они в нетерпении потирали руки, Катя открыла банку соленых помидоров, нарезала на тарелку сало. Добавила туда хранившийся в холодильнике кусок колбасы. И тут же пошла на кухню готовить яичницу с тушенкой. Мужчины пригласили ее составить компанию и выпить  с ними по первой рюмке, но Катя только отмахнулась: некогда. Она хлопотала на кухне и слушала разговор за столом. Благо он велся громкими голосами. Слух напрягать не приходилось. Катя быстро усвоила, что Костя из Семеновки. Это километрах в пятнадцати от их Приречного. После демобилизации он уехал не Севера. Именно так  за столом называл место своей недавней работы их нынешний гость. Заработал он там приличные деньги и теперь возвратился к родителям на постоянное жительство.

 –Эх, Миша! Ты не представляешь, какой я теперь дом закачу предкам. Пусть поживут, порадуются на старости лет. А то ведь что? Все село обновилось, а у моих родителей до сих пор старая покосившаяся хата. Непорядок! И я это исправлю!

 –Ты, Костян, поставишь – что надо. В этом я нисколько не сомневаюсь. Мы с отцом вот этот дом строили. Хорошо знаю, что это такое. И ты осилишь эту ношу.

Катя управилась с приготовлением на стол и присела к мужчинам. Миша тут же наполнил водкой их с Костей стаканчики. Кате налил в бокал портвейна. Катя никогда не тянулась к рюмке. Но тут выпила свой бокал. Подумала: вино снимет дневную усталость и тревогу на душе.
Все, не спеша, закусили. Миша положил свою вилку на край тарелки и поинтересовался:

 –Костян! Как построить дом, если есть в кармане, я хорошо знаю. Ты лучше расскажи нам о Северах. Вот этого мы с Катей никогда в жизни не видели. Хоть в нескольких словах просвети.

Костя после выпитого стал заметно заикаться:

 –М-м-миша! С-с севера это, дорогой мой друг, м-м-мир особый. И ребята там работ-т-тают особые. Мы вот с тобой, к-к-когда служили, стояли друг за друга г-г-горой. А там все ребята д-д-друг за друга горой. Иначе не выживешь. Т-т-там собачиться – не п-п-приведи господи. З-з-зима почти весь год. Метели, м-м-морозы – не то, что у нас. Там надо д-д-держать себя в руках. Иначе всем х-х-хана.

Катя, забыв про свою усталость, с большим интересом слушала Костю.  После очередного  стакана говорил, спотыкаясь на отдельных словах, только он. О северном сиянии. Говорил так убедительно, что у Кати перед глазами, словно наяву метались по небу огненные столбы самых причудливых расцветок. То сказочно цветистая та благодать, словно пенный прилив  на море, растекалась вдоль горизонта. Катя ясно прочувствовала невыносимую тоску, которую сама не переживала, от снежного однообразия на многие километры вокруг, где взглядом просто не за что зацепиться. Ни одной выделяющейся детали. Только снег и снег кругом.

Косте довелось общаться и с ненцами. Этот народ готов пить крепчайший чай ведрами. Вроде народ наивный. А пригладишься повнимательнее, и поймешь, что они себе на уме. Много говорят. Но лишнего, ненужного никогда не скажут. И слова о том, что тебе не положено знать, от них клещами не вытянешь. Будут в разговоре ходить вокруг да около. Но ни слова, о чем его спрашиваешь.
Никто за столом не заметил, что уже поздно и пора ложиться спать. Катя спросила у Кости, где ему постелить постель. Но к ее удивлению тот ответил, что он пойдет домой пешком. Дело для него  это привычное. На буровых случалось, выходила какая-нибудь деталь. Тогда они шли пешком на следующую буровую за многие километры заимствовать запчасть. И ничего. И сейчас дойдет.

 –У мамы б-б-больное сердце. Н-н-нельзя ей волноваться. Дойду. Не такое уж тут расстояние,  – подытожил он.

Попытки Кати убедить гостя у них переночевать, а утром на автобусе доехать до своего села оказались тщетными. Гость и Мишка стали одеваться. Мишка заявил:

 –Катя! Я мигом его на тракторе отомчу. Ты не переживай. Ложись спать. К полночи я буду дома.

Ну что тут можно поделать? Не по  душе ей была эта затея. Но оба мужика были выпивши. Будут стоят на своем. Мишка, уже в прихожей, крепко обнял Костю и весело сказал:

 –Эх, Костян! У меня покойный отец был большим балагуром. Так вот он часто любил произносить: «Чтоб к тебе гости приехали»! И когда на него удивленно глядели, весело смеялся. А я, Костян, твоему приезду очень рад. Уж порадовал ты меня. Ох, как порадовал.

 И мужики вышли из дому. И Катя снова ощутила, что ее временами потряхивает. Что-то нервы стали ни к черту. Она прислушалась к происходящему на улице. И с облегчением поняла, что ветер заметно ослабел. Вышла, перед тем как лечь в постель, во двор и заметила, что снег перестал сыпать. Авось, Мишке повезет, и он без приключений вернется домой. С тем и легла спать.
Утром в положенное время прозвенел будильник. Мишки не было дома. Но Катя вроде и не встревожилась по этому случаю. Подумала, что Костя поставил дома бутылку. Опорожнили ее мужики и Мишка остался ночевать в Семеновке. С тем и уехала на ферму. А камень с души не падал. Катя чувствовала,  что она не находит себе места и сегодняшним утром.

И навещевало сердце. На ферму приехал председатель колхоза Евгений Федорович Кулаков. И сразу направился к Кате. У той потемнело в глазах. Председатель обнял Катю за плечи и печально произнес:

 –У меня  для тебя плохие вести. Миши у тебя теперь нет. Замерз он в тракторе.
Катя вся занемела. Но не заплакала, не забилась в жутком рыдании. Она ждала этого. И страшная новость для нее была не новостью. Председатель отвез ее домой, сказав, что мужа повезли на вскрытие в районную больницу. Иначе нельзя. Такое милицейское правило.

К Кате пришла мать. Набежали родственники и соседи, чтобы выразить свое сочувствие и предложить помощь в подготовке похорон. Они прошли на следующий день и получились  торжественными. Как и обещал председатель колхоза, помощь была оказана весьма щедрая. Мишу хоронили с духовым оркестром. При прощании с покойным у могилы выступил Иван Евсеевич Коровин. Катя была в таком состоянии, что все происходящее ею воспринималось словно в тумане. Но она все-таки удивилась, что ее покойный супруг у своей могилы оказался почти святым человеком. Секретарь парткома хорошие качества Миши раздул до неимоверных размеров. И эти качества стали очень весомыми и очень значительными.

Хорошо о покойном отозвался в коротком выступлении бригадир тракторной бригады. Тепло говорили о своем покойном товарище и трактористы. Из их выступлений получалось, что Мишин вклад в благосостоянии колхоза оказался едва ли не самым решающим.

Поминки были организованы на широкую ногу. На территории ремонтной мастерской колхоза была столовая. Там практически по бросовым ценам был приготовлен поминальный обед. Ну, а Катин отец постарался закупить вдоволь спиртного. Тут все было и искренне и правдиво. О покойном говорили за столами только хорошее. Но это хорошее действительно было. Оно проявлялось в Мишином характере и его практических делах. Все прошло пристойно. Катя вконец вымоталась за два последних дня. Мать осталась у нее ночевать. Дабы дочь ночью не запаниковала, не впала в безудержное горе. Мать дала ей успокоительную таблетку. Но Катя долго не могла уснуть. Перед ее глазами неотступно стоял Костя. Он приехал буквально перед выносом тела Миши из дома. Ездил в райцентр за венком. Судя по первым словам, Катя поняла, что он выпил для храбрости. И ее у Кости хватило, чтобы сразу подойти к Кате покаяться в своей вине. Эта вина будет его грызть до конца жизни.

 –Мы, Катя, н-н-нормально приехали к моей родительской х-х-хате. Оба з-з-заметно протрезвели. Вполне п-п-прилично себя чувствовали. Вот я пригласил друга в хату.

С запинками, но предельно откровенно Костя рассказал, как они распили еще одну бутылку. Обоих снова развезло. И Костя с родителями долго упрашивали Мишу остаться у них переночевать. А утром и ехать домой. Но Миша уперся. Я, мол, Кате обещал к двенадцати. Надо исполнить. Буквально вырвался и уехал.

 –Если б-б-бы я почувствовал, чем в -в-все кончится, лег бы под трактор – не п-п-пустил.

Катя была в раздрае чувств. Ей полагалось впиться в Костины волосы и с воплем высказать, что он сволочь, убийца ее любимого мужа. Но, к своему изумлению, ненависти к Косте она не испытывала. Она не знала, как с ним держаться. Она не находила, что на Костины слова ответить. Но и отмолчаться было неудобно. И она сказала первое, что пришло в голову:

 –Ты, Костя, себя сильно не вини. Мы все тут виноваты – дальше некуда. Человек спивался, а никто и пальцем не пошевелил, чтобы  удержать его от пьянки. Каждый день приходил домой на парусах. И что оно такое творится. Я не знаю в селе ни одного мужика, чтобы он не пил. А если  это по всей стране. Что со страной-то будет?

Костя пожал плечами:

 – Мы, р-р-руссие, иначе не можем.

Катя лежала в осиротевшей постели с закрытыми глазами. Но сон к ней никак не приходил. Только  силком заставила себя отвлечься от воспоминаний о разговоре с Костей  –  перед глазами всплыл Иван Евсеевич. И снова, как и на кладбище, на душе стало неловко. Да, в народе говорят: о покойнике либо хорошо, либо ничего не говорить. Лучше промолчать. Но нельзя же и  расхваливать безмерно. А то ведь анекдотом начинает попахивать.
Впрочем, и на парторга сильно не пообижаешься. В стране все и по любому поводу говорят велеречиво. Всё у нас самое великое. Всё у нас самое праведное. А вожди выше и умнее божьих апостолов. Иногда радио и телевизор становится стыдно слушать. Ведь все видят, что на самом деле всё совершенно не так. Почему вожди в Кремле не ощущают всю нелепость такого самовосхваления? Просто удивительно.

В стране только и говорили о перестройке. Покоился в могиле бессменный генсек Брежнев. За ним сошли в могилу старцы  Андропов и Черненко. Страной теперь руководил молодой и говорливый Михаил Сергеевич Горбачев. Вначале все радовались его приходу. Наконец – то у руля державы не без пяти минут покойник, а вполне дееспособный человек. И он первым заговорил о том, что всем нам надо коренным образом поменяться. Чтобы соответствовать времени.
Но нашу страну трудно свести с привычной дороги. Вместо того чтобы кардинально заняться коренной переделкой в экономике, во всех организациях стали проходить собрания, на которых каждый работник отчитывался, как он намерен перестраиваться. Одни несли откровенную чушь. Другие отмалчивались и получали строгий нагоняй. Не соответствуешь, мол, требованиям перестройки.

И потянулось время в пустых разговорах. Дисциплина повсеместно еще больше упала. Болтали о перестройке много, а делать ничего не делали. Да и отец перестройки не имел в голове никакого плана, что же конкретно надо  делать.
Примерно через два месяца после прихода Горбачева к власти в стране началась кампания по борьбе с пьянством и алкоголизмом. В районе и городе, говорят, даже создали конторы, где люди получают зарплату за организацию работы по пропаганде трезвого образа жизни. «Никакие организации моего Мишу не спасли», – подумала Катя. Она была благодарна, что на похоронах о мужнином пристрастии никто и слова не сказал. Даже партог обошел эту деликатную тему. Хотя он-то имел на это право. Иван Евсеевич не был трезвенником. У себя дома он отмечал праздники рюмкой -другой. Но пьяным его никто никогда не видел.   -
Все промолчали. А ведь все знали, что Миша пьяным возвращался из Семеновки. Спьяну не удержался на дороге и сполз в кювет. Там долго буксовал, пока не кончилась в баке солярке. Надо бы Мише бросить трактор и идти пешком. Не бросил. Остался сидеть в кабине. Да не удержался, заснул. Ну, и замерз, конечно.
В голове Кати всплыла стихотворная строчка: «Мысль изреченная есть ложь». По радио как-то была передача о творчестве поэта Тютчева. Из нее и зацепилась строчка в памяти. Сначала Катю поразила очевидная ее бессмысленность. С ранних лет она считала, что все люди, что думают – то и говорят. И нет тут никаких расхождений в словах и мыслях. Но чем больше вдумывалась в тютчевскую строчку, тем больше вникала в сказанное поэтом. Оказывается, не все люди умеют правильно изложить свои мысли. Особенно, если они нечетко  сформулированы и до конца осмысленны. Ее поразила глубина ума поэта девятнадцатого века.

Но нынешняя ложь – наверно, все-таки не то. Ныне люди говорят одно, а думают другое совершенно по другой причине. Катя смотрела много фильмов и выяснила из прочитанных книг о репрессиях в сталинский период. И усвоила для себя, что в ту пору каждое необдуманное слово могло привести к тюрьме на долгие годы, а то и к расстрелу. Жизнь научила людей крепко держать языка за зубами.
Эта особенность говорить нужное руководителям, но не то, что человек думает на самом деле сохранилась, и в более поздние времена. Старейшая доярка фермы Матрена Гавриловна была членом партии. Вступила она в нее еще в пору своей молодости. Тогда были удачные для молочного животноводства годы. Область прославилась высоким производством молока на всю страну. Тогда Матрену Гавриловну наградили орденом Ленина. Ее избрали членом райкома партии. Поскольку у опытной доярки все время держатся высокие показатели, она с некоторыми перерывами до сих пор остается в этой выборной партийной должности. И ей нередко приходится выступать с этой районной партийной трибуны. Как только Матрена Гавриловна удостаивается этой чести, на ферме появляется Иван Евсеевич с готовым текстом выступления. Опытной доярке остается только выучить его, чтобы потом не спотыкаться на высокой трибуне. Что думает сама Матрена Гавриловна по обсуждаемому вопросу, никого не интересует.

Вся эта комедия происходила на глазах у всех доярок. Как-то в короткие минуты отдыха в красном уголке острая на язык Настя Фирсова спросила у Матрены Гавриловны:

 –Гавриловна!  Выходит, парторг больше всех знает, что тебе надо сказать на пленуме?

Та сдержанно улыбнулась и ответила:

 –Нет. Он не главная скрипка. Он ездит в райком партии к своему зональному инструктору и отдает наши показатели работы. Инструктор пишет мне выступление. Но и он не самый главный. Читают готовящийся мне текст и заведующий отделом, и кто-то из секретарей райкома. Только после всего  этого выступление Иван Евсеевич привозит мне. Чтоб выучила.

Настя понимающе хмыкнула:

 –Вон как высоко определяют, Гавриловна, что тебе надо сказать.

И это вспомнилось Кате бессонной ночью. И с горечью подумалось: поэт  Тютчев в своем стихотворении имел в виду другое. Он с горечью отмечал, что не всегда уму человеческому удается точно и объемно сформулировать свою мысль. В результате при ее озвучивании образуется ложное истолкование. Ныне мысли порой летят в необозримые заоблачные дали. Но слова звучат в нужном начальству направлении. В результате получается ложь.  А на лжи далеко не уедешь. Непорядок в стране. Что же дальше-то будет?

Эта тягостная бессонная ночь сделала Катю намного взрослее. Теперь она острее воспринимала окружающий мир, строже судила о людях и прежде всего о себе самой. Она корила себя за многое. И, прежде всего, за недоданные мужу нежность и ласки. Катя понимала, что Миша любил ее безмерно. Он неизменно прощал ей грубость, нетерпимость и невнимание к его персоне. А ведь Катя часто бывала неправа. Несмотря на свою природную сдержанность, она нередко кричала на мужа зло и оскорбительно. Миша только улыбался и просил прощения. А просить иногда было не за что. Просто у Кати было отвратительное настроение. И именно в это время муж попадался под руку. И ему доставалось по полной программе.
 Катя корила себя за то, что не была настойчивой и убедительной в войне с его пристрастием к спиртному. Происходили дежурные  словесные головомойки. Но, как теперь она понимала, оба они серьезно все это не воспринимали.

Профилактика для проформы. Вспомнилась Кате давняя поговорка: «Ласковый теленок двух маток сосет». Мудрые люди раньше жили. Вот если бы она обращалась с Мишей поласковей, постаралась бы проникнуть в его внутренний мир, может, и был бы у нее результат. Да только у них с мужем разговор по большей части о новостях в селе и на работе, о делах домашних, хозяйственных. Правда, Миша часто говорил, как он ее сильно любит. Катя эти откровения благосклонно принимала. Но об их с Мишей отношениях мало размышляла. Повседневных забот хватало сверх макушки.

А если бы они с Мишей научились открывать друг другу свои души, может, и послушался бы он свою ненаглядную. Жил бы до сих пор. Да только вряд ли. Нет в селе таких мужиков, чтобы водку не пили. А ее муж не любил быть среди людей белой вороной. Видать, судьбой ей определено в молодые годы остаться вдовой.
За всю длинную ночь сон к Кате так и не пришел. Мысли метались из края в край. И ни к какому берегу не прибились. Был один не требующий больших размышлений вывод. У нее дочь скоро станет взрослой девушкой. За ней нужен глаз да глаз. Аня  с детских лет отличается строптивостью, своенравием. У нее сформировался свой взгляд на жизнь. И никакие другие убеждения она не принимает. Рядом во времянке живет свекровь, которая пока еще сама себя обихаживает. Но временами заговаривается после смерти мужа. Да и родители Кати, каждый с набором болезней, тоже стали нуждаться в помощи  дочери. Стало быть, надо продолжать жить.

И все-таки один вывод из своих ночных мысленных метаний Катя сделала. С годами все меньше радостей от жизни и все больше  горя. В этом она смогла убедиться буквально через месяц. Мартовской ночью скончалась свекровь. Вечером перед сном Катя заходила к ней спросить о самочувствии и не требуется ли ей чего. Как и все дни после гибели сына Арина Карповна была лицом печальна, но в этот вечер не заговаривалась. Она сказала, что у нее все есть и посоветовала  невестке ложиться в постель. Ей завтра рано вставать.

Утром Катя, перед тем как сесть в автобус, заглянула во времянку. Свекровь лежала в постели, что для нее было не характерно. Она начинала хлопотать в своей времянке еще затемно. Катя позвала свекровь. Никакого ответа. Подошла, положила руку на лоб свекрови и поняла, что та уже мертва. Не успела отойти от одних похорон, предстояли другие. Катя подумала, что для нее пришла пора невезения. Значит, надо ждать очередного горя.

И оно действительно пришло. В конце апреля случилась авария на Чернобыльской атомной станции. Более тридцати пожарников один за другим умерли в московских госпиталях. Официальные власти бодрились и призывали народ не волноваться. Все, мол, под контролем. А в народе шел разговор о повышенной радиации на земле и в воздухе в ряде областей страны. Люди высказывались и более определенно. Неладно, мол, что-то в нашем королевстве.

Катя и сама замечала, что неладно. Было время, когда на фермы люди шли работать не из-под палки, а добровольно. Из-за высокой зарплаты. Хотя горбатились там  по-каторжному. Но шли годы. Жизнь на селе улучшалась. Зарплата же росла медленнее. И на фермах становилось все меньше добросовестных людей. Там стала ни к черту дисциплина. По-черному пили не только скотники, но и многие доярки. Начальство по перестроечной моде взялось и тут наводить новый порядок. В районе организовали движение доярок четырехтысячниц. Лозунги были громкие. Слеты таких тружениц проводились часто. Их щедро одаривали подарками и премиями. Но оказалось, что у той породы коров, которая преобладала в области, потолок 3 тысячи 800 килограммов. А потому массовым движение четырехтысячниц не стало.
Поговаривали, что высокоудойные коровы есть в северных областях страны. Но от  них молоко очень низкой жирности. А молокозавод требовал жирность не ниже 3,8 процента. Вот тебе и попробуй выбиться в четырехтысячницы.
Кто-то из областных чинов ездил в Чехословакию посмотреть, как там организовано производство молока. Он был ошарашен увиденным. В Чехословакии доярки приезжали на ферму по – праздничному одетые. У каждой был свой шкафчик, где доярки держали свою одежду. Приехав на работу, они одевали все рабочее. Закончив смену, они шли в сауну, мылись там и в праздничной одежде уезжали домой.

Было принято решение спешно оборудовать саунами все фермы области. Оказалось, что не у всех колхозов есть на это средства. Колхозные кошельки постепенно теряли свою былую объемность и упругость. Но все-таки на многих фермах сауны были созданы. Кате тоже посчастливилось узнать, что такое сауна. На их ферме была оборудована таковая.

Да только русский человек не европеец. Как только заканчивалась вечерняя дойка, и молоко отправлялось на молокозавод, все доярки, и Катя в том числе, стремились побыстрее попасть домой. Там у каждой было работы – непочатый край. Потом скотники и дежурные доярки стали похихикивать. Поговаривали, что председатель колхоза ночами стал водить в сауну районных гостей. Омовение будто бы совершалось с водкой и девочками. Узнав  об этом, доярки, которые выкраивали время, чтобы ополоснуться по-быстрому, поскольку дома в корыте неуютно и неудобно, перестали проситься в сауну.

Катя ничего не потеряла. Ее свекор и Миша оборудовали ванную комнату в доме. Был и душ. Катя чаще мылась под ним.

А в стране идеалы социализма тускнели на глазах. Появилась такая свобода слова, что все устои сотрясались и рушились. Стало модным смачно плевать в колодец, из которого совсем недавно жадно пили воду, как путники пустыни. Журналисты многих центральных изданий настолько преуспели в сокрушительстве недавнего прошлого, что, казалось, уже и не осталось камня на камне от здания, которое считалось, создано  на веки вечные.

Многим все это нравилось. Казалось, смело, ново и непривычно. Слушали телепередачи «Взгляд» с раскрытым от удивления ртом и широко распахнутыми глазами. И все начали считать, что жили мы отвратительно, что правили нами одни злодеи и палачи.  Мы строили рай земной. А он уже существует в капиталистическом мире. Там все в  изобилии и все прекрасно. Люди слушали и соглашались. Потому что реальность очевидна. Даже в сельских районах стали длинные очереди за молоком. Опустели полки во всех магазинах.

И никто не замечал. Насколько дозировано и продуманно подавалась вся критическая информация. Сначала шло обеление Троцкого, Тухачевского, Блюхера, Бухарина и Зиновьева. К Ленину относились с симпатией. Начал, мол, правильно. Да рано умер. Зато в Сталина били только крупным калибром.
Через определенное время стали появляться мягкие укоры в недавних страдальцев Троцкого, Тухачевского, Бухарина и прочих недавно реабилитированных в общественном мнении. Потом удар в десятку. Это Троцкий издал приказ о расстреле каждого десятого при отступлении. Тухачевский казнил кронштадтских матросов.  Антоновцев травил газами.

Заключительный аккорд – Ленин – опасный политический авантюрист. Его  идеи ввергли страну в нищету и бесправие.  Народ слушал и молчал. Катя слышала разговор, что на одном предприятии районного центра рабочие укоряли партийного руководителя. Говорили: мы, мол, ждали от вас руководящих указаний, как защитить советскую власть. А вы, как страусы – голову в песок. Так оно на самом деле и было.




                *     *     *
Внезапная смерть Миши была для Кати, как удар обухом по голове. Порой ей казалось, что она не в состоянии дальше жить, ориентироваться в окружающем мире. Сразу после похорон ее одолело чувство безысходной вины за случившееся. Как же так? Слишком внезапно и слишком неожиданно. Если уж судьбе угодно было забрать у нее мужа, можно было сделать это иначе. Пусть бы Миша заболел. Катя бы за ним ухаживала, привыкала к неизбежности смертельного исхода. Может, тогда весь трагизм случившегося воспринимался бы не так страшно и тягостно.

Дневные хлопоты немного смягчали горечь утраты. Но стоило лечь в постель – и начиналось самоедство. В мыслях и воспоминаниях Катя нещадно казнила себя. Бывало, она ругала себя, что слишком нахраписто и зло отчитывала мужа за выпивку. Если бы пьянство не носило такой массовый характер – еще куда ни шло. А так почти в каждой семье Мишки Черемины. Но там, слава Богу, все обходится благополучно. А на нее такая беда обрушилась.

Когда рядом мужа не стало, Катя начала въедливо вникать: а каков он был, ее Мишка? И получалось, что остался в памяти у односельчан как человек добрый, порядочный, честный, надежный товарищ, способный отдать соседу последнюю рубашку, если в том появится необходимость. Недаром же на похоронах мужа и в речах выступающих, и  просто в разговорах на кладбище никто и словом не упомянул, что Мишка замерз пьяным. Уважали и берегли его честь и достоинство.
Так почему же она, его жена, не могла его полюбить так, чтобы всей душой, всем своим существом?  Почему остановилась на уровне «нравится»? Может, за это судьба обошлась с ней так жестоко? Раньше, когда Миша был жив, он никогда Кате во сне не снился. А теперь – каждую ночь. Только тягостно снится. У мужа такой несчастный вид, что у нее разрывается сердце. Она резко просыпается с таким частым сердцебиением, будто бежала на длинную дистанцию.

После каждого такого изматывающего сна Катя в мыслях  неизменно обращалась к покойному мужу с вопросом: «Миша! Дорогой мой! Ну чем я тебя при жизни так обидела? Тем, что любила недостаточно крепко? Но я отдавала тебе все, что у меня было от природы. Наверное, природа мне недодала. Что же тут поделаешь?
Катя пожаловалась матери о своих тягостных снах каждую ночь. Мать посоветовала сходить к бабке Гаврилихе.  Пусть та воды намолит. Дочь только досадливо махнула рукой. Тогда мать дала ей таблеток димедрола. Она сама их принимает, когда долго заснуть не может. Таблетки Катя взяла. Это от науки. Авось будет спать без сновидений.

Миша очень любил дочку. Беспрестанно ее баловал. Они постоянно о чем-то шушукались, таясь от Кати. Но для нее эти перешептывания не были никаким секретом. Дочка просила у отца денег на какую -нибудь очередную блажь. Среди сверстниц их Анюта ходила в самых дорогих, самого замысловатого покроя платьях по новейшей моде. У нее был магнитофон чуть ли не в пуда  два весом с большими дисками, на которые, как представляла Катя можно записать все выступления модного певца за половину его жизни.

Миша, несмотря на пристрастие к бутылке, почти всю свою зарплату отдавал жене. Пил в основном за калымные деньги. Когда дочь начинала клянчить у отца на очередную блажь, оба они приступали к Кате. Просили денег до тех пор, пока Катя, махнув безнадежно рукой, открывала свою кубышку. У Миши для дочери никогда отказа не было.

Но, как заметила Катя, дочь после смерти отца сильно не переживала о его уходе. Она, конечно, плакала в дни похорон. Но сильно не убивалась. Ее горе проявлялось в пределах сдержанной скорби. А потом, недели через две, в доме вновь громко зазвучал магнитофон. Катя попробовала пристыдить дочку. Неужели нельзя обойтись без этого шума хотя бы сорок дней. Пока, как говорят верующие, душа отца не отлетит на небо. Аня, молча, выслушала мать. Возражать не стала. Но через несколько дней магнитофон в доме запел  голосами модных певцов снова. Больше на  эту тему Катя с дочкой разговаривать не стала. Она хорошо знала, что упрямство дочери часто бывает непоколебимо. И никакие просьбы и увещевания на нее не действовали.

Вот тебе и новая головная боль. По убеждению Кати Миша был никудышным воспитателем дочери. Потакать ей во всем – тут он всегда готов. А отчитать свою любимицу за дрянные поступки  –  это доля матери. Папа всегда норовил от этой малоприятной обязанности под любым предлогом уклониться. Катя часто  в мыслях приходила к выводу: в их семье отец – что он есть, что его нет. Теперь так она уже не думала. Миша, какой-никакой, а отец. Теперь у дочки только мать и осталась. Теперь ей одной наставлять свою Анютку на путь истинный. Если, конечно, получится. У дочки вон какой строптивый  характер. В этом приходилось убеждаться чуть ли не каждый день. Возвращаясь вечерами с работы, Катя стала ощущать, что в доме накурено. Да и от дочки табачный дым ощущается:

 –Аня! Почему в доме накурено?

 –Мама! Я уже не маленькая. Ко мне приходят послушать маг не только подруги. И мальчики тоже. А они уже и в школе, не скрываясь, курят.
 –Ладно. Мальчики курят. Хотя могли бы выйти покурить на веранду. Ну, от тебя-то почему табачный запах исходит?

 –Мама! Я сама не курю. Больше мне сказать нечего.

На том и прекратили разговор. Хотя в душе у Кати остались сомнения. Дочка, видать, покуривает. Катя понимала, что такие посиделки в их с Аней доме запрещать было бы глупо. И сама, как теперь, кажется, недавно была такой же. Собирались подруги у нее, чтобы обсудить свои секреты и сельские сплетни помусолить. Ходила и она к подругам. И такие собрания ни у кого не вызывало желания их в корне запретить. Возможно, родителям при этих посиделках, что-то не нравилось, что -то казалось неприличным, неприемлемым. В их время такого и в помине не было. Но в пору Катиной молодости никто сигаретой не затягивался. И разговоров у них на эту тему не было.

Теперь, видишь ли, другие времена. И их Кате приходится принимать. Все дебаты с дочкой заканчивались одним и тем же: каждая сторона оставалась при своем мнении. Запах сигаретного дыма накрепко впитался в зале их  дома. Кате пришлось утешить себя тем, что дочь взрослеет. А у взрослых круг дозволенного с годами расширяется.

Только со многими новыми привычками самой Ани и ее гостей смириться никак не получалось. Когда дочка училась уже в выпускном классе, Катя, придя с работы,  заметила, что у Ани неестественно блестят глаза. Приблизилась к ней и почувствовала запах самогона:

 –Это еще что такое?

 –Мама! Ты, пожалуйста, не расстраивайся. Игорь Полунин принес бутылку самогона. Мы ее по глотку и разделили. Попробовали, что это такое.

 –Курите в доме, где заблагорассудится. А теперь пивную устроили?

 –Мама! Ты прости. Больше этого не будет.

Катя знала цену всем дочкиным обещаниям. Тут она пошла в отца. Тот постоянно клялся. Обещал больше этого не делать. Но обещания, как дым, растворялись в воздухе. И все оставалось по-старому. Выпивки периодически происходили в Катином доме. Дочь отнекивалась. Говорила, что матери это показалось. Иногда звучали другие доводы. Ныне, мол, молодежь не зашорена прежними деревенскими устоями. Ныне она раскрепощенная.

Вся эта раскрепощенность  камнем лежало на сердце. Катя хорошо знала всех ребят, которые периодически собирались у Ани в их доме. А уж их родителей – тем более. Село есть село. Тут даже всех собак по кличкам знают. Многие из родителей Аниных гостей в свое время были Катиными одноклассниками. Другие учились классом пониже, или повыше. Все друг друга знали с самого детства. При встречах общались, интересовались жизнью друг друга.

Как-то Катя встретилась со свинаркой Шурой Данченко. Та шла в магазин. Катя остановила ее и после осторожного вступления спросила напрямик, знает ли та, что ее сын Алешка прикладывается к рюмке. Шура горестно вздохнула:

 –Давно знаю. А что я тут могу сделать, если вся жизнь в стране встала с ног на голову.

И буквально оглоушила Катю:

 –Я и похлеще кое-что видела. Хата моего дяди Егора пустая стоит. Ты же знаешь. Сын там днями и ночами ведет самостоятельную жизнь. Муж пришел с работы. Надо садиться ужинать. Я пошла в дядину хату, Алешку позвать. Там, слышу из сеней, работает видак. И звуки какие-то стонущие. Зашла я в хату – и ахнула. Оказывается, наши дети смотрят порнофильм. Алешка меня заметил и вытолкал в сени. Был растерян и прошипел, чтобы я к нему в дом больше  не заходила. Когда нужно, он меня сам позовет.

Мы с мужем думали, как нам поступить. Да так ничего и не придумали. Решили отмолчаться.

По всему видать, Шура спешила в магазин. Но тут ее прорвало, и она начисто забыла о своих неотложных делах. Она сокрушалась, как тут сына будешь стыдить за похабщину по видаку, когда по телевизору стали показывать такое, что с детьми и старыми людьми и смотреть невозможно. Словно кто-то поставил цель выщелочить из  людей все светлое, доброе и святое. Шура по секрету сказала, что поголовье неучтенных свиней у них на ферме все увеличивается. И черт бы с ней, с этой фиктивной отчетностью. Если бы свиней каждый божий день не резали и без всякой документации не увозили в областной центр.
Шура сокрушалась. Свинины они производят не меньше, чем в благополучные годы. А мясо в магазинах начисто исчезло. Недавно она была на колхозном собрании. Нашлись смелые люди и прямо задали председателю колхоза вопрос: «Куда деваются произведенные колхозом мясо и молоко? Почему они исчезли из магазинов?»

Председатель помялся и неуверенно ответил. Сейчас в стране черте-что творится. Едет наш механик за запчастями и нигде ему ничего не дадут без подношений. Обязательно готовь кусок мяса. Да потяжелее. Иначе и разговаривать не будут. И смущенно подытожил: разброд в стране. Нигде нет порядка. Передав Кате эти председательские слова, Шура растерянно развела руками. Катя только и нашлась что спросить: «А моя Анька видак не глядела?».
 –Я в тот момент в такой ужас впала, что ни одного рыла не разглядела, – ответила Шура.

На том и разошлись. Катя и сама видела, что в стране бардак, какого и деды, наверное, не видели. А они два войны прошли. Кате вспомнился недавний случай. У нее предвиделся  выходной. А накануне днем на ферму приехал Иван Евсеевич. В разговоре он обмолвился, что завтра едет в райцентр по своим партийным делам. У Кати тоже были намерения туда попасть, походить по магазинам. Назрела необходимость в некоторых вещах. Да и продуктов не мешало бы приобрести. Вот и обратилась к парторгу, не возьмет ли он ее в город. Тот согласился. Так что утром они оказались в райцентре. Зашли в продуктовый магазин. Там  уже стояла длинная очередь за килькой в томатном соусе. Иван Евсеевич попросил Катю подержать очередь и для него. Катя не считала этот продукт вкусным. Но если кильку использовать в окрошке – получается очень хорошо. Поэтому она пристроилась в конце большой очереди. В очереди преобладала злость. Давали по пять банок в одни руки. Некоторые пытались объяснить, что соседи просили купить консервы на их долю. Такие заиления вызывали громкий ропот недовольство и возмущение. Надзор за тем, чтобы в одни руки отпускалось не более пяти банок был очень строгий. Все это тяжело ложилось на душу Кати. К тому же на улице был адский зной. И в магазине держалась тяжкая духота. Назойливо летали мухи.

Очередь продвигались медленно из -за постоянных перепалок. Кто-то занимал очередь и уходил по своим делам. Потом возвращался. И тут начиналось длинное, злобное выяснение, занимал ли на самом деле этот человек очередь, или он пытается в нее втереться. Пока Катя приблизилась к продавцу и весам, Иван Евсеевич управился со своими делами. Он подошел к Кате и тут же разразилась гроза:

 –Куда, бессовестная морда, лезешь? Совсем совесть потерял!  Только знай, ничего тебе не продадут!

Лицо Ивана Евсеевича приобрело цвет столовой свеклы. Катя тоже утратила дар речи. И она машинально, ни о чем думать не способная, втолкнула парторга в очередь вместо себя. А сама быстро вышла из магазина на воздух. Зашла под тень могучего тополя с буйной листвой и долго не могла прийти в себя.
Что в стране происходит? Куда вдруг так стремительно исчезли продукты  с полок магазинов?  Сколько Катя себя помнила, у родителей деньги всегда водились. А вот купить на них, то, что хотелось, далеко не всегда получалось. В стране давно привыкли к очередям. Не всегда доставались всем молоко и мясные продукты. Но люди знали: не приобрел в магазине – можно купить все нужное на стороне. В райцентре был мясокомбинат. Солидное предприятие, Там работали многие городские. И практически все уходили со смены порядком потяжелевшие. Клава Трунова как-то рассказывала, что на мясокомбинате работает ее дядя. Уходя со смены, он наматывает на себя толстые ленты срезанного с тушки мяса. Тяжелел он после каждой смены на сорок килограммов.

Женщины столько донести не могла. Но и они всегда уходили со смены порядком потяжелевшие. Каждый божий день. А потому поставляемое таким путем мясо стоило намного дешевле, чем в магазине. А с рыночной ценой и сравнивать не приходилось.

Кате вспомнилось и другое. Одна из ее подруг по ферме как-то жаловалась, что ей пришлось купить выходной костюм сыну из-под прилавка. Костюм просто загляденье, слов нет. Но подруга кинула на руку продавщице половинную цену от дефицитной покупки. Попутно она деликатно выведала, сколько таких костюмов в магазине. Оказалось, что больше двадцати. И все они, судя по всему, ушли из-под прилавка. И каждый раз половинная  стоимость оседала в кармане продавца. Доярка закончила  словами: «Что поделаешь. Недаром в народе говорят: Всякая фря мнит себя Марьей Ивановной».

Неужели таким путем всю страну растаскивают? Да нет. Что-то не, похоже. Да, государство таким путем разворовывается. Но не до такой же степени, что все продовольственные полки в одночасье опустели?  Что же дальше-то будет? Кате в голову пришла слышанная недавно частушка, что дорожают водка и вино. Две заключительные строчки осели в ее голове дословно:

                Этот с метиной на лбу
                Доведет до ручки.

Неужели так и будет? А что? Частушки сочиняет народ. А в народе, как Кате говорили в школе, вся мудрость. Только почему эта мудрость позволяет правителям творить в стране такие безобразия? Как же тревожно стало жить на земле.

Иван Евсеевич вышел из магазина весь обмякший и весь потный. Он, молча, подал пять банок консервов Кате. Но та сказала, что они с дочкой такую рыбу не любят. А если покупают, то свежую из рыбхоза. Та, жареная, идет в семье за милую душу.
Всю дорогу до Приречного они молчали. Катя не стала обременять парторга своими сомнениями. Знала, что тому сказать нечего. На его лице было ясно написано, что он потрясен увиденным в магазине.





                *     *     *
Летом после окончания десятого класса Аня была матери плохой помощницей по хозяйству. У нее появилась компания молодых людей, которые с сильным ревом проезжали по селу на мотоциклах, когда отправлялись купаться и загорать на колхозный пруд.  Компания приехала из Воронежа. Все студенты. Все любители отдыхать летом на природе в сельской местности. Все обладали мощными мотоциклами, которые развивали бешеную скорость.

Студенты обосновались в рощице у села Семеновка. Поставили там палатки, оборудовали треногу для приготовления обедов. Пищу готовили по очереди. Вели себя пристойно. В выпивках замечены не были. Если и употребляли, то в меру и без скандалов. С местными старались ладить. И все было бы хорошо. Если бы не ревущие во всю мощь мотоциклы.

Катя как-то спросила у дочери:

 –Что ж у твоих друзей мотоциклы так противно ревут?

Аня снисходительно поглядела на мать и ответила:

 –Это не мотоциклы, а байки.

Катя пожала плечами:

 –Мотоциклы, выходит, стали  байками из-за того, что с них сняли выхлопные трубы?

Катя не стала объяснять причину переименования оглушающей приреченцев техники, но стояла на своем:

 –Теперь не говорят мотоциклы. А говорят  –  байки.

У Кати пропало желание продолжать разговор  на эту тему. Она только добавила:

 –Наши мужики собираются твоим друзьям холку намылить за этот противный рев.

 И действительно,  проезд по их дороге молодых людей селян приводил в неистовое бешенство. Некоторые из приреченцев предлагали либо перекрыть дорогу на въездах самодельными шлагбаумами, либо крепко набить морды этим байкерам, чтобы они ездили на пруд другими дорогами.

Вскоре в селе стали поговаривать, что, похоже, Анька Черемина закрутила любовь с одним из байкеров. Его звали Игорем Невзоровым. Высокий, стройный, с накачанной мускулатурой, он сразу привлекал к себе внимание.  Всецело завладел он вниманием и Катиной дочери. Дочь с утра уезжала на Игоревом байке на пруд, и возвращалась домой только после того, как в село пригоняли коров с поля. И получилось так, что полоть, а потом и окучивать картошку на огороде в это лето ей приходилось в одиночку. Ей это на завершении сорокового  десятка давалось с большими потугами.

Но Катя на дочь, если и обижалась, то не очень. Часто перед засыпанием она с тревогой и нежностью думала, что дочка ее из деаочки школьницы выросла во взрослую девушку. И Катя за бесконечным  хлопотами не заметила. как это происходило. И убедилась в этой перемене лишь с появлением на горизонте этого симпатичного парня Игоря Невзорова.

Катю глодала тревога. По ее убеждению, ее Аня без тормозов. Мало ли чем может закончится эта привязанность? Дочь стала приходить с танцев из колхозного Дома культуры далеко за полночь. Надо бы об этом поговорить. Да все как-то не решалась. Но наконец,  набралась смелости:

 –Аня! У вас с Игорем серьезно?

Аня ответила вопросом на вопрос:

 –А в чем, собственно, дело?

 –А ты разве не понимаешь, о чем я беспокоюсь?

Аня покраснела лицом и пробурчала:

 –Мама! Я уже вполне взрослая и могу себя контролировать.

Что оставалось делать матери? Она нерешительно произнесла:

 –Ну, смотри. Тебе видней. Только имей ввиду: тебе еще год учиться в школе.

И на это предупреждение у Ани сразу нашелся ответ:

 –Мне о детях думать рано. Буду учиться в институте. А  с ребенком какая учеба?

 –И где ты учиться собираешься?

 –В технологическом институте.

Для Кати это было полной неожиданностью:

 –А почему именно в технологическом?

 –Там учится Игорь.

 –Это что – основная причина?

 –Да.

 –Но ведь профессию человек выбирает на всю жизнь. А любовь, бывает, и проходит. И часто так бывает.

 –У меня так не будет.

 И Катя направилась в другую комнату. Вот тебе и поговорили. Мать еще раз подумала о строптивом характере дочери. Скажет, как отрежет. А вдруг любовь с Игорем окажется недолговечной, и специальность  не по душе. Тогда как дочь предполагает жить?

Катя устремилась вслед за дочерью. Та уже привычно включила свой маг. Мать выдернула вилку из розетки:

 –Доча! Давай поговорим с тобой, как взрослые люди. Серьезно и взвешенно. Ты видишь, какие ныне в нашей стране времена?  Мы с тобой живем за счет огорода да моей теперь никудышной зарплаты. Дедушка с бабушкой еле ноги передвигают. То, что скопили за свою колхозную жизнь, берегут на книжке на свои похороны. А пенсия у них теперь сущие копейки.
Как ты в институте жить собираешься? На какие шиши?

Дочь снисходительно посмотрела на мать и сказала:

 –Мама! У тебя закостенело советские взгляды на жизнь. Все ее каноны давно устарели и теперь отмирают. Жизнь действительно меняется. Прокоммунистические догмы уходят в прошлое. Пусть сейчас не все ладится. Многое идет не так. Но это пока в стране еще кое-как властвуют коммунисты. Но вскоре придет полная свобода. И мой Игорь хорошо себе представляет, как тогда мы с ним будем жить.

Катя  понурила голову:

 –Эх, доча, доча! Рвешься ты во взрослую жизнь, а умом остаешься ребенком. На каких соплях ваша полная свобода держаться будет, когда у нас в селе все  хозяйство разрушится? Жрать-то  что тогда будете?

По выражению лица дочери Катя поняла, что ни в чем ее не убедила.  У той  были свои взгляды на свою предстоящую жизнь:

 –Ты меня, мама, зря стращаешь. Пугать пуганного – пустая затея. Вот ты полжизни уже прожила. А много хорошего ты в своей жизни видела? День и ночь у тебя проходят в работе, не разгибаясь ни на минуту. Что в этом хорошего? Меня в эту сельскую жизнь совершенно не тянет. Я собираюсь обосноваться в городе.

 –И кто тебя там ждет?

 –А вот Игорь и ждет. Ты с моим отцом сколько лет прожила, пока он по пьянке не замерз? А носил он  тебя хоть раз на руках?

 –Нет. Не носил ни разу. И разговору об этом не было.

 –А меня Игорь носит. Он меня любит безмерно. Говорит, на все готов ради меня.

Катя поняла, что разговор у них зряшный. Они с дочерью по-разному смотрят на жизнь. По-разному ее воспринимают. Она только и могла произнести:

 –Ну, дай-то Бог, чтобы у вас все сложилось, как вы мечтаете.

В эту ночь Катя долго не могла уснуть, хотя от усталости не было сил двигать ни руками, ни ногами. Сильно ломило в спине. Она все время жила повседневными заботами. Их каждый день хватало по горло. Оказывается, надо было думать и о близком будущем своей дочи. Она уже выросла и рвется в самостоятельную жизнь. У матери же никаких возможностей обеспечить ей достойное будущее. И как тут его обеспечишь? Теперь ее зарплата – сущие пустяки. А цены вон как выросли. Ни продуктов, ни одежды нигде не купишь. Полки в магазинах пусты. И нет никакой уверенности, что в обозримом будущем они пополнятся. Ввели карточки. Но и они плохо обеспечиваются.

Да и те крохи, что теперь Катя зарабатывала не ферме, скоро платить, похоже, не будут. Колхоз на глазах разваливается. И постоянно по радио и телевидению талдычат, что такой метод хозяйствования совершенно не пригоден. Вот если бы в стране развить фермерство  – тогда другое дело. Тогда бы люди на селе работали, как в старые временя от темна  дотемна. А то в колхозах стали  говорить о восьмичасовом рабочем дне. Неприемлемо это для сельской  жизни. Будто в старые времена люди горбатились в поле от темна до темна с величайшим желанием.

Катя ворочалась с боку на бок и с тревогой думала, что ночь у нее пройдет в бессоннице. В голову приходили мысли одна страшнее другой. Страны социалистического лагеря состояли в Варшавском союзе. Он в одночасье распался. Соцстраны одна за другой поменяли строй. И что Катю потрясло – никто в этих государствах и шагу не сделал, чтобы встать на защиту социализма. Как могло случиться такое? Люди с таким безразличием отказались от системы, в которой они жили многие годы.

Похоже, думала Катя, и у нас тем же кончится. В последнее время коммунистическую партию обливают  такими помоями, что иногда начинало казаться: страной руководили такие злодеи, что на них и печати негде поставить. А как же Катя прожила половину своей жизни, а, может, большую ее часть с верой, что члены партии  самые светлые представители общества. Она восхищалась  Николаем Островским, прототипом Павки Корчагина. Плакала, читая о мученической смерти Зои Космодемьянской, почитала как святых краснодонских молодогвардейцев. Эти прекрасные юноши отдали свои жизни на светлое коммунистическое общество.

Теперь чуть ли не каждый день вещают людям, что этим героям создали дутую славу. А Зою Космодемьянскую селяне, где девушка приняла такую страшную мучительную смерть, чуть ли не проклинают.

Кате хотелось плакать после таких передач. Она лично знала много людей, которые состояли в партии. Взять Василия Тимофеевича Сотникова. По всем статьям настоящий коммунист. Катя всегда смотрела на него с восхищением. И работал всегда с полной отдачей и людей ценил по-настоящему, как истинный коммунист. Заботливый был. Когда уезжал из села в Воронеж, многие плакали. Так люди ценили своего руководителя.

Парторг Иван Евсеевич Коровин – человек пожиже. И умом уступал председателю, и умением с людьми общаться. Но очень порядочный и честный человек. И в партию свою верил без тени сомнения. Таким, видать, останется до самой своей кончины, несмотря на все перемены в стране и мире. Кате хорошо известны многие члены партии, работающие шоферами, трактористами и животноводами. Им, конечно, далеко до знаменитых героев войны. Но все они хорошо работают. И на подлость не способны. Эти люди достойно носят свое звание коммуниста. Но почему они по всей стране не сплачиваются и не наводят в стране покой и порядок.

А в стране события: одно страшнее другого. В начале апреля пожар на лучшей подлодке страны «Комсомолец». И моряки многие погибли, и лодка погрузилась навечно в Норвежское море.

Не успели отойти от одного потрясения, следом другое – авария на Чернобыльской атомной станции. А тут еще война в Карабахе. Целый год армяне и азербайджанцы убивают друг друга. В районе внезапно появились турки -месхетинцы. Их в Средней Азии поголовно стали вырезать узбеки.

Горделивые грузины устроили в своей столице демонстрацию. Разгоняли ее солдаты лопатками. Дело кончилось большим скандалом. Прибалтийские республики ринулись в самостоятельную жизнь. Нет, в мире что-то стало вверх тормашками. В нем теперь опасно жить. А ее единственная доча рвется прочь из дому. Как тут душе быть спокойной.

Катя смежила глаза уже на рассвете. На работу пришла вконец разбитой. Все у нее валилось из рук. Подруги поинтересовались, не заболела ли наш? Катя не призналась, что у нее болит душа. На подначки, что у нее скоро свадьба в доме, и что к этому большому событию уже надо готовиться, она ответила, что Аня ничего такого не планирует.  Ей еще год учиться. Да к тому же она собирается поступать в технологический институт. Весть эта быстро разнеслась по Приречному. Катю как-то встретила бухгалтер колхоза Ираида Никитина и предупредила, что в этом институте в последние годы сильно возрос конкурс. Она это знает потому, что ее дочка там на третьем курсе.

Катя забеспокоилась еще больше. У дочери все больше тройки и четверки. Учителя говорили, что девочка она способная. Но к учебе относится спустя рукава. Вечером она заговорила с Аней о высоком конкурсе. Та самоуверенно ответила, что Игорь все устроит. Он учится на предпоследнем курсе, и  всех преподавателей технологического института хорошо знает. Это заверение дочери нисколько не успокоило мать. Несколько дней она обдумывала ситуацию.  Потом пришла к выводу, что ей надо  самой поговорить с этим Игорем. Катя хорошо понимала, что такая встреча с женихом дочери даст повод сельским сплетницам почесать языки всласть. Впрочем, они итак склоняют ее дочь при любом разговоре – еще школу не закончила, а уже ударилась по –взрослому в любовь.
Лето перевалило в август. Аня по-прежнему приходила со свиданий заполночь. Дело шло к отъезду Игоря в Воронеж. И Катя собрала в кулак всю свою решимость. Она сказала дочке, чтобы та пригласила завтрашним вечером своего жениха к ним в гости. Аня немного подумала и согласилась. Катя написала продавщице записку с просьбой выгадать для нее бутылку шампанского и попросила дочку сходить завтра днем в сельмаг.

На следующий вечер пришла Катя с работы и увидела, что стол уже накрыт. Только вместо шампанского стояла бутылка портвейна. Аня объяснила, что это  вино не поступало в магазин уже более года. И портвешка она забрала последнюю бутылку.

Аня попросила мать переодеться поприличнее и пошла в Дом культуры, где ее должен дожидаться Игорь Невзоров. Катя помылась под душем и надела на себя праздничное. Весь день она с легкой иронией относилась к предстоящей встрече с кавалером своей дочи. Ей все казалось, что эта привязанность друг к другу молодых людей – дело кратковременное. Вот уедет этот Невзоров в Воронеж и все их чувства растают, как белый дым. Но теперь она сильно разволновалась, не зная сама, почему. Она даже накапала себе валерьянки, чтобы унять заметную дрожь в руках.

Вскоре послышались шаги на веранде, затем стук в дверь. Катя сказала подобающее «Да-да!» и молодые люди вошли в прихожую. Стройный высокий и очень привлекательный лицом парень изящно поклонился, здороваясь с Катей. Он поблагодарил ее за приглашение:

 –Я, Екатерина Матвеевна, очень признателен вам за  эту встречу. Давно собирался с вами поговорить. Да все как-то смелости не хватало. Теперь все разрешилось самым лучшим образом.

Катя почувствовала ту атмосферу, в которой она давно уже обреталась в Сочи в компании москвичей. Она поняла, что по-простому, по -деревенски поговорить не получится. Надо держать себя, в меру своей культуры и возможностей, изысканно. Она пригласила Игоря к столу. Игорь взял Аню за руку и провел ее к стульям у стены. Напротив села Катя. Она попросила гостя открыть бутылку портвейна. Тот сделал это с большим изяществом и налил все по рюмке. Он же провозгласил тост:

 –Давайте выпьем за знакомство. Я так рад, что это произошло.

Игорь и Катя выпили полностью. Аня только пригубила. Причем Игорь пил вино глотками. Закусили конфетами. Неловко помолчали. Игорь повел взглядом вокруг и словно похвалой Катю одарил:

 –А у вас очень уютно и все обставлено со вкусом.

Катя зарделась и отреагировала:

 –Все обставлялось и приобреталось, когда Анин папа был жив. А как твои родители, Игорь?

Игорь опустил взгляд в тарелку и печально произнес:

 –К большому сожалению, они покинули этот мир.

Кате показалось, что ее вопрос был неуместным. Но не спросить о судьбе Игоревых родителей она уже не могла:
–Они умерли?
 –Да. Мама болела сердцем. Отец – от чрезмерного пристрастия к спиртному. Один я остался.

Катя предложила налить еще по рюмке и помянуть Игоревых родителей. Выпили, не чокаясь. Помолчали. Катя все обдумывала, как расспросить, насколько реальны Анины планы с учебой и как будут развиваться их отношения. Ведь дочке еще предстоит год учебы. Но Игорь словно прочитал ее мысли. Она не поняла, как получилось, что за столом ведущей персоной стал Анин кавалер. Он угадывал все желания и мгновенно подкладывал в тарелки женщин нужные им закуски. В нужный момент подавал хлеб или пододвигал общую тарелку с продуктами.

 –Вы, Екатерина Матвеевна, за Аню не беспокойтесь. Я человек надежный. Ваша дочь мне очень понравилась. Но я не хочу торопить события. Но и отпускать ее от себя не в моих планах. А потому я сделаю все, чтобы Аня после окончания школы обязательно поступила в Технологический институт. И уж поверьте, так оно и будет. В институте и меня хорошие связи. Думаю, все получится нормально.

Катя верила сказанному. Но уверенности у нее ничуть не прибавилось:
 –Эх, Игорь. Игорь! Все было бы хорошо, если бы в стране был порядок. Развал ведь во всем.  Ввели карточки. Итак, у вас в Воронеже продукты уже нигде не купишь. Разве если по блат. Блат везде стал просто процветать. Только у дочери моей какой блат?

Игорь посмотрел на Катю и благодушно ответил:
 –Знаете, Екатерина Матвеевна,  люди привыкают жить и устраивать свою судьбу при любых обстоятельствах. Вы и сами слышите по радио и телевидению, что есть  те, кто создает кооперативы. И у них, как говорят, неплохо получается. Есть и индивидуальные предприниматели. А социалистическая система хозяйствования, видать, отжила свое. На мой взгляд, коммунистический лозунг: « От всякого – по способности, всякому – по потребности»  на практике не применим. Получается уравниловка. И эта уравниловка привела к такому печальному результату. Лично я готов сам о себе позаботиться и обеспечить для себя и своей семьи благополучное будущее. Мне не нужен коллектив, где каждый тянет одеяло на себя. По крайней мере, так я думаю.

Катя с сомнением покачала головой:

 – А у нас на селе мужики говорят, что мы идем к гибели. У нас многие теперь считают, что мы и при социализме практически уже жили, как при коммунизме. Только об этом тогда никто не думал.

Игорь пожал плечами:

 –Возможно, так оно и было. Только теперь ничего этого нет. И, как я думаю, никогда уже не будет.

Время было уже  позднее. И Катя решила на прощание обратиться к Аниному кавалеру с просьбой:

 –Я не против того, чтобы вы, Игорь,  поддерживали отношения с моей дочкой. Только я очень вас прошу, чтобы все было по-совести, по-человечески. Она у меня единственная. Больше детей у нас  с ее отцом не случилось. Не обижай, прошу тебя, мою кровиночку.

Игорь встал, положил Кате руки на плечи и горячо произнес:

 –Екатерина Матвеевна! Вашу кровиночку я полюбил всей душой. Без нее я свою дальнейшую жизнь не представляю. Уверяю вас, все будет хорошо. Мы с Аней проживем счастливую жизнь.

Аня собралась и ушла вместе с Игорем. Катя отправилась в постель. Она знала, что дочь возвратится после двенадцати ночи.
Следующим вечером Аня спросила у матери, понравился ли ей Игорь. Катя подумала и ответила:

 –Улыбка у него очаровательная. Ведет он себя безупречно. Таких ребят я встречала в Сочи давным-давно, сразу после окончания средней школы. Только вот глаза у твоего Игоря при самой лучезарной улыбке остаются холодными. И бегают они постоянно, будто он что-то украл.

Аня насупилась и сердито ответила:

 –У тебя все всегда не так. Но я Игоря выбрала для себя навеки. Нравится он тебе, или нет.



                *     *     *
Прошел год. Аня благополучно сдала выпускные экзамены на тройки и четверки, оттанцевала на выпускном балу в школе и тут же отправилась в Воронеж. Екатерина      Матвеевна (Ее давно уж так все величали и она к этому успела привыкнуть)   упаковала чемодан дочери необходимым для длительного пребывания в городе бельем и платьями, джинсами и кофточками, набила дорожную сумку продуктами на первый случай, выделила, по ее представлению, достаточную сумму денег. Пошли дни томительного ожидания.
Она условилась с дочерью, как они будут поддерживать связь. Каждую пятницу вечером Аня будет ходить на почтамт, и звонить матери. Чтобы Катя знала: доча жива и здорова, и что у нее все в порядке. Аня послушно выполняла эту просьбу матери. Но разговаривала с ней телеграфным языком: «У меня все нормально. Готовлюсь.  А у тебя как? До свидания».

У Екатерины Матвеевны болела за дочь душа. И потому, что у дочи был упрямый, настойчивый и, зачастую, просто непредсказуемый характер. Она дома частенько выкидывала номера, которые ни в какие ворота не лезли. А в Воронеже без материнского пригляду от нее можно ожидать все, что угодно.
Да и время в стране очень уж беспокойное. Телевидение и радио стало просто страшно слушать. СССР разваливался на глазах. В самом начале года в Румынии запретили коммунистическую партию. В Баку произошла массовая резня армян. В Москве состоялся 300 –тысячный митинг с требованием демократических реформ. Екатерина Матвеевна даже представить себе не могла такого мощного выступления.

И тут же вообще сногсшибательная новость. В марте собрался внеочередной Съезд народных депутатов СССР и определил Горбачева в президенты страны. Екатерине Матвеевне не раз приходилось убеждаться, что на сельских мужиков смотрят городские, будто они  с легким прибабахом. Но приреченцы сразу разобрались: плохи дела у коммунистов державы. Вот Горбачев и рванул подальше от партии. Если получится так, как в Румынии и компартию в СССР запретят, он окажется от нее на большом расстоянии.

А партию действительно костерят последними словами. Время, когда говорили, что Сталин  –  человек с черной душой и задатками отъявленного палача, давно прошло. И разговоры о Ленинском авантюризме с Октябрьской революций – тоже. Теперь камни летели во всю коммунистическую партию.
Екатерина Матвеевна никогда политикой не интересовалась. Что ей говорили, то и воспринимала как истину. Но  не вникала, что там и как. Пусть во все эти тонкости вникают люди умные и сведущие. Но приреченские мужики судили иначе, чем новые златоусты по радио и телевидению. Они рассуждали так: если партии хана, то и нашим колхозам – тоже. А без колхозов и нам крышка. В Приречном еще живут несколько дедов, которые помнят о единоличном пользовании землей. Горбатились тогда от темна               дотемна. А хлеба получали не ахти.

 В селе многие не забыли байку о деде Кошельке. Такое у него было прозвище. А произошло оно вот по какой причине.  Жил в селе дед, который сильно картавил. И стеснялся этого своего недостатка до такой степени, что исключил из своего лексикона все слова с буквой «р». Всегда находил им удачную замену так, что его вполне понимали окружающие. Семья у деда считалась большой. Два его сына уже были женаты. Третий ходил в женихах. Мужиков, получалось, в семье вроде бы немало. Так что земельный надел у Кошелька был не самый скудный. Кошельковы  –  люди работящие. Тянулись во всем быть не хуже других.

Приходило время, семья убирала хлеба. Засыпали по минимуму на собственное питание. Положенное отвозили в город Калач на ссыпку. Таким путем рассчитывались с государством за землю. Приезжал Кошелек из Калача и немедленно в компанию самых богатых людей села. Были такие, кто держал магазины и мельницы. С ними и кутил Кошелек неделю. Ездили по Приречному на тройке, горланили песни. А Кошелек все время кричал:

 –Есть еще в кошельке.

Через неделю в его портмоне не оставалось ни копейки. Он, виноватый, возвращался в семью и неустанно горбатился весь год, чтобы потом буйно отпраздновать свою вожделенную неделю.

Приреченцы теперь вспомнили Кошелька и подытожили: « Ныне наши мужики после недельного беспробудного запоя нисколько не беднеют. Нет уж. Пусть и клятые во все времена, но остаются колхозы. С ними надежнее».
Екатерина Матвеевна и сама в далеком своем детстве помнила, как ее дед с бабкой проклинали колхоз. Нередко в сердцах говорили, что на каторге люди лучше живут и меньше работают. Да и ее отец с матерью, когда в село кто приезжал погостить из города, говорили: «Как будто они в другой стране живут. У них, выходит, другие права и другие порядки. А тут даже о выходных днях, не то, что об отпуске, и подумать не приходится. Только бригадирскую ругань и слышишь».

Теперь нередко Екатерина Матвеевна дивилась тому, что люди иногда говорят одно, а думают и делают совершенно другое. Был годами колхоз клятый переклятый.  Только уходить из него никто не хочет.

А вот прибалтийцы наоборот. Сначала Литва. Потом Латвия и Эстония объявили о своем суверенитете. Категорически не хотят жить в необъятном колхозе по имени СССР. Даже Российская Федерация стала суверенной страной. Насколько Екатерина Матвеевна помнит еще со школьных времен, суверенность – это самостоятельность, независимость. Следовательно, Российская Федерация уже вышла из состава Советского Союза.  А вроде и нет. По крайней мере, никто об этом громко не объявлял. Даже стремительно набирающий авторитет Ельцин, чью вечно пьяную физиономию и примитивную корявую речь Екатерина Матвеевна терпеть не могла, об этом пока не заикался.

«Эх, доча, доча! И ты покинула родной дом в такое тревожное время. Я сама не решилась поступать в институт. И для тебя это ох, какая рискованная затея».
У Екатерины Матвеевны душными июльскими вечерами ныли кисти рук,  ломило в пояснице, тревожно ныло в груди. Она ломала голову, как ей содержать дочь, если она все-таки сдаст экзамены в институт. Ее ферму вот-вот полностью растащат. Поголовье сокращается чуть ли не каждый день. На ферме осталось всего три доярки. Четыре месяца им не платят зарплату. Говорят, в колхозной кассе нет ни копейки.  И поступлений туда в ближайшее время не предвидится. Если она останется без работы – чем она может помогать своей студентке? Так что у матери иногда появлялась нелепая мысль: «Уж лучше бы она не прошла по конкурсу». Правда, тут же ее одолевал жгучий стыд. Как можно так думать о родной дочери? Но как бы она ни корила себя за эти дурные мысли, ей очень хотелось, чтобы ее доча непременно жила рядом с ней, а не моталась на стороне.

В пятницу перед первым августа Аня попросила мать не маяться по поводу ее предстоящих экзаменов. Игорь встречался с председателем экзаменационной комиссии и все уладил. Екатерина Матвеевна и верили, и не верила успокоительным словам дочери. Душа ее была не на месте. Уж лучше  если бы ее Аня и вовсе не поступала в институт. Дочь собирается жить в городе. А как там жить? Когда на предприятиях начался полный развал. Только митинги да протесты. Работать стало некому. Что за жизнь пошла?  Одни говоруны в почете. Все крушат, все громят. Оказывается, вся советская продукция была из рук вон плохой. Вот на Западе все только отличного качества.

Но Екатерина Матвеевна в этом сильно сомневалась. Сейчас изо всех сил пропагандируют кооперативы. Клава Трунова купила своему мужу кооперативные брюки.  Боковые строчки на штанинах прошиты так будто запряженный в ярмо бык по дороге пописал. А людям талдычат, что только частное предпринимательство принесет им рай.

Все двадцать Аниных экзаменационных дней для Екатерины Матвеевны превратились в вечность. И наконец, все это закончилось. Во второй половине дня дочь появилась дома и через подвезшего ее с трассы колхозного шофера передала матери на ферму весть о своем благополучном прибытии. Екатерина Матвеевна ощущала, что эта вечерняя дойка длится, целую вечность. Терпение ее было на пределе. Но вот автобус остановился у ворот ее дома. Вот она уже обнимает свою единственную и ненаглядную дочу.
Аня тут же постаралась успокоить мать:

 –Да не дрожи ты так. Все у меня нормально. Сдала. Зачислили. Дали общежитие. Так что я всего на два дня. Поеду приводить в порядок с новыми подругами свою комнату в общежитии.

Екатерина Матвеевна с грустью заметила, что дочь совсем по дому не скучала. По каким-то неуловимым признакам она поняла, что Аня уже отрешилась и от родительского гнезда, и от нее, давшей ей жизнь без малого двадцать лет назад. «Все,  – тоскливо подумала Екатерина Матвеевна, – ее дочь уже ушла в самостоятельную жизнь. Считай – отрезанный ломоть».

Все эти два дня мать и дочь хлопотали без устали. Надо было подобрать одежду на осень, белье для Аниной постели. Думали над тем, что взять из продуктов. Чтобы и сытно было, и компактно, и подольше не испортилось. Екатерина Матвеевна заблаговременно взяла отгулы, чтобы со всем управиться и ничего в спешке не забыть. Мать не удержалась и спросила:

 –А как ваши отношения с Игорем?

Аня ответила спокойно, но как-то так, что об обстоятельном расспросе речь уже идти не могла.

 –Мама! У нас с ним очень серьезно. Он уже работает технологом на шинном заводе. Не главным, разумеется. Но ему зарплаты пока хватает. Еще и мне помогать собирается.

Мать только и могла сказать:

 –Ну, дай-то бог.

Два дня пролетели, как две минуты. И вот  ранним утром на трассе Екатерина Матвеевна провожает дочь в Воронеж. Аня обещает регулярно звонить матери. На письма, говорит Аня, у нее ни времени, ни желания. Сказала так и пошла к подъехавшему автобусу.  Мать долго смотрела вслед, пока автобус не скрылся за горизонтом. Она изо всех сил старалась не плакать. Но слезы сами катились по ее щекам.

 И побежали дни повседневных забот на работе и дома. Дни ожиданий скупых звонков дочери. Она неизменно говорила: «Как у тебя, мама, дела? У меня все нормально. В конце месяца на выходной приеду. И действительно приезжала. По возможности помогала матери в уборке квартиры и стирке. Но времени у нее было в обрез. Не успевала приехать – надо укладываться в дорогу. А укладывали в основном побольше куриных яиц и кусок сала побольше.
Иногда Екатерина Матвеевна покупала в магазине килограмм сливочного масла. Дома его уже своего не было. Сразу после смерти Миши одно лето Екатерина Матвеевна пыталась еще держать в хозяйстве свою корову. Но летом она убедилась, что готовить ей на зиму сено – не под силу. Лично для нее  эта работа оказалась слишком тяжелой. Хотя она старалась изо всех сил. Ездила на велосипеде в поле. Косила в мешки траву у обочины дорог, в лесополосах, у оврагов. Да только этих крох хватило с большой натяжкой до наступления весны.

Екатерина Матвеевна после долгого колебания решила продать корову на мясо. Благо в селе это стало возможным сделать легче легкого. Нашлись люди, которые приходили к тебе домой, резали животное, тут же разделывали тушу, взвешивали мясо, платили за  него хозяину деньги, приводили в порядок месть работы и отбывали восвояси.

Екатерина Матвеевна воспользовалась услугами этих людей. Было очень жаль добрую кормилицу семьи. Долго чувствовала себя злодейкой, приговорившей корову и смерти. Но другого варианта у нее не было.

Дальше – больше. В конце июля председатель колхоза Евгений Федорович Кулаков объехал фермы и полевые станы, чтобы проинформировать людей о малоприятном обстоятельстве. В хозяйстве с незапамятных времен колхозникам выдавали зерно на заработанный рубль. Так вот теперь эта возможность урезалась вдвое. Хозяйство не сводило концы с концами. Для Екатерины Матвеевны становилось проблемой выкармливать у себя дома кабана. Значит, и сало теперь будет по большей части покупное. Только покупать тоже, получалось, не за что. Денег в колхозной кассе – ни копейки.
Петля оскудения затягивалась с неумолимой неотвратимостью. Вот и подумай теперь, что больше людям врал и врет: коммунисты, обещавшие райскую жизнь на земли, или нынешние «златоусты», которые рисовали все в таких радостных красках, что одурачили-таки большую часть жителей страны. Одни селяне смотрели на происходящее с большим сомнением и недоверием. А как можно было верить, если их жизнь просто на глазах разваливалась. А восстановить все, что сейчас рушится с такой стремительностью, понадобится длительное время. Уйдут годы немалые.

 
    
            Продолжение следует

© Copyright: Иван Болдырев, 2017
Свидетельство о публикации №217111500560
Список читателей / Версия для печати / Разместить анонс / Редактировать / Удалить
Другие произведения автора Иван Болдырев
Рецензии
Написать рецензию
Другие произведения автора Иван Болдырев
Авторы   Произведения   Рецензии   Поиск   Кабинет   Ваша страница   О портале       Стихи.ру   Проза.ру
________________________________________

Портал Проза.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

Ежедневная аудитория портала Проза.ру – порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

© Все права принадлежат авторам, 2000 –2018     Разработка и поддержка: Литературный клуб   Под эгидой Российского союза писателей
 
Авторы   Произведения   Рецензии   Поиск   О портале   Ваша страница   Кабинет автора



З



уб   Под эгидой Российского союза писателей