Москвичонок. Глава 3

Глава 3

ШКОЛА
Из всех подробностей своего первого школьного дня Венька запомнил лишь утреннюю торжественную линейку, проходившую в школьном дворе с пожеланиями и наставлениями первоклашкам. Они стояли шеренгой, разбитой по классам, кто в чем. Немногие – с портфелями, большинство – с перекинутыми через плечо брезентовыми сумками от противогаза, в которых лежали нехитрые ученические принадлежности. Да еще он запомнил смешную выходку Закира – Рафика Закирова, сына дворничихи одного из ближайших к школе домов по Красной Пресне, с которым был знаком и с которым его усадили на одной парте. Рафик был старше Веньки на один год, но не второгодником, просто его по, какой-то неведомой причине, родители определили в школу не с семи, а с восьми лет.
– Ты куда собрался? – шепотом спросил Венька, когда Рафик примерно на половине второго урока аккуратно сложил в сумку все свои причиндалы: букварь, тетрадку и пенал с карандашами и ручкой. – Звонка же еще не было.
– А чего сидеть. Я все эти буквы давно знаю, чего мне их заново учить.
Венька, тоже знал все буквы и, что было по тем временам для новоиспеченных первоклашек редкостью, уже умел читать по слогам. Но ему было интересно.
– Вали, – сказал он в ответ. – Я досижу до конца.
– Покеда, – небрежно бросил ему Рафик и, закинув сумку через плечо, на глазах у изумленной учительницы неспешно направился к выходу.
– Ты куда собрался? – оторопело воскликнула та, удивленная подобной ученической беспардонностью. – Я никому вставать не разрешала.
– Мне домой надо. У меня дела, – на полном серьезе ответил ей мальчик. – Мать просила очередь за кефиром и суфле в «молочке» занять. Должны подвезти.
– Закиров! Сядь на место! – грозно потребовала учительница, присовокупив к словам повелительный жест. – Иначе завтра придешь в школу вместе с матерью. – И под общий хохот: – В магазин ему за суфле понадобилось!
Венька также нередко стоял в очереди за суфле, так как любил лакомиться этим невесть из чего созданным пищевым произведением военных лет, продаваемым в бумажных стаканчиках. Конечно, этому суррогату было далеко до настоящего мороженого, но «на безрыбье» и это сладкое молочное безобразие проглатывалось с великим удовольствием.
Он так и не понял, что на Закира больше подействовало: учительская угроза или хохот одноклассников. Тем не менее, тот послушался, и так же молча, как направлялся к двери, завернул к своей парте, сурово посмотрев при этом на особенно резвящихся мальчишек. А поскольку Закир был парнишкой физически развитым, не в пример многим своим дистрофическим сверстникам, те быстренько заткнули рот, предпочитая не нарываться. Запросто кровянку из носа пустит.
Вот, пожалуй, и все Венины впечатления, полученные им в свой первый школьный день, закрепленные хорошей солнечной погодой, звавшей на улицу.
Скоренько побросав в рот приготовленную домработницей еду, которую терпеть не мог и ел скорее от безысходности, он минут за пятнадцать заполнил тетрадные строчки палочками, ноликами и загогулинами, заданными на дом училкой, поставив при этом пару клякс, и пулей вылетел на улицу. Туда, где уже резвились с некоторым подобием мяча, скрученного из какой-то рванины, Левка Каралик, прозванный Беней, и Гарька Шустер – Шуст, такие же первоклашки, но не из «А», как Веня, а из «Б».
– Бень, что вам домой задали? Нам пустяки, заполнить в тетрадке страничку по строчкам палочками, ноликами и закорючками.
– И нам такую же фигню. Я ее оставил на потом. Вечером перед сном напишу.
– Кончай трепаться, – встрял Гарька, пнув ногой то, что называлось мячом. – Айда в дом семь-девять, там родители Молоку (прозвище одного из тамошних мальчишек) настоящий мяч достали.
– Ты мне сначала два перышка отдай, которые вчера проиграл, а то вечером писать нечем будет, – заметил Левка.
– Отдам, не боись.
– Веня, – крикнула из окна их домработница Клава, – иди, посмотри за братом, а я за керосином сбегаю. На ужин не хватит.
– Лучше я, – крикнул в ответ Венька, до смерти не любивший якшаться с младшим братишкой.
– Ну, давай, – согласилась Клава, кинув на землю скомканную купюру. – Только быстро и сдачу не потеряй.
– Без меня не ходите. Я мигом, – предупредил он ребят, подобрав деньги. – Собьем команду три на три.
– Как прошел твой первый школьный день? – поинтересовалась у Веньки вернувшаяся с работы мама. – Запомни его. Он – начало твоей новой жизни.
– Запомню, – буркнул в ответ сын, занятый совсем иной мыслью: как у Левки Каралика так ловко водиться получается, никак у него мяча с ноги не выбить?
На следующий день при проверке учительницей Вениного домашнего задания в его тетрадке появилась проставленная красным карандашом жирная двойка.
– За что? – обиделся Веня. – Я, вроде, правильно.
– Правильно? Да у тебя все сикось-накось и в грязи – Мойдодыру не оттереть.
Потом учительница подошла к доске и, держа раскрытую тетрадь с Венькиными каракулями, мелом показала классу, как надо было делать домашнее задание.
– Эти упражнения, с виду легкие. – Начала разъяснять она примолкнувшим первоклашкам, – даются не просто так, а для выработки у вас почерка, чтобы люди смогли прочитать то, что вы им написали. А тебя Эвен, прошу заново потрудиться над домашним заданием и принести мне его завтра исправленным.
Пока она объясняла классу, что к чему, Венька сидел, разобидевшись на весь мир, ни с кем не желая общаться. А придя домой, тут же засел за проклятые черточки с единственной мыслью – доказать, что может лучше всех.
– Тебе чего не обедается? – поинтересовалась Клава. – Двойку получил? Так исправишь. Ты, прежде чем в тетрадку переносить буковки, поначалу потренируйся на листке бумаги. И все у тебя получится.
Не терпящий советов, тем более Клавкиных (даже не умеет готовить), Венька, тем не менее, к нему прислушался, и перед тем, как написать заданное в тетрадке, как следует, потренировался, затратив на все часа полтора.
Результат не заставил себя ждать. Проверив Венькину тетрадь, учительница, чуть подумав, поставила за переделанное задание четверку, а за новое – первую в его жизни пятерку.
Восстанавливая в памяти прошлое, Эвен и не заметил, как подъехал сын.
– Как тебе бывший двор? Что-нибудь, кроме лип, похожего осталось?
– К сожалению, ничего, – прозвучал отцовский ответ с затаенной внутренней грустью.
Машина – небольшая по размеру, но неправдоподобно вместительная внутри и практичная в эксплуатации «японка» – плавно тронулась с места и, набирая ход, двинулась по переулку, не замечая дорожных выбоин.
– Как поедем? Сразу домой или по Москве, в которой давно не был, покатаемся? У меня как раз лишнее время образовалось.
– Покатаемся, – неспешно ответил отец, уютно пристроившись на заднем сиденье, и провалился в воспоминания.
Школа Веньке с самого начала не понравилась, и прежде всего – дисциплиной. Он искренне не понимал, зачем всякий раз должен вставать при входе в класс педагога, которого уже поприветствовал в начале первого урока. А уж про обязательную для мальчиков стрижку под ноль, до седьмого класса включительно, без плевка не вспоминал.
Единственно, кому в школе Венька доверился, так это своей первой учительнице Марии Николаевне Савицкой, принявшей класс недели через полторы после начала занятий, из-за болезни. Среднего роста, с несколько широким лицом, с большими серыми участливыми глазами и всегдашней доброй улыбкой, эта седовласая женщина сразу завладела вниманием сорока двух мальчишек, две трети которых получили похоронки на отцов.
Когда со звонком на первый урок ребята с шумом ворвались в класс, то поначалу онемели от неожиданности. За столом сидела не Инна Вадимовна, к которой они уже привыкли, а пожилая женщина, с какой-то светлой улыбкой смотрящая на разбегающихся по партам ребятишек. Подождав, пока все рассядутся и угомонятся, она, продолжая сидеть, негромко произнесла:
– Здравствуйте, мальчики. Меня зовут Мария Николаевна. И теперь я буду вашей учительницей.
Гул детских голосов был ответом на эти ее первые слова.
– А где старая? – раздались то с одной, то с другой парты чьи-то вскрики.
– Старая? – переспросила Мария Николаевна, светло при этом рассмеявшись. – Это я старая. А Инна Вадимовна молодая, и теперь будет учить ваших товарищей из 1-го «В». А сейчас я хочу поближе познакомиться с каждым из вас. Кого назову по фамилии, тот встанет и скажет, как его зовут, кто его мама и папа, чем они занимаются.
– Аверкин? – начала она перечислять по алфавиту.
– Леха, – прокричал в ответ русоволосый мальчишка с одной из последних парт, грохнув при вставании на весь класс откинутой крышкой парты.
– Не Леха, а Алексей, – поправила его учительница.
– Ну, Алексей.
– Не ну, а просто Алексей, можно – Алеша. – И добавила: – Алексей – очень красивое имя. Его носил отец великого императора в истории России – Петра Первого. Но об этом вы еще узнаете. И вообще, данное каждому из вас при рождении имя родители подбирали тщательно, не просто так, а в честь кого-то из близких родственников или знаменитых людей. К примеру, мои знакомые назвали сына Валерием в честь Валерия Чкалова.
Кто такой был Чкалов, ребята знали, и им не надо было долго про него рассказывать. Но слова учительницы запали, и больше ни один поднятый ею с парты для знакомства не коверкал собственного имени, а называл, как было указано в метрике.
– А я был в Чкалове, – вырвалось у Веньки.
– Вот хорошо, – похвалила учительница. – Ты нам и расскажешь, что видел в городе, названном именем великого летчика, когда будем говорить про города нашей Родины.
Он поднял глаза на Марию Николаевну, а она, как ему показалось, в ответ улыбнулась. Это взаимное предварительное знакомство, поскольку его фамилия стояла в конце списка (на «Ю» и на «Я» никого не было), продолжалось мгновенье. Но и его было достаточно, чтобы Веньке, нетерпеливо ерзавшему за партой во время переклички, вдруг сразу стало удивительно хорошо и уютно.
– Астапов? – продолжила учительница.
С угловой задней парты встал худосочный мальчик. Венька его видел впервые. «Наверно с Замореновки, там много понаехало из голодных краев», – подумал он о незнакомце, но, как оказалось потом, ошибся. Павел, так звали паренька, был коренным москвичом, просто жил очень плохо: у его мамы было четверо голодных ртов.
– Зовут Павликом, – тихо произнес он. – Мама работает санитаркой в больнице, а папу немцы на фронте убили.
– Садись, – произнесла учительница внезапно осипшим голосом и, выдержав паузу, выкрикнула следующего.
Закончив перекличку и еще раз, напоследок заметив, что коверкать имена дурно, так и сказала – дурно, Мария Николаевна, оглядев класс, уверенно заключила:
– Какие славные мне достались мальчики! Нам будет очень хорошо друг с другом.
Если на первом уроке, во время знакомства, ребята еще позволяли себе некоторые вольности, то на втором, под впечатлением ее рассказа, наглухо захлопнули рты.
Когда Савицкая взяла Венин 1-й «А» класс, ей уже было далеко за пятьдесят. Закончившая филологический факультет Московского университета, владеющая свободно французским и английским языками, объездившая с мужем-дипломатом еще до войны полмира, она могла преподавать в старших классах, но предпочитала малышню. Может, оттого, что своих детей не было. Учила она русскому и арифметике (других предметов в начальных классах не преподавали) ненавязчиво, с помощью придуманных ею простеньких игр в буквы, в предложения, в цифры, и в действия с ними. И так на ее уроках было всегда. И не только на уроках, но и у нее дома, где ежедневно ошивалось по дюжине приглашенных учеников из ее класса.
Жила Савицкая в двух комнатах коммунальной квартиры на Пушкинском бульваре, хотя ее муж в своем ведомстве был каким-то крупным начальником. Но, видимо, не таким, кто тянул на отдельное жилье.
Большая комната, не менее двадцати пяти квадратных метров по площади, служила им гостиной. Именно в ней, почти ежедневно, располагались приглашенные в учительский дом мальчишки из бедных семей. Но поскольку в классе иных не было, кроме проучившегося год и переведенного родителями в другую школу сына замминистра угольной промышленности и еще, пожалуй, Веньки, то у нее в гостях перебывали без малого все ребята из класса, и по многу раз. Там они обедали, делали уроки, читали вслух книжки, слушали учительские рассказы о путешествиях по разным странам, играли в угадайки. Не нашел правильного ответа – получай по лбу щелбан.
Особую радость ребятам доставлял пылесос, которым они перед уходом по очереди к удовольствию хозяйки чистили замусоренный от многочисленных ног громадный во всю комнату ковер. Не было мальчишки в классе, который не мечтал бы провести несколько послешкольных часов в доме учительницы, хотя от школы до него было быстрым шагом минут сорок. Поэтому ребята с нетерпением ждали, кого она по окончании занятий пригласит к себе на этот раз. И дело было не во вкусных обедах, что готовила умелая домработница Савицких, а в теплоте уюта, которого ребята военной поры были лишены.
Первые свои четыре класса Венька проскочил на пятерки, с четверкой по поведению за многочисленные прогулы. Стоило только Марии Николаевне приболеть, а такое с ней происходило часто, он тут же сбегал с уроков в читальный зал библиотеки им. Н.В. Гоголя, расположенный на первом этаже школьного здания.
Библиотекари, конечно же, знали про то, что Венька прогуливает школу, но из читалки не изгоняли. Когда он был в младших классах, они поступали так по просьбе Марии Николаевны, считавшей, что поскольку на гулявшего в ее отсутствие ученика, насильственные меры воздействия не оказывают положительного действия, то уж пусть лучше он сидит в библиотеке, чем гоняет на улице. В средних же классах срабатывала инерция. Завидев Веньку, пришедшего поменять книгу, или забежавшего в читалку почитать то, чего не мог получить по абонементу, они всегда с улыбкой его встречали, давали совет, кого надобно обязательно прочитать из серьезных писателей, сообщали о новых поступлениях, интересных, с их точки зрения, для юношества. Такое благожелательное отношение объяснялось еще и тем, что молодой посетитель, был по всем меркам образцовым читателем. Он никогда не задерживал взятые на дом книги, не замусоливал страницы, не марал их кляксами и жиром и не загибал углы.
Прогуливая, Венька, однако, не упускал случая навестить больную учительницу, которая, несмотря на недуг, продолжала заниматься с детьми у себя на дому, всякий раз передавая заменяющей ее учительнице фамилии тех ребят, которых хотела бы в этот день у себя видеть. Обычно он прибегал к ней после обеда. Делал вместе со всеми уроки, внимая учительским объяснениям той или иной арифметической задачки или русской грамматики. Но в затеваемой ребятами после уроков возне на ковре не участвовал, предпочитая книжку, которых в учительской домашней библиотеке была не одна сотня. Гончаровский «Фрегат Паллада» из богатой книжной коллекции своей учительницы он запоем проглотил уже в третьем классе.
Мария Николаевна, разумеется, знала о Вениных фортелях в ее отсутствие, но никогда ему за них не выговаривала. Может, это был какой-то из ее педагогических принципов. А может, у нее, к тому времени смертельно больной раком, просто не хватало сил заставить строптивого мальчишку в ее отсутствие посещать школу.
К великому Венькиному сожалению, учительнице, которую он обожал, не удалось, как она планировала, довести последний свой класс до экзаменов на аттестат зрелости. Она умерла в июне 49-го, почти сразу после школьных экзаменов за четвертый класс. А осенью, в самом начале нового учебного года, арестовали Венькиного отца.
Сбережений на черный день у Эвенов не было, оттого Венькиной матери, чтобы как-то обеспечить семью, приходилось пахать с утра до вечера в конструкторском бюро, куда с великим трудом устроилась за нищенскую зарплату.
Никогда не скрывавший своей неприязни к школе, Венька после ареста отца почти перестал в ней появляться, поясняя учителям свое отсутствие присмотром за братьями, которых надо было накормить и все такое прочее. В итоге школьных прогулов накопилось столько, что его не допустили к экзаменам за пятый класс, оставив на второй год.
С отстающими и прогульщиками в те годы особенно не церемонились. Их не переводили в следующий класс, и точка. Тех, у кого были трудности с обучением с самого начала, с грехом пополам держали в школе до достижения ими «призывного» возраста, а затем направляли в ФЗУ или в ремеслуху.
Что касается других учеников, то из них в процессе обучения формировались две группы. Не проявившим особых способностей давали закончить семь классов и, тем самым, поступить в техникум, дотягивая по предметам до нужного уровня с помощью шефов из хорошистов и отличников. Веньке, когда он брался за ум и не прогуливал, частенько приходилось помогать ребятам по истории, географии и особенно по литературе.
В восьмой класс переходили самые способные, которые затем, получив аттестат зрелости, почти без проблем и репетиторов поступали в институты, хотя конкурсы были большие – по десять и более человек на место, как, к примеру, в МВТУ или в МАИ.
Класс, который перешел после смерти Савицкой в другие педагогические руки, в школе не считался проблемным, но и кротостью поведения своих учеников особо не отличался. Находился он на последнем этаже школьного здания, перед одним из окон которого проходила с крыши к самому низу пожарная лестница.
– Ха! – возликовал при виде ее скорый на выдумки Венька. – Да по ней можно спокойно свалить с последнего урока в обход дежурного у входа.
– Ничего не выйдет, – возразил ему одноглазый Кузя – Валька Кузнецов, потерявший глаз в результате несчастного случая и носивший черную повязку. – Лестница проходит мимо окна учительской. Как пить дать заметят.
– Ты чего, Билли Бонс? – не унимался Венька. – Мы отвалим перед третьим звонком, когда из учительской все разойдутся, а дверь в класс для надежности запрем ножкой стула.
– Если так, я за. Тем более с географии.
– И я. И я, – послышались голоса большинства ребят, когда Венька, открыв окно и сбросив вниз портфель, начал торопливо спускаться по лестнице вниз.
Не успел он одолеть и двух ступенек, как мимо начали пролетать портфели и сумки, а над его головой, чуть на нее не наступая, возникли еще чьи-то ноги. В итоге по пожарке спустился весь класс, может, без двух отчаянных зубрил.
– А что если нас заметили из учительской? – спросил, кто-то, слегка забоявшись.
– Не заметили, – авторитетно изрек Венька. – В учительской было пусто. Я специально посмотрел, когда спускался. – И к Гавриле – Петьке Гаврилову, известному шкоднику, хотя и отличнику: – Ты дверь хорошо запер?
– Намертво. Пока с ней Кронидовна (Елена Кронидовна Бодер, учительница географии) возиться будет, пока на помощь призовет, мы – фьють, и в зоопарке. Кто со мной?
– Не. Я в читалку, – проговорил Венька и, вскинув в знак прощания руку, заспешил за угол.
Дурные примеры заразительны. Проведав об этом, убегать с последнего урока по лестнице начали ребята с третьего этажа. Собирались прогульщики в зоопарке, чаще в павильоне для приматов, где было тепло и интересно наблюдать за жизнью себе подобных.
И вот однажды, болтаясь у клетки с зелеными мартышками, ребята услышали вопрос одной из маленьких посетительниц, на который не ответить, естественно, не могли.
– Мама, мама! Что там голубенькое с красным болтается внизу у той обезьянки? – заинтересовалась девочка, указывая пальчиком маме на сидящего на ветке самца.
– Так это ж х… с яйцами! – вырвалось у Гаврилы.
Не ожидавшая такой подсказки женщина с ужасом в глазах, под громовой хохот, свист и улюлюканье сгрудившихся вокруг пацанов подхватила ребенка на руки и рванула из павильона, изрыгая проклятья по поводу слоняющегося по зоопарку хулиганья.
Администрация зоопарка мгновенно отреагировала на такое вопиющее безобразие, пригрозив директору школы милицией, если он не примет экстренных мер по наведению порядка.
– Сделайте выше забор и заколотите в нем дырки, чтобы ребята не могли ни перелезть, ни пролезть, – таким был его ответ.
И, тем не менее, меры он принял, причем кардинальные. Устав объяснять малолеткам, какие опасности подстерегают их во время спуска по лестнице – можно запросто сорваться и разбиться, он приказал намертво заколотить створки окон со второго этажа по пятый, не пожалев даже окно в учительской, рассудив, что в случае пожара их все равно выломают. То же самое он велел проделать с окнами пятого этажа по фасаду здания, чтобы перекрыть детям доступ к карнизу, проходившему там между предпоследним и последним этажами. «Пусть дышат спертым воздухом, чем не дышат вообще, валяясь на земле безжизненными, бесформенными кулями», – категорическим образом заявил директор, узнав о ребячьих попытках по нему пройтись.
Закрыв ребятам из двух классов путь к лестнице и карнизу, директор нисколько не уменьшил число прогульщиков. Те, кто хотел гулять, по-прежнему гуляли, может, не так демонстративно, подсказывая, по примеру Петьки Гаврилова, незадачливым родителям ответы на вопросы о физиологических особенностях того или иного вида животных, вроде: «Сколько волка не корми, а у осла все равно длиннее».
Мириться с подобным было никак нельзя, и вскоре на учительском совете решили изгнать прогульщиков из зоопарка при помощи патрулей старшеклассников. Отучившись в первую смену, ребята из девятых классов (десятиклассников ни на что не отвлекали), разбившись на пары, часик-другой прочесывали заманчивые в этом плане уголки зоопарка.
Мера, надо сказать, оказалась весьма действенной. Никто из прогульщиков не хотел попасться на глаза патрулю. Дежурившие в нем парни накостыляют задержанному по первое число (видимо, с разрешения директора школы), и пожаловаться некому.
Что касается инициаторов безобразий Веньки Эвена, Петьки Гаврилова, огольцов, с риском для жизни разгуливавших по карнизу, как в цирке по канату, то им всадили по выговору с вынесением общественного порицания на всеобщей школьной линейке, а мамам довели до сведения о непристойном поведении их чад. Об исключении из школы, однако, речи не велось. Под исключение подпадали лишь те, кто совершил преступление и по решению суда направлялся на исправление в колонию для несовершеннолетних.
Венька был знаком с некоторыми из подростков, побывавшими в детской колонии и корчившими из себя урок. Они нигде не учились, ни в школе, ни в ремеслухе. При разговоре задирали верхнюю губу, чтобы сверкнуть «золотой» фиксой. Ее делали из медной монетки, полировали и надевали для форса на здоровый зуб.
Знал он и тех, кто для колонии еще не созрел, но на которых милиция уже положила глаз, напоминая о себе приводами в детскую комнату и постановкой на учет в категорию неблагополучных. С одним из таких парней, по фамилии Петрик, у Веньки в самом начале седьмого класса случился серьезный конфликт. Петрик был второгодником и на пару лет старше большинства своих новых одноклассников. Ходил в прохарях (сапогах с приспущенными в гармошку голенищами), блестел фиксой на верхнем клыке, которую, правда, в школе снимал. Короче, корчил из себя блатного.
С первого своего появления в классе этот великовозрастный парень начал наводить свои порядки: формировать вокруг себя группу подчиняющихся ему мальчишек, с помощью которых можно было верховодить. В принципе, ничего необычного. В любом школьном коллективе всегда находится лидер, а то и не один. Чаще уважают и слушаются не того, кто к учебе способнее, а у кого вся сила в кулаках. Петрик был именно таковым.
Венька видел, что происходит в классе, видел, как Петрик разбил нос одному, пригрозил другому, отказавшемуся было ему в чем-то подчиниться. Но не вмешивался. Ему, предпочитающему гулять вроде киплинговской кошки, подобные разборки были до лампочки.
Но примерно через пару недель после начала занятий Петрик подошел к нему на переменке и бесцеремонно потребовал показать перчатки, которые лежали у Веньки в сумке вместе с формой и школьными принадлежностями, поскольку не умещались в портфеле.
– Говорят, ты боксер? Докажи.
– Хочешь, чтобы прямо здесь в классе и на тебе, как в зале на груше? Это я мигом, – стараясь казаться как можно спокойнее, ответил ему Веня.
Но тут в класс вошел учитель, и Петрик, изготовившийся было к драке, зло протянул:
– Не… Сразу после школы.
– Ты что наделал? – испуганно проговорил Левка Каралик, случайно оказавшийся свидетелем этой стычки. – Я его много раз видел с кодлой блатных в прохарях.
– Здорово ты его, – восхитился рыжий Витька Любаров, отличник по математике, которому Петрик за отказ сделать за него домашнее задание уже успел пригрозить. – Только учти. Эта скотина с кастетом ходит, а может, даже и с финкой.
Умом Веня понимал, что связываться с подобным типом – всегда себе дороже. Но что сделано, то сделано, а поэтому старался держаться как можно беззаботнее.
– Как-нибудь отобьюсь, – отвечал он сочувствующим.
Петрик до конца занятий не досидел. Свалил с предпоследнего урока.
– Кодлу пошел собирать, – уверенно произнес Левка на переменке, не увидев того в коридоре. – Муль, не пори горячку. Может, отсидишься?
– Да нет. Обойдусь.
Петрика, то и дело косившего взгляд на ребят, гурьбой вываливающихся во двор из школьной двери, Венька заметил сразу. Он стоял в окружении трех таких же, как он, приблатненных парней, демонстративно поигрывая свинчаткой.
– А вот и боксер! Глядите, как он мне сейчас это языком по ботинкам доказывать станет, – смеясь, указал им на Веню Петрик и, зажав свинчатку в кулак, направился в его сторону.
– Бень, подержи чемоданчик и мои шмотки, – с каким-то отстраненным холодным спокойствием попросил Венька товарища. – И не дрожи, все будет тип-топ.
Подождав, когда Петрик подойдет к нему на дистанцию удара, Венька чуть отклонился, пропустив мимо головы кулак со свинчаткой. А затем нанес, как показывали в секции на тренировках, классическую двойку из джебов: врезав поначалу правой по корпусу (Венька был левша), чтоб сбить дыхание, а потом левой в челюсть. Раздался глухой шлепок, и нападавший поленом рухнул на асфальтовую дорожку.
– Кому еще хочется получить? – с угрозой в голосе проговорил Венька, направившись в сторону сопровождавших Петрика парней, онемевших от неожиданности.
– Да, нет. Мы ничего. Мы просто так, – пробормотали они ему вразнобой. И жалостливо взглянув на поднявшегося с земли Петрика, вразвалку направились со школьного двора на улицу.
После столь неудачной для Петрика драки – Венька, вывихнул ему челюсть – тот не показывался в школе примерно с месяц. А когда вернулся, держался от всех в сторонке, стараясь не привлекать внимания. После зимних каникул он вообще бросил школу. Поговаривали, что загремел в колонию. Но, как бы там ни было, в классе все вздохнули с облегчением, в том числе и Венька, и не потому, что боялся мести. Не хотелось опять кулаками махать. Ему за ту драку перед школой крепко досталось от директора и родителей. Но, главное, от тренера, который, увидев сбитые до крови костяшки пальцев, стал требовать подробностей, а узнав, пригрозил при повторении подобного вышвырнуть драчуна из секции с волчьим билетом.
Стычка эта, однако, имела и положительную сторону. После нее Веньку ребята как-то сразу зауважали, а учителя, кроме директора и завуча, которым по должности надо было отреагировать, никак его не осудили, посчитав преподанный Венькой урок злостному хулигану столь жестоким образом вполне оправданным. Тем более что учился Венька хорошо, перестал прогуливать, даже записался на радость маме в школьный духовой оркестр.
Подобных Петрику огольцов из пятых-седьмых классов, хоть и не таких наглых, в Венькиной школе был по одному на десяток. С ними якшались. Им делались всякие поблажки. Их старались завлечь в кружки. Только бы учились. Именно школа своим авторитетом хоть каким-то образом отвлекала ребят от улицы, от блатных, коих в послевоенной Москве было, по выражению Венькиного отца, как лягушек в заросшем пруду. Может, поэтому директор так ухватился за идею создания в школе духового оркестра, уговорив шефов из «Лакокраски» купить духовые инструменты.
Записавшись по настоянию мамы в оркестр, Венька рассчитывал, что будет сидеть за пианино, на котором немного играл. Однако Вене вручили трубу, посадив за пианино паренька из музыкальной школы. Дуть в нее он научился довольно быстро. По словам дирижера, чуть лучше простуженного петуха. Впрочем, почти все новоявленные оркестранты, кроме пианиста и, пожалуй, еще аккордеониста, занимавшегося в музыкальном кружке районного Дворца пионеров, выглядели не лучше. Тем не менее, к концу учебного года, то есть к торжественному собранию, посвященному столь знаменательному событию, оркестр сумел разучить, более или менее сносно, тройку каких-то песен, вместе с «Гимном демократической молодежи» Вано Мурадели, которые ребята собирались исполнить для выпускников на школьном концерте.
Но недолго музыка играла. В конце апреля школу обворовали. Воры унесли из кладовки почти все инструменты, оставив на память большой барабан и баритон.
– Искусство многообразно, – пояснил на учительском собрании директор. – Если нельзя продолжить с оркестром (шефы ответили категорическим отказом купить новый комплект инструментов), организуем школьный театр.
– Драмкружок, – уточнила преподаватель литературы в старших классах. – Для школьного театра надо еще сил накопить.
Она же предложила скооперироваться по этой части с ближайшей женской школой № 129, добавив, что живем не в древней Греции, и для женских ролей нужны девочки. В драмкружок Венька записался одним из первых, причем добровольно, а не для того, чтобы потрафить родителям. Он обожал театр, часто в нем бывал: всегда с классом на просмотрах, один, когда удавалось проскользнуть зайцем на дневной спектакль, с мамой – завзятой театралкой (видел самого Михоэлса в роли Тевье-молочника в еврейском театре на Малой Бронной). И ему хотелось самому попробовать себя в роли. Вдруг получится.
Именно через драмкружок в Венину жизнь вошли девочки, до этого там не возникавшие. Они существовали отдельно, сами по себе, со своими играми в классики и прыгалки, шушуканьями. Ему, увлеченно занимающемуся мужским видом спорта, азартному читателю приключенческих книжек, было не до них. Как, впрочем, и другим мальчишкам – с футболом, игрой в войну, зимними рискованными цепками за машинами да путешествиями по заброшенным подвалам в поисках тайн.
Учителя торжествовали: появилась реальная возможность через занятия в кружке повысить школьную успеваемость по русскому языку и литературе. Директор с завучем радовались возможности, с помощью девочек, минимизировать мальчишеское агрессивное озорство, свойственное подростковому возрасту. А его у ребят, росших без отцовского присмотра, было по самую макушку, причем почти всегда, ничем не мотивированного и неосознанного.
Учительнице географии Елене Кронидовне Бодер, пожилой даме со светскими манерами, всегда обращавшейся к своим ученикам на «вы» и никогда не замеченной в строгостях, в Венькином классе кто-то из ребят перед уроком подложил в ящик стола большого ужа, взятого на время из школьного зооуголка. Проделка едва не закончилась бедой. Вовремя прибежавшая на ребячий испуганный зов школьная медсестра лишь с помощью капель нитроглицерина предотвратила начавшийся было сердечный приступ.
Учителю рисования Константину Петровичу Егорову, прозванному за рост Пятиметровичем, всегда порывистому в движениях и обычно с маху садившемуся на стул, подложили под ножки глиняные патроны от детского пистолета. От неожиданного разрывного грохота учитель подпрыгнул чуть не до потолка, а потом испуганно завертел головой, повторяя и повторяя: «Где это рвануло?», – имея в виду близкий разрыв мины или снаряда. Видно, подумал, что начался обстрел.
Математику Михаилу Ивановичу Семенову, потерявшему на войне левую руку и носившему протез, при случае засовывали в чуть разжатые пальцы протеза шпаргалку, чтоб ей воспользовался вызванный к доске оболтус. Догадывался ли учитель о ребячьем транспортере? Не просто догадывался – знал, но оставлял, по сути, издевательское к себе отношение без внимания. Лишь бы учились!
Венька над учителями не шкодничал. Более того, им сочувствовал. Единственно, над кем бы он с удовольствием поиздевался, так это над химичкой Инной Владимировной Будиной, никогда не упускавшей случая попенять ему, внучатому племяннику профессора П.И. Воскресенского, автора одного из учебников для студентов химических факультетов, о чем ей было известно, в отсутствии надлежащих знаний. Но кабинет химии, если в нем не было учительницы, оказывался запертым на ключ, а на уроке ее зоркий глаз пресекал всякую таковую возможность.
Каких только кар Венька, ненавидевший ее предмет, в котором всегда надо было что-то с чем-то смешивать, не кликал ей на голову. «Чтоб ей ошибиться с реактивами и, надышавшись вредными газами, уйти на больничный», – мечтал он, наблюдая, как та ловко управляется с колбами, пробирками и всякими химическими веществами, демонстрируя ученикам, что из чего и как получается.
Школа № 116, в которой Венька проходил свои начальные университеты, считалась в районе из всех самой хулиганской. Но он так не считал и поэтому искренне огорчался, когда кого-нибудь из приличных ребят, с которыми ему было интересно, родители переводили в другую школу. Особенно горевал, когда перевели его закадычного приятеля Славика Цветкова. Нет, дружить они не перестали, только теперь приходилось реже встречаться. И не в классе, а после уроков на нейтральной стороне.
Их дружба началась так. Впервые Венька приметил Славика на торжественной линейке, посвященной началу учебного года, обратив поначалу внимание не на него, а на его портфель из толстой светло-коричневой кожи, на тыльной стороне которого была необычная тисненая картинка в виде круга, с множеством непонятных значков, фигурок и фантастически уродливой физиономией в центре.
– Что это там у тебя на коже выбито, – бесцеремонно спросил он незнакомца после окончания линейки.
– Камень Солнца. А точнее – ацтекский календарь.
– Какой, какой?
– Ацтекский. Раньше в Мексике жил такой народ. Они и изобрели этот календарь.
– Где достал? – тут же поинтересовался Венька. – У нас таких не продают.
– Отец купил перед отплытием из Мексики.
– А чего он там делал?
– Мы там жили, – просто ответил мальчик. – Папа работал водителем при посольстве. Ну, и мы с ним.
Венька был ошарашен знакомством. Он впервые встречал человека, жившего за границей, и ему, ужасно любящему читать про всякие приключения и разные страны, очень захотелось узнать все про эту самую Мексику, о которой он не имел никакого представления, даже не знал, где она находится.
Они договорились встретиться после уроков. И, встретившись, проболтали до самого вечера, отлучившись на обед. Славка рассказывал о Мексике. Венька слушал и в свою очередь рассказывал о своих путешествиях по стране. О жизни во Фрунзе, Чкалове, о полетах на самолете. Славик на самолете не летал, зато плавал на океанском пароходе, что уравнивало шансы.
Школа, куда Цветковы перевели сына, располагалась в Малом Предтеченском переулке и была на хорошем счету. Поэтому в ней учились, не в пример Венькиной, мальчики из так называемых приличных семей.
Именно в этой школе, благодаря дружбе с Цветковым, у Вени образовалось много закадычных приятелей, с которыми он предпочитал проводить время и которые, в общем-то, во многом предопределили его дальнейшую судьбу. Но водился он с ними не из-за корысти, не потому, что у тех были интеллигентные родители. Венькины папа с мамой могли дать любым другим предкам сто очков вперед. А исключительно из-за интереса. Поэтому ему было глубоко наплевать на то, чем занимаются родители его новых приятелей и каков их семейный достаток.
Он и в своей школе, если ему было интересно, не гнушался корешиться с ребятами из рабочей среды. К примеру, с удовольствием общался со своим соседом по парте, рассудительным и склонным к наукам пареньком Рафиком Закировым (Закиром), по крайней мере, до тех пор, пока Венька не остался в пятом классе на второй год, а Закир перешел в шестой. Да и расстались они чисто по внешней причине: стали обучаться в разные смены. С Левкой Караликом, сыном продавца из табачного киоска, своим соседом по дому, они до седьмого класса были, вообще не разлей вода. Венька настойчиво пытался приобщить его к своей новой, по настоящему интересной компании из соседней школы, но у того, видимо, были другие помыслы, и он в ней не прижился.
Славик Цветков познакомил Веню с двумя своими новыми приятелями – Володькой Козловым и Димкой Медведевым. Образовавшийся дружеский союз ребята назвали ЧВИ – четыре веселых интеллигента. Отчего так, никто из них объяснить не мог. Вроде ничем таким характеризующим интеллигенцию они не занимались. Разве что делились впечатлениями от прочитанных книжек. Или развлекались на транспорте скандалами, сделанными не взаправду. Как? Да очень просто. Метров за сто до нужной остановки начинали громкий ор друг на друга (правда, без бранных слов) по каким-то нерешенным ребячьим делам. Люди, не понимая, что их провоцируют, принимались возмущаться поведением мальцов: «Хулиганы! Высадить их к чертовой матери!..» А им только этого и надо было. Троллейбус подъедет к остановке, откроет двери – ребята шмыг на тротуар и, обнявшись, принимаются хохотать, глядя на недоумевающие лица пассажиров.
Тем не менее, придуманной для своей компашки аббревиатурой невероятно гордились, а на вопрос, что бы это означало, таинственно отмалчивались.
А вот с Толиком Носкиным, учившимся в той же школе на класс старше, Венька познакомился сам. Толик жил на Красной Пресне в доме, в котором когда-то квартировал Маяковский, совсем неподалеку от Веньки, минутах в десяти ходьбы. Поэтому Веня частенько забегал к нему в гости. Ему нравилось бывать в его доме, слушать всякие околомузыкальные истории, которые приносил со службы Толин отец, игравший на скрипке в Большом симфоническом оркестре Всесоюзного радио.
Именно этой семье Веня обязан развившейся у него любовью к музыкальной классике. А открылась она ему симфонической сказкой Прокофьева «Петя и Волк», которую он прослушал, побывав вместе с Толиком в консерватории, в исполнении симфонического оркестра Всесоюзного радио, зимой 47-го года. После того первого посещения консерватории не было недели, чтобы он не забежал туда на концерт, благо контролеры не были строги и пропускали без билета. Но что интересно! В «живом» исполнении музыка рождала в нем бурю эмоций, и он готов был ее слушать бесконечно. В записи же на пластинках и по радио она никак не воспринималась. А вот джаз, которым Веня увлекся также благодаря Носкиным, он готов был слушать в любом варианте.
Будучи классическим оркестровым музыкантом, Толин отец, приходя домой, всегда, чтобы отдохнуть, ставил на диск радиолы одну из джазовых пластинок из своей небольшой, но очень разнообразной «виниловой» коллекции выдающихся джазовых исполнителей. После войны пластинки с записями джазовой и танцевальной музыки в СССР не выпускались. Слово «фокстрот» находилось под негласным запретом, и его заменили словосочетанием «быстрый танец». (Слоган «Сегодня ты играешь джаз, а завтра Родину продашь» родился позже – во время борьбы со стилягами.) Толин отец очень дорожил своим собранием и, не доверяя ребятам, всегда сам ставил пластинку на диск радиолы, предварительно протирая от пыли мягкой тряпочкой.
Веньке, наслушавшемуся настоящего американского джаза, советские эстрадные песенки и пьески не очень нравились. Ну, может быть, некоторые в исполнении Утесова. Не было в них того магнетизма, той откровенности, которая заставила бы его, новоиспеченного меломана, раствориться в музыкальном джазовом пространстве под воздействием армстронговской трубы, его хриплого голоса, или завораживающей мягкой мощи эллингтоновского оркестра.
Осень 51-го отметилась для семейства Эвенов радостным событием. Решением Верховного Суда с Венькиного отца были сняты все обвинения, и он на белом коне вернулся домой к нормальной жизни. Неплохо начиналось и у нашего героя. Давший отцу слово, он более не вызывал у родителей головной боли: хорошо учился, за редким исключением не прогуливал занятий. И, наверное, все так бы и продолжалось, если бы в его жизнь не вошла Наэмия Михайловна Гордиевская, преподавательница литературы и новый классный руководитель его 8-го «А», пришедшая в школу сразу же после окончания педагогического института. Молоденькой классной даме, как тут же окрестил литераторшу Венька, ужасно хотелось походить на своих старших коллег, вроде учительницы биологии Марии Павловны Селиверстовой, выросшей на Пресне и хорошо знавшей повадки местной шантрапы.
Поначалу Наэмия Веньке понравилась. Была она мягкой в общении, с учениками разговаривала без менторского тона в голосе, а как с взрослыми, чем-то напоминая покойную Марию Николаевну – его учительский эталон. Может, поэтому он и решился на написание крамольного, как потом выяснилось, сочинения по «Горю от ума».
Готовясь к нему, он не только прочел саму пьесу и посвященный ей раздел учебника по литературе, но и заметки на нее Д.И. Писарева. Вполне понятно, что оценка выдающегося критика показалась ему много интересней и убедительней скучной монотонности строчек из учебника. Об этом он и постарался рассказать в своем сочинении про Чацкого, усилив собственную свою позицию по отношению к этой личности конечной цитатой из Омара Хайяма:
Общаясь с дураком, не оберешься срама,
Поэтому совет ты выслушай Хайяма:
Яд, мудрецом тебе предложенный, прими,
Из рук же дурака не принимай бальзама.
Жирный кол был ему наградой. Наэмия, широко размахивая тетрадкой с его сочинением перед классом, старалась втолковать ученикам всю порочность Венькиной трактовки образа Чацкого как глупого бездельника, в отличие от официальной, выставляющей героя грибоедовской комедии прогрессистом и чуть ли не декабристом. К тому же Д.И. Писарев был у тогдашних социалистических литературоведов не в чести, и ссылаться на него, тем более школьнику, было абсолютно неуместно, о чем, в качестве предостережения, Наэмия незамедлительно напомнила классу.
Веня, молча, слушал рассуждения учительницы о том, что можно, а чего нельзя, стараясь не подать вида. Среди его предков, по утверждению бабушки, был участник декабрьского восстания. Всех их он воспринимал как героев, и никоим образом не мог представить себе Чацкого среди революционных борцов с самодержавием. Поэтому его самолюбию был нанесен сильнейший удар. Молчали и ребята, недоуменно переглядываясь друг с другом, видимо, не понимая, отчего их учительница так разошлась. Ну, поставила кол за фантазии одному из пятерочников по литературе. Ну, сказала. Чего пеной брызгать!
Обычно Венька к нелицеприятным высказываниям в свой адрес относился философски. Пусть себе ругают в свое удовольствие, его не убудет. Однако не в этот раз. Что-то перевернулось в его душе. Дождавшись паузы между учительскими тирадами про нельзя, он погладил откинутую крышку парты, словно в последний раз, встал и молча, направился к выходу из класса.
– Эвен! Ты куда собрался? – удивленно воскликнула учительница, не ожидавшая подобной реакции со стороны не проблемного, по ее мнению, ученика.
– В жизнь, как Горький в люди, – грубо ответил ей Венька и вышел из класса, тихонько затворив за собой дверь.
Больше он никогда не переступил порог этой окончательно осточертевшей ему школы, ничему, по его мнению, приличному не могущей его научить, и делил свое время между библиотечной читалкой и спортзалом. Даже справку об окончании им семилетки получил за него отец, долгое время не знавший о роковом решении его старшего сына.
Когда Эвен бросил школу, многие из учителей думали, что это его безрассудное действие вызвано обидой на учителя, поставившего уничижительную оценку работе, в которую он вложил много сил. Во всяком случае, на это обстоятельство, несколько извиняющимся за учительницу тоном, прямо ссылался в беседе с его мамой директор школы.
– Да, не права была Гордиевская, но не тем, что поставила низкую оценку. По этому поводу к ней как раз нет претензий. Мало ли кто из критиков да писателей кого не любил. У наших педагогов на этот счет есть четкие рекомендации, кого и как оценивать. И ученики должны этому следовать. Вот Лев Николаевич Толстой терпеть не мог Шекспира. И что? Просто об этом надо было объяснить ученику как-то потактичней.
– Но и сын ваш тоже хорош, – огорченно бросил он Венькиному отцу, протягивая на прощанье руку. – Сразу в крайность. Тем более что учительница, как мне доложила, ему этого кола и засчитывать не собиралась. А вообще жаль, что школу бросил. На медаль мог претендовать.
Что касается самого Вени, смертельно обидевшегося на учительницу, не оценившую его литературного открытия, то в его давно зревшем решении бросить школу факт этот был лишь удобным предлогом. Ему, несмотря на юный возраст много повидавшему, пережившему холод, голод, несправедливость, а посему рано повзрослевшему, хотелось побыстрей определиться с собственной судьбой, решить, кем же ему, в конце концов, стать, на что школа не давала ответа.
Поначалу он подумывал, не связать ли свою дальнейшую жизнь со спортом, поскольку его юношеские успехи на ринге были очевидны.
– Устроюсь на работу, осенью запишусь в школу рабочей молодежи. Получу там аттестат зрелости, а дальше прямой дорогой в физкультурный институт на тренера.
– Давай, – старался как можно язвительней парировать его доводы отец. – Мели, мели, Джо Луис из московской подворотни. Будешь всю жизнь руководить зарядками малолеток на уроках физкультуры. Чтобы стать спортивным тренером, надо уметь не только кулаками махать, но и призвание к этому иметь. А его, по моему глубокому убеждению, у тебя нет.