Момент истины

Вы тут читаете, читаете, а ведь я тем временем успел закончить ГАГПИ. Но попал на вручение дипломов. В это время я в лагере «Лебедь». И не жалею, нет как-то желания видеть однокурсников на выпускном.

Но за дипломом всё-таки пришлось приехать в город и задержаться на день. О, это мучение, меня так тянуло обратно в «Лебедь». Я не спал всю ночь. Там, в детском лагере меня ждут две Иринки, маленькая и большая, Галина Ивановна -  единственная и неповторимая, ансамбль «Прелестинка» в разных возрастах и вариантах, ансамбль «Фиеста» - одна штука, теплая река Лебедь – одна штука, лето девяносто шестого года – один экземпляр, молодость невозвратная – в единственном числе, приключения – всякие разные немерено и неисчислимо.

И вот я приезжаю в Турочак, несколько км пешком до лагеря по проселочной дороге. Лагерь пуст. Бросаю вещи возле своей кровати в комнате мальчишек. Переодеваюсь. На дорожке встречаю Иринку-большую, но она не одна. С ней тип весьма распространённый в 90-ые – коренастый, накачанный, лысый, со шрамом через всю голову. Хорошо хоть молодой.

Спрашиваю: «Куда все подевались?». «Все ушли купаться на дальний пляж», - отвечает Иринка. Её спутник уходит дальше, не хочет нам мешать, деликатный бандит. Кивнул мне, но Ирина нас не знакомит, поэтому я ему тоже только киваю. Интересная мысль проносится у меня в голове, вот если бы мы с Иринкой дружили, а потом расстались, а потом у неё появился этот криминальный авторитет, так же просто он бы мне кивнул, или закопал бы в соседнем лесу?

«Уезжаешь?», - спрашиваю Ирину. «Да нет, так, поедем покатаемся», - говорит Иринка и предательский румянец заливает её щёки. Ах, язык мой - враг мой. Я не ревную, так, какой-то слабый укол в сердце, но от избытка  эмоций, от радости, что я вернулся в лагерь, я выдаю, возвращая фразу, когда-то сказанную самой Ириной мне: «Где ты такого откопала? Попросила бы меня, нашел бы получше!» «Дурак!», - говорит Ирина обидевшись.

А я бегу на пляж. Там я спасу Эркемена. Но это уже другая, рассказанная история.
Через неделю «Прелестинка с Г.И. и Иринкой-большой уедут в Болгарию. А я пойду искать работу.

Преподаватель истории ГАГПИ Ольга Гончарова предлагает мне поступить в аспирантуру под её руководством. Беседа происходит у неё дома, за чаем. План прост: у меня красный диплом, я поступаю в аспирантуру, пишу работу по репрессированным в Горном Алтае, доступ к архивам в Томске она мне обеспечит. На время пока я учусь в аспирантуре, Ольга Александровна так же помогает мне устроиться в республиканский классический лицей преподавателем истории. О такой карьере в Горно-Алтайске можно только мечтать. Наступает момент истины.

Я не так уж сильно хотел поступать в ГАГПИ на исторический факультет. Медицину считал своим долгом, но не сложилось. Зато пока учился в институте, понял, что больше всего мне хочется заниматься литературой. Но на этом поприще меня обуревали дичайшие сомнения. Тетрадки, исписанные стихами, не давали уверенности. Единственная повесть пользовалась популярностью только среди друзей. Рассказы, регулярно отправляемые в «Звезду», «Октябрь», «Новый мир», «Знамя», «Сибирские огни», не возвращались и не рецензировались. Литературный институт, единственный из адресатов, вступал со мной в переписку, но его эпистолы однообразны «Бла-бла-бла ваши рукописи одобрения не получили». Я понимал, что они правы, черт возьми! Всё - не то! Но я не мог не отправлять рассказы, не мог не пытаться что-то доказать себе снова и снова.

Тут главное: поймать момент между тем как рассказ написан, и ещё кажется чудесным, и тем, когда он перестает нравиться, и ты начинаешь тихо себя ненавидеть за то, что создал такую хрень. А иначе - так никогда и не решишься отправить. Упустил момент – всё, в глаза лезут недостатки, недочеты, небрежности, и руки опускаются, и кажется, что это колдовство – превращение прекрасного в ничтожное – не прекратится никогда. Писать осторожно, следить за самим собой каждый миг, через каждую запятую, возвращаться к каждой фразе по сто раз на дню, это не по мне. Теряется интерес к сюжету, гаснет накал внутренней лампочки-интереса и всё - полная темнота. Сколько таких рукописей исчезли, растворились в небытии, так и не родившись. Я и эти рассказы пишу потому что - только написал, сразу опубликовал, а иначе - я всё еще шлифовал бы, переделывал, улучшал бы первый рассказ. Но что же теперь бросить? Я пробовал, сожаление о том, что не написано, хуже всякого сожаления о том, что не сделано.

А, кроме того, уже три раза я писал сценарии для рождественских концертов, ну и ещё несколько раз делал какие-то постановки в школах. И как-то меня это зацепило. Драматургия. Одно слово какое! «Дра-ма-тург-и-я».  То ли королевство, то ли орден, то ли заклинание. «Авада театра». Это напоминало оживление неживого. Куклы, солдатики, карты, шахматные фигуры, камни вдруг начинали двигаться, быть кем-то другим, что-то представлять, и, главное, зритель, хотя и видел, что это всего лишь обычные мальчики и девочки, воспринимал их, как Снегурочек, шахов, лис, принцесс, рыцарей, львов, орлов и куропаток, да кого захочешь. Разве не волшебство?

История, конечно, тоже волшебная наука. Подозреваю, как всякая наука, а может, и всякое дело, волшебно, если его любишь.

Так вот, выбери я историю, был бы сейчас преподавателем ГАГУ. Думаю, с тем упорством, что у меня было, мог бы и выше залезть. А тогда я просто представил этот путь. И представил другой. И на первом пути я был не я. А на втором пути я себя и не представлял, потому что и сам путь был загадкой, но идти по второму пути хотелось больше, хотя шансов состояться там не было почти никаких. А на первом пути всё было известно, все вплоть до того, как я буду проводить свои вечера через тридцать лет, как буду ходить на ученые советы, как заваливать хорошеньких студенток, чтобы они сдавали зачеты снова и снова. Был бы я солиден и чванлив, самоуверен и считал бы свою жизнь состоявшейся. Но, вероятнее всего, тоска бы заела и не было бы меня уже. Может, и жил бы, но вот  того странного человека, который печатает эти строки не было.

И снова кухня Ольги Александровны. Она ждет ответа. Она не сомневается, что я соглашусь на её предложение. А я говорю фразу, которую не ожидал от себя сам:
«Я хочу попробовать себя в режиссуре». «Что? - Ольга Александровна думает, что ослышалась, - Где попробовать». У меня сорвался голос, я пустил петуха, в горле запершило: «Режиссером хочу попробовать стать». Я произносил это, и мне уже становилось стыдно и страшно. Жалко Ольгу Александровну, она возлагала на меня большие надежды. Ладно, будут и другие студенты, ещё лучше, я уверен. Страшно, потому что показалось, что я как будто открыл какую-то дверь, которую нельзя было открывать. Может, потому что не мне эта дверь предназначалась, может, потому что, открыв её, я нарушал какую-то мировую гармонию. В общем, я быстро пошел на попятную, и обещал подумать. Но Ольга Александровна, по-моему, всё уже про меня поняла. Она сказала: «Если становиться режиссером, то не здесь». «А я и не хочу здесь оставаться», - сказал я, и снова почувствовал, как через позвоночник струится холод, волосы встают дыбом, кожа становиться гусиной. Что я говорю? Зачем я говорю? Ведь минуту назад у меня ничего подобного в мыслях не было! Или было, и зрело во мне потихоньку несколько месяцев, а может, лет.

Я был не прав, дверь, которая вела меня в историю (в смысле - в преподаватели истории) захлопнулась, а двери, которые вели в литературу и режиссуру, так и не открылись. Я остался в коридоре, без ключей. Через месяц, в конце августа я попробовал всё переиграть и устроится на работу учителем истории в республиканский лицей. Мне ответили, что место уже занято.

И тут мне помогла Галина Ивановна, и я попал на работу в Республиканский центр детского творчества методистом.  Начиналась осень и новая жизнь.

Сергей Решетнев ©