Уникум из Лисовки. 7. Юран Фрич

                До переезда Миши Уколова к своей тёте, верней до его блестящего дебюта в кубке Дружбы, Юран Фрич был второй примечательной личностью среди молодого поколения двора после повзрослевшей Люсьены Заречной. Впрочем, для кого как.
            Если уж быть точным, то Фрич, на самом деле, был Юркой Фрязиным, проживающим с матерью в однокомнатной квартирке, выделенной Светке Фрязиной, как матери-одиночке. За прожитое на этой земле двадцатилетие Юрка успел совершить три подвига: смог всё-таки одолеть восемь классов, ограбить близлежащий табачный ларёк, схлопотав по малолетке три года условно, что в глазах местной братвы, несомненно, было подвигом, и в шестнадцать лет стать чемпионом спортобщества «Гладиатор» по штанге в полутяжёлом весе. Однако спортивная карьера у него не заладилась, так как требовала изнурительных ежедневных тренировок, травм, обязательного вытягивания жил на соревнованиях и, самое главное, не обещала хороших денег.
             И Юрка как-то так, само собой, вполне естественно, оказался в группировке вора в законе Тёртого, промышлявшего всем набором преступного добывания бабла, и стал конкретным пацаном, получил погоняло Фрич, и использовался для устрашения непонятливых или строптивых клиентов.  Он нашёл свою нишу. Во дворе Фрич стал авторитетом для молодых людей и подростков, сориентированных на лёгкие деньги и блатную романтику. А среди футбольных фанатов выдвинулся в лидеры городского отряда бойцов-фанов «Гладиатора», переделав себя из Юрки в Юрана, в честь когда-то известного игрока любимого клуба.
            Как вожак, он выглядел весьма колоритно. Круглую, коротко стриженную губастую голову с прижатыми к черепу, словно его поймали с поличным, ушами, с круглыми открытыми ноздрями, с намёком на нос и похожую на шар для боулинга, природа с размаху влепила между покатых плеч, забыв приставить шею. Руки из-за вспухших бицепсов висели в раскорячку и были до кистей оплетены паутиной разноцветной татуировки эротически-уголовного содержания. Своими наколками Юран очень гордился и до самых морозов щеголял в жилетке, словно некий попсовый певец, демонстрируя голые руки.
            Чтобы держать форму, Юран с согласия управляющей компании в подвале своего подъезда выгородил и оборудовал маленький тренажёрный зальчик, «качалку», где у него были и штанга, и велоэргометр и ещё пара станков для накачивания мускулатуры. Кроме того, в смежном отсеке он устроил комнату для кайфа, притащив туда просиженный диван, столик, пару стульев и телевизор, и даже выкроил закуток для умывальника и унитаза.  Комфорт среди грубых бетонных стен и влажных плачущих труб был убогий, то есть никакой.
            Здесь братва отдыхала от боёв праведных, наращивала мускулатуру, любила девочек.
           Надо сказать, Юран наркотиками не баловался, в импровизированный спортзал допускал только тех, кто регулярно следил за боевой формой, и качалка не стала банальным притоном.
           А теплыми вечерами Фрич и его окружение – все яростные болельщики московского «Гладиатора» – собирались во дворе, балуясь пивком, или чем-нибудь поинтереснее, изощряясь в матершине, хвастались мифическими сексуальными подвигами, доблестными драками или восхищённо пересказывали байки про отчаянных жиганов, легендарных медвежатников и фартовых катал. И, конечно, жарко комментировали турнирные перипетии любимой команды. Или примолкнув, слушали Алика Пеху, косившего под Аркана Северного и певшего под бренчание гитары ухарские или жалостливые песни про честных воров, их неверных подруг и бесчувственных прокуроров.         
           Иногда с глумливыми ухмылками, скабрёзными прибаутками и липкими взглядами пацаны обсуждали молодых женщин и девушек, проходящих по двору, а то и отправляли им вслед двусмысленные реплики и смех. 
           Вообще, вечерние и ночные тусовки этой братвы с громким гоготом, или её приглушённые заговорщицкие голоса, тусклые сигаретные огоньки и многослойный мат во время летучих разборок излучали осязаемую угрозу, особенно для девушек.
         Кстати, у самого Юрана постоянной подружки никогда не было. Он обычно развлекался по субботам в сауне с девицами по вызову или в борделе, который содержал Тёртый, а то снимал на ночь уличную проститутку и считал, что так и
должен жить настоящий чувак. На девушек своего двора он поглядывал с сытой улыбкой, лениво стараясь представить их в постели, и тут же отвлекался на другие дела.
           И вдруг с Юраном Фричем этой весной случился можно сказать, удивительный, а скорее, несчастный случай – он влюбился!
           Примерно, с месяц тому назад, заболевшая мать, которую, надо отдать должное, Юран сильно жалел, попросила сына вынести мусор, потому что люки мусоропровода почему-то недавно заварили. Он вышел рано утром, чтобы никто его с мусорным пакетом не видел, полупроснувшийся, в поношенном трико и в белой майке.
           И встретил Люсьену, спешившую на тренировку.
           Стремительная, стройная, высокая девушка со спортивной сумкой через плечо, в джинсах, в ветровке и простенькой водолазке, независимая и недоступная, в которой с трудом угадывалась недавняя угловатая рыжая соплячка, показалась сначала ему незнакомой, но не привлечь его внимания она не могла. Яркие, апельсинового цвета волосы, синие глазища и нежный розовый рот на очень белом, сосредоточенном лице, показались ему настолько красивыми, что он, оторопев, замедлил шаг.
           Ни в кино, ни в глянцевых гламурных журналах, ни в борделях – нигде и никогда он не видел такой бесподобной, такой ослепительной девчонки и даже не представлял, что такие бывают! Она прошла мимо него, нереальная, как видение, с отрешённым видом, словно мимо дерева или столба, не обратив внимания ни на его рельефную мускулатуру, ни на выставляемую напоказ татуировку, ни на круглое лицо, с врождённой печатью жестокости, смягчившееся и ставшее вдруг мальчишеским от изумления. 
           Юран Фрич, невольно замедлив шаги, шире раздвинув вечно подозрительно прищуренные глаза, глядел вслед необыкновенной девчонке и медленно наливался краснотой стыда. Он вдруг увидел себя со стороны, увидел дворового пацана Юрку Фрязина в синем, оттянутым на коленях трико, похожем на трикотажные кальсоны, в мятой нестираной майке, в каких-то разношенных стариковских шлёпанцах, да ещё с вонючим мусорным мешком.
            И жестокая обида, схожая с тоской, скривила ему рот и острым жалом вошла в сердце. Он побрёл к мусорным бакам потускневший и раздосадованный, шёпотом зло матеря себя, а перед глазами повисло неотступным туманным призраком бледное пятно прекрасного девичьего лица. Весь день он был задумчив и суров, и едва прикрывал веки, как вновь возникал перед ним волнующий образ.
            Одним из вечеров, как обычно, Фрич с дружками, пивом, водкой и гитарой собрались за столиком под перегоревшим фонарём. Юран был мрачен, молчалив, лишь изредка просил Пеху спеть, что-нибудь душевное.
            Люсьена шла по двору по освещённому тротуару, возвращаясь от Зинки, шла медленно, наслаждаясь мягким июньским вечером и хорошим настроением. Юран узнал её издалека, сердце его забилось часто, как перед дракой, горло пересохло. Он, не отрываясь, взглядом провожал хрупкую фигурку, и неизведанная горячая волна счастья заполняла его.  Пацаны по привычке стали свистеть, зазывать её в компанию, предлагая повеселиться с ними. Но когда Толян, смачно выругавшись, мечтательно потягиваясь, прогнусавил:
            – Вот бы кого посадить на… – договорить не успел.
            Могучая длань тяжелоатлета смахнула Толяна со скамейки, затем сгребла его, ошарашенного, за грудки, оторвав от земли.
            – За что?!  – возмущённо прохрипел полузадушенный и потрясённый приятель. – Офанарел что ли?
            Фрич, набычась, притянул к своему свирепому, искажённому лицу непонимающую обиженную физиономию Толяна и глухим голосом, медленно, словно вдавливая в него слова, тихо процедил:
           – Запомни! Ещё раз вякнешь про неё… – И брезгливо отшвырнул обмякшее тело.
           Братва молчала.
           Юран, отняв у Зубчика, собиравшегося пустить по кругу очередной стакан, бутылку водки, вылил её в себя. Потом закурил, нервно затягиваясь, крупно дыша, и, обведя мутным взглядом примолкнувших дружбанов, отводящих от него глаза, отчеканил тоном, нетерпящем возражений:
           – И это касается всех!.. Вы меня знаете! – и, выслушав в ответ молчание, он примирительно произнёс: – Ну! Чего притихли? Давай, Пеха, играй!
 Гитара снова задребезжала, Олег потихоньку замурлыкал:
– Сижу на нарах… – но его на этот раз никто не поддержал.