Гусей крикливых караван

И что это вверху?! А это рисунок Пушкина, о котором Т.Г.Цявловская писала так: «Время от времени появляются в рукописях Пушкина орнаментальные наброски, похожие на витиеватый росчерк пера. Изображают они птиц. Линии, образующие кружение петель, создают красивейший узор; но не ради фиоритуры рождался этот рисунок, а ради воссоздания фактуры перьев, трепета их в движении, самого движения, обобщенного представления птицы….И все же, как ни бездумны эти рисунки птиц, - они никогда не повторяют друг друга. Мы видим раскинутые крылья – это птица в полете. …Раскинутые крылья, вытянутая шея, острый клюв и огромная лапа с острым когтем. Это орёл, садящийся на землю» (1).
И далее Цявловская абсолютно справедливо пишет о том, как хорошо и много Пушкин описывал орлов, не раз сближал «орла с поэтом» и в Кишинёве обращался к орлу со словами: «Мы вольные птицы; пора, брат, пора! Туда, где за тучей белеет гора…» (2). Замечательно! Тем более что упоминание тучи и прямое сближение Пушкина с орлом содержится и в стихотворении «Кто он?», отданном лже-автору П.П.Ершову: «Он реет под тучи орлом». Ну, а когда Цявловская выделяет стихи «Зачем кружится ветр в овраге…» как «одно из наиболее поразительных поэтичнейших созданий Пушкина» (3) и среди них находит слова: «Летит орёл, тяжёл и страшен», то, конечно же, мы вновь возвращаемся к стихотворению «Кто он?», в котором Пушкин образно определяется так:
Он лёгок – как ветер пустынный,
Он тяжек – как меч славянина.
Вот вам и ветер, вот вам и тяжесть! И всё это о Пушкине. А точнее о его масках.
А теперь о недостатках Цявловской: описав одну птицу, она неверно сделала вывод, что «это орёл, садящийся на землю», поскольку никакой земли на рисунке нет! Более того, если учесть, что орёл летит выше всех птиц, которые (внимание!) уже взлетели, то смело можно предположить, что между орлом и землёй, откуда взлетели птицы, имеется немалое расстояние. И если бы Цявловская учла это, то по-другому и отнеслась бы к вытянутым лапам орла, которые нацелены отнюдь не на посадку, а на стаю летящих под ним птиц.
Во-вторых, нельзя согласиться, что рисунки птиц «никогда не повторяют друг друга», поскольку вполне возможно найти у Пушкина аналогичные рисунки, которые, кстати, и показаны мной перед началом четырёх предыдущих глав, начиная с «Технологии обмана». И при этом интересно посмотреть на то, что писал Пушкин рядом с ними:
1. первый (по хронологии!) рисунок относится к 1816-му году и сделан под стихотворением «Желание», последнюю строку которого «Пускай умру, но пусть умру любя» я сознательно оставил над рисунком, поскольку позже она превратится у Пушкина в возглас Земфиры: «Умру любя». Запомним это сближение так же, как и то, что в стихотворении «Желание» говорится о «мечтах безумия», о «горестях несчастливой любви» и об авторском «любви мученье».
2. Второй рисунок относится к 1820-му году и сделан в том месте «Кавказского пленника», где герой тоже говорит, что умрёт, но при этом отвечает на вопрос черкешенки: «Скажи, ты любишь, ты любим?»
3. Третий рисунок сделан Пушкиным 15 февраля 1822-го года рядом со стихотворением «Друзьям», в котором он «сны любви воспоминал». (27 мая того же года в Кишинёве Пушкин сделал и четвёртый рисунок, правда, на отдельном листе и без надписей).
Есть и другие аналогичные рисунки Пушкина, из которых можно выделить рисунок рядом со стихотворением «Редеет облаков летучая гряда», в котором автор вспоминает «восход светила» и некую «деву юную». Главное же то, что почти во всех текстах возле рисунков аналогичных птиц имеется уклон в сторону любовной лирики. А уже одно это и даёт намёк на женщин, которых любил Пушкин.
В-третьих, назвав рисунок «Птица в полёте», Т.Г.Цявловская не уделила достаточного внимания тем птицам, которые, будучи однородными, образуют стаю (в академическом ПСС Пушкина данный рисунок назван более точно - «Птицы летящие»). Да и при этом зря упомянула про «бездумность» изображения этих птиц, т.к. отнюдь не «ради воссоздания фактуры перьев» и «трепета их в движении» рисовал их Пушкин. Видимо, она забыла слова Абрама Эфроса о пушкинских рисунках: «они – не прихоть, не “просто так”, не “вообще”, а такое же выражение мыслей, чувств и событий, как его писания. Это графический дневник Пушкина, который надо уметь читать, как уже научились читать невероятные черновики его стихов» (А.М.Эфрос «Декабристы в рисунках Пушкина», «Литературное Наследство», т.16-18, М, 1934, с.923). Причиной же того, что Цявловская не смогла прочитать «графический дневник Пушкина» является то, что в её время о мистификациях Пушкина было известно мало, из-за чего и шансов на разгадку данного рисунка не было.
Однако прошло немало времени (Т.Г.Цявловская умерла в 1978-м году!) и поэтому мы имеем полное право спросить у нынешних пушкинистов: ну, а вы-то как? Научились читать «графический дневник Пушкина» или до сих пор довольствуетесь книгой Цявловской, переизданной четыре раза? Да нет! В 2001-м году вышла книга «Пушкин рисует» (4), в которой данный рисунок был рассмотрен. И не кем-нибудь, а самим Сергеем Александровичем Фомичёвым, профессором, доктором филологических наук, ученым секретарём Пушкинской комиссии Российской Академии наук, заведующим отделом пушкиноведения Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН. Читая же авторское предисловие к этой книге, я сразу же настораживаюсь от слов: «…мы пытались сначала определить не “что” нарисовано (как это делалось всеми до нас), а “почему” нарисовано. А после решения этого вопроса — “зачем” нарисовано». Т.е. авторы, не установив «что нарисовано», сразу же берутся отвечать на самый трудный вопрос «почему». Но ведь это же принцип Ивана-дурака «задом наперёд»!
А с другой стороны, если Иван из «Конька» достигал желаемых результатов, то почему бы и авторам данной книги не действовать по его примеру? Правда, Ивану частенько помогал Горбунок, а вот на кого понадеялись авторы сомнительной декларации, непонятно. Ну, что ж, смотрим главу, которую С.А.Фомичёв назвал «Взаимосвязь графики и текста: автограф стихотворения «Осень», и выбираем то, что он пишет о данных птицах: «Пушкин чертит один за другим росчерки в виде летящих клином птиц (ср.: “гусей крикливых караван тянулся к югу”). Рядом с росчерками на правом поле прорисовываются две пары ножек в туфельках с перевязью, а слева между строфами — еще одна пара: это вариации на тему жанрового рисунка на смежном поле (там из-под платья сидящей красавицы были видны туфельки: они и рисуются сейчас несколько в иных ракурсах). И наконец, прямо по написанному тексту прорисовывается оголенная от бедра женская ножка в ботинке, присогнутая в коленке, — как у сидящей женщины на жанровой картинке; там нога скрыта под платьем, видны только носки обуви, — может быть, это вовсе не туфельки, а ботинки? …Не без дела появились …росчерки-птицы. Это, по начальной ассоциации, как мы помним, «гусей крикливых караван», который тянется «к югу» (5).
Прочитав это и внимательно посмотрев на описываемый Фомичёвым рисунок, я говорю в адрес всех сотрудников Пушкинского Дома: «Ну, и комики в вашем домике! И как можно обсуждать левую сторону рисунка, если её нет?!» И действительно, рисунок из книги «Пушкин рисует» обрезан на «ножке в ботинке», находящейся из-за этого не прямо, а слева. Немедленно сверяюсь с академическим изданием, после чего понимаю, что нельзя увидеть левую часть рисунка, поскольку издатели её срезали, а Фомичёв вместо того, чтобы проверить правильность печати по т.н. «авторскому экземпляру», данный дефект просмотрел. Но и этого мало: вместо того, чтобы книгу с техническим браком спрятать подальше, он её выставил в каталоге Пушкинского Дома, где любые пользователи интернета могут её посмотреть. Для сравнения или проверки это же можете сделать и вы, дорогие читатели, поскольку перед началом данной главы я показал вам тот пушкинский рисунок, который без искажений неоднократно печатала Т.Г.Цявловская и который, не поместившись у неё на одной странице, был напечатан на двух. И всё было нормально!
Однако неполный рисунок у Фомичёва это полбеды, т.к., скрыв его часть, он при этом лишил читателей и возможности увидеть ту третью «пару ножек», о которой написал: «слева между строфами — еще одна пара». Однако если эта пара есть на рисунке, то почему же ранее её утаила Т.Г.Цявловская, а также и сам Фомичёв, под редакцией которого в 1996-м году был издан XVIII том академического ПСС Пушкина с его рисунками? И вот тут мы догадываемся, что, вероятнее всего, Фомичёв эту третью пару ножек выдумал! Так же, как и выдумал, что на данном рисунке птицы летят клином, и так же, как выдумал, что птицы эти относятся к «гусям крикливым». Тем более что ранее он уже согласился с В.Е.Якушкиным, который «высказал предположение, что стихи, начатые на этой странице, напомнили Пушкину об аналогичных строках в четвертой главе «Евгения Онегина»: Уж небо осенью дышало, Уж реже солнышко блистало, …Гусей крикливых караван Тянулся к югу», …замеченная Якушкиным ассоциативная связь вполне правдоподобна» (6).
Но я хочу уточнить: а с чем правдоподобна эта связь? Ответ понятен: со стихотворением «Осень», о чём справедливо говорил Якушкин. Однако имеют ли «птицы летящие» отношение к этому стихотворению, если (внимание!) ни в его беловике, ни в черновике НИЧЕГО о птицах не говорится? Нет, конечно! А если это так, то где же тогда «взаимосвязь графики и текста»? Ответ таков: прямой связи нет! Но поскольку мысли о птицах возникли у Пушкина именно в данный момент, то Фомичёву и нужно было проверить ближний круг произведений, где те или иные птицы имеются. Однако если начать с понравившихся ему гусей, то их-то поблизости и нет! Правда, прошлой осенью один гусь у Пушкина всё-таки проскочил, но при этом он уже никуда не летел и вовсе не был криклив, поскольку его пожарили и поставили на стол Троекурова, где исправник «молча принялся за гуся с капустой» (7).
И вот тут-то у меня и возникает подозрение, что Фомичев подобно этому исправнику знаком лишь с жареными гусями и совершенно не знает, как выглядят их собратья, умеющие летать по-настоящему. Мне же посчастливилось видеть диких гусей в полёте и поэтому я могу отличить их от пушкинских «птиц летящих». Как? А по их тупым носам, длинным шеям, а также по широким и мощным крыльям (помню-помню, как дрожал воздух в тот момент, когда стая гусей пронеслась надо мной!). Ничего этого на данном рисунке нет, а потому и предполагать в нём гусей нельзя. Более того, обе лапы той птицы, которую Цявловская назвала орлом, вовсе не имеют перепонок, которые должны быть у водоплавающих гусей. Да и само-то слово «гусь» - это слово мужского рода и, если проследить к кому применял его Пушкин, то легко и обнаружить, что начиная от т.н. «арзамасских гусей» и кончая Швабриным, которого попадья из «Капитанской дочки» тоже назвала «гусём», данное слово всегда касалось мужчин. А на данном рисунке вокруг птиц нарисованы женские ножки, о которых Фомичёв пишет следующее: «Что касается ножек, то они намечают тему, которая не раз прозвучит в вариантах черновой рукописи, в постоянных воспоминаниях о «души царицах».
И опять вопрос: ну, а где же связь этих «цариц» и их ножек с нарисованными птицами? Где конкретная «Взаимосвязь графики и текста», о которой взялся писать Фомичёв? Нет её! Как нет и понимания, что женские ножки вокруг стаи птиц просто-напросто намекают на то, что все эти птицы – самки! Смотрим далее: осенью 1833-го года Пушкин в произведениях, известных под его именем, писал о птицах мало, а потому кроме упоминания в «Мёртвой царевне» уток (внимание: слово женского рода!) и одного слова из «Анджело» («Закон не должен быть пужало из тряпицы, На коем наконец уже садятся птицы») ничего и нет. Однако «Анджело» мы пока трогать не будем, т.к. датируется эта поэма до октября 1833-го года, а стихотворение «Осень» всё же начинается с так знакомых нам со школьной скамьи слов «Октябрь уж наступил».
Ну, и что же начал писать Пушкин, когда в 1833-м году «октябрь уж наступил»? Ответ прост: сказки! Первую из них под названием «Рыбак и рыбка» он закончил к 14 октября, а вот вторую, т.е. «Мёртвую царевну» - лишь к 4 ноября. И именно написание «Мёртвой царевны» полностью совпадает со временем написания «Осени», о датировке которой пишут: «написано в октябре-начале ноября этого года» (8). А учитывая эту синхронность, Фомичёву и нужно было для начала задуматься не о гусях, а об утках, на которых охотились братья из «Мёртвой царевны»:
Перед утренней зарёю
Братья дружною толпою
Выезжают погулять,
Серых уток пострелять.
Но он не задумался. Как и Т.Г.Цявловская. И, казалось бы, в чём можно винить этих известных пушкинистов? Ответ таков: Цявловскую не в чем, т.к. она, повторю, опиралась на ограниченные сведения о Пушкине, которые были в её время. А вот Сергей Фомичёв в 2001-м году не мог не знать о версии пушкинского авторства «Конька», выдвинутой Лацисом ещё в 1992-м году и подтверждённой им в 1996-м году статьёй «Верните лошадь!» Однако он её полностью проигнорировал, из-за чего и не смог расшифровать данный рисунок, который, как мы увидим чуть позже, оказался прямо связанным с «Коньком». Но почему я думаю о сознательном игнорировании со стороны Фомичёва? Да потому, что он тут же, т.е. в следующей главе книги, приведя «удивительный автопортрет Пушкина», который за пять лет до него Лацис связал с «Коньком», об этой версии умолчал! Хотя и мог бы в примечаниях (и по примеру первого научного пушкиниста П.В.Анненкова, честно написавшего о пушкинском авторстве первых строк «Конька» в примечании!) о ней хоть немного и упомянуть.
Но может, Фомичёв за девять лет после её появления и за пять лет после статьи «Верните лошадь!» ничего не знал об этой версии? Ну, тогда представьте невероятное: двое учёных занимаются узкой отраслью науки (а пушкиноведение - часть литературоведения!) и при этом не следят за публикациями друг друга. Что может быть? А то, что в народе называют «изобрёл колесо» или «открыл Америку через форточку»! Т.е. когда открытия одного учёного могут продублировать открытия другого, а потому и станут напрасными только потому, что были опубликованы позже. И какой же тогда должна быть реакция на публикацию обогнавшего коллеги? А вот тут-то имеется два честных варианта: либо раскритиковать версию коллеги, если она ошибочна, либо её поддержать, если она верна. Но, конечно же, не молчать о ней целых пять лет! (А сейчас – уже и двадцать!).
Я не знаю, какие отношения были между Фомичёвым и Лацисом, однако в любом случае для настоящего учёного на первом месте должны быть не личные взаимоотношения, а наука. Однако получилось так, что своими умолчаниями Фомичёв не столько предал своего коллегу Лациса, сколько предал науку о Пушкине! Ну, а та, конечно же, отплатила ему невозможностью расшифровать ни пушкинский «удивительный автопортрет», ни пушкинских «Птиц летящих». Т.е. Фомичёв, говоря словами Андрея Белого, «пролетел»! И причём пролетел так же, как и в случае с ненавистником Пушкина Юрием Дружниковым, на провокационную книгу которого под названием «Дуэль с пушкинистами» он достойно ответить не смог. И вот тогда-то автору данных строк и пришлось самому выступить на защиту Пушкина (9). Вот и сейчас путём расшифровки пушкинского рисунка «Птицы летящие» мне уже второй раз (о первом см. главу «Удивительный автопортрет») придётся показать профессору С.А.Фомичёву, как он из добросовестного исследователя, когда-то толкавшего науку вперёд, вдруг превратился в её тормоз.
Итак, вперёд и с песней! Кладём рядом пушкинский рисунок «Птицы летящие», который условно назовём «ребусом», и продолжим его рассматривать, но уже с помощью «Конька-Горбунка». Однако с чего начать? А давайте с «удивительного автопортрета» Пушкина, припомнив, как именно Лацис догадался о его принадлежности к «Коньку». А Лацис начал с того, что посмотрел по сторонам и (внимание!) справа от «автопортрета» заметил взнузданную лошадь, в образе которой угадал кобылицу, покорённую Иваном. Вот и мы посмотрим, а нет ли в правой стороне пушкинского ребуса какой-нибудь пойманной птицы? Есть! Вон же она, самая крайняя справа, а над ней изображена птица с хищным загнутым клювом, которую Т.Г.Цявловская совершенно верно назвала орлом и которая, налетев сверху, хватает эту птицу, летящую в стае первой. Но если эта первая и более мелкая птица имеет прямой нос, то ведь она не хищная! Так же, как и все птицы, которые с такими же носами образуют единую стаю и летят вслед за нею.
И вот теперь-то перед нами и высвечивается главный сюжет рисунка: ОХОТА! И возникает понимание, что совсем не зря в своей «Мёртвой царевне» Пушкин упомянул об охоте на уток. Немедленно вспоминаем народные сказки, в которых утки обычно являются заколдованными царевнами, а герой похищает оперение той, которая ему понравилась. И отмечаем, что, намекнув об утках-женщинах, Пушкин в своей сказке всё же не показал нам ту индивидуальную охоту, которая бывает в народных сказках. Ну, и куда же он её отбросил? Ну, конечно же, в «Конька», который создавался в то время, когда писалась «Мёртвая царевна» и когда был сделан рисунок «Птицы летящие». И вот если бы Фомичёв не проигнорировал версию о пушкинском авторстве «Конька», то и смог бы прийти и к жар-птицам, и к Ивану, который охотился на них в одиночку. И при этом охотился в одно и то же время суток, что и братья из «Мёртвой царевны», т.к. слова «Перед утренней зарёю» полностью перекликаются со словами из «Конька»: «До восхода, слышь, зарницы Прилетят сюда жар-птицы». И понял бы, что данный рисунок иллюстрирует именно ЭТУ охоту, которая и была в мыслях Пушкина в октябре 1833-го года.
Тянем ниточку дальше и для установления конкретного вида птиц, изображённых на пушкинском ребусе, заглядываем в литературный источник охоты Ивана, каковым, как я уже упоминал, является эротическое стихотворение Державина «Птицелов» (10). Кстати, из одного только этого названия можно и догадаться, почему в самом «Коньке» Иван назван «ловчим». И действительно, тот, кто, как Иван, ловит диких птиц, обычно и называется птицеловом. Правда, первоначально державинское стихотворение называлось «Эрот-птицелов». Вот оно:
Эрот, чтоб слабым стариком
Казаться, чуню вздел худую,
Покрылся белым париком
И, бороду себе седую
Привеся, посох в руки взял.
Пошёл в лесу ловить дичину
И там по сучьям раскидал
Так хитро сеть, как паутину;
А нужно где, то и златой
Рассыпал по местам пшеницы,
Чтобы приманкою такой
Скорее побуждались птицы
Слетались в потаённу сеть.
Лишь стол увидели богатый,
Не позамедлили лететь
К нему различные пернаты,
И носиками ну клевать,
Ну зоблить зёрна золотые, -
А тут же в сети попадать
И путаться, как бы слепые.
Эрот, смекнув, что у одной
Голубки хвостик увязился
Во ячею и с головой,
Вспорхнул – и к добыче пустился
Сверкнул, как огненна стрела,
И в сердце вмиг её вонзился:
Ручьём кровь ала потекла.
Ах! Не клевать было пшеницы
Вам, бедным пташкам, золотой!
Не верьте, красные девицы,
Вперёд и бороде седой!
Вопрос: кого поймал Эрот? Голубку! А как обычно летают голуби? Стаей! И если Державин среди своих «девиц-пташек» и мог предполагать какую-нибудь случайно затесавшуюся ворону, то вот автор «Конька», показывая жар-птиц одного вида, заставляет предположить, что всё они произведены из голубок. А точнее: из девиц-голубиц, поскольку вокруг стаи Пушкин совсем не зря нарисовал женские ножки, которые чётко перекликаются со словами Ивана о жар-птицах: «Ножки красные у всех» и «Неча молвить, страх красивы!» Сам же факт внимания Ивана к ножкам на рисунке-ребусе изображён в виде того, что некий мужик с крестьянской стрижкой пристально уставился на женскую ногу. Кто это? А это тот, кто остался после разделения Пушкиным державинского Эрота–птицелова на две части: Эрота, перед глазами которого соответственно и находится нечто эротическое (по словам С.А.Фомичёва, «оголенная от бедра женская ножка в ботинке, присогнутая в коленке»), и птицелова, который под видом орла, занимается реальным делом, т.к. действительно ловит птиц. В «Коньке» же всё это соединено в образе Ивана, который сначала восхищается птицами и их ножками, а затем и ловит одну из них. Правда, поймав птицу, он, как бы на помощь, зовёт Горбунка, что заставляет насторожиться и задуматься над особым смыслом разделения на рисунке «Птицы летящие» одного и того же образа на две части. Тем более что ведь и в «Мёртвой царевне» охотился не один брат, да и крестьянин на рисунке выглядит старше Ивана. Оставим пока этот вопрос открытым.
Ранее же я показывал, что в подтексте «Конька» ловля Иваном жар-птицы приходится на весну 1829-го года, а потому и на данном пушкинском рисунке, несмотря на то, что он нарисован на черновике стихотворения «Осень», никакой осени нет и близко. Так же, как нет и длительного осеннего перелёта птиц на юг, поскольку сами-то они находятся на юге. А точнее, в Горячеводске, куда прилетели «воды испить». После же того, как Иван своей поимкой жар-птицы их спугнул, остальные птицы улетели на место их постоянного проживания в Тифлис, где их в бане под видом голых грузинок и увидел Пушкин. Так что маршрут на юг у них недалёкий: «Горячеводск – Тифлис» или, по-современному, - «Пятигорск – Тбилиси». Тем более что перелететь по воздуху через Кавказский хребет гораздо быстрее, чем преодолеть его путём наземным, и тем более, если верить Фомичёву, - лететь в Африку!
И ещё о времени: если ранее, отсчитывая назад от момента появления в «Коньке» Царь-девицы, я выходил на 10 мая 1829-го года как на время приезда Пушкина в Пятигорск, то сейчас вполне возможно высчитать эту дату и по прямому исчислению. А оно таково:
1. Вечером 1-го мая 1829-го года Пушкин выехал из Москвы в Тифлис, но брата там не нашёл и поехал в Армению, что позднее и описал в своём «Путешествии в Арзрум во время похода 1829 года». Подчеркну: «ПОХОДА», поскольку и Горбунок перед отъездом Ивана за Жар-птицей говорит ему: «Завтра, только зазорится, Мы отправимся в поход». Т.е. употребляет слово «поход» единственный раз, хотя впоследствии у него были поездки и за Царь-девицей, и за её кольцом.
2. Пушкин выехал из Москвы не утром, а вечером, из-за чего по сравнению со своим героем как бы потерял один день пути.
3. Второй день он потерял при заезде в Орёл к генералу Ермолову.
4. Иван же всё время скакал по прямой дороге, а потому и прибыл на Кавказские Воды «в день осьмой».
5. Если же добавить к этому времени два потерянных Пушкиным дня, то и выйдет 10 мая 1829г. как дата его прибытия в Горячеводск (Пятигорск).
Т.е. через «Конька» можно определить даже и дату охоты, подразумеваемую на рисунке «Птицы летящие»! А это, повторю, весна, а отнюдь не осень, как об этом пишет Фомичёв. Ну, а главное, что пока нам нужно уловить на рисунке-ребусе, так это то, что перед нами летят птицы-самки, а точнее - сказочные голубицы. Факт же того, что Пушкин нарисовал голубиц, которые длинных хвостов не имеют, уже даёт намёк о перекличке с теми короткохвостыми птицами, с которыми мы уже разобрались в первой части расследования, т.е. с самками павлина. Слова же о хвостах из отрицательного сравнения «Чай, таких у куриц нету» женским родом слова «курица» также намекают, что вся стая жар-птиц состоит из самок, не имеющих длинных и красивых хвостов. Отсюда и смех Ивана, отсюда и возможность без особого повреждения перевезти пойманную жар-птицу в мешке, в котором её короткий хвост сильно и не поломается. Хотя, конечно же, птиц по примеру петухов из «Онегина» желательно перевозить в клетках. Тем более что Иван-то вздумал ещё и махать мешком с пойманной жар-птицей, вовсе не думая, каково ей там, бедной!
В то же время уже по одному слову «голубушки», сказанному в «Арапе» Татьяной Афанасьевной (11) о «нынешних красавицах», можно усматривать определённое сближение красавиц-голубушек с пушкинскими «любовями». Однако Пушкин не был бы Великим Мистификатором, если бы не подстроил нам ловушку в виде слов Салтана: «Вы ж, голубушки-сестрицы, Выбирайтесь из светлицы», поскольку ни ткачиха, ни повариха объектами его любви не являются. Хотя и могут быть спрятаны им как тайные враги его любимых «голубушек». И причём в одной стае или в каком-нибудь ином женском сообществе. Но поскольку пушкинские произведения взаимосвязаны между собой, мы вправе и спросить: а где же красавицы-голубушки, пусть и косвенно, пусть даже и в общем виде, спрятаны в стихотворении «Осень»?
Ответ таков: под всеми женскими образами! Т.е. и под «Армидами младыми», и под «чахоточной девой» и даже под той осенью, с которой она сравнивается. В черновых же вариантах «Осени» есть и такие женские образы, как: «гречанки с чётками» (чётки – направление к монастырю!), «царевны пленные» (вспоминаем всех пушкинских царевен!), «цыганки» (вспоминаем Земфиру, Мариулу и цыганочку с ширинкой), «турчанки» (направление к гарему из будущего «Путешествия в Арзрум»!), «красавицы» и даже (внимание, наша тема о Е.К.Воронцовой!) – «графини» (12). Хотя я бы в отличие от выбранных Фомичёвым «души царицах» для краткого обозначения всех женщин выбрал бы такой стих как «И вы любимицы моей златой зари» (13) с вариантом «любов<ницы>» вместо «любимиц». Правда, я бы не стал дописывать «ницы», а, если б мог, добавил бы букву «и», потому что речь-то по существу идёт тут о «любовях» Пушкина. В наше время, правда, не говорят о любви во множественном числе, но Пушкин это допускал: «Читатель ведает, что есть несколько родов любовей» (14). Видя же эти «любови», мы можем лучше понять подсказку Пушкина в отношении «Сафических строф» Радищева, когда он в год издания «Конька» говорит: «Прочитайте его… Сафические строфы…» (15), поскольку эти «Сафические строфы» представляют собой стихотворение о любви к женщине. А отсюда и направление к остальным «любовям», в т.ч. и пушкинским, в т.ч. и в виде сказочных птиц.
Но от слова «сказочные» С.А.Фомичёв всячески открещивается, тем самым игнорируя то, что 1833-й год называют «Годом пушкинской сказки». И ему не нужны ни сказочные утки из «Мёртвой царевны», ни «удивительный автопортрет» Пушкина, созданный на замысле будущего «Конька», ни даже прекрасное (а главное, абсолютно верное!) название одной из лодок его учеником С.В.Денисенко, который в более ранних комментариях писал: «В черновике стихотворения «Осень» вдруг появляется сказочная древняя ладья» (16). Фомичёв, конечно, показывает читателю ту самую «сказочную древнюю ладью» (17), но при этом эпитет, сближающий её с русской сказкой, опускает. А почему? Вероятно, потому что заметил шлюпку, на которой преспокойно плавает Царь-девица из «Конька». И при этом не заметил, что все лодки из черновика «Осени» не имеют парусов! А ведь тогда это уже и шлюпки, о которых В.И.Даль пишет: «лодка, ялик, двойка, четверка, шестерка, осьмерка и пр. некрытое гребное судно». Подчеркну: гребное. Т.е. такое же, как и у Царь-девицы, которая сама же и гребёт в своей «золотой шлюпке», не имеющей никаких парусов. А если кому-нибудь захочется причислить шлюпки из черновика «Осени» к тем, о которых в том же году писал Пушкин в наброске «Царь увидел пред собой», то это не получится по той простой причине, что все они ОДИНОКИ, а поэтому и не относятся к т.н. «тьме», т.е. к множеству. Так же, как нельзя отнести их и к тем лодкам, которых с парусами рисовал Пушкин в рукописи «Полтавы».
И поэтому слова С.В.Денисенко о «вдруг» появившейся сказочной ладье были весьма ценны, т.к. создавали загадку, которую к 1996-му году разгадать ещё не могли, поскольку статья Лациса «Верните лошадь!» появилась лишь в самом конце этого года. Ну, а когда в 2001-м году С.А.Фомичёв писал о всё той же одиночной лодке, нарисованной возле стихотворения «Осень», то Лацис уже умер, а слово «сказочная» было потихоньку опущено. Особо отмечу, что «вдруг», о котором писал С.В.Денисенко, приходится на время «около 19 октября 1833-го года», т.е. как раз на тот момент, когда Пушкин писал «Мёртвую царевну». А как мы уже знаем, одновременно он писал и «Конька». И при этом обе сказки были напечатаны в следующем году, в соответствии с планом издания, составленным Пушкиным ещё в Болдино (18).
Синхронность этих сказок, а также синхронность появившихся в октябре 1833-го года рисунков Пушкиным «птиц летящих» и одиноких шлюпок, свидетельствуют нам о точном времени написания «Конька». А достоинство этих рисунков ещё и в том, что через них мы можем лишний раз доказать ершоведам, которые пишут об отсутствии у Пушкина следов написания «Конька», что эти следы имеются! И если ершовед Т.П.Савченкова в 2010-м году, говоря об «удивительном автопортрете Пушкина» могла отмечать «значительный временной промежуток, отделяющий этот рисунок от сказки 1834 года» (19), то вот обнаруженная нами синхронность пушкинского рисунка «Птицы летящие» (а также – рисунка со сказочной шлюпкой!) со временем написания «Конька», несомненна. И это серьёзный щелчок по носам всех ершоведов!
А вот и наше резюме по толкованию С.А.Фомичёвым рисунка «Птицы летящие» в сравнении с реальным пушкинским замыслом:
1. Летят не гуси, а голуби.
2. Летят не просто голуби, а голуби-самки, т.е. голубки или голубицы.
3. Летят эти голубицы не на далёкий юг, а всего лишь из Пятигорска в Тбилиси.
4. Летят они не осенью, а весной.
5. В правом верхнем углу из общей стаи не выделен обнаруженный ещё во времена Т.Г.Цявловской орёл.
6. Соответственно и не выявлен сюжет рисунка, связанный с охотой этого орла, а отсюда и нет понимания того, что в целом данный рисунок под небольшой зашифровкой (ключ в «Птицелове» Державина»!) изображает сюжет из «Конька», связанный с ловлей Иваном жар-птицы.
Ну, а под конец у меня всё же остаётся надежда, что С.А.Фомичёв ещё найдёт в себе силы, чтобы признать правоту Лациса и осуществить его посмертное желание, озвученное в словах «Верните лошадь!»
Примечания.
1. Т.Г.Цявловская «Рисунки Пушкина», М., «Искусство», 1986, с.21,24,28.
2. Там же, с.30-31.
3. Там же, с.31.
4. С.А.Фомичёв и С.В.Денисенко «Пушкин рисует», 2001, СПб, «Нотабене».
5. Там же, с.38-39.
6. Там же, с.37-38.
7. Д 195.36.
8. III, 1248.
9. См. главу «Защитить Пушкина».
10. Об уважительном отношении Пушкина к таким стихотворениям говорят его слова от 1830-го года: «А эрот.<ические> стихотворения Державина, невинного, великого Державина? …Граф Нулин должен им уступить и в вольности и в живости шуток» (Ж1 156.14).
11. АП 21.4.
12. III,936.
13. III,932.
14. СС 644.
15. Ж1 262.47.
16. XVIII, 581.
17. См. стр.44 книги «Пушкин рисует».
18. См. главу «Куда пропала сказка?».
19. Журнал «Литературная Учёба», №1, 2010г., с.15.