Соседи

          «Ему, городскому жителю в третьем поколении, степь показалась бескрайним океаном, в котором над бушующими волнами ковыля иногда всплывал одинокий ковчег кошары, и тут же пропадал, когда «Шевроле» с московскими номерами проваливался в очередную балку, да так, что аж уши закладывало».
          Что там дальше случилось со столичным жителем, Петухов догадывался, но уже битых полчаса не мог написать. Потому что на тексте не давали сосредоточиться соседи.
          Бабуля слева за стеной готовилась к очередному городскому смотру самодеятельности. Она пела в хоре пенсионеров при одном из домов культуры. Петухов догадывался, что пела она хорошо, потому что поначалу, когда они с женой переехали в новую квартиру, хоть и на самой окраине, но свою, Петухову нравилось бабкино пение. Она исполняла старые советские шлягеры, ложившиеся бальзамом на душу пятидесятилетнего Петухова и на время унимающие боль ран, нанесённых жестокой капиталистической действительностью, что царила вокруг. Иногда она исполняла отрывки из известных арий. Петухов не был меломаном, но советское образование подразумевало всестороннее развитие личности, а учился Петухов старательно, поэтому джентльменский набор классических произведений в его голове отложился на всю жизнь. Он, конечно, не смог бы отличить Верди от Пучини, хотя в молодости увлекался самостоятельным изучением языков, в том числе итальянского, но «Сивильского цирюльника» (не сибирского, как в кино, а с испанскими корнями, как у Джоаккино Россини) от «Кармен» Жоржа Бизе он различал даже через стену и не смотря на не совсем профессиональное исполнение их «подъездной оперной дивы». Дива была похожа на большую грушу, за сто килограмм весом, и кроме громкого пения любила всякую домашнюю живность. Поэтому её прекрасное пение иногда прерывалось собачьим лаем и кошачьим мяуканьем.
          Соседями справа была семейная пара за тридцать – тихие спокойные люди. Они недавно родили первенца. Но, слава Богу, он пока что не обладал бабулиным голосовым диапазоном и сквозь стену лишь изредка, в минуты полнейшей тишины, пробивался его капризный плач.
          Соседи сверху постоянно менялись, потому что хозяева свою квартиру сдавали. В первый год после заселения там жили две проститутки, каждая в отдельной комнате. Нет-нет, они не занимались этим на дому. Они по очереди приходили домой, обычно очень поздно ночью либо под утро, и не снимая обуви, гремели своими высоченными каблуками в ванную или на кухню. После такой канонады первые петухи могли спать спокойно, потому что весь подъезд уже проснулся и не всем удавалось заново провалиться в сладкие объятия Морфея перед очередным походом на работу. Ну не проститутки ли они после всего этого?
          Потом сверху поселились две студентки. И началось: постоянные пьянки-гулянки, дни рождения, вечеринки, посиделки и сплошной радиошансонный репертуар, который Петухова подбешивал всегда. Он не любил из-за этого ездить в маршрутках – приходилось отгораживаться от мира наушниками и слушать старый добрый русский рок. Он не любил из-за этого корпоративы. Он, вообще, не любил шансон. Исключением являлись некоторые песни Трофима, которые к шансону имели совсем уж отдалённое отношение, скорее, их можно отнести к категории городского романса. После того, как к студенткам зачастили молодые и горячие кавказские парни, без стеснения отплясывающие духоподъёмную лезгинку, при этом не обращая внимание на время суток, кто-то из соседей обратил на это внимание участкового. 
          Студентки съехали и какое-то время квартира пустовала, что дало Петухову возможность закончить небольшую повестушку и отослать обещанное в местный литературный альманах.
          Да, Петухов считал себя писателем. Справедливости ради, надо заметить, что не только он. Все пятнадцать членов местного отделения союза писателей, тоже, так считали. Иначе не проголосовали бы единогласно за его кандидатуру при вступлении. Приёмная комиссия в Москве не стала противится этому мнению и вскоре Петухов получил протокол заседания и «писательскую корочку», которой очень гордился и первое время всегда носил в нагрудном кармане.
          Писателем Петухова считала и литературный редактор, которой он носил свои «нетленки», когда чувствовал, что они нуждаются в некотором улучшении. Она говорила, что он «может выписаться в крупного писателя». Ей можно было верить, потому что она единственная из знакомых Петухова закончила Литературный институт.
          Через месяц жизнь сверху опять забила ключом. Судя по всему там поселились парочка сексуальных маньяков. Сначала Петухов думал, что квартиру занял любитель немецкого видео для взрослых, который с пугающей периодичностью (утром, вечером, а иногда и ночью – третий контрольный) прокручивает кассеты с порнофильмами на стареньком «заюзанном» видеомагнитофоне. Стоны казались слишком киношными и постановочными. Но однажды Петухов понял, что ошибался на этот счёт. Как-то вечером он зашёл в подъезд и увидел возле лифта высокого худощавого парня и небольшую, по сравнению со спутником, девушку в аккуратненьких очёчках на вздёрнутом носике и косой чёлкой над ними. Они уже вызвали вниз грузовой лифт и Петухов решил ехать с ними. Войдя в лифт, девушка забилась в угол и стеснительно потупила глаза. Парень нажал кнопку «6» на боковой панели, а Петухов, соответственно, на одну ниже. Когда он закрыл входную дверь своей квартиры, сверху, чётко над его головой, громко хлопнула соседская. Послышались шаги двух человек, потом в ванной открыли кран с водой, а через несколько минут после этого началась очередная серия отечественного, как оказалось на поверку, эротического сериала.
          Но Петухов на них не обижался. «Что с них возьмёшь – молодые…» Да и, если честно, у Петухова с женой, после заселения «эролалистов» намного ярче стала личная жизнь. Ну вы поняли о чём речь? Петухов жену свою любил. По-настоящему. И никогда не говорил (и даже не думал так) слова «трахаться», «заниматься сексом» и им подобные. Только «заниматься любовью». Он считал это важной и неотъемлемой частью счастливой семейной жизни. Слова – они, ведь, материальны. Он, как писатель, в этом был уверен.
          Так вот, по поводу «Шевроле» в степи. Автомобиль никак не мог выбраться из очередной балки, потому что сегодняшнее субботнее утро было богато на звуки. Избыточно богато. Неприлично богато. И это мешало Петухову сосредоточиться и дописать, наконец-таки, рассказ до конца. Бабуля разучивала очередную классическую арию, немолодые, но неопытные родители никак не могли успокоить своё разоравшееся «на всю Ивановскую» чадо, а, не сдерживающая свою сексуальную энергию, парочка сверху в дежурном уже режиме сладострастно предавалась любимому делу. Вдобавок к этому, внизу, на спортивной площадке собралась толпа жаждущих футбольных зрелищ, а не хлеба, и десять человек в спортивной форме, громко матерясь, как и положено настоящим футболистам, гоняли мяч.
          «Кстати, о хлебе!» – вспомнил, вдруг, Петухов, – «Надо в магазин сходить, жена по субботам работает до обеда, скоро придёт. Да и корм для кота закончился…»
          Он с сожалением посмотрел на экран старенького ноутбука и понял, что высокая литературная проза в очередной раз проиграла прозе жизни.
«Ему, городскому жителю в третьем поколении, степь показалась бескрайним океаном, в котором над бушующими волнами ковыля иногда всплывал одинокий ковчег кошары, и тут же пропадал, когда «Шевроле» с московскими номерами проваливался в очередную балку, да так, что аж уши закладывало».