Посреди океана. Глава 35

Призвание... Что это? Зов дара, таланта, способностей, заложенных в тебе? Может, подспудно спрятанных, приходящих в жизнь, как сны в спящий организм в виде мечты,
устремлений, поставленных целей, планов на будущее...
Призвание... Может, это призыв к деятельности, для которой ты создан? Призыв, на
который ты обязан откликнуться, хочешь или не хочешь. Должен, как на армейский
призыв. Призвали - иди. Отдай долг за то, что тебе дано свыше. Отдай делом,
реализацией заложенного в тебе.
Но как узнать, какое оно, твоё призвание?
Вон Анюта, поступала в медицинский, не поступила. Теперь готовится в университет на
русский-литературу. Сама не зная, зачем и почему наметила одно, потом другое.
Задавалась ли она вопросом, зачем ей всё это? Просто так, лишь бы учиться?
Или, к примеру, Нинкина двоюродная сестра Людка.
Четыре раза поступала в медицинский институт и не проходила по конкурсу. А она
с детства мечтала быть врачом. Не поступив сразу после школы, в лабораторию
какую-то пошла работать, чтобы по профилю избранной профессии было.
Но после четвертой попытки плюнула и теперь учится в строительном институте.
А Инга уверена, что у Людки призвание быть врачом. С нею просто рядом находясь,
просто разговаривая, кажется, уже излечиваться начинаешь от беспокойства, от
негативных эмоций. Она своим умиротворяющим видом, всеми движениями своими,
спокойными и уверенными, будто бы исцеляла.
И что? Почему судьба не захотела пойти навстречу её призванию?
Когда Инга рассказала про Людку тете Наде, проработавшей в медицине всю жизнь,
пусть и не врачом, а медсестрой, та сказала:

- В медицинский в первую очередь берут штаны.

- Что значит, штаны?

- На врача учиться долго надо. А юбкам замуж выходить, рожать. Не доучиваются,
учёбу бросают. Да и мужика куда хочешь отправить можно, хоть на Северный полюс,
хоть на Луну. Врачи везде нужны.

Но ведь и парни в медицине не все по призванию. А там разве можно без призвания?
Везде, где с людьми работать приходится, без призвания никак нельзя.
Да и нигде нельзя без призвания.
Писателю тоже без него никак. Нужно не только уметь писать, описывать, изображать,
воспроизводить. Еще и способность освоить язык понимания необходима, который
даётся нелегко. Даже овладев им, жить и писать всё равно трудно. Потому что
окружающие не знают его и даже не особенно стремятся ему обучиться.
Вот официантом-уборщиком наверное можно работать и без призвания. Хотя всё равно
ведь среди людей.

                МАТРОС ОФИЦИАНТ-УБОРЩИК.

- Сколько они ещё собираются нас динамить, - услышали мы Пашкино брюзжание,
подходя к камбузу.

- Кто приходит вовремя, всегда приходит слишком рано, - объявила я, как можно
веселее и беспечнее, при нашем с Анютой появлении в картофельном чистилище.

Пашка с Валеркой, сидевшие понуро с ножами в руках над горой картофеля, как по
команде подняли головы и уставились на нас с таким удивлением, словно мы свалились
с Луны да ещё вздумали при этом изъясняться по-марсиански.

- Ну, знаете ли, - наконец произнёс шеф склочным голосом.

Оценив ситуацию, мы молча повязались пекарскими фартуками и уселись в общий круг
возле бака с водой, уже на четверть наполненного очищенной картошкой, рядом с
внушительной кучей всё ещё неначищенной.

С полчаса мы трудились в обстановке напряженного молчания.

Пашка то и дело поглядывал то на меня, то на Анюту недоверчиво и подозрительно.
Прямо-таки слышно было, как ворочались мозги у него в башке.
У Валерки же был такой вид, будто его только что вырвало и того и гляди вырвет опять.
Но мы с Анютой твёрдо держались своей линии простодушного и ничего не понимающего
молчания.
В ответ на все отпускаемые нам взгляды мы смотрели несколько озадаченно, но всё-таки
дружелюбно.

- Слышь, Валер, они до обеда у Анзора просидели и картошки не начистили, - произнёс
вдруг Пашка с недоброй ухмылкой.
Сказано это было таким тоном, точно нас с Анютой здесь вовсе не было. И голос его
был такой же недовольный, как и лицо.

Судя по всему, эта новость не ошеломила Пашкиного собеседника.
Тот продолжал сидеть, как сидел, с плотно сомкнутыми губами, изредка бросая в мою
сторону испепеляющие взгляды пронзительных тёмных глаз.

На некоторое время на камбузе опять воцарилась тягостная тишина.

А когда Пашка встал со своего места и подошел к плите взглянуть на варившийся в
большой кастрюле суп, Валерка, не отрывая глаз от картошины, которую чистил,
процедил сквозь зубы:

- Смотри, Инга, что-то ты много здесь узлов завязываешь. Как бы их потом разрубать
не пришлось!
В его голосе было столько враждебной угрозы, что меня словно током ударило.

- Какие узлы? Какие такие узлы я завязываю?! - возмутилась я.
А у самой аж горло перехватило. Голос какой-то чужой, сиплый.

Но он уже сидел с непроницаемым видом, как будто ничего не говорил и от меня
никакого вопроса не слышал.

И тут всё во мне вскипело. Что это он себе позволяет?! Какие такие узлы?!
В моей груди всё клокотало от гнева. Узлы, видите ли! Что ж, узлы так узлы!
Неужели это они так из-за Анзора взбесились?
Разрубать придётся! Простите, что разрубать? Узлы! Козлы вы, а не узлы!

Слава Богу, что скоро подошло время обеда. И всё своё зло я постаралась выместить
на грязных тарелках. Благо, что они из нержавейки, и их можно было швырять и гонять
по всей ванне под безжалостной струёй с какой угодно силой.

После обеда нам опять предстояло засесть за чистку картошки.

- Анюта, ты ещё не носила обед Анзору? - спросила я с преувеличенной заботливостью,
стараясь, чтобы мой вопрос не ускользнул от локаторов, расставленных на макушках
поваров, торчавших на камбузе.

- Нет ещё. А что? - отозвалась она довольно равнодушно.
Я давно заметила, что она не обладала врождённым даром поддерживать разговор в той
же тональности.

- Да нет, ничего. Просто мне кажется, что надо сходить сначала к доктору,
поинтересоваться насчёт диеты для больного. Всё-таки желудок, - самым что ни на есть
ласковым тоном больничной сиделки промолвила я.

От моего внимания не ускользнуло, что Валерку прямо-таки перекосило при этих словах.
Отвернувшись к нему спиной и давая тем самым понять, что мнение его мне до лампочки,
я всею кожей чувствовала, как он прошивал меня злым, колючим взглядом.

Анюта последовала моему совету. Сходила ко врачу, и тот сказал ей, что никакой Анзор
не больной, а просто списаться хочет. Симулянт, одним словом.

Мы чистили картошку, а Валерка готовил полдник и выкрикивал на весь камбуз:

- Анзор шестерёнку проглотил! Анзор шестерёнку проглотил!

- Значит, кормишь плохо, если люди шестерёнками начали питаться, - не выдержав,
огрызнулась я.

Как бы там ни было, но к полднику бак был полон начищенной картошки.

А после полдника мы с Анютой решили официально навестить больного.
Я предложила отнести ему немного шоколадных конфет, которые мы на днях взяли на
ларёк, готовясь к моему дню рождения.
Во-первых, к больному не принято с пустыми руками ходить.
Во-вторых, я надеялась, что весть об этом добром жесте обязательно дойдёт до камбуза.
Пусть позлятся.
В-третьих, Анзору будет приятно.

- Ты ему веришь? - спросила Анюта, перед тем как выйти из нашей каюты.

- Бог его знает, - ответила я, пожимая плечами. - В любом случае, не нам его судить.
Не наше это дело. Если даже Анзор и обманывает, то как его можно за это упрекать?
Разве всех нас, и его в том числе, не обманули? Обещали макрурус и хорошие заработки,
а отправили на мойву, обеспечив чистый прогар. Человека можно понять. На других
пароходах работа та же самая, а деньги вдвое большие. Тем более, что Анзору визу
открыли. Он в это время уже может за валюту работать. У него семья, он для неё
старается. Любого спроси, и любой тебе ответит, что хочет заработать своим честным
трудом больше, чем тем же самым честным трудом меньше.

- А доктор говорит, что Анзор симулянт, - вздохнула Анюта.

- То же самое можно сказать и про доктора, который отказывается лечить больного,
ссылаясь на то, что не верит ему.

Когда мы заявились к нашему грузинскому другу, он так обрадовался, как будто видел
нас не сегодня, а давным-давно.
Когда же мы выложили на тумбочку конфеты, он растрогался чуть не до слёз. Однако
стал уговаривать, чтобы мы забрали гостинец, мол, скорее всего ему шоколад сейчас
нельзя.

- Ничего, съешь, когда будет можно, - сказала я.

- А доктор сказал, что ты симулянт. И тебе всё можно есть, - брякнула Анюта.

Анзор расстроился и в сердцах вскричал:

- Это он так сказал?! Коновал несчастный! Да что он понимает?! Закончил с тройками
своё медучилище и профессора из себя корчит!

- Да ладно, Анзор, не обращай внимания. Мало ли кто что скажет, - успокоили мы его.

Он ещё некоторое время покипятился, но потом быстро успокоился. И стал рассказывать
про врачей, встречавшихся ему в море в разных рейсах.

- У нас на "Толстом" была врачиха, так у той прозвище было "И у меня тоже."
У кого бы что не заболело, она сразу: " Ой, и у меня то же самое болит!" Как-то раз
один моторист списаться захотел и наелся сухого чая. У него такой приступ начался, чуть
не кончился парень. Весь зелёный, рвота, температура сорок! Он корчится от боли.
А врачиха стоит над ним и кудахчет:"Ой, и у меня тоже! Ой, и у меня то же самое
болит!" Тот терпел-терпел, скрипел-скрипел зубами от боли. А потом как закричит:
"Дура ты набитая! Врачиха называется! Чему тебя только в твоём училище учили?!
Ты что, тоже сухого чая объелась?!"


Мы посмеялись. А затем стали подтрунивать на Анзором, мол, не объелся ли и он
сухим чаем?

- Что я, псих, что ли?! Я не враг себе, чтоб так своё здоровье гробить! - обиделся он.

- Ну, значит, другое что-нибудь придумал. Признайся честно, Анзор, - подначивали мы
наперебой. - Не бойся, мы никому не скажем,

- Да что вы, девочки! Вы что, мне не верите?

- Ладно, ладно. Не переживай, - стала успокаивать его Анюта. - Мы тебе верим.
Правда, Инга, мы верим? Скажи ему.

- Ну конечно, верим, - незамедлительно встрепенулась во мне сестра милосердия. -
Если человеку не верить, он тогда ещё больше врет.

Тут прибежал Юрка-сварщик. Увидел нас, потом конфеты на тумбочке и округлил глаза.

- Ого, конфеточек принесли! - проговорил он ехидно-ревниво-завистливо. - А если я
заболею, меня тоже так будете навещать?

- Ну конечно, - заверили мы его. - Обязательно. Можешь даже не сомневаться!

Он засмеялся, довольный.
А мы ещё чуть-чуть посидели для приличия и ушли.