Последний день

1

Вечерняя проверка в европейской тюрьме. Среди строя арестантов выделяется высокий, худой мужчина. Особенно его лицо: точно выточенное из камня, смуглое, но не такое, как у итальянцев, спокойное-вежливое, загорелое, а жёсткое лицо славянина, с выдающейся вперёд немного нижней челюстью, с глазами-щёлками, в которых точно застыл испуг или вызов, сразу и не разберёшь.
- Русские есть?- громко обращается этот человек из молчаливой шеренги.
В ответ тишина. Потом кто-то приветствует славянина. Прикрикнул охранник.
- Что он всё время спрашивает? – интересуется маленький, чернявый охранник – он недавно работает в этой тюрьме.
- Ждёт с кем поговорить на родном языке, - то ли в шутку, то ли всерьёз говорит его напарник – толстый мужчина, отирая платком носовым своё лицо, добавляет: - Душно то как.
- За что он здесь, этот русский.
- Говорят кого то избил, нечаянно.
- Эти русские все такие! – маленький, чернявый охранник говорит эти слова с какой-то обидой.
- Что, какой-то русский отбил твою кралю? Говорят их много в вашем Милане, - ухмыляется толстый охранник.
Они вдруг замолкают. В коридор входит начальник тюрьмы, что-то говорит корпусному, тот бросает недоверчивый взгляд на русского в строю, и понимающе что-то отвечает начальнику тюрьмы.

###

В кабинете начальника тюрьмы сидит за столом хорошо побритый, подтянутый, в белой рубашке, белых брюках человек. Он внимательно смотрит на вошедшего арестанта, потом подходит к нему вплотную, говорит на русском языке:
- Здравствуйте… Помилование ваше подписано…
- Я не писал прошение.
- Вы запамятовали. Но если не вспомните, то я уйду.
- Что вам нужно от меня?
- Ваши сербские друзья высокого о вас мнения, Сергей.
Арестант прячет улыбку на жёстком лице в уголках губ, будто что-то вспоминая, потом спокойно говорит:
- Да, я писал прошение, по моему два раза.

2

Вертолёт, поднимая пыль, вереща, точно большая стрекоза, сел на площадку, на какой-то территории разрушенного предприятия, остовы зданий зияли выбитыми стёклами. К вертолёту цепочкой побежали солдаты, торопясь поднести поближе носилки с лежащим длинным мужчиной. Бледность его лица почти сливалась с белой простынею, накинутой на ноги, которая от ветра вертолёта, как белый флаг беспомощно моталась под носилками. Двое ополченцев бережно под руки взяли попытавшегося встать мужчину с носилок, и подвели к вертолёту. Откуда-то с безжизненной дали ухали далёкие канонады артиллерийского обстрела.
- Подлечись Сергей, и за нас погуляй там! – скороговоркой сказал молоденький солдат.
Больной, седой человек с носилок силился улыбнуться, но контузия мешала ему, и он только кривил тонкие губы в ответ, давая понять, что слышит слова.

###

Белая палата, потолок, точно снежный. И мысли, в которых кажется нет совсем смысла, ибо они обо всём, и о войне, и о тюрьме, и о боли…
В палату вошёл круглолицый профессор, вслед за ним высокая худенькая женщина, внимательно прислушивающаяся к его словам – круглолицего человека в белом халате – и от этого внимания ставшая похожей на студентку.
Сергей ухмыльнулся. Эти люди ему казались детьми, с их советами, с их лекарствами, его мозг натренированный на опасность работал, точно великолепный компьютер, отсекая всё ненужное для жизни – и улавливал всё полезное для жизни. Иного в Сергее не было.
- Как чувствуете себя? – спросил руководитель отделения.
- Выспался. Только голова болит.
- Стресс.
- Вряд ли это слово отражает то состояние человека, когда он понимает, что ему дарована жизнь – именно дарована, - отчётливо сказал Сергей. – Мне уже можно гулять?
- Да, - сказал врач.
Дворик возле военного госпиталя был ухоженным, чистым, но в нём не было привольно Сергею, и хотелось погулять по улицам. Он улыбнулся – вот этому дню, вот этим тропинкам, вот этой тишине, как улыбается счастливый человек, понявший неожиданно что-то важное для себя.

###

Сергей заскучал на третий день. Как спортсмен, лишившийся тренировок не находит себе места, не хватает адреналина в жизни, так и Сергей поначалу приходивший в себя, и радующийся жизни, после огромной нагрузки войны, вдруг начал чувствовать тоску. Это чувство приходило вместе с одиночеством. Его организм обладающий данным природой огромным запасом прочности в условиях боли и отчаяния справлявшийся с ними, дал сбой – когда не было как бы причины, дал сбой, Сергей почувствовал тоску. В этой тоске была определённая логика – он начал понимать её. Его организм боялся покоя, как боится ребёнок воды, не умея плавать. Его организм не умел жить в обычных условиях. Вначале тюрьма, а затем война превратили его мозг в постоянный локатор тревоги – и теперь этот мозг скучал. И эти переживания были такими непривычными, такими яркими, не дающими покоя, что Сергей, внимательно прислушивающийся к себе, что было с ним не часто, с удивлением замечал, что он с каким-то волнением и дружелюбием вспоминал тех людей, кто был с ним в сложных обстоятельствах его судьбы рядом. И это не было воспоминание о друзьях, это было нечто иным, но это как то поддерживало. Привезли Сергею костюм. Молчаливый мужчина, глядя на него, сказал:
- Хорошая погода.
Сергей кивнул, внимательно разглядывая дорогой серый костюм, посмотрел ботинки – чёрные, приятные на ощупь, и улыбнулся.
- Хорошая погода, - повторил негромко Сергей.

###

Городок жил своей жизнью. С моря дул ветерок. Было то раннее лето, когда набережная ещё не заполнено туристами, и потому пустынна. Несколько людей, таких же задумчивых, как и Сергей, прогуливались по ней. Сергей не сторонился их, как и они его, но в такие часы, когда с моря веет прохладой, когда воздух душист и свеж, хочется всякому человеку побыть наедине со своими мыслями, почувствовать отдых.
Сергей зашёл в какое-то кафе в центре городка, сел за столик. К нему подошла милая девушка.
- Добрый день! – сказала она, положила на стол меню, и улыбнулась. Русый волос, очень доброе лицо - как-то автоматически отметил для себя внешность официантки Сергей, и заказал кофе.
Наверное, он выглядел строго? Или непривычный костюм как-то его стеснял? Сергей невольно прислушивался к себе, точно врач, беседующий с больным, желая почувствовать свои переживания, почувствовать то, что сидело где-то глубоко в сознании, и не давало возможности забыть собственные страдания.

###

Об Сергее точно забыли, и он чувствовал это, точно череда событий огибает его, как огибает холм разлив, так и не дотянувшись своей влажной рукой до его вершины. И это время, отпущенное ему кем-то, на небесах, дано было ему для раздумий – и они лезли к нему, как пьяные солдаты противника идущие на смерть, в свою последнюю атаку. Он пытался убедить себя, что надо как-то расслабиться, надо найти веселье в жизни, и может поэтому пригласил на прогулку, после работы понравившуюся ему официантку из кафе, где он теперь постоянно пил кофе, когда выходил из госпиталя. Девушка была немногословной, и в глазах таилась какая-то грусть…

Они шли по набережной, и Сергею казалось, что происходящее сейчас с ним, в другом мире, не в том, где война, и где спец операции. Он был необычайно галантен в этот вечер, точно старался максимально отойти от себя самого… Надя шла с розами, алыми и красивыми, и улыбалась. Она иногда глядела на море, и Сергею чудилось, что она также хочет быть иной, романтичной и беззаботной, не той, какой она обычно бывает в своей жизни. Вечер у них удался. Когда Сергей вернулся в палату, то было уже за полночь, приняв душ, он с наслаждением лёг в чистую постель. И заснул быстро, но тут война настигла его – Югославия, и он в засаде, и цель перед ним, обычная мишень, крупная фигура мужчины в оптическом прицеле, в гражданской одежде, и с ним рядом идёт, держа его за руку мальчик – лет восьми, и холодеет палец на курке, и выстрел, и отдача в плечо приклада винтовки, и облегчение, цель поражена, ребёнок цел… И Сергей проснулся, и вслушался в тихое шипение вентилятора от окна, и проехала по улице машина, и чей-то смех – мир жил, независимо от его, Сергея снов… И он закрыл глаза, но сон ещё долго не шёл к нему.

3

… Враг шёл в атаку.
- Что они пьют, - орал солдат – Они идут, точно роботы…
Глухо щёлкнул очередной выстрел снайпера, и в цепи упал человек с автоматом, в камуфляже.
- Надо отступать, Сергей! Сейчас они обойдут нас сбоку!
- Я прикрою, оставьте гранаты…

Прошёл час. Радист тихо сказал:
- Он вызывает огонь на себя! На кургане он один.
- Прощай, Серый! – сказал в воздух командир и скомандовал: - Удар по кургану. Пусть земля станет им адом!

Прошёл час. У разрытой земли, покрытой воронками, как лицо у больного оспой отметинами, не было живых – лежали только мёртвые, вернее, то что от них осталось. Из укрытия поднялся оглушённый взрывом высокий человек, и побрёл вдоль разбитого косогора, в руке его безвольно болталась снайперская винтовка со стволом изрубленным в нескольких местах осколками. Солдат брёл, кажется куда глаза глядят, но его заметили – издали с наблюдательного пункта…

4

Милан. Душный вечер. По узкой улице, по бокам увитой виноградом, из-за которого выглядывают грозно покрашенные железные штыри, идут вниз седой мужчина, впереди, быстрой походкой, - за ним женщина едва успевая, но разговаривающая на хорошем итальянском языке, по телефону, иногда смеющаяся мягким добрым смехом.
- Как ты только успеваешь сообщить все новости, - говорит мужчина, останавливаясь, переводя тяжело дыхание.
- Иди, иди, Сергей, я догоню, - говорит мягко женщина. Пряди её русых волос податливо лежат на округлых плечах. Летнее платье показывает красивую фигуру.
Мужчина кивает головой, идёт уже не оглядываясь, -  и только на большой площади перед мрачными корпусами, перед высоким забором, стоит в одиночестве, и прикрыв глаза, чтобы лучше было видно, чтобы не мешало солнце смотрит куда-то вверх, за стену, на корпус.
- Ты видишь это окно?
- Да. Оно прежнее. Здесь я мечтал о свободе, - негромко говорит подошедшей спутнице на русском Сергей.
Пару минут он ещё смотрит как завороженный на тюремное окно на верхнем этаже корпуса. Потом они уходят.