Апология моей отрешённости

7:21

Каждое утро буднего дня я начинал с собственного отрицания. Мне отчаянно хотелось спать, но вместо нырка обратно в усладу Морфея, я бесцеремонно продолжал действия.

10:01

Потихоньку перемещаемся из небытия снова в жизнь. Естественно, через действия, а не пафосные декламации, ведь действия – дисциплина жизни.

17:21

Я считал ранее, что в случае увлечения реальной жизнью в противовес собственноручно созданному миру абстракций я прекращу всякие записи. В моём сознании прослеживалась стойкая связь: лирика, эстетика и чудеса доступны мне только тогда, когда я отрешён от реального мира. В свою очередь, интереснее своего мирка я не знал ничего, а любые реальные увлечения казались скорее скучными, нежели заманчивыми. Границы настоящего мира были не так интересны, как собственные чертоги.

Я был не совсем прав. В событиях и проявлениях понятного всем мира тоже можно найти им свойственный сок, по-своему чарующий. Но я упорно отказывался его принимать по той тривиальной причине, что мне не хотелось прилагать усилия, чтобы раскрыть вкус реальности, ведь я мог получать тот же нектар от своего безумства, не прилагая при том никаких усилий. Помимо этого, мне было как-то... неприятно испытывать те ощущения, что может испытать абсолютно любой человек, так как мне было доступно собственное пространство, полное таинств и чудес. Моё, и ничьё больше! Я считал также, что раз создал целое пространство у себя в голове (со своими законами, особенностями), то я освобождён от необходимости пребывать в этом мире в отличие от тех, кто ничего своего не создал. Но мир, однако, постоянно напоминал о себе, и каждая его неровность, что по мне проходилась, укрепляла мою неприязнь к нему, мою отрешённость от вещей. Я обрёл себя в небытии в тот период, и от абсолютной гармонии меня отделял всего один шаг...

Об который я споткнулся. Умирать-то страшно. Пускай смерть казалась единственным избавлением от блеклого и неправильного колеса жизни (стать правильным неспособного), освобождением от бремени и самообмана, я всё никак не решался. Я начал сомневаться в достоверности тех знаний, что предоставляло моё небытие. "Как стал бы я существовать в прекрасном мире, если для того, чтобы туда попасть, мне следует закончить существование? Быть может, это есть проявление не сверхпросветленья и победы моего мира над реальным, а страшного заблуждения и обыкновенной трусости?" Ответ на последний вопрос зависел лишь от моего предпочтения, и я не мог выбрать реальность, так как та показывала себя лишь с безнадёжной и безрадостной стороны... равно как не мог выбрать небытие по естественным причинам. Тупик, очерченный круг — или даже точка. Я не выбирал небытие ещё из-за того, что за его гранью лежит неопределённость, та самая, что преследовала меня и от которой я так страдал, будучи в подвешенном своём состоянии. Если бы я выбрал небытие, то кто знает, возможно, я бы навечно присоединился к неопределённости, тем самым организовав себе безвозвратную путёвку в чистилище.

Сцена жизни ждала моего акта – неопределённость ежедневно выедала меня изнутри, и я сделал выбор в пользу реальности. Я решил, что не стану умирать, что не позволю обстоятельствам, которые считал недостойными, взять над собой верх. Тогда я ещё не знал, сделал ли правильный выбор, но благодаря ему я сейчас пишу это, а ты можешь это читать. Я мог выбрать иное и уйти из жизни безликим самоубийцей, так и не оставив после себя ничего (кроме, разве что, сухой предсмертной записки, которая не была бы информативной из-за эмоций).

Записи я начал вести ещё в период сомнений, ещё до совершения выбора. Я думал, что если небытие возьмёт верх, и я уничтожу себя, то хотя бы к этому моменту наберётся достаточно письменных обоснований моего поступка. Мне хотелось максимально оправдать его, и я творил, считая, что пишу затянутую предсмертную записку.

Но – вот курьёз! – получалось у меня совсем не так, как это виделось изнутри. Как высок я стал в своём мучении, как низок я был, высказывая его! Простое самовыражение никуда не годилось.

Я приступил к практике, и эта практика сохранила мне жизнь. В тот период я склонялся больше к небытию, и если бы у меня всё получалось сразу, я бы окончательно укоренился в мысли о собственном всемогуществе, из которой следует, что я принадлежу этому миру по ошибке, которую следует исправить.
Мои творения, однако, идеальны не были, что очень ущемляло самолюбие, и я, из чувства оной ущемлённости, продолжал творить, постепенно укрепляясь в деятельности и усиливая тем самым реальность в себе в её страшной схватке с небытием.

Последнее было очень сильно, я бы даже сказал могущественно. Оно крепко засело в моём сознании, уже составляя собой его неотъемлемую часть, и когда я попытался от него отказаться, оно начало бунтовать. Было невыносимо терпеть и его давление, и давление со стороны реальности, которой я почти ежеминутно был нужен. Получалось так, что видения людских страданий, адские крики, сотни голосов накладывались почти на каждое моё действие. Случались и ремиссии, но они были так редки...

Я отчаянно боролся за то, чтобы мои видения не стали реальностью. Каждый мой день был внутренней борьбой, в которой преобладало то светлое и обнадёживающее, то мрачное и безнадёжное, и борьба эта находила отражение в моих состояниях, взглядах, степени вовлечения в жизнь. Что было для меня дополнительной ношей: я ясно понимал, что могу прекратить страдания в любой момент, бросить сражения и по умолчанию выбрать деятельность и вместе с ней реальный мир. Я считал, что могу бросить в любой момент. Тогда я стал бы статистическим материалом, ползал бы всю оставшуюся жизнь, так и не узнав, рождён ли я был летать или нет. Оставить все страдания казалось мне не торжеством воли, а лёгким путём. Лёгкие пути, считал я, на то и лёгкие, что ими всегда можно воспользоваться. Это  стало относиться и к проблеме моего самоубийства – оно стало видеться тем самым лёгким путём, к которым я начал питать отвращение. Моя эволюция продолжалась.

Борьба во мне тоже. Тёмное и светлое смешалось в нечто среднее, не устаканившись, и по ходу сражений это нечто металось меж абсолютным светом и абсолютной тьмой, приближаясь к ним сколь угодно близко, но так и не достигая ни одной. Когда я был близко к наслаждению внешним миром, холодный голос внутри шептал, что всё это – фикция и самодеятельность, а когда я был близок к тому, чтобы сорваться и натворить жутких вещей, находилось нечто, что успокаивало меня, разгоняло мрак момента.

Однажды стороны, то есть, я с другим собой, решили пойти на компромисс. "Почему бы не жить в качестве стороннего наблюдателя? Почему бы не отдавать необходимый минимум энергии и времени жадной до этих ресурсов реальности, а всё оставшееся посвящать столь хвалимым и обожаемым мной мирам?" Эта идея показалась мне очень здравой; она виделась мне долгожданным спасением от контрастных терзаний.

Она была бы прекрасной, если бы степень обязательного вовлечения в реальность была постоянной во времени. Но она, увы, не была таковой, и мне всё время приходилось отдавать чуть больше своей драгоценной энергии в, как я это воспринимал, никуда. У реального мира была и есть такая особенность навешивать на тебя "долги", как только ты справляешься с уже имеющимися, чтобы ты отдавал свою энергию ещё усерднее, в конечном итоге ничего себе не оставляя. "Успешный" и "ответственный" человек вечно занят – своей деятельностью он оправдывает свои ярлычки "успешности" и "ответственности", в то время как от "безответственного", "неспособного" ждут сравнительно меньше. По сути, последний свободнее первого, так как он имеет меньше ярлыков, которым обязан соответствовать, меньше веса на сердце. Безликий, безымянный (то есть, свободный от любых ярлыков) клубок сакральностей – вот тот образ, в котором я видел свой идеал. Я хотел остаться навечно незрелым.

Ожидания от меня постепенно росли, места для миров моих оставалось всё меньше; всё меньше оставалось пространства для меня живого, лиричного и чувственного – всё оно постепенно вытеснялось пустыми механическими действиями, которые нужны были человеку, но не мне. Я по-прежнему находил отдушину лишь в своём поле абстрактных размышлений, а реальные дела, как рутинные, так и прочие, казались поверхностными, глупыми, бесстыдно гремящими своей пустотой. Себя у меня не было — поэтому я никому не доверял. Если бы так продолжалось, я был стал бездушной, но "состоявшейся" и "успешной" машиной, ибо душа моя растворилась бы в бесконечной череде фальшивых светских бесед и встреч (помимо всё набирающей обороты рутины).

Позиция стороннего наблюдателя обнаружила смертельный для себя изъян. Это пошатнуло благосостояние моего воззрения, и ему пришлось слечь в больницу. Стоя у его койки в больничной палате, я размышлял о том, как мне следует справляться с образовавшейся прорехой. Дыры имеют свойство разрастаться, и в моём случае это привело бы обратно к чудовищным противоречиям и конфликтам. Отправной точкой размышлений стал опыт искренних (не фальшивых), светлых чувств, что я изредка испытывал при вовлечении в реальность. Это привело к одной очень интересной мысли: "Вкус плодов реальности был недоступен мне, потому что я и не стремился его распробовать. Я относился к этому соку как к воде, и вкупе с водой рутины, не имеющей вкуса в принципе, я захлёбывался и не мог дышать тем, что казалось мне действительно важным".

"Почему бы не распробовать реальность?" – думал я. Ведь энергия всё равно будет у меня отнята, и я могу либо отказаться от заслуженного результата и принять то, что я потратил себя впустую, либо получить нечто взамен.

И совсем недавно я стал вкушать реальный мир посредством полного в нём участия. Среднее во мне перешло черту одной из сторон (на сей раз светлой), и теперь я становлюсь собой-настоящим, собой. Должен заметить, что прошлые разы, когда я так высказывался, были лишь проявлениями близких к светлому состояний, за которыми неминуемо следовал новый спиральный виток. Тогда я черту так и не перешёл. Сейчас же – напротив.

По сути, это логичный после "стороннего наблюдения" этап. Оно исчерпало себя, и ему на смену пришёл новый этап, который мне пока ещё в новинку и в радость.

Но и он не будет вечен. Активная деятельность тоже обнаружит в себе изъяны со временем; аналогично со сторонним наблюдением, я могу привыкнуть к реальным наградам, и своим однообразием они наскучат мне также, как некогда наскучили масштабные образы в голове (а разнообразие, даже если кажется, что оно неисчерпаемо, со временем всегда переходит в невыносимое однообразие). Я точно не знаю, какие в ней могут быть изъяны, ведь я только в начале, у подножия горы.

Он закончится, и я вновь столкнусь с выбором: чем обманываться дальше? К тому моменту я буду знать, однако, достоинства и недочёты обеих систем ценностей – обелисков занятости и безделья, поскольку у меня будет опыт и той, и той стороны. Бесценный опыт. Прореха не откроется, ведь я обрёл бдительность. Пусть так будет и далее.

21:09

А пока я могу наслаждаться пьянящими чувствами гордости, приятной усталости и великолепным, ни с чем не сравнимым чувством собственного триумфа. Именно из-за триумфа стоит чем-нибудь заниматься. Из естественных ощущений нет ничего сильнее, на мой взгляд. Реальность щедра в наградах своим подданным.

Именно его я сейчас испытываю. Наконец мне удалось обобщить свои терзания последнего года, выложить всё так, как это виделось в голове. Я потратил три часа своего времени (пройдя испытание терпеливости), несколько раз переделывая сюжет (пройдя испытание ясности ума) и ни разу не сбившись с последовательности (пройдя испытание, собственно, последовательности).

22:23

Пленительное чувство. Как оно распрекрасно! Право, мне будет трудно завтра оправиться от нынешнего триумфа (это слово настолько сюда подходит, что я готов писать его снова и снова). Но постараюсь оправиться, и совесть моя будет чиста.

Совесть... Мне ещё придётся привыкнуть ко власти человеческих понятий.

С обязательствами я разобрался сразу по прибытии домой, что заняло около полутора часов. Благодаря этому я смог писать строчки как белый человек. Аве мне.

А сейчас я отправляюсь на покой. Чудесный день. Я надеюсь, что за ним не последует сокрушительное разочарование. Надеюсь... Надежда! Вот моя зараза.

Доброй мне ночи. Невообразимый восторг сегодняшнего дня, я буду скучать. Впрочем, теперь я знаю, как тебя найти.

11 января, 2017 г.