На перекрестке параллелей. Часть 2

Часть 2
По обе стороны Атлантики
 
1.
    ...Прошло два года.
   Теплым августовским вечером в доме Карельских собрались их канадские друзья: Харрисоны, соседи МакРэй и Тони О'Хара, журналист телекомпании CTV, куда после успешного окончания Школы журналистики пригласили работать Андрея. Этот долговязый с кучерявыми волосами и в старомодных очках ровесник Карельских на правах более опытного журналиста сразу взял над ним шефство и дал немало полезных советов, как строить репортажи и преподносить их зрителям так, чтобы «зацепить», как он выражался, с первого кадра…
     Поводов для вечеринки было сразу два: день рождения и крещение Насти. Крестными стать охотно согласились Анна и Питер. Обряд крещения состоялся в англиканской церкви Всех Святых, в той самой, в которую Харрисоны пригласили Настю на рождественскую службу, когда она впервые гостила у них. Ее нисколько не смущал тот факт, что ее, русскую, покрестили не в православной церкви. Единственное, что имело принципиальное значение, так это мудрые слова Анны, что все "под Богом ходят".
     За годы жизни в Виннипеге супруги Карельских полностью, как говорили их новые знакомые, адаптировались в Канаде и, благодаря их общительности и дружелюбию завоевали уважение окружающих. Для Насти более размеренный образ жизни канадцев был ближе по духу, нежели американский, где даже на жителях небольших провинциальных городков отражался бешеный ритм мегаполисов. А их дом, показавшийся чрезмерно огромным в ту ночь, когда они впервые перешагнули его порог, теперь превратился в уютное семейное гнездо, где место было для отдыха и работы.
     Андрей сутками отсутствовал в доме. Обычно распорядок его дня начинался так: с утра уезжал на работу, получал задание и отправлялся на место событий. Возвращался в офис к обеду и готовил материалы к эфиру, писал комментарии для дикторов и т.д., а вечером бежал на лекции в Школу журналистики или же пропадал в библиотеке, готовясь к сдаче зачетов. Но чаще руководство радиостанции отправляло Карельских, зная о его готовности выполнить любое поручение, в командировку по провинции. От таких поездок в выигрыше оказывались все: рейтинг радиостанции пополз вверх, выдавая в эфир интересные сообщения, о которых не передавала ни одна из конкурирующих с ней компаний, а Андрей имел дополнительный заработок, который весь шел на реконструкцию их дома. Опыт на новой работе и знания, полученные в Школе журналистики, существенно повлияли на его отношение к своей профессии. Советская школа журналистики, хоть и считалась одной из лучших в мире (по крайней мере, так говорили его преподаватели в университете), на первое место ставила идеологическую составляющую репортажа или интервью. А с распадом СССР он, как и большинство его коллег, пытаясь сохранять интригу в своих сюжетах до последней строчки, "размывали" суть события на несколько колонок, отчего статьи получались длинными и скучными. В Канаде все было наоборот: суть новостей излагалась либо в заголовке, либо в первых строках репортажа. Местные профессионалы легко доказали Андрею, что внимание радиослушателя можно привлечь только при условии, если заинтриговать его в самом начале репортажа. Да и сами сюжеты отбирались Андреем без всякого идеологического давления со стороны редакционной коллегии, что очень его радовало. Однако Карельских несколько позже  убедится, что такое положение дел возможно лишь до того момента, пока его материал не затрагивает официальную позицию страны, которая имеется у канадского правительства, как у любого другого. И тогда вход пойдут любые средства, включая такие, о которых советской цензуре и не снились...
     Что же касается Насти, то она неоднократно порывалась устроиться на работу в какую-нибудь школу, но каждый раз муж и Харрисоны отговаривали ее, как они выражались, от совершения "непростительной ошибки" и в буквальном смысле усаживали ее писать следующий детективный роман. Устав сопротивляться, Настя сдалась и написала за полгода следующую повесть, а еще через год была издана уже третья книга, и сейчас она дописывала четвертую. И все же подсознательно она сомневалась в полезности того, чем занималась, и постоянно задавала себе вопрос, правильно ли поступает. Идеи с сюжетами рано или поздно закончатся, и что она будет делать тогда? Но второе ее "я" всегда отвечало словами Скарлетт, героини любимой ею книги "Унесенные ветром": "Об этом я подумаю завтра..."
    Карельских расставила кофейные чашки и направилась на кухню заваривать кофе. Пока закипал чайник, она подошла к окну, засунув руки в карманы легкого шелкового платья, и настолько увлеклась своими мыслями, что не заметила, как вошла Анна:
    - Тебе помочь?
    Настя вздрогнула от неожиданности и резко обернулась.
    - Ты в порядке? - озабоченно спросила Харрисон и нежно обняла ее за плечи.
    - Да, все нормально, - несколько рассеянно ответила хозяйка дома, не обращая внимания на закипевший чайник.
    - Что с тобой, Настя? - допытывалась подруга.
    Настя колебалась, стоит ли делиться своим настроением во время вечеринки, которая, по словам их гостей, удалась на славу, но пристальный взгляд Анны заставил ее заговорить:
    - Я очень соскучилась по маме, рижским друзьям...
    - Понимаю, - участливо закивала та головой. - Наступил период, который проходит каждый иммигрант в своей жизни.
    - Что ты имеешь ввиду? - все также задумчиво стоя у окна, спросила Настя.
    - Психологи утверждают, что иммигрант сначала восхищается страной, в которую он приехал жить, затем он замечает ее недостатки, потом начинает хандрить...
     - И что же потом? - испуганно перебила она подругу.
     - ... а потом принимает жизнь такой, какая она есть, - и Анна поспешила заверить Карельских, - поверь, Настя, скоро это пройдет.
     - Нет, - отрицательно покачала она головой, - не проходит. Я очень скучаю.
     Подруги стояли друг против друга. Харрисон внимательно изучала Настино лицо, словно они не виделись много лет.
     - Скажи, почему твоя мама до сих пор ни разу к вам не приезжала?
     Вопрос не был праздным для Анны: она давно мечтала познакомиться с Настиной матерью, чтобы окончательно развеять все сомнения относительно ее рождения.
     - Я каждый раз прошу приехать маму к нам жить, - словно оправдываясь, ответила Карельских, дрожащей рукой насыпав кофе в кофейник и заливая ее кипятком, - ... или хотя бы погостить, но она отказывается.
     - Но почему?! - недоумевала ее собеседница.
     - Понять ее можно: она надеется, что я не выдержу и вернусь в Ригу.
     - О, нет! - возмущенно воскликнула она. - Это какой-то эгоизм! Разве так можно?!
     - Анна! - перебила ее Настя. - Разве не ты меня учила библейским истинам: "Не распространяй суждений да не судим будешь"?
     - Все верно, прости, - несколько стушевалась Харрисон, - но у меня в голове не укладывается...
     - Я ее прекрасно понимаю, - продолжала Карельских. - Мама - человек другой эпохи. Тогда воспитывали людей на других ценностях, а потом и сама мама воспитывала своих учеников на тех ценностях. Вот только... только даже ее собственная дочь что-то не последовала им. Отчего ей, наверно, очень больно и обидно.
     - А может дело в другом? - возразила Анна.
     - В чем?
     - В том, что не было никаких ценностей, а была лишь догма. 
     - Не знаю. Но если это так, то тем трагичнее положение маминого поколения, - задумчиво сказала она, ставя на поднос кофейник и направляясь в комнату к остальным гостям.
      - А вот и долгожданный кофе! - радостно объявил Андрей, завидев жену в дверном проеме.
      Сидя на диване в гостиной, Тони и Питер оживленно обсуждали последние репортажи Андрея. Тони не скупился на похвалу, а Питер неожиданно для Карельских предложил наиболее острые репортажи описать в будущей книге, чем окончательно озадачил хозяина дома.
     Линда и Роджер танцевали под музыку танго, а их маленький Вилли  прыгал с огромным плющевым медведем в руках, принесенного с собой из дому, пытаясь повторить движения танца. Супруги считались хорошими танцорами, занимались танцами еще в колледже, где и познакомились. Правда, профессию оба выбрали далекую от мира искусств: Роджер стал егерем, а Линда - ветеринарным врачом.
     Гости снова сели за стол. Они хором нахваливали вишневый пирог Насти, восхищались блюдами русской кухни и не скупились на комплименты по поводу ее кулинарных способностей. Словом, праздник прошел на славу.
     Когда в доме остались только Харрисоны, Анна неожиданно спросила Настю:
     - Скажи, как ты собираешься распоряжаться своими гонорарами?
     - Что ты имеешь ввиду? - не поняла она.
     - То есть, на что ты их потратишь? - уточнил Питер.
     Супруги удивленно переглянулись: по их мнению, Харрисонам как ни кому другим хорошо было известно, на что уходили все их заработанные деньги: сначала был ремонт в доме, потом покупка мебели и нового автомобиля, а недавно они подписали контракт на выкуп дома с его хозяином. Поэтому подобный вопрос и вызвал недоумение в их глазах.
     - Нет-нет, мы знаем о ваших планах, - успокоила их Анна. - Но мы с Питером хотели бы посоветовать тебе, Настя, не просто тратить заработанные деньги, а вложить их в какое-то дело, точнее, начать свой бизнес.
     - Бизнес?! - переспросила озадаченная Настя и глупо улыбнулась, всем своим видом показывая, какая из нее бизнеследи.
     - Ну, послушай меня, - не унималась ее подруга, - во-первых, хорошо известна поговорка: "Деньги делают деньги", а, во-вторых, если не получите прибыль от зарабатываемых денег, то они быстро закончатся.   
     - Ну, допустим, - признался Андрей, - вы правы. Но что конкретно мы можем сделать?
     - Тут, конечно, надо подумать, - согласились Харрисоны. - Главное, начать изучать рынок Виннипега.
     После их ухода Настя надолго задумалась над предложением Анны и Питера. Давно была убрана и вымыта посуда, Андрей видел не первый сон, а она сидела в кресле напротив окна и мечтательно смотрела на звездное небо. И так увлеклась своими мыслями, что не заметила, как навязчиво застучала в мозгу одна фантастическая идея: "А что, было бы неплохо, создать собственную фирму и пригласить работать Лизу и Артура..."
     И со следующего дня она в тайне от мужа стала интересоваться всеми имеющимися в их городе оздоровительными центрами, фитнес-клубами и клиниками, занимающимися нетрадиционными методами лечения. А через пару месяцев она, посетив практически все известные адреса, пришла к радостному заключению: то, что умеют делать ее друзья, не по силам никому из работающих здесь специалистов.
    Так, неожиданное предложение Харрисонов скоро начало приобретать очертания реального плана, для воплощения которого, как выяснилось, нужно не так уж и многого. Главное, что вдохновляло Настю начать новое дело, возможность приезда друзей и то, что, наконец, она окончательно избавиться от своей хандры. "Но, мама? - каждый раз задавалась она вопросом. - Поймет ли она, наконец, что они с Андреем навсегда обосновались в Канаде, и захочет ли переехать к ним жить?" Здравый смысл подсказывал ей, что мама, будучи разумным человеком, реалистически оценивающим положение дел, сделает правильный выбор. "Ведь убедила же я маму в правильности своего отъезда в США, - успокаивала себя Настя. - Примет она и это наше решение. Должна принять. Ведь мы - единственное, что у нее есть. Так неужели ее любовь ко мне и Андрею не перевесит все остальное?.."
    Ее мысли прервал телефонный звонок.
    - Настенька, здравствуй! - мамин голос звучал как-то по-особенному напряженным.
    - Мамочка! Я так рада... - обрадовалась Настя, но тут ее голос задрожал.
    - Доченька, поздравляю тебя с днем рождения.
    - Спасибо, - едва выдавила из себя она, так как ком подкатил к горлу.
    - Настенька, что с тобой? - испуганно спросила Катерина Васильевна, почуяв неладное.
     - Со мной... со мной все нормально... - пересиливая себя, попыталась она успокоить мать.
     - Не обманывай меня, - строго перебила она. - Я чувствую, у вас что-то не так, да?
     - Нет, правда, все хорошо, - поспешно заверила она, но, не в силах скрывать истинное свое состояние, призналась: - Я очень соскучилась по тебе, мамочка...
     - И я тоже, - всхлипывая, ответили на другом конце.
     - Так в чем же дело? Мама, когда ты, наконец, приедешь? - Настин голос опять задрожал, а по щекам потекли слезы, которых она не замечала.
     Последовала короткая пауза, а потом Катерина Васильевна еле слышно вымолвила:
     - Я, собственно, потому и звоню: вчера получила визу...
     - Мамочка, милая... - не веря своим ушам, прошептала Настя. - Я сегодня же закажу тебе билет и встречу тебя в аэропорту!
     До самого прихода Андрея она повторяла одну и ту же фразу: "Господи, радость-то какая!" А вечером за ужином они бурно обсуждали предстоящий приезд Катерины Васильевны. После долгих споров сошлись на следующем: Настя полетит в Торонто встречать маму, а Андрей все подготовит к их возвращению.
    А за оставшиеся до маминого приезда дни Насте удалось дописать очередной детективный роман, и, на удивление Харрисонам, сдать его раньше срока по контракту. Досрочную сдачу она объяснила вдохновением и поделилась с ними радостной вестью. Анну от услышанного стало трясти мелкой дрожью, но увлеченный рассказом Насти Питер ничего не заметил.
     "Неужели мне наконец-то удастся выяснить правду о Насте?! - радостно стучало в ее мозгу. - "Скорее бы ее мама приехала!"
     Если бы она только могла представить себе, чем обернется для нее и ее родных эта самая правда, в ее душе бушевали бы совсем другие чувства.



2.
    Наконец наступила долгожданная суббота. Настя вылетала в Торонто встречать маму, а Андрею предстояло прибраться по дому, поскольку оба, работая, не успели сделать уборку на неделе. Он также обещал жене вспомнить о своих кулинарских способностях и приготовить праздничный обед к их возвращению.
    К Катерине Васильевне Андрей относился с особым уважением. Бытующие в России анекдоты про "тещу" он воспринимал так же абстрактно, как анекдоты на любую другую тему. Катерина Васильевна сумела своей мудростью завоевать любовь зятя, у которого мама погибла в авиакатастрофе, когда он еще учился в школе. Она никогда не оправдывала поступки своей дочери, если та была виновата. А Настя, зная о маминой принципиальности всегда стоять на сторону тех, кто прав, после замужества (разумеется, в шутку!) иногда называла маму свекровью.


    Анна Харрисон сонной походкой спустилась из спальни и прошла прямо на кухню заваривать кофе. На висевшем в углу настенном календаре сегодняшняя дата была обведена зеленым цветом.
    "Настина мать приезжает!" - пронеслось в ее мозгу и сон тут же, как рукой сняло, пропал.
    Надеялась ли она еще на чудо? Почти нет. Она почти была уверена, что Настя не может быть ее дочерью. Слишком много фактов говорили против этого. Что она знала о женщине, которой отдала свое дитя? Только то, что фамилия ее была Деева, а не Жаворонкова, и то, что работала она секретарем горкома комсомола, отчего весь медицинский персонал родильного дома старался ей во всем угодить.
    От Насти же, хоть та и немного рассказывала о своих родителях, Анне было известно, что Катерина Васильевна, по образованию филолог, работала в школе, в которую после окончания университета пошла преподавать английский и сама Настя. Отец, Борис Матвеевич, фронтовик, для которого война завершилась только к середине пятидесятых после уничтожения последних остатков банд "лесных братьев", оказывающих сопротивление советской власти в Прибалтике. За разгром бандитов, действовавших с особой жестокостью против своего же народа, убивавших латышей-коммунистов и активистов, Борис Матвеевич Жаворонков был награжден Орденом Славы. Уволившись в запас, он решил остаться в Риге, а не возвращаться к себе на Смоленщину, где никого из родни не осталось в живых. Стал восстанавливать завод, на котором потом и проработал всю жизнь мастером. И еще один факт говорил против едва тлеющей надежды Анны: у Насти была сестра, которая умерла в детстве. А у роженицы по палате Кати Деевой, на руках которой умирала новорожденная, не было больше детей, и иметь их больше она не могла. В этом та сама призналась Анне, умоляя отдать девочку именно ей, а не оформлять официальный отказ.
    Харрисон была уверена, что они подружатся, ведь для нее Настя давно была почти родным человеком, с тех пор, как та сама, без какого-то намека со стороны Анны, попросила ее стать крестной. Что же она в действительности испытывала к Насте? Симпатию? Да, но не только. Покровительство? Более вероятно. В глубине души она надеялась, что Всевышний простит ее за грех юности, если будет во всем помогать Насте и ее мужу. Ее радовало и то, что вся семья приняла чету Карельских, включая
Ника, не общительного, можно сказать, замкнутого по натуре человека, ревнующего родителей к любым проявлениям знаков внимания даже к младшему брату, но в один миг преображающегося при виде Насти... 
    Анна ожидала звонка Карельских целую неделю. Она то и дело ловила себя на мысли, что ей не хватает общения с ней. Разумеется, она понимала, что дочь, не видевшая мать несколько лет, сильно соскучилась и что им необходимо наговориться. Но как долго у нее хватит терпения не видеться с Настей, она затруднялась ответить. Ей было нетрудно представить картину, происходящую в доме Насти. Сбивчивые разговоры на всевозможные темы, продолжающиеся далеко за полночь, сдавленный смех, чтобы не разбудить уставшего Андрея, или грустные вздохи с бесконечным числом раз повторяющими фразами "Ой, мамочка, как я по тебе соскучилась!" и "Доченька моя, родная..." Точно также она могла бы встретиться и со своей мамой, о которой ничего не знала три десятка лет, но эту мысль она упорно каждый раз гнала прочь, убеждая себя, что слишком поздно что-либо менять в их отношениях...
    А воображаемая Анной картина полностью соответствовала действительности. Настя с мамой уединялись в комнате, выделенной для Катерины Васильевны на нижнем этаже, и шептались ночи напролет. Дочь снова и снова рассказывала о своей жизни в Штатах и Виннипеге, делилась впечатлениями и планами. И тут же, сбиваясь, начинала расспрашивать мать, как той жилось эти годы без нее, но из скупых ответов Катерины Васильевны, не желающей делиться своей тоской, жизнь в новой Риге для ее мамы представилась однообразной и неинтересной, в отличие от прежних советских времен, когда их дом был полон друзей...               
    Когда пошла вторая неделя, Анна не выдержала и сама позвонила, чтобы пригласить всех к себе домой на обед.
    - Анна позвала в гости, - коротко передала Настя телефонный разговор родным.
    - Та самая?  - полюбопытствовала Катерина Васильевна.
    - Да, мама, - ответила дочь. - Наш литературный агент, моя подруга, а с недавних пор еще и крестная.
    От последней новости та на мгновение опешила. Для женщины, всю жизнь
прожившей с атеистическими убеждениями, подобный поступок дочери был более чем непонятен.
    - Ты покрестилась?.. И насколько это тебе помогает? - с чуть заметней иронией спросила мать.
    - Мы все под Богом ходим, - только и нашлась, что ответить, Настя.


    От перелета и разницы во времени Катерина Васильевна чувствовала себя
все еще неважно. Днем постоянно хотелось спать, а по ночам сон куда-то вдруг пропадал, в голову лезли всякие думы, смысл которых вертелся вокруг одного вопроса. Как она могла на старости лет оставить свой дом, в котором прожила четыре десятка лет, город, который освобождал ее муж и где теперь  похоронен, а рядом находится еще одна крошечная могилка их первенца. Наконец, страну, в которой осталось немало добрых друзей и знакомых, с кем, по всей видимости, ей больше уже не суждено никогда увидеться. И на все эти жертвы (а в том, что это было именно пожертвованием с ее стороны, Катерина Васильевна не сомневалась) она пошла ради одного: быть рядом с единственной дочерью и зятем, которого она полюбила, как собственного сына. Если бы еще лет пять назад ей кто-то предсказал такую участь в жизни, она рассмеялась бы в лицо такой "гадалке".
    Катерина Васильевна вспоминала, как в советские годы, работая вторым секретарем горкома комсомола Риги, на ответственные должности она сама отбирала кандидатуры с особой тщательностью, как тогда выражались, кадры с "чистой биографией", т.е. людей, не имеющих родственников за границей. А таковых в Латвии после окончания войны было не так уж и много. Почти у каждого второго латыша кто-то из родных оказался в иммиграции. Целыми семьями и по одиночке они покинули страну до прихода советских войск. Одни опасались возмездия за сотрудничество с немецкими оккупантами, другие не приняли провозглашенную перед самой войной власть Советов, третьи убежали просто по глупости. За связь с ними - переписку, любые контакты - грозило суровое наказание. Поэтому те, кто хотел сделать карьеру, конечно же, либо скрывал о "дядюшках" и "тетушках", проживающих в Скандинавии или Канаде, либо публично отрекались от них. Когда же наступила эпоха "перестройки", Катерина Васильевна не переставала удивляться услышанным историям о "богатых заграничных родственниках" от своих соседей и знакомых. Но более всего в этих рассказах ее изумлял горделивый тон собеседников, как будто успехами в иммиграции те обязаны именно оставшимся на родине членам семьи. Всем этим россказням Катерина Васильевна верила лишь отчасти, не сомневаясь в большой степени приукрашивания их "заморской жизни". И только с возвращением имущества, национализированного при советской власти, наследникам латышей-иммигрантов новым правительством, она  впервые трезво оценила складывающуюся после распада СССР политическую обстановку в Латвии. Ее эпоха, эпоха строительства общества, в котором все были равны, безвозвратно ушла в прошлое. Получалось, что ее идеалы, которым она была безгранично предана и которым служила на комсомольских и партийных постах, никому уже не были нужны. В этом заключалась не только ее личная трагедия, но и трагедия многих рядовых коммунистов, искренне верящих в "светлое будущее" своей страны. А страны-то как раз и не стало. И теперь уже самой Катерине Васильевне предстояло испытать судьбу иммигрантки по неволе.    
    Что же касается Насти, та давно не разделяла взглядов матери. Она считала, что если того государства, в котором они жили, нет и больше никогда не будет, то с этим нужно смириться и смотреть в будущее. Настя полагала, что наступила пора выживания и жесткой конкуренции для всех бывших советских граждан и, слава Богу, что ей повезло больше, чем остальным. Ей удалось уехать, вырваться, и не просто выживать, перебиваясь случайными заработками, а крепко встать на ноги. И, конечно же, решающую роль в своем успехе она признавала за Анной, будучи ей признательна и благодарна за все...
    Наступил день, когда Катерине Васильевне предстояло наконец познакомиться с этими пока еще загадочными Харрисонами, со слов дочери и зятя, которые были их покровителями. Надев свой лучший выходной костюм из твида, привезенный с собой из Риги, несмотря на просьбы дочери пойти в новом, купленном в подарок к ее приезду, Катерина Васильевна последний раз окинула себя придирчивым взором в зеркале и покинула свою комнату.
    - Я готова, - объявила она Насте, которая терпеливо ожидала маму в гостиной, пока Андрей прогревал мотор их машины во дворе.
     Ехать пришлось дольше обычного, так как выпавший за сутки снег не везде был убран городскими службами. Возле самых ворот дома Харрисонов их новенькую "Мазду" повело юзом и только благодаря опыту вождения Андрею удалось вовремя завернуть во двор.
    Дверь открыла Анна, не дожидаясь, пока гости позвонят:
    - Добро пожаловать в наш дом.    
    Если бы Настя в этот момент смотрела не на мать, а на Анну, то поразилась бы, как та резко изменилась в лице: легкий румянец мгновенно сошел с лица, а сохранить приветливую улыбку стоило неимоверных усилий. Однако всего этого Настя, представляющая маме Харрисонов, к счастью, не заметила.
    Харрисон узнала Дееву, как только заглянула в ее карие, чуть печальные глаза, под которыми отпечатались синие круги, оттеняющие множество мелких морщинок. "Она! Она!" - стучало в ее мозгу. И далее она нервно соображала, как и когда ей поговорить с Катериной Васильевной наедине. То, что разговор должен был состояться в тот же вечер, у нее не было сомнений. Слишком долго она хранила в себе тайну и молила Бога лишь об одном: узнать, что стало с ее дочерью, а если Господь смилостивится, то увидеться с ней хотя бы один раз. Но все происходящее превзошло все ее мечты и надежды, от которых еще час назад она отказывалась. Настя жила теперь рядом с ней, хотя ничего и не подозревала, кем ей приходится Анна. Оставалось только рассказать о себе. Она полагала, что дочь поймет ее и простит. Это было самым главным. О другом она не думала. Однако ее планам не будет суждено сбыться так, как она того желала…
   Обед, прошедший при свечах (это была идея Анны), завершился чаепитием
в гостиной. Андрей оживленно беседовал с Питером о своих планах работы на телевидении. Алекс импровизировал на рояле рождественские песни. Тут Анна подошла к Насте с неожиданным вопросом, заданным от волнения с английским порядком слов в предложении:
    - Будешь ли ты возражать, если я уведу Катерину Васильевну показать ей
наш дом?
    - Разумеется, нет, - удивленно вскинув бровями, она с нежностью посмотрела на маму.
    Когда обе женщины скрылись на верхнем этаже, Ник учтиво предложил Насте еще одну чашку чая, от которой та отказалась. Не зная, как быть дальше, он молча присел рядом на диване...
    - А это комната для гостей, - завершая небольшую экскурсию по дому, Анна тихонько прикрыла за собой дверь. - Здесь каждый раз ночевала Настя, оставаясь у нас.
    Катерина Васильевна внимательно оглядела сначала комнату, потом саму хозяйку дома.
   - Ну, здравствуй, Катя! - с волнительным шепотом проговорила Харрисон. -
Вот мы и встретились, когда я уже не имела никакой надежды...
    - Я... не понимаю, о чем Вы? - спокойно спросила гостья. Если ее спокойствие было наиграно, то надо было отдать должное Катерине Васильевне ее умению держать себя в руках.
    - Я - Аня, - приложив тонкие ухоженные руки к груди, пояснила она. - А Настя - моя дочь.
    - Вы что-то путаете, - с прежней уверенностью в голосе возразила Катерина Васильевна. - Настя - моя родная дочь.
    - Да нет же! - воскликнула Анна. - Катя, вспомни, пожалуйста: Рига, роддом и я - Аня Меньшова, передавшая тебе свою дочь... - и продолжила как бы разговаривая сама с собой: - Господи, какое счастье! Наконец освободиться от сомнений и терзаний!
   Реакция Катерины Васильевны, последовавшая за ее словами, была столь неожиданной, что Анна вскрикнула от боли: небольшого роста седая женщина ухватила своими короткими пальцами, словно клещами, ее за локти и изо всех сил встряхнула собеседницу:
   - Ты никогда ничего не расскажешь Насте!
   Это был не приказ и не угроза, а заклинание.
   - Пусти, мне больно, - взмолилась Харрисон. Но Катерина Васильевна продолжала сжимать ее локти, что было мочи.
   - Нет. Прежде ты дашь мне клятву, что Настя ничего не узнает, - прошептала та.
   - Но Настя моя дочь и она имеет право узнать правду, - продолжала настаивать на своем Анна.
   - Чего ты добьешься? - Впервые за время разговора из уст одной из женщин был задан здравый вопрос. - Ты же разрушишь Насте всю жизнь. Кстати, твои знают?
   В ответ последовало лишь отрицательное покачивание головы.
   - Вот видишь. Тебе и им придется все рассказать. Ради одной, как ты говоришь, правды, получишь несколько искалеченных судеб. Ты этого хочешь?!
   - Нет, не хочу. Но и молчать, пойми, Катя, больше не смогу.
   - Сможешь. Если Настя тебе по-настоящему дорога, если дорога твоя семья, ты будешь хранить эту тайну так же, как сохранила ее я. Ты думаешь лишь о себе. А задавалась ли ты вопросом, как отреагирует на все Настя?
    - Уверена, что она все поймет и простит меня, - упрямо сопротивлялась Анна. - Ей, конечно же, будет нелегко выбирать, с кем ей остаться. Ты боишься этого, да?
    - Нет, не боюсь. Я отлично знаю Настин характер, и, поверь, она не простит. Ты сама тогда решила отказаться от ребенка, а я ее воспитала. И пусть теперь ты называешь ее своей дочерью, важно не это, а то, кого Настя называет своей мамой. А теперь поклянись, что Настя никогда не узнает твоей правды. Так будет лучше  для всех.
    Они глядели друг другу прямо в глаза, наполненными слезами. Сколько времени обе простояли в закрытой комнате, не знала ни одна из них. Но постепенно осознавая весь драматизм ситуации, импульсивная Анна стала отступать перед умудренной жизненным опытом Катериной Васильевной. И слезы, хлынувшие-таки из их глаз имели различные причины: слезы Харрисон были слезами соперницы, потерпевшей поражение, а слезы Катерины Васильевны - слезами победительницы.
    - Хорошо, я клянусь, - еле слышно прошептала Анна. Единственное, что ее испугало и заставило отступиться, это страх, что вдруг Настя и в самом деле возненавидит ее и тогда она окончательно потеряет свою дочь.



3.
   Это был один из тех вечеров, когда, сидя на столом после ужина, Настя и Катерина Васильевна подолгу разговаривали не как мать и дочь, а как подруги.
   - Мама, - в очередной раз Насте хотелось выведать у матери причину ее нелюбви к Анне, - скажи, пожалуйста, за что ты не долюбливаешь Аню?
   Катерина Васильевна попыталась и сейчас отмолчаться, но пытливый взор дочери заставил ее промолвить:
   - Она иммигрантка, сбежавшая из нашей страны...
   - Брось, мам, какая страна?! - с пол-оборота начала заводиться Настя. - Ведь она столько сделала для меня, для нашей семьи за это время! Столько, сколько не сделала для нас за всю жизнь "наша страна".
   - Ответь честно, Настя, ты бы вернулась, если бы там все стало по-прежнему?
   - Куда? Советского Союза нет. Где теперь наша родина?! В Латвии? Туда нам дороги нет. В России? Ты сама видишь, что там творится. Тем, кто там правит, точнее, грабит ее, мы не нужны. Так что давай не задавать вопросы в сослагательном наклонении и радоваться, что мы не нищенствуем, как там, а живем достойной жизнью здесь.
    - Радоваться чему?! - на этот раз повысила голос Катерина Васильевна. – Что живу на чужбине без друзей, не понимая чужого языка, что не могу заснуть по ночам...
    Тут она осеклась, а ее глубоко посаженные карие глаза наполнились слезами.
    - Мам, ты что, плохо спишь? - не на шутку встревожилась Настя.
    - А как может спать человек, который постоянно об этом думает?! Это Аня твоя уехала, и ни разу, уверена, даже не вспомнила о России.
   - Ты, как всегда, права. Знаешь, мне еще на первое Рождество, проведенное у них, Ник признался, что они никогда с мамой не ездили в Россию. Скажи, как ты думаешь, почему? - все также пристально продолжая смотреть в глаза Катерины Васильевны, задумчиво спросила она.
   - Наверно, у нее есть на то причины, а может... может и своя тайна.
   - Тайна? - рассмеялась Настя. - Какая у нее может быть тайна?! А вот у меня, должна признаться, есть тайная мечта, которая возможно, скоро, наконец-то, осуществится.
   - Что еще за тайны? - недовольно пробурчала мать, при этом ее спина в миг  выпрямилась и напряглась.
   - Я собираюсь вложить свои гонорары в дело, открыть одну фирму.
   - По совету Анны?
   - Да, так советуют Харрисоны. Пойми, мама, деньги не должны просто так лежать. Их необходимо вкладывать в бизнес, тогда они принесут еще больше прибыли владельцам. Да и экономика страны развивается таким образом.
   - Пусть так, но тебе-то зачем все это? - непонимающе вопрошала Катерина
Васильевна.
   - Интересно, - последовал простой ответ. - Это не только для меня шанс испытать себя в новом деле, но еще пригласить на работу наших друзей Лизу и Артура.
   - Ты и их хочешь взбаламуть! А у тебя есть уверенность, что они приедут?
   - Сейчас каждый там мечтает уехать, - самоуверенно ответила Настя. - Вот для этого я и собираюсь ехать в Ригу. Артур мне нужен как специалист, а Андрею как друг, и хотя он там работает и неплохо зарабатывает, думаю, что он приедет, особенно, когда узнает о приезде Лизы.
   - При чем здесь Лиза? - недоуменно спросила мать.
   - А ты ни о чем не догадывалась? Артур влюбился в Лизу после их знакомства на нашей свадьбе. Но потом объявился этот грузин... Ох, сколько я Лизку отговаривала выходить за него замуж!.. Убеждала, говорила про разные традиции, обычаи, менталитет. Но она все же не послушалась. А через полгода, когда увидела, какое лицемерие скрывается за их гостеприимством, развелась. Вернулась в домой, но тут же уехала в Москву, как ты помнишь. Боялась встретить Артура и в глаза ему посмотреть...
   - Надо же, целый роман, - задумчиво вздохнула Катерина Васильевна, которая любила Настину подругу, как родную дочь. - А я полагала, что Артур ведет себя с ней просто как истинный джентльмен...
    - Мама, есть еще одна причина, по которой я еду в Ригу… - Она колебалась, как бы завести разговор так, чтобы не обидеть и не разволновать Катерину Васильевну. - Тебе надо наконец решать, что делать с нашей квартирой.
   Мать пытливо посмотрела на дочь и ожидала продолжения. 
   - Да, за ней присматривает отец Андрея, но рано или поздно ее надо будет продавать. Не ради денег, нет...
   - Я все поняла, Настя, - перебила ее Катерина Васильевна. - Вы никогда не вернетесь туда, но это моя квартира, в которой прошла б;льшая половина моей жизни.
    Разумеется, Катерина Васильевна давно, еще до подписания Латвией договора о вступлении в НАТО, поняла, что в Ригу ей дороги нет. Скудные новости по российскому телевидению об "охоте на ведьм", на тех, кто сотрудничал с советской властью, называемой новым латвийским правительством не иначе как "режимом", красноречиво доказывали правоту ее выводов. И все же в глубине души, размышляя бессонными ночами, она продолжала верить, что там все может измениться, а точнее вернуться назад. Выросшее поколение латышей за полвека существования Латвийский ССР, уверяла она себя, никогда не сможет принять новые порядки и рано или поздно восстанет против заокеанских хозяев...
   - Ты хочешь вернуться? - не на шутку испугалась расставания с матерью Карельских. - Разве этот дом не стал и твоим?   
   Они еще долго спорили, что значит "дом". Настя вкладывала в смысл этого слова все то, что ее окружало в данный момент, где ей было уютно, куда она спешила вернуться из поездок, и где ее ждали. Для Катерины Васильевны он означал прежде всего Родину и даже если в доме было пусто, холодно и одиноко, все равно это ее дом, который она не согласна поменять на обустроенный вдали от родных мест. Однако она также понимала, что не выдержит долго одиночества, и, в конце концов, сдалась дочери, но в тайне надеясь, что при первых же изменениях на родине, ей удастся уговорить дочь и зятя вернуться домой.   
   - Когда ты собираешься ехать? - выйдя из задумчивости, спросила она.
   - Вообще-то не ехать, а плыть. Хочу осуществить свою заветную мечту, переплыть океан, посмотреть на страны...- предвкушая предстоящий вояж, с улыбкой ответила Настя.
   - Час от часу не легче! А вдруг у тебя начнется морская болезнь?! - с тревогой начала ее отговаривать мать.
   - Ну что ты выдумываешь?! Я же всегда хорошо переносила дорогу.
   - А вдруг шторм?
   - Мам, не начинай. Все решено.
   - И, конечно же, я об этом узнаю последней, - с нотками обиды в голосе
подытожила та и с упреком добавила: - Наверно, Аня уже знает.
   - Нет, тебе первой призналась... Почему ты спрашиваешь?
   - Потому что боюсь, как бы ты не стала такой же скрытной, как она.
   - А может это она станет более разговорчивой и... и когда-нибудь расскажет, почему она действительно ни разу не съездила в Россию.
   - Ох, Настенька, порой лучше не знать чужих секретов. Меньше знаешь - лучше спишь. Ладно, поздно уже, иди спать, - вставая из-за стола, предложила мать и торопливо направилась к себе в комнату.
   Но самой Катерине Васильевне сон не шел. Она ворочалась в постели, а перед глазами мелькали страницы ее жизни...


   Двадцатилетнюю Катю Дееву, вступившую в ряды коммунистической партии, тогда она называлась ВКП(б), поздравлял весь курс. Студентку-отличницу, активистку все мероприятий педагогического института, чьи родители погибли при обороне столицы, к тому же имеющую при вступлении в партию рекомендацию самого первого секретаря райкома, сразу же взяли на "заметку" для выдвижения на ответственные посты в послевоенной Москве. И хоть она с нетерпенье ожидала распределения в школу, ей была уготовлена совсем иная судьба. Незадолго до получения диплома, ее вызвали в горком партии и предложили работать с молодежью. Отказаться Деева не имела права. Так началась ее партийная, как позже стали говорить, карьера. И уже через пару лет ее кандидатуру предложили на должность первого секретаря Замоскворечного райкома комсомола. Потом избрали делегатом съезда ВЛКСМ, а чуть позже она стала и депутатом городского совета. Работу свою Катерина Васильевна любила и отдавала ей всю себя. Годы летели незаметно в суете общественной жизни, не имея времени на личную, пока однажды ее опять не вызвали, но этот раз в Центральный Комитет ВЛКСМ, и сообщили, что "есть мнение послать ее на должность второго секретаря ЛКСМ Латвии". 
   - В Латвию?! - вырвалось у Кати.
   - Да-да, товарищ Деева, - спокойно ответили ей. - Обстановка там все еще, чего скрывать, непростая. Нужны силы для привлечения пока еще несознательной части латышской молодежи в строительство социалистической республики. Вы - кадровый партийный работник, хорошо зарекомендовавший себя здесь. Вот и решили послать именно Вас на этот ответственный пост...
   Так нежданно-негаданно Катерина Деева оказалась в Риге, приехав туда на поезде осенним промозглым утром. Бытовые проблемы были решены в тот же день: ей приготовили комнату в общежитии, а на следующий день она уже вела заседание бюро, на котором присутствовал Борис Жаворонков, фронтовик, орденоносец и будущий ее муж. Не в ее правилах было обращать внимание на мужчин, особенно на тех, с кем приходилось работать, но Борис сам со дня их знакомства стал проявлять знаки внимания. После совещаний как бы невзначай задерживался в кабинете и предлагал проводить ее домой. Этот высокий, атлетически сложенный, повидавший жизнь мужчина, о чем свидетельствовали глубокие морщины на лице, несмотря на молодой еще возраст, после первого же общения стал ей симпатичен. И каждую свободную минуту она ловила себя на мысли, что думает о нем слишком часто и рада их новой встрече. А во время празднования Нового года в городском Доме культуры, организованного комсомолом республики для работников завода, на котором работал Борис, она услышала от него слова признания в любви и предложение выйти замуж. Весной молодожены получили отдельную квартиру на улице Горького, в доме, где в основном проживали партийные работники. Но их семейное счастье было недолгим. Катя Деева (она и после замужества носила свою девичью фамилию в память о родителях) не смогла выносить первенца положенный срок и девочка, родившаяся очень слабой, умерла через несколько недель. Похоронили дочурку на городском кладбище, куда супруги наведывались каждые выходные. Врачи же поставили диагноз: рожать Деевой больше нельзя, поскольку обнаружили защемление тазобедренных мышц - следствие травмы, полученной еще девочкой-ополченкой в годы войны, но обнаружившееся только во время беременности. Возможно, другая женщина и послушалась бы, но только не Катерина, презирающая отступать перед трудностями и не умеющая малодушничать перед опасностями, пусть даже подвергающими ее собственную жизнь риску. Мужу она ничего не рассказала о диагнозе, и через год Борис снова отвез жену в тот же самый родильный дом. Изумлению и гневу врача, хорошо знающего Катерину, не было предела. Дееву поместили в отдельную палату, строго-настрого наказав персоналу следить за малейшим изменением состояния здоровья роженицы и ребенка. Чтобы снизить риск до минимума, консилиум врачей решил делать кесарево сечение. И опять, как год назад, появившаяся на свет девочка была очень слабой. Однако у врачей теплилась надежда, что им удастся спасти ее, если будут соблюдены все условия.
   Катя, все еще находившаяся под действием наркоза, смутно помнила, как оказалась в ее палате Аня Меньшова. Но ее сразу поразили полное безразличие и странное поведение соседки. Утром следующего дня она решила вызвать на откровенность явно страдающую чем-то совсем еще юную маму. Скорее всего, подобное желание было вызвано ее готовностью приходить на помощь молодым людям, попавшим в беду, с которыми ее сталкивала судьба, работая в комсомоле. Катя умела найти подход и к замкнувшему от невзгод, и агрессивно настроенному человеку. Как бы там не было через час она узнала Анину историю и ее намерения оставить ребенка в роддоме. Убедить же ее отказаться от этой мысли не хватило времени - принесли на кормление детей. О случившемся дальше Катя запретила себе вспоминать. Как только поднесла к груди свою дочь, она заметила посиневшие губки малышки. Ребенок лежал на ее руках, не подавая признаков жизни. От испуга она пыталась закричать, но издала лишь хриплое мычание, отчего Аня резко вздрогнула и, положив свою дочь на подушку, бросилась к Кате.
   - Что с тобой? Ну, успокойся, - бормотала она в испуге.
   Но та лишь мотала головой. Потом, словно пораженная током, схватила Аню за руку и взмолилась:
   - Отдай мне свою дочь. Ты же все равно решила от нее отказаться, правда? Отдай ее мне. И никто ничего не узнает. Мы сейчас поменяем бирки на их ручках, а когда их заберут, выяснится, что это твоя девочка умерла.
   Аня, стоящая босиком на прохладном каменном полу, поразилась услышанному.
   - Но ведь подмена тут же обнаружится, - со страхом в голосе возразила она.
   - Главное номер бирки, понимаешь, бирка на ручке малыша, - как одержимая, повторяла Катя. - Аня, решай, скоро придут за ними.
   И Меньшова сдалась. "Не все ли равно, - думала она, - к кому попадет ее дочь? А так, быть может, я хоть чуточку искуплю свой грех, отдав ребенка в руки хорошей женщины, к тому же из обеспеченной семьи..."   
   Они дрожащими пальцами сняли завязанные на крошечных запястьях веревочки с номерками. Затем Катя в последний раз поцеловала бездыханное лицо родной дочери и осторожно передала ее в руки соседки по палате. Та протянула своего ребенка, даже не взглянув на его. Едва успев перевязать бирки малышкам, за дверью послышались шаги медсестры...
    Испытывала ли Катерина Васильевна угрызения совести, скрыв от мужа смерть второго ребенка и то, что они воспитывают чужую дочь? На этот вопрос, даже спустя три десятка лет, она не будет знать, как ответить. Настя росла здоровой и умной девочкой, была спокойной и послушной, так что они с мужем не могли нарадоваться на нее. И все бы хорошо, если бы не ее цвет волос.
   - Откуда у нашей Насти рыжие волосы, если мы с тобой черноволосые? - изредка спрашивал Борис Матвеевич жену. 
   - Я же объясняла уже сотни раз, - устало отвечала та одной и той же фразой, в которой не было ни слова правды. - Моя мама была такой же рыжей...


   Проворочавшись с полночи, Катерина Васильевна все больше испытывала тревогу на душе. Мысль, что Настя, несмотря на данное ей воспитание и образование, все же могла унаследовать характер родной матери, не на шутку пугала ее. "И надо же было ей уехать именно в Канаду и встретиться им через три десятка лет! Что это: рок, судьба? А вдруг Анна не сдержит данного ей обещания и когда-нибудь расскажет Насте всю правду?" Эти и сотни подобных вопросов не давали покоя Катерине Васильевне. И еще эта идея с фирмой, поездкой и продажей рижской квартиры, с последней ее надеждой и зацепкой, что Карельских могут вернуться на родину. Впрочем, она сама когда-то уехала из родной столицы в незнакомую республику. Но тогда было совсем другое время, другие обстоятельства - ее туда направила партия. К тому же, ей и в голову никогда не приходило, что Латвия - чужое государство. Тогда это называлось Союзом Советских Социалистических Республик. "Быть может, времена меняются, а я старею, - пыталась она объяснить сама себе позицию дочери, - и для нынешнего поколения весь мир стал неким союзом? Если в наше время было два лагеря, две идеологии, две сверхдержавы, постоянно соперничающие друг с другом во всем, то теперь от былого соперничества не осталось и следа..." И все же было нечто такое, что заставляло ее не принять Настины доводы. Это нечто выражалось постоянном напоминании обо всем чужом: о языке, окружающих ее людях, законах и традициях, которые она отказывалась принимать. Ничего похожего она не ощущала в Риге, несмотря на непонятную ей в первые годы латышскую речь, отличную от московской архитектуру города и флегматичный темперамент его жителей. "Может, так человек и определяет понятие "чужбина"?" - по-прежнему спрашивала себя Катерина Васильевна, когда за окном уже забрезжил рассвет.



4.
    Утром новой недели было одним из самых волнительным за все сознательные годы жизни Карельских. Волнение, с которым она проснулась, можно было сравнить лишь с тем, которое она испытала во время  вступительных экзаменов на факультет романо-германской филологии Латвийского государственного университета и в день свадьбы.
    С этого январского дня начиналась новая страница в ее биографии. С мыслью, что она является владельцем фирмы "Си энд Эйч", аббревиатура которой расшифровывалась как "Care and Health" ("Забота и здоровье"), она пока никак не смогла свыкнуться. Не столько сомнения, сколько нерешительность, что и как она будет делать, овладевала ею. Но отступать было слишком поздно. Деньги вложены, здание арендовано как минимум на год, фирма зарегистрирована, а объявление о наборе сотрудников опубликовано во всех местных газетах. Если бы не Харрисоны, уговорившие-таки Настю открыть собственное дело, ей и не снился бы такой поворот событий. Анна с Питером слишком уж оптимистично предсказывали ей успех. "Главное, - повторяли они, - набрать квалифицированных людей, профессионалов, а организаторские способности Насти видны за десять миль." Единственное, что успокаивало Карельских, это возможность приезда ее подруги детства Лизы и Артура, школьного друга Андрея, имеющих медицинское образование, на которых она очень рассчитывала.   
    Однако помимо массажистов и тренеров в атлетический зал ей нужны были менеджер, разбирающийся в юридических тонкостях и отвечающий за экономическую безопасность фирмы, и секретарь-делопроизводитель со знанием компьютера, а также русского языка. И на сегодня было назначено первое собеседование.   
     Настя проводила Андрея на работу, торопливо выпила, обжигаясь, чашечку горячего кофе с бутербродом и отправилась на Карлтон Стрит. В старом  двухэтажном строении под номером 153, в котором она арендовала три больших помещения, расположенном в живописном районе Виннипега рядом с рекой, разместилось несколько компаний. Ремонтные работы были завершены на прошедшей неделе, и теперь Насте оставалось только прибить к дверям свою вывеску. Она бесшумно толкнула массивную дверь и вошла в парадное. Осмотревшись по сторонам, она довольная кивнула головой и отперла свою дверь на втором этаже. В просторном холле еще пахло свежей краской, а на новой мебели не было ни пылинки. Широкое окно скрывалось за салатовыми жалюзами, возле которого стоял стол с компьютером для будущего секретаря. Вправо и прямо вели по одной двери. На первой была прибита металлическая табличка с ее фамилией, другая предназначалась для менеджера. Затем она вернулась на лестничную площадку и прошла в два других зала, предназначенных для тренировок и массажа. Там еще все предстояло переоборудовать, но за эту работу она примется позже. А пока главным оставалось подобрать специалистов и сплотить их в команду-единомышленников. И тут возникали ее страхи, как из незнакомых людей она сумеет за короткое время создать дружный коллектив, способный сделать ее фирму конкурентноспособной в городе с полумиллионным населением, где уже успешно работал не один десяток подобных компаний.
    Она тяжело вздохнула, погруженная в свои раздумья, и вернулась к себе в кабинет. До прихода первого кандидата на должность менеджера оставалось всего несколько минут, столь необходимых для обретения уверенности в себе.
    Молодой худощавый мужчина со смешливыми глазами и спадающим на лоб чубом, который он то и дело откидывал назад тонкими длинными пальцами, представился как Мэйсон Дюваль и присел напротив Насти. Он деловито достал из кейса рекомендательные письма от двух прежних работодателей, характеризующие его как энергичного и исполнительного работника, а также диплом с отличием об окончании юридического факультета университета в Квебеке. На вопрос, что необходимо для привлекательности клиентов в "Си энд Эйч", Мэйсон без запинки перечислил пять важных условия: создание преимуществ перед остальными фирмами путем внесения перечень услуг, не имеющихся у конкурентов; умелой рекламы, доступности цен, обаятельности персонала, умеющего выполнять любые прихоти и капризы клиентов, и гибкого  графика для клиентов. Его решительность и уверенные ответы заставили Карельских отбросить последние сомнения в правильности выбора направления работы, а интуиция подсказывала, что лучшего менеджера ей не найти. С чем она его и поздравила, приглашая осваиваться в новом кабинете.
    Если в случае с менеджером новоиспеченной фирмы вопрос решился за считанные минуты, то вот уже третий день шел отбор на должность секретаря, и никто из десятка совсем еще юных и далеко немолодых женщин не подходил к Настиным требованиям. Одни не знали русского, другие плохо разбирались в делопроизводстве, у третьих за плечами была в лучшем случае школа или курсы, а Настя, сама не имеющая опыта в бизнесе, считала очень важным, чтобы ее сотрудники были людьми квалифицированными.
    Пока она размышляла над всем этим, в холле ожидали еще две претендентки. Карельских распахнула дверь и пригласила невысокую полноватую молодую  женщину с длинными черными волосами и загорелым лицом.
    - Настя?! Жаворонкова, ты ли это?! - удивленно воскликнула та.
    Ей было невдомек, кто в Канаде мог знать ее под девичьей фамилией, и, сощурив глаза, напряженно пыталась вспомнить, где она прежде могла ее встречать.
    - Неужели я так изменилась?! - не унималась брюнетка, переступая от нетерпенья с ноги на ногу на высоких каблуках-"шпильках". - Ну, Жаворонкова, как говаривал наш математик, напряги память...
    - Виктория? - неуверенно проговорила Карельских, - Вика Лакевич?!
    - Слава Богу, узнала,  - обрадовалась Виктория и бросилась на шею Насте.
     - Господи, как ты здесь оказалась? - пришла очередь Насти удивиться столь неожиданной встрече с одноклассницей. - Располагайся и рассказывай.
     - В Канаде я третий месяц, - начала Лакевич, усаживаясь в кресло. - Вот, ищу постоянную работу. Надоело перебиваться случайными заработками. Слушай, Настя, замолви за свою школьную подругу словечко своему шефу. Знаешь ведь, как они тут любят всякие там рекомендательные письма и прочую ерунду на новеньких.
     "Ну, допустим, подругами в школе мы никогда не были," - отметила про себя Карельских, вслух же стала объяснять, что вопрос о приеме на работу решает лично.
     - Тебе настолько доверяют? - изумилась Вика, округлив и без того круглые навыкат глаза.
     - Да нет у меня никакого шефа, - улыбнулась Настя. - Фирма принадлежит мне, и я набираю...
    - Шутишь? - перебила Лакевич и с еще б;льшим недоверием посмотрела на сидячую напротив бывшую одноклассницу, но, увидев в ответ лишь чуть усталое покачивание ее головы, приступила к расспросам. - Жаворонкова, скажи, как тебе все это удалось? У тебя муж миллионер или ты выиграла "джек-пот"? А в школе казалась обыкновенной серой мышкой и я не сказала бы, чтобы у тебя были такие способности.
    Карельских в двух словах рассказала, как друзья уговорили вложить заработанные ею деньги.
    - Так ты у нас богатая бизнесменша?! Ну, Настя, молодец! Слушай, мы тут с тобой  таких дел наворочаем!..
    - Каких? - спросила Карельских, удивляясь напористости собеседницы, которая почему-то уже решила, что будет работать в ее фирме.
    - Ты не куришь? А я закурю, - доставая из черной кожаной сумочки пачку сигарет "Мальборо", Вика пошарила глазами по комнате в поисках пепельницы.
    - Вообще-то у нас не курят, но для одноклассницы можно сделать исключение, - и Настя, достав из ящика стола пустую пластмассовую коробочку, поставила перед ней.
    - Ладно, по такому случаю можно попытаться бросить курить, - с наигранной ворчливостью, поджав пухлые губы, та положила обратно пачку в сумочку и мечтательно продолжила. - Ох, Настя, ты не представишь, как это зд;рово, что именно к тебе я попала.
    - Погоди, пожалуйста, - как можно мягче прервала ее Карельских, - но я же еще не поздравила тебя с получением работы.
    - Ничего, я переживу, - громко рассмеялась Вика, поудобнее устраиваясь в кресле.
    - Нет, ты не поняла, - возразила она. - Я еще ничего не решила.
    Смех прервался на самой высокой ноте, и в комнате наступило неловкое молчание. Настя уже сделала выводы для себя от общения с бывшей одноклассницей и теперь наступил момент объявить той о своем решении.
     - А ты сомневаешься? Ну, посуди сама, я же подхожу тебе идеально! Русский я знаю, английский я уже выучила здесь, с компьютером обращаться умею, образование экономическое. Я уж не говорю о том, что преданнее меня тебе никого не найти, - сыпала аргументами Вика, загибая пухлые пальцы с длинными накрашенными в модный шоколадный цвет ногтями. 
    Настя слушала молча, казалось, думая о чем-то своем. Она вспоминала, какой была Виктория Лакевич и сравнивала ее с теперешней. В школе Вика была бойкой, активной пионеркой и комсомолкой. Ее любили учителя за готовность выполнить любое поручение, хотя и училась она, спустя рукава. После выпускного бала они не встречались лет пять, за которые Виктория успела окончить торговый институт, выйти замуж и развестись. Их случайная встреча на трамвайной остановке окончательно развеяла у Насти миф о том, что за десять лет, проведенных вместе под одной школьной крышей, одноклассники становятся родными людьми. Практичность, граничащая с цинизмом, звучала в каждой Викиной фразе, она подтрунивала над наивными вопросами Насти о том, как собирается жить дальше, и заверила, что первый брак хоть и вышел, как блин, комом, унывать не собирается и ищет себе более подходящую пару... 
    - Какая у тебя виза? - наконец вслух спросила Карельских, когда Вика закончила перечисление собственных достоинств.
    - Американская, - тупо уставившись на нее, пробормотала та в ответ.
    - Как же ты оказалась в Канаде?
    - Видишь ли, это долгая история... - туманно начала бывшая одноклассница.
    - Выкладывай, и покороче, если хочешь работу, - сухо посоветовала Настя.
    - Мой бывший муж...
    - Так вы все-таки помирились? - в первый раз перебила она Лакевич.
    - Да нет, этот уже третий по счету. Так вот, на прошлый Новый год мы с ним приехали в Сиэтл к его родственникам. Потом он угодил в тюрьму за какие-то махинации, о которых я, честное слово, Настя, ничего не знаю. Спустя месяц через своего адвоката передал письмо с предложением о разводе. Родственники его, сама понимаешь, кормить меня не были обязаны, а возвращаться домой не хотелось. Виза закончилась, и я уехала, сначала в Ванкувер, а потом перебралась сюда. Хотела доехать до Монреаля, где, говорят, всегда можно работу найти, да подвернулась газета с твоим объявлением. Настенька, мне действительно очень нужна эта работа. Иначе мне не оформить вида на жительство.
    - Значит, в Канаде ты проживаешь нелегально, - резюмировала Карельских. - Почему же ты до сих пор этого не сделала?
    - Да потому что с работой оформляться гораздо проще, - раздраженно ответила Вика.
    - Понятно... Ты прости меня, Вика, но, к сожалению, я вынуждена тебе отказать, - медленно, с трудом выговаривая каждое слово, сообщила она о своем решении.
    - То есть как "отказать"?! - в отчаянии вскрикнула Лакевич.
    - Возможно, тебе и будет легче при оформлении вида на жительство, но зато у меня будут большие проблемы с властями. А я их не хочу.
    - Ну, ради меня, Настя, ради нашей школьной дружбы, - заламывая руки, умоляла та. - Какие могут быть неприятности? Да кто узнает-то? Пока проверят, я успею получить "постоянку".
    - Нет, не хочу начинать работать с нарушением канадских законов. Еще раз, извини и постарайся понять меня правильно.
    - Ну, Жаворонкова, этого я от тебя никак не ожидала. Впрочем, какой черствой ты была в школе, такой и осталась. Не зря у тебя и ухажеров-то не было, - вставая, Вика зло ухмыльнулась и покинула офис.       
    Оставшись наедине, Карельских дрожащими руками откупорила бутылку с минеральной водой и залпом выпила полбутылки прямо с горлышка. Разговор оставил самый неприятный осадок. Шагая из угла в угол, ее терзали угрызения совести, что впервые в своей жизни она отказала в помощи не просто человеку, а соотечественнице, которая к тому же оказалась ее бывшей одноклассницей. Мысленно она вновь и вновь возвращалась в их разговору, задаваясь одним и тем же вопросом, правильно ли она поступила или нет.
   Тем временем в холле терпеливо ожидала своей очереди на собеседование последняя претендентка. Настя пригласила ее с едва скрываемой досадой на лице. Гордана Чосич, невысокая стройная 26-летняя сербка-имигрантка, выпускница Белградского университета, вкратце поведала свою биографию, из которой Карельских узнала, что ее семья, всю жизнь прожившая с боснийском городке Тузла, вынуждена была бежать зимой 1994 года, спасаясь от геноцида, устроенного местными боснийцами-мусульманами. Сначала австрийскими властями им был предоставлен статус "беженцы войны", а вскоре они узнали о возможной иммиграции в Канаду, которую проводили для бежавших из Боснии граждан благотворительные организации. Но уехать за океан ее родители не решились, и после окончания войны, вернулись на родину предков, в Сербию, благословив на прощание дочь найти свое счастье в далеком Виннипеге... 
    - Где Вы так хорошо научились говорить по-русски? - спросила Настя кареглазую  девушку с тонкими чертами лица в скромном черном костюме.
    - Русский я учила в школе, и у меня всегда были хорошие оценки, - не без гордости ответила та, сидя с прямой спиной на краешке кресла напротив Насти.
    Ее скромность и искренность в ответах подкупила Настю с первых минут общения. Она была в конец изнеможенной от новой роли, обязывающей ее задавать вопросы, анализировать ответы и (о, самое ужасное!) давать отказ сидящим напротив желающим получить "не пыльную", но хорошо оплачиваемую работу. Разумеется, можно было, вежливо поблагодарив собеседников, пообещать, что о своем решении она уведомит их в письменной форме. Однако Карельских сама ненавидела состояние неопределенности, поэтому решила, что называется, не тянуть кота за хвост.
    - Я Вас нанимаю, мисс Чосич. Поздравляю и надеюсь, что мы хорошо сработаемся, - объявила она, вставая с места и протягивая ей руку.
    - О, спасибо Вам большое, миссис Карельских, - Гордана с благодарностью пожала ее.
    - И еще одна просьба, - добавила Настя. - Меня все называют Нэнси или Настей. Так что перейдем сразу на более доверительный уровень общения, окей, Гордана?
    - С удовольствием, Настасия, - застенчиво улыбнулась та в ответ.
    Так у Насти-Нэнси появилась еще одна вариация ее имени - сербское "Настасия".
    Рабочий день подходил к концу, когда дверь тихо отворилась, и вкрадчивый женский голос спросил:
   - Здесь записываются на массаж?
   От неожиданности Настя, занятая сборами, вздрогнула и резко развернулась в кресле:
   - Аня?!
   - Не помешала? - все также бесшумно прикрывая дверь, задала она следующий вопрос.
   - Ну что ты! Я так рада тебе, - ответила Настя, вставая. - Кофе или чай?
   В Канаде считалось хорошим тоном предложить гостью чашку кофе или чая, как бы хозяин не был занят, но у Насти с Анной сложились несколько другие отношения. Назвать их дружескими означало сказать слишком мало. Их тянуло к друг другу: Настю к Анне, как старшей и опытной во многих вопросах подруге, с первого дня знакомства дающая ей нужные советы. В свою очередь Анна пыталась искупить вину перед Богом и помогала Насте, чем могла.
    - У тебя усталый, если не сказать, расстроенный вид, - внимательно следя за движениями Насти, заметила Харрисон.
    - Неужели до сих пор заметно? - присаживаясь напротив нее, переспросила Настя.
    - Что случилось? - встревожилась та.
    - Ничего особенно, если не считать, что я не протянула руку помощи своей бывшей однокласснице, - и Настя поведала, как было дело.
   - Ты все сделала правильно, - твердо заверила Анна, когда рассказ был окончен.    
   - Не знаю. Наверно, можно было найти какой-нибудь выход, если бы я хорошенько подумала. Может, ей даже негде сегодня переночевать, а я ее фактически выставила за дверь.
   - Этой особе прежде всего надо было подумать о легальных документах, а не колесить по всей стране в поисках легкого заработка.
   Настя медленно подняла голову и пытливо заглянула в бездонные серые глаза подруги. Такой жесткости она прежде никогда от нее не слышала:
   - Но ведь и ты мне помогала и помогаешь нам до сих пор.
   - Ты - это совсем друго... - на полуслове осеклась Анна и кашлянула, испугавшись собственных мыслей вслух, и, чтобы как-то объясниться, добавила: - Что ты себя сравниваешь?! У тебя и виза, и документы всегда были в порядке.
   - Скажи, - допытывалась Настя, - а если бы у меня не было визы, ты бы не помогла?
   Вопрос настолько застал врасплох Анну, то она даже задергалась в кресле:
   - Ну, зачем говорить о том, чего нет? И потом, не забывай, как мы познакомились. Ты ведь ничье рабочее место не занимаешь. У тебя талант, понимаешь ты это или нет?! Она же собиралась отнять место у жителя нашей страны, а за такое по канадским законам никого по головке не погладят. Так что не терзай себя, ты поступила совершенно правильно.
    После ухода Анны Настя еще на некоторое время задержалась в офисе, вспоминая слова подруги, и хотя на душе уже не было того неприятного осадка, как до ее прихода, уверенность в правильности собственного решения обреталась медленно.            



5.
    Белоснежный красавец-гигант теплоход "Королева Виктория" отчалил из Галифакса точно по расписанию. Настя стояла на верхней палубе, пока гавань в вечерней дымке не скрылась из виду, и отправилась в каюту распаковывать вещи. Первым делом она достала переносной компьютер, подарок Харрисонов Карельских на новоселье. Во время круиза она планировала закончить очередной детектив и для этого, по совету Андрея, взяла ноутбук с собой. "Что ж, плавание будет долгим, думаю, успею дописать," - ласково сдувая с него пылинки, предвкушала она совмещение приятного с полезным...
    Наутро после завтрака она вернулась в свою каюту, переоделась в терракотовый купальный костюм, поверх которого надела такого же цвета платье-халат, и, не спеша, с ноутбуком в одной руке и папкой с черновиками рукописи в другой направилась к бассейну, расположенному на верней палубе. Мысленно она уже перенеслась в события будущей книги и не сразу услышала из-за угла торопливые шаги идущего навстречу ей с опущенной вниз головой мужчину атлетического телосложения. Поворачивая за угол, она столкнулась с ним и от неожиданности выронила папку, откуда по ковровой дорожке рассыпались исписанные листы бумаги.
   - Простите, - извинился мужчина по-русски, затем с акцентом по-английски и бросился подбирать рукопись.
   Настя молча опустилась на корточки и подняла несколько листов. При этом она неотрывно следила за незнакомцем. Тот виновато посмотрел на нее, передавая собранные страницы, еще раз извинился, и, откланявшись, направился дальше по коридору.
    Сказать, что Насте расхотелось идти загорать на палубе или работать над книгой, означает ничего не сказать о ее состоянии. Ей с трудом удалось подняться с корточек, но дальше ноги не слушались ее. Она завороженными глазами провожала незнакомца, не в силах двинуться с места, пока тот не скрылся за дверью одной из кают. Наконец ей удалось выйти из оцепенения, и она медленно побрела обратно к себе. Заперев каюту изнутри дрожащей рукой, она покрывшей холодной испариной лбом прислонилась к двери.
   "Не может быть! Не может быть..." - прошептала она несколько раз. Потом с ногами забралась на застеленную койку и, обхватив острые колени руками, пыталась отогнать воспоминания, но у нее ничего не получалось...               


    Впервые Борис Матвеевич взял Настю на хоккейный матч, когда Катерина Васильевна по путевке отдыхала в санатории в Юрмале, и он один целых три недели воспитывал шестилетнюю дочь. Настя отчетливо запомнила тот воскресный день конца августа. Отец пешком повел ее за руку во Дворец спорта, по дороге объясняя, что начинается новый хоккейный сезон и что приехала играть его любимая московская команда "Спартак". Борис Матвеевич так увлеченно рассказывал о своих хоккейных кумирах, ставших живыми легендами советского спорта, что детское воображение маленькой дочери представило их в виде заморских рыцарей, и она сама с нетерпеньем стала ожидать их появления на ледовой площадке, вертя рыжей головкой с огромным голубым бантом на макушке во все стороны.
   Когда диктор громко объявлял фамилии хоккеистов, выходивших на ледовую арену, сидящие от Насти слева и справа, спереди и сзади болельщики громко кричали и аплодировали изо всех сил. Однако с момента начала матча интерес к происходящему на площадке у девочки полностью пропал. Она не понимала, почему все эти взрослые дяди и тети так странно себя ведут. Они то вдруг радостно размахивают руками и топают ногами с криками "Гол!", то начинают пронзительно свистеть и выкрикивать всякие ругательства в адрес игроков и судьей. Единственное, что уяснила в тот день наблюдательная и догадливая Настенька, то, что дяденьки в смешных костюмах с цифрами на спине, бегающие на коньках с какими-то палками в руках, как позже объяснил отец, называемые клюшками, должны почаще попадать крошечной шайбой в ворота, охраняемые "рыцарем" в шлеме.
   Уже вечером, укладываясь спать, она по-своему представила события ледового сражения. Вообразив вместо хоккеистов с клюшками рыцарей с копьями, она придумала свое продолжение. Благородный рыцарь преодолевает препятствия одно за другим, построенные коварными злодеями, главарь которых спрятал за воротами прекрасную принцессу, молящую об освобождении. Победив на своем пути всех врагов, перед рыцарем открывается путь к воротам, за которыми томится принцесса. Но тут появляется их главарь, такой страшный, что прячет свое лицо под железной маской, и такой уродливый, что его фигуру не скрывают даже доспехи. Однако и он не может остановить рыцаря в желании освободить юную красавицу. Их  бой не на жизнь, а на смерть, продолжается долго, до самой темноты, благодаря которой главный злодей не видит брошенный рыцарем в ворота волшебный букет цветов. Зрители радостно кричат, фанфары трубят в знак победы, из ворот появляется прекрасная принцесса, которую рыцарь сажает на своего белого коня, а побежденный главарь злодеев уползает восвояси...
   А с наступлением зимы Настя стала пропадать с соседскими мальчишками на дворовом катке, скромно стоя у бортика и внимательно наблюдала за их игрой, пока однажды почти не случилось чудо. Играющий вратарем мальчик заболел, и Настю попросили постоять с клюшкой, пока найдут замену. Поверх вязаной шапочки на ее голову нахлобучили здоровую, сползающую на глаза каску, на лицо приделали самодельную маску-решетку, а в руки всучили грубо обструганную палку в форме клюшки. Неизвестно, чем бы закончилась мальчишеская авантюра с Настей, если бы не возвращающая с работы Катерина Васильевна. Увидев в таком виде собственную дочь, она строго наказала ей немедля идти домой. И никакие мольбы дочери не помогли ей остаться на катке.               
    В тот вечер Настя впервые услышала, как в своей спальне ссорятся родители. Катерина Васильевна считала, что во всем виноват муж со своим хоккейным фанатизмом, а Борис Матвеевич возражал, убеждая жену, что ничего плохого не будет, если дочь научится твердо стоять не только в жизни, но и на коньках. Настя с детской непосредственностью сделала вывод, что в их споре прав отец, и в следующие выходные сама напросилась, чтобы он взял ее на стадион.
   С той поры Настя стала неизменной спутницей отца на хоккейные матчи. Поначалу Борис Матвеевич объяснял правила игры, рассказывал о выдающихся хоккеистах и тренерах, позднее, возвращаясь домой после очередной игры, комментировал отдельные голевые ситуации, указывал на ошибки игроков. Настя всегда внимательно слушала отца, не подвергая сомнениям его мнение. Так продолжалось несколько хоккейных сезонов, пока дочь не подросла, и незаметно для Бориса Матвеевича не стала превращаться в стройную привлекательную девушку с длинной рыжей косой, а малоизвестный рижский клуб приобрел имя "гроза лидеров". Тогда же впервые у Насти возник с отцом конфликт, необъективно отозвавшимся об одном из рижских игроков. Борис Матвеевич осекся на полуслове и уставился на дочь, как на картину абстракционистов, которые не понимал и не признавал эти "каракули" за искусство:
   - Ты, что же, считаешь, что я неправ?
   - Нет, - уверенно ответила она. - Рижане играли лучше, а судья не дал заслуженный буллит.
   - Может, ты вообще за них теперь болеешь? - удивленно спросил Борис Матвеевич, до этого дня не замечавший за дочерью симпатий к рижской команде.
   - Может быть, - уклончиво ответила Настя, вспоминая лицо впервые появившегося в том матче на площадке молодого нападающего.
   - Но почему? - обескуражено допытывался отец. - Я, полагал, что мы с тобой всегда будем болеть за одну и ту же команду.
   Настя промолчала, чувствуя некую вину перед отцом. Нет, она не считала это  предательством. Это было совсем иное чувство, и называется оно первой любовью...   


    Настя просидела без движения, пока не затекли ноги. "Не может быть," - стучало в ее разболевшейся голове. Здравый смысл подсказывал, что вероятность встречи с известным хоккеистом, следы которого она потеряла более десяти лет назад, одна на миллион и что она ошибочно признала его в незнакомце.
    Приближалось время обеда, о чем известили по радио. Аппетит у Насти пропал, поэтому она не собиралась покидать каюту, ярко освещенную солнцем через иллюминатор.
    "Быть такого не может, - размышляла она. - Да нет, бред! Откуда ему  взяться на этом корабле?" "Но ведь ты же здесь," - возразил ее внутренний голос. "Ну, хорошо, предположим невероятное, - продолжала она свои размышления, - и это действительно он. Какое теперь все имеет значение?" "Тогда чего же ты так испугалась, а? - допытывалось ее второе "я". - Почему бы тебе ни увидеть этого человека еще раз и не выяснить, кто он на самом деле?" "Зачем? Что я ему скажу?" - здравый смысл не покидал ее даже в состоянии сильного возбуждения. "Тогда сиди здесь и никуда вообще не выходи!" - окончательно разозлилась она сама на себя.
    Солнце уже касалось лазурной глади океана, прежде чем Настя покинула свою каюту. Ее лицо, когда она шла по безлюдной нижней палубе, обдало прохладным соленым ветром. Со всех сторон доносились звуки музыки. Таким способом многочисленные бары и рестораны "Королевы Виктория" заманивали к себе пассажиров с тугими кошельками.
   Настя заглянула в один из них. В небольшом салоне бара было шумно и сильно накурено. Она окинула взглядом всех присутствующих мужчин и, не найдя того, кого искала, покинула бар. То же самое она проделала во всех остальных залах увеселительных заведений и, потеряв всякую надежду на удачу, направилась в казино, где находилось не более двух десятков игроков. В глубине зала у высокой стойки бара сидела пожилая пара, для которой вечер, по-видимому, выдался удачным, поскольку они что-то радостно обсуждали. А рядом знакомая мужская фигура не спеша допивала свой кофе. Насте не составило труда узнать его со спины в светло-сером костюме, хотя утром на нем были джинсы и тенниска.
    Она неторопливо подошла к стойке и села на высокий табурет слева от мужчины.
    - Кофе без сахара, пожалуйста, - заказала она бармену.
    - Добрый вечер, - по-английски поздоровался с ней мужчина, обернувшись  к ней.
    - Добрый вечер, - ответила Настя на русском, сосредоточенно следя за придвигаемой к себе чашкой с кофе, чтобы дрожащими от сильного волнения пальцами нечаянно не выплеснуть его на бежевую юбку из легкой ткани.
    - Вы - русская?! - удивленно вскинув тонкими выгоревшими бровями, спросил он и  задумчиво прибавил: - Так вот почему Вы так странно посмотрели на меня сегодня утром.
   Настя молча сделала маленький глоток обжигающего губы кофе, придавшего ей немного уверенности в движениях. 
   - Еще раз прошу простить меня, медведя, - извинился мужчина в третий раз за день.
   - Ничего страшного. Бывает, - тише обычного заговорила Настя.
   - Вы знаете, - продолжил он, - кажется, мы с Вами единственные русские на этом корабле.
   - Вполне возможно...
   - Вы любите играть? - кивнув в сторону рулетки, спросил он.
   Вопрос застал Настю врасплох - не могла же она сказать об истинных причинах, приведших ее в казино:
   - Нет. Но иногда нравится смотреть, как играют другие.
   - Позвольте спросить, куда Вы плывете?
   - В Ригу.
   - Вы там живете? - еще раз приподнял он брови, и две глубокие морщины обозначились на его высоком загорелом лбу.
   - Я там родилась, - объяснила Настя. - Теперь живу в Канаде. А куда держите путь Вы?
   - Я еду в Турку.
   - В Финляндию? - уточнила она.
   - Да. Я там работаю. Тренирую местную хоккейную команду. Кстати, меня зовут...
   - Вам не за чем представляться, - перебила она с улыбкой, в которой была не то грусть, не то усталость.
   - ?
   - Ну, кто же в Риге не знает Леонида Благовещенского, - после паузы добавила она.
   - Я польщен, - собеседница все больше заставляла удивляться Леонида. – Никогда бы не подумал, чтобы такая молодая девушка помнила меня...
    - Я видела Вас еще в первом матче, - призналась Настя, чтобы ему было легче подсчитать ее возраст.
   - Не может быть! Не могу удержаться от бестактного вопроса, сколько же Вам тогда было?!
   - Я знаю, что выгляжу моложе, - допивая остывший кофе, сказала она. - Но я  уже заканчивала школу, когда Вас взяли в сборную.
    - Послушайте, гм...
    - Настасья Карельских. Можно просто Настя, - протянула она руку, которую, пожимая, он не мог не заметить ее обручального кольца.
    - Очень рад. Настя. Может, по такому случаю выпьем бокал шампанского? - неожиданно предложил Леонид и поискал глазами бармена.
    Бармен поставил два бокала на высокой ножке и наполнил их шипучим напитком.
    - За знакомство, - провозглашая тост, его серые глубоко посаженные глаза внимательно изучали Настино лицо.
    - И за счастливое плавание, - добавила Настя, и ее слова утонули в звоне бокалов.
    От выпитого шампанского у Насти вмиг закружилась голова. "Господи, вот так просто я сижу напротив него, и мы вместе пьем шампанское, - задумалась она. - Двадцать лет назад я бы все отдала за эти минуты."
    - А чем занимаетесь Вы? - вывел ее из раздумий вопрос Леонида.   
    - По профессии я - учительница, но в Канаде ни дня не работала школе.
    - Да, судьба иммигрантов... - с пониманием кивнул он.
    - Нет-нет, - быстро возразила она, - я вполне довольна своим нынешним положением. Занимаюсь не менее интересным делом - пишу детективы.
    - Скажите, рассыпанные по моей вине страницы, случайно, не из него? - в который раз за время общения удивился он.
    - Это были всего лишь наброски.
    Они беседовали долго и непринужденно. Как собеседник, Леонид был интересен и ненавязчив, мало расспрашивал и больше рассказывал о себе. К закрытию казино, когда уже было далеко за полночь, она многое узнала из периода его жизни после переезда в Москву, где он и закончил карьеру спортсмена. Леонид рассказал, как его товарищи по команде, особенно те, кто был помоложе, по одиночке и целыми "пятерками" подписывали выгодные контракты с заокеанскими клубами и уезжали туда с семьями. Кстати, у своего давнего друга, ныне тренирующего команду в Галифаксе, он и гостил. Леониду, с его именем и опытом игрока предложений от известных зарубежных клубов было хоть отбавляй, но он предпочел уйти, как говорят сами спортсмены, на пике славы. Не все разделили его решения, включая супругу, некогда пожертвовавшей собственными спортивными успехами ради мужа и сына. О бывшей жене Леонид не высказал ни обиды, ни раздражения, о сыне же, с которым регулярно встречается, отзывался с отцовской теплотой и гордился его первыми успехами в большом футболе.
    Неизвестно, сколько бы они еще просидели за стойкой бара, если бы не вежливое напоминание бармена, что они закрываются.
    - Ну, я и заговорил Вас, - извиняюще улыбнулся Леонид Насте, расплачиваясь за шампанское.
    - Мне было интересно, - честно призналась она.
    Проводив Настю до ее каюты и пожелав доброй ночи, он вместо того, чтобы отправиться к себе, поднялся на верхнюю палубу и полной грудью вдохнул морской прохлады. Щедро усыпанное звездами ночное небо отражалось в темном безбрежном океане под аккомпанемент легких ударов волн о корму "Королевы Виктория". Леонид медленно подошел к краю палубы и взялся руками за поручни. Он впервые за много лет снова ощутил себя абсолютно счастливым человеком, каким был много лет тому назад, когда вместе с командой одерживал победу, до конца выкладываясь на льду, а после, покидая площадку, не в силах даже взмахом клюшки поблагодарить своих болельщиков. Был ли он по-настоящему счастлив вне хоккея? Этот вопрос еще утром поставил бы его в тупик, но сейчас он с полной уверенностью мог на него ответить, что не был, поскольку никогда прежде не встречал женщины, подобной Насти. Нет, она покорила его не своими хоккейными познаниями (фанатов и преданных болельщиков среди женского пола хватало в его жизни) и даже не умением слушать. Настя излучала какое-то особое тепло и действовала на него магически. Хотелось постоянно находиться рядом с ней, рассказывать о себе, держать в своих горячих ладонях ее нежные длинные пальцы. При этом Леонида не покидало странное чувство, будто сегодня после долгой разлуки встретились старые друзья.



6.
    Настя проснулась от теплых солнечных лучей, ласкающих ее щеку. Она сладко потянулась и, дотянувшись до лежащих на столике возле койки наручных часов, тупо уставилась на циферблат, пока не сообразила, что почти проспала время завтрака. Потом мечтательно улыбнулась, предвкушая новое свидание с Леонидом.
   Порывшись в своих вещах, она с трудом нашла то, что искала. Белая блузка из льняной ткани поверх вчерашней бежевой юбки внесла элемент фольклорного стиля в ее наряд. Затем Настя слегка подвела глаза, нанесла на мягкие губы розовую помаду и, еще раз придирчиво окинув себя в зеркале над умывальником, покинула каюту.
   В зале ресторана было многолюдно. Карельских, бесшумно ступая по мягкому ковру, прошла к своему месту сквозь вопросительные взгляды посетителей и обслуживающего персонала. Сев на свое место, она пожелала приятного аппетита своим соседям по столику, пожилой японской паре, совершающим, как сами рассказали в первый вечер за ужином, кругосветное путешествие, и смуглолицему не очень общительному парню, похожего своей внешностью на мавританца. Она знала, что где-то рядом сидит Леонид, но намеренно не искала его глазами.
   - Ваше меню, мэм, - сказал подошедший к ней официант. - Но, боюсь,  некоторые блюда уже остыли.
   - Ничего страшного, - улыбнулась Настя в ответ и углубилась в изучение меню.
   - Мэм, - послышался за спиной мужской голос с хрипотцой, - Вы опоздали к завтраку.
   Она резко обернулась - перед ней стоял капитан, заложив за спину руки.
   - Простите, больше это не повторится, - пообещала Настя.
   - А вчера Вы вовсе пропустили обед и ужин, - продолжал он.
   - Мне не здоровилось, - объяснила она.
   - Вы обращались к корабельному доктору? - вопрос прозвучал с недоверием.
   - Нет, я... я выпила таблетку аспирина, и мне стало лучше. 
   - Должен Вас поставить в известность, что я, как капитан, отвечаю за жизнь и здоровье наших пассажиров во время их нахождения на "Королеве Виктория" и в случае их болезни доктор незамедлительно ставит меня в известность.
   Настя чувствовала, что ее отчитывают, как провинившуюся ученицу, и ей очень захотелось самой ответить колкостью на сделанное им в присутствии остальных замечание, но вслух она сдержанно произнесла:
   - Я учту это на будущее, сэр. 
   Карельских проводила капитана колючим взглядом, мысленно окрестив его придирой, и принялась за свой завтрак.
   Ресторан Настя покинула одна из последних, неторопливо допив свой кофе и внимательно следя за входом. Но, увы, того, кого она рассчитывала увидеть, среди посетителей не было. Не нашла она Леонида и на верхней палубе, куда, пока еще не слишком припекло летнее солнце, отправилось позагорать большинство пассажиров. Настя села в плетеный шезлонг и прикрыла глаза. "Интересно, куда он подевался?" - мысленно задалась она вопросом. - "Мне показалось, что после вчерашнего разговора он сам будет искать меня..."
    - Доброе утро, Настя, - прервал ее размышления мужской голос.
    От неожиданности Карельских вздрогнула и открыла глаза:
    - Доброе, - с трудом сдерживая радость, ответила она.
    - Я не сразу решился подойти к Вам, думал, Вы будете работать.
    - Сегодня устроила себе выходной, - окончательно взяв себя в руки, улыбнулась Настя.
    - Вы позволите? - спросил он, заметив, что освободился соседний шезлонг.
    - Конечно.    
    Пока Леонид устраивался поудобнее, у Насти появилась возможность рассмотреть его. Он был по-прежнему мускулист, нисколько не располнев за годы тренерской работы, не изменил и своей прическе - густые темно-русые волосы без единой седины коротко острижены и зачесаны назад. Лишь на шее висела золотая цепочка с крестиком, которую она не замечала ни на одной из журнальных фотографий, имевшихся с дюжины в ее коллекции.
   Настя полагала, что он, как вчера, опять начнет рассказывать о себе, поэтому молчала в ожидании. Но Леонид говорил то о погоде, с которой им повезло, то о восхитительном морском воздухе. Потом они немного поплавали в бассейне, а когда солнце приблизилось к зениту, покинули палубу. После обеда Настя ушла к себе в каюту позвонить по сотовому телефону домой. Она пообещала родным делать звонки ежедневно, чтобы за нее не волновались, особенно Катерина Васильевна. А сегодня она  могла позвонить в последний раз, поскольку корабль выходил из зоны телефонной связи, и следующий звонок уже будет возможен у берегов Старого Света. Услышав веселый голос дочери, Катерина Васильевна сама приободрилась, хотя в доме для всех прибавилось много хлопот, о которых они с Андреем решили пока ничего Насте не сообщать, чтобы не омрачать ее путешествие...


   После звонка дочери накануне раздался еще один звонок. Катерина Васильевна торопливо сняла трубку, полагая, что это Настя что-то забыла сказать и звонит вновь. Однако мужской голос представился, как офицер полиции и спросил, не является ли семья МакРэй соседями Карельских, Получив утвердительный ответ, офицер попросил ее не покидать дом в ближайшие полчаса. Что бы все это могло означать, Катерине Васильевне было невдомек. Беспокоить Андрея на работе было не в ее правилах, но на этот раз у нее не было другого выхода. Она уже потянулась к телефону, но тут раздался звонок в дверь.
   На пороге стояли два полицейских и одна молодая женщина лет тридцати, держащая за руку напуганного чем-то Вилли.
   - Простите, мэм, - начал старший по возрасту и, надо полагать, по чину. - Вы - миссис Карельских?
   - Нет, - ответила Катерина Васильевна. - Карельских моя дочь, но ее нет.
   - А где мистер Карельских? - снова спросил полицейский.
   - В офисе, - Катерина Васильевна в последнее время понемногу научилась хитро использовать в своей речи схожие с русским языком английские слова. В данном случае она имела ввиду, что зять на работе.
   - Простите, а Вы кто?
   - Мама миссис Карельских. А в чем дело? - переводя глаза с полицейских на Вилли, ей, наконец, удалось самой задать вопрос.
   - Видите ли, мэм, у нас к Вам просьба. Не могли Вы на время оставить у себя сына ваших соседей, - объяснила молчавшая до сих пор женщина.
   - Хорошо. А где его мама и папа? - вместо вопроса "разве они сегодня не вернутся?", спросила Катерина Васильевна.
   Все трое непрошенных гостей разом помрачнели, переступая с ноги на ногу. Она поняла, что произошло нечто ужасное и это может касаться родителей Вилли. Нежно дотронувшись до плеча ребенка, она подтолкнула его в дом:
   - Заходи, Вилли.
   Мальчик, сутулясь, медленно побрел в глубь комнаты.   
   - Они погибли сегодня утром, мэм, - глядя ему вслед, сказал старший полицейский.
   - Они мертвы? - от волнения вопрос прозвучал на немецком, на котором до сих пор хорошо говорила Катерина Васильевна.
   - Увы, - тоже по-немецки ответила женщина. - Я - воспитательница Вилли. Моя фамилия Хоффман. Два часа назад нам позвонили из полиции и сообщили, что родители Вилли попали в аварию. Миссис МакРэй скончалась на месте, а мистер МакРэй по дороге в больницу.
   - О, боже, какое несчастье... Бедный мальчик... - сокрушалась Катерина Васильевна, приложив дрожащие ладони к побледневшим щекам. - Что же с ним теперь будет?
   Последний ее вопрос воспитательница перевела полицейским.
   - Скажите ей, мисс Хоффман, что мы разыскиваем родственников супругов МакРэй, чтобы известить их. И спросите, не могла бы семья Карельских до их приезда приютить у себя мальчика.
   - Да-да, конечно. Пусть поживет у нас, - охотно согласилась Катерина Васильевна, когда воспитательница объяснила цель их визита.
   - Вы очень добры. Э-э, простите, не знаем Вашего имени, - сказала мисс Хоффман.
   - Катерина Васильевна, - представилась она и, покосившись в сторону комнаты, тише спросила. - Скажите, а мальчик знает?
   - Да.
   - Несчастный ребенок... Такой удар в таком возрасте... - снова закачала она головой.
   - Мы придерживаемся мнения, что детей нельзя обманывать, - ответила воспитательница. - Лучше сразу узнать правду. Детская психика способна переносить удары и, при создании условий, быстрее, чем у взрослых, восстанавливаться. 
   - Возможно, Вы правы, - не стала она спорить.
   - Еще раз большое Вам спасибо, мэм, - поблагодарили полицейские по очереди и, взяв под козырек, направились к стоящей у ворот машине.
   Закрыв за ними дверь, Катерина Васильевна направилась в комнату к Вилли. Ей очень хотелось сказать что-то доброе, хоть как-то утешить осиротевшего мальчика, во что ей самой вот так сразу было трудно поверить, но, увы, незнание английского не давало ей такой возможности. А Вилли тем временем присел на край дивана в гостиной, где он прежде не редко сидел с Настей и болтал о всякой детской всячине, и печально смотрел в пол. Она тихо присела рядом и ласково погладила его по рыжей макушке. Мальчик поднял на нее большие полные слез синие глаза и, шмыгнув носом, спросил:
   - Когда придет Нэнси?
   Катерина Васильевна жестом руки показала, что ее дочь уехала далеко-далеко и что в данный момент она плывет на большом корабле.
   - А когда она вернется?
   - Не знаю, Вилли, - честно ответила она и, чтобы как-то развлечь ребенка, предложила посмотреть телевизор.
   - Я не хочу, - апатично ответил он, лишь взглянув на экран с попавшими в очередную переделку героями любимого мультфильма про Дональда Дака.
    - Может, съешь что-нибудь? У нас есть мороженое.
    Вилли молча покачал головой.
    Больше с вопросами к нему Катерина Васильевна не приставала и направилась на кухню готовить ужин для Андрея, который с минуты на минуту должен был вернуться домой. Она очень рассчитывала на помощь зятя, что тот сумеет убедить Вилли довериться ей и не стесняться в отсутствии Насти и Андрея.      
    Зять приехал злой и раздражительный, чего и не пытался скрывать. У него сорвалось интересное интервью с архитектором нового торгового центра - задание руководства телекомпании - из-за того, что, уже находясь в дороге, ему вдруг позвонили и попросили срочно выехать на пригородное шоссе, где произошла автомобильная авария, унесшая две человеческие жизни. Андрей свернул на шоссе, но из-за образовавшейся дорожной "пробки" попал на место трагедии слишком поздно. Репортаж снять не удалось, а интервью пришлось перенести на другой день - архитектор уехал по делам. Обо всем этом он поделился с тещей во время ужина.    
    Катерина Васильевна выслушала зятя молча, не решаясь сразу рассказать о Вилли, и думала про себя: "Ну и день выдался для всех..."   
    - Настя еще не звонила? - спросил Андрей, закончив свою историю.
    - Звонила час назад. Хоть у нее все нормально...
    - А что еще случилось? - насторожился он.
    - У Вилли погибли родители. По-видимому, ты опоздал снять их аварию.
    - Мда, - только и произнес зять. - Я-то думал, что они куда-то ушли и попросили присмотреть за ним, как обычно делали.
    Катерина Васильевна подробно передала разговор с воспитательницей Вилли и полицейскими, в конце задала вопрос:
    - Ты не знаешь, кто у них есть?
    - Честно признаться, с ними больше общалась Настя. Кажется, она упоминала, что у Линды никого нет. Ее родители умерли: мать, когда Линда училась в колледже, а отца она вообще не помнит... - вспоминал Андрей и, кашлянув в кулак, поправился, - не помнила... Про Роджера мне ничего неизвестно. Надо бы расспросить Настю, когда будет звонить.
    - Андрей, может не стоит ей, пока она плывет, ничего говорить, а? - вкрадчиво спросила Катерина Васильевна.
    - Да, Вы правы. Настя очень расстроится. Расскажем, когда вернется, - устало вставая из-за стола, согласился он...


    Вечером после ужина Леонид пригласил Настю прогуляться по нижней палубе.
    - Вы давно живете в Канаде? - спросил он.
    Настя почувствовала, что настал момент самой рассказать о себе. Начала она с раннего детства, как отец брал ее с собой на хоккейные матчи, и как она в тайне от мамы бегала с дворовыми мальчишками на каток, гордясь, что ей доверяют стоять в воротах. Настя так увлеклась своим рассказом, опираясь руками о перила и всматриваясь в морскую даль, что не заметила, с какой нежностью изучает ее профиль Леонид. Опрометчиво поделилась она и своими планами на будущее, о том, что ей не суждено иметь своих детей и что они с Андреем собираются усыновить ребенка из России.
   Они прогулировались до самой темноты, незаметно перейдя в разговоре на "ты". От его предложения зайти в один из баров Настя скромно отказалась и, сославшись на легкое недомогание, направилась в свою каюту. Однако она знала, что ни самоуспокоение, ни таблетки ей не помогут. Опять, как и накануне, она вновь и вновь ворошила в памяти дни ранней юности.   



7.
     Леонид тоже не спал всю ночью. Он чувствовал себя абсолютно счастливым человеком, будучи влюбленным в женщину, которая находится на расстоянии нескольких кают от него. Он также понял за эту ночь, что не сможет да и не считает нужным больше скрывать от Насти свои чувства и сегодня же признается ей в любви. Благовещенский ни сколько не сомневался, что это не просто увлечение или влюбленность, а настоящее глубокое чувство. Такое осознание пришло к нему, когда он на миг представил свою дальнейшую судьбу без рыжеволосой пассажирки, и впервые в жизни ему стало не по себе.
    Погода к утру окончательно испортилась, однако это не ни в кой мере не повлияло на настроение Леонида. Он чувствовал себя как никогда бодрым, несмотря на бессонную ночь. Приняв контрастный душ, он надел джинсы и тенниску и довольный оглядел себя в зеркале. "Сегодня мой день? - спросил он свое отражение. – Если так, значит, все должно решиться хорошо."
    В зале ресторана Благовещенский без труда нашел глазами ту единственную, о которой не переставал думать третий день. Позавтракав на скорую руку, он выбрал место у двери с таким расчетом, чтобы не разминуться с Настей.
    - Доброе утро, Настя! - от волнения Леониду показалось, что его голос предательски выдает его состояние.
    В ответ она лишь скромно улыбнулась и привычным жестом приглаживала развевающиеся под порывами ветра волосы.
    - Может, прогуляемся? - предложил Леонид.
    - Хорошо, - покорно согласилась Настя.
    Они не спеша поднялись на нижнюю палубу и отправились к корме, где ветер был не таким сильным.
     - Настя, - робко начал Леонид, - тому, что я скажу сейчас, пожалуйста, отнесись  серьезно.
     Карельских с тревогой посмотрела на своего собеседника.
     - Возможно, трудно представить, - продолжал он все также нерешительно, - что на третий день знакомства можно услышать признание в любви, но...
     Она молча и напряженно слушала Леонида, чувствуя, как палуба уходит из-под ног.
     - Я люблю тебя, Настя! - не сказал, а выкрикнул Благовещенский, словно боялся, что в шуме ударяющихся о борт корабля волн она не услышит его признания. - Я влюбился в тебя в первый же вечер. Но сегодня понял, что это не просто влюбленность или увлечение. Я не какой-то ловелас или сердцеед. Со мной, поверь, никогда такого прежде не случалось.
     - Поздно... -  еле слышно прошептала Настя, - слишком поздно...
     - Что "поздно"? - не понял он ее слов.
     - Все поздно, Леня, - повторила она с горькой ухмылкой.
     - Поздно?! - переспросил он и перешел в наступление. - Нет, ничего не поздно. Не бойся изменить свою жизнь. Главное, что я люблю тебя и сделаю все, чтобы заслужить твою любовь.
     У Насти бешено колотилось сердце, а колени тряслись мелкой дрожью, хотя внешне этого не было видно, возможно, благодаря просторным брюкам, надетым на ней. Двадцать лет назад она все бы отдала за подобное признание и считала бы себя самой счастливой женщиной на свете. Но сейчас все обстояло по-другому и, чтобы это объяснить, она решила во всем признаться:
     - Слишком поздно, потому... потому что я уже не та влюбленная в тебя девчонка, которая не пропускала ни одного матча с твоим участием.
    Леонид слушал как завороженный. Внезапно он вспомнил вчерашний странный сон:  девчушка с рыжей косой сидит на трибуне и загадочно улыбается ему. А потом он весь день ловил себя на мысли, что лицо девочки знакомо ему.
     - Так это была ты?! - все еще не веря в такие совпадения, радостно воскликнул Леонид и рассказал о своем сне. - Вчера ночью мне приснилось лицо одной рыжеволосой девчушки с огромным белым бантом на макушке, которая часто сидела на трибуне позади нашей скамейки запасных. Было что-то магическое в ней, и я тайком посматривал на нее... Правда, вскоре она исчезла.
     - Я перестала ходить, потому что умер папа, - еле слышно прошептала Настя, отведя глаза, наполненные слезами.
     - Я чувствовал, что хорошо знаю тебя. Теперь ты веришь, что это судьба? Мы не можем больше расставаться...
     Карельских молча вытерла ладонью покатившиеся по щекам слезы. Леонид нежно обнял ее за плечи и повернул к себе:
     - Настя, мы больше не можем расставаться. Главное, что я люблю тебя, а ты любишь меня.
     - Любила, - поправила его Карельских. - Я уже не та девчушка с белым бантом. Пойми меня, пожалуйста, правильно. Мы не в силах ничего изменить. Я встретила Андрея, и сейчас дороже его у меня никого нет...
     "Внимание! Говорит капитан Монтгомери. Всем пассажирам "Королевы Виктория" необходимо незамедлительно собраться в большом зале ресторана. Повторяю: всем пассажирам "Королевы Виктория" необходимо незамедлительно собраться в большом зале ресторана…"
     Радиосообщение прервало объяснение между Настей и Леонидом, чему она очень обрадовалась, но тут же озадаченно спросила:
     - Как ты думаешь, что могло случиться?
     - Не знаю, - пожал он плечами, - но полагаю, ничего особенного.
     Насте меньше всего хотелось встречаться с капитаном, особенно после того, как он прилюдно отчитал ее за столом накануне, но не повиноваться его требованиям сулило непредсказуемые последствия. Поэтому она неохотно направилась в ресторан. Следом шел Леонид. Перед лестницей он обогнал Настю, чтобы подать ей руку, как вдруг заметил мелькнувшую тень на другом конце палубы и, толкнув ее за угол, прошептал в ухо:
    - Иди за мной и ни звука, хорошо?
    Карельских кивнула словно загипнотизированная.
    Они, как можно тише, спустились по ступенькам, и по ковровой дорожке побежали к каюте Леонида. И только когда она оказалась внутри, прижатая к стене, в мозгу тревожно застучал вопрос: "Что случилось?" Однако задать его Леониду она не успела - дверь начала со скрипом отворяться и в нее медленно просунулась голова незнакомого юнца с автоматом в руке. Леонид сработал быстро и четко: он схватил мраморную пепельницу с журнального столика и ударил ею непрошенного гостя по голове. Тот сразу рухнул на пол, причем его автомат оказался у него под грудью. Благовещенский осторожно вытащил оружие из-под тела вооруженного бандита и, убедившись, что он без сознания, ловко обыскал его. В заднем кармане Леонид нашел запасной рожок к автомату. После этого он связал бандита своим ремнем, всунул в рот кляп из носового платка и оттащил в угол каюты.
     - Ты как? - тихо спросил он Настю. - В порядке?
     В ответ Карельских молча закивала головой.
     - Тогда слушай, - торопливо зашептал он. - Ты останешься здесь. Если он начнет приходить в себя, огрей его еще раз.
     - А ты? - тревожно спросила она.
     - Мне придется ненадолго оставить тебя. Только запрись и ни в коем случае никому не открывай дверь, - приказал Леонид.
     - Нет, - замотала Настя головой и обняла его. - Я боюсь... Я боюсь за тебя, Леня. 
     - Не бойся, - нежно разглядывая ее зеленые глаза, успокоил он. - Я скоро...
     - Нет, не уходи! - крепче обнимая его, вскрикнула она, но тут же его сильная ладонь закрыла ее рот.
     - Ш-ш, - ласково прошептали его губы. - Так надо, Настенька.
     То ли уменьшительно-ласкательное от ее имени успокоило ее, то ли крепкая рука, коснувшаяся ее губ, придала ей силы, но она тут же сдалась:
     - Будь осторожен, пожалуйста.
     Леонид тихо приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Там не было ни души. Настя стояла за его спиной и, как только за ним закрылась дверь, она повернула ключ в замке. Сколько времени ей придется находиться наедине со связанным бандитом Карельских не волновало. Ее тревожила лишь одна мысль: куда направился Леонид, и что он задумал. Впрочем, догадаться о его планах было не так уж и трудно: он, наверняка, решил выяснить, что произошло на судне. Но то, что она услышит позже из скудных объяснений Леонида после своих расспросов, не сразу уложится в ее голове.
     Сначала Настины мысли путались, но с каждой минутой к ней возвращалось логика мышления, и вскоре она уже не сомневалась, что "Королева Виктория" захвачена какими-то террористами. Сообщения о захвате и заложниках она изредка слышала из новостных выпусков, но никогда не думала, что может стать непосредственной участницей подобных событий. Убедившись в правильности своих умозаключений, она еще больше стала бояться за Леонида, который опрометчиво, как она посчитала, подвергает свою жизнь смертельной опасности.
     Несколько раз Настя бесшумно подходила к двери и прикладывала к ней ухо в надежде услышать приближающиеся шаги Леонида, но, увы, все было тихо. Изредка она поглядывала на лежащего террориста. Она успела отметить про себя, что роста он среднего, крепкого телосложения, арабской внешности, коротко остриженными черными волосами, из которых тонкой струйкой на ковер стекала алая кровь. Когда кровавое пятно стало превращаться в лужицу, Карельских смочила водой нашедшее в ванной махровое полотенце и промокнула ковер.
    Стрелки настенных часов, висевших в каждой пассажирской каюте, приближались к двенадцати, однако за дверью по-прежнему стояла тишина. Настя не на шутку тревожилась за Леонида, запретив себе думать о плохом. "С ним ничего не может случиться, - успокаивала она сама себя. - Он скоро придет..."
    Однако шло время, а Благовещенский не возвращался. "Господи! – взмолилась Настя.  - Ну где же ты, Леня?!" Когда нервное напряжение достигло своего предела, она стала укорять Леонида: " И зачем тебе нужно было высовываться? Не лучше ли было переждать, пока все закончится, здесь, в каюте?" Но внутренний голос возразил ей: "Он не из тех, кто отсиживается, а настоящий мужчина! В противном случае ты первая упрекнула бы его в трусости, не так ли?.."
     Прошло еще некоторое время в мысленных спорах и тревожном ожидании, пока, наконец, в дверь тихонько постучали. Настя на цыпочках подкралась к двери и напряженно прислушалась. За дверью отчетливо послышались мужские голоса:
     - Миссис Карельских, откройте, пожалуйста, - услышала она знакомый баритон капитана корабля, но повиноваться просьбе не спешила.
     - Настя, - донесся голос Леонида, - можешь открыть дверь.
     От радости у Карельских задрожало все тело, пальцы не слушались, поэтому повернуть ключ в замке ей удалось не сразу. Картина, представшая перед ней, поразила ее не меньше, чем происшедшее пару часов назад в каюте. Лицо Леонида было не то в копоти, не то в грязи, светлая тенниска, еще утром выглаженная и идеально сидевшая на нем, была окровавлена и разорвана в нескольких местах. Капитан Монтгомери и его помощник стояли рядом с ним. Их вид также говорил о следах неравной борьбы с вооруженными террористами.
      - Господи! - еле прошептала Настя, заметив рану на его плече. - Что с тобой, Леня?!
      Она бросилась в ванную за чистым полотенцем, чтобы использовать его в качестве перевязочного материала. Тем временем капитан с помощником склонились над связанным  бандитом, который все еще находился без сознания.
      - А ты молодец! - похвалил ее Благовещенский, пока та обрабатывала его рану.
      - Брось. Просто ты его надолго "отключил"...- смущенно ответила Настя и призналась, - Я так за тебя очень боялась.
      Когда бандита вынесли из каюты, а они остались одни, Карельских начало распирать женское любопытство и она, с присущим ей дотошностью, принялась задавать вопросы о происшедшем. Однако Леонид оказался на удивление немногословным: отвечал односложно или уклончиво, отчего у Насти возникали еще десятки вопросов. Так она т;лком ничего не выяснила о случившемся, кроме того, что он, оставив ее в каюте, пробрался на капитанский мостик, где ему пришлось застрелить террориста, который требовал от капитана и его помощника изменить курс судна. Потом вместе с помощником капитана они спустились в машинное отделение, где ранили еще двоих вооруженных террористов. Все это время остальная часть экипажа и все пассажиры находились в большом зале ресторана в качестве заложников в руках еще двух террористов, которых разоружить команде уже не составило труда.
     - Больше всего я волновался за тебя. Опасался, что бандит придет в себя и каким-то образом подаст сигнал сообщникам, где он находится. Мы ведь не знали точно, сколько их, - закончил свой скудный рассказ Леонид и извиняюще добавил: - Прости, что так долго все продолжалось.
      - Все хорошо, что хорошо кончается, - улыбнулась Настя и легонько дотронулась до раненного плеча. - Болит?
     - Уже нет, - потершись щекой о тыльную сторону ее ладони, заверил он.
     - Ну, тогда я пойду к себе, ладно? - осторожно спросила она.
     - Конечно, Настенька. Тебе надо отдохнуть. 



8.
    Утро для Анны началось с сюрпризов. Спустившись вниз, она увидела на кухне Ника, который обычно в эти утренние часы еще спал.
    - Доброе утро, мама, - улыбнулся он. - Тебе налить кофе?
    - Да, спасибо, - кивнула она, усаживаясь на высокий табурет рядом с ним, затем спросила: - Ты куда-то собрался?
    - Нет, просто не спится...
    Ник тем временем доедал второй бутерброд с сыром и залпом выпил полчашки горячего кофе. Анна, внимательно следившая за его движениями, хотела предупредить сына, что так можно и обжечься, но он опередил ее своим вопросом:
    - Ты не знаешь, когда возвращается Нэнси?
    Она чуть не поперхнулась горячим напитком от неожиданности.
    - Месяца через полтора-два.
    - Месяца два... - эхом отозвался Ник и продолжил: - Мне ее очень не хватает.
    "Мне тоже," - мысленно согласилась с ним Харрисон, вслух же поинтересовалась: - Почему ты спрашиваешь?
    - Я люблю ее, мама, - тихо признался он матери.
    - Что? Что ты сказал?! - от возмущения у Анны перехватило горло.
    Она резко поставила чашку на угол стола, да так неудачно, что та наклонилась, и если бы не отличная реакция Ника, остаток кофе вылила бы на себя. Не обращая на происходящее никакого внимания, она пыталась вразумить сына:
    - Выкинь эту безумную мысль из головы, слышишь! Как ты можешь?!
    - Что тебя так удивило? Тебе самой она нравится, не так ли? - спокойно возразил он ей
    - Я - другое дело... - Анна осеклась на полуслове и закусила губу, чтобы опрометчиво не выдать своей тайны. - Но ты... Как тебе такое взбрело в голову? Она тебе... не пара.
    - Почему "не пара"? - делая ударение на последней фразе матери, усмехнулся он.
    - Ник, сынок, - Анна терялась в поисках вразумительных доводов убедить сына забыть Настю, но так, чтобы у него не закралось подозрение относительно ее происхождения. - Во-первых, она замужем и счастлива в браке.
    - С чего ты взяла? - снова ухмыльнулся Ник.   
    - Надо быть слепым, чтобы этого не видеть, - парировала она.
    - Она не любит мужа. Я знаю это еще с того Рождества, когда Нэнси приезжала к нам, - задумчиво ответил ей сын, вспоминая, как, после прогулки по зимнему Виннипегу они отправились на хоккейный матч. Еще тогда от него не ускользнул ее пристальный взгляд на игрока с номером "10" на футболке. Он сожалел лишь об одном, что в реве трибун не расслышал ее слов, которые явно относились к кому-то, кто был ей очень дорог и которого ей напомнил хоккеист с цифрой "10" на спине.
   - Не говори чепухи, - требование матери вернули Ника в реальность. - И не вздумай вмешиваться в их семейные планы.
   - Успокойся, мама, - спокойно ответил Ник. - Я не вмешивался в ее личную жизнь только потому, что уверен, она рано или поздно расстанется с мужем. А я... я буду терпеливо ждать.
   - Ну, все, хватит, - резко стукнув по столу, одернула его Анна. - Этому никогда не бывать. Кстати, я хочу сообщить тебе, что Нэнси поехала в Россию, чтобы усыновить ребенка. Еще раз повторяю тебе, она любит Андрея, а он - ее, и у них крепкая семья.
    - Даже если они усыновят с полдюжины детей - это ничего не доказывает.
Она все равно уйдет от него ко мне, - упрямо возразил он.
   - Довольно, - решительно вставая из-за стола, закончила непростой разговор с сыном Анна. - Мне пора на работу. И прошу тебя, Ник, не растрачивай жизнь на пустые ожидания. Вокруг столько прекрасных девушек. А Нэнси, пожалуйста, выкинь из головы.
   Она потянулась к сыну, чтобы, как обычно, поцеловать его перед уходом, но тот резко отвернулся, и ей ничего другого не оставалось сделать, как потрепать его по плечу.
    По дороге в офис у нее не выходило из головы шокирующее признание Ника. Чтобы как-то отвлечься, она включила в салоне своего "Шевроле" радио. Харрисон неторопливо повернула на Осборн Стрит в тот момент, когда диктор, передающий  монотонным голосом новости, замолк на пару секунд, а затем взволнованно выпалил:
    - Только что мы получили сообщение: теплоход "Королева Виктория" захвачен террористами. Связь с кораблем временно прервана. Это пока все, что нам известно. К сожалению, мы ничего не знаем о террористах и их требованиях. По мере поступления информации наша радиостанция выйдет в эфир с экстренным выпуском новостей. Не выключайте ваши приемники... А сейчас послушайте "хиты" недели.
    И салон автомобиля наполнили аккорды песни в исполнении популярной в Канаде группы. У Анны задрожали руки и губы. Не доезжая следующего перекрестка, она резко развернула машину, надавила на педаль газа и помчалась в обратную сторону к дому Карельских. В ее мозгу стучала только одна мысль: теплоход, на котором находится Настя, попал в руки террористов. Дорога показалась бесконечной, а ей не терпелось поскорее выяснить, что Карельских известно про захват. Наконец в конце улицы показалась знакомая лужайка, и она с такой силой нажала на тормоза, что завизжали колеса, оставляя черный след протектора на сером асфальте. Анна бросилась к дому, позабыв закрыть дверь автомобиля, и с трудом попала пальцем в кнопку звонка.
    "Господи, только бы с Настей ничего не случилось!" - молилась она, пока Катерина Васильевна шла открывать ей.
   - Андрея нет, - коротко вместо приветствия сообщила она ранней гостье, глядя исподлобья.
   - Можешь, пустишь все-таки в дом? - едва переводя дыхание, спросила Харрисон.         
   - Проходи, - нехотя пригласила Катерина Васильевна.
   - Анна, Анна! - с радостным криком выбежал ей навстречу Вилли.
   Впервые после трагедии ребенок выразил радость, что очень обрадовало Катерину Васильевну.
   - Вилли, детка, рада тебя видеть! - Анна наклонилась к нему и поцеловала в бледную щеку. Затем перевела взгляд на Дееву и спросила: - Почему он не в детском саду?
   Та осторожно дотронулась до Вилли, но мальчик грубо дернулся и сильнее прижался к Анне.
   - Вилли пока поживет у нас, - объяснила Катерина Васильевна. - Вчера погибли его родители...
   - О, нет!.. - прошептала сраженная новостью Анна и крепко прижала несчастного малыша к своей груди.
   - К сожалению, это так. Его мать скончалась на месте аварии, а отец по дороге в больницу, - и, словно спохватившись, предложила пройти в гостиную. - Может, чаю?
   Анна мгновенно согласилась, опасаясь, что та передумает, и придется уйти, так и не узнав новости про Настю. Вскоре на столе были расставлены три чашки с ароматным цветочным чаем и большая ваза с домашним песочным печеньем, которое особенно удавалось Катерине Васильевне. Харрисон исподтишка внимательно следила за ее движениями, с каждой минутой все больше убеждаясь, что ей ничего еще не известно.
   - Как Настя? - с трудом справляясь с дрожью с голосе, не выдержала она наконец.
   - Вчера звонила, говорит, все в порядке, - накладывая печенье в тарелочку Вилли, ответила та.
   Анна медленно выдохнула воздух. Чай, несмотря на соблазнительный запас, пить не хотелось, и она механически продолжала промешивать его ложечкой.
   - Катя, - обратилась она к собеседнице, чтобы хоть как-то отвлечься от тревожных мыслей, - как будем делить Настю?   
   - Что значит "делить"? - грозно посмотрев на гостью, недоумевала Катерина Васильевна. - Настя тебе что - вещь?! Она живой человек!
   - Не кипятись, пожалуйста, - робко попросила Анна. - Ты хочешь, чтобы Настя всю жизнь прожила, не узнав правды?
   - Аня, выкинь эту затею из головы, слышишь! - наклоняясь к ней через стол, тихо, но очень твердо, потребовала та.
   Анна вдруг усмехнулась ее последним словам - сегодня утром те же самые слова она повторяла Нику относительно Насти. Харрисон все больше убеждалась, что, рассказав правду, решились бы все проблемы: Ник избавился бы от своей навязчивой идеи, а Настя назовет ее "мамой"... Вот только как воспримет ее тайну Питер, Анна не была уверена. "В конце концов я - мать и прежде всего должна думать о своих детях, об их благополучии," - успокаивала она себя, подавляя страх остаться одной на старости лет. - "Даже если ради их счастья мне придется заплатить своим собственным - это заслуженная расплата..."    
    - Что ты усмехаешься? - вопрос Катерины Васильевны вывел ее из раздумий. - Не вздумай даже заикнуться Насте, если дорожишь ее отношением к тебе.
    - Катя, ответь, как на духу, ты и вправду полагаешь, что она не простит меня? - не на шутку испугалась Анна.
    - Нисколько не сомневаюсь в ее реакции. Она возненавидит тебя до конца своей жизни. Так что не ломай дров.
    - Ты старше меня и, конечно же, мудрее, но позволь и мне дать тебе совет: если не хочешь, чтобы Настя догадалась, не веди себя так враждебно со мной.
   Теперь настала очередь испугаться Катерине Васильевне. В ее мозгу пронеслось, с какой настойчивостью дочь много раз допытывалась, за что она так не долюбливает Анну.
   - Ладно, мне пора. Спасибо за чай, - донесся до нее примиренческий тон Анны, которая на самом деле лишь пригубила остывший напиток. Она так и не набралась смелости сообщить известие.
   - Анна, не уходи, - держа ее за рукав трикотажного пиджака, попросил Вилли.
   - Я должна ехать на работу, - виновато глядя на мальчика, объяснила Харрисон.
   - Но ты еще придешь?
   - Да.
   - Когда? Завтра?
   Простой детский вопрос застал Анну врасплох. Она вопросительно посмотрела на Катерину Васильевну, но, не найдя в ее глазах и намека на приглашение в гости, вынуждена была ответить:
   - Нет.            
   - А когда? - не унимался Вилли.
   - Ну, как только смогу, - что на самом деле означало: "Когда вернется Настя." 


   В каютную дверь раздался стук, который Насте показался чересчур громким, отчего она, все еще находившаяся под впечатлениями случившегося, вздрогнула. Она резко бросилась открывать.
   - Ты еще не готова? - с наигранным удивлением спросил Леонид, выглядевший торжественно в белой сорочке и галстуке.
   - Как ты меня напугал? - облегченно выдохнула Карельских. - Готова к чему?
   - Капитан корабля от лица всей команды устраивает ужин в нашу честь, - чуть смущенно сообщил он.
   От такого известия Настя опешила и задала глупый, на ее же взгляд, вопрос:
   - И что я должна делать?
   - Ну, я не знаю... - улыбнулся Благовещенский, - Для начала, наверное, надеть тот костюм, в котором ты была в наш первый вечер и который так тебе идет.   
   - Хорошо, подожди меня минут пять, - и она прикрыла дверь.
   Леонид, оставшийся один, предчувствовал, что именно сегодня вечером решится вся его дальнейшая судьба и решиться она должна положительно. Особую уверенность ему придавали воспоминания их утреннего разговора и решительные действия во время попытки захвата судна террористами. Как любил говорить один его знакомый, дамский сердцеед, никакая женщина не способна устоять перед  мужской отвагой.
    Настя появилась на пороге в том самом бежевом костюме, который так приглянулся Благовещенскому, однако бледность ее лица выдавала ее состояние и то, что она еще не пришла в себя от пережитых утром событий.   
    - Ты такая... обворожительная, - с восхищением проговорил он, беря ее под руку.
    - Особенно после всего, что случилось, - усмехнулась Настя.
    - Ну-ну, - как можно мягче начал успокаивать Леонид, - все в прошлом, забудь, как дурной сон.
    "Как он может так легко об этом говорить?! - подумала про себя она. - Нас ведь чуть не убили!" Однако внешне она старалась скрывать свои эмоции.
    В зале ресторана было привычно многолюдно, но вместе с тем на этот раз там царило излишнее оживление среди пассажиров судна. Одни делились своими страхами и переживаниями, сопровождая свои рассказы жестикуляцией, другие понимающе кивали и поддакивали, стараясь найти подходящие слова для подбадривания своих собеседников. Если бы Настя не была занята собственными мыслями, она непременно отметила бы, что события нынешнего утра способствовали сплочению людей разных национальностей.
    У входа в зал Карельских вопросительно посмотрела на своего спутника, а тот в свою очередь улыбался приближающему к ним капитану "Королевы Виктория".
    - Добрый вечер! - на правах радушного хозяина поздоровался он с ними и жестом пригласил к столику на двоих в углу зала.
    Настя испытывала некоторую неловкость, поскольку на них, во-первых, были обращены десятки любопытных глаз, а, во-вторых, ей весь ужин предстояло сидеть не на своем привычном месте у окна.
    Сам капитан поразил Настю своей галантностью. Он лично усадил ее в кресло и объявил внезапно затихшему залу, что он и его команда устраивает ужин в честь тех, кто проявил мужество во время обезоруживания террористов. Все присутствующие начали аплодировать и выкрикивать восторженные слова на десятке различных языках.
    В ту же секунду возник официант, который услужливо расставил столовые приборы и положил перед ними меню. Капитан, все это время стоящий позади него, перехватил взгляд Насти и довольный улыбнулся ей. От того придирчивого капитана, который еще вчера отчитывал ее при всех за нарушение правил поведения пассажиров на его судне, не осталось и следа.
     Пока Настя и Леонид ожидали заказанный ужин, на сцене появились музыканты, и через минуту зал окутала негромкая лирическая мелодия в стиле блюза. А когда с подносом появился официант, то следом вновь подошел капитан:
    - Простите меня, возможно, вы бы хотели, чтобы сегодня звучали ваши национальные мелодии?.. 
    Застигнутый врасплох Леонид, неуверенно пожал плечами, а Настя задумчиво подняла вверх длинный указательный палец и спросила:
   - А можно сыграть что-нибудь из репертуара нашей рижской певицы Лаймы Вайкуле?
    - Извините, но, боюсь, что ваша просьба невыполнима, мэм, - сокрушенно вздохнул капитан. Он, казалось, сам был не рад собственной идее.
    - Вовсе нет, - бодро заверила его Карельских. - У меня есть кассета с ее песнями, и я полагаю, что вашему ди-джею не составит труда ее проиграть.
    - Конечно, мэм, - обрадовался тот. - Сегодня в этом зале будет звучать только ваша любимая музыка.
    - Я сейчас, - и с этими словами, адресованными Леониду, Настя быстро покинула свое место.
    В каюте она не сразу нашла среди своих вещей плеер и нужную кассету. Это была  единственная кассета с песнями на русском языке - подарок мамы, которая знала, как ее дочь обожает песни композитора Раймонда Паулса в исполнении Лаймы Вайкуле, чьи концерты старалась не пропускать. Настя восхищалась Паулсом не только как талантливым музыкантом, но и как учителем, умеющим безошибочно выявлять молодые таланты среди потока амбициозных начинаний, которыми наполнялась страна в последнее десятилетие. Тем, кого он отбирал, было уготовлено признание публики не только в Латвии, но и  за ее пределами. Так, слава пришла Ольге Пироге, обладающей уникальным голосом для исполнения джазовых импровизаций, Маргарите Вилцане и Ояру Гринбергу, чей шлягер "Листья желтые над городом кружатся..." чуть ли не ежедневно передавали по радио и телевидению в СССР. Но Лайма Вайкуле стала настоящим дарованием в списке воспитанников композитора. Ее необычный с хрипотцой и акцентом голос нравился многим далеко за пределами Латвии. Раймонду Паулсу принадлежала и идея проведения ставшего популярным конкурса песни в Юрмале, жюри которого он сам возглавил. Правда, через пару лет не обошлось без неприятностей для маэстро, когда первое место не было присвоено исполнителю из Грузии, как того ожидали его болельщики, и они обвинили его в национализме, а их пресса устроила настоящую травлю. Таких нападок не смог выдержать даже всегда невозмутимый и уравновешенный маэстро, и его прямо с конкурса увезли с сердечным приступом в больницу...
     Вернувшись в зал, Настя направилась к ди-джею, передала ему кассету и только после подошла к столику, за которым сидел Леонид, неотрывно наблюдающий за ней.
     - Ого! - изумилась она, оглядев аппетитные блюда на столе. - Я ни за что все это не смогу съесть.
     Еще в Гранд Форксе она привыкла не есть после шести вечера - американцы, придерживающиеся здорового образа жизни, приучили к этому правилу и Карельских.    
    - Ну, хотя бы попробуй, - уговаривал ее словно ребенка, усаживая ее в кресло. - Иначе капитан и его команда могут обидеться.
    - Хорошо, - сдалась Настя и придвинула к себе тарелку с салатом.
    А тем временем ди-джей объявил присутствующим, что весь вечер будут звучать любимые мелодии бесстрашных русских пассажиров, и несколько пар с первых тактов песни "Еще не вечер" направились в середину зала ресторана.
    - Потанцуем? - предложил Леонид, видя, как неохотно Настя ковыряет вилкой салат.
    Карельских молча улыбнулась. Они осторожно, чтобы не задевать кресла остальных посетителей пробрались к танцующим парам. На удивление Насти Леонид оказался неплохим партнером. Он легко закружил ее в вальсе, а во время припева песни прошептал ей на ухо последнюю строчку: "Никому тебя я не отдам!" и крепче прижал к себе, когда Вайкуле запела слова следующего куплета: «Еще не вечер, еще не вечер, еще в запасе время есть у нас с тобой...».
     "Нет, Леня,  - мысленно возразила Настя, - у нас с тобой давно нет времени". Она так глубоко задумалась, что не услышала окончания песни и не даже не заметила, что остальные пары с интересом наблюдали за ними.
    И тут заиграли первые аккорды другой песни. "Последнее танго" стояло на особом счету в ряду ее любимых песен. Ди-джей громко объявил в микрофон ее, как "белый танец", так что для пары Насти и Леонида он стал как бы продолжением предыдущего. Она заглянула в его серые бездонные глаза, сияющие от счастья, и поняла, что не смогла бы никакими доводами развенчать его надежду на ответную любовь, если бы на помощь не пришла все та же песня. «Не надо, прошу вас, не надо потерянным дням возвращаться, мелодии летнего сада для нас не повторятся...» - тихо подпевала она Вайкуле, все также неотрывно глядя в глаза Леонида. "Но почему?!" - взмолились они. И все же Благовещенский отказывался верить, что ему не удастся завоевать ее любовь до окончания их вояжа.
     "Время еще есть," - успокаивал он себя, проводив после ужина Настю до ее каюты. В ту ночь у него созрел один, на первый взгляд, очень дерзкий план, который должен был осуществиться всего несколько дней спустя...



9.
     Ровно в восемь утра лайнер "Королева Виктория" причалил во французский порт Гавр, о чем торжественным голосом капитан известил пассажиров по радиоузлу. Настя, одетая в легкий платье лилового цвета, вышла из каюты и столкнулась нос к носу с Леонидом.
    - Фу, - выдохнула она, - как ты меня напугал!
    - Доброе утро, Настенька! - с извиняющимся голосом ответил Благовещенский, на котором  был дорогой светло-серый костюм. - Я за тобой. Предлагаю совершить прогулку на берегу.
    - Ну что ж, пошли... - задаваясь вопросом, к чему бы это он с утра так приоделся.
    Пока она спускалась по трапу, Леонид о чем-то расспрашивал капитана, с которым после всего случившегося у него сложились дружеские отношения.
    - Добро пожаловать в Гавр, мадам! - с гостеприимной улыбкой поприветствовал Настю офицер-пограничник, возвращая ее паспорт.
    - Большое спасибо, - по-французски ответила она и оглянулась в поисках Леонида.
    - Тебе придется стать моим переводчиком, - объявил тот, догоняя. - К сожалению, по-французски я знаю только два слова: "мерси" и "бон жур", хотя и мечтал всегда выучить язык Дюма.
    - Мда, не богатый лексический запас, - незло подтрунила над ним Карельских. -  Куда направимся?
    - Настя, ты бывала в Париже? - вопросом на вопрос ответил Леонид.
    - Нет, кроме Северной Дакоты и Канады я еще нигде не была.
    - Так давай съездим туда, - предложил он.
    - Ты шутишь?! - возмущенно переспросила Настя. - У нас же корабль...
    - Это совсем недалеко отсюда, - перебил Благовещенский, захваченный идеей. - Я спросил у капитана, сколько мы стоим в Гавре. "Виктория" отходит в два часа ночи, так что по моим подсчетам у нас двенадцать часов для прогулки по Парижу, не считая дороги туда и обратно. Не будем терять времени. Пошли ловить такси.
    С этими словами Леонид взял ее за кисть руки.
     - Ты с ума сошел! А вдруг мы опоздаем?! - вырывая руку, воскликнула она. - Сколько ехать туда, ты подумал? Да и дорого обойдется такая поездка на такси.
     - Прекрати, пожалуйста, мелочиться, - обиженно проговорил он. - Могу я любимой женщине показать самый прекрасный город или нет?
    И, не дожидаясь ее ответа, он бросился к стоящему у обочины дороги такси. Насте ничего не оставалось, как послушно поплестись за ним, видя мучения молодого таксиста, пытающегося что-то объяснить ее спутнику на ломанном английском.
    - Спроси его, пожалуйста, сколько ехать до Парижа? - попросил Леонид.
    Настя перевела его слова.
    - Около двух часов, мадам, если на трассе нет "пробок", - деловито ответил тот, чувствуя предстоящий заработок.
     - А сколько стоит? - от себя спросила она.
     - Тысячу франков, мадам, - не моргнув глазом, ответил юноша.
     - Переведи, - поняв, о чем идет речь, шепнул ей Благовещенский, - не возьмет ли он в долларах?
     Призадумавшись на мгновение, таксист согласился отвести их прямо в центр столицы за двести американских долларов. Когда пассажиры поудобнее разместились на заднем сидении, машина, резко набирая скорость, помчалась сначала  вдоль набережной, потом свернула на какую-то оживленную улицу, а через пару минут Настя прочитала надпись, сделанную крупными буквами на указателе - "Париж 225 км". "Господи, да я просто рехнулась, согласившись на подобную авантюру", - подумала она про себя и незаметно скосила глаза на сидящего рядом со счастливым лицом Леонида, который увлеченно глядел по сторонам.            
     День выдался солнечным, но не слишком жарким. Теплые лучи солнца приятно грели Настино плечо всю дорогу, а из открытого окна ее растрепавшиеся волосы нежно обдувал ветер. В воздухе пахло чем-то вкусным, отдаленно напоминающим ей аромат какого-то забытого печеного. Настя настолько увлеклась своими мыслями, что не сразу расслышала вопрос таксиста:
    - Мадам, мсье, Вы не возражаете, если я включу музыку?
    - Нет, если это будет хорошая французская мелодия, - улыбнулась Карельских, с детства обожающая, как и ее родители, песни в исполнении французских шансонье.
    Таксист вставил диск в магнитофон и салон его нового "Рено" наполнился звуками веселой мелодии, при этом он лихо рулил одной рукой, обгоняя едущие в правом ряду другие автомобили.
    - Ты чувствуешь, как здесь пахнет?! - с упоением вдохнул Леонид воздух, неустанно озираясь по сторонам дороги, с обеих сторон которой простирались зеленые луга, напоминающие пасторальные сюжеты картин художников эпохи ренессанса.
     - Простите, вы откуда? - спросил водитель, до этого мурлыкающий себе под нос мелодии песен.
     - Мы русские, - ответила Настя.
    - О, русские, Россия! - воскликнул парень. - Мой дедушка мне много рассказывал о русских. Он был антифашистом, воевал в Сопротивлении и сидел в концлагере. Там подружился с одним русским. Говорил, что русские очень смелые и добрые.
    Он рассказывал так быстро, не делая пауз, что Настя не успевала все перевести Леониду. Было очень приятно слышать от молодого француза слова восхищения русским духом, примером которому для него послужил русский пленный солдат, делившийся с его дедом последним куском хлеба.
    Когда вдали автострады показались окраины большого города, таксист неожиданно для своих пассажиров громко запел песню Пиаф о Париже. Настю потрясла выплеснувшая любовь юного француза к своей столице, гостем которой, судя по тому, как он притормаживал, читая указатели при подъезде к центру, был не частым. Она попросила подвести их к вокзалу, чтобы первым делом купить билеты на вечерний поезд обратно в Гавр.
    - Тогда вас надо отвезти на Северный вокзал, - рассудил тот, резко затормозив на красный свет светофора. Что-то необычное в парижских светофорах бросалось в глаза, но что именно Настя сообразила не сразу. Вместо традиционного желтого после зеленого загорался сразу красный, сменяющийся через пару секунд на еще более ярко-красный цвет. Однако даже подобное предупреждение не действовало на водителей, и несколько машин проскакивали перекрестки, не сбавляя скорости.
    - Париж... - усмехнулся Леонид, кивнув в их сторону.
    Наконец появилась большая площадь, и таксист объявил, что они на месте. При этом он виртуозно сумел втиснуть свою машину между двумя старенькими "Пежо", припаркованными у обочины дороги. Пока Леонид расплачивался с водителем,  Настя заметила, что место одного из отъехавшего "Пежо", тут же занял солидный "Ситроен". На прощанье юноша подарил им свою визитку, пожелал приятного время препровождения и весело помахал рукой. Однако Настя не торопилась уходить. Ее распирало любопытство, как тому удастся отъехать, будучи зажатым двумя автомобилями так плотно, что расстояние до них составляло не более ширины его визитной карточки. То, что ей предстояло увидеть, она видела лишь однажды в каком-то комедийном французском фильме и всегда считала это удачным трюком режиссера, чтобы рассмешить зрителей. Таксист, надавив на педаль газа, слегка стукнул стоящую впереди машину, отчего та по инерции покатилась сантиметров на двадцать. Затем тот же самый маневр проделал с автомобилем сзади, изрядно при этот помяв собственный бампер, но никак на это не отреагировал. Повторив операцию несколько раз, он добился желаемого, а именно: достаточного простора, чтобы вырулить на дорогу, и растворился в оживленном потоке машин.
    Пока Настя в справочном бюро получала компьютерную распечатку расписания вечерних поездов, а также брошюру для туристов на английском языке со схемой парижского метро и покупала открытки с видами Парижа, в билетной кассе подошла очередь Леонида. Им повезло: на время летних отпусков пустили дополнительный поезд, прибывающий в Гарв сразу после полуночи.
     - Что ж, я ошибся на какой-то час, - самодовольно подытожил он, посмотрев на вокзальные часы. - Надеюсь, Настя, ты простишь мой просчет?
    - Перестань, пожалуйста, - все еще не придя в себя от своего безумства, одернула она его.
    - Итак, с чего начнем?
    - Конечно же, с Лувра, - впервые на ее напряженном лице появилась улыбка.
    Они купили билеты в метро, и тут Насте опять пришлось сыграть роль переводчика. Оказалось, парижское метро вовсе не такое, как в Москве и других российских городах. На одной и той же станции останавливаются поезда, идущие в разные концы столицы, поэтому очень важно не перепутать цвет линии, изображенный на схеме, и правильно выбрать нужную платформу. Но это было не единственным отличием от московского метро. То и дело попадались люди (в основном выходцы из Азии или Африки), просящие деньги, музыканты, играющие ритмы разных народов мира, одиноко сидящие поодаль и бормочущие что-то с недовольством себе под нос мужчины и женщины разных возрастов, для которых метро, похоже, стало средой обитания. Пыли, грязи, мусора и мокрых пятен в укромных местах переходов (явно не от нечаянно пролитой минеральной воды) было в изрядном количестве, но спешащие пассажиры не обращали на это никакого внимания. Впрочем, Настя слышала, что такое сегодня можно увидеть и в российских городах. Однако было и то, что объединяло парижское метро с московским. Как в былые советские времена, когда наше метро считалось самым читающим в мире, парижане, не успев войти в вагон, открывали книгу, журнал или газету. Насте ничего не оставалось, как между станциями рассматривать карту Парижа, любезно подаренную ей кассиром в метро. Она с приятным удивлением обнаружила, что в столице Франции есть московская и санкт-петербуржская улицы, площадь Дягилева, набережная и станция метро "Сталинград". "Пожалуй, ни в одной другой европейской столице так не чтят Россию, как в Париже, - рассуждала она. - Недаром в революцию русская интеллигенция бежала именно сюда. Что-то  должно быть роднит наши страны. Дай-то Бог, сохранить эту связь и в будущем..."
    До Лувра они добрались за четверть часа, сделав всего одну пересадку.   Выбравшись из "подземки", перед Настиным взором предстало поистине королевское сооружение, стенам которого было суждено стать свидетелями самых невероятных событий, за которыми строились козни и плелись интриги не одно столетие против стольких исторических личностей, что перечислить всех не хватило бы и дня. Загадывала ли она всего два часа назад, что вот так просто будет лицезреть самый романтический и одновременно не менее коварный дворец, о котором в детстве прочитала не один десяток книг, принадлежавших перу великих французских писателей? Нет, безусловно. Тем более она сейчас была благодарна своему спутнику, уговорившего-таки ее совершить сегодняшнее путешествие.
    Посередине внутреннего двора Лувра возвышалась современная стеклянная пирамида, служившая главным входом в музей. Спустившись по эскалатору вниз, они попали в просторный холл, освещенный сверху солнечными лучами. Чуть позже из путеводителя по музею она узнает, что именно благодаря этому современному сооружению общая площадь Лувра стала превышать общую площадь Эрмитажа и завоевала первенство в списке самых больших музеев мира.
    - Выбирай, куда пойдем, - сказал Леонид, чуть обеспокоенный ее молчанием. Ему очень хотелось, чтобы оно было связано с получаемыми любимой женщиной впечатлениями, а не раздражением от его настойчивости.
    - Я, наверняка, не буду оригинальной, если скажу, что хочу увидеть Джоконду, - просматривая брошюру об истории создания музея, ответила она. - Смотри, она находится в тринадцатом зале на втором этаже.
    Не спеша, разглядывая по дороге все, что могло привлечь их внимание, они переходили из зала в зал, целенаправленно приближаясь к Настиной заветной цели. Леонид, много раз бывавший во Франции сначала как спортсмен, а потом туристом, не раз разглядывал Моно Лизу, но так т;лком и не понял, в чем же заключается ее магия, и почему миллионы посетителей спешат в первую очередь посмотреть именно на нее. Его, к примеру, гораздо больше привлекали залы, где была выставлены античные скульптуры, картины Делакруа или Тициана.
    Настя была готова разглядывать каждый экспонат часами, и она глубоко сожалела, что у них всего несколько часов. При этой мысли она испугалась, не заблудились ли они, плутая по залам и переходам, поэтому страшно обрадовалась, когда у очередного поворота увидела указатель с надписью: "К Моно Лизе". Потом ей повстречаются подобные стрелки еще не раз. По-видимому, смотрители Лувра настолько устали от объяснений, как пройти к шедевру великого итальянца, что кто-то догадался просто расставить указатели. И вот, пройдя еще несколько залов, где висели полотна других знаменитых итальянских мастеров, она увидела толпу, скопившуюся в самом дальнем углу, то и дело озарявшийся от вспышек фотоаппаратов.
    - Вот она... - заворожено прошептала Настя и чуть ускорила шаг.
    Леонид молча последовал за ней. "Быть может на этот раз мне удастся приблизиться к разгадке ее популярности," - промелькнуло в его голове, неотрывно продолжая следить за реакцией спутницы.
   - Что ты делаешь? - тихо спросил он ее, когда та в очередной раз обошла стоящих полукругом туристов со всех концов мира.
   - Видишь ли, - смущенно объяснила Карельских, глазами кивнув в сторону Джоконды, - я где-то читала, что она смотрит на тебя, где бы ты не стояла. Так оно и есть! Сейчас сама убедилась в этом!..
    Она так увлеклась, что, казалось, разговаривала сама с собой, не обращая ни на кого внимания. Впрочем, в такой же эйфории пребывали и другие посетители -  десятки восклицаний на разных языках ежеминутно нарушали музейную тишину. Леонид незаметно взглянул на ручные часы. Ему не терпелось подняться с любимой женщиной на Эйфелеву башню, но он не посмел поторопить ее.
    - Господи, как жаль, что у нас так мало времени, - сокрушенно вздохнула она, покидая зал.
    - Не огорчайся и верь, что это не последняя твоя поездка в Париж, - подбодрил ее Благовещенский. - Сейчас ты увидишь не менее прекрасный шедевр – знаменитую Эйфелеву башню.
    Оказавшись снова на улице, Настя зажмурилась от яркого солнца и достала из сумочки солнечные очки. Они направились к набережной реки Сена. Слева вдали виднелся собор.
    - Вон там, на острове Сите, Собор Парижской Богоматери, - пришла очередь Леонида выступать в роли ее гида. 
   - Правда?! Леня, давай хоть на пять минут зайдем туда, - робко попросила она, боясь получить отказ.
   - Хорошо, - покорно ответил тот.
   С каждым шагом, приближаясь к Собору, у Насти отчего-то учащалось сердцебиение. Прежде чем войти внутрь, она вскинула голову и представила, как с нее бросился Квазимода. Затем, затаив дыхание, она перешагнула порог, в котором два века назад короновали Бонапарта Наполеона. Послышалось тихое пение, хотя никого, кроме туристов внутри не было. Подойдя к алтарю, она догадалась, что по ту сторону идет репетиция хора. Ей захотелось присесть и хоть несколько минут поразмыслить об извечном, о руке, которая сотворила эту красоту, ставшую гордостью парижан на протяжении почти тысячелетия и дошедшую в первозданном виде до наших дней...
    - Прости меня, Леня, - извинилась Настя, когда они возвращались обратно по набережной Лувра. - Я не полагала, что потеряем столько времени.
    - Не "потеряем", а "проведем", - тактично поправил он. - В конце концов мы за этим и приехали, чтобы посмотреть то, что тебя интересует.
    - Спасибо тебе, - улыбнулась она и взяла его под руку, в последний раз оглянувшись на Собор, когда перешли мост и проходили мимо здания мэрии.
   Часы пробили два раза. Они на скорую руку перекусили в первом попавшемся в кафе и, свернув на улицу де Риволи, направились в сторону Эйфеловой башни. По пути им встретился первый английский магазин на континенте, торгующий книгами более пяти веков, о чем прохожим сообщала табличка у входа. Настя не удержалась и вошла купить в подарок мужу недостающие для его коллекции произведения Яна Флеминга о Джеймсе Бонде.
     У подножья Эйфеловой башне змеей извивались четыре живых очереди, по одной у каждой из опор. К вновь подходившим туристам тут же подбегали продавцы-имигранты и наперебой предлагали всевозможные сувениры с изображением или в форме Эйфелевой башни. Леонид купил себе один брелок, а Настя целых пять. "В подарок друзьям," - пояснила она. Тем временем очередь продвигалась на удивление быстро. Настя стояла, высоко задрав голову, восхищаясь оригинальностью человеческого ума, и вспомнила историю, как парижане сначала враждебно отнеслись к необычному строению архитектуры, полагая, что оно портит весь вид столицы. Была даже расхожая шутка, которую придумал великий Мопассан, ежедневно обедающий в ресторане на Эйфелевой башне. Когда его спросили друзья, неужели она ему так нравится, тот ответил, что, к сожалению, это единственное место в Париже, откуда ее не видно.
     Они поднялись на лифте на  третью, самую верхнюю смотровую площадку, откуда весь Париж, разделенный Сеной, был как на ладони. У подножья простиралась огромная лужайка, похожая сверху на мягкий пушистый ковер сочно-зеленого цвета. Вдали возвышались строительные краны, свидетельствующие, что строительство в этом городе не прекращается ни на день. По другую сторону реки величаво сиял золотой купол Базилика Сакре-Кер, а чуть правее от него купола еще одного собора.
    - Боже, какая красота! - не удержалась Настя. - Прав был тот, кто сказал:
"Увидеть Париж и умереть".
    - Я с ним совершенно не согласен, - впервые за все время возразил ей Леонид. - Увидеть Париж и жить, чтобы любить. Я бы так сказал...
    - Ты позволишь мне отойти, - попросила Настя. С одной стороны ей непременно сейчас захотелось позвонить домой и сообщить родным, где она находится, а с другой - необходимо было что-то сделать, чтобы Леонид не увлекся в своих размышлениях. 
    Она сделала несколько шагов и достала из сумочки сотовый телефон.
    Катерина Васильевна бросилась к телефону, едва он зазвонил. Она по-прежнему переживала за Настин круиз, продолжая считать затею дурацкой.
    - Мама? Как у вас дела?.. Где Андрей? - засыпала она ее вопросами.
    - Настенька, доченька! У нас все нормально. Андрей уже ушел на работу. Ты сама-то как там?
     - Жаль, что я не могу поговорить с ним, - слегка расстроилась Настя, но тут же загадочно добавила. - Отгадай, откуда я звоню.
    - Настя, ну что за детские шутки, - заподозрив неладное, одернула она дочь. - Говори, где ты сейчас.
    - В Париже! На Эйфелевой башне!
    - В Париже?! Но ведь там нет порта, - заволновалась Катерина Васильевна. - Как ты туда попала?
    - Это совсем рядом. Всего два часа езды. А корабль стоит почти сутки.
    - Ты не опоздаешь?
    - Нет, не беспокойся.
    - И все же, дай мне слово, что перезвонишь, когда вернешься на пароход.
    Настя пообещала и просила передать всем привет.      
    - Нэнси, Нэнси! - закричал Вилли, сбегая со второго этажа, когда Катерина Васильевна уже вешала трубку. - Я хочу поговорить с Нэнси!
    - Нет, нет Нэнси, - ответила, как могла, она по-английски. За последние напряженные дни ей приходилось еще учить английские слова, чтобы хоть как-то понимать ребенка.
    - Ты лжешь! - пуще прежнего заорал мальчик и расплакался. - Почему ты не хочешь, чтобы я поговорил с Нэнси?!
    - Вилли, детка, успокойся, пожалуйста, - уже по-русски продолжила Катерина Васильевна, не понимая и половины им высказанного, и дотронулась до его рыжей макушки, но тот резко дернул головой и не дал себя погладить.
    "Бедное дитя, - тяжело вздохнула она, глядя вслед убегающему обратно наверх Вилли, - такой стресс перенести в столь раннем возрасте. Скорее бы уж его родственники забрали его..."
    Тем временем мальчик снова заперся в детской комнате, где он проводил почти все время в одиночестве, и пускал к себе в комнату только Андрея, но, к сожалению, у того после рабочего дня порой не оставалось сил развлечь осиротевшего ребенка.   


    Спустившись с Эйфелевой башни, Леонид настоятельно посоветовал Насте хорошо подкрепиться перед обратной поездкой и признался, что сам не прочь посидеть часок-другой в каком-нибудь ресторанчике, коих в Париже бесчисленное множество.
    - Ну, хорошо, - согласилась Настя, - если только мы пойдем не к "Максиму".
    - Можно и туда, - ответил он.
    - Нет, - твердо сказала она. - Для "Максима" мы не одеты соответственно и я не хочу выглядеть "белой вороной".
    Пока она приводила свои доводы, до них донесли ароматы французской кухни. За углом под брезентовым навесом стояли с дюжину небольших круглых столиков, за которыми обедали или оживленно разговаривали в ожидании официантов с десяток посетителей.
    - Думаю, что этот нам подойдет, - проговорил Леонид и жестом пригласил Настю к столику.
    Молодой официант в белоснежной накрахмаленной рубашке с короткими рукавами и в галстуке-"бабочка" незамедлительно подошел к их столику и услужливо положил перед ними меню. Настя решительно отказалась от блюд из лягушек и устриц, но высказала пожелание отведать белого французского вина с козьим сыром, а также заказала мясной рулет и чашечку кофе. Леонид похвалил ее выбор и спросил по-английски у официанта, какое вино тот бы посоветовал.
   - "Шато Грийе", - без заминки ответил юноша, добавив, что оно сделано из лучших сортов винограда, которые выращивают в юго-восточной части Франции.
   - За нас, - поднимая бокал с вином, предложил тост Леонид, пока официант расставлял перед ним тарелки с салатом из маслин и эскалопом.
   - И за прекрасный Париж, - добавила Настя и с благодарностью посмотрела ему в глаза.
   Из ресторана они вышли, когда солнце уже зашло. До поезда оставалось еще немало времени, и Леонид предложил прогуляться до Триумфальной арки, благо Елисейские поля находились в двух шагах от них, а оттуда уже ехать на вокзал.
    Они свернули за угол, и перед Настиным взором предстал широкий проспект,  наполненный шумом мчащихся автомобилей и отдаленно чем-то напоминающий московские улицы. Это "что-то", как вскоре догадалась Карельских, был сам ритм жизни французской столицы: такой же хаотичный и беспечный, какой она помнила вечернюю Москву с детства. А бесчисленных прохожих можно было разделить на две категории: одни торопливо обгоняли тех, кто не спеша гулял и с любопытством разглядывал витрины самых дорогих магазинов. От пестрых иллюминаций "Шанель", "Валентино",  "Гуччи", "Кристиан Диор" и многих других всемирно известных названий, сменяющих друг друга, рябило в глазах. В какой-то момент у Насти даже закружилась голова от желания посетить каждый из них, и ей не было ни капельки стыдно от собственной минутной слабости. "В конце концов, я женщина," - сказала она себе, останавливаясь у порога "Шанели", охраняемого высоким рослым мулатом, который тут же вежливо отступил на шаг от двери.
    - Если ты сейчас не зайдешь в него, это будет моим единственным  разочарованием в тебе, - предвосхищая ее соблазн, с улыбкой произнес Леонид.
    Настя, не раздумывая, купила маленький флакончик духов "Шанель №5" для своей подруги Лизы, которая их обожала, и не удержалась от покупки сумочки для себя. Когда же она в сопровождении миловидной продавщицы, с улыбкой поблагодарившей за покупку и пожелавшей ей нового посещения, покинула магазин, то не сразу увидела Леонида, стремглав бежавшего к ней к огромным букетом бархатных роз.
    - Спасибо. Но зачем? - сокрушенно спросила Настя. - Такая красота... Они же завянут, пока мы доедем.
    - Самая красивая женщина Парижа не может идти без цветов, - ответил он, нежно беря ее под руку. - Я хочу, чтобы ты запомнила этот день навсегда.
    - Я его и так никогда не смогу забыть, - призналась она.
    Возле Триумфальной арки она в последний раз оглянулась на вечерний играющими разноцветными огнями город и на прощанье с грустью улыбнулась Эйфелевой башне, которая, словно того и ожидая, в ответ вспыхнула и засверкала веселыми огоньками.



10.
    "Королева Виктория" пришвартовалась в Гамбургском порту ранним утром. От громкой отрывистой и, как показалось спросонья Насте, неприветливой немецкой речи окончательно расхотелось спать. Она выглянула в иллюминатор, поежилась от вида свинцовых туч и все же решила сойти на берег.
   В Германии ей всегда хотелось побывать как дочери солдата-победителя, увидеть, что собой представляет страна, некогда развязавшая две мировые войны, эхом  отдающиеся в сердцах миллионов людей и по сей день, но сумевшей из руин быстро превратиться процветающее государство. Насте было любопытно, какие они,  сегодняшние немцы. Безусловно, за один, пусть и длинный летний день, этого не узнаешь, и все же с ее опытом туристки было уже не столь трудно сравнить Германию, скажем, с Францией, о которой остались самые теплые воспоминания.
   Но была еще одна причина, почему Карельских, пользуясь предрассветными сумерками, торопливо сбежала с борта корабля. Ей хотелось побыть одной и спокойно утрясти в голове события последней недели. Встреча с Леонидом разбередила давнюю девичью рану, затянувшуюся только благодаря счастливому замужеству. И вот теперь, когда в ее семейной жизни наступал период спокойствия, уверенности в завтрашний день и планы на воспитание усыновленного ребенка, все в одночасье может полететь в тартарары, прояви она слабость и уступи человеку,  которым грезила со школьной скамьи. Настя не спрашивала себя, могла ли она быть счастлива с Леонидом теперь. Это было ясно по его влюбленному взгляду и обходительному поведению, с каким зрелый мужчина относится к той единственной, о которой мечтал всю жизнь и ради которой готов на все. Но для нее на другой чаше весов была ее теперешняя любовь и устоявшаяся жизнь в Виннипеге. И главное сейчас было поступить так, чтобы во время расставания, он понял и принял ее решение.
   С такими мыслями Настя пересекла мост через Эльбу и побрела по утренним,  просыпающимся ото сна улицам Гамбурга в сторону центра города, пока не почувствовала, что голодна и шагнула в только что открывшееся кафе, заманивающее к себе посетителей аппетитными запахами свежеиспеченных булочек и пирожных с марципаном. Она выбрала столик у окна и подошедшая молодая официантка с восточными чертами лица стала ей бойко на немецком перечислять меню. Карельских, смущенно улыбаясь, по-английски попросила чашечку кофе с двумя булочками с маком, отчего у девушки мелькнул иронический блеск в глазах и она с нескрываемым раздражением отправилась выполнять первый за этот день заказ. От наблюдательной Насти не ускользнуло столь странное отношение к себе со стороны обслуживающего персонала, но она, излишне поглащенная в свои размышления, не стала задаваться вопросом, почему девушка-официантка, будучи сама иммигранткой либо дочерью иммигрантов, подчеркивает свое пренебрежение к иностранцам.
   После завтрака Настя направилась по Мартин-Лютерштрассе и дошла до Шаар-Маркта, где на углу в киоске купила несколько открыток с видами Гамбурга, чтобы отправить их домой, как делала уже в Париже и Амстердаме и по узкой улочке Коэфштрассе вышла на площадь, отдаленно напоминавшую с детства знакомую Домскую площадь родной Риги, где возвышался собор св.Михаила. Напротив церкви на раскладном стульчике расположился художник с мольбертом в руках. Прохожие с любопытством заглядывали в рисунок, некоторые, остановившись, тихо выражали свое восхищение. Художник что-то начинал им предлагать и тогда те, качая головой, торопливо уходили прочь. Настю тоже невольно привлек внимание эскиз церкви и она замедлила шаг, что не ускользнуло от зоркого глаза живописца.
    - Фрау, айн портрет. Цванциг марк, - и он артистичным жестом достал чистый лист бумаги.
    Что-то заставило заколебаться Карельских и не отказаться от предложения. Но она ни слова не говорила по-немецки и не поняла, сколько запросил за портрет длинноволосый с пробивающейся на висках сединой усатый мужчина спортивного телосложения, одетый в серую футболку и в потертые джинсы. Она вежливо попросила назвать цену по-английски.
   В ответ художник кашлянул, пробормотал по-русски "Черт, совсем забыл английский", потом поднял вверх указательный и средний пальцы левой руки и очертил круг державшим в правой руке карандашом.
   - Вы русский? - широко улыбнулась Настя соотечественнику.
   - Вот это да! Сколько сюда хожу, впервые встречаю русскую туристку, - обрадовано воскликнул он и пояснил: - Знаете, "наши" все больше по дешевым магазинам бегают, а не на соборы смотрят... Вы присядьте на мой стульчик, а портрет Ваш я за полчаса нарисую, уж очень лицо у Вас выразительное, и денег не возьму.
   - Нет-нет, - запротестовала Настя, - за труд надо платить. Так что называйте Вашу цену.
   - Бросьте, - обиделся мужчина, - Сказано, "ни копейки" - и все тут.
   Пока Настя усаживалась на раскладной стульчик, окончательно распогодилось, и Гамбург теперь казался Насте уже не таким хмурым, как поутру. Виктор - так звали художника - энергичными росчерками наносил на бумагу Настин полупрофиль, не переставая рассказывать о себе. Так за считанные минуты Карельских узнала, что он тоже - вот совпадение! - родом из Риги и что в Гамбурге живет со своей семьей уже четвертый год. Когда портрет был почти закончен, Виктор сделал Насте неожиданное предложение:
   - Знаете, Настя, я тут недалеко живу. Так что приглашаю к нам в гости пообедать. С женой познакомлю. Марина будет Вам рада. Не откажите земляку.
   Она взглянула на соборные часы, и что-то высчитывала в уме. Потом тряхнула головой и просто ответила:
   - Ну что ж, показывайте, где живут тут русские художники.
   Дорогой он стал выполнять роль гида, поведывая много интересного из истории архитектуры города, показал улицу, полностью разрушенную от бомбежек в годы второй мировой войны и заново отстроенную турецкими строителями, специально приглашенными на работу, чьи потомки составляют самую многочисленную диаспору в сегодняшней Германии.
   Настя внимательно слушала его рассказ, ловя при этом себя на том, как удалось стране-пораженцу сделать так, что и следа не осталось от прошедшей войны. Но Виктор, словно прочитав ее мысли, сам ответил на этот вопрос:
   - Немцы не любят, чтобы им что-то напоминало о тех событиях. Они до сих пор очень болезненно воспринимают нас, русских, здесь, словно мы приехали их оккупировать...- и, сворачивая за угол, объявил: - Ну, вот мы и пришли.
   Перед Настей предстала картина, резко отличающаяся от общего городского пейзажа. Вдоль грязного тротуара с разбросанными пустыми пластиковыми бутылочками из-под пива и соков, всевозможными конфетными обвертками и смятыми пачками от сигарет и чипсов тянулся давно некрашеный металлический забор, за которым виднелись заросли кустарников и невзрачное серое трехэтажное здание. Из его открытых окон вперемешку доносились голоса, детский плач и с дюжину различных мелодий. Вход в калитку перегородила припаркованная серебристая "Ауди" последней модели с номерами SHG V100.
   - Однако, - усмехнулась Настя, - богато живут тут иностранцы.
   - А, это албанская мафия приехала "стричь" косоваров, - пояснил Виктор. - Вчера получили социальную помощь, а сегодня ее у них отбирают на вооружение бандитов, что воюют в Югославии против наших братьев-сербов.
   Для Насти столь обыденным тоном высказанное объяснение стало откровением. Но это было всего лишь первым открытием невиданной ей доселе жизни обитателей "ночлежки", как называл Виктор общежитие, где он провел последние три года.
   Они поднялись по лестнице между снующими вверх-вниз детьми почти грудного возраста и направились по коридору под многозначительно оценивающими взорами двух молодых женщин, с которыми по-немецки поздоровался Виктор. 
   - Марина, у нас гостья, - с порога объявил он хлопотавшей возле журнального столика с салатом худощавой шатенке в сиреневом спортивном костюме.
   - Коммен зи райн, - по-немецки пригласила она Настю.
   - Спасибо, - поблагодарила по-русски Карельских, догадавшись о значении фразы.
   - Ой, так Вы - русская! Проходите, пожалуйста, - широко улыбнулась Марина.
   Настя исподтишка оглядела комнату, пока Виктор, извинившись, покинул женщин, чтобы помыть руки - туалет и душ, как объяснила Марина, находились в другом конце коридора. Это было небольшое, чуть продолговатое помещение с двумя окнами, перегороженное посередине тремя обшарпанными деревянными шкафчиками для одежды, за которыми виднелись детская кровать и мольберт Виктора. С этой стороны разместились раскладной диван с двумя креслами, журнальный столик и небольшой холодильник, стоящий в углу возле окна, на котором громоздился старый телевизор. Вместо обоев стены были расписаны (не трудно догадаться, кем) под весенний пейзаж, вносивший веселье в убогий интерьер комнаты.
   Не успела Настя присесть на диван, как дверь распахнулась и в комнату влетела златовласая девчушка лет четырех с огромными изумрудными глазищами в испачканной блузке и ссадинами на видневшихся из-под клетчатой юбочки коленках.
   - Мам, этот албанец Кораб опять плохими словами обзывается, - чуть не плача пожаловалась она матери.
   Та невозмутимо подняла голову от салатницы и тихо попросила дочь:
   - Олеся, сначала поздоровайся с тетей. И потом, сколько тебе можно повторять: не играй ты с ними.
   - Здравствуйте, э-э... гутен таг, - чуть склонив голову к плечу, стеснительно вымолвила Олеся.
   - Здравствуй, Олеся. Меня зовут Настя.
   - Ты тоже азилянтка?    
   - "Азилянтка"? А что это значит? - не поняла Карельских и вопросительно взглянула на Марину.
   - Она имела в виду "беженка", - перевела та, продолжая накрывать на стол.
   Тут вернулся Виктор с полотенцем через плечо:
   - А, бандитка уже дома!
   - Это Кораб бандит, - опять вспомнила обиду Олеся. - Папа, он снова обзывается нехорошими словами. Я его за это стукнула.
   - И правильно сделала, - одобрил Виктор действия дочки, подавая ей полотенце. - Теперь марш мыть руки и - за стол.
   - У нас тут постоянно конфликты с жильцами, - устало выдохнула Марина, наливая всем по тарелке зеленого борща. - Жаловаться, сами понимаете, некому. К тому же мы тут одни русские, а турков, африканцев и албанцев много.
    Настя каким-то шестым чувством осознала, что супруги несчастны, нет, не в плане семейной жизни, а в смысле окружающей их среды. Она изучающе посмотрела на Марину, в которой было что-то необычное, но из-за ее постоянных движений это "что-то" не представлялось возможным уловить. Когда же все расселись, Карельских наконец-то разглядела, что у молодой женщины глаза разного цвета: один - зеленый, а другой - темно-серый, что, впрочем, совершенно не портило ее тонких черт лица. 
   Столик был накрыт в считанные минуты. Марина была расторопной хозяйкой, умудряющейся готовить трижды в день различные блюда на общей кухне в окружении неопрятных, а порой и опасно больных соседей по этажу, из-за чего ей постоянно приходится дежурить у своей кастрюли. Но жаловаться на жизнь было не в ее правилах.
   После недолгих колебаний Настя осмелилась расспросить, как они попали сюда и почему бы им ни снять самую дешевую, но отдельную квартиру. Виктор расхохотался так, что поперхнулся котлетой, а Марина, горько усмехнувшись, ответила, что до получения статуса беженца им этого никто не позволит. Она также рассказала, что эта комната представилась ей чуть ли не хоромами после месячного пребывания в душной каюте списанного корабля, пока оформлялись их документы на прошение о предоставлении убежища. 
   Впрочем, Зимины неоднократно были свидетелями того, как другие семьи каким-то образом переезжали из общежития в так называемые в "социальные квартиры" со всеми удобствами еще до получения статуса беженца. Одни предъявляли какие-то справки о якобы имеющихся в скрытых формах психических или инфекционных заболеваниях, другим предоставляли отдельные квартиры за "особые заслуги перед третьим рейхом", как выражался Виктор, то есть за лояльность, вернее будет сказать, ежедневные доклады начальству обо всем, что ими было услышано или подслушано. Желающих "выслужиться", на удивление Зиминых, очень много, проще  перечислить тех, кому этим противно заниматься...   
   У Насти складывалось впечатление, что эта семья живет по каким-то неизвестным ей, тоже иммигрантке, законам и ее начало распирать любопытство с подспудным желанием хоть как-то помощь им. Пока же она получала такие ответы на заданные вопросы, что возникали десятки новых, причем последний звучал, как первый, то есть круг замыкался.
    Из рассказов супругов ей стало ясно лишь одно: им пришлось бежать из Риги и просить убежище в Германии. Причиной их побега послужил "наезд", как объяснил Виктор, "братков", желающих получать свою долю от его бизнеса. Оказалось, что Виктор Зимин, в прошлом гимнаст, позже стал работать профессиональным массажистом. За два года в принадлежавшем ему оздоровительном центре дела пошли в гору, и кое-кто решил, что ему надо "поделиться". Получив отказ, "братки" устроили погром в фирме, а ему с женой неоднократно угрожали расправой. Оставаться жить в таких условиях было небезопасно. И тогда знакомые посоветовали им уехать в Германию и попросить убежища. Только попав в жернова машины, отбирающей тех, кому немецкие власти предоставляют статус беженца, Зимины поняли, в какую непростительную ошибку они совершили. Их прошение о предоставлении убежища было отклонено через пару месяцев по причине, как записано в официальном отказе, отсутствия "достоверности" изложенной истории. Марина добавила, что в немецком законодательстве есть статья, по которой чиновник, принимая то или иное решение по заявлению беженца, руководствуется тем, что может "поверить" на слово, а может и "не поверить". К последним (а таких в ФРГ большинство) принадлежали и рижане. За разъяснениями всей этой юридической казуистики "отказник" обращается к немецкому адвокату, который советует подавать апелляцию в суд, разумеется, беря за свою работу немалые деньги. Суд может тянуться годами, как в случае Зиминых, и все это время они обязаны жить в этой комнатке, не имея даже права выехать за пределы города без письменного разрешения властей. Работать тоже без разрешения властей нельзя. Виктору просто повезло: работа художника (а живопись была серьезным увлечением Виктора с детства) относится к числу свободных профессий и, опять же, согласно немецким законам, не входит в перечень тех, которые считаются запретными для лиц их категории...
   - И что же будет с вами дальше, если суд вдруг откажет вам в убежище? - спросила Настя, чувствуя, как начинает трещать голова в результате  обрушившейся на нее информации.
   - Наверно, депортируют обратно в Латвию, - хрипло ответил Виктор. - Немцы давно бы это уже сделали, но есть одна загвоздка: мы - не граждане Латвии. У нас советские паспорта. Вот и мурыжат нас тут. Скорее всего, надеются, что мы не выдержим и уедем сами...
   - По закону нам сразу же должны были предоставить статус беженца, так как мы являемся гражданами несуществующей более страны, но... - перебила мужа Марина и многозначительно изогнула тонкие брови (все еще в тайне надеясь на справедливость немецкой законодательной машины), но не успела договорить, как в дверь бесшумно приоткрылась и просунулось вытянутое женское лицо с рыжими крашеными волосами и с крупным орлиным носом:
   - Ой, - с наигранным удивлением, сказала женщина, пристально изучая Настю, - я не думала, что у вас гости. Мариночка, можно у тебя одолжить почитать детективчик?   
   - Тамара, зайди позже, ладно? - попросила Зимина, разливая по чашкам кофе.
   В ответ лицо изобразило некое разочарование, и также тихо дверь захлопнулась.
   - Теперь пойдет доносить фрау Писке, что у нас были гости, - раздосадовано продолжила Марина.
   - А кто такая фрау... хм... Писка? - скосив глаза на Олесю, смущенно переспросила Настя.
   - Не Писка, а Писке, - ответила та с детской непосредственностью, допивая стакан апельсинового сока. - Фрау Писке - это шефица нашего хайма.
   - Общежития, - перевела еще одно непонятное немецкое слово мать.
   - Доела? - с напускной строгостью спросил Виктор дочь. - Иди еще погуляй.
   Олеся в миг соскользнула с кресла и выбежала из комнаты.
   - Ну и черт с ней, пусть "стучит", - безразлично ответил жене Виктор, словно нет с ними Насти.
   - Вы же говорили, что одни русские здесь, - вспомнила Карельских ее слова.
   - Она не русская, - ответил он. - Не то армянка, не то грузинка. Их тут тоже хватает, но мы с ними почти не общаемся. Они все держатся своим кланом. Парадокс, но здесь дружат даже с теми, против кого воевали у себя на родине, зато все вместе ненавидят русских. А к нам лезут только, когда им что-то нужно или чтобы "настучать" немцам.
   - Зачем? - не поняла Настя.
   - Наверно, таким образом надеются выслужиться и получить статус беженца. И что удивительно, по-немецки ворковать научились в считанные месяцы, а русский так т;лком и не знают, хотя и прожили всю жизнь в Советском Союзе. Разговаривают примерно, как в анекдоте про учителя русского языка в грузинской школе, - и Зимин продолжил, подражая кавказскому акценту. - Дэти, запомнитэ, русский язык очень трудный. Напримэр, Настиа - это дэвушка, а ненастиа - это плохая погода.
    Настю анекдот с ее именем и артистическое перевоплощение собеседника рассмешили до слез.
   - Ребята, - решительно обратилась к Зиминым Настя, промокнув салфеткой уголки глаз, - могу я чем-то помочь, чтобы вы выбрались отсюда?
   Марина грустно покачала головой, а Виктор раздраженно махнул рукой. Если надежда получить милость от немецких властей у него не осталось, то что могла сделать для них случайная знакомая?! Подсознательно он уже смирился со своей участью, что в игре под названием "Азиль" ("Убежище") им достался несчастливый билет. Однако думать о том моменте, когда придет окончательный отказ, супругам не хотелось и потому бессонными ночами они обсуждали свою дальнейшую судьбу, сговариваясь на том, что им вероятнее всего придется бежать в другую страну. Вопрос лишь оставался, в какую именно. Тут все зависело от количества денег. Поэтому все, что удавалось заработать Виктору, Зимины откладывали на "побег"...
   - Нет, я серьезно, - не унималась Настя. - Кажется, я могу вам помочь.
   - Брось, Настя, - отмахнулся Виктор - все трое давно уже перешли на "ты".
   Теперь настал ее черед рассказать о себе, и что ей нужны специалисты его профиля в созданной ею фирме. Настя пообещала по возращению в Виннипег сразу же выслать им приглашение на работу с тем, чтобы они смогли уехать в Канаду, не дожидаясь решения суда, если их, разумеется, устраивает ее предложение.
   - "Устраивает" ли?! - эмоционально передразнил Виктор. - В нашем положении выбирать не приходится. Если это станет возможным, то мы, Настя, твои должники на всю оставшуюся жизнь.
   - Должники мне не нужны, - улыбнувшись, возразила Карельских. - Будешь "пахать" на меня, как папа Карло... Ну, мне пора ехать. Спасибо за угощение.
   И тут Марина спохватилась и попросила об одном одолжении: передать в Риге маме Виктора лекарства, которые они купили для нее, но, как оказалось, запрещено пересылать по почте. Небольшой пакет Настя запихнула в свою сумочку, адрес вместе со всеми данными Зиминых записала в записную книжку, а им оставила свою визитную карточку.
   Супруги вызвались проводить ее до гавани, но Настя вежливо отказалась. Возле калитки  к ней подбежала игравшая в песочнице (в единственном развлечении всех детей-беженцев) Олеся и, заглянув в глаза, спросила:
   - Ты еще к нам придешь?
   - Нет, но я надеюсь, что скоро ты с родителями приедешь к нам, - уверенно ответила Карельских и, наклонившись, нежно поцеловала девочку в румяную щечку. Потом остановила проезжающее мимо них такси и тепло с попрощалась с земляками.
   В порт она приехала за несколько минут до отплытия "Королевы Виктория". Леонид стоял у трапа и напряженно всматривался в каждое женское лицо, появлявшееся на причале. Завидев выходящую из такси Настю, он бегом бросился к ней со словами, произнесенными с волнением, но без тени упрека:
   - Куда ты пропала?! Я тебя целый день ищу!
   - Прости, - как можно мягче сказала она. - Гуляла по городу.
   Он нежно коснулся ее локтя и только теперь заметил, что она держит в руке подаренную Виктором картину.
   - Твой портрет?
   - Да, нарисовал один русский в центре города.
   - Зд;рово, - похвалил он рисунок, - но в жизни ты еще прекрасней.
   Раздался резкий гудок, заставивший их вспомнить, что их корабль вот-вот отчалит, и, показав свои паспорта вместе с билетами молодому пограничнику с неприятельской гримасой на лице, что-то невнятное пробурчавшему им вслед, они взбежали по трапу.
   Когда Настя прощальным взором окинула Гамбург, лучи заходящего солнца как раз коснулись шпилей соборов, окутав их золотым светом. "Какой восхитительный вид!" - заметил Леонид. Она же в этот момент думала о Зиминых, вряд ли любовавшимися сейчас этой красотой.


11.
   В Калининградский порт "Королева Виктория" причалил в два часа пополудни. Настя и Леонид стояли на нижней палубе в ожидании подачи трапа.
   - У меня для тебя сюрприз, - загадочно произнес он, с нежностью взглянув на спутницу.
   - Какой? - чуть настороженно спросила Карельских.
   - Сейчас я познакомлю тебя со своим сыном?
   - С Антоном?! - вырвалось у нее.
   - С ним, - утвердительно кивнул он головой, про себя он с удивлением отметил, что ей известно имя его сына, ни разу еще прежде не упомянутое в рассказах о себе. "Значит, - радостно подумал он, - я ей все же не безразличен, если она до сих пор помнит его имя". Но ему тут же пришлось отказаться от своей мысли.
   - Ни к чему, Леня, - твердо заверила она.
   - Но почему?
   - Не вижу в этом никакой необходимости - и все.
   - Я полагал, - осторожно возразил Благовещенский, - что мой сын имеет право быть представленным моей любимой женщине.
    Меньше всего Настей хотелось омрачить настроение Леонида перед свиданием с сыном, с которым он не виделся целый год, поэтому она сдалась:
   - Ну, хорошо, только познакомишь, а потом я оставлю вас одних, договорились?
   Он отлично понимал, что дальнейшие уговоры излишне, поэтому был рад и такому развитию событий. Спускаясь по трапу, он весело помахал рукой атлетически сложенному молодому человеку, одиноко стоящему в стороне от остальных у причала. Тот также взмахнул в ответ обеими руками. А тем временем Настя отметила про себя, что внешне Благовещенский-младший точная копия отца двадцатилетней давности.
   - Мой сын Антон, - не без гордости представил юношу Леонид после крепкого объятия.
   Настя с неожиданной для себя нежностью пожала молодую жилистую руку, Антон же не без интереса разглядывал новую знакомую.
   - Ну, мне пора, - через минуту заявила она, оставив Благовещенских наедине.
   - Пап, кто эта молодая заморская особа? - с нескрываемым любопытством спросил сын.
   - Тише, Антошка, - провожая вслед Настю, испуганно шикнул Леонид. - Ты, я вижу, не очень-то тактичен. Настя наша соотечественница и к тому же моя землячка.
   - Извини, это оттого, что мы редко видимся. Так ты из-за нее просил меня приехать сюда?
   - Нет-нет, - заверил отец. - она здесь ни при чем. Я действительно очень хотел встретиться с тобой, а с ней познакомился на этом корабле.
   - Понятно, дорожный роман...
   - Ничего тебе не понятно, - раздраженно перебил он догадки сына. - Она замужем и едет к себе домой, в Ригу, а у меня остается слишком мало времени уговорить ее уйти из семьи.
   - Настолько серьезно?! - присвистнул Антон. - И что, семья большая?
   - Да нет, муж да мать. Замужем десять лет, а детей нет.
   - Это что ж получается: со школьной скамьи под венец?!
   Леонид лукаво улыбнулся:
   - Как раз наоборот, она вышла замуж постарше, чем ты сейчас.
   - Что-о! - изумился сын. - Я-то грешным делом подумал, что ты на молоденьких заглядываешься, как в пословице "седина в бороду, бес в ребро".
   - Нет, Антоша, я старше нее ровно на семь лет. Просто она прекрасно выглядит, правда?.. - и вздохнув, поменял тему: -  Ну, ладно, рассказывай о себе.
   Они не спеша направились в город в поисках какого-нибудь кафе в укромном месте, чтобы никто не смог помешать их разговорам. Леонид все чаще ловил себя на мысли, что виноват перед сыном за долгие годы разлуки, когда тот жил со своей матерью. И только после неожиданного приезда на последний школьный звонок сына они стали регулярно (насколько позволяли графики тренировок и турнирных матчей) встречаться. Антон всегда обожал отца и гордился им, поэтому, выслушав от него причину их развода, понял и простил его. Сравнив его теперешнее одиночество со счастливой личной жизнью мамы в новом браке, Антон решил переехать жить к отцу, но тут его пригласили в одну из лучших футбольных клубов на Урале и видеться они стали снова довольно редко. И все же, теперь при встречах отец и сын понимали друг друга с полуслова, они стали настоящими друзьями и Благовещенский-младший не раз давал старшему дельные советы.
   Так было и на этот раз. Леонид от собственного бессилия, что вот-вот потеряет навсегда Настю, рассеянно слушал о спортивных успехах сына, механически задавал какие-то вопросы и невпопад кивал головой, пока Антон не вызвал его на откровенность:
   - Папа, тебе на самом деле так плохо?
   - Очень, сынок, - без промедления ответил Благовещенский-старший.
   - М-да, - протянул Антон и, не придумав ничего лучшего, как закончить тему, предложил присесть за круглым столиком, расположенного под огромной ивой открытого ресторанчика.
   - Что желаете? - тут же подскочил к ним молодой худощавый официант с натянутой улыбкой на лице и колючими бегающими глазками, безошибочно определяющими толщину кошельков своих клиентов.
   - Ты голоден? - спросил Леонид сына.
   Тот отрицательно покачал головой:
   - Успел пообедать в гостинице.
   - Тогда два кофе, пожалуйста, и мороженного, - обратился он к официанту.
   Тот разочарованно отошел от столика и надолго удалился за стеклянной дверью ресторана.
    Антон внимательно смотрел на отца и, впервые видя его в растерянности, в конце концов не выдержал:
   - Папа, ну, сделай ты что-нибудь такого, чтобы покорить ее.
   - Бесполезно, сынок, - безнадежно вздохнул Леонид.
   - Не верю, - возразил Антон. - Ты же - личность, одно твое имя чего стоит! Чемпион, талантливый тренер. Любая пойдет за тобой на край света.
   - Только не Настя. Увы, мне нечего ей предложить, кроме своего сердца.
   - ? 
   - Она сама личность. Ее книги в миг раскупаются в Канаде. Сейчас у нее своя фирма...
   Антон присвистнул от услышанного:
   - Я-то думал, обычная иммигрантка. И все же, папа, если ты ей нравишься, она решится...
   - Ладно, Антошка, жизнь покажет, - прервал его Леонид, увидев наконец официанта с подносом.       


    Тем временем Настя не торопливо бродила по улицам незнакомого города, невольно сравнивая его с портовыми городами, в которых она уже побывала. Что-то общее объединяло их всех, то ли ритм, то ли настроение: с одной стороны в воздухе чувствовалась какая-то беспечность, с другой - желание расслабиться после тяжелой работы.
    Отчего-то больше всего она проводила параллели с Амстердамом. Столица Голландии приобрела известность одной из самых демократических столиц мира, где существует "сухой" закон, но разрешено употребление легких наркотиков, где улицы "красных фонарей" объединились в целый квартал, а с недавних пор власти разрешили однополые браки. Обо всем этом она узнала во время экскурсии по городу, что вызвало в ней странное чувство, нечто среднее между удивлением и отвращением. В целом от маленькой Голландии у нее сложилось впечатление, что там, наверняка, скучно жить - родина тюльпанов и ветряных мельниц по территории меньше Эстонии, самой маленькой по площади республики в составе СССР.
    Жители Амстердама были весьма приветливы с туристами, а голландский язык представляет собой некий гибрид английского с немецким. С Леонидом, хорошо владеющим немецким еще со школьной скамьи, они, объединив свои знания в языках, понимали практически все без перевода. Однако ее внимания ни могло не привлечь большое количество иммигрантов, особенно выходцев из Турции и стран юго-восточной Азии, бойко говорящих на голландском. Как пояснила ей гид, Нидерланды принимают представителей тех стран, которые некогда являлись ее колониями, а также предоставляет политическое убежище. В результате этой политики лицо страны, как она не без иронии выразилась, в последнее десятилетие резко изменилось. Тогда Настя впервые услышала о проблемах иммиграции, но уже в Гамбурге ей пришлось столкнуться с этой же проблемой изнутри...         
   "Как странно, - думала она, - Калининград совсем рядом от Риги, а я здесь раньше никогда  не бывала". Она неторопливо рассматривала витрины магазинов, вчитывалась в рекламные щиты, пристально вглядывалась в лица прохожих. Это была ее первая встреча с новой Россией, о которой она ничего еще не знала, поэтому ее интересовало абсолютно все.
    Вдали показался старинный собор, возле которого толпились туристы. Карельских направилась к ним и услышала английскую речь. Пожилая седовласая экскурсовод рассказывала им историю города. Насте нужно было как-то скоротать время и она, примкнув к группе, узнала много интересного. Оказалось, что первые поселения на территории нынешнего Калининграда появились задолго до нашей эры и населялись народом, называемым Тванкста, позднее завоеванными и уничтоженными Тевтонским орденом. После истребления местных балтийских племен-язычников в 1255 году на этот месте был основан город Кенигсберг, а оставшаяся часть населения была огерманизирована.
   Для Насти, имеющей в школе отличные оценки по истории, рассказ гида произвел неизгладимое впечатление. Все, что ей было известно - присоединение Калининградской области к СССР после окончания Великой Отечественной войны, которая до этого входила в состав третьего рейха, и что в последние годы в прессе не раз муссировалась тема возврата Калининграда Германии, как ее исконных земель. Исторические факты, как она выяснила, красноречиво говорили о другом, а именно: в состав германской империи она вошла лишь в 1871 году, будучи до этого и в составе польского королевства, и как независимое государство.
   После осмотра Кенигсбергского кафедрального собора и могилы немецкого философа Канта экскурсия завершилась. Туристы (в основном англичане и датчане) торопливо направились к ожидающему у обочины дороги автобуса, а усталая экскурсовод присела на скамейку. Настя опустилась рядом с ней и поблагодарила ее за интересный рассказ. Карельских хотелось еще о многом расспросить женщину, но не посмела. Та обрадовано посмотрела на нее:
   - Вы - русская!
   Она призналась, что за день перед ее взором мелькает столько иностранцев, что она рада любому общению с соотечественником.
   - Так много туристов? - полюбопытствовала Настя.
   Экскурсовод утвердительно кивнула головой:
   - Особенно немцев. Они тут уже себя как дома чувствуют. Заводы наши, на которых тысячи горожан работали, позакрывались, а сборочные цеха всего на сотню мест открыли и полагают, что мы им должны "данке" говорить.
   Еще она не без раздражения рассказала о щедром финансировании этнических немцев из бывших республик Средней Азии с тем, чтобы они переселялись в Калининградскую область. Настя молча слушала ее рассказ, и в ней с каждой минутой росло возмущение. Дома Карельских часто негодовали - нет - не распадом Советского Союза, а тем, как просто отдали земли, за которые веками воевал русский народ. Теперь же, выходило, готовы отдавать и то, что досталось новой России...
   Изменчивая прибалтийская погода предрекала дождь, а у Насти не было с собой зонтика. Она тепло попрощалась с экскурсоводом и торопливо направилась в сторону порта. Мысли путались от полученной информации. Красивый город с богатой историей на самом деле скрывал сотни язв и нарывов, доставшихся ему  из-за бездарной политики российских властей. Но ей еще было невдомек, какую опасность таит лично для нее этот город и как она встретит здесь человека, сумевшего сделать то, над чем сейчас ломает голову Леонид.