Розовый снег, фиолетовый дождь. 25. Мать

Я оглядываюсь на голос - и замираю.
Нет, это не моя дочь! Моя дочь не такая… Моя Юлька – тощая и сутулая, с острыми коленками, с шершавыми руками. А это… Это какая-то фея, спустившаяся в сочельник поздравить бедных родственников. Такие красавицы украшают обложки журналов: движения мягкие, вкрадчивые, глаза блестят, волосы рассыпаются. Нежный белый мех, волнистый и лёгкий, обнимает фигуру, обволакивая все острые углы, словно туманом.
Принцесса... Снегурочка...
Юлька крутанулась – и полы шубки разлетелись в стороны, открыв стройные ножки и дорогое парижское джерси.
Теперь по законам жанра я должна была упасть в обморок. Ну, в крайнем случае, прослезиться. Но я всё глядела на Юльку, потрясённая, глядела, не узнавая, и видела то, что через несколько лет в ней появится и станет реальностью на всю жизнь, станет сутью… Нет, это была не моя дочь...
- Пап, обрати внимание на маму. Она сейчас сорвёт с меня эту шубу и выбросит в окно. Мама, не смотри так, но в этой шубейке я уж точно пойду в школу. Хотя бы потому, что у меня на зиму просто ничего другого нет. Кроме белых ботинок.
Это истинная правда. Ботинки модные, шнурованные мы осилили, но и только. Я раз десять брала в руки старый Юлькин пихор, словно надеясь, что рукава у него станут длиннее, а плечи шире, но увы – и рукава, и спина уже были надставлены и подшиты всякими старыми шапками, воротниками и рукавицами.
Белый полушубок порхал перед моими глазами, словно огромная бабочка, ясные Юлькины глаза сияли лукавством, она замирала в изысканных позах, изображая кордебалет, а я потрясённо смотрела, как на моих глазах она двоилась, как на острие пируэтов я видела не жалкого тинейджера, а прекрасную женщину - в грациозном жесте, в певучей линии вытянутой шеи, в лёгкой отточенности поворотов ...
- Ро-о-о-зовый сне-е-ег, - дурашливо пела она, становясь на цыпочки и размахивая руками, - пап, знаешь, кем я буду, когда вырасту? Певицей на бэк-вокале! Ро-о-о-зовый сне-е-е-г…
Валя смеялся, Юлька дурачилась. Они были в одной связке – благородный король и дитя тумана. Они были парой. Я одна была здесь лишней – НЕ довольная, НЕ весёлая, НЕ счастливая, а мрачная и подозрительная, как старая ворона. Угрюмая и тупая, как чугунная болванка…
- Ну, всё, - разрумянившаяся Юлька отдувается и сбрасывает полушубок мне на колени. – Пойду ещё оторвусь за компом. Мне в этом платье можно за компьютером-то посидеть, или опять нельзя?
Она упархивает, а я машинально перебираю мягкий мех.
- Искусственный? – удивляюсь я.
- Конечно. Это недорогая вещь. Как раз для девочки её возраста. Ей ещё рано носить натуральные меха.
Да, это его. У него всегда был хороший вкус во всём. Он и меня учил одеваться стильно.
- В Европе натуральный мех в больших количествах в повседневной жизни свидетельствует об отсутствии утончённости. Ну, и влияние Гринпис, конечно.
Я поднимаю глаза от белой шубки. Смотрю на него.
Он сидит в кресле красиво и спокойно. Красиво держит сигарету в породистой руке. Благородно поблёскивают золотые часы на запястье. Безукоризненные стрелки на брюках. Респектабельный вязаный кардиган. Если бы я встретила его сегодня, я, возможно, увлеклась бы. И вот в эту минуту, наверное, мечтала бы о том, чтобы он встал, взял меня за руку и пригласил танцевать под медленную тихую музыку. Я знаю, как он танцует: полузакрыв глаза, отдавшись ритму, словно бы один, но партнёршу держит властно и крепко. Как свою собственность, которая от него никуда не убежит.
Я тоже была его собственностью. А иначе и быть не могло. Кто я тогда была для него? Девочка-ангел, птичка, кнопа несусветная – это для чувств. А для осознания – сирота при живом отце и красавице мачехе. Хотя при чём здесь семья – тогда в 80-м, я была всего лишь недоучившейся студенткой из провинции, ничего из себя не представляющей, а он и тогда уже был силён – сын крепкой семьи с известной фамилией, интеллигент в третьем поколении; при одном взгляде на него читалось всё его прошлое и всё его будущее.
Он всё на свете знал: как строить дом и как лечить людей, как сервировать стол и каким лаком покрывать ногти к сиреневой кофточке, как чинить автомобиль и как ловить большую рыбу, где находится селезёнка и сколько звёзд на небе. Одного только не знал: как любить такую женщину, как я. Как жить с такой женщиной, как я. Он попробовал – и получилось плохо. Он попробовал ещё раз – и опять неудачно. А он не привык к неудачам. Я становилась для него опасной: я разрушала его уверенность, я вносила хаос в отлаженные взгляды на жизнь… Да, такие мужчины бледнеют, когда им говорят: твоя дочь вовсе не твоя дочь…
- Я пытаюсь заботиться о дочери – ты недовольна. Объясни! Может быть, я чего-то не понимаю?
Я молчу. Я представляю рядом с ним ту женщину. Она мой антипод: высокая, широкая в кости, черноволосая, темноглазая.
- Лиля, о чём ты думаешь?
- А где вы познакомились с Долорес?
Он помолчал. Я знаю, почему. Вечная моя черта перепрыгивать с одной темы на другую. Когда-то она его смешила, умиляла. Потом он научился делать паузы, собираясь с мыслями. И да, он никогда не раздражался. Он всегда учился жить со мной, он честно учился меня понимать.
А я - дура и предательница...
- Она обратилась ко мне через знакомых по поводу дочери, - спокойно объясняет Валя. - Наташа – полукровка, я говорил. Ей не было тогда и пяти лет. Она сейчас хорошо говорит по-русски, мечтает приехать в Россию. Они узнали от друзей о русском враче и приехали на приём. Последовало встречное приглашение на вернисаж и так далее.
Он меняет тон.
- Давай всё-таки поговорим о наших делах. Я открыл для дочери счёт в банке и положил на него деньги. Я хочу, чтобы они пошли на её образование. Через несколько лет, когда она закончит школу, она сможет получить образование в Европе. Сколько ей ещё учиться?
- Три года, - еле слышно говорю я.
- Вот, - Валя гасит сигарету в пепельнице, заполненной цветным песком, и по комнате распространяется приятный аромат. – Давай подумаем, как организовать ей приезд к нам. В каникулы. Наташа будет ей подружкой, они будут общаться по-русски. – Он смотрит на меня. – А почему нет? Почему бы ей не побывать в Испании? Комо но? – чуть улыбается он.
Комо но? Почему бы и нет? Так говорят испанцы.
- Мам! – орёт Юлька из коридора. – Комо но? Почему бы мне не побывать в Испании?
Всё подслушивала, нахалка!
- Почему ты подслушиваешь? – возмущённо ору я.
- Я не подслушиваю! – возмущённо орёт Юлька. – Я не виновата, что всё слышно!
- Порядочные люди в таких случаях закрывают дверь! – возмущённо ору я.
- А чего мне её закрывать! – возмущённо орёт Юлька. – Я иду мимо в туалет, и услышала, блин, три слова!
Валя спокойно встает, плотно задвигает дверь, и некоторое время мы молчим.
Я смотрю в пол. Ковёр, перекочевавший со стены на пол, за столько лет не потерял красок. Что значит хорошее качество. И всё в этом доме так. Всегда здесь всё было качественно, надёжно, состоятельно. Одна я не вписалась. В прошлом – никудышная жена, не сумевшая обеспечить мужу нормальной семейной жизни, необходимой для нормальной плодотворной работы. В настоящем – никудышная мать, не сумевшая обеспечить дочери достойное образование и хорошее воспитание. И никудышный профессионал, поскольку хорошие профессионалы востребованы и обеспечены.
Мои руки с прекрасным маникюром лежат на чёрных коленях скромно и жалко. Сияющие ногти на пальцах словно чужие. Чужие, так оно и есть, последний раз я делала маникюр аж в сентябре, когда Райка устроила мне интервью с модным топ-стилистом. Интервью сразу напечатали, и именно на гонорар я купила тогда Юльке сапоги со шнуровкой.
Валя включает тихую музыку и поворачивается ко мне. Протягивает мне раскрытую ладонь. Ну, вот, сейчас возьмет меня за руку и скажет: «Идём танцевать.» или: «Мадам, разрешите вас пригласить…»
Он берёт меня за руку и говорит:
- Ты давно была у врача?
И ищет мой пульс.
- Плохо, матушка моя, - резюмирует он через 30 секунд. – Тахикардия, аритмия, нервное истощение, - Он бесцеремонно оттягивает мне веки вниз. – Анемия, - подытоживает он.
- Язык, - я не могу удержаться от улыбки. – Язык показать, доктор?
- Покажите, покажите, - хмуро говорит Валя, подсаживаясь ближе. – Напрасно, больная, иронизируете, дела у вас…
- Хуже некуда, - заканчиваю я фразу и показываю язык. Несерьёзно показываю, дурачась, - Доктор, я протяну до лета?
- Печень, - хладнокровно констатирует Валя.
- Неужели увеличена!? - ужасаюсь я театрально. – Доктор, вы же мне её удалили два года назад! Вы меня пугаете!
Валя не улыбается. Смотрит внимательно, подавшись на стуле вперёд. Чувствуется, что ему хочется уложить меня как пациентку на кушетку и обследовать по полной программе. Пальпация, перкуссия… Мадам, разрешите взять у вас анализ мочи…
- Переломы болят? – спрашивает Валя.
Я пожимаю плечами.
- Холецистита не было за это время?
Я вздыхаю и пожимаю плечами. Откуда мне знать? Для этого нужно идти в больницу. Это значит, вставать чуть свет, пока талоны не кончились, потом ждать в очереди часа два, потом окажется, что я не делала флюорографию с февраля 1986 года, и меня отправят в другой кабинет, где очередей будет уже две: одна простая, а другая для инвалидов и ветеранов, причём обе очереди будут истерически выяснять между собой отношения. Ещё через час я получу маленькую бумажку, удостоверяющую в том, что, пройдя флюорографию, я стала полноценным членом общества. К этому моменту моего врача как раз увезут на консультацию в роддом, и очередь сильно поредеет: останутся самые стойкие. В принципе, можно остаться ждать, особенно, если захвачена из дома книжка для чтения, единственно, что захочется есть и пить, но эти повседневные мелочи переживаются легко. Если уж совсем закружится голова, можно сбегать купить в ларьке жареный пирожок. Полезно при холецистите. И если я, наконец, досижу до приёма, про холецистит мне всё равно ничего не скажут, а дадут кучу бумажек – направления на анализы. Мадам, позвольте взять у вас… и я пойду с этими бумажками домой, голодная, уставшая и злая.
Я скучным голосом перечисляю всё это Вале, а он молчит, не глядя на меня, и слушает.
- Всё? – спрашивает он, когда я останавливаюсь передохнуть.
- Нет, ещё не конец, - не сдаюсь я. – Драма продолжается. На следующий день опять придётся рано вставать, потому, что в лаборатории полвосьмого уже стоит очередь. Я приду со своими бумажками, просижу опять традиционный час и вдруг перед самым моим носом выйдет девушка и объявит, что кровь на сахар сегодня больше не будут брать, а брать будут в понедельник. В общем, пойду я обратно домой, а к понедельнику, то есть через три дня, я эти листочки все потеряю. Засуну куда-нибудь и потеряю. А самое главное, за это время я как раз и выздоровлю. Вот теперь всё. Короче, нет у меня холецистита, а если у меня болит правый бок, я пью аллохол и завариваю берёзовые листья. Вот так.

продолжение следует http://proza.ru/2017/11/21/1461