Вспоминая армейскую службу

КОНСТАНТИН ВОРОТНОЙ
ВСПОМИНАЯ  АРМЕЙСКУЮ СЛУЖБУ
(В/Ч  11282. ТЕХБАЗА, ПОЗЫВНОЙ  «АМБРОЗИЯ»)
 
Часть первая. Немчиновка.
С чего начинается служба в армии? С повестки из военкомата. Исполнилось восемнадцать – и ждешь, что в любой день получишь эту небольшую бумажку. Знаешь, что это неизбежно, и все равно надеешься – а вдруг? Забудут, не отследят, пропустят. С одним моим знакомым так и произошло. Его не призывают и не призывают. Год, два, три. Он решил пойти в военкомат, узнать, почему? Хотя я его отговаривал от этого опрометчивого  шага, говорил, что, может быть, его дело давно уже в архиве. Не послушал. Оказалось, действительно, его персональную папку  вместе с папками тех, кто уже отслужил  в рядах СА, отправили в архив. Понятное дело, военком сразу же запросил это дело из архива:
- А-а, ты не служил? Ну, значит, теперь пойдешь! Хорошо, что пришел, значит, совесть есть.
И отправил его на службу.
А потом получил повестку и автор этих строк. Правда, перед этим хорошо простудился – осень 1974 была холодной, а работа на авторемонтном заводе – не у печки сидеть. Так больным и пошел  в военкомат. Посмотрели, послушали, ощупали, как лошадей. И направили в  больницу на обследование. Пока там две недели прохлаждался, призыв закончился. Пришлось ждать до весны. Весной – такая же история. Снова больница, обследование, призыв закончился. Нашел хорошую работу в радиошколе ДОСААФ. Уходить оттуда не хотелось. Ждал осеннего призыва, но он был какой-то особый, даже повестки не прислали. Сам отправился в военкомат, а там сказали, что такие (какие именно не уточнили) не нужны. Так что пришлось опять ждать до мая.
Вот теперь уже точно все – повестка.  Парикмахерская, стрижка под «ноль». Проводы. Пересылка, точнее, сборный пункт, в Нерехте. Правда, всего сутки – вечером привезли на призывной пункт, огромное здание, где впритык наставлены койки в два этажа, здесь переночевали, почти весь следующий день провели впустую, впрочем, завтраком и обедом накормили. Часа в четыре вечера часть призывников выгнали на улицу, где их уже встречали эмиссары из воинских частей. Нам же оставалось ждать. Наконец, около 22 часов 16 мая 1976 года нас отправили на железнодорожный вокзал. Здесь тоже пришлось ждать неизвестно чего. Лавок не хватало, поэтому расселись на рельсах. Подошел какой-то местный полупьяный мужичок, попросил закурить, а потом говорит: «Подвиньтесь, ребята»…Мы ему:
- Места что ли не хватает? Можешь хоть до Москвы  топать, на рельсах места много…
Наконец, дождались и нашего поезда. Раздалась команда: «По вагонам!». Так и отправились в места дислокации. В общем вагоне. На следующее утро привезли в Москву. Оттуда на военных «Уралах» в Немчиновку, в/ч 12032. Называть можно, поскольку части больше не существует, ее расформировали, сейчас здесь жилые кварталы.
Первым делом нас раздели, отобрали всю гражданскую одежду, в том числе, трусы и носки. На наш вопрос «не поняли?», прапорщик, выдававший нам кальсоны и рубашку, ответил: «Усы, трусы и носки в армии не положены». И тут же сбрили, у кого были, наши усы, которыми мы гордились на гражданке.
Первым делом нас стали учить правильно наматывать портянки, о которых мы имели смутное представление. Почти сразу же выдали ваксу в плоских круглых коробочках. Все тот же прапорщик объяснил, что сапоги должны быть всегда начищены до блеска и надеваться на свежую голову. Получили мы и пасту ГОИ (ее в армии почему-то называли «гойя») для чистки пуговиц на шинели и кителе, и бляхи на солдатском ремне.
Нас сразу же поставили в известность, что в армии нельзя у начальства (от сержанта до маршала) спрашивать «можно?», есть только разрешите. Иначе в ответ услышишь целый набор того, что можно:
-  козу на возу
- телегу с разбегу
- Машку за ляжку
- мартышку вприпрыжку
- Степку за попку
- китайца за яйца
И еще много чего интересного, в основном,  о своих ближайших родственниках по женской линии…
Учебная рота. Здесь все равны. Жили на втором этаже трехэтажной казармы. Где в ней был туалет, умывальники – не помню. Запомнил только уборную рядом с солдатской столовой, да и то, потому, что после наряда по кухне на обратном пути в казарму заходили в него.
Потом начались армейские будни. Три месяца – май, июнь, июль - сплошная муштра – шагистика с утра до вечера, отрабатывали команды «напра-во!», «нале-во!», «кру-гом!», подходы к командиру, отдание чести так далее. А еще – муштра с карабином СКС-10 («на кра-ул!» - «к ноге!»; «на пле-чо!» - «к ноге!»). И с ним  на плече попробуй прошагай, а тем более «напра-во!», «нале-во!», «кру-гом!», и чтобы он не свалился с твоего плеча.
Через месяц после призыва – присяга: «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю  присягу  и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все  воинские  уставы и приказы командиров и начальников.
    Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему Народу, своей Советской Родине и Советскому Правительству.
    Я всегда готов по приказу Советского Правительства выступить на защиту моей Родины - Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооруженных Сил, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.
    Если же я нарушу эту мою торжественную  присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».
До сих пор помню ее наизусть, хотя сорок лет прошло. И попробуй запнись или ошибешься! Тебя после этого съедят твои же командиры. Ты уже – полноценный солдат Советской Армии. И спрос – по полной программе.

***
В армии, как известно, все принято делать по уставу, но в учебке - особенно. Даже ходить  вдвоем-втроем мы должны были не в развалочку, а строевым маршем, как на параде. И честь офицеру отдавать по стойке «Смирно!». Отвечать на поверке громко и четко, после того, как прозвучит «курсант…»: «Я!!!» У нас был один рядовой, фамилию не помню, помощник старшины, который отвечал: «Й-я!!!». Кто-то из наших курсантов попробовал ответить также, так сразу же получил внушение от этого рядового и командира роты. Вот так – одним можно, а другим - нет.
Служба в Немчиновке мне мало чем запомнилась. Может, потому, что провел там всего полгода. Одно из немногих событий, которое отложилось в памяти – суд над «стариками», которые издевались над молодыми солдатами.  Мероприятие устроили показательным, чтобы другим неповадно было. Дали парням по разному – кому дисциплинарный батальон (дисбат), а кому и три года колонии общего режима.
Этот суд состоялся почти сразу же после нашего прибытия на службу. Похоже, чтобы нас, молодых солдат-новобранцев успокоить – мол, у нас все под контролем, ничего не бойтесь, никто вас в обиду не даст. Но тут же руководство роты поставило нас в известность, что за невыполнение приказов начальства и Устава воинской службы последует наказание. Все следует делать только с разрешения командира роты, старшины, вообще всех, кто старше тебя по званию. Тем более, что ты всего лишь курсант учебной роты, даже не рядовой. И тебе вообще ничего не положено, у тебя здесь нет никаких прав, только обязанности.
Кроме всего прочего, запрещалось держать руки в карманах, иначе в них насыплют песок и зашьют. Одному курсанту, правда, не нашего, а предыдущего призыва, так и сделали.
В качестве тренировки нас иногда заставляли бегать вокруг казармы в противогазах – в июле месяце, на 30-градусной жаре. Начальство мотивировало это  тем, что противнику все равно, какая погода и температура, и надо быть готовым к нападению в любое время. И, конечно, копать  траншею от забора до обеда. Как же без этого.
Впрочем, были и приятные моменты. Здесь, в Немчиновке, работал буфет, поэтому мы частенько ходили обедать сюда, а не в солдатскую столовую. Это единственное, что разрешалось курсанту. Естественно,  алкоголь солдатам  продавать запрещали, но все остальное пожалуйста. Обычно брали банку сгущенки,  пачку печенья и трехлитровую банку томатного сока. Все это съедалось и выпивалось за 15-20 минут, поскольку у нас был постоянный голод, как от напряжения, так и довольно приличных физических нагрузок. Ощущение сытости пришло только через месяц, когда уже привыкли к армейской жизни и быту. Но в буфет все равно ходили – столовская солдатская еда уже приелась, а перловка вообще в горле сидела.
Были, понятное дело, наряды по кухне, в основном, чистили картошку. Точнее, заправляли мешок картофеля в автомат, который  срезал с нее всю кожуру и высыпал в стоящий рядом с ним ящик. Мы должны были вылавливать из этой кучи недочищенный  картофель и вручную его приводить в надлежащий порядок. В общем, довольно унылое занятие, которое скрашивал только дежурный прапорщик, который постоянно подгонял нас криками и матом. Поскольку у него  самого сидеть здесь не было никакого желания.
После этого нас отправляли в соседнее помещение на помывку огромных котлов – от борща, перловой каши и компота. И только после этого разрешали вернуться в казарму.
Так эти три месяца учебки и прошли. Впрочем, некоторые и их не отслужили. Был у нас один курсант, у которого обнаружили раскоординацию движений. То есть, например, он шагал с левой ноги и одновременно делал взмах левой же рукой. Поначалу его за это старшина и офицеры здорово гоняли, требовали ходить, как полагается, доводили его до слез, думали, что симулирует. Но все же мы сумели уговорить начальство показать его врачам, парня возили в военный госпиталь в Москву и там, обследовав его, рекомендовали комиссовать…
Как ни странно, в нашей 12032 не было бани. Солдат возили в Москву, в Савеловские бани. Подвозили к зданию, из военного «Урала» вываливается толпа солдат и отправляется на помывку, или, как мы говорили, на «помойку», На все мытье давали пятнадцать минут, после чего в баню отправляли следующую партию. Нижнее белье – уже ношенные кальсоны складывали на скамью, откуда их забирал завхоз и отправлял в прачечную, а новые он выдавал здесь же. Трусы, у кого были, естественно, оставались на теле солдата. Хотя их, как и носки, носить было запрещено…
После учебки – спортрота.   Ориентирование на пересеченной местности и азбука Морзе на ключе на скорость. Однажды в местном лесу встретился с лосем – огромный самец посмотрел на меня равнодушным взглядом и продолжил объедать листья на березе. Но автор поспешил ретироваться, мало ли что взбредет зверю в голову.
Правда, потом из спортроты пришлось уйти – во время соревнований вся наша команда забралась в местный колхоз. Сняли с себя спортивные майки, завязали горло и рукава узлом, соорудив некий мешок, и каждый набрал яблок столько, сколько мог унести. Прибыв в казарму, угостили всех и вся, в том числе, и офицеров. Однако радость была недолгой - колхозники на нас нажаловались в Москву, было разбирательство,  и нас отправили служить,  как полагается.
Караул, дежурство по столовой, дневальный по роте. Пробежки по утрам после подъема (в 6.00 часов), особенно зимой в одних майках и гимнастерках. После теплой постели – на мороз. Удовольствие не из приятных.
Однажды в  роту, где автор немного успел послужить после учебки,   прислали дослуживать такого «старика», до которого многим вряд ли хотелось дотягивать, - ему было 26 лет, и он никак не мог отслужить два года. Парень был откуда-то из Западной Украины. После трех месяцев службы сбежал домой. Понятно, за дезертирство попал в дисбат на полгода. Потом вернулся, уже в другую часть. Опять сбежал. И вот так добегался до 26 лет. Большую часть времени провел в дисциплинарном батальоне (дисбат), отбывание в котором в срок службы не засчитывается. Прослужил этот «западенец» не долго, поскольку вскоре ему исполнилось 27 и пришлось его демобилизовать. Так он до двух  лет  срочной службы и не дотянул, как помнится, двух или трех месяцев.
Таких в Советской Армии было не так много, но были. Особенно не хотелось возвращаться из отпуска. Поэтому автор и отказался от него, хотя и предлагали. Уехать домой на десять дней можно, но с каким чувством ехать обратно в воинскую часть после того, как вновь почувствовал свободу?
Нам на общих собраниях рассказывали о случаях дезертирства, уголовных деяниях солдат, причем, в подробностях. И при этом выступающие представители военной прокуратуры всегда заканчивали свои доклады одним предложением – наказание будет суровым и неотвратимым…
Вскоре некоторых из нас  известили, что мы здесь лишние и через две недели решили перевести в другие части. Может быть, и к лучшему – рота, в которую автор попал, оказалась не очень хорошей, так называемые «старики» постоянно пытались командовать «молодыми», заставляли их делать то, что офицеры  поручали самим этим «старикам», особенно доставалось вновь прибывшим. Хотя суд и был показательным, эти самые «деды» успокаиваться не собирались, так и продолжали доставать «молодых», разве что с меньшим усердием. Поэтому, неизвестно чем бы все это закончилось. Скорее всего, массовой дракой. Так что, думается, автору повезло…

Часть вторая.
Белые Столбы. Позывной «Амброзия»
В начале января 1977 года автор попал в Белые Столбы – в/ч 11282 техбаза «Амброзия». Ее тоже ликвидировали усилиями бывшего минобороны т.Сердюкова. Она состояла из двух частей:  одна основная, где базировался контингент военнослужащих, солдат и офицеров, здесь же располагался и военный городок, в котором жили семьи местных военнослужащих, а в трех километрах – так называемая техническая база, позывной «Амброзия», где складировались ракеты «земля-воздух», а также был командный пункт – подвал, или бункер, как мы его называли, десяток ступеней вниз, где располагались наши кабинеты, пульт управления, за которым сидел дежурный офицер. Эти офицеры постоянно менялись, перед дежурством, каждый по своему, проводил инструктаж. Но все относились к нам, рядовым солдатам, нормально…
Армейская служба  в этой воинской части мне особых огорчений  не принесла. Может быть потому, что попал в такое подразделение, где  служил, в основном, на командном пункте, в подвале. Попросту говоря, в ПВО. Как нам говорили начальники, «вы охраняете небо столицы нашей Родины города-героя Москвы». Впрочем, время было тогда более-менее спокойное – 1976-1978 годы, особых перипетий не было, все шло своим чередом.
В нашей казарме располагалось две роты – наша «батарея управления» и еще одна, обслуживающая. А посередине казармы большой холл, который нас и разделял. Здесь же, в казарме,  был и туалет,  так что не приходилось, в отличие от Немчиновки, бежать через весь двор до этого заведения. 
Кстати, в настоящее время в казарме «батареи управления» располагается психиатрическая больница, которую огородили высоким забором и поверху его пустили «спираль Бруно». Так что даже не сфотографируешь свое место службы…
Военный городок тоже сохранился, а все остальное - заброшено, разграблено, превращено в руины.  Жаль, хорошая была часть. Послужила бы еще нашему Отечеству. Увы…

* * *
Особой дедовщины здесь не было, во всяком случае, в том подразделении, куда автор попал – «батарея управления» как ее называли, этакая недоделанная рота около полусотни человек. Всякой твари по паре – караульщики, водители, дежурные на командном пункте, еще Бог знает кто. Русские, украинцы, таджики, узбеки, грузины, молдаване, армяне. Самыми вредными были украинцы, точнее, западенцы. Их вообще не любили – перед начальством прогибались, а стоило получить хотя бы лычку ефрейтора, так гордились, будто генералом стал. Хотя, как говорил один майор, который нередко был дежурным офицером в нашем бункере, «лучше иметь 37 дочерей проституток, чем сына ефрейтора». Но их, украинцев, это не смущало. Главное, лычку получить на погон. А уж когда украинец добирался до сержанта,  а тем более, до старшины, так к нему вообще лучше не подходи. Не случайно в армии была поговорка – «хохол без лычки – не хохол». Может быть, поэтому среди офицеров и прапорщиков было так много людей с украинскими фамилиями. Впрочем, речь не обо всех, а именно таких вот свидомых, в основном, выходцев из Западной Украйны. Восточные, из Донбасса и юга были нормальные ребята, мало чем отличались от русских. Хотя и среди русских тоже были еще те подонки, считали себя выше других, притом, что на самом деле были самым настоящим  быдлом…
Впрочем, старшина был ничуть не лучше – чистопородный румын, фамилию уже не помню, да и нет желания ее вспоминать. Ума недалекого, зато гонора незнамо сколько, да еще и националист, чего он, кстати, и не скрывал. Его тоже не любили и ждали, когда он, наконец, уйдет на дембель. А вот прапорщики были неплохие, жаловаться не приходится. К солдатам относились по-человечески, во всяком случае, не было случая, чтобы они над нами хоть как-то издевались…
Другая проблема – призывники из республик Средней Азии. Многие из них по-русски вообще не говорили, но русскому мату выучивались быстро. Кроме того, приходя в казарму, первым делом  сразу же вырезали или писали крупными буквами свою фамилию и город, из которого их призвали. За что, естественно,  получали наряды вне очереди и требование привести все исписанные стены и изрезанные тумбочки в первоначальный вид.
В целом, никаких конфликтов между нами не было. Так называемые «деды» вроде как пытались показать свою «старость», но все это было похоже на профанацию. Поначалу пытался один деятель, помнится, его фамилия была Еремин родом из Рязани, на полгода больше меня прослужил, доставать, но все это быстро закончилось – он на меня с кулаками, я в долгу не остался, на этом все и закончилось. Так что в целом жили спокойно.
Особого напряга в службе не было. Правда, поначалу, по прибытии в часть, пока решали, куда меня пристроить,  пришлось походить в караул – пару недель. Вот и вся служба. К сожалению, не очень повезло – дело было зимой, в самые морозы. Сначала загнали в караульное помещение, начальник караула, как помнится, старший лейтенант, проинструктировал, как положено – что можно, а что нельзя на посту. Проверил карабины, боевой запас, все ли патроны на месте. Объяснил, что сначала надо спросить: «Стой! Кто идет?». Если ответа не последует – предупредительный выстрел в воздух, и только потом стрельба на поражение.
Выдали тулуп, валенки, рукавицы – и вперед. Ночь, холод, Луна, звезды. И тишина, только снег скрипит под ногами. Ходишь – 300 метров туда, 300 обратно. Слева высокий деревянный забор, который исписан именами, названиями городов и всякими нехорошими словами, справа – ряды колючей проволоки такой же, под 3 метра, высоты. Между забором и проволокой коридор  в три метра, вот по нему и бродишь туда-сюда. Взгляду остановиться не на чем – за забором техбаза, за проволокой лес, в котором ночью все равно ничего не видно. Надоело ходить – присел на снежок, прислонился к забору и дремлешь. Но чутко прислушиваешься не идет ли кто, не крадется ли враг, чтобы завладеть твоим карабином, а еще лучше – хранящимися здесь ракетами.
Внезапно слышишь скрип снега – проверка. Вдалеке показались трое. Сержант или прапорщик? Как и положено: «Стой! Кто идет?». Оказалось, сам караульный начальник, старший лейтенант. Выясняет обстановку, отмечает, что рядовой все правильно сделал, как и положено по Уставу. Потом спрашивает:
 - А если бы я не ответил? Стал бы стрелять?
- Конечно. Сначала в воздух предупредительный, а потом и на поражение.
- Даже если бы узнал меня?
- Товарищ старший лейтенант, даже если бы это был командир части, если он не действует по Уставу, не отвечает, Вы бы как поступили на моем месте?
- Все правильно, молодец.
На этом все и закончилось. Они ушли, а часовой остается опять в одиночестве. 
В одну из ночей к проволочному заграждению вышел из леса огромный лось. Постоял около него и ушел обратно в лес. Может, ждал, что его покормят? Нам это делать категорически запрещалось. Потому как лоси или медведи могут привыкнуть к такому способу кормежки, начнут ходить постоянно, могут и за  проволоку попытаться пролезть. И здесь уже придется стрелять на поражение. Начнется разбирательство, что произошло и кто виноват, не было ли это преднамеренным браконьерством. Командованию части такие инциденты совсем не были нужны.
Потом четыре часа отдыха и снова на «ремень», как принято говорить в армии. И так целые сутки. Зато потом с каким удовольствием отдыхаешь от всех этих мучений…
Впрочем, скоро все закончилось – поскольку место радиотелеграфиста было занято, определили в планшетисты к капитану Корниенко – надо было писать всякие-разные приказы и распоряжения в особом журнале. Если быть точным, то мне просто повезло – на это место сначала взяли какого-то казаха, который в первый же день нацарапал на столе и нарисовал на стене свою фамилию и город, откуда призывался. Корниенко его сразу же выгнал, и на его место взял меня. Он был в меру жесткий, но особого зла ни на кого не держал, также быстро и отходил. А когда автор уходил на дембель, вообще поблагодарил за службу. Так что у меня о нем остались неплохие воспоминания…
Вообще, батарея управления у нас была любопытная – общее руководство осуществлял старший лейтенант  Н.Ф.Калюганов, нормальный мужик, кстати, был. Не очень строгий, не злопамятный, мог и пошутить, но и особо распускаться тоже не давал.
А отдельными подразделениями командовали другие. У меня, например, непосредственным начальником был капитан Корниенко, у связистов – майор Драголенко, И так далее, то есть, у многих из наших батарейцев было, так сказать, двойное подчинение…   
Дежурили в бункере неделями – неделю ночь, неделю день. Каждая смена состояла из четырех-пяти человек, у каждого была своя комната – в/ч связь, планшетист, радист, телеграфист (у него стоял телеграфный аппарат и телетайп), кабинет дежурного офицера, комната отдыха (она же столовая) и нечто вроде спортзала, где стоял теннисный стол для пинг-понга. Сейчас в бункере – пустота и запустение…
Лучше всего было дежурить днем – уходили из казармы к восьми утра и приходили к восьми вечера. Никаких построений, шагистики и прочих армейских будней. Обычно нас туда отвозили на машине, а обратно когда как, иной раз и сами пешком три километра  шагали. Правда, была одна сложность – по этой дороге нередко ездили начальники, вплоть до командира части  и начальника штаба. И попробуй не отдай честь командирской машине! Впрочем, мы и сами любили пошутить – однажды отдали честь «уазику», на котором ехал наш комбат. Но вместо похвалы он на нас «наехал» - мол, что это мы над ним издеваемся, отдаем честь, как командиру части. Потом махнул рукой, мол, что с нас взять, идите дальше своей дорогой в казарму.
Дневное дежурство в бункере было выгодно еще и потому, что  была возможность  нормально пообедать – на другом конце  технической позиции, километрах в двух по диагонали от нашего подвала, находилась офицерская столовая, где был выбор блюд,  а не комплексный обед из борща,  перловой каши и компота из яблок. Об этой  столовой  мне рассказал один из офицеров, дежуривших в нашем бункере. Мне пришлось некоторое время плутать по нескольким тропкам, пока не вышел на правильный путь. Понятно, что после первого же цивильного обеда возвращаться в солдатскую столовую не было никакого желания. 
Весна, лето и начало осени - вообще хорошее время было для нашего дежурства в бункере. Солнышко пригревает, мы вылезаем из нашего полутемного подвала, кто-то вообще пытается загореть. Иногда на крыше бункера, которая замаскирована под холм, парни из роты обслуги разводил костер, на нем поджаривали хлеб, в августе-сентябре мы иной раз ходили в лес, в котором находилась наша техбаза, собирали грибы, потом их на этом костре и варили. И это – не вымысел автора, так на самом деле и было. Правда, нам повезло – никто из руководства воинской части не застукал нас за этим занятием, иначе мало бы не показалось, тем более, во время боевого дежурства…
В бункере, помимо кабинетов, была небольшая комната, которая служила и столовой, и местом отдыха, где мы и собирались, чтобы отвлечься от дежурства, повспоминать гражданку.
Как сказано выше, дежурную смену возглавлял дежурный офицер, только если мы дежурили по неделям, то они менялись каждые сутки. Перед заступлением на боевое дежурство они проводили соответствующий инструктаж, призывали к бдительности и порядку. Один из них постоянно приводил в пример такой случай: в одной воинской части солдат на каждом празднике читал стихотворение каком-то из языков народов СССР, то ли татарском, то ли одного из кавказских, не суть важно. Ему аплодировали, хвалили, какой он молодец, как хорошо, артистично, с выражением читает это поэтическое произведение. А потом кто-то решил узнать, о чем же этот стих, перевел его на русский, и оказалось что сие – откровенная антисоветчина. За парня взялось КГБ, но он сумел доказать, что сам не знал, о чем стих, просто ему понравилось созвучие, его музыкальность. Понятно, что больше этого солдата никто на сцену не выпускал, более того, его вообще услали в другую воинскую часть.
Другой любил повторять: «Застава не дремлет. Застава спит». Это был намек на то, чтобы мы не налегали на сон, всегда были начеку, поскольку в любое время может нагрянуть проверка свыше, но подремать немного все же разрешал. Кстати, сами дежурные офицеры имели право на отдых и сон в течение ночи, и просили нас, если что, срочно будить.
Больше всего нам нравилось дежурить  с майором Кузнецовым. Порядочный, доброжелательный, всегда уважительно относился к солдатам, говорил «Вы». Во всяком случае, никакого хамства и грубости с его стороны в наш адрес мы не слышали. К сожалению, такх офицеров  в армии было немного…
   
***
Как ни странно, больше всего хлопот доставляли белые воротнички на гимнастерках – их надо было постоянно обновлять и подшивать. Причем, после разного рода кроссов и учений, они становились грязными сразу же, их приходилось стирать, а материал для них присылали из дома, либо  приходилось  просить их у каптера.
В отличие от современной российской армии, обутой в берцы, у нас были сапоги и портянки, носить носки категорически запрещалось. Особенно много нервов приходилось тратить  во время подъема – надо было правильно намотать портянки, чтобы потом целый день в них ходить и не натереть ноги. Понятно, что когда после отбоя их развешивали на стульях или спинках кроватей, запах в казарме стоял довольно специфический.
Необходимо было время от времени стирать не только портянки, но и гимнастерки. У водителей в этом плане проблем не было – их замачивали  в ведре с бензином, после чего они становились не зелеными, как обычно, а светло-зелеными, зато не надо было прилагать особых усилий стирать их мылом. Да и высыхала гимнастерка, вымоченная в бензине, намного быстрее, чем  выстиранная в воде. Другое дело, что запах бензина стоял после такой «стирки» чуть не неделю. За что солдатам постоянно доставалось от офицеров и особенно от снабженцев, поскольку после такой «стирки» гимнастерка и брюки быстрее приходили в негодность…
Новую форму выдавали только через полгода, поэтому постирушку приходилось проводить как минимум раза два в месяц, чтобы ходить в более-менее чистой форме…
Кстати, на втором году службы я одел и трусы, и носки, хотя кальсоны все равно приходилось носить, куда от них денешься…
В чистоте мы должны были содержать не только форму, но и казарму. Обязательно раз в неделю надо было мыть пол, на что выдавали швабры и тряпки, а также пену для мытья полов. С ней и было больше всего мороки – чтобы ее до конца смыть, необходимо было вылить на пол чуть не десяток ведер, ибо, в противном случае, она становилась липкой и скользкой, и ходить по полу казармы было невозможно.   

***
Время от времени приходилось вместо дежурства в бункере дежурить по роте – стоять дневальным у тумбочки в коридоре, точнее, в холле, почти у самого входя в казарму. Это был, так сказать, очередной наряд, каждый должен был его отработать, график был известен заранее. При этом дневальному выдавали штык-нож, который висел у него в ножнах на поясе. Впрочем, это было не столько оружие, сколько униформа, чтобы дневальный выглядел более солидно. Кто служил, знает, что занятие это довольно нудное, целый день стоишь, не знаешь, чем заняться. Основная  задача дневального – сторожить комнату с оружием, которая была у него за спиной,  не пускать в казарму посторонних  и отвечать на звонки по телефону, который стоял здесь же, на тумбочке. А также – заниматься уборкой помещений и крыльца казармы.
Заступаешь на дежурство втроем – двое дневальных, как правило, рядовые, и дежурный по батарее, обычно какой-нибудь сержант. Начало – то ли в 16.00, то ли в 17.00, сейчас уже не помню.  Да и не суть важно. Перед этим после обеда надо было постараться поспать, хотя в таком шуме – кто телевизор смотрит, кто болтает, кто еще что-то делает, - особенно не заснешь. Но зато хотя бы полежишь.
Первым делом дневальных заводят в оружейку – пересчитать, все ли карабины на месте. А затем – стоишь два часа. Сидеть  запрещалось. К тому же, мобильных телефонов в те времена не было, а газеты и журналы читать запрещено. Вот и приходилось глазеть на висевшие на стене плакаты, которые призывали быть бдительными, предупреждали о том, что «враг не дремлет», рассказывали об уставе военной службы, о том, как вести себя во время ядерного взрыва и так далее. Но, главное, нельзя было прозевать приход начальства. Как только во входных дверях показывалась фигура комбата, а тем паче, начштаба или командира части, надо было срочно становиться во фрунт, то бишь, по стойке «смирно», и орать во все горло: «Батарея! Смирно!!!».
В казарме начинался переполох,  все становятся около своих коек, принимают стойку «смирно» и ожидают, что будет дальше. А дальше начальство либо говорит «вольно», осматривает казарму, либо всех строит посередине казармы и начинает что-то говорить – чаще всего, о недопустимом поведении некоторых солдат (имеются в виду самоволка и употребление алкоголя) и  грозит всяческими карами, вплоть до отправки в Алешинские казармы. Так называли главную гауптвахту Московского военного округа, расположенную на Крутицком подворье, чуть не в центре Москвы. Попасть туда боялись, как огня – ходили рассказы, будто здесь провинившихся солдат заставляли чистить плац, вообще, всю территорию, зубными щетками, целыми днями они занимались шагистикой, свободного времени не было. Днем не только что спать, лежать на койке запрещалось. Подъем не в шесть, а в пять утра. И сплошные работы. Да еще говорили, будто местные охранники любили поиздеваться над арестованными. В общем, ничем эти казармы не отличались от тюрьмы и были еще хуже дисбата…
Однажды, будучи в  очередной раз дневальным, автор по какой-то причине отвлекся, и прозевал приход начальника штаба подполковника Барышева. Он даже не вошел, а влетел в казарму и так быстро промчался мимо дневального, что я только-только успел проорать «Смирно!!!». Впрочем, никаких последствий не было, Барышев только махнул рукой, сказав при этом «вольно». В казарме тоже возник переполох – как же, целый подполковник к ним пришел, тем более, все знали, какой у него был крутой характер. Но на этот раз обошлось. Потом выяснилось, что ему нужен был наш комбат, который, как ему сказали, находился в нашей казарме. Но, не обнаружив его, начштаба спокойно ушел. Напоследок опять махнув рукой дневальному, мол, «вольно».
Правда, дневалить автору приходилось редко, поэтому для разнообразия можно было хотя бы раз в месяц и постоять у тумбочки. Чтобы не было так скучно, дневальный вынимал из ножен штык-нож и начинал им размахивать, изображая приемы ножевого боя. Некоторые умудрялись этим «оружием» обрезать ногти на руках, если они казались ему слишком длинными.
Пока ты стоишь, твой напарник занимается уборкой – холл казармы, само помещение, туалет. Поскольку в нашей казарме крыльцо было широкое и длинное, да еще с колоннами, его тоже приходилось подметать.
Когда подходит время ужина, подаешь соответствующую команду: «Батарея, на ужин!». Чем громче кричишь, тем лучше, тем больше тебя похвалят, мол, хорошо службу несешь. То же самое во время отбоя, подъема, завтрака и обеда.
И постоянная уборка казармы – сначала твой напарник, потом ты сам, потом опять он и так по кругу. Никто не спорит, в чистоте содержать казарму надо, но не таким же способом. Похоже, сие придумали для того, чтобы хоть чем-нибудь занять дневального, пока его напарник два часа стоит «на тумбочке». Впрочем, ночью спокойнее, можно хоть поспать через каждые два часа. Зато какое блаженство испытываешь, когда дневальство заканчивается! Наконец-то можно отдохнуть и выспаться…    

***
Приход весны – это всегда радость. Хотя и со специфическим оттенком.  Поскольку сходит снег. И у руководства любой воинской части начинается головная боль – территория должна быть приведена в порядок.  Вот и  нам поступил приказ – всем на субботник. Дошел он и до нашего бункера.
- А как же боевое дежурство, небо столицы нашей Родины?
- Небо подождет, надо убрать территорию техбазы.
Надо так надо. Стоим, ждем. Подошел кто-то из штабных офицеров:
- Прапорщик, давай!
 Мы ожидали, что он принесет нам метлы и лопаты, а он приволок две банки зеленой краски и кисточки. Роздал нам:
- Вот, видите? – Капитан показал на пожухлую  траву на газоне. – Трава после зимы стала желтой. Надо ее сделать зеленой, иначе демаскировка происходит.
Когда нам старшие товарищи, отслужившие в армии, рассказывали, как они красили траву, мы думали, что это армейские байки. Но оказалось что сие – реальность.
- Так товарищ капитан, со спутников же итак все видно.
- Это – приказ. А они, как известно, не подвергаются сомнению и не обсуждаются. Все, вперед. Через два часа этот газон должен быть зеленым.
Мы вздохнули, началась покраска газона. Это, кстати, очень просто – берешь кисть, обмакиваешь ее как можно глубже в банку с краской, от самой земли проводишь вверх по траве, она под тяжестью краски и кисточки наклоняется вниз и тащишь кисть вперед до следующего пучка травы. Когда почти все было выкрашено, мы нашли где-то кусок картона, на нем написали: «По газонам не ходить! Трава покрашена!». При этом поставили это объявление в траву, как можно дальше от бордюра.
Через два часа пришел капитан, увидел надпись:
- Это еще что такое? Что вы народ смешите? Убрать немедленно!
- Так ведь, товарищ капитан, вдруг кто решит по газону погулять, испачкается же?
- У нас по газонам не гуляют!
Не дождавшись, пока кто-нибудь из нас уберет картон с надписью, он сам попытался ухватить его, оступился прямо на траву.
- Твою мать! Из-за вашего раз… ства сапоги в краске испачкал.
- Так ведь мы предупреждали.
Он, похоже, готов был услать нас куда-подальше, а то и наряд вне очереди влепить, но мы ему не подчинялись, кроме того, ничего нарушающего воинский устав, не сделали.  Придраться было не к чему. К тому же ему надо было выполнять приказ сверху.
Опять куда-то отослал прапорщика. Вскоре тот пришел с  банкой белой краски:
- Бордюры.
- А кисточки?
- А это что, хрен что ли?
- Так ведь они в зеленой краске.
- Ну и что? Поглубже будете обмакивать и они станут белыми (!?)
Мы так и сделали. И действительно, через три-четыре глубоких окунания зеленая кисть стала белой. Через час бордюр стал как новенький, весь  белый. Но  краска еще осталась и мы решили нарисовать «зебру». Поскольку здесь была дорога, по которой с КПП проезжали машины на территорию  техбазы – наш бункер располагался почти у самого КПП.  Однако успели нарисовать только одну полоску. Прибежал зам.начштаба подполковник Ю.Г.Барышев и устроил нам разнос:
- Это что еще такое, вашу мать? Вы что, не понимаете, что демаскируете всю нашу часть? Смыть немедленно!
Правда, ему пытались возразить, что все, кому надо, эту нашу часть давно уже со спутников не один раз сфотографировали, на что он ответил, что это не имеет значения, нечего лишний раз нам демаскироваться. Дальше пошел целый ряд непечатных слов и выражений, которые автор приводить не станет. Впрочем, сей начштаба был матерщинником весьма виртуозным, об этом в части все знали, поэтому, если приводить полностью его  монологи, то половина текста придется купировать. Правда,  на  него не обижались – он, хотя и бывал иной раз излишне строгим, так же быстро и отходил. Хочется отметить, что Юрий Георгиевич был очень порядочным человеком, если кого и наказывал, то по делу, а если и ошибался, то практически сразу же и извинялся. Автор несколько раз был в его кабинете на втором этаже в штабе "технической позиции", он вполне доброжелательно разговаривал со мной, рядовым солдатом. Первый раз пришел к нему, когда его срочно требовал кто-то из руководства части, они приехали не "техпозицию", а их никто не встретил. Вот и послали первого попавшегося солдата, каковым автор и оказался. Я постучал, потом вошел, спросил: "Можно, товарищ подполковник?"
На что он ответил: "Можно козу на возу", потом махнул рукой, спросил, что случилось?
Я ответил, что командир части полковник Рубан прибыл, требует к себе. Он вздохнул, произнес, мол, все понятно. Махнул рукой - свободен...
 Но вернемся к мату. Вспоминается знаменитый генерал А.И.Лебедь. Его однажды спросили, почему в армии постоянно ругаются матом.  А он ответил: «Мы матом не ругаемся, мы им разговариваем».
Кстати, практически все, независимо от национальности, матерились по-русски. Интересно, что сами русские иной раз ругались на узбекском или азербайджанском, вообще, на тюркских языках. Любопытно, что когда одного из старослужащих спросили, что ему дала армия, он ответил: «Здесь я научился материться». Может быть, и пошутил, но доля истины в этом ответе есть.
Что касается «зебры», то нам вручили швабры и воду и мы почти час оттирали асфальт от белой краски, точнее, размазывали ее по всей ширине дороги. В конце концов всем начальникам надоело с нами возиться и они отправили нас обратно в бункер…
Cкандал с «зеброй» возник еще и потому, что напротив нашего бункера располагалось трехэтажное здание, в котором находились не только штаб техбазы (основной располагался в самой в/ч), но кабинеты различных служб части. 

***
Мой кабинет был довольно приличным, поделен на две неравные части – одна, основная, где располагалось командование, вообще, штаб, во время учений, здесь стоял большой стол и почти десяток стульев и пару кресел. Другая часть – отделенная перегородкой из фанеры и стекла, от первой, поменьше, здесь во время учений располагался планшетист, сидевший за  небольшим столиком. В кабинете не было никакого оформления, типично армейская обстановка.   
Я решил хоть как-то разнообразить свой был, навести хоть какую-нибудь эстетику. Однажды нашел в своем кабинете подшивку старых «Огоньков». Оттуда вырезал репродукцию картины «Шоколадница» швейцарского художника Ж.Лиотара. Повесил ее над своим рабочим столом. Никто из офицеров, которые заглядывали в кабинет, ничего не сказал, некоторые вообще одобряли – мол, хоть какая-то эстетика. Но однажды в  кабинет зашел кто-то из офицеров, сейчас, за давностью лет, уже и не помню, но однозначно он имел отношение к нашей службе и нашей батарее. У него была совсем другая реакция:
- Это еще что такое?
- Это, товарищ капитан, репродукция картины известного швейцарского художника Лиотара «Шоколадница».
- Убрать немедленно. Девок каких-то буржуазных развешал.
- Но, товарищ капитан, это же классика мирового искусства.
- Во-первых, будешь пререкаться со старшими по званию, получишь наряд вне очереди. Во-вторых, точнее, во-первых, я сказал – убрать! Здесь кабинет, в котором ты несешь боевое дежурство. И нечего вешать отвлекающие картинки.
Если уж хочешь как-то разнообразить, то найди портрет нашего министра обороны маршала Устинова. А лучше всего –  Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева или Владимира Ильича Ленина. 
- Так точно!
Я снял картинку с перегородки, убрал ее в ящик стола.
Капитан  взял в руки пачку «Огоньков», полистал ее.
- Вот! – На обложке ноябрьского журнала красовалась известная картина – Ленин на трибуне в окружении толпы народа и красных знамен. Он ткнул в нее пальцем. – Вот ее и повесь. А это – убрать!
Он дождался, пока я повешу Ленина, посмотрел на все это и произнес:
- Все понял? Если уж хочешь кого-то повесить, то вешай советских руководителей.
Так и хотелось произнести фразу «Есть вешать советских руководителей», но пришлось сдержаться, а то еще поймет не так, решит, что я «гоню» антисоветчину. Впрочем,  капитан  вовремя поправился: «Я имел ввиду картинки. А то поймешь что-нибудь не так, на меня же и настучишь».
Как только дверь кабинета закрылась, я вернул «Шоколадницу» на место…
Наши кабинеты были хороши тем, что в них было по несколько стульев. Ночью они заменяли нам койку – ставишь их рядком, а то и в два ряда, подкладываешь под голову папки, коих в кабинете было немало, и постель готова. Свет приходилось оставлять включенным, чтобы дежурный офицер не «застукал» твой сон во время боевого дежурства. Правда, они нас за это не особенно и дергали, но все равно лучше было не нарываться. Да и засыпать крепко было нельзя, иначе можно было бы прозевать и появление начальства, и окончание дежурства. А это уже – грубое нарушение воинского устава, вплоть до нескольких нарядов вне очереди.  Поэтому приходилось находится в этакой полудреме, чтобы быть готовым к любой неожиданности...
Впрочем, особенно на дежурстве не поспишь, поэтому нередко смена собиралась в моем кабинете и полночи резались в «кинга», есть такая карточная игра. Однажды дежурный офицер застукал нас за этим занятием, правда, только пожурил, да посоветовал быть осторожнее, мало ли кто нагрянет с проверкой. А такое бывало – то начштаба придет, то комбат заявится. Впрочем, мы уже к этому всему были привычны, к тому же заменить нас все равно было некем, вот мы этим и пользовались. Наши офицеры это знали, поэтому особо к нам и не придирались.
Помимо уборки кабинета, время от времени приходилось делать в нем косметический ремонт, то есть, заниматься покраской стен и потолка. Занятие довольно нудное, но, к сожалению, обязательное. Вручают тебе банку зеленой краски (в армии вообще все было покрашено в зеленый цвет), кисть – и вперед. Так полдня (или полночи) и проходит. Правда, после этого в кабинете находится не рекомендуется,  по причине стойкого резкого запаха, исходящего от свежевыкрашенных поверхностей, но приходится терпеть, поскольку с боевого дежурства никуда не уйдешь. Особенно тяжко было летом, когда к запаху краски добавлялся жаркий воздух бункера. Так что приходилось выходить подышать не только днем, что естественно, но и ночью…

***
Кстати, по воду «стука». Именно этот самый замполит, о котором говорилось выше, фамилию не помню да и особого желания не испытываю, как раз на всех и стучал. Не случайно его прозвали «чекистом». А на каждый праздник он приходил с милицейской трубкой для проверки наличия алкоголя и заставлял солдат дышать в эту трубку. Так что ни о какой любви к нему со стороны солдат не было. Да еще на своем кабинете вывесил часы приема, хотя к нему, как политработнику и воспитателю, вход должен был быть свободным в любое время дня и ночи…
Кстати, «стучал» не только он, и некоторые солдаты. Ни для кого не было никакого секрета в том, что в каждом подразделении имелся свой солдат (сержант, старшина)-осведомитель, завербованный либо руководством (роты, батальона, полка), либо комитетом госбезопасности. При этом вербовщиков больше интересовало, что говорят солдаты о командовании, Советской власти, внутренней и внешней политике, проводимой руководством СССР, а не порядки, царящие  в том или ином подразделении – мол, это уже забота самих командиров. Мы, кстати, знали, кто в нашей батарее был «стукачом», но фамилии, хотя и прошло почти сорок лет, называть не стану…
В связи с этим вспомнил случай, который произошел с автором, когда он еще до призывав в ряды СА работал в радиошколе  ДОСААФ.  Как-то мы, работники этой школы, сидели во время обеда вчетвером, говорили на разные темы. Дошли до политики. Кто-то произнес, что он слушает «Голос Америки», другой «Немецкую волну», я - иногда «Радио Свобода». В общем, поговорили разошлись, вроде бы все закончилось. Но мы ошиблись. На следующее утро в радиошколу пришел товарищ из КГБ и стал всех нас вызывать к себе на беседу, которая очень походила на допрос. Дошла очередь и до автора:
- Фамилия?
- Будто Вы не знаете, наверняка уже все выяснили.
- Ну-ну. Вы вчера заявили, что слушаете «Радио Свобода».
- Да, говорил. Но это же было в приватной беседе, не публично.
- Это не меняет дела. Хотите испортить себе карьеру?
- Нет, конечно.
- Еще раз подобное повторится, вся жизнь будет исковеркана. Все поняли?
- Понял, понял.
- Все, свободны.
Я уже собрался уходить, но он остановил меня и прочитал нудную лекцию о наших врагах, которые любыми способами мечтают уничтожить Советский Союз и Советскую власть. Потом еще раз произнес: «Имейте ввиду».
Этот разговор, хотя и прошло больше сорока лет, до сих пор помню почти слово в слово. Но, главное в другом – кто же из нас четверых оказался «стукачом»? А ведь мы вместе работали уже почти полгода, вроде бы, узнали кто есть ху? Оказывается, ошибались…

***
Ни для кого не была секретом  разгульная жизнь некоторых офицеров и офицерских жен. В частности, уже упомянутый замполит батареи управления  крутил роман с женой нашего прапорщика, об этом все знали и молчали. Во время какого-то очередного праздника он при всем народе и на глазах прапорщика нашей батареи усадил ее на свой мотороллер и увез в неизвестном направлении. И что обиженный муж мог поделать, если тот был старше го  по званию? На него было жаль смотреть, весь осунулся, сгорбился, на глазах даже слезы появились. А ведь нормальный мужик был, вот почему вдвойне было за него обидно.
Впрочем, о поведении офицерских женушек можно целые тома книг писать. Не обо всех, конечно, большинство из них были верны своим мужьям, но попадались и совсем иные экземпляры.
Речь именно о них. Однажды нас заставили убирать территорию не только нашей воинской части, но и военного городка, который был здесь же, через дорогу. Выбирая мусор из контейнера, автор обнаружил там большой целлофановый пакет, а в нем – мертвый младенец. Что делать? Позвал офицера, который нами руководил, показал находку. Понятно, что уборку сразу же прекратили, нас, солдат, отправили в казармы, при этом запретили строго-настрого распространяться об этой находке. Приехала милиция. Что было дальше – нам, естественно, никто не докладывал. Но, по слухам, уголовное дело хотя и возбудили, расследование проводить не стали, вскоре закрыли. Впрочем, и без следствия все в городке знали, кто нагулял этого ребенка – муж в командировку,  она в чужую постель. Все знали кто она и от кого нагуляла ребенка. Правда, командование части меры приняло – отправили ее мужа куда-то в дальнюю командировку на несколько лет. С неверной супругой он, естественно, развелся…
Кстати, такие вот офицерские женушки иной раз пытались завлечь не только офицеров, но и солдат, причем, считали это само собой разумеющимся делом. Большинство работали телефонистками, поэтому они были в курсе всех дел, происходивших в части, знали обо всех и обо всем, попросту говоря, прослушивали телефонные разговоры, если и не все, то многие…

***
Особый разговор – военные учения. О том, что будет тревога, мы знали заранее. Обычно развод после ужина проводил старшина, а тут вдруг заявился сам комбат. После всех обязательных построений и здравий он объявляет:
- Завтра в четыре утра будет внезапная тревога. Не вздумайте проспать.
Как всегда найдется какой-нибудь умник:
- Можно вопрос?
- Можно козу на возу и телегу с разбегу, а у нас разрешите.
- Разрешите вопрос?
- Валяй.
- Какая же она внезапная, если Вы нам об этом говорите?
- Очень умный? Вот сейчас объявлю пару нарядов вне очереди уборные чистить, может, еще умнее станешь. Не задавай дурацких вопросов. Кроме того, приказы начальства не обсуждаются. Понял?
Этого «умника» уже и сами сослуживцы под бока руками шпыняют, чтобы замолчал. Впрочем, он и так понял, что сказал глупость.
- Так точно!
- Вот так. Еще раз повторяю – завтра в четыре утра внезапная тревога. Не проспите!
«Старики» уже к этому привыкли, ложились спать не раздеваясь, так что вой сирены за окном и крик старшины «подъем!» были только для проформы – к четырем часам уже никто не спал. Скорое построение, перекличка, побежали в оружейную комнату, где хранилось наше оружие – СКС-10, хорошее оружие, между прочим. Кому это пришла в голову мысль снять его с вооружения?  С ним можно воевать и воевать. Правда, за все два года службы, после присяги, держал его в руках два-три раза – во время учений. А в основном он стоял «на приколе» в оружейке…
Впрочем, иногда его оттуда доставали, чтобы почистить  от накопившейся за месяцы стояния в оружейке пыли. После этого все высыпали на улицу, бегом на КПП и оттуда на техническую позицию. Автор выбежал одним из последних, батарея убежала далеко, но догонять их не было никакого желания – пошел обычным шагом. Правда, отошел недалеко – рядом стояла  армейская «буханка», задняя дверь открыта. В кузове наш лейтенант и какие-то майоры и подполковник:
- Садись, довезем. – Лейтенант подвинулся на скамье. – Место есть.
Я в нерешительности остановился – а вдруг подполковник будет против? Но один из майоров произнес:
- Чего меньжуешься, садись. Довезем.
Автор забрался в салон, там уже сидел еще один рядовой, только не из нашей батареи. Дверь захлопнулась и мы рванули с места. Через заднее окно «буханки» я видел, как топает на техпозицию наша батарея, так что я приехал раньше своих сослуживцев, прошел в бункер. Там похвалили, что так рано примчался на боевое дежурство. Вскоре подошла и вся наша смена. Пришел и комбат, увидел меня, хотел что-то сказать, но промолчал, махнул рукой, видимо, догадался, как я успел прибыть сюда раньше других. Потом произнес:
- Молодец, догадался. Но больше так не делай, не надо отрываться от коллектива.
Мне потом рассказали, что сначала меня комбат потерял, но кто-то ему сказал, что видели, как я садился в машину, и он успокоился. 
На этих учениях произошел конфликт с замполитом – мне кто-то из руководства дал срочное поручение, а старлей потребовал заняться уборкой в бункере, начались пререкания и в конце концов автор просто послал замполита далеко и надолго, тот вытаращил глаза, хотел что-то заорать, но меня окликнул кто-то из офицеров, так что конфликт на этом закончился. Потом узнал, что его незадолго до меня его послал еще один солдат нашей батареи, тоже привязался не по делу. Впрочем, дело развития не получило, поскольку эти инциденты происходили без свидетелей, поэтому доказать он все равно бы ничего не смог…
Учения – серьезное мероприятие, где надо всегда быть к любым неожиданностям, а потому и напряжение сил и нервов довольно  приличное. Нам, сидевшим в бункере, было проще, а вот водителям доставалось по полной программе. Особенно на марше. Здесь не прощалась даже малейшая ошибка, ведь «Уралы» везли не только личный состав, но и ракеты. Поэтому с застрявшим по той или иной причине тягаче особенно не церемонились – идущие позади машины просто сталкивали его в кювет. А после учений начиналось разбирательство, почему так произошло. По полной программе доставалось не только водителю, но и прапорщику, и командиру роты, вплоть до командира части, в зависимости от того, какие это были  учения – полковые, окружные или общевойсковые. 

***
Помимо обычных полевых учений, для нас проводили и учения химзащиты, попросту говоря, травили газами. В буквальном смысле. Газ называется хлорпикрин, до сих пор помню. Да такое вообще забыть невозможно. Впрочем, это было во всех подразделения СА, поскольку СССР постоянно готовился к войне, в том числе, и ядерной, и с применением химического оружия. Поэтому противогаз и костюм химзащиты были обязательными. Так вот. В поле разбили пару больших палаток и в каждую загоняли по паре солдат. Сначала нас тренировали в казарме, без газов – надо было одеть противогаз, потом закрыть глаза, задержать дыхание,  отсоединить гофр от маски и коробки, прикрутить коробку к маске. Последняя операция - закрыть глаза, задержать дыхание и сунуть гофр в рот, как в акваланге. Потом – все в обратном порядке. Во время всех операций  необходимо было закрывать глаза и задерживать дыхание, что, кстати, потом помогло во время настоящих учений.
А вскоре пришла проверка на боеготовность солдата к химической атаке потенциального противника. На армейском языке это называется «окуривание».
Итак. Палатка. Противогаз на поясе, в сумке. Там уже сидят пара-тройка офицеров в противогазах. Раздается команда: «Газы!». Зажмуриваешь глаза, набираешь побольше воздуха в легкие. Палатка погружается в этакий желто-серый туман. Значит, газ уже запустили. Торопишься достать противогаз, однако как всегда в таких случаях и бывает,  застежка на сумке расстегиваться не хочет. Но успеваешь надеть маску. И с облегчением выдыхаешь. Дальше следует команда: «Отсоединить гофрированную соединительную трубку, присоединить коробку». Задерживать дыхания уже не сил – и газ врывается в твои легкие, режет глаза. Пулей вылетаешь из палатки. Кто-то из офицеров язвительно замечает: «Вот еще один недоучка газом отравился». Чуть отдышался – и опять на экзекуцию. На этот раз успеваешь и трубку отсоединить, и коробку привинтить, и в гофр подышать. Вся проверка – минут десять, а как-будто сутки прошли, не меньше. Потом долго еще пришло дышать свежим воздухом, чтобы легкие прочистить,  в туалете глаза промывать тоже надо было почти полчаса,  пока они не приняли нормальное состояние.
На вечерней поверке комбат всем объявил благодарность за успешное прохождение этой химучебы, никого ругать не стал. Правда, сказал, что у некоторых солдат не все получилось с первого раза, но фамилии называть не стал.
Проводили проверки и на скорость одевания и раздевания костюма химзащиты. Но это уже конкретно только в казарме. Как, кстати, и подъем переворотом – упражнение, которое любили проверять все товарищи старшины, прапорщики, офицеры и генералы. Почему – не знаю. Но не отжимания и не подтягивания на перекладине,  а именно этот самый подъем переворотом. И кто большее количество раз его совершал, тот имел большие почет и уважение среди начсостава.
 
***
Дневное дежурство в бункере было выгодно еще и тем, что не надо было полдня высиживать на политзанятиях в «ленинской комнате» батареи. Все выкладывали перед собой ручки и тетради, но нудные речи замполита и других офицеров практически никто  записывать не хотел, и поэтому им приходилось, время от времени наши тетради проверяли, как в школе.
Впрочем, мы все равно умудрялись  писать письма домой, кто-то что-то рисовал, высчитывал дни и часы, оставшиеся до дембеля. А еще нас постоянно заставляли  читать «Моральный кодекс строителя коммунизма». Мало того, требовали наизусть его выучить и потом спрашивали. Даже книжечку всем роздали:
«Моральный кодекс строителя коммунизма
1. Преданность делу коммунизма, любовь к социалистической Родине, к странам социализма.
2. Добросовестный труд на благо общества: кто не работает, тот не ест.
3. Забота каждого о сохранении и умножении общественного достояния.
4. Высокое сознание общественного долга, нетерпимость к нарушениям общественных интересов.
5. Коллективизм и товарищеская взаимопомощь: один за всех, все за одного.
6. Гуманные отношения и взаимное уважение между людьми: человек человеку друг, товарищ и брат.
7. Честность и справедливость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни.
8. Взаимное уважение в семье, забота о воспитании детей.
9. Непримиримость к несправедливости, тунеядству, нечестности, карьеризму, стяжательству.
10. Дружба и братство всех народов СССР, нетерпимость к национальной и расовой неприязни.
11. Нетерпимость к врагам коммунизма, дела мира и свободы народов.
12. Братская солидарность с трудящимися всех стран, со всеми народами».
Автора из-за этого «кодекса» чуть из комсомола не исключили – была аттестация и необходимо было его рассказать на память от первого слова до последнего. Я рассказал только два первых предложения и на этом закончил. В общем, меня аттестовали условно.  Сказали, что если к следующей аттестации не выучу этот важнейший документ, меня исключат из комсомола, а значит, испортят всю дальнейшую карьеру. И таких, как я,  набралось чуть не с десяток. Впрочем, на этом все и закончилось – через полгода прошла очередная аттестация, но никого из нас, условно аттестованных, почему-то не тронули.
Эти политзанятия надоедали и самим офицерам – смотришь, один носом «клюет», другой зевает во весь рот. Где-то через полчаса замполит или еще кто-то устает от читки своего выступления, поднимает старшину. Тот минут через пятнадцать вызывает солдата, у которого более-менее разборчивая  речь и тот  нудным голосом церковного пономаря читает политинформацию…
Кстати, комсомольские собрания, которые проводились в батарее, практически ничем не отличались от политзанятий, такая же скукота и тягомотина. Выступали, в основном, наши командиры и комсорг либо его заместитель. Как обычно, говорили о проделанной работе, поведении комсомольцев, нарушениях армейской дисциплины. Кому-то объявляли благодарность, кому-то замечание или выговор. Все, как на гражданке, только под пристальным взором комбата и замполита. 
Вообще, глупости, конечно, было много. В армии пользовались авторитетом те солдаты, кто хорошо бегал, прыгал, много раз отжимался,  подтягивался и крутил «колесо» на перекладине. Они были первыми кандидатами не только в комсомол, но и в ряды КПСС. А вот интеллектуалы были на вторых ролях, им почитание и уважение не грозило…
Очередное политзанятие было в самом разгаре, когда в комнату вдруг вошел майор из штаба и  попросил  четырех солдат для особо важного задания. Замполит показал на нашу группочку. Майор сопроводил нас к грузовому ГАЗ-53, в кабине которого сидел какой-то капитан. Тот молча показал нам на кузов, куда мы и забрались.
- Куда это нас?
- На расстрел. Плохо служим.
- Или на дембель – всем надоели.
- Ну, да. Поди, на дачу, что-нибудь вскопать или перевезти.
Он оказался прав. Нас привезли на какую-то подмосковную дачу, здесь на одном из участков уже трудилось отделение солдат, правда, из другой части. Но мы проехали дальше. Оказалось, надо было погрузить шкаф, стулья, сервант,  диван и отвезти их домой к этому офицеру. Понятно, что торопиться мы не стали. Пока погрузили, пока приехали в Белые Столбы, затащили мебель на третий этаж. В общем, часа четыре потратили. Как раз к ужину приехали. А после него – на боевое ночное дежурство в свой бункер. Наутро, по прибытии в казарму, комбат перед строем выразил нам благодарность от имени командования части.

***
Вообще, наша техбаза была своеобразным объектом. Как было сказано выше, здесь складировались ракеты «земля-воздух». Они хранились в специальных ангарах, отдельно содержались обычные толовые боеголовки. Когда их привозили на техбазу, все руководство части стояло «на ушах». Потому что разгружали эти боеголовки как  обычные болванки или бочки – ставили несколько широких досок от кузова на землю, парни переворачивали эти «бочки» на бок и просто сталкивали их по доскам. Внизу их ловили и затаскивали в ангар. Хотя, согласно технике безопасности, боеголовки необходимо было осторожно выгружать из кузова, чтобы, не дай Бог, не было какой-либо вибрации, или удара о землю или другую боеголовку. Никакие наказания, которые командование выносило солдатам,  не помогали  – из года в год эти «бочки» разгружали самым простым и наиболее удобным способом без особого применения силы.  Поэтому время от времени на разгрузке присутствовали офицеры либо прапорщики, но поскольку стоять долго им надоедало, они уходили, и все начиналось заново. Услышав грохот, капитан или прапорщик прибегали, материли всех солдат, орали на них,  как только могли. Те говорили «ну ладно» и потихоньку, очень медленно, стаскивали боеголовки из кузова машины. Наблюдателям это надоедало, они опять уходили – и все начиналось заново. В общем, сюжет для какого-нибудь очередного армейского сериала. Кстати, в сериале «Солдаты», хотя и снят он о  современной российской армии, показано все правильно – в те годы, когда служил автор (1976-1978) было практически тоже самое… 
Неподалеку от ангаров с ракетами стояли бочки с отработанным ракетным топливом, по сути, азотной    кислотой, которая разъедала все и вся. Наиболее крутые парни на мгновенье опускали в эту кислоту пряжку солдатского ремня – она становилась тоньше и изящнее, чем они очень кичились. Но получали при этом нагоняи от начальства. Один из солдат решил узнать, что это за жидкость – опустил туда два пальца (указательный и средний), кислота сразу же их «съела», пришлось срочно вызвать «скорую», этому дураку, иначе не скажешь, грозило заражение крови и ампутация всей руки, но врачи успели спасти, хотя кисти и лишился.
Кстати, о дураках. В любой воинской части была своя котельная, в те времена угольная, естественно. Работали там солдаты под присмотром прапорщика, начальником котельной был офицер, какой-нибудь капитан.  Там нередко случались скандалы, в основном, связанные с несоблюдением солдатами техники безопасности. Понятное дело, во всем всегда были виноваты прапорщик или начальник котельной. Хотя за всеми  ведь не уследишь. Тем более, если у этого рядового нет ума. У одного такого на ленту, на которую подается уголь, упала рукавица. Он потянулся за ней, руку затянуло под барабан, раздался вопль, конвейер пришлось остановить. Вызвали врача из санчасти, тот «скорую». Руку расплющило. Как потом мы узнали, пришлось ампутировать ему всю кисть. Кто виноват? Любопытно, что в данном случае практически все осуждали именно этого солдата, а не начальство: «Упала рукавица на ленту, ну и хрен с ней, новую бы выдали. Так нет, то ли из страха перед начальством, то ли по инерции он потянулся за ней. И руку потерял. Ну и дурак».
Но это было еще полбеды. Самая большая – это самострелы. В основном, по причине неразделенной любви. Парень до армии гулял с девушкой, при расставании она обещает ему любить его до самого гроба и ждать  из армии все два года. Но все это оказывается просто словами, чтобы мальчика не расстраивать. Он ждет от нее это вожделенное письмо месяц, второй. Наконец, оно приходит. Он, такой радостный, прыгает от счастья – любимая девушка ему написала! Но вскрыв конверт и прочитав письмо, счастье превращается в кошмар. По казарме разносится многоэтажный мат, в основном, в адрес этой самой девушки, ее матери и нового парня, которого она нашла. Достается и армейской службе, из-за которой его разлучили с его девушкой. Сослуживцы пытаются его успокоить, мол, найдешь еще, когда вернешься, даже еще лучше. Но он молчит, замкнулся в себе, многие понимают, чем все это может закончиться, но командиру не говорят, боятся, что назовут «стукачем». И напрасно, скольким солдатам можно было бы спасти жизнь, если бы не это ложное чувство товарищества. В результате – трагедия. Правда, не в нашей батарее. Пошел солдат на пост, вдруг выстрел. Караульщики помчались туда,  а он лежит, кровью истекает. В живот себе выстрелил, хотя целил в сердце. До московского госпиталя довезти успели, жизнь спасли, но он стал инвалидом. Его  комиссовали, и что? Кому хуже сделал? Себе и родителям, причем, на всю оставшуюся жизнь.
Впрочем, некоторым солдатам любви хватало и без этого. Около ворот части постоянно толклись местные девицы – кто  из военного городка, а кто из Белых Столбов. Дело доходило до того, что некоторые из наших солдатушек- ребятушек вообще собрались жениться на этих своих избранницах и остаться здесь, в Белых Столбах…
Еще одной проблемой армии части были  побеги солдат из воинской части. Бежали, понятное дело, домой. Но вот из нашего полка, как ни странно, побегов практически не было. Правда, у нас в батарее был один солдат по фамилии Сущенко. Несколько раз сбегал из части. Его ловили и присылали обратно. Ему повезло с родителями. В дисбат он попасть никак не мог – его папа был полковником, поэтому постоянно выручал своего нерадивого сыночка. А тот этим пользовался и ничего не боялся, поскольку знал, что ему ничего за дезертирство не будет. Впрочем, потом он успокоился и вроде бы никаких попыток снова сбежать из части не предпринимал.
Зато другому не повезло. Незадолго до моего прибытия в эту часть один из солдат нашей батареи управления был осужден за попытку изнасилования и получил пять лет общего режима. Хотя его действия никакой даже попыткой не назовешь – будучи в самоволке в хорошем подпитии он привязался к какой-то девушке и попытался ее обнять, да еще немного юбку приподнял. Та расценила сие как попытку изнасилования и написала на него заявление в прокуратуру…
В мае 1977 к нам пришло очередное пополнение, в принципе, нормальные парни, хотя некоторые и с выпендрежем. Один азербайджанец решил «показать» свою крутизну, пришлось ему часы разбить, на этом все и закончилось. Он после этого еще долго переживал и обижался, говори, что приведет своих земляков, но те за него заступаться не стали, после чего он  заткнулся и больше свою крутизну не показывал. 
Несколько парней из Узбекистана, русские, кстати, привезли с собой анашу, однажды сами накурились, другим предлагали, но сами батарейцы все это дело быстро пресекли, так что на этом вся наркомания и закончилась. 

***
Самая вожделенная мечта любого солдата – кроме дембеля, естественно, возможность попасть в санчасть, где можно отдохнуть от всей армейской суеты и начальства. Однажды мы, нас было несколько таких счастливцев, решил попить чаю со сгущенным молоком. Но какая-то зараза все испортила – кто-то высыпал в наш чайник пачку соли. Правда, чай мы все же выпили, но настроение было испорчено.
Каждый «косил», как мог, чтобы как можно дольше не выходить из санчасти. Самый простой способ – натирали градусник об одеяло, нагоняя себе температуру. Впрочем, врачи все это хорошо знали, поэтому заставляли ее перемеривать. Но само страшное – если кто-то попался за употребление алкоголя. Это все – о санчасти он мог забыть навсегда, даже если будет при смерти. При этом сами офицеры могли пить  как-угодно, сколько-угодно и где-угодно. Руководство части с этим пыталось бороться, но бесполезно.
А вообще болеть в армии не рекомендуется. Однажды здорово простудился, но первая реакция, в первую очередь, комбата  и его заместителя по политчасти – симуляция. Но когда все же увидели, что дело серьезное, отправили в санчасть. Здесь определили, что трахеит и направили на доследование в госпиталь. Так что прокатился в Москву на «буханке» в/ч 11282. Здесь продержали часа четыре, прослушали, простукали, посмотрели на рентгене, и сделали заключение – «жить будет», это всего лишь трахеит, ну покашляет месяцок, и что? От этого не умирают. И отправили обратно в часть.
Кстати, эта самая санчасть чуть не оставила  меня без ноги. Попросту говоря, где-то натер левую ногу в щиколотке, начался нарыв. В санчасти выписали какую-то мазь, купил ее в местной аптеке, но не  помогло, стало еще хуже. Тогда вспомнил старинный рецепт – взял лист подорожника, привязал его к нарыву. Через неделю от болячки не осталось ничего. Это к вопросу, почему надо помнить народные средства лечения разного рода болезней.   

***
Однажды нас среди ночи подняли по тревоге и погнали на плац. Всю часть выстроили, в полном сборе было и руководство – командир полковник В.Рубан, начштаба подполковник В.Микляев. Что случилось?
Оказалось, самоволка, да еще групповая. Несколько парней из роты обеспечения, как мы поняли,  сбегали в соседнюю деревню и принесли оттуда, если память не изменяет, десять бутылок вина. Их поймали,  из-за них нас и подняли среди ночи. Перед строем стояли не только начальники, но и те самые бутылки вина, правда, их было пять, а не десять.
Полковник Рубан объявил все это и произнес:
- Рядовой (фамилию не помню) выйти из строя.
Тот вышел.
- Приказываю разбить эти бутылки!
- Не буду!
- Пять нарядов вне очереди!
- Есть!
- Разбить бутылки!
- Не буду.
- Еще пять нарядов вне очереди.
- Не буду!
- Десять суток ареста на гауптвахте!
- Не имеете права, у Вас не таких полномочий. Не более семи суток.
Из строя начали кричать:
- Да разбей ты эти бутылки! Хрен с ними!
Однако парень уперся.
- Пять суток ареста на гауптвахте!
- Есть!
Солдата тут же взяли под караул и повели на губу. Однако действо продолжилось:
- Рядовой (уже другого вызвали) выйти из строя. Разбить бутылки!
Солдат взял по бутылке в каждую руку, немного подумал и жахнул одну о другую. По рядам пронеслись  гул  и вздохи сожаления. Разбил пять бутылок. После этого командир части произнес: 
- Три наряда вне очереди. Встать в строй!
- Есть!
Какова была судьба оставшихся не разбитых пяти бутылок мы узнали на следующий день – помпохоз части их унес с собой, и, надо думать, их там быстро оприходовали.
Автор ничего не придумал – так все и было на самом деле. Может, кто прочитает, вспомнит этот случай. После этой процедуры нас еще помариновали с десяток минут, прочитали нотацию о вреде алкоголя и последствиях самоволки и отправили по казармам. Сон, понятно дело, пропал…
Впрочем, некоторые, особенно сообразительные солдаты, придумали другой способ алкоголизации. Они решили, что бежать в самоволку три километра до ближайшей деревни накладно, да и себе дороже. Так они что придумали. В советские времена на основе спирта выпускали ваксу (гуталин) для чистки обуви. Эти деятели нарезали кусочками черный хлеб, на него намазывали, как масло, гуталин, ложили этот кусок хлеба на батарею, если дело было зимой, или калорифер, когда он высыхал, гуталин счищали с хлеба, а сам кусок съедали. Запаха нет, зато кайф, как после рюмки водки, так они сами говорили, сам я не пробовал, хотя и предлагали, но отказался – здоровье дороже…
Впрочем, поднимали нас среди ночи и по другим, более тревожным поводам. Это было 20 апреля 1978 года. Около трех часов ночи вдруг раздалась тревога и нас выгнали на плац, всех выстроили. Командир части полковник В.Рубан объявил воздушную тревогу и боевую готовность. Стояли почти час. Никто ничего не объяснял. Руководство части постоянно что-то где-то выясняло, посыльный офицер бегал от плаца до штаба и обратно. Наконец, «сверху» дали «отбой» и мы разошлись по казармам,но какой там сон в пятом часу утра, если в шесть вставать. На следующий день узнали, что в Карелии совершил вынужденную посадку южнокорейский  пассажирский «Боинг».
Это уже много позже стали известны подробности этого инцидента. На самом деле ему пришлось приземлиться, поскольку советский летчик повредил самолету крыло (хорошо, еще, что не  уничтожили в воздухе, иначе был бы международный скандал), и «Боинг» сел на лед одного из местных озер.
Однако главное назначение любого плаца воинской части – проведение парадов и обучение солдат в строю и на марше. Нам тоже время от времени приходилось проходить эту воинскую повинность, иначе не скажешь. Какое может быть удовольствие от той муштры, которую мы испытывали в течение дня? Впрочем, это было не каждый день,  так мы готовились к полковым парадам, которые проводились каждый год 23 февраля, 9 мая и 7 ноября, а также к проверкам из Московского Военного Округа, штаб которого находился в Москве. Да кроме того, еще приходилось и песню какую-нибудь разучивать, чтобы спеть ее на параде во время марша…
В настоящее время на плацу вырос не только бурьян, но и молодой лес… 

***
Иногда вместо боевого дежурства нас отправляли в командировку – развозили ракеты в другие воинские части. Сидишь в кабине вместе с прапорщиком или младшим офицером, с карабином в руках, и дремлешь, поскольку ехать приходилось долго, порой, до ста, а то и двести километров. Отправлялись обычно рано утром, чтобы приехать в другую часть. Здесь нас хорошо кормили, если приезжали вечером, то давали и переночевать. В одной из частей встретил хорошего парня – Женя Гринберг, долго с ним разговаривали, как-то сразу нашли общий язык. Он жаловался, что не может «завязать» с пьянством. За два часа я все же сумел доказать ему, что ничего хорошего в этом нет. Что с ним потом сталось, не знаю, а хотелось бы. Думаю, если бы служили в одной части, стали бы хорошими друзьями.

***      
В нашей батарее служил один узбек, фамилию запамятывал, но не в этом суть. Однажды он рассказал любопытную историю, о которой почему-то даже в наше время никто не упоминает. А произошло вот что, пересказываю его рассказ практически дословно.
- В 1969 году произошла большая драка между русскими и узбеками, даже пришлось поднимать войска, дело дошло до стрельбы. В результате тогдашнее руководство Узбекской ССР приняло решение выйти из состава СССР. Позвонили генсеку Л.И.Брежневу, он сказал: «Приезжайте, поговорим». Пока готовили документы, свои речи и выступления, в общем, через месяц узбекские товарищи прибыли в Москву. Брежнев их принял. Пригласил главу правительства А.Н.Косыгина. Тот пришел со своими помощниками, у которых в руках были толстенные папки.
Брежнев спросил у узбекских товарищей:
- Вы не передумали?
- Нет, решение твердое.
- Тогда предоставим слово Алексею Николаевичу.
Косыгин открыл одну из папок:
- В 1928 году (все эти годы автор называет условно, конечно) СССР построил в Узбекистане такой-то завод, стоимость его на нынешнее время – столько-то миллионов рублей. В таком-то году – такой-то завод, такая-то стоимость.
И так – почти два часа. После чего узбекские товарищи попросили разрешения посовещаться. Через час вернулись в кабинет Брежнева:
- У нас нет таких денег, чтобы расплатиться за все это. Мы остаемся.
После этого все республики СССР присмирели и никто даже не помышлял о выходе из СССР. Цена была бы слишком дорогая.
В советских СМИ об этом конфликте, естественно, не сообщалось. И только в наше время его были преданы огласке его подробности.
Конфликт произошел в начале апреля 1969 года  на стадионе «Пахтакор» в Ташкенте,  во время матча команд высшей лиги «Пахтакор» и «Крылья Советов» (Самара). Местные болельщики выразили недовольство результатом матча, словесная перепалка между узбеками и россиянами переросла  в драку, которая вскоре приняла массовый характер и вышла на улицу города. Местная молодежь и националисты стали выкрикивать: «Бей русских!» и «Русские убирайтесь!», начались погромы русских дворов и квартир. Вскоре межэтнический конфликт перекинулся и на другие большие города Узбекистана. Появились убитые и раненые. При этом местная милиция, как было сказано в отчетах, сочувственно относилась к  происходящему. Пришлось вмешаться Москве. В результате конфликт был вроде бы погашен.
Казалось бы, на этом все закончилось, однако ничего подобного. В сентябре того же 1969 события повторились, только масштабы конфликта оказались значительно большими, чем в апреле. Пришлось подавлять этот националистический бунт силовыми методами. Были подняты войска. Правда, до стрельбы, к счастью,  дело не дошло. После этого  узбекским руководством и было принято решение о выходе республики из состава СССР…
И только предательство Горбачева и Ельцина позволило бывшим республикам выйти из состава СССР безвозмездно, точнее, за деньги России, поскольку все, что было построено на территориях этих бывших республик, создано, в основном, за счет России и россиян.

***
Нам повезло, что воинская часть находилась неподалеку от Москвы. На разного рода праздники у нас нередко бывали различные гости – артисты, вокальные ансамбли, белостолбовские представители художественной самодеятельности. Однажды, на какой-то праздник в часть приехали ВИА «Девчата». Сначала они дали концерт для офицеров, а потом пригласили солдат. Причем, выступали они для нас не в большом зале Дворца культуры, а в малом. Я помню, что нас было человек 50 - 70, поскольку девушки были практически рядом, поэтому их можно было хорошо разглядеть. Впрочем, многие как раз за этим на концерт и пришли – на девиц поглазеть, а не песни послушать.
Как мы попали в этот малый зал, уже не помню, кажется, кто-то из солдат предложил – мол, для избранных, не для всех. Удовольствия и впечатлений получили, естественно, немало…
А в основном, конечно, были обычные торжественные собрания, и общие, для всей воинской части, отчетно-выборные комсомольские конференции, да еще киносеансы, на которых показывали, в основном,  советские фильмы военно-патриотического содержания.
Еще одним из немногих развлечений в армии был телевизор. Он стоял в конце коридора, между койками. Смотрели его, понятное дело, только в свободное время, то есть, после обеда и ужина. Телевизионных каналов в  то время было мало, так что выбора особого, что смотреть, не было – футбол, хоккей или какой-нибудь фильм. Но у нас не всегда был выбор. В дни праздников – 7 ноября, 23 февраля, 9 мая, а также каких-нибудь очередных съездов КПСС  или ВЛКСМ нас обязательно усаживали перед телевизором и мы должны были выслушивать речь Генерального секретаря ЦК КПСС дорогого товарища Леонида Ильича Брежнева, которая могла продолжаться от часа до трех часов. И никуда не уйдешь, поскольку это входило в  обязанность каждого солдата. А решения и постановления этих съездов  мы должны были изучать  как обязательный предмет. Наряду с воинским Уставом, естественно. Его нас вообще заставляли зубрить, поскольку он был, как нам постоянно напоминали товарищи офицеры, основой нашей армейской жизни и быта…
Служили мы, кстати, не бесплатно. Рядовой получал 3 р.80 коп, ефрейтор 4.80, сержант 10.80 и так далее. По тем временам это тоже были деньги, если вспомнить, что бутылка лимонада стоила 15 коп, пиво 22 коп,  банка сгущенного молока 20 коп, буханка хлеба 15 коп. Поэтому пропитаться солдату было вполне по силам, если он не курил и не тратился на сигареты. 

***
В те времена самыми лучшими месяцами считались май и октябрь-ноябрь – время демобилизации. И вот он, долгожданный день – приказ о демобилизации. Как обычно, за месяц до ее окончания. Каждый отмечал по разному, но с обязательной пьянкой. Мы – не исключение. В начале мая 1978 года решили отметить дембель наших товарищей. Где у нас это было можно сделать? Конечно, на боевом дежурстве! Мы знали, что у нашего майора связи Драголенко в кабинете хранится спирт в колбах. Парни через окошко, благо, было тепло, форточки открыты, забрались туда, из каждой колбы отлили в графин, который принесли с собой, граммов по сто, а вместо спирта в колбы добавили воду. Потом поймали на крыше трехэтажного здания штаба части голубя, сварили его в чайнике. Купили полбуханки черного хлеба и какой-то паштет. И всю ночь отмечали дембель. Все бы обошлось, но один наш товарищ, который служил в секретном (туда доступ был разрешен даже не каждому офицеру, не то обычному солдату) кабинете ВЧ (высокочастотная связь со штабом округа), не включил калорифер. Он и так был хорошо выпивши, а обогреватель вообще его «вырубил» до бесчувствия. И надо же было именно в эту ночь кому-то из московских штабистов начать звонить в нашу часть. Вызов шел часа три, пока не позвонили  нашему дежурному офицеру. Тот, естественно, всполошился, прибежал к ВЧ-кабинету, сразу понял, в чем дело. Сразу же вызвали наших сменщиков, те, понятное дело, во всю матеряться – еще бы,  подняли в четыре утра. А нас, всю смену боевого дежурства, отправили на гауптвахту. Хотя и май месяц, но здесь холодно, кровати без матрацев, только голые сетки. В горле, после спирта, сушь, как в Сахаре. Караульный офицер, только что приведший новую смену, строго-настрого запретил парням давать нам холодную воду, чтобы мы опять не запьянели. Но мы все же выпросили у одного охранника половину чайника. После чего парня на полдня перевели из караульного помещения на  другую сторону губы – в камеру.
Майор Драголенко, кстати, нормальный мужик был, за наш поступок – элементарное воровство – никаких мер к нам предпринимать не стал. Только высказал обиду, что, мол, могли бы  подойти, попросить спирта,  он был не отказал. Нехорошо, конечно, получилось, но что сделано, то сделано.   
Нам, кстати, повезло – командование части все это дело «замяло». По большому счету нам грозил дисбат – устроили пьянку на боевом дежурстве.  А если бы что-нибудь, не дай Бог, случилось? Например, настоящая боевая тревога? Так что мы очень легко отделались…

***
Из всех дембелей батареи управления мне пришлось ждать последний день службы дольше обычного – не было смены. Только-только пришел новобранец, и надо было его  хоть как-то подготовить к дежурству в бункере. Я за две недели его на «скорую руку» поднатаскал, а мне говорят, мол, еще немного подожди, он не совсем готов. Мне в конце концов это все надоело, я сначала обратился к комбату Н.Калюганову, а он мне – твой непосредственный  начальник капитан Корниенко, к нему и обращайся. Пошел к нему – мне надоело, я и так две недели переслужил, отпускайте домой, иначе сам уеду. Тем более, был приказ о демобилизации. Капитан покачал головой, пошел выяснять, что делать. Потом пришел, говорит, иди в штаб, там подпишешь все документы – и свободен, командование части разрешило. В общем, на следующий день, 30 мая 1978 года автор убыл из расположения воинской части 11282…
Было понятно, что сюда я больше не вернусь, особого сожаления не было, но и особой горести пребывание в этом подразделении мне  не принесло. В общем, такая нормальная армейская, без взлетов и падений, служба…
Кстати, два года службы – это нормально. Хоть чему-то можно научиться, не то что в настоящее время – всего год, да еще в Российской армии придумали тихий час (!?) после обеда, как в детском саду или пионерском лагере. У нас было, конечно, свободное время с 14.00 до 17.00, но спать не разрешалось.  Советская Армия превращала парней в мужчин, причем, как тогда говорили, делала из них человека, в лучшую сторону, конечно. Уходя в служить в Советскую Армию, какой-нибудь хулиган и раздолбай,  через два года возвращался нормальным мужиком. А сейчас что? Не все, конечно, но многие, как были дураками  до армии, через год возвращаются такими же. Никакого ума за год службы не наживают. Да и какой армейской сноровки можно научить всего за год службы?
Поэтому годы службы в Советской Армии автор вспоминает с благодарностью, поскольку прошел настоящую школу жизни и она  очень мне помогла в дальнейшее жизни…

P.S.: Может, кто-нибудь прочитает этот мой рассказ, вспомнит еще что-то о в/ч 11282. Хотелось бы узнать судьбу служивших в здесь командиров, в первую очередь, в батарее управления – Н.Ф Калюганова, майора Драголенко, капитана Корниенко, замполита-чекиста и других. И своих сослуживцев, конечно…
Понятно, что прошло сорок лет, многие уже поумирали, но ведь кто-то еще живет и здравствует…
В мае 1977 г. к нам в батарею прислали дослуживать одного парня - его звали Юрий Желдаков. Он был старше нас - 25 лет, до этого служил в Германии. Нормальный был - не заносчивый, с высшим образованием, много и интересно рассказывал. Тоже служил в бункере, только в другой смене. И вот на днях случайно узнал, что он умер - еще в 2005 г., ему было всего 53 года. Земля пухом...