Лера Морось

                ЛЕРА  МОРОСЬ

Лера Морось пропала в четверг, и уже утром в пятницу все стали по минутам вспоминать, кто и когда её видел в последний раз. В педучилище, где она училась на третьем курсе, рассказывали, что она ушла вовремя, в смысле, после четырёх уроков, после последнего, четвёртого, и предположили, что Лера пошла в детский сад, она подрабатывала там, играла на пианино на музыкальных занятиях.
В садике тоже сказали, что отработала все по расписанию, и позвали молоденькую воспитательницу, которая хлопая глазками, и заикаясь от страха, увидев милицию, лепетала, что Лера играла хорошо, что её любят дети, и что ушла сразу, вовремя и т. п.

Утром Лера не пришла в училище, не пришла и на следующий день, девчонки, проживавшие с ней в общаге, шептались кружком у  подоконника, рядом с большим фикусом; за стеклом моросил дождь, было уныло и напряжённо.

Лера пропала. Милиция зашевелилась только после звонка директора училища, Ивана Владимировича, у которого в милиции был зять, и не стали выжидать пресловутых три дня, в которые, по мнению милиции, пропавший гуляет, отрывается, наслаждается жизнью, бросившись во все тяжкие.
Наконец, нашли телефоны и позвонили родителям, в Анжеро- Судженск, но упорно никто не отвечал.

Лера была приятной, по мнению подруг и учителей, скромной девушкой, незаметной даже, училась хорошо, правильно вела конспекты, была аккуратна, косметикой не пользовалась, и одевалась просто, и тоже незаметно.
Молодого человека у Леры не было. А с фотографии, которую предъявил отдел кадров, смотрело милое девчоночье лицо, с чуть оттопыренной нижней губкой.
Это все, что узнал о ней молодой милиционер Костя Туманов, он нервничал, и не знал, в какой форме писать рапорт начальству, когда писать, собственно нечего. В десять он был на автовокзале, откуда отходят автобусы до Анжеро-Судженска, смотрел в мокрые окна, и в залах уже почти никого не было, потому что вокзал закрывался.
Костя волновался, это было его первое дело, и такое неожиданное, пропажа юной девушки...

Утром рано Костя пошёл к девчонкам в общежитие и попросил их дать ему Лерины тетрадки, конспекты и пр. Сонные будущие учителки, молоденькие, простоволосые, как феи, растерянно прыгали по маленькой комнатушке в ситцевых ночнушках, и наконец вручили ему стопку из четырёх тетрадей.
Он положил их под плащ, за пазуху, потому, что дождь усиливался, лил как из ведра, и решил просмотреть вечером, дома.
Костя был тоже очень скромный человек, стеснительный даже, что непохоже на будущего следака, жил один в однокомнатной квартире, и приходила к нему только его бабушка, по четвергам, убираться, и что-нибудь наготовить "на недельку."

Костя Туманов налил себе чаю, и устроился в старом кресле у батареи, открыл тетрадь номер один, как было выделено на обложке простой шариковой ручкой.

"Особенности девиантного поведения  детей 4-5 летнего возраста."

- Ого, - подумал Костя, отпил чаю и заскучал.

Все три тетради, исписанные ровным почерком, от и до, с непривычной для милиционера фразеологией, утомили и разочаровали. Костя представил их, детей, прыгающих и орущих, с бантами и чубчиками, и читать дальше расхотелось. Он посмотрел в окно.
Во дворе уже никого не было. Перед ним осталась четвертая, последняя, наполовину чистая, незаконченная, Лерина тетрадь.

"Навыки музыкального развития детей младшего школьного возраста. Нотные приложения-, - читал он устало уже, и через силу, как вдруг конспект кончился, на полуслове, и далее, непривычной зеленой пастой, даже как-будто, изменившимся, и нетерпеливым почерком, было написано:

"Моя мечта быть неузнанной, чтоб как заново родиться! Я хочу быть Натальей Давыдовной, выходить как она на улицу, идти, и чтоб никто не узнавал, и чтоб дождь, и я в вуале, и перчатки бархатные!

Далее что-то зачеркнуто, и написано большими буквами- "Почему я не родилась в то время?!"

И опять обычным почерком:

"Мне 17, и у меня нет парня, мне кажется, и не будет, а у меня столько желаний, мне иногда кажется, что мне тридцать лет, такая я опытная, и мне хочется (зачеркнуто), необходимо (зачеркнуто), мужского внимания.
Я когда еду в училище в автобусе - мужской пот кружит мне голову до обморока!"

Костя незаметно выхлебал чай, и сидел с открытым ртом, и чашкой в руке..

- Что это? Это ... что же делать?

"Мне особенно нравится быть неузнанной" - читал он далее, "Как она, Наталья Давыдовна, эта тайна нравится мне, мне даже нравится, что можно быть разоблаченной, это так приятно щекочет нервы, это так сладко.."
"Ах, вуаль.. Перчатки..."

 
Костя встал, положил тетрадь на подоконник, открыл окно, свежая мелкая морось окатила душем.

"Никто не знает про меня, в этом и радость, глупые мои девчонки, что обжимаются тайком в подворотнях, чтоб не увидели родители, а я хочу НЕ ТАК (выделено), мне не нравятся мальчишки, я вижу взрослого мужчину"..

Туманов сглотнул, машинально отметил, что ему только стукнуло 23...
Вот даёт девченка, вот накрутила, вот выпороть-то, бедные родители, ведь узнают. Он думал о её родителях. Кто они? Быть может, мама - учительница? Отец? Инженер, может просто рабочий? И Наталья Давыдовна?? Кто она, этот идеал для спятившей соплюхи??          Он перелистнул несколько страниц, чистых, и готов был закрыть тетрадь, но в конце заметил ещё страницу, исписанную красным стержнем:

"Меня даже стихи не трогают. Отношения между мужчиной и женщиной не могут быть платоническими, тогда в них нет тайны и СТРАСТИ ( выделено).
Все равно я когда нибудь сделаю ЭТО ( выделено)."

Утром Туманов поехал в училище, там ждали лериных родителей, решали где их расположить. Училище как замерло, после трёх дней пересудов, предположений, догадок и просто страха, все замолчали, замерли.

- Кто такая Наталья Давыдовна? - первым делом спросил лейтенант Туманов у девчонок, чем вызвал удивление, девчонки переглядывались, говорили, что учительниц с таким именем-отчеством у них в училище нет.
-
- Может, в садике? - предположила завуч Инесса Владленовна.

Но и в садике не было.
Учителя крутили головами, пожимали плечами, и только учительница литературы, молоденькая совсем, чуть старше самих учащихся, рассеянно смотрела, то на лейтенанта, то на учителей, удивлённая чему-то, а после всех, когда все разошлись, подошла к Косте и сказала - "Это Куприн".
И какой-то ужас, даже не изумление, а именно ужас, проступил на лице её яркими красными пятнами. Костя не понял, но покраснел, вспомнив, что из Куприна он знает только "Гранатовый браслет", и помнил, как девчонки любили этот рассказ про телеграфиста, жалкого, немужественного, как казалось ему человека, и ему стало неприятно, и стыдно за этого телеграфиста, и он думал, что уж он-то не похож на него, и поделом, что такой конец у этого блеклого Белкова- Желткова... Но Наталья Давыдовна?! Он быстро соображал, и сообразив, спросил проходившую девушку - где библиотека.

Он шёл по коридору, с выкрашенными в голубой, невысокими панелями, мимо кадок с фикусами, и казалось ему, сейчас выскочат из кабинетов дети, прямо четырёх-пяти летнего возраста, девиантные, как в конспекте у Леры, и коридор наполнится гамом, и они будут дергать его за полы мокрого милицейского плаща, и он будет стоять, как дядя Степа из сказки Сергея Михалкова..

Он показал удостоверение, и библиотекарша, даже не удивившись, подвела его к стеллажам РУССКАЯ КЛАССИКА. Несколько серых , внушительного размера томов, стояло на полке. Давно Костя не был в библиотеках, тишина, тонкий запах библиотечной пыли, откинул его куда-то в детство, в котором был папа, бабушка, и дедушка. Костя вздрогнул, тряхнул головой, и стал искать рассказ, проводя пальцем по алфавитному указателю.

"Наталья Давыдовна"- прочитал он, наконец, и палец остановился.

"Вот она, с творожистыми серыми глазами, в размытой вуальке и бархатной перчатке на тонком запястье, блестящая.. как змея.. " - рассматривал Костя мрачную акварельную иллюстрацию.

Он сидел в тесном проходе, между двумя стеллажами, и зажав ладонями лицо, впитывал в себя  незнакомый запах блуда, измен, похоти, и чего-то ещё, смешанное с дождём, черным бархатом, мокрыми  перчатками, гнусной вуалью, и влажными, порочными глазами...

- Нашли?- спросила библиотекарша простым голосом.

И Костя посмотрел на неё, на её бесцветные, невинные библиотечные глаза, и, наверное, странно посмотрел, потому, что библиотекарша подняла кверху бровь и удивленно отвернулась.


                ************



Она стояла в дверном проёме, красивая, с красными губами, пышной короткой, до колен, голубой юбке, он помнил каждую её складочку, даже белую строчку и маленький кусочек внизу, где строчка прерывалась, и часть низа отпоролась, помнил перчатки, тоже голубые, которые она перекладывала из ладони в ладонь, помнил как рот её яркий, складывался в "сердечко", и помада словно густела, становилась темнее. Она стояла живая и яркая, но как-будто прозрачная, и не проходила в дом, где топтались, но не уходили в комнату бабушка с дедушкой, а отец сидел в кухне на табурете, курил, и она видела только дым, не отца, и отец сказал - "Уходи", и Костик плакал, и тыкался бабушке в халат.
А потом перестала приходить, и он злился.

Однажды он видел её фотографию, отец прятал её, но он нашёл,    Она была в шляпке и в перчатках, тех, наверное, голубых, он рассматривал её, хотел рвать, и плакал, заглядывал в глаза, однажды он взял иголку и выколол их, и она стала некрасивая, такая некрасивая, что он испугался и разглаживал фотографию, ногтем, и боялся, что увидит отец, боялся ремня... 
Этот ремень, преследовал его, даже когда он стал взрослым, даже во сне. Отец одним движением, одним рывком выдёргивал его из штанин, бил, а бабушка с дедушкой висли на нем, сильном, красивом и добром - когда не пил, и это было много раз, и особенно больно, когда он все-таки порвал её, фотографию. И отец плакал, и опять бабушка с дедушкой были возле него, поили его чем-то, переглядывались, а Костик прятался, под тубареткой, потому что это было страшнее, чем ремень, видеть как плачет папа.
Тогда отец сильно напился.

Он взял книгу домой, и читал, лёжа на кровати, под тусклым торшером, читал, десятый раз, изумляясь женской коварности, изворотливости и лжи.
Ночью снился отец, он был в том же костюме, в каком видел его в последний раз, десять лет назад, так и не женившегося вновь, высокого, молодого, талантливого, но так и не оклемавшегося от простой женской измены.

"Не пейте уксус, вы, мечтающие о суициде, это мучительно долго и  мучительно больно". Об этом говорил им, будущим следакам, на криминологии, майор Ветров, и смеялся при этом. 
                Костя съёжился и накрылся с одеялом.

Ему снились женщины, тонкие, с отбелёнными лицами, в черно-белом сне они курили чёрные длинные сигареты, и изгибались, как шнуры от старого  телефона, жалкий телеграфист с блестящими пуговицами, протягивал к ним руки, но они куда-то уплывали, проваливались, беззвучно, маня, смотрели влажными, тёмными, как черника, глазами.
 
 
Был четверг. За окнами мокрые крыши.

- Хочешь омлет?- спросила бабушка.


 Утром, в девять, Костя направился к училищу, голова его трещала, путались мысли, около главного  входа толпились люди, было оживлённо, открывались, закрывались чёрные круги зонтов, бегала, махала рукой Инесса Владленовна, в центре большого этого скопления людей, стояла Лера Морось, Костя сразу узнал её, рядом с ней, по - видимому, родители, мама, с внешностью учительницы, и папа, типичный инженер, Костя  видел улыбки, Ивана  Владимировича, мокрого сверху донизу, ходившего туда-сюда, в каком-то нервном тике, слышал в пол-уха, что уехала  Лера в "Судженск, разминулась, с родителями", что "какая-то ужасная нелепость", а Лера обнимала маму, растерянная, испуганная, и губка нижняя у неё тряслась, как у ребёнка..

Дождь кончился, ласковое солнышко показалось из-за туч.
Из открытого окна кто-то играл на пианино.
Костя пошёл закрывать своё дело.

- Как-то надо передать конспекты,- думал он.. У него перед глазами была Лерина губка, такая детская, трогательная..               

В груди у Кости непривычно сладко заныло.