17. 1. В ночь на 7. 12. 1943

Чем занимались в дивизии, начиная с вечера 6 декабря? 
Скорей всего, копали.
Разве проигнорируешь нагоняй от проверяющего из штаба армии?
Об этом только что мы рассказывали.
(См.: 16.20. Последняя неделя, день шестой – 2).
К тому же новый командир соединения подполковник Катрич оказался требовательным начальником.
Так что, как только стемнело, налегли на лопаты.
 
Ночью небо сплошь было забито тучами.
Они ползли невысоко – то в шестистах, то ещё ниже, в двухстах метрах над землей.
Шел слабый снег.
{10.14, л.24–25}

Наступило 7 декабря 1943 года, 899-й день войны.
Истекали последние сутки пребывания старшего лейтенанта Петра Пискунова на фронте.
Через несколько часов мой отец будет вторично ранен, причем снова тяжело.

Опираясь на архивные документы, содержание наших с ним бесед и мои наблюдения относительно его привычек,
попробую воссоздать, реконструировать события того дня.
 
Еще не давали покоя раны, полученные им в январе.
Легко отзывалась на холод нижняя челюсть, скрепленная металлическими скобами, нестерпимо ныла в непогоду правая рука.
За лопату он пока не брался, лишь обходил места расположения взводов,  подсказывая, что и как лучше сделать,
ободряя минометчиков то шуткой, то похвалой.

До самого рассвета в 555-м стрелковом полку и других частях 127-й дивизии, наверстывая упущенное за неделю,
строили оборонительные сооружения – блиндажи, наблюдательные пункты, ходы сообщения и укрытия для лошадей,
огневые позиции батарей.

Конечно, за одну ночь мало что можно сделать,  однако начало было положено.
То, что успели построить, аккуратно замаскировали.

Под утро лег туман.
Позже, правда, развиднелось, видимость улучшилась с четырех до десяти километров.
Было не очень холодно, всего лишь один – два градуса мороза.
{10.14, л.24–25}

Рано утром он отправился в блиндаж.
Почему-то мне кажется, что местность, где занимал оборону полк, не единожды обработанная вражеской артиллерией
и авиацией, была похожа на ту, которую изобразил автор повести «Теперь – безымянные»:

«Лес выглядел будто после бурелома: многие деревья повалены, иные сломлены на разной высоте, лишены макушек,
на стволах резко белели царапины, расщепы, ветки никли, подрубленные осколками, или, оторванные совсем,
громоздились внизу высокими навалами.
Удивляя своею обширностью, чернели ямы от авиабомб; деревья вокруг них стояли без листвы, обнаженные, как осенью,
закиданные грязью, топорща голые иссеченные сучья...
Это была уже фронтовая земля, не однажды пробомбленная, обстрелянная и минометами и крупнокалиберными
немецкими пушками».
{14.70}

Отец спустился в только что отстроенный, пахнущий свежей землей блиндаж.
Там уже находились, начали обживаться привычные, обязательные соседи.

Среди них был его заместитель, лейтенант Андрей Селебин, который отвечал за постройку укрытия.
Телефонист громко повторял в трубку позывной, проверяя связь.
Ординарец (он же связной) Фортунатов поджидал командира, желая порадовать его горячей пищей,
по которой все в дивизии так истосковались.

Старшина Щербаков с  писарем ели из одного котелка, дружно работая ложками.
Александр Максимович подтянул полчаса назад в расположение роты полевую кухню и, убедившись,
что повар управится без него, теперь наслаждался едой.
 
Теперь относительно писаря.
Будучи рядовым, он имел, тем не менее, особый статус и некоторые привилегии.

«На передовой писарь, как правило, находился в ячейке командира роты, вместе со старшиной, – писал в книге
«Огонь, вода и медные трубы» В.И. Беляев. –
В обязанности писаря входило составление строевой записки в конце каждого дня».
{14.42}

В ней указывалась общая численность роты, в том числе офицеров, младших командиров, рядовых,
количество больных, и т.д.
Бумага подписывалась командиром роты и передавалась командованию батальона.
Там сводились данные, поступившие от подразделений, и аналогичный документ отправлялся в полк.

«Так учитывался личный состав частей и подразделений».
{14.42}