Признание разбойника

Эта удивительная история случилась вначале двадцатого века, когда нравы общества ещё, как-то приближались к истинно человеческим, но даже в то время, она была уникальной. Рассказал её один молодой человек, который пожелал остаться неизвестным. Оставил он на память о себе лишь инициалы – К. С. Г.  Итак, году в 1901, по рассказам людей, знавшим близко одного сановника, он получил письмо, без подписи, приблизительно такого содержания:
« Не старайтесь узнать, кто я – этого вы никогда не узнаете, - я преступник и убийца; говорю это по совести, так как и у меня, преступника, все же есть хоть капля совести… Да и где вы будете искать меня, - когда и сам не знаю, на что я решусь – пойду ли в дальний монастырь замаливать свои грехи, или же, если совесть будет слишком мучить, может и отдамся в руки правосудия… Но прежде чем умереть в том и другом случае, я хочу побеседовать с вами… Повторяю, вы меня не знаете, я же слишком хорошо знаю вас.
  Вы знаете, сколько раз вы должны быть убитыми? Теперь мне все равно: я хочу сказать, что я был одним из тех, которые должны были на вас наложить руку. Но Господь не попустил меня. Не попустил Он меня и совершить ещё более тяжкого преступления – убить и детей беззащитных. Поймете ли вы меня, не знаю, - но человеческая душа, это искра Божия, у каждого разбойника, где-то глубоко, глубоко в самом уголке прячется и иногда совершенно неожиданно, вдруг вылезает наружу… Как? Почему именно в данную минуту? Судить не нам. На все всегда воля Божия.
  Теперь позвольте мне рассказать вам, что я пережил, в качестве убийцы, которым я не сделался на этот раз только по воле Божией. Иначе этого объяснить ни себе, ни вам не могу.
  Летом прошлого года без билета прибыл я на пароходе в город К. там в это время бывает много богомольцев и нашего брата, проходимца, тоже достаточно… В монастыре накормят даром, а переночевать летом везде можно, да и поживиться тоже.
  Вот иду я с пристани в гору, прохожу мимо калитки, на дверях написано: «судебный следователь такой-то», - вот и отлично, - зайдем к судебному следователю, если попадется кто – скажу по делу, - не попадется, значит судьба.
  Встречи никакой не было, и я свободно спрятался за вешалку с платьем, осмотрев предварительно окно, в которое и рассчитывал удрать.
  Стою я, завешанный платьем, для предосторожности платок большой, что тут же висел, на перекладину вешалки бросил, чтобы ног моих не видно было, и думаю, - что кроме всего прочего, а уж одежда-то вся мне достанется… В это время из другой комнаты, через переднюю, прошла молодая маленькая и худенькая женщина с ребенком на руках, вошла в залу, посадила ребенка на пол, зажгла лампу.
  Вижу – сама хозяйка, соображаю: достатки, мол, плохи, если и прислуги не держат… Зло меня разобрало – из-за этих пустяков, из-за одёжи этой – не стоило бы и руки пачкать, а все стою, двинуться боюсь, дверь в залу она открытой оставила, так что в передней светло.
  Вот зажгла она лампу и остальных детей позвала – пора, мол, уроки готовить. С одним прочла, другому продиктовала, потом, уложив младшего спать, принесла работу и давай на машинке шить… Спросила уроки, перекрестила детей и отпустила их спать, только старшему сказала: «мы ещё с тобой задачи не кончили, принеси книжку, она у папы в кабинете на столе лежит. Вышел сын её, мальчик лет 10, в переднюю, шевельнулся ли я, или так уже ангел Божий ему шепнул, - только он бегом вернулся в залу, прижался к матери и говорит: « мама, мне страшно! Там кто-то есть!»
«Кто там может быть», - спокойно сказала она, однако, встала и сама принесла книжку, пройдя мимо меня, и начала объяснять мальчугану, что бояться надо дурно поступать, то есть бояться греха, а когда греха нет на душе, то и страха быть не может.
- А если там разбойник? Настоящий разбойник, который так и родился разбойником?
  Она серьезно, как с большим, стала говорить, что разбойников таких, как он говорит, настоящих нет. Господь их не создавал, а если есть дурные люди, то в этом не их вина, а вина тех, кто их воспитал такими, а если бы, прибавила она, этим людям, когда они были детьми, объяснили бы, что дурно, а что хорошо, - верь мне, они никогда бы не были дурными…
  Эти именно её слова относились ко мне больше всего. Вспомнилось моё заброшенное детство, вспомнилось все прошлое, пережитое, когда я никогда и ни от кого не слышал не только слова прощения чужих грехов, но и слова любви и ласки. Смешно сказать – но заплакал я тут от её слов.
  Ушел спать и старший мальчик. Ну, думаю, сейчас конец, ляжет и она скоро, тогда и я уйду, незамеченный никем. Но не тут то было, она ещё очень долго шила на машинке, наверное чужую работу, чтобы заработать хотя бы лишний грош для своей семьи.
  Начало светать, когда, потушив лампу, она вошла в переднюю, потрогала двери и перекрестила комнату, наконец, затихло всё.
  Мог бы я, кажется, не убивать никого, взять всё, что было на вешалке, и уйти, но какая-то великая сила, сила любви матери к детям, для которых трудится эта мать – ещё уча их, что люди становятся дурными и злыми не сами по себе, а в силу обстоятельств, заставила меня потихоньку уйти, ничего не тронув в этом доме.
  Прошло несколько месяцев. Меня, как убийцу, потянуло ещё раз взглянуть на тех, кого я мог убить – и не убил. Теперь уже днем захожу в знакомый дворик. На дворе ни души (значит и подозрения не было, если так беспечно относятся, промелькнуло у меня в голове.)
  Подхожу оборванный с котомкой за плечами, у открытого окна сидит моя барыня со знакомой и кофей пьют. Знакомая и говорит : «смотрите, какой-то бродяга по двору у вас идёт, смотрите, чтобы не украл чего!»
- Что у нас красть? – и выглянув в окно, спросила: - Что тебе, голубчик?
  Так меня это слово «голубчик» словно обухом по голове ударило. Шёл, по истине говоря, как убийца посмотреть на место, где, не по своей воле, не совершил преступление. И вдруг «голубчик»! Водицы, говорю, испить захотелось.
- На тебе молочка и хлеба кусочек, - и подает мне кружку молока и кусок хлеба белого. – Сядь тут, на крылечке, отдохни…  Денег у меня нет, так хоть кусок подать, - сказала она знакомой.
  Сел я, шапку снял, пью молоко и глаз с неё не спускаю, а она продолжает со вздохом: - Вот болезнь мужа одна сколько денег стоила.
- Что, он теперь совсем поправился?
- Какое, поправился, больной совсем на следствие поехал, -говорит она. – Просил было председателя, чтобы назначил другого, только тот покричал на него, говорит: не желаете служить, никто вас не держит, вы и то два месяца ничего не делали, а за вас другие работали… А какое? Точно он, бедный, виноват, что схватил воспаление лёгкого и пролежал больной.
- Как же теперь его здоровье? Что говорит доктор?
- Да, что! Говорит беречься надо, не простужаться, куда-нибудь на Кавказ перевестись бы следовало.
  Она заплакала и говорит: - Чахотка скоротечная грозит, он и то уже кровью харкает… Что я буду делать с детьми, если он умрёт! Ведь и теперь с жалованием его – и то приходиться самой все делать, прислугу я не держу, не из чего, да по целым ночам чужую работу шью, чтобы гроши заработать.
  Задумались обе, а у той, что я убить и ограбить хотел, так слёзы и текут, а она их словно и не замечает.
- Вы бы попробовали попросить о переводе его куда-нибудь на юг.
- Кого просить-то? Кто у нас хлопотать будет? Ведь просить можно, когда есть связи, а какие у нас связи… ведь, не его же просить, - кивнула она на меня головой. – Нет, уже видно, так и пропадёт он, бедный.
  Простилась с ней её знакомая, поблагодарил и я её и пошел, а слёзы бедной барыни не дают мне покою – ни днём, ни ночью. Вот и подумал я, дай попробую сделать попытку помочь ей и решился написать вам всю правду. Может и слово разбойника дойдёт до вашего доброго, честного сердца. Справьтесь, вызовете эту барыню, допросите её, пусть она подтвердит, говорила ли она то, что я слышал, стоя за вешалкой в её квартире ночью, и увидите тогда, что я только правду написал вам, и что хочется мне заместо сильных похлопотать о переводе на Кавказ больного мужа этой бедной женщины.»
  Письмо было без подписи. Но адрес, имя и фамилия судебного следователя были подробно написаны. Другой  на месте сановника бросил бы это письмо. Не так поступил он, - все подробно рассказал Государю, который дал несколько сотен рублей, столько же прибавил от себя сановник и переслал всё председателю Окружного Суда, прося его вызвать эту даму и рассказать ей содержание письма.
  Когда дошло до того места, где сын этой барыни сказал ей: «Мама, я боюсь туда идти, тут кто-то есть», и потом признание автора письма, что он ждал только, чтобы все заснули, чтобы зарезать её и детей… с барыней сделалось дурно, и она упала в обморок. Придя в себя, она поехала отслужить молебен за чудесное избавление её и детей от насильственной смерти.
  Узнав обо всем этом от председателя, сановник выхлопотал место следователю на Кавказ, где он служил и тогда, когда молодой человек, приближенный ко двору, рассказал эту удивительную историю. А жена его спустя несколько лет, приезжала благодарить сановника, но он её не принял, говоря, что это не он, а тот разбойник ей всё устроил.
  История эта не вымышленная, и те кто знали действующих лиц этого рассказа, могли подтвердить все до последней буквы.

( Письмо разбойника было опубликовано в журнале «Кормчий» за 1906 год. 8 апреля, № 15).