21. Опять новая школа. Не звоните Боре!

  Предыдущая глава:http://www.proza.ru/2017/11/16/1674         



             Начался новый учебный год, мне предстояло учиться в четвёртом классе, а Вере - в третьем. И опять нам пришлось пойти в новую школу, которая располагалась недалеко от дома, только надо было перейти саму улицу Октябрьскую, а потом преодолеть широкую полосу парковой зоны, засаженную молодыми деревцами. Школа была новая, недавно построенная, просторная и светлая. В новом классе я потихоньку прижилась, никто меня не дразнил, не доставал, но и дружбы я ни с кем не водила, была сама по себе.

             Как-то на перемене стояла я в классе возле окна, а рядом  несколько мальчишек-одноклассников, и вдруг один из них сказал что-то оскорбительное в мой адрес. Я тут же что-то язвительное ответила ему, он разозлился и больно толкнул меня прямо в грудь. Я молниеносно, неожиданно даже для самой себя, выбросила кулак вперёд и ударила его в нос. Он прикрыл нос руками, из-под его пальцев побежала струйка алой крови. Увидев кровь, он заныл, а я, презрительно скривив губы, молча отошла в сторону.

             С тех пор даже самые отпетые классные озорники относились ко мне уважительно, хотя, помню, некоторых девчонок они изводили своими дурацкими выходками. Особенно доставалось симпатичной белокожей и черноглазой девочке Гуле, которая училась с двойки на тройку, никогда не была готова к урокам, но умела очаровательно улыбаться и была со всеми очень открыта и дружелюбна.

              В классе училось тридцать с лишним учеников, все были разных национальностей - больше всего русских, но были и татары, башкиры, украинцы. Никто особо не обращал внимание на национальности, важнее было - какой ты человек, как относишься к другим людям, как проявляешь себя в разных ситуациях. Если ты был трусливый, подлый, жадный, грубый, вороватый или ябеда, то тебя мгновенно раскусывали , и отношение к тебе было соответствующим. Если же ты был честным, добрым, всегда спешил помочь другим, подсказать или дать списать своему товарищу, поделиться чем-то с друзьями, то тут тебе были и уважение, и дружба. Хотя иногда плохие ученики, особенно физически сильные второгодники, могли и подмять под себя хороших.
 
             Но в нашем классе было несколько приятных симпатичных ребят, сильных и физически развитых, которые хорошо учились  и задавали тон всем остальным. В одного из них, Борю Г., высокого, широкоплечего, черноглазого, все девчонки были влюблены, и я слегка - тоже. А он был со всеми ровен и доброжелателен, всегда мог помочь с трудным заданием, мог, незаметно для учителя, вовремя подсказать, его большие глаза-черносливины всегда светились участием и готовностью поддержать в трудную минуту.

             Осенью в классе было проведено классное родительское собрание совместно с учениками. Мамы моей на нём не было, а я пришла, мы сидели с другими девчонками возле окна и с любопытством изучали родителей своих одноклассников. В ходе собрания поднялась одна черноволосая, миловидная женщина, как оказалось, Борина мама, и возмущённо поведала всем о том, что девочки из нашего класса постоянно звонят ему, отвлекая его от учёбы и от других дел. "Пожалуйста," - и она обвела весь класс строгим взором. - "Записывайте в школе домашние задания и здесь же выясняйте все вопросы, не звоните Боре домой!" Я смело смотрела Бориной маме в лицо - я никогда ему не звонила, у меня не было его номера, да и домашнего телефона у нас тоже не было, совесть моя была чиста.

            А того мальчишку, которого я ударила, невзлюбили в классе, потому что был он подловатым и трусоватым, легко врал, смеялся над слабыми, но пресмыкался перед более сильными, хотя сам он был крепкого сложения и повыше многих в классе. Видимо, дело  не в росте, а во внутреннем духе, во внутреннем устройстве человека и его нравственных ориентирах.

             К примеру, был ещё мальчик Радик А., маленького роста, меньше всех в классе, хромой на одну ногу, в круглых, как у Чехова, очочках. Учился средненько, в основном на тройки и четвёрки. Но его круглое личико светилось добротой, никому ничего плохого он никогда не делал, правда, у него было развито чувство юмора, что немаловажно в любой компании. К нему и девчонки, и ребята относились тепло и с уважением. На уроках он всегда отпускал мягкие беззлобные шуточки, веселя народ. На него невозможно было разозлиться. Сидел он всегда на первой парте из-за плохого зрения, потому после звонка вечно торчал возле дверей и выглядывал в коридор. Когда шёл учитель, он оповещал всех:"Идёт!" Все сразу занимали свои места, и гул голосов слегка затихал. Порой его лукавая мордочка становилась серьёзной, он кричал привычное:"Идёт!", а когда все начинали поспешно разбегаться и рассаживаться, то он ликующе добавлял:"Идёт, идёт, по крыше воробей! Несёт, несёт коробочку соплей". Иногда Радик кричал:"Шухер!" Это тоже означало - надо прервать все посторонние занятия и быть готовыми к приходу учителя. Но и тут он мог разыграть, когда кричал замедленно:"Шууууууу-ба с вешалки упала!" Кто-то смеялся над розыгрышем, кто-то замахивался на него с притворной угрозой, а кто-то, не обращая внимания на всю эту шумиху, торопливо дописывал невыполненное домашнее задание. Я очень часто была в числе последних.

             Дома я разбрасывалась на тысячи важных для меня дел, откладывая выполнение домашней работы на потом, вечером тоже с этим как-то не получалось, а утром я тащилась в школу с огромным чувством вины и с предчувствием, что получу двойку, а затем и взбучку от мамы. Если я не получала двойку и всё обходилось, или если я получала четвёрку, а то и пятёрку, не готовясь к уроку, а наспех прочитав материал на переменке, то я летела домой, как на крыльях, с желанием стать примерной девочкой, аккуратно готовящейся ко всем урокам.

             Чувство страха, которое неизбежно возникало в душе, когда ты не был готов к уроку, унижало меня, заставляло чувствовать себя никчёмным, трусливым ничтожеством. Учитель, как чувствуя, что ты не готов, садистски тянул:"Таааак, отвечать пойдёт..." и норовил, по закону подлости, вызвать именно тебя!

             Иногда, если было очень важно, чтобы тебя не вызвали, то в душе сама собой разгоралась горячая молитва, воззвание к Господу:"Господи, Боже мой, дай же Боже, чтобы меня не спросили сегодня!" Это было самое начало моих взаимоотношений с Богом, и мне было стыдно обращаться к Нему с такой никчёмной просьбой - ведь это моя ЛЕНЬ была повинна в том, что я не готова. Как ни странно, обычно моя молитва спасала меня, позже я стала писать молитву начальными буквами слов на последней странице в тетради, на промокашке, на каком-нибудь листочке бумаги, и она действительно оберегала меня от учителя, тянущего нас за шкирку в прекрасную страну Знаний.
 
             Вера легко вошла в новый коллектив, учительница Вера Васильевна, их новый классный руководитель, полюбила её, называла исключительно Верочкой. Вера училась играючи, всё успевала, была отличницей. Я же потихоньку сползала с пятёрок   на четвёрки, а иногда и на тройки. Хотя пятёрки ещё и украшали порой мои тетрадки или дневник, но от былой отличницы не осталось и следа. Но зато я много читала и  рисовала дома, шила своим куклятам одёжки, пела, а также часто и "аккомпанировала" себе на импровизированном пианино - на маминой портновской линейке, белой, с чёрными поперечными полосками, напоминающими мне клавиши пианино. 

             Часто мы с Верой поднимались к подружке на четвёртый этаж, мама у неё работала в гороно (городской отдел народного образования), жили они зажиточно и у них было пианино - о, это блестящее чёрное чудо из чудес! Нам позволялось побрякать на пианинке, мы научились играть несколько вещей, включая "Собачий вальс" и "Танец маленьких лебедей", и теперь, приходя к ним, нарабатывали скорость исполнения сиих произведений.

             Хотя больше всего я любила подбирать знакомые мелодии, и часто пальцы мои удивляли меня - они сами знали, какую клавишу надо нажимать, в какую сторону идти, бегло набирая любую мелодию. Веру это удивляло, иногда она просила:"А подбери эту песню!" И я быстренько играла её, почти не сбиваясь. Но в душе моей всегда горело жгучее желание играть свободно обеими руками любую мою музыкальную фантазию, какую пожелаю, чтобы мои руки, как пара белых лебедей, порхали над чёрно-белыми клавишами, выплёскивая из моей души прекрасную МУЗЫКУ - прекрасную до боли, до отчаянья, до какой-то тоскливой застылости внутри меня.


Продолжение:http://www.proza.ru/2017/11/20/153