Испытание судьбой. Часть первая

 
РОМАН
                Пролог

– Кто это так отчаянно дерётся? – спросил командующий армией князь Багратион.
– Сейчас, ваша светлость, выясним, – ответил один из адъютантов из свиты генерала.
– Помогите же храбрецу выбраться из французских трупов, – предложил генерал.
Под руки подвели раненого офицера.
– Кто таков? – спросил князь.
– Под-по-ру-чик Бородин, ваша светлость, – ответил тот.
– Уже поручик. И Георгия  поправу заслужил. Лекаря ему. Да  побыстрее…

 Часть первая
                Глава первая

На календаре – разгар весны, а под ногами – каша из грязи. И чем дальше уходила колонна каторжников вглубь Сибири, тем отчётливее становилось понимание, что хорошая погода в это время в этих диких и необжитых краях – редкость.

– Эй, горемычные! Дорогу! Дорогу!
– Сдай вправо, Прохор, – обратился Евгений Бородин к соседу.
– Ух, ты, как спешат, – заметил Прохор Неволин.
Этап из нескольких десятков ссыльных медленно двигался по сибирскому тракту. «Дорога – к чёрту», – ворчали подневольные, а сами покорно шли и шли навстречу неизвестности. Шли по трое, отчего растянулись на сотню метров, молча.  О чём хотелось поговорить – уже всё было переговорено. Оставалось одно: слушать убаюкивающую мелодию цепей.

– Привал, – крикнул передний конвоир, поднимая правую руку вверх.
– Наконец-то, – со вздохом облегчения произнёс Прохор, выбирая место, где посуше.
– К вечеру – ночёвка в деревне, – подбодрил себя и соседа Бородин. – Сяду на твой пригорок. Можно?
– Садись.  К тому же он не мой, а общий. Тебе закрутить цигарку?
– Закрути. Всё никак не освою эту мужскую хитрость.
– Знаешь, почему у тебя не получается?
– Почему?
– У тебя слюна не клейкая, вот цигарка и раскручивается.
– А ты почём знаешь, что она у меня такая?
– На, кури. Видишь, какая тугая получилась. Во всём, братец, нужна сноровка.
– Это ты, Проша, прав. Даже идти по трапу хватка своя нужна. В бытность, когда я служил на фабрике у Саввы Морозова, к нам приходили парни из деревни. Поначалу ничего не смыслили в деле. Помню их квадратные глаза, когда они, озираясь, с опаской смотрели на работающие станки. А потом, словно им святая вода помогала, вырастали в таких мастеров! К некоторым из них работяги постарше обращались за советом и называли по отчеству. Кулибины прямо вырастали на глазах.

  – Хватка и сноровка для мужика – первое дело, Евгений Павлович. Без них он как без рук. Дитё-то малое, когда его отлучает мать от титьки и суёт первый раз ложку,  ох, как капризничает. А потом он уже этой ложкой так орудует, что за ушами трещит.
– Это ты, Прохор, точно подметил: сноровка и хватка у человека начинаются с материнской груди и ложки. Фу, ты, какой табак крепкий, – вдруг закашлялся Бородин.

– Небось, дома папиросы из красивой пачки курил?
– Да, это правда, Петрович…  Ну, ладно, о прошлом не будем вспоминать. Муторно от этого становится на душе.
– Почему? Иногда прошлое приятно вспомнить. Любил я одну девчонку в нашей слободке. Пригожая чертовка была.  А как глянет из-под чёрных бровей, аж дрожь по телу пробивала. Так хотелось обнять её, прижать к себе до ломоты костей. Ух, ты. И сейчас стало горячо. Любил я женщин, не скрываю. Ведь каждая, бестия, к себе разный подход имела.
– Это, Прохор, как музыкальный инструмент. Каждый настраивает особо. А для чего? Чтоб потом правильно играл, не фальшивил. А сущность-то одна: ласкать слух  человеческий. Красота, одним словом, человеку нужна, как пища.

– Ишь ты, Палыч, как высоко взметнул.
– Да, да, друг ты мой по несчастью. Об этом писал и Фёдор Достоевский. Читал?
– Нет. А что он философ?
– Почти. Был на Руси такой великий писатель. Вот он-то и сказал впервые, что красота спасёт мир.
– А как она может спасти?
– Просто. Если люди станут совершать только хорошие поступки, творить добро друг для друга, то жизнь станет раем.
– Так про это и в Библии написано.
– Библия – постулат. А он это людям художественно объяснил. Будем стремиться к красоте, идеалу жизни – станем намного богаче внутренне. Но до этого нам ещё нужно дорасти. Ох, долго и мучительно идти в тот мир радости.
– Может, мы туда и идём? А, Бородин?
– Всё возможно. Возможно, и оковы наши приведут нас в иной мир.
– Подъём! – как палкой по голове прозвучала команда конвоира. – Живо всем встать. Пошли, пошли, – командовал он.
Повернувшись спиной к арестантам, служивый повёл колонну вперёд. Полоса, как длинная лента, покорно пошла за ним. Снова грязь, бурчание и привычный звук цепей.
После привала долго шли молча. Каждый день преодолевали по двадцать, двадцать пять вёрст. Всё зависело от расстояния между поселениями. Уставшие и голодные валились на холодную солому и тут же засыпали. Их будили конвоиры на ужин. Все мечтали выспаться: и каторжники, и сопровождающие их солдаты.

Старший из арестантов Игнат кинул всем суконные одеяла. Теперь их полосатые фигуры скрывала чёрная материя, поэтому они стали  казаться одной тёмной массой, как и их теперешние души. Все они за разные провинности наказаны одной меркой: каторгой, которая в России заменяла высшую меру наказания. Бедолаги шли вглубь государства. Если в европейских странах жить посередине считалось привилегией, то у нас это называлось просто: Сибирь – глушь. На Западе из-за клочка земли люди воевали столетиями. Русь же от немереного богатства территории дремала. Вот и получился парадокс: от злата была бедной.

                Глава вторая

– Фу-у ты, черти! Вот кровопийцы, не дают заснуть, - со злостью выпалил конвоир, выходя из натопленной  избы.
– Ты эт кого поносишь, Кузьма? – спросил солдат, охранявший каторжников и заодно топивший печь в больших сенях.
– Да клопов, будь они неладны. Просто заели. Здесь они мобудь ещё злее, чем на родине.
– Сибирские, особые.
– Вот и оно-то, что глухомань.
– А арестанты вон лежат себе тихонько и не чешутся.
– В избе-то тепло. Вот они, звери, до людской кровинушки и тянутся. А ты, Кузьма, лягай тута, на солому, накройся шинелькой и преспокойно дрыхни.
– Впрямь, лягу с этими. Они-то не будут кусать.
– Ложись, ложись. А я посторожу твой сон. Ежели начнут тебя кусать, то я их – прикладом, – улыбаясь, предложил Герасим.
– Дозволяю. Ладно, попробую заснуть.

– К середине ночи в доме наступила тишина. Герасим осторожно приоткрыл дверь горницы, и на него пахнул тёплый спёртый воздух, настоянный на поте, дыме от печки. На столе стояла сальная свеча. Он зачерпнул воду  из кадки и поднёс ковш к губам. Пил воду, а сам посматривал по сторонам на то, как почёсывались во сне его сослуживцы и  хозяева. Малец, что спал в люльке, тоже ворочался. Подошёл тихонько к нему и посмотрел в лицо ангела. Вспомнил своих отпрысков.  «Что-то снится ему во сне. Наверное, мамкина титька», – предположил часовой.
Герасим вернулся на пост и осмотрел спящих.  Присел на лавку, обняв винтовку, закрыл глаза. Сквозь дремоту вспомнился родной дом. Что может быть в такую минуту милее и роднее для солдата.

Герасим успел жениться до мобилизации. Родилась двойня: мальчик и девочка. Жили пока в отцовском доме. Вскоре забрали его в рекруты. Шла война с Японией. Пока генералы  рядили, что и как, война закончилась. Направили бедного солдата конвоировать арестантов.  «И то хорошо, что не на войну», – вдруг зашептал дремавший Герасим.
Часовой захрапел, а в узкий лаз входной двери еле-еле протиснулась не-большая собачонка. Поводив туда-сюда носом, подкралась к ногам Бородина и легонько лизнула потёртости от кандалов на его ногах.
Сонный Бородин от удовольствия парил на седьмом небе. Ему и, правда, снился рай. Так тепло и легко было на душе и во всём теле, как никогда и нигде.
Полизав одну больную ногу, собачонка перешла к другой. И снова Бородин летал в облаках счастья, как ангел. А собачонка полижет, полижет шершавым языком, а потом приподнимет свою мордочку и смотрит на хозяина вопрошающе, мол, «Как тебе, хорошо? Ну, спи, я ещё полижу».

Бородин проснулся до общего подъёма и почувствовал лёгкость во всём теле. Однако по привычке потянулся почесать покрасневшие от подкандальников ноги. Ещё рука не достигла больного места, а Евгений понял, что нет у него неприятного ощущения. Глянув на конечности, удивился: розовый цвет пропал. Невольно закрутил головой. Невдалеке, стоявшая сальная свеча, высветила пушистый комок. Он протянул руку и нащупал тёплую плоть. Собачонка подняла голову и лизнула его пальцы. Он сразу всё понял.

– Так это ты ухаживала за моими ногами. Вот почему мне всю ночь было хорошо, будто с женой миловался, – тихо прошептал он.
Умиление прервал унтер-офицер, вышедший из горницы.
– Подъём, горемычные! Подъём! – прокричал он несколько раз.
– Встаём, встаём, – прервал его Прохор, чтобы тот больше не орал.
Одеяла зашевелились. Арестанты протирали глаза. Бородин же, вставший раньше других, гладил незнакомую собачонку.
– Кого это ты гладишь? – спросил удивлённо Прохор.
– Вот пришла гостья. Она мне всю хворь слизала. Смотри, будто и кандалы никогда не носил.
– Повезло тебе, братец. Может, и мне поможет?
– Посмотрим, как она себя дальше поведёт.
– До ветра всем, а потом, что Бог послал. Еда уже готова, – крикнул дежурный.
– И на этом спасибо, – буркнул Прохор.

Он хорошо понимал, что на длинном этапе нужно, насколько можно, сдружиться с охраной. В ней – тоже люди подневольные, понимающие, как нелегко каторжникам  нести за плечами сотни и сотни вёрст бездорожья их главный груз – приговор.
За едой долго не задерживались. С рассветом звучала команда: «В колонну!», и вереница подъярёмных людей брела  дальше. И снова – простые недолгие привалы и обеды.

Не забыл Бородин своего ночного врачеватели и отсыпал собачонке из своей чашки немного каши. Та, благодарно посмотрев  на нового хозяина, принялась есть.
Взглянув на неё, подумал: « Вот, бедолага, ищет себе друга или хозяина. А, может, и того, и другого?».

                Глава третья

– Этап, вперёд! – скомандовал молодой подпоручик. Колонна двинулась, за ней – две подводы. Одна с провиантом, другая – для солдат.
– Эй, горемычные, побережись! – раздался зычный голос ямщика.
 Его дремавший  на облучке напарник при этом проснулся и в невпопад спросил:
– Что?
– Дреми, Ерёма, дреми. Это я каторжникам голос подаю, чтоб ухо востро держали. А то не ровен час задену колесом кого. Они-то народ казённый, кажный на счету у начальства, за кажного отвечать надо. А нам извиняться за ущерб некогда. Мы у государя на службе. Мы – почта. Да, Ерёма?
– Да, да, конечно, Фома.
– Пара свежих почтовых лошадей быстро исчезла из вида, как и появилась. И в утреннем тумане снова слышалось мерное позвякивание цепей.
– Смотри, Бородин, а собачонка-то за тобой увязалась. Видно ты ей приглянулся.
– А я-то за думками и не заметил, – ответил Евгений, посмотрев на семенив-шего за ним пса.
– А ты глянь, братец, она-то брюхата. Так что скоро станешь крёстным отцом.
– И, правда, Прохор. И зачем она в таком состоянии за нами увязалась, ума не приложу.

– Видать прежний хозяин её не жаловал. Вот она лисой к тебе ночью прокралась. А можа ушла, что он её щенят всё время топил. Ей же тоже хочется побыть матерью. За злым собака не побежит, – рассуждал Прохор. – Все божьи твари к добру тянутся.
В который раз, не зная почему, Бородин пытался воскресить в себе те собы-тия, из-за которых он сейчас гремел кандалами. И всякий раз что-нибудь мешало этому. Теперь он вдруг погрузился в воспоминания…

Уже в конце смены к нему в коморку-кабинет заглянул мастер цеха и тревожно сказал:
– Господин механик, на второй линии сломались сразу два станка. Требуется ваше умение для починки. Извольте пожаловать и посмотреть.
– Сразу два? – с досадой  спросил Евгений Павлович.
– Да, – твёрдо ответил вошедший.
Бородин шёл по цеху, а его сопровождали не только мастер, но и монотонный звук ткацких станков, и устойчивый запах веретённого масла.
 Подойдя к станкам, попросил включить один из них.
– Так оно и есть, вкладыш полетел. Видишь, смазки нет. Где твой помощник?
– С утра был на месте, и  в обед тоже, – ответил мастер.
– Головотяп он у тебя. Да и ты хорош: не проследил. Управляющий прознает, штрафом не отделаетесь. Замените вкладыши. Смажьте их хорошенько и запускайте. Да поторопитесь. А я пойду поищу твоего недотёпу.
Проходя мимо женской бытовки, Бородин услышал крик:
– Уйди! Я скажу отцу! Не трогай меня! Помогите!
Ворвавшись в просторную раздевалку, он увидел помощника мастера, пытавшегося изнасиловать деревенскую девушку.
– Ты что делаешь, негодяй? – с гневом закричал механик и схватил мерзавца за шиворот. Потом, не помня себя, швырнул его в угол. Тот, отлетев в сторону, ударился головой о чугунную  запасную часть, почему-то лежащую в неположенном месте.
– Ой, – послышался стон позади.

Бородин обернулся и увидел, как по полу медленно потекла кровь. Он остолбенел, не зная, что делать.  Одну он спас от бесчестия, а другого…
В жизни часто случается необъяснимое, когда сделанное добро для добродетеля оборачивается горем. Позже, на суде, в обвинительном заключении так и было сказано: мол, за нерадивое отношение помощника мастера к своим обязанностям, механик Бородин убил его.
Как выяснилось позже, деревенскую девчонку запугали и подкупили, чтоб она молчала о том, что её хотел изнасиловать помощник мастера. Он, к тому же, оказался племянником управляющего фабрикой. Уголовное дело так сладили, что единственным виновником в этой истории оказался Бородин. «Это мне наукой будет. Хотя скверно считать добрый поступок проступком», – рассудил каторжник.
– Ты чего бормочешь, Евгений Павлович? – спросил Прохор.
– Всё пытаюсь себя оправдать.
– Теперь тебя никто не оправдает кроме Бога.
– Да, да. Конечно, справедливость на то и существует, чтоб в мире царило равновесие.
– Вот ты куда полез. Посмотри сколь нашего брата идёт с цепями и ждёт справедливости. Нет, братец, нет её, этой справедливости на белом свете. Все мы в этой Сибири сгниём. Кто раньше, кто позже. Эт, брат, судьба, а у неё одна дорога.

                Глава четвёртая

– Привал на обед! – объявил унтер-офицер и заторопился к подводе с провиантом. Он самолично готовил пищу подпоручику. А тот всякий раз за его услужливость говорил: «Спасибо, унтер, молодец». Кудрявый помощник улыбался, забирал посуду и, в свою очередь, каждый раз повторял: « Рад стараться, ваше благородие».
Каторжники ели ржаной хлеб с солониной, а потом вдосталь пили воду, чтобы наполнить желудок.
– Бородин, смотри, а твоя собачка что-то мочиться. Она случаем не того?
– Что не того, Прохор?
– Да она щениться собралась. Точно. Вон как набухли её титьки. Видно, она уже молоко приготовила. Дай-ка я её прикрою от глаз дурных.
– А ты откуда, Прохор, знаешь, что она собралась делать?
– Да мне не впервой, дома в детстве насмотрелся. В ту пору всё было интересно. Жизнь-то познаётся глазами. Так?
– И глазами, и чувствами, и головой, Прохор, тоже.
– Слушай, запищали. Пошло дело. Пошло, говорю. Это она сейчас быстренько. Пупки им обозначит, оближет каждого до суха, а затем…
– Подъём! Хватит прохолаживаться, – скомандовал унтер-офицер.
– Ой, боюсь,  не успеет она управиться. Слушай, Бородин, упроси офицера немного подождать. Ей обязательно надо первый раз хорошо покормить щенят.
 – Разве он меня послушает.
– Послушает. Вы же того, оба из антилегентов. Скажи, объясни. Господин, мол, роды у нас приключились. Что по-крестьянски надо поступать. А?
– Попробую.

Бородин подошёл к офицеру и спокойно сказал:
– Господин подпоручик, ваше благородие, прошу продлить наш привал.
– Отчего же, братец?
– К нам на последнем постое собачонка пристала. Но только в пути мы заметили, что она в положении. – Бородин нарочито долго объяснял суть дела. – И вот, прямо сейчас, случилась незадача: она щенится. Разрешите немного повременить. Пусть она справит свой долг. Если она их не покормит, щенята помрут, а это грех. Пожалуйста.
– Вот чего не было у меня на этапе, так это родов, – с неудовольствием ответил офицер.
– Господин офицер, мы всем миром вас просим.
Офицер посмотрел на сидящих арестантов и заметил, что они вопрошающе смотрят на него. Пока Бородин разговаривал со старшим конвоя, весть о родах пришлой собачонки разнеслась по колонне.
– Теперь арестантов станет больше в моём подчинении. Вот незадача. И кормить семейство придётся.
– Мы сами, из своего пайка, господин офицер.
– Ладно, подождём. Я как раз собирался искурить папиросу. Валяйте, только не долго.
– Хорошо. Спасибо, ваше благородие.

Бородин подошёл к Прохору и спросил:
– Ну, как тут?
– Всё, наелись. Засыпают. Шестерых принесла. Двух слабеньких закопал. Остальные вишь, как насосались.
– Раз она выбрала наш путь, давай её как-то назовём.
– А чего тут думать: будет Арестанткой.
– Хорошо придумал. А щенят как же? Куда мы их, Прохор, денем?
– О, Бородин, это легко решаемо. Возьмём с тобой по паре и – за пазуху. Там тепло им будет. И нам, на скучном этапе, какое-никакое развлечение и забота. Так, друг сердешный?
– Всё ты, Прохор, умеешь приладить к делу. И как это у тебя так быстро получается.
– А-а-а, жизнь учит жить. Вот и вся отгадка. Забирай своих. Возьми двух тёмненьких. А ну, посмотрю, кто у тебя. Кобельки. А у меня – сучки. Пойдёт?
– Пойдёт, Прохор. Я рад, что всё уладилось.

                Глава пятая

– Товарищи офицеры, прошу быть особенно внимательными. Нынешняя операция необычная. По данным разведки афганцы получили от американцев большую партию ПЗРК. Это современное оружие. Они хотят применить его против нашей авиации: самолётов и вертолётов. Вот снимки зарядов в ящиках и что остаётся от боевой техники после их применения. Без воздушной поддержки в горах воевать очень трудно. Наша задача: захватить эти ракетные комплексы.

Подойдите к карте. Вот в этом квадрате тридцать один-двадцать предположительно спрятаны  «Стингеры». Если не удастся их доставить на нашу базу, то придётся уничтожить на месте.

Слушайте боевой приказ: второй батальон в составе двух парашютно-десантных рот должен высадиться на вертолётах  на площадку в пяти километрах от предполагаемого склада. Одна рота пойдёт на поиски ящиков, а другая будет её прикрывать. Операцией поручено командовать майору из штаба ВДВ. Задача ясна?
– Так точно, товарищ полковник.
– Первый батальон останется на базе в резерве, третий – охрана. Ясно?
– Так точно, – ответили командиры  названных подразделений.
– Приступить к выполнению приказа. А вас, товарищ майор, прошу задер-жаться.
– Есть.
– Майор, постарайтесь без лишнего шума. Операция опасная, я этого не скрываю. На месте возможны всякие неожиданности. Берегите ребят. Ваши имя и фамилию мы пока раскрывать не будем. Просто – товарищ майор.
– Разрешите идти?
– Идите, майор, и возвращайтесь.

Только-только начало светать, а вертушки, прячась в узких ущельях, уже будили предрассветную тишину. Площадка оказалась небольшой, поэтому десантники высаживались из вертолётов по очереди.  «Это – первая неприятность», - отметил про себя майор.

– Построились. Смирно! Слушай боевой приказ, – скомандовал новый командир батальона. – Четвёртая рота вместе со мной идёт на поиски тайника. Пятая рота останется на месте для прикрытия тыла. Проверить связь, связываться между собой через каждые пятнадцать минут. Два снайпера – со мной. Третий – на месте. Разойтись для выполнения задачи.
В горах светало медленно. Солнце долго карабкается по отвесным утёсам.  И только к обеду оно сможет заглянуть в середину ущелья. Утренняя прохлада в этот раз – спутница десантников. Внизу, извиваясь змейкой, журчал полноводный ручей. Его десантники несколько раз пересекали на своём пути. Радисты в указанное время переговаривались между собой. Пока в горах стояла тишина.

– Офицеры, ко мне, а остальным можно перекусить. Там, за этим гребнем, может находиться склад.  Поднимемся все вместе и обсудим ситуацию. Подготовить бинокли. Снайперы – за мной. Тихо. Вперёд.
Холодные капли чувствовали  и руки, и колени офицеров. Взбирались на гребень минут пять. Первым увидел нужное место командир роты.
– Товарищ майор, кажется здесь, – тихо сказал он, показывая рукой на то, к чему стремились.
– Все внимательно смотрим в бинокли. Снайперы – тоже.
Минут пять все всматривались в указанное место, но никаких признаков склада не  обнаружили.
– Пока ничего похожего на то, что нас интересует, нет, – заключил майор.  – Предлагаю в такой ситуации два варианта: выжидать или послать разведку. Какие мысли, молодёжь?
– Пошлём разведку, заметят тайные часовые и сообщат своим. Это – неми-нуемый бой, – заметил  шёпотом командир роты Горелов.
– Надо понаблюдать. Может, ещё спят. За водой-то они должны пойти. Она им нужна для утреннего туалета, – высказался командир первого взвода лейтенант Быстров.
– Понятно. Мнение одно. Так и должно быть, – заключил майор.
– Посмотрите…
– Что ты там, братец, увидел?
– Наблюдаю в прицеле человека. Идёт и озирается, за спиной у него – автомат.
– Молодец, снайпер. Точно за водой идёт. Зашёл за камень, спрятался. Быстров, стрелой с двумя разведчиками к камню. Пока он напьётся, наберёт воды, осмотрится.
– Понял.
– Горелов с двумя гвардейцами прикроешь их.
– Ясно, товарищ майор.
– А мы посмотрим, как сложатся наши карты, – рассуждал майор.

В длинном халате, в чалме афганец осторожно ступал по камням. Хитрый воин часто останавливался, прислушивался, всматриваясь в однообразие скал ущелья. Он уже с детства умел хорошо прочитывать неповторимый почерк здешних гор. Память местности у них в крови. Даже через годы каждый из них скажет, где рос тот или иной кустик, что камень свалился с высоты недавно.

Перед тем, как набрать воды, афганец сел на корточки и медленно повёл головой. Обшарив зорким взглядом серые горы, спокойно запустил в холодный ручей свои натруженные войной и работой руки. Помыв их, зачерпнул прозрачную воду. Кадык, опускаясь вниз  вверх, отмерял глотки.

                Глава шестая

– Водичкой балуется, – тихо произнёс майор, внимательно наблюдавший за противником. – Аж мне захотелось пить.  А где ж там наши? – спросил он у себя и у подчинённых.
– Спускаются, товарищ майор, – доложил снайпер.
– Молодец,  сержант.  Глаз твой охотничий. Молодец.
– Товарищ майор, и лейтенант Быстров с ними идёт.
– Вот ослушник. Ну, я ему нахлестаю дерезовым веником по одному месту. Хотя, если подумать, он прав, – рассудил командир.

Пожилой боевик не спеша зачерпнул кувшином воду, встал и направился восвояси.
– Ишь чем носят. Не как у нас в вёдрах, да ещё и на коромысле.  Обычай, значит, такой, –  решил майор.
Душман шёл так, что его кривое плечо с грузом, загораживало ему обзор около большого камня.
– Это нам на руку, – продолжал шептать майор, оценивая обстановку.
Он даже не заметил, как его разведчики умыкнули афганца за камень.
– А где же душман? – спросил он  снайпера, отстраняя свой окуляр.
– Наши его за шиворот вместе с кувшином за камень спрятали, – товарищ майор.
– Вот черти, глазом не успеешь моргнуть, а они уже… Так. Снайперу оста-ваться на гребне. Остальные – за мной.

 Прибежавшие увидели испуганное лицо афганца, сидевшего на гальке. Он еще до конца не понимал, что с ним  произошло.
– Быстров, раздевайся и надень его халат с чалмой. Ты знаешь их язык, так что спроси у него, сколько  их там и что они охраняют.
Снимая форму, лейтенант переводил ответ афганца на его вопрос:
– Говорит, что с ним ещё трое. А охраняют они какие-то ящики.
– Пусть опишет эти  ящики.
Надев халат и подпоясавшись, Быстров задал вопрос.
– Ящики длинные, узкие. На патронные не похожи.
– Значит, в них то, что мы ищем, – удовлетворённо заметил майор. – Лейте-нант, братец, постарайся под видом афганца дойти с кувшином до пещеры. По возможности, плени ещё одного, помоложе.
– Постараюсь, товарищ майор.
– Иди, а мы сожмём кулаки наудачу.
Быстров поставил на плечо кувшин с остатками воды, сгорбатился, как мог, и пошёл в сторону пещеры. Пройдя метров пятнадцать, вживаясь в незнакомую роль, тихонько завёл местную песню.

Выстрелов, после того, как Бысров вошёл в пещеру, никто не слышал, но уже через минуту он спокойно вышел и замахал своим рукой.
– Надо идти осторожно, соколики. Что-то он легко вошёл и вышел. Возможно, его держат на мушке. Разделитесь на две группы, командир роты и взводный Огоньков прикрывают нас. Я с Логиновым иду в пещеру. Вперёд!
– Товарищ  майор, вам нельзя, вы командуете всей операцией.
– Ротный, я должен быть там, как можно скорее. Смотри в оба, если что…
– Понимаю.
– Бегом вперёд! – скомандовал майор.
Галька зашуршала под офицерскими сапогами. Бросок был стремительным.
– Товарищ майор, двое того, а одного я связал. Пойдём, осмотрим пещеру.
Только они вошли, как раздался одиночный выстрел сверху.  Майор схватился за руку. Тут же прозвучала очередь из автомата, и сверху свалился мёртвый афганец в халате.
– Что произошло, – спросил раненый, прижимая правой рукой окровавленное место.
– Сейчас я вас перевяжу, товарищ майор, – засуетился Быстров.
– Давай. Сначала повыше, под плечом, перетяни потуже, а потом уже пони-же…
– А-а-а, – застонал майор, когда бинт коснулся раны. – Что же произошло, взводный?
– Когда я вошёл в пещеру, они спали. Разбудил вон того раненого и приказал отправить остальных к аллаху. А один, видимо, наверху сидел, ждал, чем дело закончится. Автомат его вон в углу стоит рядом с другими. Выстрелил из пистолета. Душман-то у камня сказал, что их всего трое. Вот незадача. А ещё он сказал, что они не хотели войны.
– Всё? Перебинтовал?
– Да. Готово.
– Не горюй, лейтенант, они тоже воины, и у них свои законы войны. Пойдём,  посмотрим, что они охраняют. Пленного позже допросим. Разыщите их рацию.
– Вот они ящики, – радостно сообщил лейтенант.
– Открывай. Стой! Посмотри петли, нет ли сюрпризов.
– Так, так. Берите осторожно верхний, а я осмотрю остальные.
– Новенький, блестящий, – доложил офицер.
– Да, прямо с завода, – подтвердил Быстров.
– Прямо из Америки, – поправил его майор. – Ого, сколько припрятали: один, два, три, четыре…  Двадцать три. Связь мне! Быстро! Ротный, ты? Давай вниз взвод ребят. Только шустрее. Сам там оставайся  на месте. Это приказ, Горелов. Всё, выполняй. А мы выносим ящики на свет божий. Сейчас придёт подмога.

                Глава седьмая

– Товарищ майор, вас к рации командир роты Горелов.
– Фу, ты, мать твою. Только что связывались. Что у тебя?
– Первый, нас атакуют душманы.
– Откуда они взялись?
– Наверное, шли куда-нибудь и на нас напоролись. А может…
– Ты думаешь, что кто-то их известил о нашей операции?
– Да, я это не исключаю.
– Сколько их?
– Атакуют на фронте с полкилометра. Думаю, человек сто.
– Ого! Это приготовленная засада. Мы выдвигаемся к вам.  По возможности, возьмите языка.
– Есть!
– Ждите.

Майор отдал связисту гарнитуры рации, а сам задумался:  «Об операции по захвату «Стингеров» до моего приезда в полк знали только я и Москва. Подробности  офицерам сообщил только перед выходом. «Кто? Местные или столичные?». Но об этом он додумывал уже в спешном марше.

Спускаться с гор  труднее, чем подниматься на них. Теперь же, когда они торопились на выручку к своим, темп замедляли  два десятка ящиков с американскими комплектами. Приходилось всё время равняться на отстающих. В эту трудную минуту необходимо было принять быстрое неординарное решение.
– Радист, быстро мне резервную рацию.
– Есть!
– Шестой, быстро двигайся к пятому. Помоги ему.
Километр бегом, триста метров – ускоренным шагом, таким темпом двигалась усечённая рота десантников. Через полчаса послышалась автоматная стрельба.  Зловещая мелодия боя то нарастала, то стихала.  «Маневрируют» – подумал майор и тут почувствовал, что в его левой руке что-то больно кольнуло. Отрывисто посмотрел, по  ладони стекала кровь.  «Вот некстати, чёрт возьми, ранило, – подумал офицер. – Перевяжу позже».

Звуки боя заполнили всю окрестность, и майор приказал всем залечь и осмотреться.
– Санинструктор, ко мне.
– Тов…
– Перевяжи побыстрей.  Быстров!
– Я.
– Давай сюда снайпера и в три окуляра внимательно оглядеть местность. Если что, докладывать немедленно.
– Товарищ майор, два ранения в одну руку, нужна перевязка, - посоветовал санитар.
– Давай, голубчик, крепче перетяни.
– Товарищ майор, вижу на левом фланге перебежки духов. Бегут из центра цепи.
– Вижу, лейтенант, вижу. Что думаешь?
– Думаю, они усиливают левый фланг, чтобы ударить.
– Правильно мыслишь.
– Наблюдаю духов, они устанавливают лёгкие миномёты. Так. Один, два, ещё два. Целая батарея. Готовятся ударить, – доложил сержант.
– Молодец, сержант. Ишь, что задумали: хотят нашу роту лишить манёвра. Так, сами атакуют наш левый фланг, а правый в это время уложат миномётами.  Но это у них не выйдет. Слушай внимательно, снайпер: перещёлкай миномётчиков. Лейтенант, возьми два отделения и ударь духам с тыла. Ты понял?
– Так точно!
– Подползите как можно ближе и ударьте вперёд!
– Есть!
Каменная долина с редким кустарником превратилась в поле ожесточённого боя. Маневрировали и враги, и десантники.
– Ну, как, снайпер?
– Один расчёт ликвидирован. Другие заметили это, озираются. Возможно, подключат своего снайпера.
– Давай опереди его: найди и сними, а то он нам всю картину испортит.
– Есть!
– Радист! Вызови капитана Горелова.
– Пятый на связи, товарищ майор.
– Что там у тебя, капитан?
– Мы на голой площадке, нас атакуют.
– Сколько их?
– Много. У них миномёт. Окопаться нет возможности, стреляем из-за ящиков.
– Вот незадача. Значит, они за нами следили. Снайпер с тобой?
– Так точно.
– Прикажи ему в первую очередь засечь миномёт и уничтожить расчёт.
– Есть.
– Как у нас дела, снайпер? – передавая трубку радисту, поинтересовался майор. – Что видишь?
– Второго расчёта тоже нет.
– Молодец, сержант. А ну-ка посмотри на левый фланг.
– Наши лежат, ждут команды. 
– Третий расчёт духов видишь?
– Плохо, надо сменить позицию.
– Меняй.
– Есть!
– Что же ты там, лейтенант Быстров, медлишь. Санинструктор, лети к нему, возьми с собой сумку. Ты там сейчас нужнее. Пусть не медлит, пусть ударит. Давай.

                Глава восьмая

Снова пошёл майский снег, которого итак зимой нападало в избытке. Это означало, что и без того полноводные реки разольются больше обычного.  На дороге – непролазная грязь. Каторжники старались идти по обочине, выбирая сухие участки земли. Каждый день – двадцать, двадцать пять вёрст, а случались переходы и вдвое больше. После этого все – и конвоиры, и ссыльные – отдыхали сутки.

Сибирь огромна. Сюда на многочисленные разливы прилетают пернатые. Их собираются тучи. Иногда конвоиры, не целясь, на авось, подстреливали крупных гусей, уток, чтобы разнообразить свой стол. Кое-что доставалось и подневольным.
Сибирь велика, а в неё ещё входит бескрайняя тайга. И всё это – только часть обширной России. И по этому немереному континенту бредут почти никому не известные каторжники. Они живут одним днём: прошёл и ладно, жив – и хорошо. Предел мечтаний каждого – живым дойти до очередного ночлега. А там, что Бог даст. Не выдержавшие такого изнурительного пути умирали, их закапывали рядом с дорогой. Могильный  холмик выделялся только до очередного разлива.

Мимо звенящих железками ссыльных проскочил тарантас. Его пассажир обернулся, внимательно посмотрел  на однообразную массу и трижды перекрестился. Что он желал? Спасения бредущим или просил Бога уберечь его от такой судьбы. А, может, и то, и другое. Разве заглянешь в душу человека в такую минуту. Повозка всё удалялась, а нечаянный вояжёр всё смотрел и смотрел на этот людской ужас.  Наверное, склонив голову, снова и снова задавал себе лишь один вопрос: «Во что же люди превратили своих собратьев?»

– Устал? – тихо спросил Бородин постоянного соседа по этапу Прохора.
– Мал-мала есть.  Уж скоро привал, отдохнут наши ножки немного, а потом снова топ, топ.
– Какая скверная дорога. Май на дворе, а, кажется, что сейчас завьюжит. Совсем не так, как у нас в России.
– А мы разве не по России-матушке топаем?
– По ней, по ней родимой, но больно уж она здесь неприветлива, Прохор.
– А ты думал тебя на каторгу к Чёрному морю пошлют?
– Так не думал, но и такого не предполагал.
– А я, Бородин, вот о чём уже давно думаю.
– И тебя, Прохор, думки одолевают?
– Делать-то нечего, только мысли и слободны. Вот и лезет разное  в голову.
– И какие же мысли, Прохор?
– А нет ничего краше и милей, чем встретить вечерней зорькой коров после пастьбы: пахнет парным молоком.  Их набухшие вымя болтаются из стороны в сторону, бьются об лытки, и молоко цыркает прямо на пыльную дорогу. Запах – райский.  Было это в детстве, а до сих пор память хранит. Прямо перед глазами эта вечёрка стоит.

– Вот как. Никогда бы, Прохор, не подумал, что ты вспоминаешь такое.
– Отчего же?
– Больно у тебя вид суровый и хмурый.
– Я такой всегда. Сколь помню себя, всё по тюрьмам скитаюсь. Отсель и жизня не весёлая. Вот теперь получил повышенное наказание: каторга. Вышка. А дальше – холмик могильный. И никто на этом свете обо мне не вспомнит, не прольёт слезу.
– Почему же никто не вспомнит? А родители. Мать, наконец. Небось, в мо-литвах каждый день отмаливает твои грехи, желает добра. А ты что, никого и не любил?
– Была девчонка одна в деревне. Цацкались по вечерам, но о любви не говорили. Мы о ней и не знали, откуда?
– Что же и ни разу у тебя в груди и не ёкнуло?
– А что может у деревенского парня ёкнуть. Не знаю я, Бородин, что это за штука такая любовь.
– А я любил, Прохор. По любви и женился. Родили мы с женой двух сыновей. Да вот случай под руку попался. Хотел как лучше, а получилась в награду каторга. Теперь уже, скорее всего, не увижу своих. А как ноет сердце, когда ложусь спать.
– Наверное, они тебя тоже вспоминают. Вот твоя душа и отзывается тоской.
– Может, ты и правду говоришь, Прохор.
– А у меня вот не ноет. Добра, стало быть, во мне не осталось.
– Ты, Прохор, зря на себя наговариваешь. В сердце ты добр. Только оно сидит в тебе глубоко. Я удивился, когда ты предложил положить щенят  за пазуху. Сразу, поди, сообразил, что им там будет хорошо. И со мной в пути говоришь задушевно, поддерживаешь разговорами.
– Да это само вырывается.
– Если б, Прохор, не было в тебе добра, не вырывалось бы. Как там у тебя щенята? Мои двое лежат, не шевелятся.
– И мои тоже дрыхнут.
– Стой! Привал! – скомандовал унтер-офицер.
Все потянулись к сухой траве.  Арестантка подбежала к Бородину, подняла мордочку и завиляла хвостом.
– Сейчас, сейчас отдам твоих ненаглядных. Покормишь их. Они тоже заждались. На, бери.

Чёрно-белая сучка легла на бугорок, а Прохор с Бородиным подложили подопечных к её животу. Нащупав  тёплые соски, те с жадностью потянули молоко.  Посмотреть на эту идиллию собрались арестанты. Даже конвоиры с улыбкой  смотрели на чудо природы: кормящую мать.

                Глава девятая.

Почти сорок вёрст отмерили  усталыми, сбитыми в кровь ногами  в этот день каторжане.  С полпути останавливались чаще обычного. Этому была рада и Арестантка, с любовью кормящая своих щенят. Среди заключённых слышался недовольный ропот. Один из подневольных от усталости упал прямо в грязь и в истерике надрывно закричал: «Не пойду дале! Режьте меня на куски здесь! Убивайте, не пойду! Всё равно подыхать в этой проклятой Сибири! Не пойду».

 Прохор и Бородин подняли бедолагу, успокоили, как могли, и этап снова покорно и молчаливо двинулся в неизвестность. На постой пришли уже ночью. Похлёбку ели молча. Злость на лицах понемногу исчезала. Сон, приходивший к людям из нутра, разбавлял напряжёние и усталость. И отчаявшиеся головушки, одна за другой, склонялись на прошлогоднее сено.

Подпоручик сидел в просторной избе у окна. На столе  горела сальная свеча. Он не так был измождён, как другие, потому что большую часть пути проехал на повозке. Слазал с неё редко, чтобы размять ноги и осмотреть подопечных. Унтер-офицер вместе с дочерью хозяина суетился у стола. Опередив в какой-то момент служивого, та лукаво произнесла:
– Кушать подано, ваше благородие, пожалуйте к столу чай отпить.
– Весьма вами доволен, сударыня. Благодарствую.
Унтер зло посмотрел на плутовку, но ничего к уже сказанному добавить не смог.
– Отведайте, чем Бог послал, – с ноткой покорности добавила девушка.
– Ну-с, что тут у нас? Простите, вы приглашали к самовару, а тут целый банкетный стол накрыт. Смотрите, дичь даже имеется. И штоф прекрасной сибирской водки. Однако!
– Кушайте на здоровье, ваше благородие.
– Спасибо, красавица. Однако.
После рюмки крепкой подпоручик съел немного солёных грибочков, ветчины. Налил себе ещё и полный стакан – унтер-офицеру.
– Григорий!
– Я, ваше благородие. Это тебе за службу. Сегодня выдался трудный день. Ты держался молодцом. На выпей за наше дело.
– Благодарствую, господин офицер.
– Возьми себе дичи, закуси.
Подпоручик ел медленно. Так полагалось в благородных семьях. И с каждой долей принятой пищи в нём рождались дремавшие мысли. Вдруг он подхватил рукой почти полный штоф и лихо подкинул его сначала над своей посудиной, а затем  над пустым стаканом.
– Эй, хозяин, слышишь, хозяин.
– Чиво, ваше благородие?
– Иди сюда, раздели со мной трапезу.
– Это можно. Мы этому завсегда рады, – кряхтя и вставая, произнёс мужик.
Выпили, не чокаясь, сразу все. Через время у каждого в голове зашумело. Прежние каждодневные заботы как-то сами собой отодвинулись в сторону. Налили ещё столько же, выпили. Подпоручик достал пачку папирос и изящно закурил. Облачко приятного табачного дыма поднялось вверх, а затем по потолку рассеялось по всей избе, разбавляя местный запах.

Штоф уже изрядно опустел, когда хозяин Егор обратился к подпоручику:
– Господин офицер, – тихо спросил он, – дельце у меня имеется к вам небольшое.
– Ну, сказывай, милейший. Послушаем твое дельце.
– Понимаете, ружья в наших краях совсем поганые. Пойдёшь на уток, аль на гусей, так только с третьего раза стреляют. Беда прямо.
– Ну, а я чем же могу помочь, Егор? Починить твоё ружьё? Так для этого, думаю, непременно нужен мастер. Я этому не обучен. У меня другая миссия. Я призван служить государю. По возвращении меня должны произвести в поручики.
– Как произвести, ваше благородие?
– Вот, невежа ты, Егор. Не понимаешь слово «произвести»?
– Не, не разумею. Обскажите.
– Видишь, у меня на погонах две звёздочки?
– А скоро станет три. Разумеешь?
– О-о-о. Тепереча понятно.  А дальше, твоя голова, и «Анну» на шею повесят.
– Это как же:  бабу на шею что ли повесят?
– Ха-ха-ха, – рассмеялся  довольный подпоручик. – Соображать надо, Егор. Анна – это орден в виде креста. Разумеешь теперь.
– Понятно. Поздравляю. Мы люди тёмные и в ваших делах мало понимаем.
– А поздравлять ещё рано. Надо ещё развести каторжников, вернуться благополучно домой. А уж потом… Понятно?
– Как не понять. Про дельце, ваше благородие, мы начали калякать.
– Валяй, Егор. Сегодня можно, – мягко  сказал офицер, а сам глянул в дальний угол, где  застывшей куропаткой сидела хозяйская дочь.
– Вы мне, ваше благородие, винтовку продайте.
– Что? Что ты сказал? – привставая, возмущённо переспросил гость.
– Винтовку для хозяйства говорю, – спокойно повторил Егор.
– Да ты что? Мне, офицеру, предлагаешь такое. Да я тебя в Сибирь  заточу вместе с этими, – и он кивнул головой на дверь.
– Вы не кипятитесь, господин хороший. Ишь чем напугал. Я и так в Сибири живу, куда ещё дальше.
– Полегче с этими разговорами. Я не посмотрю, что ты хозяин этого дома.
– Да  я тихо говорю, чтоб никто не услышал. И заплачу вам не «катеньками», а, как есть, металлом. Он у нас помаленьку водится. Сами ходим, сами моем.
– Сами, говоришь. Не ворованное? – уже мягче спросил офицер.
– Сами, сами. Моё оно родное, потное, самоличное.
– Ишь ты, какой проныра, – заинтересованно произнёс собеседник, вспомнив о своей предстоящей свадьбе, о своём домике, в котором они, возможно, будут жить с женой. А на всё это, конечно, нужны финансы. И немалые…

                Глава десятая

 Арестанты после трудной дороги спали крепко, а в горничной дома разговор только начинался. Штоф выпитой водки и сибирское золотишко вскружили и без того мутную голову подпоручика. Он-то хорошо помнил рассказы бывалых офицеров, сопровождавших когда-то заключённых по этапу, что у местных мужиков, и особенно у староверов, водится тайный металл. Они не раз прихватывали с собой в дальнюю дорогу трофейное оружие, чтобы обменять его с большой для себя выгодой на золото. Припас в неблизкий путь две винтовки и три пистолета и подпоручик. А что до первоначального его возмущения по поводу продажи огнестрела, то это так для порядка…

– А что, Егор, не найдётся ли у тебя ещё водки? А, может, и шампанское сы-щешь? – спросил уже изрядно выпивший офицер.
– Что вы, ваше благородие. Откуда здесь в тёмной дали ваше шампанское. И зачем он нам этот квас. Мы – люди суровые. У нас слово – кремень. И пьём мы, как наши отцы и деды, крепкую. Водка есть. Эт чего не угостить под такой сурьёзный разговор.
– Давай, Егор, водку, раз нет шампанского.  Но так хочется с большим удо-вольствием открыть заветную пробочку. – И он показал резко рукой вверх, как выстреливает из бутылки пробка, и метнул взгляд  на молодичку. Их взгляды встретились. На её лице читалось одно: «Поскорей бы».

– Вот ещё штоф. Извольте, ваше благородие, я вам налью.
– Отчего же, поухаживай за господином офицером. Я это приветствую и люблю, когда меня почитают. Валяй.
– Я, ваше благородие, таво…
– Что? Говори яснее.
– Я ещё про патроны хочу спросить, чтоб кабана завалить там, али медведя, понимаете?
– Так это, Егор, отдельная плата. Ты меня понял?
– Как не понять? Не сумлевайтесь. За добро и добром  оценю.
– Вот и славно, вот и ладненько. И вам польза, и мне прибыток. Люди для того и живут, чтобы понимать друг друга. Однако, Егор, водка у тебя слишком крепкая.
– Что есть, то есть, ваше благородие. Люди промеж себя должны подсоблять, тогда и лад будет.
– Это, Егор, ты правильно подметил. Давай, милейший, покажи свой жёлтый песок. Я посмотрю, а то, может, ты меня хочешь провести.
– Ды как можно, ваше благородие. У нас слово – кремень. Подождите. Я счас схожу в одно место и сразу возвернусь обратно.
– Иди, иди. А я пока покурю.
– Только за Егором захлопнулась дверь, а хозяйская дочь – птичкой к столу.
– Может, вам что-то ещё угодно, господин офицер? – недвусмысленно произнесла молодичка.
 
Сладкие ночи ей перепадали не часто. Муж её сгинул в тайге. И она перебивалась утехами от случая к случаю. А как ей хотелось, чтоб собственный мужик баловал её жгучей любовью каждую ноченьку.
– Угодно, милашка, угодно. Как тебя величать?
– Глаша я. Вдова бедная.
– Выпьешь?
– Наливайте, пока папаня не возвернулся.
– У, какая ты прыткая, люблю укрощать горящее пламя, – и он крепко схватил её за ягодицу. – А какая у тебя конституция!
– Чего это вы меня ругаете. Никакая я не проституция, я честная девушка.
– Ха-ха-ха. Ты не поняла меня. Я про фигуру твою сказал.
– Как разденете, тогда и увидите. Я же денег с вас не прошу, я от души хочу.
– Понимаю, понимаю. Натерпелась, милашка Глашка.
– Конечно. Не под всякого охочего же я ложусь. У меня тоже свой вкус имеется и манера. Ой, наверное, папаня идёт.
– Иди, иди, голубка. Подожди малость.
– Вот вам, ваше благородие, кисет за винтовку, а вот другой – за патроны. Думаю, останетесь довольны.
– А зачем мне кисет с табаком? Я курю благородные папиросы. Ты что, Егор, суёшь мне под нос? – недовольно поинтересовался подпоручик.
– Да вы, ваше благородие, немного во хмелю. Неужто не услышали, как ударились кисеты об стол? Табачок-то так не ударяется. Возьмите в руки-то. Да на ладонь насыпьте «табачку».
– А ну-ка, а ну-ка. О-о-о! Прелесть! Да это же не песок, а галька золотая. А как блестит  заманчиво. Аж внутри заскребло. Хорошо. Я рад, что ты принёс столько, сколько я хотел. Видимо, знаешь толк в этих делах.
– Знаю. И давно знаю. Всякая вещь имеет свою цену.
– И снова ты, Егор, правильно подметил. Не обманул ты меня, вижу.
 –Давайте. А ваша вещица где? – спросил нетерпеливый хозяин.
– Егор, а если я тебя сейчас за незаконную добычу золота арестую, что ска-жешь?
– Не надо, ваше благородие, блудить мыслями. Мы за себя сумеем постоять. Не разжигайте огонь в тайге, а то пожар зачнётся. А вам ещё ой как далеко идти!
– Угрожаешь? – лукаво спросил офицер.
– Нет. Ставлю дело в нужную колею.
– Ладно, не заводись. Это я пошутил. Пойдём, сейчас отдам тебе свой товар. Ох, и крепка у вас водка, а грибки – отменные. А что, Егор, отдай мне свою дочь в жёны.
– Чего зазря пустословить. За себя вы её не возьмёте. Только так, для баловства. Она уже початая. Можа мне внучка принесёт. Так я буду этому рад. Мужик-то её больше тайгой горел. Вот и сгинул в ней. Нет вестей об нём уже два года. Бог ему судья, – рассудил Егор и перекрестился.
– Да, края у вас тут тёмные. И дела, видимо, тоже. Какая жизнь – такая и работа. Прав я, Егор?
– Правы, ваше благородие, правы. Сибирь – край жизни, а у края жить надо с оглядкой.
– А, может, Егор, здесь начало жизни? Чёрт его знает. Будущее-то не угада-ешь.
– Да, ваше благородие, все мы под Богом ходим. Ему молимся кажный день, у него просим благословения на завтра.
– С Богом-то, Егор, легче жить, чем с чёртом?
– Конечно, Бог-то помогает. Но сколько у него просящих? Ох-ох. И всем, поди, надо подсобить. Ох-ох. Прости, Господи, что в суете, а не в молитве, вспоминаем тебя.

                Глава одиннадцатая

На дворе – глубокая ночь. Месяц молится в одиночку. А выше его бриллиантовой россыпью сверкают звёзды. Подпоручик и Егор вышли в тёплые сени. Дежурный, задремавший немного, встал и поприветствовал офицера.
– Топишь? – спросил подпоручик.
– Так точно, ваше благородие.
– Старайся, старайся. Ишь, как спят, мёртвым сном. А что если их поднять по тревоге? А, Егор?
– Пускай отдыхают горемычные. Вон сколько протопали.

 От громкого разговора забеспокоилась лишь Арестантка. Подняв голову, внимательно посмотрела на вошедших. Она лежала, сомкнув кольцом хвост с головой. А посерединке, прижавшись к её тёплому животу, спали сытые  щенята.
«Лишь бы не прогнали на улицу», – думала собачонка, тревожно глядя то на одного, то на другого. Они прошли, не заметив божьей твари.
– Где поставил подводы, часовой? – поинтересовался офицер.
– Да тут недалече. Сразу за углом дома. Лошади, как полагается, отпряжены, жуют сено. Я проверял. Всё в порядке, господин подпоручик.
– Хорошо, неси службу исправно. Это тебе зачтётся.
– Рад стараться, ваше благородие.
Егор и офицер вышли на улицу.
– Вот она какая сибирская ночь! Я такой не видел. Кажется, и небо здесь выше, чем у нас в столицах. И воздух, конечно, чище. Прямо хоть с собой бери. Что скажешь, Егор?
– Да места у нас озорные. А как токуют тетерева, фазаны. Танцоры прямо. На охоте на них не насмотришься. Иной раз и стрелять жалко.
– Ты прямо поэт, Егор. Ну, пойдём к подводе. А то, небось, заждался.
– Конечно. Я же это…  Уплатил. Тепереча и что полагается надо осмотреть, пощупать.
– Что думаешь, брак тебе предложу? Нет, Егор, есть честь офицера. Её надо блюсти, как…  Впрочем, что-то меня водит.
– Вы бы поосторожней. Тута грязь. Не ровен час…
– Я слежу за собой, Егор. Я – офицер.
– Понимаю. Вона подводы стоять одна возле другой. Пойдёмте, ваше бла…
– Пойдём, пойдём.
– Какая из них вам нужна?
– Вот эта первая,  всегда на ней езжу. Я веду конвой. Я отвечаю за всех. Ты знаешь, какая на мне ответственность! Я… Однако я захмелел.
– О-о-о! Знамо, знамо сколь людишек под вашим глазом, – уже в который раз поддакнул Егор.
– Вот на, бери. Винтовка завёрнута в тряпицу. Смазана, как полагается. Вручаю. Но ты смотри, в дом её, пока мы тут, не заноси.
– Упаси бог, ваше благородие. Спрячу её подальше. Ни одна живая душа не узнает. Это точно.
– Смотри, Егор. Однако я перебрал. – С этими слова офицер собрался идти назад.
– А ещё…
– Что, Егор, ещё?
– Патроны-то к ней. Мы об этом надысь договорились. Я и заплатил.
 – А-а-а. Да, был разговор, и были, – забормотал офицер, копаясь в сене. – Ну, вот тебе и патроны. Они тоже в тряпице, чтоб не отсырели. У меня, Егор, везде порядок. Люблю, знаешь, чтоб чисто было и в делах, и в помыслах. Это у меня, знаешь, в крови. Я же – офицер.
– И форма вам к лицу, ваше благородие. Можа до полковника дослужитесь, –   угодливо сказал хозяин.
– А чем чёрт не шутит, когда ангелы спят. Всё возможно. Были б финансы. С ними-то служба спорее идёт. Любят, Егор, деньги в городах. Ох, как уважают их властьимущие.  Я-то знаю. Здесь меня на каждом шагу – ваше благородие, ваше благородие. А там… Нас там таких тысячи. Ну, да ладно. Иди по своим делам. А я… А я, пожалуй, потешусь. Егор исчез в темноте ночи, а подпоручик, подошёл к дому и рванул дверь. Она не открылась.  Он повторил усилия. «Господи, надо же внутрь,» – и с силой пнул дверь ногой. Она, как флюгер, метнулась от сильного удара и закачалась.

– Встать! – заорал подпоручик, войдя в тёплые сени. – Встать! Я кому сказал! –  Ещё громче крикнул он.
Разбуженный часовой вскочил и спросонья заморгал от испуга глазами.
– Встать! – уже хриплым голосом закричал офицер и вытащил из кобуры револьвер. Раздался выстрел.
– Чаво вы, ваше благородие? – тихо произнёс дежурный.
– Молчать! Молчать я сказал!
 Каторжники зашевелились, кое-кто приподнял головы, пристально посмотрев на озверевшее лицо офицера.
– Что делать? – спросил прибежавший унтер-офицер. – Я сейчас всех пересчитаю. Может,  кто убежал?
– Все на месте. Я тут неотлучно, ваше благородие.
– Из избы выскочила испуганная  Глаша и, открыв от удивления рот, посмотрела на подпоручика. Она сразу приняла верное решение.
– Ваше благородие, бог с ними. Пусть спят горемычные. Пойдёмте, я уложу вас спать.
– Пожалуй, ты права, – уже спокойно сказал офицер и пошёл за Глашей.
Разбуженный Бородин, посмотрев на Прохора, вполголоса сказал:
– Однако дурак наш офицер.
– Мне кажется, что это только цветочки. Посмотрим ещё, чья возьмёт, – злобно  добавил Прохор.

                Глава двенадцатая

– Радист, связь с базой.
– Есть! «Байкал», «Байкал», я – «Гора». Приём. Связь есть, товарищ майор.
– «Байкал», у нас идёт бой сразу на нескольких участках. Душманы всё время атакуют, «Сигареты» захвачены, нужна поддержка.
– «Гора», тебя понял, высылаю поддержку. Вертушки вылетают немедленно. Держи связь.
– Хорошо. Буду на связи.

Бой достиг высшего предела.  Пули свистели повсюду. Ударяясь о камни, они повизгивали и летели в разные стороны. Изредка слышались разрывы снарядов миномётов.
– Связист, Быстрова мне!
– Он на связи.
– Лейтенант, почему молчишь?
– Некогда мне. Душманы наседают. Спасибо за подмогу. Здорово они им в задницу. У меня двое убиты и четверо ранены. Сейчас самая горячка. Свяжусь позже.
– Радист, дай мне второго.
– Связь есть.
– Как твои гвардейцы?
– Душманы почти уничтожены. Хотели взять нас на испуг. Я приказал второму взводу для вида отступить в кусты. Когда духи встали во весь рост и кинулись в погоню, мы ударили по ним. Сейчас собираем оружие, подсчитываем тела афганцев.  У меня двое раненых, один – серьёзно.

– Молодец, капитан. Оставь с сержантом отделение, а сам – стрелой к Быстрову. У него там – горячка. Ориентир у тебя в ушах. Иди на звуки стрельбы и зайди душманам в тыл. Понял? Держи связь.
– Вот денёк выдался: некогда и перекурить, – обращаясь к радисту, выпалил вспотевший майор.
– Товарищ майор.
– Что?
– У вас с руки кровь капает. Вы перекурите, а я вас перевяжу.
– Ты сначала покрепче перетяни руку жгутом. Видимо, он ослаб, вот кровь и сочится.
– Счас отремонтируем лучшим образом. У меня мать медсестрой работает. Так научила перед армией.

Майор впервые за время боя достал сигарету, прикурил и жадно затянулся.
– Товарищ майор, у вас и раньше рука была пробита.  Шрам-то какой!
– Да, гвардеец. Не счастливая рука.
– Вот и всё, не опирайтесь на неё. Давайте я вам подвяжу её к шее. Думаю, для приказов и правой руки хватит. Пусть отдохнёт раненая.
– А ты рассудительный, как тебя зовут?
– Ефрейтор Пырин. Лёшей меня кличут, товарищ майор.
– Лёшка, Алёшка. Хорошее имя. Тёплое, домашнее.
– Меня дома Алёшкой и звали. Как вы угадали?
– Само вырвалось, Алёша. Само. Значит, от сердца, от души.
– Быстро на связь, товарищ…
– Что у тебя, лейтенант?
– Началась стрельба в тылу душманов?
– Не бойся, лейтенант, это твой ротный тебе помогает. Прибавь и ты газу. Береги ребят.
– Они сами с усами, товарищ майор. Как пружины вскакивают на перебежках. Не то, что на учениях. Бой есть бой.
– Значит, не зря ты их гонял на тактике.
– Так точно, товарищ майор. У меня всё.
– Будь на связи. Отбой. А как там гвардейцы с ящиками? А?
– Вы меня спрашиваете, товарищ майор, – поинтересовался радист.
– Да скорее себя, Леша - Алёша. Связи-то с ними  нет. А у них самое главное, из-за чего мы здесь ведём бой. Что-то мне тревожно за них. Там всего отделение и двадцать ящиков. А кто это к нам перебежками бежит в гости? А ну-ка посмотрю в бинокль. Откуда гвардеец ты спешишь? Быстрее. Что копаешься? Ну, наконец-то.
– Фу, товарищ майор.
– Отдышись, гвардеец, отдышись. Запалился. На воды.
– Нас с ящиками сначала атаковала небольшая группа душманов. Через пятнадцать минут мы их уничтожили. Потом капитан, потом капитан оставил одно отделение, а сам пошёл на помощь. Только он  отправил солдат, как на нас снова насели душманы. Связи нет. Вот прибежал доложить. Сержант направил. Двое наших убиты. Нужна срочная помощь.
– Ясно, как только они заметили, где находятся «Стингеры», так сразу перебросили свои силы для их спасения. Понятно. Ефрейтор Алёша, свяжись скорее со всеми по очереди. Быстро.
– Есть первая.
– Быстров, немедленно выдвигайся на площадку. «Сигареты» в опасности. Быстрее!
– Второй на связи…
– Не слышу в твоей стороне стрельбы. Как у тебя?
– Перекуриваем…
– У «Сигарет» снова бой! Немедленно туда!

Вдруг майор услышал гул подлетающих вертолётов. Они подоспели вовремя с резервной ротой.  И на горном хребте разгорелся ожесточённый бой.
 Душманы любой ценой хотели отбить дорогие для них ящики со «Стингерами». Они дрались, не считаясь с потерями.

Гвардейцы-десантники во главе с майором, так легко добывшие трофей, те-перь  всеми силами старались отстоять его. Это было делом чести. О смерти в эти минуты уже никто не думал. Она приходила к воинам неожиданно и тихо. Мучились только раненые. И тех, и других с обеих сторон всё прибавлялось и прибавлялось.

                Глава тринадцатая

Вдруг стало тихо и от этого как-то тревожно. Даже к бою, к войне, к смерти человек привыкает. А тут – тишина. Горы, передававшие в течение трёх часов эхо выстрелов, замерли в ожидании. Иногда, не выдерживая напора звуковых сил, с них падали вниз камни, галька, поднималась пыль. И там, где раньше свободно проходил человек, как в отместку, образовывался завал – расплата за потревоженную тишину и спокойствие здешних мест. Седые, старые ущелья не любят суеты. Журчание ручья, вот что им в благость.

У майора аж зазвенело в ушах, когда до его барабанных перепонок добралось безмолвие. Он встал и внимательно огляделся. Потом для верности поднёс к глазам бинокль и осмотрел всё, что позволяла местность.
– Тихо, – наконец сказал майор. – Даже не верится. А? Радист, Алёша, ты что-нибудь слышишь?
– Слышу тишину, товарищ майор.
– Ты – поэт, гвардеец. Умеешь слышать тишину. А меня она сильно тревожит. Соединись-ка со всеми поочереди.
– Связь, – товарищ майор
– Горелов, ты?
– Я на связи, бой прекратился. Перевязываем раненых, собираем трофеи и …
– Сколько?
– Трое наших, товарищ майор.
– Ясно. Двигайся на площадку к вертолётам. Там – общий сбор. С собой за-брать всё! Слышишь, всё!
– Понял, понял.
– Остальные группы получили аналогичные приказы от майора.  Шли медленно, допивая на ходу оставшуюся воду. На плечах гвардейцев было не только их личное оружие, но и врага. В руках у некоторых – носилки с ранеными и убитыми. Их несли попеременно меняясь. Это – узаконенная жатва боя и войны.

Майор сидел на большом камне в ожидании подхода своих подчинённых, которые шли к нему гуськом с разных сторон. Как ручейки сливаются в реку, так и они спешили к своему командиру. Он, опустив взгляд вниз, смотрел в одну точку. Не думал ни о чём. В такие моменты мозг, говорят, отдыхает.

Когда глаза задвигались, а мысли овладели разумом, майор увидел среди камней небольшой булыжник размером с пятерню. На нём отчётливо виднелась фигура воина на коне с копьём. Он поднял подарок судьбы и внимательно осмотрел. «Кто же это ваял, и кто занес его так высоко? А, может, это напоминание тем, кто приходит на эту землю с войной? Народ-воин непобедим», – подумал майор и положил трофей в офицерскую полевую сумку.
– Товарищ майор, все в сборе, – доложил капитан Горелов.
– Хорошо, что все: и живые, и мёртвые. Доложить итог боя.
– Десять убитых, двенадцать раненых.
– Значит, за каждые два ящика – по одному гвардейцу. Многовато, капитан. Дорого обошлись нам эти «Стингеры».
– Так точно. Одно успокаивает: выполнили задание. Напали они внезапно. А бой наши парни вели по всем десантным правилам.
– Нет, товарищи офицеры, это не должно нас успокаивать. Где-то мы проглядели врага. Ситуация получилась похожая на бутерброд: мы – они, мы и они. О чём это говорит? Ждали нас душманы, но не знали точного места высадки. А мы не рассмотрели, что над нами парит орёл. Так?
– Вы правы, – за всех ответил капитан Горелов.
– А поэтому надо нанести в этом месте наибольший урон. Пещеру, где прятали духи комплексы,  как следует осмотреть. Капитан Горелов.
– Я!
– Возьмите два взвода. Знаю, что устали. Проверьте там каждый угол и взорвите её, чтоб сюда больше никогда не приходить.
– Есть!
Десантники спустились вниз, а майор посмотрел вверх. Там плавно на правах хозяина неба парил одинокий горный орёл. «Лёгок на помине. Мы на земле решаем свои задачи, а он в небесах – свои. Вот как устроена жизнь», – подумал майор. Вдруг он услышал знакомый звук вертушки.
– Радист!
– Я!
– Свяжись с бортом, передай: красная ракета – наша стоянка.
– Есть!

Несколько вертолётов, поднимая здешнюю пыль, садились на площадку. Из них горохом посыпались десантники и сразу заняли боевую позицию. От них отделился высокий военный и подошёл к старшему по званию.
– Товарищ майор, резервная рота прибыла для подкрепления.
– Хорошо, капитан. Вольно. Немного бы пораньше. Задачу свою мы выполнили. Осталось зачистить кое-какие окрестности и прочесать их хорошенько. А то, знаешь, как может быть?
– Как, товарищ майор?
– Мы поднимаемся в воздух, а по нас из «Стингеров». Надо это исключить.  Твои бойцы свежие, вперёд! А мы пока покончим с пещерой, погрузим убитых, раненых, комплексы.
– Есть!
– Товарищ майор, вот ваш обед и вода, умойтесь, – услужливо предложил ефрейтор.
– А, это ты, Лёша-Алёша. Спасибо. Перекусим, чем Бог послал. А ты?
– Я рядом, товарищ майор. У меня свой сухпаёк.
– Ну, тогда за работу. Прошу, товарищи офицеры, со своим скарбом к моему шалашу.
Все окружили командира и принялись за еду. Погибших помянут, когда вернутся в часть. А сейчас ели молча. Проголодались. На десерт десантникам полагались плавленый сыр в баночках и сгущённое кофе с молоком.

Постепенно тревога отходила на второй план, давая волю изголодавшемуся желудку. Майор, запивая еду сладкой водой, достал из сумки карту и внимательно уставился на зеленовато-коричневый рисунок. На нём – каждая гора, ущелье, плато, резной кустарник, тропы. Майор читал её автоматически.

                Глава четырнадцатая

«Афганцы – загадочный народ. Ещё до нашей эры вели большие войны с Персией. Пригодной для возделывания земли они почти не имели: повсюду горы, горы и горы. Цивилизация мало повлияла на уклад их жизни. Халат и чалма на многие столетия стали спутниками в их повседневных делах. Но роднит эту нацию с русской – свободолюбие. Вот почему, ведя боевые действия десятилетиями, их никто не смог покорить. «Афганцы, афганцы, – думал майор. – А ведь эта пещера находится далеко от их поселений. Сюда добраться и за световой день не просто. Возможно, на полпути есть затайки для отдыха или ночлега. Но отыскать их у хитрых душманов будет трудно».
Неожиданно раздалась стрельба. Офицеры вскочили, прислушиваясь, откуда ведётся стрельба.
– Товарищ майор, капитан Погорелов на связи.
– Значит, снова эта чёртова афганская берлога заговорила. Слушаю, капитан.
– Нас атаковали из пещеры.
– Сколько их?
– Трудно сказать. Выкуриваем из подствольников, но они отчаянно сопротивляются.
– Смотри, капитан, не лезь на рожон. Заляжьте, я посмотрю.
– Есть!
– Так… Сейчас… Фу ты, бинокль не той стороной взял. Так. Залегли, пра-вильно. Снайпер. Где снайпер?
– Бегу, това…
– Ага, сразу трое. Хорошо, ребята. Давайте, глазастые, процедите мне всё вокруг пещеры. Может, своих коллег заметите. Вперёд!
– Есть!
– Так, сейчас нет смысла укреплять Горелова. Здесь превосходством не возьмёшь, здесь хитрость нужна. Радист! Горелова.
– Капитан, ты в пещеру из гранатомёта стрелял?
– Да.
– А попробуй-ка ты в неё дымку пустить. Думаю, от газа им некуда скрыться. А?
– Сейчас, мигом.
– Давай.
Вскоре в пещеру полетели дымовые снаряды. Прошла минута, другая, третья.
– Выбегают, товарищ майор.
– Вижу, вижу. Значит, сработало.  Молодец, капитан. Подождём. Офицеры, ко мне!
– Мы давно здесь, товарищ майор.
– Подождём, пока капитан Горелов повяжет пленных, обследует эту таинст-венную пещеру. Ох, неспроста они так охраняют её. Что-то в этом каменном желудке ещё спрятано. Вот душманы хитрецы, вот хитрецы, – рассуждал майор.
Безмолвные горы с многочисленными хребтами и перевалами хранили в себе древнюю мудрость, непокорность и, конечно, неповторимую красоту. Рассветы на их вершинах – ранние, а в ущельях – поздние. Закаты – розовато-синие и тёплые.
А внизу, где высокие утёсы смыкаются, всегда журчат холодные игривые ручьи. К ним порой трудно добраться, но потом трудно уйти. Здешняя красота впечатляет и запоминается.

Майор отнял бинокль от глаз и вернулся к реальной картине бытия.  «Что они там интересно думают, быстрее надо, день-то заканчивается», – размышлял  командир. А сам осматривал своё войско. Кто-то ещё продолжал обедать, кто-то заряжал магазин автомата, а кто-то просто дремал.  «Да, все устали, день был трудным», –  подумал он.

                Глава пятнадцатая

В Сибири в те времена, к удивлению приезжающих, не воровали. А бывших арестантов там проживало очень много.  К чаю на столе всегда горка горячих и приятно пахнущих блинов, румяные куропатки, утки, солёные грибочки, пироги, орехи, водка и, конечно, вкусный хлеб. Мука в тех местах была на удивление дешёвая: за пуд – сорок-пятьдесят копеек. Местные разбогатевшие мужики похвалялись за бутылкой водки, мол, имеют «свою» руку даже в суде. Там в мае гремит гром, повсюду лежит серый снег, который иногда уверенно остаётся и на Троицу.

После долгого сорокавёрстного пути и неспокойной ночи с пьяной выходкой подпоручика, каторжники почти весь последующий день отсыпались. Вставали, когда звали к пище, да ещё по нужде.

– Да вы, ваше благородие, рюмку-то опрокиньте. Оно сразу и полегчает. Клин клином вышибают. Это ж первое лекарство на похмелье.
– Сроду, Егор, столько водки не пил. И что меня дёрнуло столько употребить? Впредь стану осторожнее. А, может, и правда легче станет? А, Егор?
– Станет, станет. Ещё как поможет. Как заново на свет божий народитесь. Ещё после запросите.
– Ну, да ладно, сколько ж мучиться.
 Офицер выпил, перед этим сильно поморщившись, а потом застыл, растопырив руки. Когда  хмельной напиток докатился до нужного места, там приятно кольнуло. Волна лёгкого приятного возбуждения медленно поднялась и достигла головы. В ней поначалу зашумело, но вдруг напряжение в организме спало.
– Однако, Егор, ты прав. Как-то сразу пришёл в себя.
– А вы грибец-то на вилочку. Ох, отменная закусь я вам скажу. Не пожалеете.
– Испробую непременно.
Закусив соленьями, офицер ощутил в своём теле свободу. На радостях он закурил, выпуская облачка дыма налево и направо.
– Отменное твоё лекарство, Егор.
– Може, ещё помочь?
– Пожалуй, не откажусь. Как ты думаешь?
– Думаю, ваше благородие, как на Руси все думают: Бог любит троицу.
– Однако, Егор, однако ж.
Подпоручик резво встал, держа между пальцами дымящуюся папиросу, прошёлся по просторной избе. В углу, как всегда,сидела Глаша и что-то шила. Он остановился, улыбаясь, посмотрел на неё. В ответ она стыдливо подняла головку и улыбнулась.  Офицер покачал головой, вспоминая горячую ночь. И в который уже раз произнёс:

– Однако ж тут у вас совсем недурно. Прямо скажу, после тряской дороги я неплохо провожу время.
– А что, господин офицер, ссыльные горемыки все на одно лицо? – вдруг спросил хозяин.
– Далеко не все, Егор, далеко. Есть люди вполне воспитанные, интеллигент-ные. Но попутал их бес, и теперь вот по Сибири идут. Возьми, к примеру, ка-торжника Бородина. Учёный, механик. На фабрике при почёте слыл. А подишь ты, стал убийцей.
– Убийцей? Свят, свят, – испуганно перекрестился Егор. – И как же его уго-раздило?
– Так вот, убил мальчонку. Вот и всё.
– Не бывает, господин хороший, чтобы ни с того, ни с сего один человек  лишил жизни другого. Была, была причина. Это, как есть, истина. Что-то его дёрнуло, подбило на это.
– Возможно. В психологию я не ударялся, в голову его не лез. Сейчас он ничего путного сказать не может. Вот погремит цепями годиков эдак пять, тогда и начнёт философствовать. О-о-о! Такие, брат, трактаты они сочиняют. Прямо Аристотели, с кафедры можно лекции читать.
– Это вы про политических, ваше благородие?
– Политические, Егор, это особая каста людей. У них главная мысль – свобода, равенство, братство.
– Разве это плохо? – наивно спросил хозяин.
– Оно-то хорошо на слух, если бы эта братия не призывала к революции.  А это террор, агитация, бунты и прочие неприятности для престола. Царя они хотят свергнуть.
– Царя? А как же без помазанника Божьего?
– Вот и оно-то. В Бога они не верят, но дружны между собой. Помогают, честно скажу, друг другу от чистого сердца, делятся последним. Этого у них не отнять.
– Скажи намилость, какие люди начали нарождаться. Раньше-то про них и слышать не слыхивали. А, поди ж, теперь живут среди нас.
–Живут, Егор.  И наша обязанность охранять трон царя от них. Мы честные дворяне свято стоим на своих устоях. Кому положено Богом пусть работают, кому определено управлять ими – пусть служат.
– Д-а-а, – протянул Егор, стало быть, кажный за свою вешку держится. Это, как в половодье, скоро эти силы оттолкнутся.
– Ты чего, Егор, тоже к революции призываешь? Смотри у  меня.
– Свят, свят. Я про эту вашу революцию впервые слышу, ваше благородие.
– Лукавишь, хозяин, лукавишь. Я вашего брата насквозь вижу.
– Нам, простому народу, нужно спокойствие, чтобы за душой капиталец ка-кой-никакой имелся. Чтоб нас не притесняли, за скотину чтоб не считали. По-людски, говорю, люди меж собой должны жить. Тогда и порядок будя.
– У тебя своя философия, Егор, мужицкая. Вижу, куда клонишь.
– А что не правду изрёк? Всё по жизни, ничего лишнего.
– Возможно оно и так. Но мы, опора государя, должны пресекать разные вольности и в разговоре, и в поступках. Понятно?
– Как не понять. Понятно. Можа ещё рюмочку?
– Можно, Егор. Ох, ты и хитрец. Умеешь вовремя уйти в воду, как щука. Наливай. Водка-то и роднит всех русских. Пока роднит. Пойду прогуляюсь, проверю своё хозяйство.

                Глава шестнадцатая

 После обеда многие каторжане, наконец-то, проснулись. В просторных сенях послышались зевота, шёпот и разговоры. Вверх поднимался сизый дымок.
– На тебе, механик, цыгарку, покури, – протягивая Бородину самокрутку, сказал Прохор.
– Спасибо, браток, за заботу.
– Кури на здоровье. О чём думки?
– Прошли мы, почитай, полпути. Вижу, как не устроена Сибирь. Всё какое-то временное, всё абы как. Нет серьёзного подхода к этому краю. А главное: напрочь отсутствуют дороги.
– Да их и в России, почитай, нет, – откликнулся Прохор.
– И Россия центральная тоже плохо устроена.  Но там народ зашевелился. Сколько начали фабрик, заводов строить.
– В городах, Бородин, можа и зашевелились, а в деревне всё по-старому. За каждую десятину земли горло порвут.
Старший надзиратель, подменявший дежурного около ссыльных и топивший большую печь, прислушался к разговору. Когда речь зашла о земле, он подвинул самодельную скамейку поближе и сказал:

– Вот вы о деревне разговор ведёте. Мне мой батька перед этапом письмо прислал. Так он отписывает, что некоторые наши безземельные земляки собираются сюда, в Сибирь, переезжать. Здесь будто землю дают бесплатно. И ссуды на первое время,  значит, обжиться, выделяют. Даже кое-какую скотину обещают. Просит батя у меня совета как быть. А я не знаю, что ему отписать. Вижу, что и здесь хлеб не мёдом мажут. И жизня суровая. Вот май на дворе, а ещё так холодно.
– Вот ты про что спрашиваешь, Игнат, – отозвался Бородин. – Понятно, про столыпинские реформы толкуешь.
– Наверно, – отозвался конвоир.
– Дело разумное затеял Столыпин. Сибирь не везде такая суровая. Южнее есть земли пригодные для выращивания хлеба, есть луга с обширными покосами, много рек и речушек. Так что можно и от природы кое-что добыть: рыбу, орех, древесину, зверя. Пусть едет. Там, на родине, никто с ним землицей не поделится. А в Сибири будет своя, потом станет родной, по наследству перейдёт, – старался разъяснить старшему конвоиру Бородин.

– Вона оно как. Стало быть, пущай собирается.
– Так и напиши. Главное, чтобы было желание, внутренний напор. А там дело пойдёт.
– Благодарствую на добром слове.  Хорошо вы мне всё обсказали. Так и от-пишу, мол, собирайся, – произнёс Игнат и вернулся с табуреткой поближе к тёплой печке.
– Уговорил? – прохрипел Прохор, обращаясь к Бородину.
– Правда, дело стоящее. Только дорога сюда никудышная. Знаешь, Прохор, когда-то я читал про Римскую империю.
 – А кто это такие и с чем их едят?
– Сейчас это итальянцы, а раньше их с восхищением называли римлянами, потому что столицей у них был Рим.  Так вот, уж очень они любили воевать. До самой Англии дошли их воины. И не просто шли строем, а строили дороги, мосты, несли передовую культуру диким местным народам. Тогда они считались непобедимыми.

– Даже не слышал про такое. Расскажи, Бородин, – заинтересованно перебил Прохор.
– Трудное это занятие строить дороги. По тем временам среди римлян жили лучшие учёные. Они много чего изобрели. Ты думаешь устроить дорогу, это насыпать насыпь из земли и разровнять. Нет, брат, тут тоже наука нужна.
– Я думаю, это так, – сказал Прохор и с удивлением оглянулся.
Вокруг них собралась почти вся арестантская братия.
– Были среди строителей землемеры, – продолжал Бородин, – которые поначалу размечали будущий маршрут. Дальше с помощью грома,  это прибор такой,  сейчас его в артиллерии называют угломером, проводили перпендикулярные прямые. Дальше в дело шёл хоробат, уровень. Это длинная крепкая линейка на специальных подставках. В ней вырезали канавку, наливали в неё воду, чтобы правильно определить уклон в различных неровных местностях. Изобрели они и диоптр.

– А это что за штука?
– Диоптр – треугольный инструмент для определения ровностей дороги.
– Я думал, что там работали только рабы. А тут тебе и учёные, и воины. А местный люд как же?
– Были и местные. Строили римляне большие прямые и широкие дороги. Когда подходили, к примеру, к реке, то отыскивали в ней неглубокое место – брод. Там и строили деревянный или каменный мост. На поворотах дорогу строили шире, чтобы легче было разъехаться повозкам.
– Ишь ты, какие умники, – вставил свою оценку Прохор.
 Все одобрительно закивали, соглашаясь с ним.
– На пути подчистую вырубали кустарник. Строили полотно сразу в нескольких местах, чтоб быстрее дело шло. Чёрную работу, конечно, выполняли рабы. Где-то камнетёсы вырубали небольшие плиты. Их привозили и укладывали на песчаную подушку. Дорогу мостили и воины, если мирное  время позволяло.
– Д-а-а, – протянул Прохор, – вот чем люди тогда занимались.
– Слушай дальше. Возле мощёных дорог проводили отводы для разных вод. Рядом по обеим сторонам были ухоженные обочины. Это чтоб скот гнать, войску проходить.
– Сколь же эти римляне настроили дорог?
– Много, Прохор. Около ста тысяч километров. Это несколько дорог от Москвы до Сахалина. Я вот вам рассказываю, а сам мысленно представляю Сибирь, по которой люди, как муравьи, прокладывают дорогу аж до самого океана.

                Глава семнадцатая

Бородин в пылу своего рассказа и мечтаний даже не заметил, что вокруг него собрались почти все ссыльные. С открытыми ртами они слушали просвещённого механика. Только один Прохор, на правах сотоварища, задавал изредка вопросы.
– А где же столько людей набрать, чтобы дорогу от Москвы до Сибири проложить?
– Люди бы нашлись. Взять хотя бы нашего брата заключённого. Их в России, почитай, миллион.  А нашёлся бы такой хозяин, да взялся за благородное дело. Забрал бы к себе всех подневольных и объявил: «Построите сто километров дороги – отпущу на волю. А если пожелаете за хорошие деньги дальше трудиться, пожалуйста, милости просим». Наверняка, среди такой массы нашлись бы настоящие мастера и инженеры, техники всякие не хуже римских. Дело бы заставило думать.

– Вот ты бы и взялся за это дело? – подытожил из дальнего угла заключённый.
– Не знаю, не знаю.  Не думал об этом. Да и финансов у меня таких огромных нет. А для этого нужны миллионы и миллионы рублей.
– Царю написать бы. Ты же грамотный. Объяснил бы, попросил бы в долг. Можа и позвал бы тебя царь к себе для нужного разговора, – наседал Прохор.
– Что, братцы, говорить об этом. Сейчас видите, что у меня на руках.  Со временем найдётся такой человек и проведёт широкую дорогу от Москвы через всю тайгу, через Сибирь. А около неё будут жить свободные люди и заниматься каждый своим промыслом, как завещал Христос.
– Неужто царь не знает, что в Сибири нет дорог? – спросил солдат Игнат.
– Знает, но, наверное, не доходят руки. Совсем недавно закончилась война с Японией. И раньше Россия сколько войн вела. А они знаете, как жрут деньги.
– Да, это так, – согласился караульный и отошёл к своему посту – печке.

– Вы что-нибудь, братцы, слышали про Столыпина? Он сейчас возглавляет правительство России и задумал много реформ в стране. И принялся в первую очередь за главное – землю. Сейчас в Сибирь потянулись крестьяне. Как только они обустроятся и начнут продавать государству дешёвый хлеб, а оно станет продавать его за границу за золото, то появятся свободные деньги. На них, возможно, и начнут строить дороги. Так получилось с нашими железными линиями, когда мы Аляску продали американцам. Теперь, как задумал Столыпин, капитал пойдёт от хлеба.  А кто в этом главная фигура? Крестьянин. Да и сама Сибирь хранит в себе большие богатства. Одного леса на весь мир хватит.

– Это точно, – поддакивали Бородину заключённые, кивая головами.
– А скажи, святая голова, когда наша жизня, тех, кто находится за околицей, станет лучше.
– Этот вопрос не ко мне, братцы. Я – не философ, не политик и не государственный муж. Одно скажу: эпоха Разиных и Пугачёвых в России прошла. Это тогда надеялись на государя-спасителя, мол, придёт, гож человек, да осыплет народ золотом. Такого не может быть. А если и случается где, то ненадолго. К примеру, взять восстание Спартака в Риме. Они освободили всех гладиаторов, им был и сам Спартак, взяли под своё крыло рабов и пошли воевать против государства. А государство – это  мощная отлаженная сила. У него – деньги, армия, оружие. А что было у Спартака?  Большое стремление стать свободным. Разбили его войско. А самого и многих его воинов распяли на столбах.

– А когда ж это было? – с удивлением спросил Прохор.
– О-о-о, братцы, давно. Ещё и России тогда не было.
– Смотри, вона ещё когда люди добывали себе свободу, – сочувственно произнёс один из заключённых.
– Вот страсти ты нам рассказываешь. А что надо-то для лучшей жизни? – поинтересовался Прохор.
– Думаю, нам необходимо всем прозреть, осознать, кто мы есть на этой земле, всем научиться читать и писать. Сейчас на западе большую роль играют политические партии. Они предлагают народу свои планы развития страны. А люди должны сами выбирать за кем идти.  В России партий пока нет, и политическая жизнь дремлет.  Будем ждать пока нашу матушку-Россию прорвёт.  И это обязательно произойдёт.
– А что такое партии? – спросил Прохор.
– Партии – это содружество единомышленников, когда люди объединяются в союз с одной какой-нибудь главной мыслью. У них свои программа, устав, руководители.
– А в каких же это государствах такое есть? – раздался робкий голос.
– В Англии, во Франции, в Америке. Там и парламент существует.
– Почему же мы отстаём? – прозвучал вопрос с другой стороны.

                Глава восемнадцатая

Бородин внимательно посмотрел на своего товарища по несчастью и подумал, вот, мол, простой  мужик, может быть, от сохи совсем недавно, а так живо интересуется историей. Есть, есть в русском человеке  эта живинка: познать и изменить мир. Потом, вспомнив его вопрос, ответил:
– А отстаём, потому что у нас поздно зародился капитализм. Он приносит новую форму организации внутри государства. Но, конечно, не всегда капитализм этому помогал. К примеру, в Европе парламент зародился в Исландии ещё в одиннадцатом веке.  Это что-то наподобие нашего Новгородского Вече. Первые демократичные законы появились в древней Греции. А слово «демократия» переводится, как власть народа. Вот так, братцы.

– Ясно, ясно. Стало быть, наша российская телега ещё плетётся в задках. А если в неё запрячь коней порезвее? А? Это можно? – спросил Прохор.
– Конечно, такое попробовали во Франции, решив побыстрее погнать  исто-рию. Это привело к революции. Там их произошло аж три. Пролилось море крови, а сущность в стране осталась прежней. Не надо, братцы, торопить историю. Надо развиваться эволюционным – естественным – путём, мирным.
– Вот заковыка. Так можна, а так нельзя. А если очень хочется  дать народу землю, свободу, разные вольности? – отважился спросить Фёдор Седов, сидевший рядом с Бородиным. – Это что же ждать, когда всё это кто-то даст или придёт само.
– Вы лучше меня знаете, где нужна быстрота.
– Знаем, знаем: при ловле блох, чтоб не упрыгала.
Все дружным хохотом среагировали не замечание Прохора.
– Правда, братцы, подгонять время – занятие бесполезное. Есть в философии такое понятие, как диалектика. Так она утверждает, что внутри каждого организма, явления, предмета, в том числе и государства, сначала идёт количественное накопление материала или энергии. Они-то в определённый момент перерастают в новую качественную структуру. Очень мудрено говорю? Сейчас объясню проще. К примеру,  ребёнок поел, пища в желудке усвоилась, полезные вещества понеслись в клетки, а уже после этого ребёнок капельку подрос.
 
Каждому живому существу, явлению нужны силы. Вот и молния, и  гром не объявляются сами собой. И не Бог посылает эти огненные стрелы. А в облаках накапливается водяной пар с положительными и отрицательными зарядами, когда эти тучи подходят близко друг к другу, получается  электроразряд. Мы видим на небе молнию, а уже потом слышим раскаты грома. Это явление открыл великий Ломоносов. Он же говорил, мол, копнёшь сибирские земли и будешь богат. Просто мы об этом забыли.

– Значит, и у нас были умельцы? – продолжал заинтересованно Прохор.
– Были, братцы, были. Наши умельцы придумали первый в мире паровой двигатель. Только его негде было применить. А вот англичане поначалу использовали его для откачки воды из глубоких угольных шахт, позже стали строить паровозы и другие полезные машины.
– Эх, матушка-Россия, ты взаправду пока дремлешь, – рассудил седой каторжник.
– Возможно, – поддержал Бородин. – Многое в те времена властями принималось за чудачество. Один крестьянин, например, изготовил крылья и захотел, как птица, слететь с колокольни, другой сшил из мочевых пузырей животных большой шар, наполнил его горячим дымом, взлетел, но быстро упал. Мысль пробивается у нас, но нет поддержки. Учёные-практики страдают от безденежья.
– Да откель у нас появится лишняя копейка, когда трое – на лавке, а семеро – под лавкой. Худо, худо мы живём, – высказался ссыльный Фома.
– Не надо, братцы, так охаивать нашу Русь, – со вздохом сказал Бородин и попросил Прохора смастерить ему самокрутку. – Сколько на нашу землю недругов нападало. Это мы помним. И до Александра Невского, и после него много войн выиграли.
– С интересом ты разговор ведёшь. А вот мы, каторжники, знача отрезанный ломоть? – хитро спросил Фома.
– Мне трудно судить власть: сам осуждённый. Вот несу свой крест. Спас девчонку от бесчестия, а при этом загубил жизнь фабричного паренька. Совершил добро другому – принёс  горе и беду себе. Вот  ведь как в жизни бывает.
От долгого интересного разговора и от горячей печки ссыльным стало душно. Кто-то вполголоса произнёс: «Пора, братцы,на двор сходить».

– Далеко не расходитесь, – спокойно сказал конвоир, готовивший полевую кашу.
Ели молча. Все переваривали не только пищу, но и услышанное от Бородина. Вскоре солдат, вышедший из избы, выкрикнул:
– Бородин, к господину офицеру.
– Иду, – спокойно отозвался тот и вопросительно посмотрел на Прохора. Мол, зачем, почему?
– Ссыльный Бородин явился, – громко доложил он, входя в избу.
– Вижу, вижу, агитатор. Это ты что ж подбиваешь к революции. Парламент ему, понимаешь ли, вздумалось организовать. Это ты загнул, Бородин. С такими мыслями и в политические недолго угодить, – усмехнувшись, добавил офицер. – Смотри, у меня не задержится. Будешь вмиг неблагонадёжным.

– Никого я, ваше благородие, не агитировал. Просто рассказал людям то, что знаю.  Им же интересно. Это скотина лишена логики мышления, а тут живой человек. Он всегда думает, мыслит. Скотина и та, если её загнать в угол, огрызается. А простой мужик может и кулак показать.
– Вот об этом, сударь мой, я и беспокоюсь, – повысив голос, сказал офицер. – Ты что на этапе хочешь мне  учинить волнения среди арестантов? Ты на это подбивал их? Я очень строг. К этому меня и закон обязывает. Ты сейчас никто, поэтому тебя и выбросили на задворки государства, чтоб ты не мешал жить честному народу. Наверное, уже и дружину вокруг себя сколотил? А? Ничего я всё прознаю. И тебе, Бородин, за твою агитацию не поздоровится.
– Я, ваше благо…

– Молчать! Хватит оправдываться. Нет бы, покаялся, а он ещё в перепалку со мной вступил. На рассвете в дорогу получишь двадцать ударов. Чтоб впредь знал, кто здесь хозяин. Иди!

                Глава девятнадцатая

За годы афганских событий майор видел много смертей: и героических, и бессмысленных, и просто глупых. В минуты затишья часто думал: нужна людям война или можно без неё обойтись. Войны начинают не простые люди. А за это расплачивается простой народ. Значит, война – это горе.

 В большой палате полевого госпиталя  он просматривал свежие газеты. Конечно, свежими их можно называть с натяжкой: они опаздывали на несколько дней. Издания пестрели большими заголовками: «Перестройка – путь в будущее», «Социализм с человеческим лицом», «Больше правды, больше демократии». Под стать им были и другие.

В его голове тоже с некоторых пор забродили  иные мысли. Впервые из-за одной из них больно кольнуло в груди ещё во время первого боя. Потом это повторилось во время операции с американскими «Стингерами». Вроде бы идея не нова, но для военного человека – офицера – веха.

 « А что, если и правда уйти в отставку?», – в который уже раз подумал  майор. В этом месте навоевался он за десять лет досыта. До больших чинов не дослужился, а вот два ордена имел.  «А чем заняться на гражданке?», – мучил следующий вопрос.  Он-то больше всего и беспокоил. Отложив газеты в сторону, выглянул на свет божий.
– Откуда, капитан, такой краснощёкий?
– Из баньки вестимо, товарищ майор.
– Из баньки говоришь. Это хорошо. Даже очень.

 И вдруг он вспомнил детство, как они с дедом парились в деревенской баньке. Поддавали жару, а потом – в речку.  И так  несколько раз. В баньке всегда пахло мятой, запаренными вениками, а потом – антоновскими яблоками. Сердце вдруг так защемило, словно в него попала пуля. Майор нагнулся и тихонько вошёл в палатку.
 «Это с чего же у меня так сердце забарахлило? Или мысли о гражданской жизни так поразили  сердце воина. Ого, майор, держись. Ух, как хорошо, когда отходит. Впрямь это подсказка мне, мол, сколько можно под пулями ходить. Пора, пора и веничком себя побаловать в домашней баньке. Пришла пора просто жить».

Мысли его прервал неожиданно вошедший полковник Горностаев. Взглянув на своего друга однокашника по Рязанскому десантному училищу, поинтересовался:
– Как дела, Женя? Здравствуй.
– Поправляюсь, дружище. Привет.
– Снова та же рука. Это уже третье ранение?
– Да. Гляди, а ты помнишь.
– Помню, дружище, помню.
– Из каких мест ко мне?
– Из штаба ВДВ. Специально по твою душу приехал. Вот коробочку привёз, а в ней – орден Боевого Красного Знамени. Вручаю от имени министра. Поздравляю. А вдогонку – погоны подполковника. Скоро меня догонишь.
– Служу Советскому Союзу. Благодарствую за награду.
– Какие планы после выздоровления, товарищ подполковник?
– Здесь я не в своей тарелке, умираю от скуки. Нахожусь на перепутье.
– Рвёшься снова в бой, Женя?
– Рвусь, полковник, но только в другой.
– Постой, постой. Да от тебя на версту пахнет гражданкой. Угадал?
– Точно. Рано или поздно, но о ней задумываешься. Сейчас вот так мотор заклинило, что думал – всё. А это всего лишь подсказка пробила сердце. Пора мне, друг, менять прописку.
– А ну-ка, расскажи подробнее.
– А что рассказывать? Дом деревенский дедов ясно явился. И я мальчишкой бегу с ним в речку после баньки. Это тебе как?
– Такое, дружище, в голову приходит неспроста. Это – сигнал, Женя. Спорить не стану. А в штабе ВДВ на тебя большие надежды возлагают. Есть полковничья должность – ребят воспитывать.
– Полковник, прежде чем ума другим вставлять, надо своих детей родить и воспитать. А у меня с этим, сам знаешь, ноль. Мне-то уже четвертый десяток. Дальше тянуть нельзя. Хочу своё гнездо свить.
– И тут ты прав. Ну, если всё обмозговал, пиши рапорт. Вей своё гнездо. А я к тебе в отпуск приеду. Куда надумал податься?
– Совсем ещё не решил. Приеду домой, осмотрюсь, посоветуюсь. Думаю, сердечко само  подскажет, где соломку подстелить.
– У тебя есть стаканы? – неожиданно спросил полковник.
– Только пластмассовые.
– Выставляй.
– Сейчас лимончик порежу.
– Я к тебе с хорошим коньяком приехал, а ты про гражданку. Шучу, конечно. Я теперь  уже и не знаю, за что мы выпьем.
– Обмоем орден, погоны подполковничьи. Опустив орден и звёздочки в стаканы, встал и торжественно сказал: – Теперь чокнемся и по всей.
– А помнишь, Евгений, как обмывали твой первый орден? Кажется тоже в госпитале.
– Да, точно. Только там стены были потолще.
– Я заберу тебя в Москву. Там полежишь в нашем госпитале с толстыми стенами. Тебя хорошенько обследуют, если нужно подлечат. И, как новенький, отправишься на гражданку с чистой совестью.
– Теперь отдельно выпьем за мои погоны. Начинали-то с двух маленьких звёздочек. А теперь ишь как возмужали, – улыбаясь, предложил Евгений.
– А знаешь я тебе, дружище, завидую. Вот так сразу, в один миг, перестроить жизнь. Это – поступок. Желаю тебе удачи и большого потомства. Теперь можно и твою засекреченную фамилию назвать, товарищ Бородин.

                Глава двадцатая

За час до завтрака каторжника Бородина разбудил конвойный солдат. Проснулся от его слов и чуткий на подъём Прохор.
– Эт ты куда его зовёшь? – спросил солдата.
– Куды, куды. Телесное наказание сполнять, – забормотал служивый.
– Не положено ссыльных бить! – громко произнёс Прохор и поднялся во весь рост, загораживая друга.
– Я чего, приказали, вот и сполняю.
– Ну, сволочь, погоди. Это мы тебе запомним! – гневно и громко произнёс Прохор.
 Бородин молча поднялся и вышел на улицу.  Там его уже поджидал подпоручик и вся его команда. Наказуемый пристально посмотрел на шеренгу солдат с винтовками и подошёл к телеге.
– Ложись! – громко приказал офицер.
– Евгений лёг на мягкое сено и заткнул уши руками. Потом, подумав, крепко вцепился зубами в стальную цепь и закрыл глаза, приготовясь к экзекуции.
– Один, два! – громко считал офицер удары кнутом. Двое солдат с противоположных сторон хлестали поочереди.
– В душных сенях уже никто не спал. Все молча считали визг плёток. Из не-больших окон дома с ненавистью смотрели четыре удивлённых глаза.
– Десять..., пятнадцать..., восемнадцать…, двадцать!
– Всё, ваше благородие.
– Нет, не всё. Бейте ещё, чтоб кровь брызнула! – заорал подпоручик, войдя в раж.
– Как можно, ваше благородие.  Ведь вы сказали двадцать.
– Я приказываю! А то сами ляжете под кнут. Ну!
Солдат послушно замахнулся, и в этот момент выбежала Глаша.
– Не надо! Вы его убьёте! Не надо! – кричала она.
– Пошла прочь, шалава, – заорал подпоручик и замахнулся на неё рукой.
– Не тро-н-нь! – зычно и свирепо на весь двор проревел Егор. – Не тронь! Не твоё. Её может ударить отец или муж! Это – Сибирь, а не казарма! Сказал принародно «двадцать», значит, сполняй своё слово. Будя!
Офицер от ярости волчком закрутился на месте. Потом, глянув на могучего Егора, на ссыльных, что столпились за ним, недовольно произнёс:
– Ну ладно, голь проклятая. Я вам ещё покажу.
– Эт, гадюка, мы ещё посмотрим, – скрежетнув зубами, произнёс Прохор, которого, чтоб не спорол горячки, держали за руки каторжники.

Бородин сам сполз с телеги и попытался идти. К нему подбежал Прохор, осторожно закинул его руку за свою шею и медленно повёл в сени. Когда Бородина положили животом на сено, Глаша осторожно завернула его нательную рубашку. Кровавые бугры в беспорядке пересекались на спине Евгения. Все вокруг молчали: никто не проронил ни слова. Хозяйская дочь дрожащими руками промокала тёплой влажной тряпицей рубцы. Бородин слегка повёл спиной и тихо застонал.
– Потерпи, касатик. Ещё сухой промокну. Вот так. Потерпи. А теперь гусиным жиром. Я легонько. Сейчас станет легче.
– Чего боль-то терпеть? На-ка, горемычный, опрокинь стакан. Возьми, возьми.  Не чурайся, пей всю. Вот тебе пирожок. Пожуй. Вот бедолага. Глаша, постирай его рубашку. К построению, небось, высохнет.
– Счас, папаня. Я быстро.
– Ну вот, кажись, и всё, – хриплым голосом произнёс Егор и пошёл в избу… 
 До реки, где ссыльные должны были сесть в лодки, друзья уложили Бородина на подводу. Офицер зло зыркнул на это самоуправство, но ничего не сказал.
В каждую посудину садились по десять человек. В первую вместе с заключёнными уселись трое солдат. В последнюю – подпоручик, служивый и восемь каторжников.  Начинался большой разлив великих сибирских рек. Эту весеннюю силу ничем нельзя было остановить. Дремавшие всю зиму водные дороги собирали, накапливали энергию, чтоб в один момент скинуть ледяную шубу и с удалью промчаться стремительным потоком по великой земле.

– Побыстрей! Налегай! – торопил офицер и солдат, и ссыльных, сидевших на вёслах.
Гружёная лодка проплыла мимо берегового куста. Отплыли сажень тридцать. В этом месте река набирала силу, скруживаясь в многочисленные водовороты.  На передке во весь рост поднялся офицер и крикнул первой лодке:
– Бери левее! Гребите дружно!
В этот момент  Прохор с напарником дружно и ловко  качнули лодку влево-вправо. Стоявший подпоручик, потеряв равновесие, боком полетел за борт.
– Ой, спасай офицера! – крикнул солдат.
– Пусть плывёт! – зло и громко произнёс Прохор.
Арестантка, увидев кричащего человека в воде, опёрлась лапками на борт и громко загавкала.
– Спасите, братцы. Золотом заплачу, – уже издалека в последний раз прокричал подпоручик.
Сидящие в лодке ссыльные не произнесли ни слова. Их поразила дерзость своего товарища. В один миг они из арестантов превратились в свободных людей.
– Чего рты поразявили, гребите назад к берегу, а то унесёт! – приказал Прохор.
Восемь каторжников и солдат вышли на берег и, не сговариваясь, перекрестились. Виляя хвостом, вокруг них бегала довольная Арестантка.

– Кто не хочет нашей свободы может с солдатом плыть к своим, – предложил Прохор.
Наступила тишина. Служивый без винтовки побрёл к лодке, за ним – двое ссыльных.
 –  Всё равно споймают, изобьют до смерти, – сказал один из них.
– Постойте. Мы возьмём харчи, да ещё кое-что.  Это теперь наше. Разбирайте, братцы, пойдем в тайгу.
– Куда, куда? – впервые за долгое время спросил Бородин.
– Я знаю, куда зову. Пойдём.

(Продолжение следует)