Скелеты в шкафу

К Пырьеву коллеги относились с некоторой настороженностью и в разговорах добавляли «у» к фамилии спереди. И даже не из-за того, что клыки его были излишне длиннее резцов. Было что-то отталкивающее в его манере общаться: слишком внимательно выслушивать собеседника, заглядывая прямо в глаза, незаметно сгибаясь, словно кланяясь в замедленной съёмке, улыбаться, не сразу, постепенно раздвигая тонкие синеватые губы, обнажая фиолетово-розовые дёсны и зубы… Прижав руки к животу, он растирал пальцы, словно ему всегда было холодно. Во всём же остальном он был совершенно обыкновенным. Разве что чуть более исполнительным и аккуратным, чем остальные менеджеры. Но начальство лишь мельком отмечало его расторопность, особо не выделяя и не ставя в пример, потому зависти он не вызывал, а скорее снисходительную жалость вместе с лёгкой брезгливостью.
Говорили, что раньше, до того, как скончалась любимая мама, он был другим, каким не рассказывали, да никто и не интересовался. Судачили больше о том, что Пырьев был реально очень поздним ребёнком, мать родила его чуть ли не в пятьдесят, зачла, будучи изнасилованной в подъезде собственного дома, именно так потеряв девственность, а сына любила какой-то сумасшедшей любовью. Откуда это всё было известно, история, как говорится, умалчивает.
Впрочем, Пырьев и правда жил с матерью вместе до самой её кончины. Он и сейчас размещался в своей старой квартире на Спартаковской улице где-то между театром кукол и домом Мусина-Пушкина с проклятыми часами. Об его личной жизни болтали иногда от нечего делать , но больше фантазировали, так как все вопросы на эту тему он пресекал смущённой слегка заискивающей улыбкой, что уж и стоять с ним рядом дальше было неловко, не то, что продолжать расспросы.
Так и жил бы он, наверное, своей тихой жизнью, если бы в офисе не появилась Ирочка – молодой специалист, только что окончившая платный факультет менеджмента в одном из Московских технических университетов и по содействию какого-то влиятельного дальнего родственника получившая место в столичной фирме, а не отправилась домой в Тверь.
– Что это было? – ухмылялся в курилке Левкоев, главный офисный сердцеед, когда коллеги собрались обсудить новенькую.
Пырьев не курил, потому участия в разговоре не принимал.
– Страшнее не могли найти, – поддакнул ему Петров.
– Это тебе, Левкоев, чтобы остепенился уже. Вот уж эту юбку точно пропустишь, – хохотнул Кубасов.
– А ведь вы правы господа, я – пас! – Левкоев стряхнул пепел и скривил губы в такой усмешке словно, увидев Ирочку, вообще решил завязать с женщинами.
Красавицей она не была. Подбородок слегка намечался и совершенно тонул где-то в складках шеи, когда она нагибала голову, хотя фигурой была даже стройна и шея была худой, но всё равно складчатой какой-то. А верхняя челюсть выдавалась вперёд, нависая над нижней, создавая почти полное сходство с Мардж Симпсон, одним из любимых мультперсонажей Левкоева, на что Кубасов и намекнул, хлопнув приятеля по плечу.
– Да помилуйте, батенька! – захохотал в ответ Левкоев. – Я обожаю Мардж! Но не до такой степени, чтобы трахать её прототип.
Немного посплетничав, приятели разошлись по рабочим местам.
Все попытки Ирочки сойтись с кем-нибудь из сослуживцев, довольно холодно пресекались. Мужчины общались с ней подчёркнуто вежливо без шуток и улыбок. Женщины презрительно кривили губы, когда вынуждены были говорить с ней. Конечно некрасивая подружка должна иметь место, но всё имеет свои пределы.
Ирочка догадывалась, в чём дело, рабочий энтузиазм угасал, она всё больше допускала каких-то промахов, и начальство намекнуло об увольнении.
Пырьев всё это видел. И после очередных воплей руководства, доведшего бедную новенькую до слёз, не выдержал.
– Задержитесь на минуточку, пожалуйста, – почти прошептал он, остановившись у стола Ирочки, собираясь уходить в конце рабочего дня. – Я постараюсь вам помочь.
Она всхлипнула в ответ и снова плюхнулась на стул, хотя готова была бежать на свою съёмную квартиру выплакаться всласть.
– Покажите, пожалуйста, всё, что вы сделали за сегодня, – продолжал нашёптывать Пырьев.
Она повиновалась. Просидев час, он поправил все её ошибки, показал кое-какие приёмы собственной работы и, откланявшись, ушёл.
На следующий день он также задержался с Ирочкой после работы. Через неделю это уже почти вошло в привычку, и она постепенно стала лучше справляться с обязанностями. Начальство успокоилось, а коллектив наоборот. Уединение Ирочки с Пырьевым после работы вызвало такой бурный всплеск фантазии, что офис потихоньку начал готовится к свадьбе шутов, мечтая, на сей раз, организовать её не в Ледяном доме на Неве, а где-нибудь на Чистых прудах.
Между тем, отношения Ирочки и Пырьева развивались и впрямь стремительно. Будучи стеснительными по натуре и уверенными в серьёзных изъянах своей внешности, они не глазели друг на друга, а только слушали, словно слепые, а поговорить им было о чём. Сначала это касалось только работы. Ирочка была неглупа, но абсолютно не обучена на своём платном факультете, а Пырьев, как уже говорилось, являлся хорошим специалистом. Потом постепенно речь зашла о книгах. Они часами могли обсуждать Фаулза и Зюскинда, а также Бенкса и переходить на готическую прозу и поэзию. Пырьев очень хорошо знал Москву, особенно места таинственные, обросшие легендами с мистическими историями. Прогуливаясь пешком, они не замечали времени, и только поздно вечером оказывались около Ирочкиного дома. Пора бы уже пригласить Пырьева на какую-нибудь чашечку, но съёмная комнатка была так мала, а хозяйка так строга, да к тому же знакома с влиятельным дальним родственником.
Пырьеву ничего не оставалось, как набраться смелости и позвать свою первую в жизни подругу к себе. И вовсе не затем, зачем это могли бы сделать Левкоев или Кубасов. Ему не терпелось поделиться с Ирочкой своими секретами. Своим хобби, о котором никто не знал, даже мама, когда была ещё жива.
Наконец, набравшись смелости, он распахнул двери своего жилища перед гостьей. Квартира Пырьева была небольшой, обставленной со вкусом по моде конца прошлого века. Хозяин дорожил памятью и по большей части ничего не менял, разве что содержимое шкафов мебельной стенки было необычным. Фарфор и хрусталь давно перекочевали в комиссионные магазины, за исключением необходимой посуды, упокоившейся в кухне, а на всех полках размещались скелеты животных, птиц и рыб. Выделанные аккуратно, тщательно скреплённые, чтобы не разваливаться, на прочных подставочках они находились повсюду: за стеклянными дверками, за глухими дверями, на шкафах сверху, под потолком, на боковых полочках.
Пырьев считал, что его интерес может разделить не каждый, но Ирочка ему казалась особенной, понимающей и далёкой от мелких предрассудков. Он не ошибся.
– Какая прелесть твоя коллекция! – воскликнула она, прижимая руки к тому месту, где подбородок граничил с горлом. – Но как ты додумался?! Это так оригинально!
– Я знал, что тебе понравится! – обрадовался он. – Но здесь нет ничего удивительного. Я ведь по образованию палеонтолог. Но, видишь ли, жизнь заставила сменить имидж. Долго рассказывать – одним словом, – деньги. Когда нужно было лечить маму…. У меня и окаменелости есть… Они там, в спальне, – он слегка замялся. – Я покажу их тебе в следующий раз.
Она кивнула, соглашаясь. И он раскрыл дверцы первого шкафа.
Доставая скелеты, он рассказывал, где и при каких обстоятельствах добыл тот или иной экспонат.
– Их приходится долго варить в специальном растворе, чтобы не было запаха, и чтобы кости не разрушались, потом….
Ирочка слушала его, затаив дыхание, впитывала каждое слово, словно готовилась к нему в ассистентки.
– Вот этого котика я подобрал на Борисовских прудах у кладбища. Я даже подумал: может быть, он умер, навещая могилу своего хозяина. Этот птенчик вывалился из гнезда прямо мне под ноги. Пришлось ему немного помочь, иначе бы он долго умирал в мучениях. Тот пёсик валялся на Ленской, видать переел больничной пищи… А того переехал мерседес у меня на глазах…
– А это кто? – Ирочка нежно поглаживала клювастую черепушку.
– О! Это моя подружка Ворона! Она жила по соседству. Очень горластая была. Вот какой-то любитель тишины и подстрелил её из воздушки. А я подобрал. Теперь со мной навеки, так сказать.
– Но их так много. Ты собираешь только трупы? – Ирочка заглянула в пустые собачьи глазницы.
– Ну, конечно. Не убивать же самому. Если только уже не при смерти, как тот птенец. Трудно их находить. Но у меня есть помощник!
– Кто?! – глаза Ирочки загорелись.
– Не кто! А что! Солнечные часы! – Пырьев многозначительно поднял вверх указательный палец. – Те самые, проклятые, на доме графа Мусина-Пушкина!
– Проклятые, – восторженно прошептала Ирочка.
– Они самые. Их изготовил Яков Брюс. А над ним посмеялись. Он тогда проклял часы, чтобы показывали только беду, плохое всякое. И, знаешь, я его понимаю. Очень понимаю. А ты?
– Да-да, – Ирочка быстро закивала. – И что они тебе показывают? Как?
– Иногда, – начал Пырьев таинственным голосом, – на поверхности часов появляется, словно, чёрная гробовая доска. А на ней белый крест. И верхушка этого креста показывает, где мне искать. Однажды я даже нашёл труп человека.
– Ты его тоже сварил? Покажи! – Ирочку трясло от возбуждения.
– Нет. Я сообщил полиции по телефону. И, знаешь, мне ещё повезло, что труп был несвежий и что убийцы-то не могло быть. Сам человек помер. Бомж.
– Как интересно! А я хотела стать патологоанатомом! Мама не разрешила. Мне так жаль, я ведь очень всякие внутренности люблю. Они такие красивые: черепа, кости, кишечник. Из них можно составлять композиции, инсталляции, – Ирочка грустно вздохнула.
– Да, загубили в тебе художника! – согласился Пырьев. – Но ведь не всё потеряно. У меня есть кости от повреждённых скелетов, а внутренности теперь будем спиртовать!
– Браво! – заорала Ирочка и стала прыгать, хлопая в ладоши. – Я тебя обожаю!
Тут она резко остановилась, поняв, что сказала лишнее, но Пырьев невозмутимо ответил:
– Я тебя тоже.
С тех пор жизнь двух офисных клерков раскрасилась наиярчайшими красками. Они, уже не таясь, общались в обеденный перерыв, склонив головы над чем-то, что невероятно интриговало сослуживцев. Те стали как бы невзначай всё время проходить мимо, прислушиваясь, и до них долетали-таки обрывки фраз: ключица, нет лучше второе ребро; лёгкие никак не сохранить, хотя, смотри – они кружевные; кишечник, если раскрасить в цвета радуги…
 А потом коллеги начали рыться в мусорной корзине Ирочки, заметив, что она бросает туда скомканные листы исчирканной бумаги.
Однажды им повезло. Они нашли рисунок скелета какого-то несуществующего чудовища и композиции из внутренних органов.
– Ах вот в чём дело! – расхохотался Левкоев. – Это парочка некрофилов!
– Какая гадость! – взвизгнула секретарша Анжела.
– А давайте им подарочек сделаем на свадьбу, так сказать, – предложил Кубасов.
Его выслушали. Сначала брезгливо поморщились, но Левкоев одобрил:
– А что?! По-моему клёвая идея!
И они, за пару недель собрав нужное количество куриных костей, наклеили их кое-как на лист картона, выкрашенный в чёрный цвет, так, чтобы получилось похоже на два человеческих скелета, занимающихся любовью в животной позе, а на место черепов прилепили заранее сделанные украдкой фотографии Ирочки и Пырьева. Всё это художество они прикололи к внутренней дверки шкафа для верхней одежды сотрудников. Пока Пырьев с Ирочкой бегали пить кофе.
В этот день окончания рабочего времени ждали особенно. Всё время оглядывались то на часы, то на шкаф, то на Пырьева с Ирочкой, то друг на друга, подмигивая и похихикивая. Лишь герои предстоящей потехи были погружены в работу, стараясь намеченное сделать тщательно, чтобы не пришлось переделывать, а уж потом предаться искусству.
Наконец час настал. Ирочка первая подошла к шкафу и распахнула дверцу. Она немного постояла, рассматривая инсталляцию. К ней присоединился Пырьев и замер, словно окаменев. Тогда Ирочка вернулась к своему столу, нагнулась, достала какой-то огромный свёрток, который за общей суетой никто до сих пор не заметил. В гробовой тишине развернула его и извлекла на свет окаменелую большую берцовую кость мамонта. Пырьев повернулся к ней медленно, как сомнамбула, увидев кость, растянул лицо неким подобием клыкастой улыбки:
– А я вот и думаю, что это Брюсовы часы всю неделю на офис показывают….
Ирочка ему не ответила, она пристально смотрела на сослуживцев.
– Я бы вас всех сварила! – громко прошипела она, легко подбрасывая тяжеленную кость в правой руке.
Где она достала этот раритет, чтобы подарить Пырьеву, он узнал в суде.