День зимнего солнцестояния. Глава 1. Веста

                Часть 1. «Рассвет»




      Эта зима длится уже третий год.

      Поплотнее укутавшись в старую волчью шкуру и устало подперев голову рукой, я наблюдаю за миниатюрной снежинкой, лениво опускающейся мимо окна среди тысяч других. Подгоняемая ветром, она в миг исчезает из моего поля зрения и улетает куда-то вдаль, в сторону от города, прочь от ветхих землистых построек. Мой взгляд скользит в сторону. Пустынная улица уходит глубоко в темноту - я до рези в глазах смотрю вперед, но вижу лишь переливающуюся непроглядную тьму, и поэтому сомнения снова затуманивают мой разум. Я поспешно прогоняю их прочь.

      Неровный снежный покров невинно сияет и переливается во мраке ночи, и это дает мне призрачную надежду на то, что сегодня именно тот день, когда ничего не происходит. Никаких убийц, крадущихся в ночи, чтобы найти и уничтожить оставшихся в живых членов королевской семьи. Никаких тварей, которых периодически насылают на нас, чтобы держать весь город в страхе и повиновении. Обычно все они не заходят в дома, но лишь одного такого появления на улицах вполне достаточно, чтобы умудрившиеся остаться в живых все как один мечтали умереть.

      Деревянный подоконник неприятно холодит мне кожу, и я плавно опускаю руки на колени. Смертельный мороз снаружи неминуемо просачивается сквозь крошащийся серый камень и трещинки в окнах. Щели и дырочки растут с каждым днем - никакая постройка не выдержит таких сверхнизких температур столь продолжительное время, но этот скромный домик - единственное, что защищает нас от того, что происходит там, в мире снаружи. Тех, кто не имел своего убежища, давно перебили. Узник в тепле - хороший раб, любой другой - жалкая обуза. Что же касалось остальных, кто стал жертвой непредвиденных обстоятельств, то они сами выбирали легкую смерть взамен той, какая постигла бы их с наступлением ночи.

      Буквально в прошлом месяце старый деревянный дом через два от нашего сгорел, потому что старик, живший в нем в гордом одиночестве, окоченел настолько, что решился развести костер прямо внутри. Закончилась эта авантюра грандиозным пожаром, погреться у которого сбежался почти весь город. Никто не бросился тушить. Прогнившее дерево полыхало довольно долго, целых два часа, однако хозяин так и не объявился. В обломках тела его не нашли и поэтому поговаривают, что за нарушителем спокойствия пришли они, но, как по мне, чушь все это несусветная. Остаться сейчас без дома - все равно что отправиться в распростертые объятия лесной нечисти, и старик это прекрасно осознавал. Но за то, что не стал поднимать на уши весь город - отдельная доля уважения.

      Я непроизвольно поглаживаю гладкую волчью шерсть на роскошной шкуре. Напротив меня раскинулись темные лесные просторы, а вот позади - то, что осталось от поселений у самых-самых границ, в которые нередко забредают «погонщики» - ночные твари на любой вкус и цвет, не дающие никому протиснуться за пределы нашей допотопной цивилизации.

      Я на секунду прикрываю глаза, прислушиваясь к городской окраине за стеной. Неосведомленный человек предположил бы, что все это странное место давно стало историей: прохудившиеся постройки, лишь четверть из которых каменная, местами заколоченные окна, обрушившиеся дощатые заборы, на неряшливых улочках - ни души, а кривые грязные тропинки заменили когда-то прекрасные улицы. Никто не осмеливается выходить наружу с наступлением темноты, не то что охотиться в лесу. Почти никто.

      Наши скудные запасы еды снова подошли к концу - на прошлой неделе папа каким-то чудом подстрелил в лесу оленя, но на этом капризная госпожа удача отвернулась от нас. Буквально в тот же час ни с того ни с сего поднялась ужасная буря: непроглядная метель со свистом накрыла город и окрестности своим смертоносным куполом, и все немногое зверье этих краев попряталось в свои убежища или ушло в такие чащи, в которые не полез бы даже самоубийца.

      Твари в ночи почти не трогают животных - только людей.

      На поиски новой дичи папа ушел еще ранним утром а уже давно стемнело - и чем больше проходило времени с наступления сумерек, тем сильнее я пыталась убедить себя, что он вернется. И, признаться, с каждым разом это становится все труднее.

      Папа никогда не боялся ночи и всяких ужастиков и даже считал ерундой россказни и легенды о фэйри, которыми мы располагали вместо настоящей информации. На самом ли деле это так или же он просто пытался не выглядеть тщедушным в глазах окружающих, или чтобы попытаться сохранить в наших с братом сердцах крупицы веры, мне сложно сказать. Неважно. Но я ненавидела весь этот насквозь прогнивший мир, когда один из немногих родных мне людей в очередной раз рисковал своей жизнью. Например, как сейчас.

      В городе папу называют невообразимым храбрецом и отчаявшимся безумцем, но он остался последним из тех, кто игнорировал все эти негласные законы и с наступлением темноты спокойно разгуливал по лесу, хоть и с оружием наперевес. А что сталось с теми, которые рисковали так до него, я не хочу знать. Никто не хочет.

      Откуда-то из глубин темной чащи раздается жуткий протяжный вой. У меня внутри все сжимается в тугой узел, и я с трудом нарастающую дрожь и неконтролируемое желание отскочить прочь, чтобы не привлекать излишнего внимания к нашему дому. Разум велит смириться, однако мне плевать на его предрассудки. Я не должна терять надежду. Ведь сейчас это все, что у нас есть. Осталось.

— Сестренка...

      Сердце колотится как сумасшедшее. Вздрогнув от неожиданности, я шумно выдыхаю и резко оборачиваюсь в ожидании увидеть вселенскую жуть, пришедшую по мою душу.

      Однако в дверном косяке стоит знакомая фигурка - совсем маленькая и такая родная, но полумрак искажает даже ее очертания, и на несколько секунд меня охватывает приступ неконтролируемой паники. Все прекрасно знают, что некоторые твари могут превращаться в кого угодно, лишь бы заставить тебя потерять бдительность и подойти поближе. Обычно эти встречи длились не более пяти секунд. А потом нам всем очень везло, если не приходилось вычищать окрестности от того, что осталось от бедолаги.

      Мне было семь, когда я впервые увидела настоящую кровь, а потом и то, из чего состоит тело человека. По частям и в мельчайших подробностях. Это зрелище осталось со мной на всю жизнь и порой преследует до сих пор. Именно поэтому папа никогда не водил меня к местному лекарю - тот считал себя слишком умным и выражался исключительно непонятными терминами, которые он выудил из своей единственной книги по анатомии. Образы, возникающие в моей голове, были слишком наглядными - и далеко не всегда получалось сдерживать тошноту.

— Папа... не вернулся, да?

      Я с трудом подавляю тяжелый вздох, который выдал бы меня с головой, и все же скрепя сердце поворачиваюсь спиной к окну, выдавливаю жалкое подобие ободряющей улыбки и многозначительно протягиваю руки. Опасаясь неведомого врага, братик медленно и осторожно ковыляет ко мне, шлепая босиком по холодному полу в страхе издать хоть один лишний звук. Старые доски под ним все равно предательски поскрипывают.

      Моя улыбка меркнет. Даже ребенок смирился жить в страхе. Ненавидеть этот проклятый мир становится еще проще. Как всегда.

— Нет, — я без особых усилий поднимаю брата к себе на колени и устраиваю поудобнее. Пытаюсь выбросить из головы мысль, что он слишком легкий даже для шестилетнего мальчика. — Но он обязательно вернется, ты же знаешь, — я смотрю в его такие голубые глаза, слегка померкшие в полумраке, и пытаюсь придать голосу искреннюю уверенность, — он всегда возвращается.

      И кого из нас двоих я пытаюсь убедить?

      Сэмми в безмолвном доверии покрепче прижимается ко мне, пряча личико в моей старой вылинявшей рубахе и сжимая пальчиками грубую ткань штанов, чтобы отвлечься и не видеть, что творится на улице. На его собственной когда-то теплой синей пижамке начали появляться дыры. Мне больно смотреть на него - так сильно он исхудал за последнее время. Я не без гордости укутываю его в своей толстой волчьей шкуре - теплее определенно стало нам обоим - и снова стеклянным взглядом дырявлю пейзаж за окном. Своей эту вещицу я называю тоже не просто так.

      Я не большая любительница охоты, меня тошнит от одной мысли, что вообще приходится кого-то убивать, но отчаянные времена требуют отчаянных мер: убей или будешь убит. А в такой глуши и при лютой зиме в течение долгих трех лет живая дичь - это единственный надежный способ выжить.

      Но началось все с того, что как-то раз маленький Сэмми вызвался помогать местному бакалейщику Андерсену навести порядок в старой обменной лавке (не за «спасибо», конечно), а я, чтобы не терять времени даром и просиживать штаны дома, вызвалась пойти с папой в лес на охоту - днем ведь почти не страшно, светло, чего мне было бояться? Папа, конечно, очень странно на меня посмотрел, но возражать не стал. В отличие от него, из лука я стреляю из рук вон плохо, но старый кинжал, который Сэмми нашел в толще снега около года назад на пустынной улице после очередного ночного убийства, пришелся как нельзя кстати.

      Погода в тот день была на удивление приятной. Чуть ли не впервые за четыре месяца выглянуло солнце, осветив своим мягким светом заснеженные лесные просторы и угрюмые серые сооружения, а обычные темные тучи разошлись, открывая нам ослепительный небосвод. Видимо, чудесная атмосфера повлияла не только на нас - не прошло и часа, как папа заметил в глуши упитанного оленя, который как ни в чем не бывало грыз кору поваленного дерева, даже не подозревая о нависшей опасности.

      Оставив меня чуть поодаль, папа бесшумно проскользнул вперед, сливаясь с обстановкой, чтобы удачнее прицелиться, а я осталась за толстым стволом дерева, наблюдая за всем этим со стороны. Считанные мгновения спустя стрела уже со свистом рассекала воздух, и еще через один миг она вонзилась прямо в шею животного - у оленя не было шансов. Но едва счастливый и гордый собой папа направился за своим знатным трофеем, к нашей игре втроем с диким враждебным рыком присоединилась еще одна фигура.

       Огромный волк с мраморно-серой шерстью позарился на свежую добычу. Его происхождение до сих пор остается для нас загадкой, но я прекрасно помню собственный ужас в тот момент и когда папа замер на месте, слегка обернулся и едва заметно покачал мне головой: «Не двигайся. Ни в коем случае». Помимо страха меня, правда, посетила мысль совершенно той противоположная: вернуться сегодня без еды - значит голодать уже четвертые сутки подряд. Тогда я испугалась столько не за себя или папу, сколько за Сэмми. Что значит полное отсутствие пропитания для такого малыша?

      Волк снова зарычал, опасливо пятясь в сторону застреленного оленя и не спуская желтых глаз с лука в руках своего противника. Одного взгляда было бы достаточно, чтобы понять, что просто так, без боя, папа свой трофей тоже не отдаст. Охотник выжидал. Потенциальная жертва соблюдала осторожность.

      Стараясь тогда не издавать излишнего шума, я покинула свое убежище и с одиноким кинжалом в руках на подгибающихся ногах подобралась поближе, оказавшись прямо за спиной у волка. Папа бледнел на глазах. Едва животное отошло на более-менее приемлемое расстояние, он сразу выстрелил. Однако одной стрелой волка не свалишь - я в замешательстве замерла на полпути, а папа выстрелил еще раз, на этот раз в брюхо, но промахнулся - взбешенное и голодное лесное создание уже неслось прямо на него.

      Я до сих пор не могу понять, как на бегу выхватила из толщи снега что первое под руку попалось, какую-то корягу, которая, к моему удивлению оказалась приличным камнем, и со всей силы швырнула в волка. Мне несказанно повезло - снаряд угодил прямо ему в голову, и животное поддалось секундному замешательству, а когда с рыком развернулось и нашло своего нового обидчика, то есть меня, из его горла уже торчал кинжал.

      Я была вся в волчьей крови, снег вокруг нас стал кроваво-красным, а папа еще с минуту не мог прийти в себя. Мы два часа тащили две огромные туши до дома, оставляя за собой жутковатый алый след - я все время беспокоилась, как бы за нами не увязался кто-нибудь пострашнее волка. При этом мы запаслись мяса почти на месяц, некоторое завялили или закоптили, другое обменяли на что-то полезное - деньги уже давно канули в лету, - а мраморно-серая волчья шкура досталась мне в качестве трофея и напоминания о том безумном дне.

      С тех пор я больше ни разу не ходила на охоту. Но сейчас все изменилось, и надо пользоваться любой возможностью, которая может подарить тебе и твоим родным дополнительный шанс выжить.

      Я с грехом пополам выворачиваюсь из раздумий и противоречивых воспоминаний. Сэмми на коленях уже тихонько посапывает. Ему безусловно снится что-то тревожное, потому что он легонько пинает меня ножкой в бок, но я лишь продолжаю рассеяно поглаживать его по волосам, перебирая пальцами волнистые светлые пряди.

      Снег за окном идет с новой силой. С другой стороны заброшенной улицы тускло горит одинокий фонарь - остальные либо разбиты, либо вообще отсутствуют. Ничего удивительного, ведь мы живем на самой окраине. Кривые кусты и сухие ветви с деревьев отбрасывают на белоснежный покров жутковатые тени, которые сливаются с тьмой в единое целое, образуя неразрывный мрачный коридор, ведущий в никуда.

      Даже ветер стих. Все замерло. Мир словно ожидает нового удара. Затишье перед бурей?

      Чтобы не напугать брата раньше времени, я продолжаю дышать ровно и бесшумно, но внутри меня - настоящий ураган чувств, который так и грозит вырваться наружу. Что-то мне подсказывает, что в этот раз все будет по-другому. Забыв об осторожности, я рассеяно прикасаюсь к длинной темно-каштановой косе, которая за время моего печального бдения успела порядком растрепаться, а потом заправляю за уши несколько коротких прядей, обрамляющие мое изможденное лицо. Все эти ненужные нервные движения помогают успокоиться.

      Сэмми ерзает у меня на коленях и бормочет что-то неясное, но его сон оказывается не потревожен. В то же время я - моток оголенных нервов, готовый взорваться в любую секунду. Или схватиться за кочергу у старого самодельного камина, потому что заветный кинжал остался у меня под подушкой, и сражаться с невидимым врагом до самого конца.

      Странный шорох прорезает затянувшееся безмолвие. Я медленно поднимаю голову, разыскивая беглым взглядом источник подозрительного шума. Мой собственный мир сужается до того узкого обзора сквозь потрескавшееся от холода стекло, которое не спеша покрывается морозными узорами. Я с подозрением прищуриваюсь, но не вижу ничего необычного. Страх пригвождает меня к стулу, и мгновенно приходит горькое понимание: сейчас или все, или ничего.

      Шуршание перерастает в громкий скрип снега - кто-то не без усилий ковыляет по глубоким сугробам. Темнота превращается в неясные очертания чьей-то неестественно огромной фигуры, словно на нашу землю сошел йети из старых городских легенд, которые то и дело можно услышать в трактире, особенно когда его владелец, старик Рокки, хлебнет лишнего. Я хочу вскочить и с жадностью прилипнуть к стеклу, но запоздало вспоминаю о Сэмми, уснувшем прямо у меня на коленях. Старый стул слегка поскрипывает, словно уловив мое жгучее разочарование. Я остаюсь на месте.

      Издав приглушенный звук, некто резко останавливается и опускает что-то очень большое и явно тяжелое на идеальную белоснежную гладь. Грузность фигуры мгновенно исчезает, появляются вполне человеческие очертания, но самое главное - это контуры знакомого чуть погнутого лука и маленького колчана стрел. Я не могу разглядеть лица незнакомца, но этого и не требуется - не передать моего безумного облегчения в этот момент.

      Наверное, я выдыхаю слишком громко. Сэмми на моих коленях снова что-то бормочет и медленно открывает глаза. Моя рука застывает и дрожит над его светлыми волосами - оказывается, все это время я продолжала их поглаживать. Человек на улице снова взваливает тяжелую ношу себе на спину и медленно ковыляет к дому. Я не без ужаса замечаю, что он прихрамывает.

— Что там?

      Сэмми мгновенно выпускает из рук мою одежду и сонно протирает глазки. Он все ерзает у меня на коленях, усаживаясь поудобнее, и внимательно рассматривает выражение моего лица, а потом резко поворачивается и прилипает к прохладному стеклу. В этот момент человек выходит из тени, попадая под тусклый свет одинокого фонаря, и я узнаю в нем того, кого ждала весь этот напряженный день.

— Папа! — Брат с нетерпением выпутывается из волчьей шкуры и с шумом спрыгивает на скрипящий пол, уже не боясь никаких чудовищ, а потом несется к двери.

      Глубоко внутри меня разливается обжигающее облегчение. Пошатываясь, я встаю следом за Сэмми, рывком сбрасываю шкурку с плеч и собираю ее в охапку. Босые ступни касаются ледяного пола, и я непроизвольно вздрагиваю, ощущая, как все тело покрывается неприятными мурашками. В три больших прыжка оказавшись в соседней комнате, я стелю мех обратно на кровать и возвращаюсь к Сэмми. Аккуратно заслоняю его собой, на всякий случай, и делаю осторожный шаг к двери.

      Мне с определенными усилиями удается сдерживать себя, чтобы не запрыгать на месте от счастья прямо как он. Но один факт действует весьма отрезвляюще: папа прихрамывает. А это значит, что что-то произошло.

      Леденящий душу сквозняк со свистом врывается в дом, едва я снимаю тяжелый заржавевший засов и слегка приоткрываю дверь. Порог покрывается тонким слоем снега, который растет прямо на глазах. Заметив, что я открыла двери, папа взваливает массивный трофей на другое плечо и старается хромать быстрее. Мне больно видеть тонкий кровавый след, который оставляет вовсе не чья-то безжизненная туша в его руках.

      Сэмми уже в неописуемом счастье подпрыгивает на месте, абсолютно не замечая, как пол под его босыми ножками леденеет и покрывается снегом. Несмотря на свою такую живую радость, он прекрасно знает, что кричать и шуметь по ночам - значит навлечь беду на себя и близких. Я с поразительным хладнокровием оглядываю окрестности.

      Приложив последние усилия и все же по неосторожности споткнувшись об острый каменный порог, папа с шумом вваливается в дом, принеся на себе целую кучу снега, который тут же оказывается на полу. Стремительно захлопывая дверь, я краем глаза замечаю, как туша какого-то животного - в полумраке не разглядеть - оказывается в привычном углу по другую сторону от двери.

      Сэмми с сияющими глазами и приоткрытым от восхищения ртом принимает от своего героя старый лук и полупустой колчан со стрелами, а потом наш усталый кормилец тихим шепотом отсылает малыша в другую комнату. И едва братик отворачивается, папино лицо мгновенно меняется - он перестает сдерживаться, пытается выпрямиться, но морщится от боли еще сильнее и оставляет свои бесплодные попытки. Я тут же замечаю небольшую лужицу крови, которая образовывается под его левой ногой и продолжает разрастаться.

      Папа с трудом оборачивается ко мне, и только взглянув на его усталое, обветренное, раскрасневшееся, но такое довольное лицо, у меня вырывается тихий полустон-полувсхлип. Даже полумрак отступает под моим пронзительным взглядом. Папа измученно улыбается - вокруг голубых глаз появляется сеть морщинок, а я наконец даю волю чувствам. Бросаюсь к нему и порывисто обнимаю, совершенно забыв о том, что он еще весь в снегу. Моя одежда тут же становится влажной и неприятно липнет к телу, но мне абсолютно все равно.

— Ты нас до смерти напугал... — непроизвольно вырывается у меня.

      Он все же обнимает меня в ответ, и я буквально ощущаю, как расползается новое мокрое пятно на моей спине.

— Прости, — голос папы хриплый, словно он не говорил целую вечность или этот ужасный мороз все-таки смог добраться до его голосовых связок. — Никого не мог найти, поэтому пришлось забраться поглубже.

      Я мгновенно отстраняюсь и хмурюсь. Папа выдавливает из себя примиряющую улыбку. Пытаясь не наступать на раненую ногу, он аккуратно разматывает и снимает шерстяной шарф с шеи, который я ему сама связала в прошлом месяце, когда Сэмми в городе каким-то чудом добыл спицы и увесистый клубок бурой пряжи. Нитей, к слову, хватило и самому братику на теплую шапку, а свою часть я спрятала и оставила на черный день.

— Что произошло? — шепотом спрашиваю я, помогая папе стряхнуть оставшийся снег и стянуть с него верхнюю одежду.

      Старая кожаная куртка, походящая на китель королевской стражи, вот-вот пойдет на дыры, но в его скудном гардеробе она - самая теплая из всех. Весьма трудно не заметить, что вещь уже довольно давно жмет ему в плечах, стесняя движения, но он никогда не жалуется. Папа считает, что его первоочередная задача - обеспечить нас всем необходимым для выживания, а потом уже думать о себе. Я вешаю куртку на торчащий из стены ржавый штырь у окна и вопросительно вскидываю бровь, ожидая ответа.

— Потом объясню.

      Я неодобрительно качаю головой и направляюсь к одну из столиков в углу - вынимаю из ящика самодельные спички и поочередно зажигаю ровно три свечи на старом медном канделябре. Комната наполняется мягким светом дрожащего пламени, тепло от которого греет мои озябшие пальцы. Не хотелось бы сейчас привлекать чрезмерного внимания чего бы то ни было, но выбора нет - надо обработать рану.

      Папа избавляется от сапог, но не снимает теплый свитер, а медленно ковыляет к старому деревянному стулу, который я оставила у окна. Присев, он аккуратно поворачивает ногу - я замечаю крупную прореху в темных штанах и приличных размеров рану на икре. Сквозь засохшую кровь сложно разглядеть что-то подробнее, но мне чудятся следы зубов. Плохо. Папа снова морщится от боли, пытаясь дотянуться до увечья, а я запоздало бросаюсь к медному чайнику у камина с растопленной водой, которая всего пару часов назад была снегом у нашей двери.

      Краем глаза замечаю Сэмми. Словно чувствуя неладное, он не выходит из соседней комнаты, растянувшись на нашей деревянной кровати под теплой волчьей шкурой и рассеяно поглаживая свою старую и единственную игрушку, которая когда-то была медведем. Сейчас у плюшевого зверя отсутствует левый глаз и одна лапка, на месте которой торчит вата, но братцу абсолютно все равно - так он привязался к потрепанной временем безделице. Папин резной деревянный лук и колчан со стрелами стоят на своем месте в углу. Брат искусно делает вид, что не замечает наших махинаций. Не хочет лишний раз видеть кровь.

— Веста...

      Я выплескиваю воду из чайника в первую попавшуюся миску без дыр на дне, хватаю неизвестного происхождения обрывок ткани со стола в углу и мчусь обратно.

      Папа беззвучно шипит от боли, когда я промокаю рану, очищая ее от крови, грязи и еще боги знают чего. Штанину пришлось закатать повыше, перед этим, к сожалению, смачно вымазав ее кровью, поэтому работы у меня на завтра предостаточно. Папа ничего не говорит, не объясняет - не дает мне лишнего повода для волнения, но уже спустя несколько минут я осознаю, что мои самые худшие предположения оказались верными. Следы зубов. Или когтей. И только один вопрос: чьих?

— Кто это тебя так?

      Папа усмехается так, словно вспоминает встречу со старым другом, а не свой ночной поединок неизвестно с кем, и от этого мне становится не по себе.

— Не поверишь, — он невозмутимо помогает мне переставить миску на подоконник - зачем? — Я наткнулся на вендиго.

— Что?!

      Разум быстро подбрасывает мне пару эффектных образов, основанных на рассказах напуганных горожан. Сидя на корточках, я едва не теряю равновесия, но пропитавшаяся кровью тряпка все же падает на пол. Папа молниеносным движением ловит миску с водой, которую я все-таки случайно задела, невпопад размахивая руками.

      На лице папы - абсолютная безмятежность, словно это не он повстречал в лесу одно из самых страшных созданий, которых, по легенде, опасаются даже владыки Дворов. Именно тех Дворов, которые, согласно древним мифам и уличным сказкам, и руководят всей нашей богадельней, и это именно из-за них мы три года не видим лета.

      А вендиго - это продукт их проклятий, духи убитых каннибалов. Уродливое подобие человека или живой ужас ростом с три метра, головой оленя и острыми рогами, а его кожа постоянно разлагается, отчего кости выпирают наружу, причем буквально. Он постоянно испытывает нестерпимый город и жаждет человеческой плоти.

— Ты серьезно видел вендиго?!

— Не кричи, мертвых разбудишь. — Папа невесело усмехнулся и мимолетно взглянул на принесенную добычу, словно убеждаясь, что ее никто не украл. — Я уже возвращался домой, когда заметил невозможную тварь в тени деревьев - наверняка ее привлек запах свежей крови. Я подозревал, что меня кто-то преследует с момента поимки последней дичи, но не ожидал, что он решит показаться воочию. — Папа не спеша провел ладонью по своим светлым волосам, и те моментально превратились в настоящий художественный беспорядок. — Лучше бы не показывался, честное слово. Я замялся, а он набросился на меня и успел тяпнуть за ногу. Пришлось швырнуть в него дичью, и, пока он отвлекся, я успел спустить на эту дрянь десяток стрел.

— Великая Шалия, — в ужасе выдыхаю я.

— ... но, видимо, животина не пришлась ему по душе, — папа снова усмехнулся, наблюдая за изменяющимся выражением моего лица. — На самом деле, я бы не сидел тут и не рассказывал тебе все эти ужастики, если бы из чащи не появилось еще что-то непонятное и не набросилось на вендиго.

      Выжав тряпку и в очередной раз прикладывая ее к ране, я озадаченно хмурюсь, потеряв логическую нить в отцовском рассказе. Что-то здесь не вяжется. Кто мог напасть на одно из самых смертоносных существ во всей Океании, еще и в момент предполагаемой трапезы? И ради чего? Чтобы спасти жизнь человеку?

— Кто-то набросился на этот кошмар? — неуверенно повторяю я.

— Именно, — папа медленно кивнул, — я сам ничего не понял и не понимаю до сих пор. Но времени рассматривать неожиданную подмогу не было, поэтому я схватил что осталось от добычи и рванул оттуда, не оглядываясь. Даже сделал пару кругов вокруг города, чтобы запутать следы. На всякий случай.

      Я поджимаю губы, не находя подходящих слов для ответа. Не могу определить, что из сказанного хуже: то, что вендиго снова обосновались в наших южных краях и охотятся на людей или растущие шансы на то, что этот кошмар мог последовать за папой. Обычно они не суются в города, тем более в дома, но что помешает по-настоящему голодной твари переступить через обычные устои?

      Я вся погружаюсь в раздумья, прикидывая наши шансы, если все пойдет по наихудшему сценарию. Нулевые. И думать тут нечего. Но тот факт, что папа после встречи с вендиго смог вернуться живым - просто чудо. Но повторится ли оно?

      Уловив перемену в моем настроении, папа замолкает. На негнущихся ногах я поднимаюсь и прицельным броском попадаю тряпкой прямо в миску на подоконнике, а потом молча иду в соседнюю комнату за бинтами, попутно отлепляя от тела все еще влажную одежду. Давно мы не прибегали к перевязкам, поэтому запасы материалов еще есть, но пренебрегать ими тоже не стоит - только сегодняшний случай показал, что впереди нас может ожидать все, что только угодно.

      Едва я переступаю порог комнаты, то замечаю мимолетное движение на кровати и поворачиваю голову. Сэмми притворяется, что спит, самозабвенно обнимая своего медведя, но меня не так-то просто провести - я мгновенно обнаруживаю, как приоткрывается один любопытный голубой глаз, который неприкрыто следит за моими действиями.

      В большом старом деревянном шкафу с резными дверцами полно всякой бытовой всячины: ветхие кружки, несколько надломанных тарелок, ограниченный набор столовых приборов. Чуть повыше расположились несколько рукописных книг, посвященных лесной нечисти и немногой информацией о фэйских Дворах, которые мы все уже знали буквально наизусть, а также прохудившаяся серебристая скатерть, инструменты, слева - отдел с одеждой и прочие разности. Я опускаюсь на корточки, к самому нижнему ящику, и выуживаю оттуда бинты, немного ваты и стеклянную банку с медицинским спиртом.

      Да, по меркам современного общества мы живем на редкость роскошно.

— Спи, Сэмми, — проходя в обратном направлении мимо кровати, я нежно провожу ладонью по светлым волосам брата. Тот понимает, что его конспирацию раскрыли, поэтому сразу перестает притворяться и смотрит на меня во все глаза. В них мелькает настоящая тревога. — Все хорошо.

      Может он мне и не верит, но мой мягкий тон действует успокаивающе - Сэмми лишь кивает и послушно закрывает глаза, прижимая к себе старого медведя, словно игрушка может защитить нас от всех напастей.

      Я выхожу обратно в большую прихожую, которая служит нам залом, столовой и порой даже скотобойней - надо же где-то разделывать добычу, а на кухне и одному тяжело развернуться. Папа сидит на стуле, выворачиваясь и так, и этак, все рассматривая свое боевое ранение и пытаясь остановить тряпкой кровь. Я непроизвольно ускоряю шаг и приземляюсь на корточки, а отец выжимает материю в уже розовой воде и протягивает мне.

— Будет немного жечь.

      Я прикладываю тряпочку к ране, вытирая кровь, а сама смачиваю вату в спирте - по-хорошему, не помешало бы и руки облить, но надо экономить - и, не касаясь пальцами повреждений, быстро прикладываю туда вату. Папа шумно вдыхает и с силой стискивает зубы, но не произносит ни звука. Я в очередной раз поражаюсь его выдержке. Боясь, как бы снова не пошла кровь, я начинаю в темпе забинтовывать рану, туго, чтобы повязки хватило надолго, и она не сползла, не потерялась где-нибудь по пути, а сама продолжаю размышлять о произошедшем.

      Какие еще опасности теперь могут поджидать людей в лесу помимо вендиго? Каких еще тварей нам могли подослать? Ни для кого не секрет, что владыки фэйри и их подданные, невыразимо жестокие и столь же прекрасные, любят потешить себя чужими страданиями, и именно человеческие у них стоят в особом почете. Нас относительно много - целый континент, - мы ничего не можем им противопоставить, не можем ответить. Они бессмертны и владеют давно утерянной магией, о какой мы и вообразить не можем - словом, в своей Аркадии живут припеваючи. И почему бы не развлечь себя чем-нибудь новеньким?

— Спасибо, — папа ласково улыбается, едва я заканчиваю забинтовывать ему ногу, и помогает мне подняться на ноги. — Что б я без тебя делал?

      Я аккуратно собираю остатки от принадлежностей и обезоруживающе улыбаюсь в ответ.

— Отправился бы в Бельферон, охранять столицу - такого стрелка как ты оторвали бы с руками, ногами и прочими частями тела.

— Что я там не видел? — негромко хохочет папа, словно я сказала что-то неимоверно смешное. — Бесполезно. Пустая трата времени. На своей шкуре я уже давно убедился в том, что сейчас настали такие времена, что стало некому повести за собой простой люд. — Его смех внезапно меркнет, а лицо становится серьезным. — Иначе в этой борьбе мы бы уже хоть чего-то, но добились.

      Я молчу несколько мгновений, одиноко прижимая к груди бинты, остатки ваты и колбочку со спиртом.

— Думаешь, у нас есть хоть один шанс против них и их зверушек?

      Папа мечтательно улыбается, а потом осторожно поднимается на ноги и кладет ладонь мне на плечо. В этот трогательный момент мне кажется, что из него вышел бы отличный лидер - сильный и независимый, о каком только и может мечтать сейчас человечество.

— Выход есть всегда, милая, — папа внезапно приближается ко мне вплотную и коротко целует в макушку, прямо как детстве, хотя мне уже полтора месяца как исполнилось девятнадцать. — Иди отдыхай, а мне еще нужно разобраться с добычей. Завтра утром обязательно посетим торговую площадь. — Он берет в руки сразу две туши - миниатюрной лисы и крупного зайца - и с трудом ковыляет к столу в углу, стараясь не тревожить перевязанную ногу.

      Я даже раскрываю рот от удивления, ожидая услышать чего угодно, но точно не это. Я за весь день даже носа на улицу не высунула из-за нарастающей бури, опасаясь, как бы меня не замело прямо на месте - мы с Сэмми всячески развлекали друг друга, ведь по такой ужасной погоде даже дров не наколоть - сиди себе дома, следи за порядком. Я хмурюсь. И еще неизвестно, чем для человека может обернуться рана, полученная от вендиго, но я отбрасываю эту мысль прочь и запираю в своем личном чулане в голове. Чулан давно переполнен.

— Отдыхать? От чего?

      Папа медленно оборачивается, водрузив свои ценные трофеи на шаткий деревянный стол. На секунду мне чудится чья-то кривая тень в миниатюрном окне, но я тут же растерянно моргаю, и расплывчатая фигура исчезает. Возможно, папа в чем-то и прав - может я правда перенервничала за эти последние сутки?

— Позаботься о Сэмми.

      На это мне не нашлось, что возразить.



                * * * * *




      В воздух стремительно взметнулись брызги свежей алой крови. Я в ужасе пячусь назад, но они легко проходят сквозь меня, словно мое тело пустое, нематериальное, не имеет никакого отношения к этому безумному миру. Крик застывает в горле. Мои губы все еще шевелятся, но не произносят ни звука - у меня будто бы отобрали способность говорить. Игнорируя все законы притяжения, темно-каштановые волосы изящно взлетают вверх. Я изумленно притрагиваюсь к шее, но не чувствую собственного прикосновения. Словно меня не существует. Словно я мертва.

      Огромные языки пламени взметаются вверх, всего в каких-то метрах от меня - беззвучно вскрикнув, я отшатываюсь прочь и вижу, как неведомое здание за моей спиной полыхает с новой силой. Безликий рыцарь в сияющих черных доспехах отточенным механическим движением вынимает окровавленный меч из уже безжизненного тела темноволосой женщины роскошном синем платье - тоже лишенной лица. Миниатюрный кинжал, щедро украшенный дорогими драгоценным камнями, выпадает из ее рук, и она как безвольная кукла падает на ровную снежную гладь, обагряя ее своей кровью.

      Вокруг меня хаос, крики и настоящая бойня. Еще не постигнувшие своей участи люди сбиваются с ног, тонут в злополучном снегу, пытаясь найти себе убежище, но безликие рыцари неумолимо настигают их - над полем боя словно витает смертоносная алая дымка. Я становлюсь свидетельницей еще одного убийства - на этот раз пожилого мужчины в потрепанных одеждах. Он роняет в снег старый кастет с бордовой рукоятью и сам неуклюже заваливается набок прямо у моих ног.

      Не в силах больше смотреть, я резко разворачиваюсь, зажмуриваясь и прижимая ладони к ушам. В голове - миллион голосов, вопящих и плачущих, умоляющих о пощаде, а я - всего лишь призрак, мираж и ничего не могу им предложить. Пытаюсь бежать, но не чувствую ни ног, ни опоры под ними. Лишь легкий неприятный холодок как тень преследует меня по пятам.

      Меня трясет. Я с всхлипом распахиваю глаза, и снова вижу кровь на объятом туманом поле боя - жертвой очередного безликого рыцаря пал маленький белокурый мальчик в персиковой рубашке. Его белозубый рот медленно открывается в крике, но уже слишком поздно. Осознавание безысходности парализует мой разум. Сэмми?..

      Чувства в очередной раз одерживают победу над разумом. Хочу броситься прямо туда, но вдруг какая-то жуткая сила пригвождает меня к месту, не давая и шагу ступить. Я начинаю задыхаться.

      Чей-то душераздирающий крик разносится над полем боя:

— Кэссиди!

      Я лихорадочно ищу взглядом просто кого-нибудь, кто хотя бы еще жив, как в поле моего зрения попадает человек, разительно отличающийся от всех тех, кто пал от рук безымянных рыцарей. Он весь в поблекших серебряных доспехах и с переломанным мечом в руках; на его голове - разбитая золотистая корона, в центре которой все еще пронзительно сверкает огромный величественный изумруд. Человек в отчаянии падает на колени перед той женщиной с темными волосами. Безликий король убивается над своей безликой королевой.

      Я отчаянно хочу закричать, но не могу произнести ни звука.