Расставание

***
Я много думал над нашими с ней отношениями и однажды сделал вывод: все мои беды из-за неё. Я ни в чём или почти ни в чём не виноват, потому что я стараюсь и всегда старался жить. Я искренне пытался быть созидателем, а она мне мешала, мешала как могла, вставляла палки в колёса моего велосипеда, и я, едва разогнавшись, падал, падал, падал…
Когда я в очередной раз потерял (конечно, из-за неё) постоянную работу по найму и решил заняться предпринимательской деятельностью, начать работать на себя, а не на дядю или тётю (подчеркните нужное), она спросила меня:
-  А ты уверен, что у тебя получится, дорогой?
- А почему это у меня не получится стать предпринимателем, хотя бы мелким? – удивился я и уже начал раздражаться, догадываясь, к чему она клонит.
- Бизнес – дело грязное, даже мелкий бизнес, - отвечала она, - а ты слишком хорош, слишком порядочен для этого. В нашей стране любой бизнес строится на обмане, хочешь или не хочешь. Чтобы не прогореть самому, тебе придётся обсчитывать клиентов, экономить на качестве услуг, утаивать налоги, делать всё, чтобы заплатить своим работникам как можно меньше. А если заведёшь совместный бизнес с каким-нибудь приятелем, то вы рано или поздно, но обязательно поссоритесь, потому что деньги всегда ссорят. Ты готов на всё это?
Да, она никогда долго не церемонилась – ударяла один раз и точно в цель. Её доводы всегда были дьявольски верны. Вот и тогда я не стал с ней спорить. Действительно, любая предпринимательская деятельность, осуществляемая в нашей стране, требует от осуществляющего её способности идти на очень серьёзные, скажем мягко, компромиссы. Иначе выход в ноль, а то и в минус. Правда, один мой знакомый примерно в то же время зарегистрировал своё первое небольшое предприятие, и сейчас он весьма успешен: расширился, как в делах, так и в морде. Как-то раз видел его в центре, он садился в свою довольно крутую тачку. Я бы мог подойти и поздороваться с ним, но не подошёл и не поздоровался. Просто я понял, что между нами больше нет ничего общего. Да, у него теперь есть деньги. Но скольких людей он обманул, чтобы иметь такую машину? Да, он, по современным меркам, человек успешный, но у него точно нет Её – такой, как у меня.
Кстати, она тогда поддержала моё решение не здороваться с моим успешным знакомым. Она всегда поддерживала меня в том, что касается чести и достоинства. А кто по-настоящему поддерживает его, моего широкомордого теперь знакомца? Очевидно, что никто, а значит, он несчастный человек. А я счастливый.
Так я думал тогда.
Но однажды, наконец-то прозрев, я стал отмахиваться от подобных мыслей, как от мух. Буквально - руками. Тогда же я принял решение расстаться с ней. И не на короткое время, как это у нас с ней часто бывало, а навсегда.
Я чётко понимал, что мне нужно расстаться с ней, чтобы расправить крылья. Да, я живу в жестоком и по большей части нечестном мире, но я родился тогда, когда родился, и там, где родился. Жизнь одна и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за не реализованный потенциал. Мне нужно было расстаться с ней, чтобы расправить крылья, чтобы, наконец, сорваться со своей чёртовой жёрдочки и упорхнуть в небо, а, может быть, и в космическое пространство. Она была моей цепью, смирительной рубашкой, седативным препаратом… Мне нужно было избавиться от неё как можно скорей и как бы ни было больно.
Так я думал тогда.

***
Никогда не забуду то, хоть и летнее, но хмурое утро, когда я впервые решился заговорить с ней о разрыве. Я начал разговор издалека ещё в постели, едва проснувшись. Даром, что торопиться мне, безработному, было некуда.
Я нёс какую-то ахинею про то, что очень ценю её, но любые отношения всегда условны. Я всерьёз сравнивал любую человеческую привязанность с живым организмом, мол, она, человеческая привязанность, как и любое живое существо, рождается, вырастает до определённого предела, цветёт, увядает и, в конце концов, как бы ни было грустно, умирает. Она слушала и смотрела на меня сонными глазами то с интересом, то с любовью, а то и с подозрением… Она так и не поняла, о чём это я буровил с утра пораньше. Я тогда так и не довёл свой монолог до логического завершения, так и не смог произнести заветное «нам надо расстаться».
Потом был совместный завтрак, во время которого мы с ней обсуждали мою, возможно, новую работу, говорили о чудом найденной мной вакансии, в которой меня устраивало если не всё, то почти всё. Я утверждал, что на новом месте точно всё будет хорошо и я, наконец, начну строить свою карьеру. Помню, что в тот период я был уверен в себе как никогда, потому что знал, где и когда нужно чуть обмануть, чуть промолчать, прикрыть на что-то глаза, не реагировать (или реагировать слишком остро) на какую-либо несправедливость. 
Она выслушала меня самым внимательным образом. Выслушала, а потом всего несколькими фразами разбила мою драгоценную уверенность на мелкие осколки, словно глиняный кувшин об бетонный пол.
Сказала она тогда следующее:
- Неужели ты сознательно, на полном серьёзе, добровольно решил стать таким как большинство? Как большинство недалёких, морально не устойчивых, беспринципных людей. Я ведь так и разочароваться в тебе могу, не боишься?
Я честно хотел сказать, что не боюсь, но мой речевой аппарат предательски изрёк: «Боюсь, конечно».
Тогда она сказала:
- Дорогой мой, самый лучший, самый честный и чистый человек на свете, мы же это уже обсуждали. Устройся на какую-нибудь простую, но благородную работу, где человеческих отношений, а, следовательно, соблазна повести себя некрасиво будет по минимуму. Устройся на такую работу, где с тебя будет минимум спроса, но при этом ты сможешь приносить людям максимум пользы.
Я понимал, что она имеет в виду. Мы действительно не раз это обсуждали. И я тогда согласился с ней. Я стал работать дворником. Заработная плата, конечно, была  небольшая, поэтому работал я в нескольких местах. Денег, в общем, хватало, много ли нам с ней нужно? Главное, чтобы на душе было спокойно. Работа простая, неприметная, зато какая полезная! И с людьми я общался очень мало, буквально «здрасти» и «до свидания». 
Тогда я действительно был доволен собой и своим положением.

***
Когда она отговаривала меня от начала предпринимательской деятельности, то, в частности, сказала об опасности ссоры с приятелем из-за денег. Я тогда понял, что она имеет в виду по сути, только не понял о каком-таком приятеле идёт речь. Не было у меня никаких приятелей ни до эпизода с предпринимательством, ни во время, ни после. Друзей тем более не было. Разве что несколько знакомых, про одного из них я вам уже рассказывал.
Не то чтобы я не хотел бы и не пытался заводить какие-то знакомства с себе подобными, просто не было среди моих знакомых тех, с кем бы мы были очень похожи, с кем бы мне было абсолютно комфортно общаться, с кем не было бы необходимости играть, думать, что и как сказать, чтобы не задеть, не обидеть, не поссорится. Вот я ни с кем и не дружил никогда. Она меня поддерживала и в этом. Она часто повторяла:
- Правильно, дорогой, лучше быть одному, чем иметь какие-то условные, сомнительные отношения. Отношения между людьми должны быть основаны на честности и никак иначе.
Я с ней тогда соглашался. И даже радовался тому, что угождаю ей, не заводя сомнительных, лживых отношений. Так было до появления в моей жизни дяди Гриши, моего коллеги по регулярной уборке территории. Дядя Гриша завоевал моё расположение сразу, он был открыт, любезен, учтив. Главное, у него была масса историй из его прежней жизни, а она у него была насыщенная. Дядя Гриша рассказывал, что родился в Италии, в семье дипломатов. Он был студентом престижного европейского вуза, был моряком, воевал, много путешествовал, был четыре раза женат, пробовал свои силы в разных видах искусства, и на него, между прочим, возлагались большие надежды!
А потом дядя Гриша всё бросил и ушёл в дворники. Просто он разочаровался в общественной жизни.
- Жить насыщенной жизнью, конечно, было интересно, но, ты понимаешь, постоянно приходилось идти на какие-то компромиссы, на сделку совестью, по другому в мире людей нельзя, - говорил мне однажды дядя Гриша после четвёртой рюмки, когда мы сидели в дворницкой. И я его очень хорошо понимал. Всё верно: либо нравственная чистота, либо жизнь среди людей. Так я думал тогда.
Да, дядя Гриша был из тех, кого называли алкоголиком. Он и сам это признавал, называя свой порок «меньшим из зол».
- Пью, зато никого не трогаю, - говорил он после восьмой рюмки и засыпал, сидя на стуле. Но всегда ровно через полчаса просыпался, чтобы отправить меня за добавкой.
И я приносил ему добавку, признаюсь, часто покупал выпивку на свои деньги. Во-первых, потому что сочувствовал ему, а во-вторых… уж больно интересные истории он о себе рассказывал, когда выпивал.
А сам я не пил. Я боялся напиться, что-нибудь натворить и расстроить её. Тогда я искренне боялся её расстроить.
Я, конечно, рассказал ей о дяде Грише. Рассказал о его пристрастии и интересной биографии. Поначалу она никак комментировала моё новое знакомство, но я чувствовал, что ей оно не нравится. Однажды, когда я в очередной раз задержался на работе, увлёкшись беседой с дядей Гришей, она пришла к нам в дворницкую и забрала меня оттуда, как маленького ребёнка из детского сада.
По дороге домой она меня хорошенько отчитала.
- Неужели ты не видишь, чему способствуешь? – негодовала она. – Ты же помогаешь пороку разъедать человека. Ты способствуешь развитию его алкоголизма. Ты же собственноручно приносишь ему водку, а то и за свои деньги её покупаешь. Я не позволю тебе заниматься этим дальше.
Я шёл чуть позади, глядя, прежде всего, себе под ноги. Мне нечего было ей возразить, она снова была права. А был эгоистичен, просто мне так нравилось слушать дядю Гришу, что я был готов его спаивать. Каким же подлецом я могу быть.
Так я думал тогда.
А с дядей Гришей я решил больше не общаться. Некоторое время он не понимал моего охлаждения, однако довольно быстро свыкся и переключился со своими историями на другого нашего коллегу. Я ревновал, но тоже недолго. И в период этой своеобразной ревности я предпринял вторую попытку расстаться с ней.

***
Во второй раз я решил действовать более уверенно и даже нагло. Мне было заранее жаль её, но дальше так продолжаться не могло. Она, конечно, была моей спутницей, я дорожил ею, но кто дал ей право решать с кем я могу общаться, а с кем нет?
Для второй попытки расстаться с ней раз и навсегда я выбрал день нашего знакомства. Точнее день, когда я впервые осознал ей подлинное присутствие в моей жизни. Да, это был конкретный день, и я его очень хорошо помню. Я познакомился с ней, когда учился в первом классе. И тогда же она первый раз ударила меня по рукам.
Делом в том, что я посмел украсть. Правда, я украл на время, но это не важно, важно, что посмел украсть. Так я рассуждал тогда, после первого прозрения, которое случилось благодаря ей. Просто мне очень понравилась стирательная резинка, принадлежавшая соседке по парте. И резинка-то была самой обычной формы: прямоугольная, если смотреть сверху, и трапециевидная, если посмотреть сбоку. Но ластик этот был трёхцветным – одна часть голубая, другая красная, а сбоку всю эту красоту обрамляла тоненькая белая полоска. Соседка всё равно почти не пользовалась этой стёркой и, возможно, не заметила бы её исчезновения, тем более что я собирался попользоваться и вернуть. Так я думал тогда, ещё до первого условного знакомства с той, с которой будет так сложно расстаться.
Как оказалось, она всегда была рядом и буквально следила за мной. И не только в стенах школы. Она журила меня за этот несчастный ластик и уговаривала не просто вернуть его законной владелице, а вернуть открытым способом, да ещё и извиниться. Она говорила мне тогда:
- Да, она пока что не заметила пропажи, и ты ещё можешь вернуть резинку по-тихому. Но, если ты вернёшь украденное незаметно, то будешь потом всю жизнь об этом думать, вспоминать, возможно, даже мучиться.
И я вернул соседке по парте её ластик, попросив прощения. Правда, не при всех, как того хотела она, а после уроков в школьном коридоре
Кстати с этой соседкой у меня мог бы быть роман, вот только угадайте, кто мне помешал. Да, мне помешала она. Тогда она стыдила меня за то, что я пытался подкатить к однокласснице, зная, что ей нравится другой парень. Ревность, скажете вы. Но я тогда так не думал. Я снова согласился с ней, пожелав про себя однокласснице и нравившемуся ей парню пожениться и нарожать много детей.
Да, я страдаю, но как же благородно я поступаю, не навязываясь возлюбленной, так с большим удовольствием думал я тогда. И она была довольна мной.
Кстати, у этой одноклассницы с её фаворитом ничего тогда не получилось. Говорили, что как только она от него залетела, он её бросил. А я бы так не поступил, но это не важно. Главное, что я не стал навязываться. Так и только так я думал тогда и безумно собой гордился. А уж как гордилась мной она.
А что касается второй попытки порвать с ней отношения, то она тоже не увенчалась успехом. Мы сидели возле школьного двора, я снова начал издалека.
- Ты же понимаешь, что всё когда-нибудь заканчивается, - говорил я ей тогда. – Ты же сама всегда учила меня быть честным, вот я хочу сейчас сказать тебе честно…
- Ты смотри, вот как им не стыдно, а? Они же видят, что они здесь не одни, - перебила она меня. И не просто перебила, а  сбила с толку. Нам помешала сладкая парочка старшеклассников, слишком откровенно обжимавшаяся на школьном дворе.
И правда возмутительно, как так можно, думал я тогда, разделяя её негодование.

***
Надо сказать, она всегда препятствовала моим отношениям с противоположным полом: не разрешила встречаться с однокурсницей, потом с коллегой по одной из работ, потом со знакомой разведёнкой из интернета, с сайта знакомств.
- Ты что, совсем? – говорила она. - У неё же ребёнок.
- И что? – спрашивал я.
- Как что? Ты готов воспитывать чужого ребёнка?
Я пожал плечами.
- Не знаю. Попробую…
- Вот именно. Вот именно, дорогой! – почти что кричала она. – Какое «попробую», если речь идёт о живом человеке? Ты хочешь начать встречаться с женщиной, у которой есть ребёнок не от тебя, не определившись, как ты к этому чужому ребёнку будешь относиться?
И я отменил нашу с этой женщиной «с прицепом» первую оффлайн-встречу и всю следующую ночь думал над тем, что мне было сказано о моей неуверенности насчёт отношения к не своему ребёнку. А на утро я удалил свою анкету с сайта знакомств.
Знакомство по объявлению это всегда нечестно, потому что это всегда чувства, притянутые за уши, это всегда «хотя бы что-то» вместо «того самого». Так я думал тогда.

***
С тех пор мы были с ней только вдвоём. И нам было хорошо. Потому что я тогда считал себя молодцом, и мне этого было достаточно. Почему я вдруг решился на попытку расстаться с ней в третий раз? То была целая драма,  я побывал на грани между жизнью и смертью.
Меня порезали рано утром во дворе дома, где я регулярного по долгу службы убирался. Точнее порезал. Это был один человек. Он был пьян, он подошёл ко мне, спросил, сколько сейчас времени. Я ответил. Он попросил позвонить, я дал ему свою дешёвую трубу. Пьяный незнакомец не смог вспомнить номер абонента, но и трубу не стал отдавать. Я попытался было возмутиться, и получил матерный ответ. Незнакомец и телефон не отдавал, и не уходил никуда, мы стояли друг напротив друга и молчали, казалось, это был тупик.
Я видел, что он едва стоит на ногах, я понимал, что выдернуть мобилу из его рук, а его самого положить  на землю и убежать для меня раз плюнуть. Но я не спешил применять физическую силу, потому что думал в эти секунды о ней, ей бы очень не понравился тот факт, что я напал на человека.
Я мысленно попрощался со своим мобильным телефоном и повернулся к его новому владельцу боком, чтобы продолжить мести улицу. Едва я это сделал, как услышал за спиной недовольное бурчание незнакомца:
- Ты чё, ё… вообще? Игнор… руешь?
В следующую секунду я почувствовал укол в спину, стало очень больно, я упал на колени и услышал удаляющиеся быстрые неровные шаги.
Несколько утренних человек прошли мимо лежащего меня и только бабушка-собачница, узнавшая во мне постоянного дворника, вызвала Скорую.
Уже в машине «Скорой помощи», теряя сознание вследствие большой кровопотери, я подумал о том, что этого, возможно, и не случилось, если бы я всё-таки первым применил силу и (чёрт с ним!) убежал. Хотя нет, мне было бы стыдно бежать. 
Всё завершилось благополучно, врачи хоть и вели себя грубо, но где надо зашили, умереть не дали.
Первое, что я увидел, очнувшись от наркоза, была она. И, вы знаете, она молчала. Впервые за столько лет. Ей нечего было мне сказать. А я уже проигрывал наш возможный разговор по поводу расставания. Я всё больше злился на себя за то, что мог быть наглее и решительнее, я мог спасти себя, но так и не решился на это.
Размышляя бессонными больничными ночами, я вдруг осознал насколько сильно завишу от неё. Она меня привязала к себе, она говорила мне что и как делать, если вообще не запрещала… Я был рабом. Я был её, хоть и сомневающимся периодически, но верным рабом. Но теперь всё. Хватит. Пусть это будет мой квантовый скачок. Лучше поздно, чем никогда. Она приходила обычно ближе к ночи, вот ближайший вечер и станет решающим, я выскажу ей всё, я предложу ей расстаться навсегда… Нет, я скажу ей, что мы расстаёмся навсегда. 
Так я стал думать, лёжа в больничной палате. Я боялся только одного – что опять могу «соскочить» и поддаться её влиянию, так и не сказав самого главного. Но, говорят, Бог любит троицу. Вот и посмотрим.
Так я думал тогда, чувствуя нутром её приближение. И она появилась, как ни в чём не бывало. Красивая, но серая. Дорогая, но раздражающая. Родная и ненавистная. Добрая и злая… В общем, вся такая противоречивая.
Она заговорила первой. Она уговаривала меня не выдумывать никакой альтернативной истории, что я, не напав на пьяного жлоба первым, поступил правильно. По её мнению, нападение – вообще не защита. А ещё она уговаривала меня не писать заявление в полицию, мол, Бог тому судья, представляете?
Но я тогда не возмущался. Я вообще её плохо слушал. Я морально готовился произнести свою, заранее подготовленную, короткую, но жёсткую речь. И вот, во время одной из пауз в её монологе, заговорил я:
- Послушай меня сейчас. Только реально послушай. Не перебивая. Если я этого не скажу теперь, дальше будет… не знаю, что будет. Думаю, что будет плохо. Нет, я уверен, что будет плохо. И тебе, и мне. Я уже пытался с тобой поговорить об этом, но ты меня перебивала… Нет, я начинал говорить и давал слабину, не договаривал. Не важно. Сейчас я выскажусь до конца, и ты не посмеешь меня перебить. Слушай, нам надо расстаться, расстаться навсегда. Ты мне надоела, получай как есть. Более того, в том, что я не реализовал и четверти своего потенциала, тоже, в основном, твоя вина. Ты всегда и практически во всём меня ограничивала, ты не давала мне никого обижать, в то время как меня обижал каждый второй и ему ничего за это не было. А если я только начинал думать о каких-то адекватных мерах по отношению к обидчику, ты сразу начинала мучить меня. Да, Совесть, это ты виновата в моих неудачах и не по амбициям скромном положении. Я так считаю и мне совсем не стыдно. Ты сломала мне жизнь. Точнее ты начала её ломать. Но я не дам тебе доломать мою жизнь до конца, поняла? И не надо так на меня смотреть. Не надо ничего говорить, я и так знаю всё, что ты можешь мне сказать. Можешь считать меня неблагодарным. Можешь оскорбительным тоном называть меня «таким как все». Да, Совесть, я хочу стать таким как все… как большинство. Я хочу расстаться с тобой навсегда. Я хочу стать бессовестным.
Сказав это и замолчал. А про себя повторял не замысловатую фразу слабаков «будь, что будет». Надо отдать ей должное, она меня выслушала и ни разу не перебила. И после того, как я закончил говорить, она ещё довольно долго молчала. А потом встала и вышла вон, ни тебе прощай, ни до свидания.
Ночь, последовавшая за её уходом, была одной из самых тяжёлых в моей жизни. Какой там сон, я и трёх минут не мог пролежать в одном положении! Колоссальное нервное возбуждение, но я не собирался её возвращать. Это было уже делом принципа.
Так я думал тогда. Но вскоре моя теория о том, что во всём виновата моя Совесть, дала трещину, да ещё какую…

***
Выйдя из больницы, окончательно оправившись, я решил жить по-новому. Я тогда решил, что моё чудесное спасение от смерти это мой своеобразный апгрейд. Я искренне полагал, что вот теперь у меня началась новая жизнь, что всё теперь должно быть по-другому.
Уже в день выписки из больницы я пошёл на работу, но не для того, чтобы взять в руки метлу и мешок для мусора. Я пошёл сначала на одну, потом на другую свои работы, чтобы написать заявление об уходе и высказать одному и второму работодателям всё, что я о них на самом деле думаю. И я бросил свои заявления в лица начальникам и действительно сказал всё, что думаю. И даже немного больше, но это было уже по инерции. Не скрою, я получил удовольствие.
Следующим пунктом моей программы по новому – бессовестному - существованию была месть жлобу, который самым подлым образом ударил меня ножом в спину. И я его нашёл. Я его буквально выследил во дворе, который когда-то подметал. Оказалось, что появлялся он там регулярно. Сперва в моих планах было поговорить с обидчиком по-мужски (но без какого-либо рукоприкладства), а потом всё же сдать его в полицию. Но немного подумав и вспомнив о том, что Совесть мне теперь не указ, что я теперь как никогда свободен, я решил его припугнуть ножом. «А что, ему можно холодным оружием орудовать, а мне нельзя?» - размышлял я тогда, предвкушая сладкую, а то и приторную месть.
Так уж вышло, что мне удалось нагнать обидчика только на детской площадке, которая в тот момент не пустовала: две взрослые молодые женщины и трое детей поначалу не обращали на нас никакого внимания. Я честно пытался отвести подлеца в сторону, в парк, где тогда было не многолюдно. Но мой обидчик, будучи на этот раз трезвым, оказался напуган и вёл себя крайне осторожно: никуда со мной не отходил и то и дело оглядывался по сторонам. Пряча в руке складной нож, я спросил обидчика, помнит ли он меня. Он сказал, что не помнит. Я сказал, что теперь запомнит и приставил блестящее лезвие к его животу. Он вздрогнул, а я в этот момент получил серьёзную дозу эндорфина.
Вообще-то я планировал приставить нож не к животу, а к горлу своего почти что убийцы, но вынужден был ограничиться животом, чтобы скрыть блеск холодного оружия от глаз детей и их симпатичных мамочек.  Но то ли дети, то ли кто-то из их мам меня всё-таки «спалили».
- Эй, ты что делаешь? – крикнула одна из мамаш.
-  Кирюша, иди сюда быстро, - воскликнула вторая мамаша.
- Ты что творишь, перо убери, - сказал мне напуганный обидчик.
- Я хотя бы лицом к тебе стою, а ты меня в спину ударил, - сказал я, наслаждаясь долгожданным актом возмездия.   
Но едва я подумал о том, что с него, пожалуй, хватит (хотел напугать – напугал), как услышал уже далёкий голос одной из мамочек.
- Мужчина, вы, что ли, помогите, там один на другого с ножом! – кричала эта мамочка.
В этот же момент дёрнулся тот, кого я уже считал отмщённым. То ли он хотел выхватить у меня нож, то ли хотел убежать, да что-то пошло не так, да только я тут же дёрнулся в ответ, а в следующую секунду понял, что нож мой всем лезвием вплоть до рукояти в его в животе. По моей руке текла чужая тёплая кровь. Мы с обидчиком рассеянно смотрели друг на друга, прямо как тогда, когда я решил отвернуться от него и продолжить мести.
Я услышал за спиной быстрые тяжёлые и какие-то неровные шаги, выдернул нож из живота обидчика и развернулся навстречу бегущему. Бегущим оказался мой старый знакомый дядя Гриша. Он сам налетел на нож, после чего страшно закряхтел, сказал матерное слово и повалился на меня. Мы оба упали прямо к ногам моего обидчика. Впрочем, обидчик скоро сам упал рядом с нами.
Лёжа под дядей Гришей на асфальте, слушая дамские крики и визги, я вспомнил о Ней, о своей Совести, которая предательски оставила меня в такую трудную минуту. Если бы она не ушла тогда, ничего бы этого не случилось. А теперь я убийца. Или почти что убийца. Так я думал тогда.

***
Меня посадили. Сначала в СИЗО. Шили одно покушение на убийство и убийство. Усопшего по моей вине звали дядя Гриша. Обидчик мой вроде бы выкарабкался. А я совсем перестал спать. Меня мучал… нет, не Совесть. И не соседи по камере. Всё гораздо хуже и безнадёжнее: меня мучал Стыд. Совесть ко мне так и не вернулась, зато прислала своего ближайшего друга, как он сам представился. Его издевательства надо мной заключались только в одном – он заставлял меня думать. А думал я под влиянием Стыда только о содеянном несколько дней назад. Я думал о жертве и пострадавшем, а также о своей судьбе, которая теперь точно не будет лёгкой. И жизнь моя не будет свободной.
Мы со Стыдом почти не разговаривали. Он изводил меня молча. Мстил, наверное, за свою подругу. Я его понимаю, сам недавно руководствовался мотивом мести. Дурак.
Какой же я дурак. Я только теперь, натворив бед, осознаю, что дело не в ней, а во мне. Решение принимал я, а она всего лишь что-нибудь мне советовала, пусть и настойчиво… Она Совесть, просто Совесть. Такая должна быть у каждого. Она и есть у каждого. Вот только относится к ней каждый по-разному. И вот как раз в этом – в отношениях с самим с собой и с совестью – главная проблема человека. Любого человека. Даже если этот «любой» этого и не осознаёт. Когда-нибудь осознает, да будет поздно. Вот как в моём случае.
Ну, может быть, у меня ещё есть шанс? Я хочу исправиться, я, кажется, знаю, каков должен быть баланс между «слепым послушанием» и «доверием» по отношению к собственной совести…
Осудили меня довольно быстро, да на максимально возможный срок. Никакого мягкого, а уж тем более оправдательного приговора я и не ждал, потому что нет мне оправданий. Да и не боюсь я, по большому счёту, уголовного наказания. Я боюсь только одного: что Стыд никуда не денется до конца моих дней, а Совесть ко мне больше никогда не придёт…

***
Я уже где-то глубоко в родной стране. Этапируюсь. Совести у меня по-прежнему нет, а на измучивший Стыд жаловаться вертухаям бесполезно.
Вот говорят, лучше поздно, чем никогда. Неправильно говорят. Лучше сразу, но аккуратно, чем поздно или никогда.  Так я думаю сейчас.

2017, осень, ноябрь.