Ступени

               
                С Т У П Е Н И
             (Повесть написана в соавторстве с Виктором Балашовым)

                ЧАСТЬ 1   Андрей Дмитриевич.

                Глава   1.  Юбилей

     Волшебный лунный свет заливал спящую равнину. Внизу, под обрывом, мерцала спокойная гладь реки, заречный пейзаж молчаливо и загадочно отдалялся, переходя в туманное лунное марево. Было тепло, тихо, пахло полынью и чуть-чуть дымком от сгоревшей травы. Полная луна задумчиво и спокойно глядела вниз, на этот мир, на тишину, на Андрея Дмитриевича, в удовлетворённой расслабленности откинувшегося на спинку любимой, им же самим сделанной скамьи на высоком берегу Дона. Он сейчас был один и наслаждался тем, что день его юбилея выдался таким складным: много любимых им друзей сына, которых он считал и своими друзьями, пришли поздравить его. Вечер удался. Все эти молодые люди умели быть неназойливыми, умели не переходить чувство меры. Наверное, потому они и сошлись вместе, что умели быть вместе, другие здесь не приживались.

     Андрей Дмитриевич считал этих людей долгожданной наградой для себя за трудную, противоречивую прежнюю жизнь. Как он любил посидеть поздним вечером на этой скамейке, ещё лучше, если рядом был кто-нибудь из этих молодых людей с их интересными, и такими разными рассказами, и суждениями. Он умел слушать и, поэтому, все они любили рассказывать ему всё, вплоть до самого сокровенного, а сегодня он был один. В голове шумело от выпитого, звучали голоса поздравлявших и спорящих ребят и девчат. Хорошо. Неизвестно, никому, никогда неизвестно, что будет в будущем, даже в самом ближайшем, в прошлом же было много разного, больше плохого, а сегодня хорошо. Во всех газетах, во всех радио- и телепередачах без конца пишут и говорят о кризисе, падении производства, росте цен, разрушении всего и вся и вот в это-то смутное время Андрею Дмитриевичу было хорошо, как никогда.
 
   Давно уже сложились какие-то особо доверительные отношения с сыном Владимиром, а у Владимира постепенно образовался этот обширный круг друзей, которые стали друзьями и отца. Удивительно, насколько разными были эти молодые люди и по взглядам, и по роду занятий, и по характеру, точнее, не это было удивительным, а то, что они собрались, сошлись вместе и их встречи стали для каждого потребностью. Особенно тесной и тёплой стала их дружба с началом того хаоса, который сверху окрестили «перестройкой». Казалось, каждый из них настолько индивидуален и силён, но, поди ж ты, каждый нуждался в общении и, чем хуже становилось вокруг, тем потребность эта была всё сильнее.

      У Владимира было в душе что-то цементирующее, он не пытался руководить или навязывать своё мнение, но к нему ребята тянулись. Девушки, особенно худенькая Ирина и, похожая на куклу Мальвину, Любаша придавали компании большую сдержанность и стремление к расцвету правил хорошего тона. Все вместе собирались не часто, и сегодня был один из таких счастливых дней. Поводом на этот раз послужил юбилей Андрея Дмитриевича. Как-то так постепенно сложилось, что Володя всех своих друзей знакомил, прежде всего, с отцом и они, со временем все стали любить его, как родного, называли по-разному: и Андреем Дмитриевичем, и отцом, и дядей Андреем, но все уважали и любили. Казалось, он нужен был им всем, хоть немножко, но нужен, а почему… трудно сказать.

      Давно уже, после тяжёлой трагедии, он ушёл в себя, замкнулся, научился слушать, наблюдать, разбираться во многом, понимать людей, иногда он даже не совсем понимал те специальные вещи, о которых люди говорили, но хорошо понимал, почему они так говорят, и никогда не навязывал своего мнения другим. Любое, даже самое абсурдное мнение, имеет право на существование, на то, чтобы быть высказанным и выслушанным. Он считал, что это основное, что сближает людей с ним, хотя могло быть и что-нибудь ещё, трудно объяснимое. Андрей Дмитриевич понимал ребят, более того, каждый из них становился для него чем-то целым, своеобразной и неповторимой частицей этого мира, который только тем и хорош, что населён разными людьми с разными убеждениями и характерами, составляющими пёструю, мозаичную картину остановленного мгновения. Если бы его попросили написать или высказать характеристику каждому, он вряд ли сумел бы сказать что-нибудь связное, но в душе каждый был для него совершенством. Вот и сегодня, разговор был горячим, острым, на самые злободневные темы. Все они уже прекрасно знали, что юбиляр не обидится, а будет внимательно слушать, переводя взгляд с одного на другого, и спорили самозабвенно. Молодые всё острее переживают, чем старики, потому и спорят громче, а Андрей Дмитриевич и сосед Матвей Кузьмич с женой Татьяной сидели и слушали молча. У Андрея Дмитриевича к каждому образу добавлялся ещё мазочек, уточняющий картины их личностей.

     На юбилей кроме нехитрых подарков ребята привезли спиртное и продукты, что по нынешним временам было совсем не лишним. Больше всех, конечно, сын постарался, он даже шампанское достал. Стол был заблаговременно сооружён под двумя раскидистыми яблонями, даже жена приехала сегодня, что в последнее время стало редкостью, ей было совсем нелегко и жить и, тем более, справляться с собой. Здесь она нашла поддержку в лице Татьяны и, потихоньку выбравшись из-за стола во время этого спора, они ушли побродить по саду и по деревне.

     -Нет, что ни говорите, а идея приватизации – самое главное, что выведет нас к свету, - горячо, как на митинге, говорил Вася Химич, член какой-то новой партии, - хозяин никогда не будет плохо работать на себя. Куда ни глянь, везде страны процветают и только у нас, в нашей казарме, при ничейной собственности всё рушится.

     -Вася, а ты кем будешь после приватизации, капиталистом или батраком? - смеясь и делая милые ямочки на щеках, спросила Любаша.

    -Нет, он батраком не будет, он будет теоретиком, обосновывающим необходимость и неподсудность капиталиста, работать будут другие, - это произнёс Николай, которого все в шутку звали вторым. У них было два Николая, оба рослые, крепкие, уверенные в себе, только первый стал кооператором и работал в строительной бригаде по 12-14 часов в сутки, имел уже свой дом, автомобиль и такую же труженицу жену Риту. Второй был мастером – золотые руки на механическом заводе. Все привыкли к этой шутке и звали их Николай первый и Николай второй.

    -Ну, почему батраком, собственность должны получить все и только тогда каждый почувствует себя свободным. А без свободы счастья не бывает, - не сдавался Вася.

    -Вася, завтра ты получишь свою долю собственности, даже бесплатно, а послезавтра у тебя заболеет мать или жена и ты придёшь ко мне, а я бесплатно лечить не буду. И ты продашь свою собственность по дешёвке вон, например, Николаю первому, кем же ты станешь потом? – это говорила Ольга, врач, всегда резкая в суждениях до восклицательных знаков, - итак, ты остался без собственности. Будешь ли ты чувствовать себя свободным и счастливым?

    -Но, ведь, тогда снова можно будет заработать, платить-то станут не эти гроши, что сейчас.

    -Долго же ты будешь зарабатывать. За воротами у каждого хозяина будут стоять толпы безработных. А зарплату можно будет устанавливать в зависимости от того, сколько своей свободы ты продашь, - это вступил в разговор обычно молчаливый Серёжа, обожжённый афганской войной, ладно скроенный, веснущатый паренёк с непривычно ранней густой проседью в кудрявых каштановых волосах, - знаешь поговорку: «кто платит, тот и заказывает музыку». Вот и будешь ты, свободный человек, писать и говорить по заказу хозяина. Это тоже черта частной собственности, и неотъемлемая.

    -Знаете, это просто коммунистическая пропаганда, она уже в зубах навязла, а жизнь показывает, что там, при частной собственности, все процветают, а здесь семьдесят три года сплошная разруха, - не сдавался Вася.
 
    Тут не выдержал даже Матвей Кузьмич: - Вася, милый, а ты знаешь, что такое разруха? Ты сыт каждый день? Живёшь не в шалаше?

    -Э-э, Матвей Кузьмич, вы ещё «Широка страна моя родная» запойте, - издевательски парировал Вася.

    -И запою. Я в детстве ни одного пальто и ни одного костюма не износил до десятого класса, да и сыт бывал не каждый день, а ты этого не знаешь. Конечно, можно было за эти годы больше сделать, да делают-то люди. Вот у вас на языке сейчас: правительство виновато, строй. Но, во-первых, историю нельзя переиграть, и никто не знает, как бы мы жили при другом строе или при другом вожде, а, во-вторых, приходилось ли тебе видеть, как, например, один рабочий что-то ремонтирует, а трое-пятеро стоят рядом «руки в боки» и курят? А это тоже мы и наша работа.

    -Да, наших рабочих беззастенчиво государство обирает, потому они и работают плохо.

    -Допустим, беззастенчиво обирают крестьян, колхозников, а рабочих не очень. Вася, ты или твои сопартийцы когда-нибудь считали, сколько стоит квартира, газопровод с газовой плитой, канализация, отопление и водопровод, асфальт к самому дому и транспорт через весь город за пять копеек? Всё это рабочий в городе получил за так, а крестьянин всё это должен купить и сделать сам.

    -А по мне, лучше взять всё заработанное и самому всё покупать, так меньше паразитов будет. Кому хочу, тому заплачу, - высказал своё мнение обычно молчаливый Николай первый, - а чтобы заработать на всё, надо много и хорошо работать.

    -Да кто ж тебе даст всё?  Держи карман шире! А кто будет бездельников кормить? – пошутил Максим.

    -Хорошо работать надо при всяком строе. Только как быть, если не повезёт? Кто поможет? Сама идея социальной защиты и социальной справедливости потому оказалась так привлекательна, что она обещала человеку помощь общества в трудную минуту. И раньше на Руси помогали несчастным, но это была добровольная помощь, поэтому была сделана попытка сделать всё по совести, чтобы помощь не просить, а получать законно. Жаль, что не всё получилось по бедности нашей. И всё же мне больше по душе государство, чем частник, - медленно и раздумчиво говорил Серёжа.

    -Да при чём здесь государство? В Швеции и частная собственность, и гарантии выше наших, - опять горячился Вася.

    -Вася, а в Индии как, в Афганистане, в Боливии? Там тоже можно бесплатно лечиться, учиться, сохранять зарплату по декрету и получать бесплатную квартиру? Неудачен твой пример. Швецию уже двести лет никто не терзает, да и исходные позиции, наверное, разные были. Общества тоже рождаются и растут по своим законам. Этот закон и привёл нас тому, что мы имеем. Сейчас все ругают правительство, партию, Ленина, Сталина, во всём ищут причину кризиса, только не в себе. А я согласен и с Матвеем Кузьмичом и с тем, что каждый народ имеет то правительство, которое заслуживает.

   - Кто нам мешал выбирать лучших, а если это невозможно, то, хотя бы, не выбирать худших? -неожиданно поддержал Серёжу Николай второй, - скажешь, нас заставляли? Глупости. Скажи, вот сейчас, когда и выборы стали альтернативными, почему столько «прежних» прошло в советы? Можно было голосовать против тех, кто развалил хозяйство? Конечно, можно, но большинству было безразлично, если не сказать, «наплевать». У нас на заводе тоже все говорят, что плохо, а как надо что-то сделать, все в кусты. Скажи, Олег, прав я или нет, ты ближе всех к этому пресловутому «аппарату».

    -Что я скажу, - ответил Олег, - вот Вася горой за этих митинговых говорунов, но поверь мне, милый Вася, что девяносто процентов таких крикунов стремятся ниспровергнуть «прежних» аппаратчиков только затем, чтобы занять их место, а остальные десять мечтают завладеть экономикой и, после этого, диктовать свою волю. Не думают они о людях и никогда думать не будут.

    -Так, что же, если я кооператор, то, стало быть, эксплуататор? – обиделся Николай первый.

    -Да, нет, на о тебе речь, ты вкалываешь и будешь вкалывать. Только при капитализме проглотят тебя. Конечно, очень ценно, что ты много и хорошо работаешь. Действительно, только так общество станет богаче, но расслоения и взаимной ненависти не избежать. Всё познаётся в сравнении. Безусловно, лучше быть сытым, одетым и завидовать роскоши, чем быть голодным и завидовать просто сытому, только расти общему богатству можно при любой системе. Жаль, что мы многого не сделали и многое погубили, но я не уверен, что при другой системе было бы лучше.

    -Везде лучше, так почему же у нас могло быть хуже при другой системе? – уже не совсем уверенно продолжал отбиваться Вася.

    -Потому Вася, что они – это они, а мы – это мы, - снова подал голос Николай второй – скажи мне, почему немец или японец, получив прибыль, сразу вкладывает её в модернизацию производства, а русский купец едет «к Яру», чтобы её прокутить. Это одна картинка, а сколько их? Почитай у Гиляровского, что за рынок был в России, а не хочешь читать, пойди на базар и погляди в глаза завсегдатаям, этим современным «деловым людям», которые готовы взять в свои руки всё! Это же волчьи глаза, а совсем не человеческие.

    -Коля, как ты свою машину ремонтируешь? – это Василий, офицер из военного института, спросил Николая первого.
 
    -Как и все, - ответил тот, - или на авто ВАЗе даёшь на лапу или на «толчёк» иди. Дорого, а что делать? С машиной лучше, чем без неё.

    -Видишь, тёзка, а автосервис задумывался у нас по западному образцу, чтобы без хлопот. Только вышло по-русски, взятки и спекуляция, и, обязательно, очередь, дефицит.

    -А я уверен, что во всём система наша виновата. Будь тот же автосервис в частных руках, иначе было бы. Только система, - Вася снова оживился.

    -Вася, дорогой, - опять подал голос Николай второй, - быть уверенным в чём-то, твоё право. «Кто верит в Магомета, кто в Аллаха, кто в Иисуса, кто ни во что не верит, даже в чёрта, назло всем». На здоровье, верь, только скажи мне, пожалуйста, почему твои любимые «демократы», крича о правах человека, отказывают ему в праве верить в коммунистическую идею? Наверное, никто, даже ты, не будешь спорить, что жить вместе легче и лучше, чем поодиночке. Это и есть идея. Другое дело, что нужно было найти действенные стимулы к производительному труду, да механизм защиты от безудержного роста числа нахлебников.

    -Только не надо слишком драматизировать. Те процессы, которые начаты сверху, постепенно придут к своему логическому завершению и жизнь устроится на новом уровне. Ведь колесо истории крутится только вперёд, а не назад, - примирительно проговорил худощавый, темноволосый Андрей, аспирант университета. Он всегда боялся крутых споров и резких суждений, над чем ребята обычно подтрунивали.

   -А мне кажется, надо что-то сделать, чтобы жизнь улучшилась, да страшно за ломку эту. Разрушить всё просто и быстро, а новое создать, ой как трудно будет, - проговорила обычно весёлая и разговорчивая, а сегодня, почему-то притихшая Наташа. Владимир всегда приглашал её и робел в её присутствии, хотя большинство ребят их компании относились к ней шутливо-снисходительно.

    Поднялась Ирина, обвела всех своими тёмными, бархатными глазами и предложила тост «За красоту». Все дружно поддержали, а Ирина выпила, села и заговорила тихим, но очень веским голосом: -Говорят «красота спасёт мир». Хорошо сказано, наверное, подразумевалось самое широкое понятие красоты, в том числе. и красоты души. Как больно видеть надругательство над красотой. Я не боюсь говорить сейчас, что думаю, а думаю часто вот о чём. Почему мы оказались вместе здесь? Ах да, юбилей Андрея Дмитриевича, конечно. А почему всё сложилось так, что все мы и самых разных родителей, и самых разных профессий, и, наконец, самых разных взглядов на политику, и всё же вместе, что нас свело? Володя? Конечно. Андрей Дмитриевич? Безусловно, но самое главное, по-моему, что никто из нас здесь не боится быть обиженным, оболганным, оскорблённым. И это потому, что каждый из нас, пусть в своей мере, уважает нравственность, эту красоту человеческой души. Люблю я вас всех и мне хорошо с вами. Так, наверное, и в жизни, в обществе. Когда все, или подавляющее большинство научатся уважать друг друга, уважать чужое мнение даже и противоположное своему, любить и ценить красоту, красоту души, тогда и никаких принуждений к труду не понадобится. А сколько ненужных должностей освободится, всяких надсмотрщиков, контролёров да карательных органов. Мечта. Вот какое воспитание нужно. Твоя частная собственность, Вася, может, наверное, дать горы продуктов, море пепси-колы и поп-музыку на каждом углу, даже автомобиль каждому, а вот даст ли она любовь и красоту, уберёт ли обман и ненависть, разврат и жестокость, не знаю.
 
    Андрей Дмитриевич смотрел на луну и снова переживал по-своему задорные молодые высказывания ребят, особенно врезалась в память Ирина, «совесть всей компании», как он её называл про себя. Каждый из них прожил, хоть и небольшую, но всё же свою собственную жизнь, потому и стали они такими разными. Главное, наверное, не в том, чтобы быть похожими на какого-то идола или друг на друга. И разные люди могут успешно жить вместе. Главное, не мешать. А, если можешь, то и помогать. Совесть, трудно сразу и чётко сказать, что это такое, но каждый, наверное, создаёт сам себе представление о совести, а без неё человек сразу становится диким, хищником, недостойным жить в человеческом обществе. К сожалению, такие есть, и с каждым годом их становится всё больше, к великому сожалению.

                Глава 2    Детство

    В памяти вставали картины собственного далёкого детства, юности. Небольшой подмосковный городок с одной асфальтированной улицей, ребячьи забавы с бесконечной игрой в войну. Андрей Дмитриевич и войну немного помнил, послевоенную голодуху совсем хорошо. Казалось, вот она уже в истории, война, сегодня это уже рубеж, всё плохое уже там, позади, а впереди неизвестное, но счастливое, будущее. Но приходило завтра, и уже «сегодня» становилось историей, а счастливое будущее опять было где-то там, впереди. Впрочем, тогда маленький Андрюшка ещё не задумывался об этом.

   Отец не пришёл с войны и погиб как-то совсем не по-геройски, но Андрей не осознавал этой потери и переживал естественно, без драматизма. Жизнь была наполнена борьбой за существование и массой мальчишеских интересов с играми, драками, жадным познанием мира.
 
   Борьбу за существование, в основном, вела мать, изо всех сил стараясь поднять на ноги Андрейку, как она его называла. Она много работала, успевала ещё дома что-то вязать и перешивать, чтобы сын был одет не хуже других и, почти совсем, забывала о себе. Андрей только потом всё это понял, а тогда, даже эта бесконечная, трудная материнская забота воспринималась им как вполне нормальное и естественное состояние. Выглядеть не хуже других он, конечно, хотел, но это понятие в те годы имело другое содержание, чем сейчас. Тогдашняя «фирма» пацанов – это штаны без заплаток или, если с заплатками, то хотя бы того же цвета, что и штаны, ботинки, желательно покрепче, чтобы и в футбол играть, и в школу ходить, какой-нибудь пиджачок с чужого плеча да кепка-восьмиклинка. А вельветовая курточка и меховой шлем были пределом мечтаний. Карманный фонарик приносил столько же радости, что сегодняшнему сверстнику магнитофон, а велосипед или гармошка были предметами роскоши, доступными немногим.
 
    Андрей Дмитриевич усмехнулся, а ещё говорят, что за годы советской власти ничего не сделано, только сплошны ошибки. Дурь какая-то, так может говорить или круглый дурак, или очень злой человек со злым умыслом. Только за одну свою жизнь он столько всего повидал и пережил, что никак не понимал таких разговоров. Странно другое: за пять послевоенных лет киркой и лопатой, горбом и тачкой восстановили тысячи городов, десятки тысяч деревень, не говоря уже об одновременных больших делах в науке и технике, а сейчас, тряхнуло Армению, и не можем всей страной восстановить три города. Всё-таки, что бы ни говорили ребята о свободе и демократии, без дисциплины и, особенно, без дисциплины труда, не обойтись.

    Мать вставала и шла на смену к шести утра, никогда не опаздывая даже на десять минут, независимо от транспорта.  Любое опоздание грозило штрафом. Почти все предприятия работали в три смены, и сам он начинал свой трудовой путь после школы ФЗО сразу, как взрослые, на посменной работе. И никто не считал это из ряда вон выходящим. Плохо это? Может быть, плохо, но и сегодняшние бесконечные разговоры только о правах и льготах всем и вся, а не об обязанностях и дисциплине, тоже не сахар. Мирное время, огромный научный и производственный потенциал, хорошие урожаи, и… все недовольны. Нет, дело здесь в чём-то другом. Надо всем трудиться в полную силу. А как это сделать?

    Подошли Вася и, почти весь вечер, молчавший Максим, сели рядом. Максим был другом Володи с детства, ещё там, в Подмосковье. После армии он женился и теперь, приехав жить к родителям жены, с радостью узнал Володю и был у них завсегдатаем, и в городе, и здесь, в деревенском домике, который на всё лето становился отрадным местом жительства Андрея Дмитриевича и местом встреч и отдыха дружной Володиной компании. Они приезжали сюда запросто, и врознь, и разными группами, но очень редко таким полным составом.

    -Вот ты, Максим, за что работаешь, за совесть или за деньги? – говорил Вася, всё ещё не остывший от застольного разговора.

   -Странный вопрос. Конечно, деньги мне нужны, чтобы жить, но и совесть, тоже, не последнее дело. Ну, как делать дело плохо, ведь, стыдно, даже перед самим собой.

   -Нет, на государство ты работаешь за деньги, а на себя будешь работать и за совесть тоже, ведь твоя фирма должна престиж иметь, авторитет, быть конкурентоспособной.

   - А, если я наёмный рабочий и гоню вал?

    -Тогда тебя уволят и возьмут безработного, а он уж будет стараться, чтобы не потерять работу.

    -Вася, тогда снова получается принудиловка, где же свобода? И от чего свобода?

    -Нет, не принудиловка, просто жизнь заставит работать на совесть.

    -Вася, слова «заставит» и «на совесть» не сочетаются. Там, где есть совесть, ничему никого заставлять не надо, а где заставляют, хотя бы и жизнь, там не совесть, а страх, а это не одно и то же, не правда ли, дядя Андрей?

     Андрей Дмитриевич ласково посмотрел на ребят и рассказал маленькую историю: В подмосковных деревнях, где рядом есть какие-нибудь заводы, многие мужчины, да и женщины работали на производстве, живя в деревне. Однажды, в выходной, а я был в гостях у бабушки, приходит заместитель председателя колхоза и просит пойти помочь, заскирдовать солому. Осень надвигается, собрать солому некому, а зимой коровам подстелить нечего будет. Вышли мужики, человек пятнадцать и я с ними, работали весь день, сметали два больших скирда и не потребовали никакой платы, платить-то особо нечем было. Что это, страх или совесть? И выйдет ли кто-нибудь так поработать сейчас, особенно из тех, кто кричит о свободе, демократии, частной собственности и правах человека?

    -А зачем так работать, когда можно нормально, за плату убрать ту же солому, только хозяин должен быть у неё, и всё встанет на свои места. И совесть сама собой появится. На западе никто бесплатно не работает, а живут, как нам и не снилось.
 
    -Хорошо, Вася, я соглашусь с тобой, - примирительно сказал Максим, - там живут хорошо, у нас плохо. У нас вся преступность, хамство и бескультурье от плохой жизни, а плохая жизнь, по-твоему, от плохой системы и руководства, но, скажи, откуда у них, таких умных и благополучных, столько жестокости? Я это говорю, основываясь на их же кинематографе, на книгах, написанных их же писателями. Или они лгут и нарочно показывают всему миру свою жизнь хуже, чем она есть?

    -Не знаю, - сдался Вася, - только живут они лучше, это факт.
 
    -Вот то-то и оно. Жить лучше все хотят, но достигается это по-разному, а совесть – это категория вечная и появляется она не сама собой, это мерило души человека. И что считать лучше? Иметь «фирму», видеомагнитофон, машину и круглый счёт в банке или в чулке, но при этом поступиться совестью или жить скромно и честно? Ты за что?

    -Я за то, чтобы всё иметь и жить честно.
 
   -Браво, я тоже за это, только как этого достичь?  Тут надо понять, почему мы оказались в таком положении, поставить диагноз, так сказать, а потом лечить болезнь. Дядя Андрей, правильно я говорю?

    -Конечно, правильно. А насчёт «почему?», моя покойная бабушка Марфа Кирилловна сказала бы что-нибудь такое: одной из причин перестройки можно считать битву при Калке, с которой началось монгольское нашествие. Это я к тому, что в мире всё настолько тесно связано и обусловлено причинами, что иначе жить сегодня мы никак не можем. И завтра, Вася, будет то, что должно быть, что обусловлено миллионом причин, а совсем не так, как ты, Вася, декламируешь. Может быть, и частная собственность будет, и рынок или базар, только всё это будет по-нашему, по-русски, а не так, как где-то там. Они, ведь, тоже свой путь прошли, а не наш.

                Глава 3    Бабушка

    Андрей Дмитриевич замолчал, бабушку он вспомнил не случайно. Он часто её вспоминал, она была одним из самых ярких и светлых воспоминаний того далёкого, босоногого, почти уже нереального теперь детства. А годы, те, послевоенные, были невероятно трудными. Впрочем, Андрей Дмитриевич узнал об этом потом, когда жить стали все вокруг, и он в том числе, более или менее сносно, а тогда он просто не задумывался.

    Плохо или очень плохо жили многие. Им же вдвоём с матерью было тоже тяжело, но матери, наверное, во много раз хуже. На войне погиб отец, в сорок четвёртом умерла младшая сестрёнка от болезни, а, может, от голода и холода, он ещё не понимал этого, а мать старалась не рассказывать, только плакала часто, да старилась раньше времени.

    На летние каникулы Андрейку мать часто отвозила в деревню к бабушке, отцовой матери. То ли от унижений бедности, то ли от внутренней гордости и желания хоть как-то выглядеть не жалкой, мать почти никогда не жила у бабушки, хотя бабушка была очень доброй. А для Андрюшки это был праздник, он и зимой просился к бабушке, но зимой это удавалось реже, зимой он больше гостил в Москве, у тёток, в большой, шумной, коммунальной квартире, где, кажется, все были дальними или ближними родственниками.

    Бабушка Марфа Кирилловна или «баба Марфа» работала в сельской школе, преподавала многие предметы по необходимости: и русский язык, и немецкий язык, который тогда был обязательным почти повсеместно, и географию, и историю, и рисование, но самым любимым её предметом была история.

    Вся школа любила Марфу Кирилловну именно за историю, как она рассказывала, заслушаешься. Учебник после её рассказов казался детской книжкой, а Андрейка мог часами слушать, раскрыв рот, и про походы Святослава, и про битву при Калке, и про царицу Тамар, и про Ермака или Брусилова. Причём, баба Марфа рассказывала всё это, как-то, по- своему, не так, как в книжке, а с какой-то, своей версией любого исторического события. У неё всегда получалось, что любое событие не могло не случиться, любая победа или поражение, революция или контрреволюция, закономерно выводились из всего предшествующего развития, и случалось всегда именно то, что должно было случиться, и именно в то самое время.
 
    «Вот, если бы…» мечтал иногда Андрейка, слушая её рассказы, на что бабушка всегда отвечала: «В истории не может быть «бы», история не знает сослагательного наклонения». От бабушки Андрейка узнал ещё в детстве много такого, о чём сейчас, как о великих открытиях, пишут скороспелые писатели-перестроечники. Узнал он и о репрессиях, и об убийстве Кирова, и о роли Троцкого, и о разделе Польши в тридцать девятом году, и о Распутине, и о многом другом. К сожалению, только потом он оценил, каким кладом знаний была бабушка, а тогда он просто любил её ребяческой любовью и очень обижался, когда слышал от взрослых едкие замечания в её адрес. А старые жители деревни, почему-то, не то, чтобы не любили её, но, как-то, держали на дистанции.
 
    Жила бабушка в небольшом, но очень уютном домике, у неё всегда было чисто, на окнах в горшках росли цветы, пахло в доме чуть-чуть полынью, она часто подметала пол вениками из полыни. Нелегко ей было содержать в порядке домик в деревне где мужские руки нужны, но ей часто помогали ученики-старшеклассники, причём, всегда добровольно и с охотой. Старшие жители деревни держали её на дистанции, потому что она была из какого-то дворянского рода, как и её муж, который погиб в гражданскую войну при невыясненных обстоятельствах. В деревню бабушка приехала уже в тридцатых годах, и с тех пор жила украшением деревни, но предубеждение всё равно оставалось, хотя открыто обижать её никто не решался.

    У Андрейки среди деревенских пацанов было много друзей. Сначала были попытки и обидеть, но он сумел где постоять за себя, где проявить достойные пацана качества - смелость и выносливость, честность и выручку, и его, в конце концов, стали считать своим.

    А забав в этой деревне было больше, чем в их маленьком городке, да каких забав! Одно купание в Москве-реке чего стоило. Здесь считалось, что к девяти-десяти годам мальчишка должен уметь переплывать реку, а это метров сто водной глади, а ещё интереснее, подплыть к проходящему колёсному пароходу под самое колесо и качаться на расходящихся от него волнах или зацепиться за свисающую с баржи цепь, взобраться на баржу и нырнуть с неё. Плавать здесь учили своеобразно: после первых опытов барахтанья у берега, старшие ребята завозили пацана на лодке на середину реки, бросали в воду и следили, чтобы не утонул. После нескольких таких «экзекуций» почти любой паренёк добирался с середины реки до берега, а, далее, оставалось преодолеть страх, и река уже не была преградой.
   
    А ещё был рядом с деревней древний курган, с которого в ясную ночь были видны кремлёвские звёзды. Какой простор с него открывался – чудо. Ночью на курган ходили только группами. Некоторые говорили, что курган насыпан над захоронением татар, другие – французов, даже, были слухи, что в древние времена на этом месте церковь в разгар службы провалилась под землю, и по сей день, в полночь, из-под земли можно услышать церковное пение и стоны. Даже бабушка не знала определённо историю кургана, знала только, что французы пришли, когда курган уже был, и, именно, от него они повернули на юг, преследуя армию Кутузова.

    На кургане раз в году, а, именно, на Троицын день, устраивалось массовое гулянье, народу стекалось со всей округи видимо-невидимо, из Москвы наезжали буфеты и лавки с праздничными угощениями. Сначала всё это было очень скудно, праздничным считался белый хлеб, «ситный», и баранки да леденцы, но год от году всё сытнее и богаче становились эти праздники. Бабушка давала Андрейке несколько рублей, и он мог сам купить леденцов, пряников или орехов, а однажды купил даже целую большую шоколадку за три рубля. И ещё ребята очень любили лимонад, ситро или морс, который тоже продавался на празднике. К этому событию готовились заранее, а потом долго вспоминали, предвкушая торжество в следующем году. Потом на кургане поставили радиолокатор системы ПВО Москвы и праздники, к великому сожалению всех, без исключения, жителей деревни, прекратились.

    Вспоминая бабушку Марфу, Андрей Дмитриевич подумал, что она, наверняка все сегодняшние события, весь раздрай сумела бы объяснить предшествующим ходом истории без поисков виновников, не так, как это делают все публицисты и крикуны-демократы. Она считала неправильным извечный вопрос русской демократии «Кто виноват?». Неважно, кто виноват, что случилось, то уже случилось, и, переиграть, пережить снова этот отрезок времени нам не дано, надо идти из прошлого через настоящее в будущее.

    Вопрос «Кто виноват?» направлен в прошлое, а вопрос «Что делать?» в будущее, поэтому он в тысячу раз важнее. Только делать надо не придуманное и навязанное каким-нибудь деятелем, а то, что логически вытекает из сегодняшнего состояния общества, состояния экономики, осознания своего места в мировой политике и, самое главное, состояния психологии людских масс, всех слоёв и прослоек, соотношения их запросов, силы и отношения к действительности. После революции не всё получалось, потому что вожди, все подряд, на всех уровнях, а не только Сталин, практически не брали в расчёт настроение, силу и устремления тех или иных людских корпораций. Например, батька Махно уловил эту струнку и какую силищу обрёл, хотя ничего из себя не представлял.

    Андрей Дмитриевич не заметил, как от воспоминаний детства, от бабушкиных приёмов оценки истории незаметно перешёл к своим собственным мыслям. Сейчас многое можно услышать, и то, что зря делали революцию, и что зря побеждали в войне, надо бы, дескать, сдаться немцам, и жили бы сейчас лучше, и то, что зачем гордиться большой страной, если в каком-нибудь крошечном Лихтенштейне люди живут богато и счастливо. Только мало эти «прорицатели» могут объяснить душу человека, объяснить, почему и отдельный человек, и целые народы жертвуют своим благополучием и, часто, даже жизнью за свободу, ради какой идеи?

    Так было всегда, и индейцы Америки до сих пор не сдаются, и Вьетнам боролся, истекая кровью, хотя, сдавшись, давно жил бы лучше. Так и у нас, были сдавшиеся, но до сих пор их все, даже эти крикуны, считают предателями и сторонятся, как от чумы. Понять всё это надо, понять, а потом кричать. Как это у Булгакова: «Родина в шляпу не вмещается». А можно и до абсурда дойти: пусть все живут, как хотят, лишь бы мне было хорошо. То есть, каждый за себя. Так далеко не уйдём, перекусаем друг друга. Интересно, всё-таки, устроены люди. Вот все они, ребята, такие хорошие, умные, хотя и с разными взглядами, но очень горячие. Молодость, она вся в настоящем, ей нужно всё и сразу, и немедленно.

    Андрей Дмитриевич вспомнил, как в свои двадцать лет он считал себя очень умным, разбирающимся во всём. А потом, в двадцать пять, после женитьбы, удивлялся, каким же он был наивным дурачком в двадцать лет, оказывается, столько ещё в людях, и в нём самом такого, о чём он и не подозревал раньше, а теперь всё это знает. Потом, после рождения Валерия и Клавдии, уже в тридцать лет удивлялся своей двадцатипятилетней глупости. Оказалось, главное в людях не то, о чём они говорят, а то, о чём они молчат, и поступки людей не всегда объяснимы очевидными причинами. И в сорок лет было то же самое, всё новое и новое открывалось в мире и в людях, и только близко к пятидесяти он понял, что так и должно быть. Жаль, только, передать эти мысли почти невозможно, даже такой близкий ему Владимир не понимал его, а другим он и не пытался говорить об этом. Все, наверное, такие же самоуверенные в молодости. Вспомнилась кем-то сказанная фраза, что переход от детства к юности совершается тогда, когда человек задаёт себе вопрос «Как у таких глупых родителей мог вырасти такой умный сын (дочь)?».

     Какой, всё-таки, мудрой была бабушка Марфа. Наверное, надо жизнь прожить, чтобы понять это. И не потому мудрая, что много знала, а потому, что умела жить, нести людям радость, противостоять злобности, сохранять достоинство, не пресмыкаясь и не возгордясь, сумела оставить по себе добрую память. Даже недоброжелатели и завистники проводили её в последний путь добрым словом и цветами. Вот такими людьми и цветёт земля наша. А самому Андрею Дмитриевичу, наверное, очень крупно повезло, что у него была такая бабушка, и вспомнил он её сейчас не случайно. Он часто и много задумывался над тем, что творилось вокруг и, особенно, над таким огромным многообразием взглядов и мнений людей по поводу как причин, так и проектов, и прогнозов. От самого горячего оптимизма до самого чёрного кликушества.

    Да, бабушка Марфа, несомненно, права была, когда всё увязывала в единую цепь событий. Конечно, на эти современные взгляды и поведение людей во всех их крайностях оказали своё влияние и самые разные исторические события, которые сплотили, создали Русь.  Сказался, также, глубокий раскол народов во время революции, и последующие успехи и неудачи, и успехи и неудачи других народов, и потоки информации, и всё-всё. Всё это повлияло на нравственность, на душу народа, а отсюда и всё остальное: очереди, нехватка продуктов, озлобление, зависть и ненависть.
 
                Глава 4   Детство (продолжение)

     Ребята поспорили ещё немного и тоже замолчали, очарованные красотой этой летней, лунной ночи. От дома доносились приглушённые голоса, в траве стрекотали кузнечики, луна поднялась ещё выше, и белый свет заливал всё вокруг чарующими волнами неслышной небесной гармонии. «Золотые ребята», - подумалось Андрею Дмитриевичу, - «им строить будущее, и они его построят». Он никогда не разделял дурных мнений о молодёжи, и, вообще, не любил это слово «молодёжь», значит, есть и что-то противоположное, «не молодёжь». Если молодёжь плохая, то, автоматически, не молодёжь – хорошая. Нет, во-первых, где граница между молодёжью и не молодёжью, двадцать, тридцать или ещё сколько-нибудь лет? Никто не скажет, а плохих людей во всех возрастных группах хватает, просто, молодости свойственна обострённая реакция на всё, быстрота слова, и часто не хватает умения скрыть эмоции, промолчать.

    Воспоминания детства снова нахлынули щемящей тоской. Как дороги, оказывается, те далёкие, голодные годы. Они впечатались в память множеством, казалось бы, незначительных подробностей до такой степени, что в снах он часто видел себя в своём маленьком городе, своей коммунальной квартире или в той бедной подмосковной деревне, где жила бабушка Марфа. А сейчас он вспоминал Москву. На зимние каникулы мать, обычно, отвозила его к тёткам в Москву.

    Тётя Маня и тётя Вера жили в небольшом, двухэтажном, деревянном доме, каких тогда много было в Москве. Жили они, где-то, у Крестьянской заставы и вся окружающая обстановка, двор, сараи во дворе, тополя на тротуаре, деревянные лестницы и веранда мало чем отличались от его родного города, правда, по мощёной улице уже ходил трамвай. Старшие двоюродные братья и сёстры охотно возили Андрейку в зоопарк, планетарий, цирк, мавзолей или, просто, на каток или в кино. В Москве, конечно, было интересно, сам воздух московский, пропитанный шуршанием шин по асфальту, звонками трамваев и праздничными, мелодичными гудками легковых автомобилей, но, больше всего, Андрейке нравились котлеты, которые готовила тётя Маня, и поджаренные на сковороде макароны, да ещё редкое мороженое. Всего этого было далеко не досыта и воспринималось, как праздничное угощение. А ещё в Москве, на улицах продавали надрезанные французские булочки с вложенными в них двумя маленькими сосисками обалденной вкусноты. Андрейка мог бы их съесть десяток за раз, но доставалась одна и то, очень редко.

      С тётей Верой жил ещё седой, жилистый дед, он был отцом покойного мужа тёти Веры и занимал малюсенькую комнатку, все звали его дядя Антип. В гражданскую войну он был красным командиром, о чём напоминала кубанка с красной лентой, бережно хранимая им, да немногочисленные фотографии. Фамилия его была - Арбатов, и Андрейка, узнав, что в Москве есть улица Арбат, очень долго считал, что она названа в честь деда.

    Дед Антип характером был полной противоположностью бабушки Марфы, для него во всём существовали только крайности: чёрное – белое, наши – враги, полезное – вредное. На все вещи и мнения у него могло быть только два взгляда, или он полностью их принимал, или полностью отвергал. Всё, что не укладывалось в его сознании, всё было ненужным и вредным, например, он любил частушки и народные песни, вся же остальная музыка была для него пустой тратой времени и средств, в одежде признавал только полувоенный стиль, в причёсках – только «бокс» и так далее. Андрейка побаивался деда Антипа, хотя тот никогда его не ругал и, даже, иногда угощал леденцами в красивой коробочке с надписью «Ландрин». Когда в его присутствии заговаривали о каких-либо негативных вещах, воровстве, хулиганстве, бесхозяйственности или хамстве начальников, он всегда встревал в разговор, говорил зло, резко, а для всех преступников, или тех, кого он причислял к преступникам, у него была одна мера воздействия, «расстреливать надо гадов!».

    Сейчас Андрей Дмитриевич уже понимал, что таким деда Антипа сделала жизнь, точнее, природные черты характера плюс воспитание на полях гражданской войны. Можно, конечно, винить кого-либо, но куда же денешься. Таких, как дед Антип, было очень много в том поколении, если не сказать банально, «целое поколение», и они, настрадавшиеся, нанюхавшиеся крови и пороху, увидели в НЭПовском оживлении возврат эксплуататоров, возврат экономического гнёта. Поэтому, им только нужно было указать пальцем на врага, и они готовы были, даже, на любые преступления против человечности в борьбе с «контрой».

     Сейчас расхож термин «Сталинские репрессии», но он годится для обозначения какой-то эпохи, а не для исторической характеристики событий. Дед Антип до самой смерти готов был при любом правительстве «стрелять гадов». Очевидно, эту-то, рождённую революцией ненависть и использовали тёмные силы, правящие миром, иначе и быть не могло. Удивляемся, что Павлик Морозов донёс на отца, и считаем это преступлением Павлика, а против кого и как воевал его отец пятнадцать лет тому назад и что он вложил в душу Павлика, идеи добра или злобы? Этот вопрос не возникает у разоблачителей. Похоже, эти разоблачители и сейчас выполняют тоже чей-то социальный заказ, может быть, даже не подозревая об этом. Для начала борьбы и пролития крови достаточно указать на врага в любом лице: сейчас - коммунисты, демократы, кооператоры, тогда - кулаки, троцкисты, немецкие шпионы и диверсанты. Приём тот же самый, стар, как мир.

    Нет, Андрей Дмитриевич не осуждал деда Антипа и его время, историю надо знать и у неё учиться, а не осуждать и переписывать каждый раз наново. Но, кому об этом скажешь, если, даже умный, взрослый сын не может это впитать. А в политической борьбе сейчас миллионы таких, как Владимир, и большинство ищут виновников там, в прошлом, вплоть до Маркса. Не лучше ли задаться вопросом: «Хотим ли мы жить хорошо?» Все скажут, что хотим, но каждый это «хорошо» понимает по-своему. Однажды Андрей Дмитриевич слышал фразу: нам плохо не потому, что мы плохо живём, а потому, что другие живут лучше нас. Очень метко. Даже, если человек будет опровергать эту мысль, не верьте ему, именно, всё так и обстоит. Всю свою жизнь он и сам это ощущал, но не мог так точно выразить словами, хотя завистником себя не считал никогда.
 
                Глава 5    Юность

    А жизнь всегда была сложной. После семилетки Андрей пошёл в школу ФЗО и с гордостью носил форменный костюм и прочные бутсы с заклёпками. Он, может быть, и продолжил бы обучение, тем более, что успел полюбить чтение и много разнородных сведений почерпнул из книг, но мать стала чаще болеть и сил её уже не хватало доучить сыночка, да и сам Андрей понимал, что матери не сдюжить, пора самому на ноги вставать.

    Жесткие, даже порой жестокие нравы школы ФЗО, он переносил легко, сказывались уличная закалка, природная выносливость и смекалка. Вожаком он не стал, но и в «шестёрках» не ходил, тогда же получил и первые опыты секса, как сказали бы сейчас. Начитавшись книжек, он ждал чего-то возвышенно-небесного, а действительность оказалась гораздо грубее и прозаичнее. Первые его женщины были далеко не любимыми и нежными, а грубыми, затасканными и пьяными, что вызвало большое разочарование, которое ещё больше усугублялось мальчишескими рассказами с этакой залихватской бравадой.  Конечно, вслух об этом никому не скажешь, переживалось всё внутри, с матерью, тоже, ни о чём интимном не поговоришь. Хорошо, что и она не донимала расспросами.

    Через год Андрей принёс домой первую получку и всю, до копеечки, отдал матери. Сколько же мать пролила счастливых слёз, глядя на эти небольшие деньги, сын, её дорогой Андрейка стал совсем взрослым, сам зарабатывает, не пропадёт теперь. Суетясь, она собирала ужин, вытирая глаза смотрела, как сынок ест, а потом подошла, прижала его голову к груди и прошептала со слезами в голосе:

    -Вот теперь я могу умереть спокойно.

    -Ты что, - взвился Андрей, - ты, это, перестань, радоваться надо, а она плачет. Я ещё и десятилетку закончу в вечерней школе, а, может, и дальше учиться буду. Тебе же, мам, теперь легче будет.

     Он хотел сделать матери приятное, поэтому не пошёл «обмывать» первую зарплату по обычаю, а отдал мастеру деньги на бутылку водки, из заранее съэкономленных, а домой принёс всё, что получил.

    Только значительно позднее, после смерти матери и, наверное, после смерти Валерия он стал понимать всю глубину её чувств в тот памятный день. Потом были и трудовые будни, и праздники с выпивкой и танцами, и драки, и гитара, и девочки. Вот с девочками Андрею не везло, те, которые к нему липли, не трогали душу, а те, которые нравились ему, были далеки или заняты. Так и в армию ушёл он, не имея любимой и любящей подружки. Мать не убивалась, провожая его, она даже, как-то чуть-чуть, помолодела после того памятного вечера первой получки. И теперь она верила в сына и писала ему на службу очень хорошие, спокойные письма.

    Служить Андрею было нетрудно, пресловутой «дедовщины» тогда не было и в помине, попал он в очень хорошую часть, обеспечивающую связь на аэродроме. После «учебки» он легко влился в коллектив, хорошо освоил профессию, а работы он никогда не боялся. Солдатская пища после голодных детских лет была, как раз в пору, и через три года он вернулся сильно окрепшим, вполне взрослым мужчиной.
 
     Всё-таки, бабушка Марфа очень многое дала Андрею в своё время. Он с детских лет научился не оглядываться назад и не судить настоящее время в сравнении с прошлым. Сравнивать – да, а судить – нет. В армии он часто слышал от некоторых старых офицеров и сверхсрочников, что вот мы, в своё время и в землянках жили и впроголодь, а вы, дескать, не цените нас, и чем-то часто недовольны. Что ж, было время, жили в землянках, но зачем сейчас кому-то пенять, неужели все должны проходить одно и то же.

    Каждое время индивидуально, со своими достижениями, своими трудностями и своими проблемами. И никогда нельзя оправдывать свои поступки в настоящем тем, что кто-то так же поступал в прошлом. Это он усвоил от бабушки, хотя она и не говорила никогда об этом. Сейчас Андрей Дмитриевич, как и часто после армии, мысленно сравнивал жизнь, взгляды, поступки, даже, настроение маленьких и больших детей, возмужавшей молодёжи с теми днями, прожитыми им самим. Все собравшиеся сегодня ребята и девушки выросли, в общем-то, в неплохое время.

    Сколько бы там ни говорили и не писали, что все 73 года советской власти была сплошная тюрьма, разруха и хаос, конечно, всё это враньё. Безусловно, у этих ребят тоже были проблемы в детстве и юности, но они не знали голода, убитых отцов, болезней без всякой медицинской помощи, штанов с заплатками другого цвета и многого-многого другого. Дай бог, чтобы и впредь не узнали, это же не недостаток, не вина их, это радость.

    Попробуйте сытому объяснить, что такое голод. Истратите море слов и энергии, но желаемого не добьётесь, потому что это невозможно: объяснить сытому, что такое голод. Они многого избежали, но только не проблем. Проблем у них, как и в те далёкие годы, как и в любое время, тьма, пусть своих, обусловленных их временем, пусть у каждого своих, но – тьма. Поэтому они и вырастают такие разные. И не нужно, чтобы они были одинаковыми, пусть они будут разными, с разными взглядами, разными темпераментами, силой духа. От их сложения получается равнодействующая суммарная сила, которая и движет нас из прошлого в будущее, постоянно смещая точку настоящего по оси времени.
 
    -Дядя Андрей, расскажите что-нибудь из вашего детства, юности. О чём вы мечтали, спорили, когда вам было двадцать, ведь, спорили же, не может быть, чтобы все были как спички в коробке- головками в одну сторону? – тихо и ласково попросил Максим. А Вася только придвинулся поближе, его петушиный задор погас, растворившись в лунном мареве.

    -Детство? В детстве многое воспринимается не так, как в зрелом возрасте. Сегодня вы спорили много, а, если бы, спросить каждого из вас, когда он узнал, что его детство было тяжёлым? Наверное, только после того, когда оно прошло. Дети, играющие, где-нибудь, в заброшенном карьере, наверное, не менее счастливы, чем чинно сидящие на уроке в престижной московской музыкальной школе. Сейчас много написано о нашем прошлом в мрачных тонах, особенно, в последние годы, но и в сороковых, и в пятидесятых годах песен народных и звонкого, радостного смеха было намного больше, чем сейчас. Многого не было, а душа жила и радовалась, вера в будущее была у людей. Была, и не переубедит меня никакой борзописец из современных, а многим трудно понять это, тем, кто судит о прошлом по газетам и журналам. А спорили мы в юности не меньше вас, только что-то, всё-таки, сместилось. Нам хотелось стать кем-то, реализовать себя, а сейчас многие хотят иметь что-то, неважно каким способом и какой ценой. Откуда это? Иметь, конечно, неплохо, но, чтобы иметь, надо создавать, создавать всеми молодыми силами. Если бы мне в двадцать лет предложили продавать на рынке цветочки или перепродавать какие-то майки, сигареты, то, честное слово, я бы тому человеку врезал по физиономии со всей своей рабочей ненавистью. И так думало большинство. Поэтому у нас после голодных лет появились и телевизоры, и холодильники, и машины, и самолёты, и какие-никакие дороги, и продукты, самые дешёвые в мире. Жить стало удобнее, легче. Сейчас престижным стало торговать и спекулировать. Конечно, любое дело не позор, если его хорошо делать, и торговать тоже, но кто завтра строить, пахать будет? Дико, но приходится надеяться на свой огород. А споры – вещь хорошая, в спорах, как известно, истина рождается. И у вас она родится в конце концов, всё равно, своё будущее вы своими руками будете строить. Никому не дано чужую жизнь прожить, каждый свой крест несёт сам. Жизнь покажет, кто прав в споре, хотелось бы, чтобы ваши дети и внуки не осуждали своих предков потом, когда будут вести свои споры.
 
    Андрей Дмитриевич замолчал. Молчали и ребята, ночь располагала к мечтам. Возле дома говор становился тише. Все устраивались на ночь. Андрею Дмитриевичу доставлял огромную радость их приезд и, особенно, когда все оставались на ночь. Места всем хватало, кто в доме, кто в машине, кто в палатке, поставленной в саду, кто не чердаке, на «сеновале», а троих пригласил к себе Матвей Кузьмич. Жена тоже ушла вместе с Татьяной, от тесноты. Да и для ребят такой «табор», видимо, был в удовольствие. Назавтра, Василий, оба Николая, Олег и Любаша договорились идти на рыбалку поутру. Сдержанный говор молодых людей утих не скоро.

                Глава 6   Семья

    Андрей Дмитриевич лежал на «сеновале» с краюшка, и смотрел сквозь открытую дверцу в белёсое небо. Рядом мерно посапывал Владимир. Картины далёкой юности снова поплыли перед глазами. После службы в армии Андрей с матерью зажили сносно и, даже, получили отдельную квартиру – полуторку в «хрущовке», обзавелись кое-чем, даже, телевизором, только с девушками ему по-прежнему не везло. И женился он, скорее всего, потому, что так надо, а не по большой любви. Мать радовалась за них, но здоровье не позволило ей долго радоваться. Умерла она тихо, спокойно, как уснула, словно боясь напугать невестку, которая была на последнем месяце беременности.

     Самостоятельная жизнь в качестве отца семейства оказалась труднее, чем можно было ожидать. У жены после родов стала проявляться сварливость в характере и, какая-то, озлобленность на всё, приходилось иногда даже уходить из дома от её пустых скандалов. А это, неизбежно, приводило в кружок любителей залить горе. Хорошо, что во-время одумался. Только стало всё устраиваться в семье, на телефонной станции, где он работал, произошла крупная авария не без его вины. Был суд, тюрьмы избежать удалось, но присудили два года условно, с удержанием части зарплаты. Напряжёнка в семье увеличилась. Второй ребёнок – дочь, Клавдия, немного доставила радости. Все вокруг стали жить лучше, и он делал колоссальные усилия, чтобы не сорваться. Эти усилия давали плоды, постепенно положение выравнивалось, хотя до достатка было ещё далеко. Хуже всего, что с женой полного взаимопонимания так и не установилось, она никак не могла понять, что постоянными упрёками, ревностью, слезами, истериками только ухудшала жизнь всем им.

     С рождением Владимира, вроде бы, установились отношения мирного сосуществования, Валерка с Клавой уже ходили в садик. Забот было много, но они принимались, как должное и, даже, приносили удовлетворение, когда удавалось где-нибудь подработать и купить детям что-нибудь вкусненькое или новую игрушку. И жену он не забывал, жаль, поучиться ещё, так и не пришлось. Иногда он вспоминал тёплым словом мать и своё обещание ей, не пришлось, и он, где только можно, черпал знания из книг, журналов, лекций, телепередач. Из-за этого он особенно любил ночные дежурства, когда можно было запоем читать понравившуюся книгу.

     Дети подрастали и задавали тысячи вопросов. Не хочешь выглядеть дураком перед собственными детьми – учись! А детей Андрей любил, особенно, первенца, Валерку, очень хотел, чтобы жизнь их сложилась лучше, чем его собственная. Только значительно позже он начал понимать, что «лучше» - понятие относительное.

     Всегда, наверное, во все времена большинство родителей хотели и пытались создать своим детям жизнь лучшую, чем прожили сами. И очень часто это не удавалось, потому что родители понимали «лучше», примеривая к себе. Сколько характеров, сколько нарождающихся личностей они переломали, а лучшего если и добились, то немного. Безусловно, избавление от голода – это достижение, и огромное, но, вот, один пытается научить чадо «уметь жить» и выращивает преступника, кончающего жизнь в тюрьме. Другой заставляет учиться тому, к чему душа не лежит у ребёнка, и тот, потом, всю жизнь мучается, как на каторге, занимаясь нелюбимым делом. Третий устраивает выгодный брак, от которого, потом, хоть в воду. Четвёртая с самыми благими намерениями вторгается в семейную жизнь взрослых детей, а в результате: разбитая семья и дети-сироты при живых родителях.  И сколько ещё примеров можно привести, причём, время нисколько не повлияло на эту проблему, наверное, она вечна. Андрею Дмитриевичу очень повезло в том, что он во-время всё это осознал, он просто чутьём улавливал моменты, когда надо вмешиваться, а когда нет. И за это к старости получил колоссальную награду – неподдельную любовь сына и самое тёплое общение с его многочисленными друзьями. Особенно это чутьё обострилось, когда не стало Валерия.

                Глава 7   Трагедия.  Валерий
     Первенцу Андрея Дмитриевича, наверное, как и большинству первенцев в больших семьях, всё доставалось труднее, чем другим детям. Для них и родители пока неумелые, и быт ещё только образуется, и с малых лет уже заботы о младших, да и подзатыльников больше достаётся. Но Валерка не роптал, рос себе да рос здоровым, смышлёным ребёнком. Правда, характер уже с малых лет стал обнаруживать не то, чтобы трудный, а слишком независимый, упрямый, как та кошка, которая ходит сама по себе. Учился легко, но в отличники не стремился, после семилетки, невзирая ни на какие уговоры, пошёл работать и учиться в вечерней школе, успевал и спортом заниматься и на гитаре выучился играть самостоятельно, и очень неплохо. Даже стихи писал, только, прятал их, не хотел пересудов, ведь, в стихах душа, а в душу свою он старался никого не пускать. Он уже перешёл на второй курс заочного отделения МИХМа, жить бы, да радоваться. Только, не судьба была Валерке долго шагать по этой Земле.

    В то трагическое лето всё складывалось сначала удачно. Клавдия успешно окончила школу, матери сделали удачную операцию, сам Андрей Дмитриевич получил хорошую работу на новом узле связи. И трагедия всех застала врасплох. Валерий занемог внезапно, утром почувствовал слабость, безразличие ко всему, а уже к вечеру начались припадки. Вызванный врач сначала ничего не понял и оставил его дома. Припадки усиливались, а в минуты улучшения он чувствовал себя вполне хорошо, разговаривал, правда, мало, а больше лежал, глядя в потолок, или просил гитару и тихонько перебирал струны. На третий день его увезли в местную больницу, но и там состояние всё ухудшалось, припадки становились чаще и продолжительнее. Ещё через два дня его отвезли в одну из московских клиник, и через три дня его не стало. Потом один профессор сказал Андрею Дмитриевичу наедине, как мужчина мужчине, что смерть для Валерия и для всех - это лучший исход в этой ситуации. После энцефалита практически нет шансов на полное выздоровление. Он, если бы и остался жить, то как личность не существовал бы, а жить психически ненормальным – далеко не лучшая доля. Где он мог заразиться энцефалитом, осталось загадкой и для родных и для врачей.

     Горе сковало всю семью. Мать постоянно плакала и раздражалась по любому поводу и без повода. Она сразу сникла, постарела, перестала следить за собой, а отношения с мужем, и до сих пор не очень тёплые, стали совсем плохими. Клавдия стала ещё более замкнутой и молчаливой. Она поступила на работу и через год вышла замуж, покинув родной дом. Володя часто уходил куда-нибудь один и тихо плакал. Вокруг Андрея Дмитриевича была пустота, и с тех пор он, как-то самопроизвольно, пришёл к такой форме общения с людьми, что больше молчал и слушал.

     Люди любят высказываться, любят, когда их слушают и Андрей стал удобным человеком, подчас, даже, нужным. С ним охотно делились своими радостями и бедами соседи, знакомые, сослуживцы, а он слушал и старался понять истоки их чувств, их мнений и действий. Получалось, но не радовало.

     Часто он находил тоскующего Володьку, садился рядом и молчал. Вместе было легче. Слов не требовалось, если рядом молчит родной человек, иногда это больше и дороже слов ободрения и клятв верности. Владимир, видимо тоже это чувствовал и понемногу оттаивал. С тех пор между ними и установилось это молчаливое, полное доверие, переросшее потом в крепкую благотворную любовь.

                Глава 8   Переезд

     Жить в том городке после трагедии было очень тяжело. Многое, очень многое напоминало о Валерке.  Жена была на грани помешательства, и Андрей Дмитриевич решительно сменил место жительства. Подвернулся обмен на Воронеж, и они уехали. Здесь тоже была хорошая работа. Новые соседи, заботы об устройстве, новая обстановка немного смягчили трагедию. Даже жена чуть ожила, работать стала, ходила в церковь, но её истеричная сварливость по пустякам осталась.

     Всеобщее поветрие заводить садовые участки подтолкнуло Андрея Дмитриевича купить старенький домик в деревне на высоком берегу реки. Вот здесь он и обрёл относительный душевный покой. Как только сходил снег, Андрей уезжал в деревню и трудился, выращивая сад, огород, и благоустраивая домик. Работа у него была посменная и, отдежурив сутки, он мог двое-трое проводить там, в деревне, где руки не скучали, а душа отдыхала. Володька без всякого принуждения тоже стал приезжать в свободное время, хотя и не так часто, как отец. Жена в деревню ездила редко, в основном, когда урожай убирали. Здесь и она становилась уравновешеннее, хотя никогда в этом не признавалась.

     Время, конечно, делало своё дело и новая обстановка тоже, горе потихоньку отпускало и воспоминания о Валерии всё больше наполнялись теплотой, успокоенным сознанием свершившегося. Время, конечно, великая вещь, оно течёт себе, независимо от нашей воли, и всё ведёт за собой из прошлого в будущее, изменяет природу, людей, лечит раны. Всё боится времени, всё меняется, но одну вещь, как память о сыне, Андрей Дмитриевич берёг от времени.

     Когда Валерий заболел и был ещё дома, он в минуты просветления просил свою маленькую гитару и, словно поверял ей свою душу. Он любил гитару и играл значительно лучше отца, особенно, тягучие, душещипательные романсы. Последний раз он долго с нею занимался, что-то подбирал, затем тихо и осторожно отложил в сторону и зашёлся в очередном приступе. В Москве, в больнице, перед самой кончиной, он на минуту пришёл в себя, медленно обвёл взглядом палату, остановился на отце и Клавдии, которые дежурили возле него, и чётко проговорил: «Живите, вам….». Ужас сковал Андрея Дмитриевича, у Клавдии стучали зубы.
 
     Через несколько дней после похорон гитара, висевшая на своём обычном месте, привлекла внимание Андрея Дмитриевича. Он взял её в руки, и словно ощутил тепло рук сына. Слёзы застлали глаза. Тронув струны, он обнаружил что-то странное, непонятное. Струны были не на своих местах, он пытался что-нибудь понять, а в ушах звучали слова сына «Живите, вам…» Попробовал привычными движениями наиграть старинный романс, мелодия получалась искривлённой, в неё врывался, резкий, тонкий, бередящий душу звук, который взрывал привычное и был недоступен пониманию.

     Андрей Дмитриевич бережно повесил гитару в самый дальний угол и накрыл тёмной холстиной. С тех пор эта гитара, «искривлённая» гитара постоянно была с ним. В первый же приезд весной он привозил её в деревню, и она висела над кроватью, накрытая той же тёмной холстиной, лучше всех фотографий поддерживая его связь с душой Валерия. Он был уверен, что Валерий этой гитарой передавал что-то ему, им, всем живым, оттуда, хотя, понять смысл этой связи, этого послания, расшифровать его, пока было невозможно. Но связь, тесную связь с прошлым, с душой Валерия, продолжавшей жить в ином мире, Андрей Дмитриевич ясно ощущал и тщательно оберегал от посторонних глаз.

                Глава 9  Кризис

     После тех трагических событий, почти разметавших семью душевно, Андрею Дмитриевичу открылся совсем новый мир. Он стал молчаливым, хорошим, добрым слушателем и сразу окунулся в духовный мир окружающих. С ним охотно делились и семейным, и личным, и хорошим, и плохим, а в последние годы всё больше говорилось о политике, о жизни нашей. Вслух стали говорить всё, что десять и более лет назад говорилось шёпотом и в узком кругу. Некоторым, особенно молодым, казалось, что гласность пробудила и творческую мысль, и вскрыла запретные темы, секретные, тёмные дела, На самом деле, ничего нового или оригинального она не открыла. Всё, действительно имевшее место, было известно давно людям, умеющим слушать и мыслить, разве, что жутковатого вымысла добавилось изрядно, да стало явным большое разнообразие мнений.

     Открылись шлюзы, и на людей пролился поток грязной воды: журналисты и быстрые писатели бросились расписывать наше жуткое прошлое. Страшные факты вперемешку с ещё более страшным вымыслом, рядом картины западного «рая», приукрашенные до слащавости. Газеты и программы радио и телевидения смакуют всё плохое в настоящем. «Так жить нельзя!» - несётся со всех сторон. А как можно?

     Когда-то, Андрей Дмитриевич слышал фразу «умственный труд тяжелее физического» и подумал о том, что это говорят люди умственного труда, а люди физического труда не говорят, не сравнивают, не пишут, они работают и кормят и одевают этих самых трудяг умственного труда. Вот и теперь, эти же «умственные труженики» кричат «Так жить нельзя!». А как можно?

     Оказывается, очень многие из них знают, как можно: надо ликвидировать советский строй, распродать землю и заводы в частные руки, утвердить «права человека», свободу и рынок, и все будут счастливы. На счёт: «все счастливы», что-то, не верится. Сколько раз на Руси слышались эти слова. И теперь, как и всегда, человек физического труда будет кормить и одевать говорунов, а они нести ему счастье словесное, совсем забыв спросить, а какое же счастье ему нужно. Совсем, как у Салтыкова-Щедрина в сказке про соседей, Ивана богатого и Ивана бедного.
 
     От потока грязной воды, хлынувшей из СМИ на людей, закружились головы у многих рабочих и крестьян. Чешут они в затылках и никак не могут понять, чего же хотят ещё эти ребята, ведь, и раньше их одевали и кормили, и теперь то же делаем, и впредь, ни один из тех, кто убежал от настоящего производительного труда, никогда к нему не вернётся. Непонятно, поэтому каждый думает по-своему и отсюда такое обилие мнений. А ещё точнее, каждое мнение рождается в голове конкретного человека, который прожил свою жизнь, со своими радостями и невзгодами, имеет свои отношения с окружающей действительностью, свои чувства и знания, и имеет полное право на своё мнение, даже, если оно кому-то и не нравится. Нравиться же всем не может никакое мнение.

     Идею может принять большинство, и, тогда, остальные должны подчиниться, даже, если не согласны. В этом мудрость, иначе война, кровь, жертвы. Вот, сосед по лестничной клетке, Леонид, тридцатилетний шофёр считает, что идея перестройки изначально преступна, что генеральный секретарь предал Ленина и наш народ, объявил возможность всех форм собственности, то есть, родил частника и повёл страну к капитализму. А, встав на ноги, частник приберёт к рукам всё, после чего снова будет опустошительная гражданская война. Попробуй ему возразить?!  А жена его, хорошенькая, домовитая Лена, возражает, говорит, что лучше быть сытым, чем великим, есть страны, что и на карте-то не видно, а все тем сыты и довольны. Что ж, она каждый день кормит троих детей да мужа, её, тоже, можно понять, да и замуж она вышла далеко не из богатой семьи, всю жизнь с завистью смотрела на меховые шапки да дублёнки.
 
     На работе у Андрея Дмитриевича, в основном, люди пожилые, но и там, в свободное время споры кипят, как, наверное, и во всей стране. Многосемейный жилистый Егор Иванович, заметно сдерживаясь, говорил сквозь зубы:

 - Почему мне не дают заработать, сколько я могу? Работает в стране меньше половины трудоспособных, остальные потребляют и живут лучше. Болтают, пишут, митингуют да по заграницам шныряют. А на чьи деньги? Вот и надо сделать так, чтобы не кормить бездельников, пусть все зарабатывают, тогда и магазины наполнятся.

    -Пусть, - соглашается мастер Матвеич, - только, как это сделать? Вот и бьются демократы за приватизацию. У частника так, запросто, не отберёшь львиную долю, как у колхозника или рабочего. И задаром деньги платить будет некому. Будешь хозяином и заработаешь, сколько осилишь. А мы, навыбирали депутатов из начальства, и хотим, чтобы что-то сдвинулось. Дудки, не выйдет, долго нам ещё гнить в этой паутине.

     А низенький, лысеющий Валерий Петрович, бывший офицер, был не согласен ни с тем, ни с другим. Скороговоркой, заикаясь, он очень убеждённо говорил:
 
    -Ч-частник, это блеф, будет частник, б-будет власть кошелька и эксплуатация п-по-русски, то есть, самая д-дикая и жестокая. Все сегодняшние нахлебники найдут себе з-занятие, обслуживая новоявленных хозяев, а кормить их будут опять т-те же рабочие и крестьяне. Вот, т-ты, Матвеич, говоришь: будешь хозяином – заработаешь. А если батраком? Даже, если при п-приватизации собственность достанется всем, то, всё равно, через год-два она будет сконцентрирована в руках немногих. П-перекупят, передавят, перераспределят, а хозяину батраки нужны и лакеи, вот, и будет большинство влачить жалкое существование. А кто не работал, того не заставишь, они будут помогать хозяину держать всех в с-страхе и рабстве. И так до очередной г-гражданской войны. Нет, Русь всегда б-была сильна сильным царём. Так и сейчас, нужна диктатура. И пусть диктатор заставит работать и нас и т-тех бездельников, которые п-паразитируют сейчас на шее народа. А работать будем хорошо, и изобилие будет или, по крайней мере, достаток.

    -Нет, Валерий Петрович, - горячо возражал самый молодой среди них, тридцатидвухлетний механик Саша, - рабство уже было и прошло, и диктатура у нас была, и лагеря с тюрьмами, а сейчас не знаешь где и на что купить кусок колбасы. Только свобода, свободный труд могут дать достаток. Из-под палки труд в обузу, а надо, чтобы он был в радость. С песней всегда больше сделаешь, чем со слезами. Свобода нужная, свобода, свобода трудиться, сколько можешь и хочешь, свобода распоряжаться результатами своего труда. Будет свобода, будет и конкуренция, а с нею всё родится.

    -Даст свобода к-конкуренцию, держи карман шире, - ещё больше заикаясь, тоже горячился Валерий Петрович, - в-видел предпринимателей к-кооператоров? Заработали много, а дали что? Пшик. Только, друг друга обслуживают. Туда ринулись все уголовники и стали ещё большими паразитами, чем чиновники. П-попробуй, хоть что, у них купить, без штанов останешься. Вот тебе и свобода, и частное предпринимательство. Лишняя воля в-вредна, власть должна б-быть крепкой, тогда и г-государство будет крепким.
 
    -Но ведь, это же не предпринимательство, а издевательство над ним, - пытался втолковать Саша, - согласен, много среди кооператоров рвачей, но, посмотрите, как действуют бюрократы. Они всё делают, чтобы подорвать предпринимательство в самом зачатке, требуют взяток, манипулируют правилами и законами, притесняют снабжением и сбытом, а сами только отбирают и делят, отбирают и делят. Вот, Вы служили, разве Вы не видели присвоенных привилегий генералитета? И везде так. По мне лучше, пусть каждый получит за свой труд, сколько заработает и живёт на эти деньги. А сейчас платят многим не за труд, а за место, за должность, да ещё по должности и присваивают, воруют, берут взятки, просто, пользуются всем общим. Пусть частник жрёт в три горла, но он дело делать будет, а не сможет, то прогорит. А любой бюрократ, хотя бы, и наш секретарь обкома, жрал в четыре горла, а область к упадку привёл. Спроса-то нет, ни экономического, ни юридического.

     Валерий Петрович, конечно, знал и о генеральских и маршальских дачах, и о надуманных загранкомандировках для своих, видел, как приезжал в санаторий заместитель главкома с многочисленной роднёй, и жил бесплатно в отдельном коттедже, куда даже пищу доставляли трижды в день, видел и отгороженные пляжи, и многое-многое другое, по поводу чего и сам возмущался и слышал возмущения других, но переломить себя уже не мог. Точнее, вся его жизнь прошла в среде крепкого коллективизма, и он не мог представить себя в обществе с хозяевами-частниками, он не мог найти себе место, не мог принять того, что он, человек с двумя высшими образованиями, прожив трудную, яркую и полезную жизнь, должен был стать на склоне лет бесправным батраком. А начинать новую жизнь в качестве хозяина он не мог, потому, что для этого не было ни сил, ни средств, ни умения.

     Андрей Дмитриевич чутьём понимал его и оправдывал его убеждения. Впрочем, понимал он и других, все они вынесли свои убеждения из опыта всей своей жизни. Вот они, люди, все разные, в этом источник и радостей, и бед нашей общественной жизни. А чего больше, радостей или бед, это как люди захотят и смогут устроить своё общество. Конечно же, нельзя жить в обществе и быть от него свободным. Такие разные люди должны научиться жить вместе. Для этого каждый должен чем-то поступиться, где-то ограничить себя, сдержать характер, эмоции. Трудно это сделать, многим просто трудно, а иные и не понимают, что так надо. На это люди и придумали законы.

     В маленьких обществах законы были неписаные, они и так выполнялись, а кто преступил закон, карался обществом вплоть до изгнания, а где и до казни. Теперь законы писаные, но не все выполняются. Хорош закон тот, который близок к естественному, например, нельзя жениться на сёстрах, здесь закон по природе человека и он почти не нарушается. А свобода? От чего? И какая? Здесь всё условно. Без общества, как давно известно, человек вырастает диким, а не разумным, а поэтому каждый с самого своего рождения находится в обществе и должен подчиняться правилам общежития. Должен, но не хочется, и появляется противоречие между свободой и законом.  Тут, наверное, и нужна мудрость, чтобы найти такое сочетание свободы и несвободы, создать такое равновесие закона и принуждения, чтобы удовлетворить как можно большее число людей.

     Это может сделать и демократия, и диктатор. Кто лучше, трудно сказать. Андрей Дмитриевич считал, что и демократия, и диктатура, как и всё на свете, имеют и положительные, и отрицательные стороны. Какая сильнее проявится, таков и результат. Рухнула демократия древних греков, Великого Новгорода, республиканской Испании, а в ряде стран Запада сейчас процветает. Диктатура в Чили, Южной Корее, да и в послевоенной Франции дала расцвет, а Муссолини, Гитлер и Наполеон ввергли мир в пучину бедствий. 

     По своей сущности диктатура тяготеет к сильной государственности, только, часто остановиться не может на той грани, где преимущества качественно перерождаются в недостатки. А демократия, наоборот, разрушает государственность и хороша тогда, когда прочный мир и много друзей вокруг. Она же может породить множество потенциальных диктаторов, которые, начав борьбу за власть, могут принести не меньше бед, чем диктатура.

     Всё это очень неоднозначно. Конечно, при демократии нравственно каждый человек раскованнее, пьёт свободу, расправляет крылья, но как часто эти крылья опаляет огонь вседозволенности. Наркомания, разврат под видом свободы, брошенные дети и старики, огромное количество разводов и одиноких, несчастных людей – это тоже демократия. А диктатура – это тюрьмы, запреты многого, в том числе и пороков. Долго ещё люди будут спорить о том, что лучше и ответа не будет, потому что всегда будут появляться люди, способные быть диктаторами прогрессивными.

     Неожиданно, без кажущейся связи с прежними мыслями, вспомнилось, как недели две назад он ехал в трамвае по улице Матросова, а возле одного из частных домиков под гармошку или баян плясала довольно большая группа людей, свадьбу, наверное, играли. Так, один из пассажиров громко заметил: «Молодец наш народ его голодом морят, а он плевал на всё, и в такую лихую годину петь и плясать может».

     А, ведь, действительно, есть сила в народе, и он не погибнет, пока дух коллективизма ещё жив, пока вместе работаем, поём и пляшем. Мысли медленно переходили с пятого на десятое. Совсем недавно он был невольным свидетелем разговора модно одетых, молодых ребят в городском сквере. Они лихо закуривали иностранные сигареты и всем своим видом выражали жгучее желание быть причастными к «тамошнему». Спора у них не было, видимо, из-за неуверенности в себе, они заранее избавились от инакомыслящих.

     Сколько не обвиняй Сталина и коммунистов за борьбу с инакомыслием, но никуда не уберёшь тот факт, что и самые убеждённые в своей демократичности точно так же борются с теми, кто с ними не согласен, как и самые махровые диктаторы. Вот и эти ребята, поддакивая друг другу говорили, что есть страны, которые и на карте не увидишь, а люди там живут счастливо, и зачем нам великая страна, если в ней жить плохо.

     Андрей Дмитриевич поймал себя на том, что мысленно спорит с ними: «Хочешь жить червём – живи, уезжай туда и живи там, в их «раю», а мне не мешай жить здесь, в великой стране». Даже в самые голодные годы он не согласился бы уехать на чужбину, в «сытые» края, да что он сам, даже, великий Высоцкий, у которого за границей, в любой стране, были колоссальные перспективы в плане благополучия и жена в Париже, прямо заявил: «Не беспокойтесь, я не уехал, и не надейтесь, я не уеду». И верно, как ни богаты были Бельгия, Голландия, Норвегия, но пришли немцы, растоптали всех, и никто пикнуть не посмел. И впредь, ещё не раз так будет. Сейчас, что ни скажет «дядя Сэм», все сразу «Чего изволите?».  А в нашей истории всегда, ещё со времён печенегов и монголов, человек имел и моральное право, и внутреннюю силу для сопротивления захватчику. Наверное, величие страны – это не просто слова, и менять его на лишнюю тряпку и тарелку похлёбки вряд ли стоит.

     Интересно, если устроить на эту тему референдум, как бы люди ответили?  Конечно, лучше всего быть сытым и жить в великой стране. Когда-нибудь это будет и у нас, просто, надо через что-то пройти. Время и трудности перехода, тоже, имеют причины, и исторические, и геофизические, да ещё и нравственные, хотя сама нравственность растёт из условий быта.

    Здесь что-то от замкнутого круга или вечного вопроса о курице и яйце, нравственность создаёт условия быта и сама вырастает из них. Поэтому, наверное, ложны и такие заявления, как: «чего вы от нас хотите, когда мы живём в нищете и грязи, вот, будем богаты, тогда и нравственность спрашивайте», так и противоположное: «без нравственности лучшей жизни не построить, поэтому, пойдём все в храмы богу молиться, станем честными да чистыми и тогда горы свернём». И первое – ложь, и второе.

    Никогда не рано и никогда не поздно строить жизнь и быт и строить свою душу в любых условиях быта. Это непрерывные и тесно переплетённые процессы. Безнравственность нельзя оправдать ничем. Женщина пошла на панель от голода, люди воруют от плохой жизни, сказка про пресловутые колоски? Всё ложь. Больше всего воруют богатые, обеспеченные, больше всех развратничают пресыщенные. И не только у нас, так везде. Он и не заметил, как ушли эти, модно одетые, ребята.

     Распахнулась гласность и, сразу, стало видно, что народ наш намного умнее, чем его считали до сих пор. Мало того, что газеты и телевидение заполнили новые критики и пророки, которые всегда считали себя очень умными и не упускали возможности поведать об этом миру, люди кругом заговорили, и в этом многоголосом хоре прорезались новые, совершенно новые голоса и обнажились жемчужины человеческой мысли.

     Оказалось, что совсем простые люди очень чётко и ясно излагают свою правду, свой взгляд на события. И, чаще всего, этот взгляд не совпадает с тем, что навязывается прессой, телевидением и всевозможными пророками. В основу этого взгляда, обычно, положены вопросы: «А кому это выгодно?» и «Что это даст мне лично, моей семье?» И, сразу, легенда о «счастливом капиталистическом будущем» терпит крах. Да, кому-то будет лучше. А рабочему? А крестьянину? Очень круто машут шашками лидеры. «Семь раз отмерь, один раз отрежь!», гласит народная мудрость. Да хоть бы два раза отмерили, на себя и на труженика, так нет же, мерка одна – на спекулянта. По крайней мере, пока только это и просматривается. И поневоле начинаешь понимать тех простых людей, которые задают себе вопрос «Кому это выгодно?». Можно сколько угодно кричать о своей всенародной избранности, а выражать волю тонкого слоя социальных паразитов.

     Совершенно незаметно, явь перешла в сон, и Андрей Дмитриевич видел себя бредущим по холодному, пустому лугу к виднеющимся вдали белым домикам. На руках он держит маленького Валерку и ощущает острую необходимость дойти, но, как только он подходил к домикам, они расползались в стороны, а впереди опять виднелись белые стены и красивые крыши. Нужно. Очень нужно дойти, а домики всё ускользают, и чувство безысходности давит всё больше и больше. Всё крепче и крепче прижимает он к сердцу Валерку, стараясь оградить его от этой жуткой безысходности. Потом, он оказался один перед мрачным земляным валом, за которым должно быть что-то очень-очень важное. Он разбегается, отталкивается от земли и взлетает, лёжа животом на облаке, перелетает вал, а там, какие-то, развалины белых стен и больше ничего до самого горизонта.

                Глава 10 Утро

     Проснулся Андрей Дмитриевич, словно по звонку будильника. На востоке ярко горела заря. Он встал, спустился с «сеновала», и медленно пошёл к реке. В низинах стлался лёгкий туман, из которого выглядывали деревья и кусты. Река спала. На траве блестели капельки росы, которые ярко вспыхивали в первых лучах поднимающегося Солнца. В светло-голубом небе раздалась первая трель жаворонка, и, вслед за ней, со всех сторон, словно по сигналу, послышалось разноголосое птичье щебетанье. В деревне закукарекал петух, ему отозвались ещё с десяток.

     Природа просыпалась, просыпались и люди. Мир неспешно наполнялся звуками утра, где-то скрипнули ворота, на реке плеснули вёсла, послышался далёкий людской говор, на хоз. дворе затарахтел трактор, но все эти утренние звуки, казалось, не нарушали, а оттеняли очарование ясного летнего утра, вселяющего в душу Андрея Дмитриевича успокоение и тепло надежды. Как же не гармонировала эта спокойная, устойчивая, уверенная в себе красота природы с растревоженным человеческим муравейником. Что же такое произошло в относительно спокойное, мирное время, почему разбежались мысли и озлобились люди? Вспомнились слова, слышанные на днях от одной бабушки преклонных лет, «какой может быть голод, когда хлеб в магазинах есть, в нашей жизни было не раз и хуже, в молодости траву ели, но никогда не были такими озлобленными». Так, что же произошло?

    «Перестройка», Андрей Дмитриевич никогда не любил этого слова. По его мнению, то, что происходило, никак нельзя назвать «перестройкой». Сейчас это просто умышленный развал общественной жизни и экономики, который происходит на фоне безудержной, беспринципной борьбы за власть, а впереди – продажа труженика со всеми потрохами в рабство базарным торгашам. Такое мнение складывалось у него по результатам наблюдений и собственного анализа. Впрочем, он никогда не считал себя истиной в последней инстанции и старался никому не навязывать своего мнения, даже, не высказывать его вслух. Нет, он совсем не боялся, как иногда казалось его сослуживцам, а, просто, знал, что могут быть другие мнения и оценки. И люди вправе их иметь, истина же, как всегда, лежит где-то посередине. Не любил он спорить и доказывать свою правоту, слушать любил и проверять свои оценки мнениями других.

     В саду постепенно готовился поздний завтрак. Девчата любовно украшали стол. На таганке кипела в большой кастрюле уха, все дары сада-огорода красовались на столе. Аппетит у всех был отменный. Из ребят только Николай первый с Ритой, да Василий уехали рано – дела. Андрей Дмитриевич иногда, даже, радовался, что здесь, в деревенской тиши, в своём огороде можно было, хоть на немного, спрятаться в скорлупу, не читать газет и не слушать радио. Но действительность потом снова догоняла и тяжело давила на сознание. Завтра, а для некоторых из них уже сегодня эта действительность притупит яркость и красоту летнего дня, а пока все ребята улыбались и радовались возможности побыть вместе, на природе, услышать слова одобрения и поддержки. Вчера все так увлеклись обычным в наши дни политическим спором, что все забыли предоставить тост имениннику и, поэтому, сегодня первое слово за столом под аплодисменты просили сказать Андрея Дмитриевича. Он встал по этому случаю, поднял свой стаканчик, поправил причёску, обвёл всех медленным, внимательным взглядом и сказал:

    -Ребятки, дорогие мои, спасибо вам большое за внимание, поздравления и подарки. Всё-всё очень прекрасно, но самое прекрасное в том, что вы есть и вы живёте. Это и есть самый главный подарок. Вот, вчера вы говорили за лучшую жизнь, которую кто-то кому-то должен построить. Не надо ничего кому-то строить, постройте себе. Нам, старикам, мало надо, нам не надо новой жизни. И я, и Матвей Кузьмич соврать не даст, мы прожили свою жизнь и, ни за какие коврижки, ни на что её не променяем, помните, у Гайдара старика в «Горячем камне». А самым лучшим подарком для родителей, для стариков была, есть и всегда будет счастливая судьба молодых, детей и внуков. Что вы сумеете создать, построить, я, пока, не знаю, и не буду предсказывать. Но, если вам удастся хоть малую толику зла, злобы, ненависти, хамства убрать из жизни, а на это место привнести чуточку добра и любви, то можете считать, что и ваша жизнь удалась, что вам есть, чем отчитаться перед богом, в лице ваших детей. Это в общем. А каждому из вас, в отдельности, я желаю хорошего здоровья и обретения своего места в жизни, какой бы она там не была.

     Все выслушали молча, выпили и, молча, начали завтракать. И только минут через пять стали раздаваться голоса сначала в похвалу ухи и молодой картошки, затем о купании и планах на завтра. Кто-то снова попытался втянуть в политику, но Владимир резко оборвал:

    -Давайте, перестанем воздух сотрясать. У нас завтра и каждый день столько ещё событий будет, что мозгов не хватит переварить. А потом, интересно, что мы будем говорить хотя бы через месяц, переделают нас события или нет? Что бы там ни произошло, приглашаю всех собраться опять через пять недель здесь же, заодно, поможем отцу и картошку выкопать. Ты не против, папа?

    -Конечно, нет, сынок. В любое время, а не только через пять недель. Не обижайтесь, ребятки, если что не так и будьте, как дома. – Он отвернулся и незаметно смахнул слезу. С запада небо заволакивало серыми, постепенно к горизонту сгущавшимися облаками, в воздухе установилась звенящая тишина, не шевелился ни один листок, затихли пташки и пчёлы, замерла река.
 
                Глава 11  Пять недель спустя

     Длинный летний отпуск закончился, но на работе у Андрея Дмитриевича изменился график, и теперь, он работал каждый день и, только, на выходные выезжал в деревню. А события мелькали, как в калейдоскопе. выборы, сессии, съезды, речи, громкие разоблачения и, не менее громкие, обвинения, отставки и аресты, новые партии, суверенитеты, стрельба на улицах и, вместе с тем, постепенное, но неуклонное ухудшение жизни.

    Пошли сплошные дефициты, рост цен, взрывы спекуляции, исчезновение самых простых и доступных во все времена товаров. Люди запасали стиральные порошки, мыло, соль, спички, сахар. Запасали консервы и всё, что, хоть как-то, можно хранить. В воздухе витало ощущение неумолимо надвигавшейся большой беды, а радио и телевидение с утра и до ночи выдавало океанские волны трескучей политической болтовни.

     Ретивые ниспровергатели вопили о необходимости освободиться от идеологических догм. И тут же, словно гвозди, нет, даже не гвозди, а железнодорожные костыли, настойчиво вколачивали в головы слушателей новые догмы о том, как хорошо разделиться на богатых и бедных. Что спекуляция есть бизнес, и её надо поощрять, а не наказывать, и что по наличию богатых людей, миллионеров, можно судить о богатстве и благополучии страны.

     Жена, тоже, запасалась мылом, солью, спичками. Андрей Дмитриевич не осуждал её и, даже, помогал, но душа не принимала всего этого хаоса, приходилось, порой, даже, сдерживать себя. Он радовался теперь этой своей привычке – молчать и слушать. А на работе, в курилках, на улице, в транспорте, в очередях, во дворе, везде, разговоры, с чего бы они ни начинались, переходили на политику. Можно было услышать самые полярные мнения, от самой яростной защиты социализма до полного его отрицания.

    -Зашёл я на днях в коммерческий магазин на проспекте, - рассказывал, обычно молчаливый, могучего телосложения сменный инженер Лёша, - и почувствовал себя униженным и оскорблённым. Совершенно немыслимые цены и невероятно наглые продавцы, словно из другого мира.  Да, что же это такое и кто я в этом мире, гнида какая-то, что ли? Вот, Сашка, смотри, куда мы идём. Тебе очень хотелось такой жизни, и ты говоришь, что это справедливо? Кто они такие, владельцы этих вещей, и честно ли они свои доходы заработали? Получается, что с лозунгом «кто не работает, тот не ест» покончили, и пришли к состоянию «кто не работает, тот ест и очень-очень хорошо, а кто работает, тот впроголодь»?

    -Да, отстань, Лёша, не их я защищаю, мне самому тошно от них, - оправдывался механик Саша, - только всё дело в том, что если товара не будет, то цены всегда будут высокими. Надо много производить. На наших работающих заводах много чего можно выпускать, но не делаем. Почему? Номенклатура не заинтересована совершенно, она, похоже, работает по заказу этих спекулянтов и, видимо, от них и кормится.
    -Так, что же делать?
 
    -Реформы проводить, становиться на экономические рельсы управления производством.

    -Как включишь радио, так только слышишь, реформы да реформы, - веско рассуждал мастер Матвеич, - но я так считаю, реформа только тогда полезна, если она увеличит число работников, созидателей и уменьшит процент бездельников, тех, кто только потребляет. Но, не видно этого. Сокращаются одни конторы, а другие, как грибы растут, какие-то биржи, ассоциации, торговые дома, да всех названий то не упомнишь. И всех их кормить должен рабочий и крестьянин.

    -Да, Матвеич, добро бы они делали труд рабочего легче и производительнее, но пока этого не видно, - поддержал Лёша, - добавь к ним всяких рэкетиров и воров, необходимое число охранников и милиции, да парламенты с кабинетами министров и армией чиновников рангом пониже. Вот и получается, что один с сошкой, а с ложкой уже не семеро, а все пятнадцать. Откуда же на всех них продуктов и товаров взять?
 
    -Экономические законы должны всем управлять, не придуманные, а самые объективные, которые от людей не зависят, и всё встанет на своё место, - уверенно говорил Сашка, - а реформы должны нас привести туда, где эти законы торжествуют. И тогда, действительно, будет так, что, кто не работает, тот не ест.
 
     -С-сомневаюсь, Саша, - горячился Валерий Петрович – к-красиво только в сказках бывает, а в жизни, поверь мне, тот, к-кто не работал и хорошо жил, он никогда работать не станет и употребит весь свой ум и способности, чтобы найти способ обогащения за счёт трудящихся. И справедливого распределения не будет н-никогда. Хаем социализм, а напрасно, вспомните, лет пятнадцать-двадцать назад голодных-то не было, и уверенность в завтрашнем дне была, а что нас ждёт завтра?
 
     -И, тем не менее, всегда с завистью на Запад смотрели, и всё больше отставали от них. Дожились, ничего построить качественно не умеем. Ну его, этот социализм, если в нём всё хуже и хуже, - возразил Саша.

    -Н-не надо только п-передёргивать, с-сравни, что было в пятидесятом и что в семидесятом. Р-развал-то с началом перестройки пошёл. И, по-моему, это кто-то умышленно ведёт страну к развалу, чтобы власть захватить и из нас с вами верёвки вить. Будем молчать, так оно и будет.
 
    -Вот, я и говорю, в тюрьму бы их всех, - прогудел Егор Иванович.
 
    -Да было это всё, Егор Иванович, - спокойно, как бы убеждая самого себя, отвечал мастер Матвеич, - только, лучше от этого не стало. Всё-таки, экономический порядок не кулаком надо наводить, а рублём.
 
    -П-подожди, отведаешь кулаков новоявленных капиталистов, хозяев, т-тогда не так запоёшь, - съехидничал из своего угла Валерий Петрович.
 
    -Андрей, а ты что всё молчишь? Скажи, будет справедливость при частной собственности или нет? – Матвеич обратил внимание всех на обычно молчавшего Андрея Дмитриевича.
 
     - Справедливость, во-первых, очень растяжима, каждый по-своему её понимает. А во-вторых, даже, если в полной мере заработают экономические законы, то справедливость не может быть выше уровня развития нашей нравственности на сегодняшний день. Не может быть, ни при социализме, ни при капитализме. Строй здесь не при чём, справедливости в обществе, где любой человек, не задумываясь, легко оскорбляет соседа словом и делом, не может быть в принципе. Можно попытаться насадить её законом, силой, но это будет не справедливость, а страх, что, как ты говоришь, мы уже проходили. Я за то, чтобы люди стали друг к другу добрее.

                Глава 12  Размышления

     Такие разговоры в рамках приличия велись в дружных коллективах, а на улицах, в транспорте и в очередях суждения были куда круче, иногда, вплоть до рукоприкладства. Андрей Дмитриевич старался сам во всём разобраться, а, если и не совсем разобраться, то, по крайней мере, привести в порядок свои мысли, постоянно волнуемые всей окружающей действительностью и буйной информацией….  Сейчас на все лады тиражируется мнение, что идея справедливости на путях классовой борьбы ложна изначально.

    «Если звёзды зажигают, значит это кому-то нужно». Вот, и доказать ложность этой идеи, тоже, кому-то нужно, причём, не личности, а классу. Попытки доказательства ложности этой идеи предпринимались всегда, с момента появления самой идеи, и продолжаются до настоящего времени, Сама идея возникла из жуткой несправедливости жизни классового общества, когда одни за кусок хлеба должны были отдавать всё, свободу, силы, достоинство, убеждения и, в конце концов, саму жизнь, только для того, чтобы потомки смогли, так же дико и трудно, просуществовать, в свою очередь, другие  были обречены на безысходную роскошь и довольство уже самим фактом своего рождения.

     Идея предполагала устранение деления общества на «господ» и «быдло – рабочий скот» и сделать так, чтобы все трудились, и каждый получал по труду, а по мере накопления богатства и по потребностям. Заметьте – каждый!!!  Вот это и есть самое смертельное для «господ», но не для трудящихся. Ведь, настоящее наслаждение приносят не только блага, и, даже, не столько блага, сколько сознание того, что другие, «быдло», их лишены. Как же так, по труду? Выходит, что и «господин» должен трудиться? А как же «божественное предназначение»?

     К «господам» Андрей Дмитриевич относил и крупных собственников с их лакеями, и чиновников, и творческую интеллигенцию, их обслуживающую. Всех их объединяет паталогическое презрение к физическому и, вообще, к производительному труду. Своё же паразитическое существование они считают работой, и очень трудной, а, посему, присваивают себе явно завышенное вознаграждение. «Господа» были и есть всегда, и до семнадцатого, и после, и сейчас.

     Опасность идеи они раскусили сразу и, сразу же попытались её опорочить, так сказать, «на корню». Не удалось, хотя очень хотелось. Энгельс и Ленин большую часть жизни потратили на борьбу с наёмными теоретиками, главной целью которых было: не допустить распространения идеи справедливости.

   Сотни теорий и десятки философских школ создано с одной единственной целью: сохранить статус-кво, а именно, деление людей в обществе на «господ» и «быдло». Слава Ленину, не удалось, свершилась революция. Плохо ли, хорошо ли, но свершилась. Ох, как жалко было своих привилегий «господам», которые не смогли приспособиться, и они развязали войну.

    Но на фронте доказывать своё бессмысленно, надо за умы бороться. И натравливаются одни рабочие на других, рабочие на крестьян, украинцы на русских, казаки на мужиков, и так далее. Цель достигается не победой на фронте, а тем, что всем показали, к чему ведёт попытка достичь справедливости: моря крови, голод, хаос, разруха. Не надо революции, вернитесь все на свои места, мы господствовать, вы – гнуть спину, и всем будет хорошо, как и раньше.

     Не удалось. В дело идёт саботаж. Объединяются «господа» всего мира и всеми способами мешают строить новую жизнь. Самый изощрённый способ – всяческая помощь в достижении власти на всех уровнях малограмотным, эгоистичным людям, которые своими делами должны опорочить идею. Плюс создание соответствующей международной обстановки, подбрасывание ложных идей и идеек, которые постоянно будут заводить в тупик. Вернись «быдло» в ярмо!

    Не удалось. Голод не образумил этих скотов, террор не сломил, а как хорошо было задумано и исполнено. Даже фашисты вкупе с Черчиллем зубы обломали. Что ж, попробуем разложить витриной «рая», благо, каждому свойственно наслаждаться унижением соседа. Пресловутый «рай» оказалось возможным организовать в ряде стран после войны.

   Разжиревшие на войне быстро восстановили побеждённых, а «союзники» по коалиции сразу же после победы начали холодную войну, чтобы неповадно было. Нас холодной войной придавили, чтобы не росли быстро, а все их писаки-идеологи запели хором про эволюцию, про реформы без жертв, Всё красиво на словах, а на деле суть одна: снова иметь и сохранять статус-кво, «господа - рабочий скот».

     Попробуйте хоть одного лакея, который погрелся возле господ, вернуть к станку, в поле. Скорее удавится, чем согласится. Как и в прошлых веках, горничная согласна на любые унижения, лишь бы в поле не идти, так и сейчас. Довольно трудная работа балерины, журналиста, юриста, брокера, спортсмена. Но никто из них, никогда, ни за какую зарплату добровольно не пойдёт что-либо производить, никто не станет хлеборобом, металлургом, дояркой, токарем, пекарем. И вся эта разруха наша имеет вполне явное происхождение: это очередная попытка доказать несостоятельность идеи справедливости.

     Надо, чтобы люди сами согласились посадить себе на шею «господ» и сами встали в ярмо. Тяжело от таких мыслей, а куда деваться.

     Андрей Дмитриевич задумчиво шёл домой, накрапывал мелкий, противный дождик. На подходе к дому его едва не сбил вывернувшийся из-за угла самосвал. Водитель со скрежетом затормозил, высунулся из окна и, весь побледневший от страха и негодования, заорал:

    -Старый пень, чего под колёса лезешь, жизнь надоела?! – и добавил ещё целый каскад слов, которые не пишутся в строку.  Все свидетели деловито отвернулись и заспешили по своим делам.

                Глава13   Уборка

     Всё-таки, в деревне было спокойнее, сам неспешный труд в огороде успокаивал, а река и заречный пейзаж, открывающийся с любимой скамейки, лелеял душу. Менялись краски, вспухало и опадало буйство зелени, разливались и высыхали лужи и болотца, птицы и насекомые пели свою вечную песнь жизни. Природа, так же, как, наверное, и тысячу лет назад, щедро дарила людям спокойную радость и достаточное пропитание. Даже жена стала реже и меньше ворчать, принимая сумки с даровыми овощами и фруктами и вспоминая ценовой беспредел на рынках.

     А картошку, действительно пора уже было копать. Что бы там ребята не обещали, рассчитывать надо было на себя. В пятницу, после обеда они с женой вместе уехали в деревню. Урожай был неплохой, и работа приносила радость. Впрочем, можно было не спешить, погода устоялась и впереди два полных выходных дня. К вечеру приехал Владимир с Максимом, Наташей и Ольгой. Чуть позже автобусом подъехали Олег, Вася, Ирина, Любаша и Андрей. На попутках добрались Серёжа, Николай второй и с ними местная девушка Рая, а уже по тёмному на машине приехали Николай первый с  Ритой. Рая сбегала домой, сказалась матери и, приглашённая, пришла на ужин, принеся два довольно крупных арбуза со своего огорода.

     С картошкой решили разделаться завтра, так хозяин повелел, а сегодня был снова праздник общения, праздник отдыха от гнетущей действительности городских будней. Хорошо, хоть на немного, почувствовать себя далёким от постоянных тревог и посмотреть на них, как бы, со стороны. Только не всем это удавалось.

     За месяц много воды утекло. Газеты, радио и телевидение по прежнему были забиты политической трескотнёй. Какого-либо проблеска света в конце тоннеля не было видно, жизнь стремительно ухудшалась, и уже успела кое-кого больно куснуть.

     После взаимных приветствий и необязательных ответов на необязательные вопросы: «Как живёшь?» и «Как дела?» все уселись за ужин. Мужчины немного выпили для аппетита. Все дружно кушали и нахваливали горячую, молодую картошку, которая была так к месту в этот, уже, по осеннему, прохладный вечер. По мере насыщения разговор оживился и, естественно, переходил на политику и реальности сегодняшней жизни. Как ни странно, начало положила Рая, рассказав, как она ездила в город покупать зимнюю обувь и что из этого вышло.

    -Знаете, сколько я теперь должна работать, чтобы зимой ноги не морозить и прилично выглядеть? – жёстко, со злостью спрашивала Рая.

    -Знаем, - за всех ответила Ольга, - давно знаем. И самое печальное, что дальше будет ещё хуже.

    -Выше голову, - задорно, как всегда, с пол-оборота включился Вася, - рухнул хвалёный социализм, реформы пройдут, и заживём не хуже других. Уже образуются малые предприятия, скоро частные будут, заработает нормальная экономика, назад пути нет. Вот, Андрей, устроился в малом предприятии и вздохнул свободнее.

     -Правда, Андрюша? – живо спросила Любаша, освещая всех лучезарной улыбкой и ямочками на щеках, - расскажи, а то я первый раз слышу.

     Андрей смутился, покраснел, и негромко, сбивчиво стал рассказывать:

    -Ничего особенного. Образовалась маленькая группа, и делаем компьютерные программы. Есть у нас человек, который находит сбыт, зарплата почти приличная, вот, только дорожает всё быстро, но, всё равно, лучше, чем раньше.

    -Молодец, - поддержал его Николай первый, - давно бы так, а то, учишься, учишься, а живёшь потом хуже неуча. Хорошая работа и должна приносить хороший заработок. Надеюсь, ты хорошо работаешь, и польза есть от ваших программ?
 
    -Как тебе сказать? Можно бы, наверное, и лучше. Но я не знаю, есть ли у нас конкуренты и какую пользу приносит моя работа. Я просто зарабатываю, пока возможность есть.

    -Недавно мы все вместе собирались, всего пять недель назад, и видите сами, что всё смещается в одном направлении, потому что сама идея коммунизма порочна, она проповедует уравниловку, а та, в свою очередь, ведёт к застою и развалу. Вот, социализм во всех странах это и доказал. Теперь, назад, и по столбовой дороге цивилизации, - Вася торжествовал.

     -Что тебе, Вася, возразить? – раздумчиво начал Серёжа, - ты прав и не прав. Прав в том, что факты, действительно, таковы: социализм проиграл соревнование с передовым капитализмом. А могло ли быть иначе? Скорее всего, нет. Насчёт идеи ты не прав. Сейчас на все лады хвалят религию, христианство, видят в нём спасение и забывают обо всех преступлениях инквизиции. Религия – это хорошо. А коммунистическая идея один к одному пришла из христианства, только достижение счастья она обещает не в потустороннем, а в посюстороннем мире. И она плоха? Нет, идея, можно сказать, великая и святая. Теперь о воплощении. Классовому обществу понадобилось три попытки: рабовладение, феодализм и капитализм, и несколько тысяч лет, чтобы найти изюминку, которой всего-то пятьдесят лет, а наш социализм – это первая попытка, первый блин, который оказался комом. В чём причина, кто скажет?

    -По-моему, в уравниловке, - отозвался Николай первый, - люди разные, надо было поощрять хороших работников, дать им простор для заработка, а за ними и остальные потянулись бы. Так и в науке, и во всём. И не отставали бы мы сейчас.

    -Да, уж! Партократия кого угодно задавит, чтобы свою власть доказать. Зачем им делать людей богатыми, ещё и о свободах заговорят, - ехидничал Вася.

    -Вася, ты опять прав и неправ, как говорит Сергей, - вступил в разговор Максим, - прав в том, что партократы и чиновники, действительно, из рук вон. Но, ведь, они не с Марса к нам прилетели, а наши, доморощенные, других нету. Сейчас демократы, так называемые, соловьями заливаются. И они, тоже, наши, доморощенные, и никак не могут быть лучше партократов, тоже, других нету. Завтра придут,  тоже наши, доморощенные, капиталисты. И ты думаешь, что они будут сразу другие? Нет, они тоже не с Марса, а наши, и точно такие же подонки, как и первые, и вторые. Что-что, а уж доверять им судьбу очень не хочется. Поверь, что не один я так думаю.

    -Ну и думай, а всё равно дело к капитализму идёт, - Вася занимал активную оборону.

    -Ты Вася, опять прав и неправ, - заговорил Олег, - вот, я уже давно не партработник, я, тоже, работаю у станка и ищу себе место в новой жизни, только не с радостью. Подонком быть не хочется, а честно не прожить, противно, а что делать? Прав ты, Вася, что дело идёт, только, куда оно придёт, не дано знать ни мне, ни тебе. Скорее всего, будет то, о чём мы сейчас и не догадываемся, а не тот капитализм, которого ты жаждешь. Причина всех наших бед, по-моему, в том, что прекратилась теоретическая работа. Социализм – это новое, неизведанное, времени на метод проб и ошибок нет, и нужно было тщательно взвешивать каждый шаг. А после Сталина, как бы  его не избивали, ни один лидер не внёс в теорию ни строки. И сейчас все бросились, как шавки на раненого медведя, добивать своё прошлое. А надо ли? Прошлое не могло быть иным, оно уже состоялось, это уже прошедшее время, и плевать в него бесполезно и очень глупо. Сейчас много говорят о частной собственности, предпринимательстве и демократии. Хорошо это или не совсем. Я, конечно, не оракул, но скажу, что об этом думаю. Итак, по порядку. Демократия  в её сегодняшнем  понимании – это равенство перед законом всех и строгое соблюдение законов. Но,  законы пишут и принимают люди, Верховный Совет, а в нём те же, что и вчера были наверху, то есть, «господа», в какую шкуру их не ряди, и их лакеи, журналисты, писатели, юристы, профессура, директорат. И завтра будут те же, ну изменится часть фамилий, вместо некоторых партийных боссов придут «крестные отцы» мафии. Что изменится? Кто из них будет думать о труженике? И законы будут приняты исключительно в пользу этих новых, а, точнее, старых, но перекрасившихся господ и лакеев. А когда дойдёт до их исполнения, Вася, увидишь, да и все мы увидим, как ненавистное телефонное право передаст свои функции кошельку. Против кошелька будет бессильно любое право, только совесть может ему противостоять, а где она?
 
    -Ну, ты слишком сгущаешь краски. На Западе и демократия, и права человека и правосудие ещё как работает. И у нас так же будет.

    -Погоди, Вася, я не кончил. Теперь о частной собственности и предпринимательстве. Уже есть сотни бирж и всевозможных ассоциаций, реклама уже надоела, но, только, штанов пошить некому и обуви, верно, Раечка?

    -Вернее и не бывает, - поддакнула польщённая Рая.
 
    -Откроется шлюз частной собственности, и всё достоинство трудящегося человека утечёт, как вода в приоткрытую щель. Очень быстро всё перейдёт в руки немногих, а платные лакеи будут одурманивать людей, а не получится дурманом, быстро и решительно силу применят. Поверь, Вася, не постесняются ничуть, а журналисты ещё и оправдывать будут.

    -Олег, ты как на партсобрании выступаешь, - тепло, улыбаясь, сказала Наташа, явно стараясь сгладить углы и перевести разговор в шутливое русло. Однако Олег не принял шутки и продолжал так же серьёзно:

    -Я, конечно, могу и ошибаться. Но, первый опыт строительства социальной и чисто человеческой справедливости оказался неудачным вследствие слабости строителей и силы антипода, «господ», не желавших сдавать свои позиции. Идея-то хороша, но человеческие страсти и несовершенства, подогретые умышленно «господами», свели достижения к минимуму и выпятили недостатки. Лидер растерялся и пошёл назад. Да и лидер ли это?
 
    -Олег, а зачем что-то строить? Лучше просто не мешать людям жить естественно. Ведь любая система совершает насилие над людьми. Чем естественнее и проще законы, тем легче их исполнять, больше времени на труд, созидание, тем богаче общество. Или я не прав? – медленно и раздумчиво проговорил Николай первый. Рита поёжилась, кутаясь в пуховый платок. Стало, действительно, прохладно. Андрей Дмитриевич предложил всем «согреться» и пошёл ещё раз подогреть большой чайник для чая.
 
    -Понимаешь, Николай, частная собственность со своей жёсткой идеологией: «моё, не тронь!»  тоже требует защиты и всех, связанных с этим структур. А «моё» у каждого разное. Значит, и охранять его будут по- разному, и, при любом столкновении интересов, большее «моё» всегда задавит меньшее. Ты думаешь, вчерашние бездельники завтра бросятся работать? Нет, они так же, как и раньше будут сосать соки из таких тружеников, как ты, как твой тёзка, как Володя, как каждый из нас. Вот, Вася запад хвалит и говорит, что завтра мы так же заживём. Да, заживём, если все(!) будут хорошо работать, но и при этом условии ещё не скоро. Не забывай, что ещё в тридцатых годах на том хвалёном Западе голодных было больше, чем сытых, хотя и работали крепко. И сейчас, один зарабатывает три тысячи долларов, марок, фунтов в месяц, а другой – три миллиона. Это справедливость? Думаешь, все очень довольны? У нас частная собственность создаст средневековье, надолго, может быть, до новой революции.

     -Но, частная собственность создаёт высшую производительность труда, - снова медленно проговорил Николай первый.

    -Да, Коля, отчасти ты прав. К моему сожалению, не могу с тобой не согласиться, сейчас факты за тебя. Не сумели на первом опыте так организовать труд при общей собственности, чтобы превзойти их производительность труда. Жаль, но это и есть первый блин. А я убеждён, что нельзя частным образом владеть Солнцем, небом, Землёй, землёй, недрами, энергией воды, ветра, атома. Нельзя владеть человеком, его телом и душой. Природа - наша мать, и все её творения для всех. Частная собственность против законов природы, она обязательно предполагает кабалу и эксплуатацию. А хорошо работать, надо научиться, работать для всех, как для себя, потому что жить вместе лучше, чем поодиночке. Для меня именно в этом и состоит коммунистическая идея, и ничего плохого я в ней не вижу.

    -Думаешь, социализм вернётся? – задал риторический вопрос Владимир.

    -Непременно, но на более высокой основе, на другом витке. Идею коммунизма придумал не Маркс, не Ленин, а Христос, или, даже, кто-нибудь задолго до него. Это не вымысел, а мечта, чаяния человека, а то, что у нас было, очень трудно назвать социализмом. Когда мы о чём-либо говорим, неплохо бы определиться с терминологией. Дикая смесь общественного производства с суперимператорской властью и с абсолютной аморальностью коррумпированного чиновничества ни с какой натяжкой не может быть названа социализмом. Точно так же, когда говорят о народе или от имени народа, различайте, что говорящий понимает под словом «народ».

     Все заговорили разом, обсуждая длинную речь Олега. В душе Андрей Дмитриевич был заодно с Олегом, правда, сам он не смог бы так стройно выражаться. И ещё он радовался за ребят, за их взрослость, умение слушать. В Верховном Совете, наверное, давно бы затопали и освистали Олега, а ребята слушают внимательно, хотя видно, что ни Вася, ни Николай первый, ни Владимир, ни Любаша, ни Ирина с ним не согласны. Да, трудно сказать, кто из них найдёт себя в том капитализме, который, возможно, придёт.

    -А я думаю, -  откашлявшись, медленно и твёрдо начала Ирина, и все сразу смолкли, - что в основе всех наших бед, всё-таки, лежит нравственность. Вор, он, Вася, при любой системе будет вором.

    -Зачем же красть у себя, если ты хозяин? – парировал Вася, - бессмыслица получается.
 
    -Почему у себя? У соседа или у своего работника. Другой вопрос, почему человек становится вором? Это же не генетика, а воспитание. Остап Бендер знал до 400 сравнительно честных способов отъёма денег. Если, опять же, определиться с терминологией, то я считаю вором всякого, кто присваивает себе незаработанное, любым способом. Можно, конечно, надеть розовые очки, но, всё равно, на каждом долларе, рубле, фунте, марке, из миллионных и многомиллионных состояний есть несмываемые следы грязи и крови. И если человек, становясь богатым, продаёт душу, совесть и честь за деньги, за прибыль, доход, то обратного пути нет. Как в крылатом афоризме: сначала человек тратит здоровье, чтобы заработать состояние, а потом тратит состояние, чтобы вернуть здоровье, но… бесполезно. Я же говорю о здоровье нравственном.

    -Что-то уж очень жёстко, - побледнев, негромко проговорил Николай первый, - выходит, если я разбогатею, то в твоих глазах вором буду?
 
    -Да, нет, Коля, пока ты работаешь и богатеешь своим трудом, ты мой самый лучший друг и образец для подражания, а когда заработает твой капитал, ты сам увидишь, в кого ты начнёшь превращаться. При личном труде твоя естественная жажда наживы ограничивается твоими физическими и психическими силами, это естественно, но, как только начинают работать деньги, капитал, это искусственное создание, так сразу теряются естественные ограничители, и предела жадности больше нет. Теперь, в полном соответствии с законом обратной пропорциональности, чем больше состояние, тем меньше совести. Я абсолютно уверена, что любой миллионер и у нас, и на хвалёном Западе без всяких угрызений совести способен убить любого человека, разве что, не каждый, своими руками. А ограбить, разорить, унизить, это, вообще, считается делом чести. И эти люди завтра будут хозяевами жизни, законодателями мод. Да, рабочего они, скорее всего, заставят работать лучше, чем «жуткая тоталитарная система», и продуктов, и товаров будет больше, только, счастье, Вася, не в куске колбасы, не животные мы в конце концов. А тебя, Коля, дорогой наш труженик, я люблю и очень уважаю. И хотелось бы уважать всю свою жизнь.

    -Ребята, а меня очень пугает это вселенское хамство и наступление дикой псевдокультуры, - грея руки о тёплую чашку и понемножку прихлёбывая чай, печально проговорила Любаша, пряча свою обаятельную улыбку за нахлынувшей вдруг серьёзностью, - неужели на наш век ничего святого не останется?

    -Останется, если мы сами сумеем сохранить святое в душе, - тихо сказал Серёжа, - во всех веках завоеватели уничтожали в завоёванных странах культуру во всех её проявлениях, разрушали храмы, жгли книги, убивали поэтов и музыкантов, вывозили картины, музейные ценности. А взамен насаждали серость.  Так и сейчас, нас завоёвывают без боя. Почему такой мощный, грязный поток масскультуры, вся это порнуха и пародии на песни и музыку. «Если звёзды зажигают, то это кому-то нужно». Кому, не трудно догадаться. Я не знаю, почему, но получилось так, что «разумное, доброе, вечное», сейчас, в подавляющем большинстве, пытаются сеять люди, очень далёкие от нравственных высот.  Писатели и поэты передрались из-за привилегий и, в угоду новым хозяевам стараются тщательно замазать грязью всё наше прошлое, артисты и музыканты в погоне за прибылью забыли всё святое, кино и телевидение работают явно на разрушение культуры. И, даже церковь, даже церковь включилась в меркантильное, в ущерб духовности. Только в живописи пока есть островки того, что греет душу. Не знаю, может быть, именно художникам предстоит возглавить духовное возрождение. А хамство вселенское, Любаша, обязательно пройдёт, сменится всё к лучшему, но не скоро. Чтобы ускорить процесс, нужна добрая воля верхов, а им сейчас не до культуры, власть делят, да место у кормушки. На «светил» культуры, как видишь, надеяться трудно, говорить красиво и сеять семена добра, не одно и то же. Когда я слышу в эфире выступления многих наших депутатов - культурников, то часто вспоминаю народную поговорку: «пустая бочка всегда громче гремит». А, в целом, я полностью согласен с тобой, милая Любаша, конечно, не политики выведут нас из этой ямы и не предприниматели, Васенька, а народ сам выйдет, и впереди обязательно будут шагать лидеры духовности, только, настоящие, а не коньюнктурщики, вроде Солженицина, Радзинского, да Медведева с Рыбаковым.

    Расходиться никому не хотелось. Ночь была тихая и звёздная. Над столом, под навесом из виноградных листьев уютно светились три небольшие лампочки, освещавшие стол и, в то же время, не мешавшие быть в этой сказочной ночи. Третий раз Андрей Дмитриевич вскипятил чай с чабрецом и земляникой. Ребята, казалось, наслаждаются теплотой общения, чем труднее и злее становилась действительность, тем нужнее была эта теплота родственных душ. Иначе, ведь, и озвереть можно.

     Андрей Дмитриевич хорошо понимал это, он недаром прожил такую трудную жизнь, и, теперь, спокойно сидел в дальнем конце стола, внимательно слушал и, по привычке, не вмешивался в разговор, а, только, радовался за основательную устойчивость ребят. «Нет, жизнь их не сломает», - думал он.

    -Ребята, - заговорил вдруг, обычно молчавший, Максим и покраснел, - если вы не против, я прочитаю вам кое-какие выдержки из одной книжки.

     Он достал из кармана пиджака блокнот, пододвинулся поближе к лампочке и начал при общем внимании на обращённых к нему лицах:

    -Тяжёлое чувство собственных недостатков, сознание, что отстали, что у других лучше и надобно перенимать это лучшее, учиться, не покидали лучших русских людей, отсюда стремление прислушиваться к чужим речам, обращать внимание на указания с разных сторон, что и то, и другое не так. Такое время, обыкновенно, бывает богато обличениями, богато распоряжениями, хлопотами о прекращении сознанного, обличённого зла, о прекращении внешними средствами и по этому  бьющими, обыкновенно, мимо… . И ещё: главный вред для общего блага проистекает от незнания самого себя, когда люди сами себя, свои обычаи излишне любят, когда считают себя сильными, мудрыми, не будучи на самом деле таковыми…. Неумение изъясняться, лень, пьянство и расточительность – главные наши природные свойства; от расточительности происходит жестокость относительно подчинённых. У нас нет природной бодрости, благородной гордости, одушевления, не умеем держать себя с достоинством…. И ещё: великое наше народное несчастье – это неумеренность во власти; не умеют наши люди ни в чём меры держать, не могут средним путём ходить…. Расплодились в русском народе премерзкие нравы, так, что перед другими народами русские являются обманчивыми, неверными, склонными к воровству, убийству, неучтивыми в беседе, нечистоплотными. А отчего всё это происходит? Оттого, что всякое место наполнено кабаками, заставами, откупщиками, целовальниками, выемщиками, тайными доносчиками, люди отовсюду и везде связаны, ничего не могут свободно делать, трудом рук своих не могут свободно пользоваться….

     Максим сделал паузу, обвёл взглядом улыбающиеся лица друзей, насладился произведённым эффектом и сказал:

    -У меня здесь ещё много записано, не буду злоупотреблять вашим вниманием, а все же, Вася, о каком времени это написано и когда?

    -Н-не знаю, - растерянно ответил Вася, - судя по стилю, написано давно, а по сути, про нас, сегодня.
 
    -Да, поразительно точно, словно этот автор наблюдал нашу жизнь последние пять лет, - подтвердила Любаша, - а, всё-таки, откуда это?

    -Кстати, здесь есть и описание выхода из такого состояния, что и как надо делать и что из этого получается. А написал это полтора века назад, задолго до советской власти и коммунистических идей, которые, Вася, ты во всём обвиняешь, наш русский историк, Сергей Михайлович Соловьёв, описывая состояние общества в семнадцатом веке, в предпетровские времена. Как видите, историю, хорошо бы знать, а не грязью поливать, в чём сейчас недостатка нет.

    Максим спрятал блокнот и пододвинул к себе кружку чая, услужливо наполненную Раечкой. Все молчали, переваривая слова Максима. После небольшой паузы Ирина, как примерная школьница, подняла руку, обращая на себя внимание:

    -Максим, я хочу тебя и всех спросить, а в какой стране мы хотели бы жить? Конкретно, ты, Максим?

    -Я часто об этом думал, попробую выразить словами. Условия жизни будут комфортны, если в стране у каждого человека есть кров, питание, тепло, медицинское обслуживание, работа и зарплата, возможность отдыха и пользования всеми благами культуры. А для этого необходимо соблюдение ряда принципов, а именно: 1. В стране и народе, населяющем эту страну должна быть генеральная идея в виде долгосрочной и среднесрочной программы развития с рубежами и целями. Нужно каждый день видеть, что сегодня стало лучше, чем вчера и верить, что завтра будет лучше, чем сегодня; 2. В стране не должно быть нищих и бездомных; 3.В полной мере должны работать все виды промышленности и сельского хозяйства с государственным регулированием нужных для страны и народа направлений; 4. Всё, произведённое в стране, в первую очередь направлять на удовлетворение потребностей нашего народа, а на экспорт направлять только излишки; 5. Воры, бандиты, взяточники и другие преступники должны сидеть в тюрьме без привилегий; 6. Медицина должна быть везде и всегда абсолютно бесплатной, образование – тоже.

     Все внимательно смотрели на Максима, но возражений не последовало.

    -Ребята, давайте лучше споём, пока политика совсем нашу душу не испоганила, - сказала мягким, грудным голосом Наташа, - сделала паузу и негромко запела «Подмосковные вечера», Владимир принёс баян и сад наполнился мелодичными, задушевными звуками.

     Андрей Дмитриевич накинул на плечи телогрейку и ушёл на свою любимую скамейку. Небо сияло алмазами созвездий, внизу замерла река в лёгкой дымке, а в сказочной задонской дали тут и там рассыпались островки огоньков да, иногда, темноту прорезывали лучи автомобильных фар. В саду одна за другой звучало плавные и добрые песни. Впрочем, он их не слушал, мысли бродили с пятого на десятое и никак не выстраивались в связную цепочку. Сколько людей, столько и мнений, а где она, та равнодействующая, которая определяет направление и скорость движения?
 
     Снова, как и в прошлый раз, подошли Вася с Максимом и уселись рядом. Всё-таки, хорошо, что, даже, при таких разных взглядах они любили друг друга и чаще всего были вместе. Сидели, молча впитывая звёздный свет и чистоту напоённого травами и силой жизни деревенского воздуха. После длительной паузы Вася негромко, но очень серьёзно спросил Максима:

    -Ну, и что же Соловьёв рекомендует для выхода из этого состояния униженности общества?
 
    -Ничего рекомендовать он не может, он описывал это время спустя два века. Он говорит, что движение было естественным, а Петр просто оказался в нужном месте в нужное время, конечно, он всё ускорил. Так и сейчас, не надо охоты на ведьм, время пришло совершить скачок. Жаль, что Петра нет. Он в своё время сразу повёл вперёд, а сейчас лидеры нас тянут назад, потому народ и не воспринимает их всерьёз.

   Наши вшивые политики предлагают то, от чего, как от чумы, убежали западные страны, да ещё удивляются, почему люди им не верят. Ещё Алексею Михайловичу учёный советник-экономист пишет: государь, экономику надо так строить, чтобы сырьё ввозить, а наши ремесленники из него товары изготовляли бы для нас и для внешнего рынка, а внешнюю торговлю держать в своих руках, чтобы не вывозили товаров, в которых наш народ нуждается и не ввозили бесполезного. Посмотри, Вася, сейчас у нас всё с точностью до наоборот.

    Согласись, что предприниматель – это тот, кто предпринимает, то есть, берёт деньги, организует производство товаров, наполняет рынок, а излишки везёт за границу. А что у нас?  «Предприниматели» вывозят сырьё, продают, а деньги укладывают в заграничные банки. Это грабёж страны. Я прав, дядя Андрей?

    -Прав, Максим. Я думаю, что наше смутное время только начинается, после глубокого падения, когда выберемся на уровень лучших лет времён советской власти, политики будут трезвонить об успехах нового экономического чуда и говорить, что раньше всё было плохо. Счастья вам, ребята, а мне, чувствую, не дожить.
 
    -А чего тогда хорошего было, сплошная тюрьма и застой, Люди бежали из страны куда глаза глядят. От хорошего не бегут, - начинал заводиться Вася.
 
    - Не спеши, Василёк, ты это по газетам знаешь, и только. Твои родители не сбежали и тебя вырастили здоровым. И я не сбежал, и десятки миллионов не сбежали. Как сказал Высоцкий: не беспокойтесь, я не уехал, и не надейтесь, я не уеду. А бегут кто? Сам знаешь, артисты, спортсмены, бумагомараки, словом, те, кто к созидательному труду имеет самое слабое отношение. В основном, это пена. А что я видел хорошего? Не берусь ни с чем сравнивать, только на нормальную месячную зарплату можно было сносно и довольно модно одеться с ног до головы и ещё прокормиться, или купить холодильник, можно было почти без напряжения купить жене к юбилею золотое кольцо или цепочку с кулоном, в подарок другу часы. Были и вещи, и продукты и была возможность их купить, конечно, может быть, и не жирно, но вполне достойно. А сейчас, Василёк, что ты можешь купить на свою зарплату?
 
    -Ну, это сейчас, это временно, скоро всё будет иначе.
 
    -Скоро-о? А как скоро? Что-то уж больно знакомая песня. Наверное, с Рождества Христова все политики обещают счастливое будущее. Это очень легко, обещать. Ходжа Насреддин обещал эмиру за 20 лет научить ишака говорить человеческим голосом в надежде, что за 20 лет или ишак помрёт, или эмир сдохнет. Чем, Вася, нынешние политики отличаются от Ходжи Насреддина?

    -Да нет, дядя Андрей, они не обещают, а прогнозируют, у нас же примеры перед глазами. Всё ясно, как глянешь за рубеж. Система другая и жизнь другая.

    -Примеры, Вася, разные бывают, одинаковые системы у многих, а живут все по-разному. И прогнозируют больше всего метеорологи, но и у них редко сбывается. Дело в том, что мы в России живём, с нашим народом, в нашем климате и всё будет по-нашему, а не по прогнозу, основанному на примерах Запада или Востока. А наши особенности в прогнозах, почему-то, совсем не учитываются, - включился Максим.
 
    -Вот-вот, - поддержал Андрей Дмитриевич, - учитывалось ли в прогнозах то, что у нас десятки миллионов хорошо живущих бездельников? И куда их девать прикажешь? А?

    -Это не проблема. Как только собственность будет в частных руках, в руках народа, так все работать будут, иначе не проживёшь.

    -Щас! Разбежались, держи карман шире. Собственность, если и будет в частных руках, то никак не у народа, если, конечно, под словом «народ» понимать тех, кто работает. А будет она в руках этих самых бездельников, и работать их не заставит никто и никогда. Мы живём не в Германии и не в Китае, а в России. Впрочем, я не хочу пугать вас, ребятки, а хорошего ничего не вижу, вот, разве, звёзды да речку.

     Андрей Дмитриевич замолчал, молчали и ребята. Правильно говорят, что молчание – золото, молча лучше чувствуешь близость души, чем в разговоре. В разговоре всегда больше скрывают, чем говорят, он уже пожалел, что излишне «разболтался». А звёзды лили свой вечный свет на эту мирную, красивую Землю и на раздираемых противоречиями людей.
 
                Глава 14  Гитара

     На другой день ребята дружно и очень быстро выкопали картошку, затем помогли Матвею Кузьмичу и, даже, Раечке, хотя она и отказывалась, да Серёжа настоял. После обеда все заспешили в город, остались, только, Владимир, Максим да Ольга с Наташей. Они собирались ехать вечером, а сейчас ушли на речку. Андрей Дмитриевич прибрал инструмент, навёл относительный порядок в доме, собираясь ехать вместе с ребятами в город.

     Он зашёл в коморку, снял со стены гитару, чтобы увезти её с собой, развернул накидку и замер, прижав гитару к груди. Она, словно хранила вечно тепло рук Валерия, его Валерки, первенца, такого любимого и такого несчастного. Запершило в горле, туманом застлало глаза. В памяти всплыло то далёкое, о чём он старался никогда не вспоминать.

     Давно это было. Случилось так, что, казалось, все беды сошлись в одну точку. На работе крупная авария с неизбежными последствиями, украденный у жены кошелёк с деньгами на детскую одежду к школе, очередная серьёзная размолвка с женой, объяснение с участковым по навету кого-то из соседей, Володька влип в какую-то тёмную компанию и ещё, и ещё. Всё вместе настолько придавило, что у него впервые появилась чёткая мысль о том, что, может быть, очень просто разделаться с жизнью, и пусть всё идёт без него своим чередом.

     Впервые мысль о смерти не вызвала никаких отрицательных эмоций, а показалась вполне естественной. Он не знал, что было написано на его лице, помнил лишь, что, придя домой, хлопнул дверью, разулся, пошатываясь, прошёл в спальню и сел на кровати, руки слегка дрожали, сердце стучало молотом, глаза ни на чём не могли сосредоточиться, а в голове гул и пустота. И вот тогда подошёл Валерка, встал рядом, положил руку на плечо и серьёзно – взволнованно, негромко спросил: «Пап, ты чего?», «Ничего», - не сразу, глухим голосом ответил он, посмотрел мельком на Валерку, опустил глаза, и мысли начали медленно возвращаться. Валерка сел рядом, прижался к плечу, долго молчал, потом так же серьёзно – озабоченно, но уже с теплотой, сказал: «Пап, не надо, проживём как-нибудь».

     Как же он был благодарен сыну за это, за эту минутку, за возврат почти с того света. Не выскажешь, да и не надо. А Валерка ушёл туда, может быть, даже, вместо него. Дай бог его душе успокоиться в том мире, его золотой душе.

     Гитара грела руки и душу, в носу щипало, слёзы навернулись на глаза. Незаметно для себя, Андрей Дмитриевич стал перебирать струны привычными движениями пальцев. И эта странная гитара заговорила. Тяжёлый, глухой, мрачный гул словно стремился придавить к земле, заполнял слух тревогой и безысходностью, мешал нормальному восприятию, но, в то же время, его постоянно рвал и взламывал тонкий, дребезжащий крик, взмывающий вверх из-под гулкого гнёта, пропадал и снова вырывался вверх, к небу, к Солнцу и свету. Это была, как бы, борьба двух начал, двух устремлений, борьба, в которой нет победителей, но которая сама есть жизнь, есть победа над неподвижностью, над тёмными силами ада, над мраком небытия.

     Может быть, всё это было и не так, струны звучали, но осмысленной мелодии не было, и звуки эти рождали только ощущение, которое Андрей Дмитриевич воспринимал по-своему, вот так. Он продолжал перебирать струны, по щекам текли слёзы, а в ушах звучали последние Валеркины слова «живите, вам…». Он не слышал, как скрипнула дверь, вошли ребята и остановились, Владимир замер, вслушиваясь в звуки, Наташа сделала попытку заговорить, но Максим приложил ей палец к губам и быстро увёл девушек из дома. Владимир постоял минуты две и тоже тихонько вышел.

     Они так и дожидались отца в саду. Только минут через двадцать он вышел из дома, аккуратно причёсанный, застёгнутый на все пуговицы, с тщательно завёрнутой гитарой и большой сумкой в руках, лицо его было серьёзное, бледное, точнее, какое-то просветлённое. Он казался, даже, помолодевшим, словно вдохнул эликсира бодрости или живой водой умылся. Никто не задал ему вопроса, Владимир понимал без слов, Максим понимал, что сейчас слова излишни, а девушки, конечно не решились. Молча разобрали рюкзаки, сумки и корзинки и двинулись к автобусной остановке. Вечерело, красное Солнце быстро скатывалось за иссиня чёрную тучу, надвигавшуюся с запада.

                Глава 15   Обвал

       Нет, не суждено, видно, быстрого успокоения взбудораженному человеческому муравейнику. Наверное, действительно, общество пришло в движение, потому что все «стабилизационные меры» политиков только сильнее раскачивали лодку. Разговоры в очередях, курилках, на митингах и в кружках друзей становились всё забористее. Уже не только цены на мясо и картошку давили на сознание.

     Рушились все привычные представления, распадалось государство, корчилась в судорогах экономика, изо всех щелей ползла чернуха, работа становилась бессмысленной, как на дрожжах росла спекуляция, которую даже политики стали называть бизнесом, магазины практически опустели, зато на базаре, да и прямо на улицах можно было купить многое, если денег, конечно, хватит. По баснословным ценам продавались самые необходимые товары, одежда, обувь, мебель, посуда, холодильники и телевизоры, причём, всё с заводским клеймом, сделанное на наших фабриках и заводах и, неизвестно как, попавшее прямёхонько в руки спекулянта-перекупщика. Кроме того, на базарах появилось старьё, обедневшие люди пытались продержаться, продавая последнее, а также масса вещей просто воровалась с предприятий: провода и гвозди, сантехника и инструменты, лампочки и автодетали, краски и линолеум и многое, многое другое.

     Множество людей оказалось буквально выгнаны на улицу, базар из цехов и мастерских. Крепкие, молодые, здоровые люди вместо того, чтобы что-то производить своими сильными руками, стояли на улицах, предлагая сигареты, колготки, водку, жевательную резинку. Кое-кто, располагал импортом, который был совсем уж недосягаем простому смертному, живущему на зарплату.
 
     Газеты и телевидение трубным гласом вещали о необходимости глубоких экономических реформ, причём, это преподносилось, как «абсолют», не подлежащий никакому сомнению. Андрей Дмитриевич задавал себе вопрос: если это реформа, то, что же такое хаос? Можно бы, конечно, «наступить на горло собственной песне» и заставить себя увидеть «свет в конце тоннеля» или поверить, что его видят другие, только, слишком часто, почти всегда чутьё подсказывало верно.

     Ещё в далёкие пятидесятые ХХ съезд и развенчание культа личности Сталина дало ощущение светлое, ощущение спавшего с души камня, хотя сам он ни в чём не был ущемлён этим культом. А поднятие целины и укрупнение колхозов, а также обещания быстрого изобилия ну никак не создавали ощущения оптимизма, какая-то бутафория виделась в этом, словно за кулисами театра всё происходило. И после: в серьёзность китайской угрозы не верилось совсем, а строительство гигантских нефте- и газопроводов за границу вызывало огорчение.

     Так и теперь: вместе с ощущением облегчения от того, что наши лидеры стали молодые, энергичные, вроде бы, открытые, но на фоне гласности не покидало чувство чего-то ненастоящего, опять же, бутафорского. Вождь каждый день на экране, потоки красивых слов, но они не убеждают. Постоянные визиты за границу, широко освещаемые и опять слова и речи, речи и слова, а дела всё хуже и хуже. Ушли одни, пришли другие, и опять слова и речи, речи и слова. И снова дела нет.

     Когда-то на работе сотрудники растормошили Андрея Дмитриевича и вынудили сказать своё мнение о демократах. Он сказал тогда: делать дело будет, дай бог, третья волна этих демократов, если не четвёртая, а всё, что будет до них, это пена, они только за власть будут драться и, только ради самой власти. Он и сейчас считал так, но его никто не спрашивал об этом.

     Сейчас радовало то, что запасы на зиму сделаны неплохие: картошка, капуста, морковь, лук, свёкла, варенья, соленья. До нового урожая хватит. Реформа реформой, а пока можно рассчитывать только на натуральное хозяйство. Жена совсем сникла, всё время молчала и таяла на глазах, Владимир редко бывал дома, искал себя в этом меняющимся мире, искал способ выжить. Он осознавал и ответственность за стареющих родителей, да и отношения с Наташей, видимо, складывались естественным порядком: реформа реформой, а природа делает своё дело, надо думать о свадьбе.

     Андрей Дмитриевич находил успокоение в работе, дома он чинил мебель, обувь, как мог, украшал квартиру, чтобы хоть дома его ближние могли найти уют и отдых от суровой действительности. Жену он жалел по-человечески, и старался во всём помочь, но часто безуспешно.  Вообще, добросовестная работа для него была лекарством от ностальгии по прошедшим временам устойчивого порядка. Только на работе возвращалось чувство собственного достоинства, уважения к самому себе.

     Дача, сад, огород – это хорошо, но не очень, к радости общения с природой постоянно примешивалась этакая ложка дёгтя, сознание того, что он занимается этим не по душе, а, скорее, по нужде. «Во всём мире приобретают дачи, чтобы отдыхать, а мы – чтобы работать», - сказал однажды Валерий Петрович. И с ним нельзя не согласиться. Что может быть лучше той работы, которую любишь, а, значит, и хорошо знаешь, которую делаешь не за страх или ради наживы, а с удовольствием, наслаждаясь произведением рук своих. Такая и только такая работа делает человека Человеком с большой буквы, даёт ему самосознание собственного «Я», даёт возможность гордо нести свою голову и прямо смотреть людям в глаза. От такой работы душа поёт, а мышцы сладко ноют усталостью, к ней не надо принуждать. И такая работа, плюс к радости, должна давать ещё и достаточные средства к существованию, чтобы сад-огород стал хобби, а не источником дохода.  Наступит ли когда-нибудь такое состояние? Пока не видно.

     На днях, после очередной перепалки всей бригадой по политическим вопросам они с Лёшей оказались вдвоём в конторке. Лёша, с трудом сдерживая взбудораженные нервы, тяжело сопел, как кузнечный мех и перекладывал с места на место увесистые инструменты. Трудно быть равнодушным в такое время. Андрей Дмитриевич, чувствуя состояние товарища и желая как-нибудь снять напряжение, негромко и неторопливо проговорил:

    -А это, наверное, закономерно и хорошо, что каждый своё мнение отстаивает, в споре не только истина рождается, без борьбы ничего не происходит, только распад. Дай бог, чтобы борьба к свету вела.

    -Да, есть закон единства и борьбы противоположностей, - чуть успокаиваясь, ответил Лёша и закурил очередную папиросу, - Всё имеет свою противоположность. Свет – тьма, тепло – холод, жизнь – смерть, добро – зло. Так, наверное, и в обществе. Из истории известно, что особенно быстро народы прогрессировали в борьбе, а как пропадал противник, то гибли даже такие развитые государства, как Древняя Греция, Египет и Рим. Так и сейчас, самые большие успехи и у них, и у нас были во время противоборства двух систем. Рухнуло это, теперь, если не будет других антиподов, а установится блаженное согласие и «вечный» мир, то очень скоро всё начнёт разваливаться и там, и тут.

    -Да тут у нас, по-моему, уже всё развалилось.

    -Нет, это только внешне так кажется. Народ силён, и гибель ему не грозит. Временное пройдёт, провалятся все эти липовые радетели народные, сметут их и выплеснет волна новых лидеров, но не таких, которые хребет гнут перед заграничным дядюшкой, а тех, которые о своих людях думать будут, на них надеяться, о них заботиться и не побоятся открыто противостоять алчности заграничных «заклятых друзей».

    -А я вот о чём думаю, - против обычного молчаливого внимания, продолжил разговор Андрей Дмитриевич, - наверное, истина, все-таки, находится, где-то, посередине. Включишь телевизор и только слышишь, что раньше всё было плохо, а теперь демократия, свобода и всё хорошо, а пойдёшь в магазин за молоком, там всё наоборот: раньше было хорошо, а сейчас всё плохо. Наверное, не всё новое хорошо, даже свобода необузданная и не всё старое плохо, даже страх перед властями. Жаль, что этого не могут понять те, кто нас поучает.

    -Поймут, - уверенно, уже успокоившись, ответил Лёша, - жизнь заставит их понять. Нам ещё долго падать в пропасть, и ещё придётся многое пересматривать. А кто не поймёт, тех сметут, может быть цивилизованным путём, а, может быть, и буквально.

                Глава 16   Отчаяние (Поиск смысла)
     Андрей Дмитриевич шёл домой, подняв воротник куртки и глубоко засунув руки в карманы. Холодный, колючий ветер кружил и бросал в лицо острую снежную крупу. Он щурился, отворачиваясь от хлёстких, злых ударов ветра, а перед глазами вставала мудрая и любимая бабушка Марфа. У него было ощущение, что он смотрит на мир её глазами. В памяти всплывали многочисленные картинки прожитой жизни от босоногого детства вплоть до последних дней, и также яркие, сказочные рассказы бабушки Марфы из истории нашей страны, своей Родины, как чувствовал её Андрей. Он был больше, чем уверен, что бабушка сейчас лучше всех разобралась бы во всём и сумела бы найти правильное объяснение всему этому безобразию.

     В самом деле, что там, в прошлом и что есть прошлое? Сегодня, сейчас что-то делается не так. Он всеми фибрами души чувствовал, что не так. А уже завтра утром это «не так» станет прошлым и его уже никак не изменишь, и оно будет всей своей тяжестью давить на настоящее, не давая ему пробиться к свету, оно станет одной из того множества причин, множества сил, которые составляют равнодействующую, движущую всё и вся вперёд, в будущее.

     Конечно, будущее видеть никому не дано, но оно предопределено всем прошлым, всеми событиями и действиями людей, их волей и нравственностью, делами и помыслами. Жизнь, настоящее, наше сегодня, это только точка на бесконечной оси времени. И эта точка непрерывно движется в одну сторону, железным, нет, даже, не железным, а каким-то невидимым, но никакими силами непреодолимым барьером отсекая всё, что мы прожили и сделали каждый год, день, минуту, миг от будущего, от того, что нам всем предстоит. И как важно во имя этого будущего сегодня, сейчас, каждый день всем делать добро, привносить частицы добра в ту сумму всех событий и свершений, которая и творит будущее. Пусть немного, но всё же.

     С трудом он дотащился до дома, молча разделся, рухнул на кровать и негромко, сжав зубы, застонал. Застонал не от боли или тоски, а от безысходности, от неимоверной тяжести, с которой вся мерзость сегодняшнего давила на сознание, раздавливала ощущение жизни, которое всегда было острым и будоражащим, даже в те далёкие годы босоногого детства, когда и поесть-то, толком, было нечего и одеться не во что. Но была жизнь, был смысл за неё бороться, карабкаться вверх, и усилия, в конце концов приносили плоды.

     Сейчас же была пустота, бессмысленность, а не жизнь. Может быть, он слишком стар, чтобы начинать новую жизнь? А где она, та граница, тот рубеж, за которым уже поздно начинать сначала? У каждого человека этот рубеж, наверное, свой, но он есть. И сколько же людей эти подлые «перестроечники» заживо похоронили, отрезав их от жизни и создавая то, куда эти люди не смогут прорасти.

     Наверное, так же чувствовали себя многие из приверженцев старого во время революции. Их, тоже, по-своему, можно пожалеть, хотя они были, в основном, имущие паразиты, которые смогли уехать и безбедно жить по Парижам. Но, всё равно, многие из них несчастными были.

      Сейчас Андрей Дмитриевич очень ясно представлял себе, как многие и многие тогда так же скрипели зубами и стонали от этой душевной боли, боли безысходности и бессилия. Но, почему же? Почему, во весь голос осуждая жестокости большевиков в те годы, сейчас творим чёрное дело точно таким же способом, причём, по отношению не к тогдашним богатым паразитам, а по отношению к своим, родным, бедным труженикам, создавшим всё, что есть на этой земле и вырастившим самих этих «перестройщиков» Это же вершина жестокости, это в тысячу раз хуже всех репрессий всей тысячи лет на Руси. А, может быть, это и есть божье наказание за грехи наши?

     При упоминании бога, мысли притихли, словно пристыженные, и перед глазами всплыл Валерий. Но вспомнился, почему-то, не тот далёкий день отчаяния, не те его слова «Пап, не надо, проживём как-нибудь», а тихий, больной Валерка, на кровати с гитарой в руках. И в ушах звучали его последние слова «Живите, вам…». Как теперь жить? Хотелось громко крикнуть «Как?», а вместо того шёпотом полз другой вопрос: «Зачем??»

     Прошло совсем немного времени, в которое спрессовались события его жизни. В мире эти события были такими пылинками, что их и разглядеть-то трудно, даже под микроскопом, а для него – пол вселенной.

   Осенью Владимир оформил свои отношения с Наташей и ушёл, на первых порах жить к ней. Свадьба была скромной, но, по возможности, весёлой по меркам наших дней. После свадьбы жена стала таять на глазах. Она и прежде не крепко держалась за жизнь, а сейчас, после того, как последний ребёнок окончательно ушёл во взрослую, самостоятельную жизнь, был устроен, доведён до важнейшего рубежа, она считала свою жизненную задачу выполненной до конца, и больше оставаться здесь ей было незачем. Сама она давно потеряла интерес к жизни. Огромный надлом от потери их первенца давно сломал ей хребет и жила она только по необходимости. Сейчас же необходимость отпала. Нет, она ничего над собой не делала и не жаловалась, даже, просто угасла, как догоревшая свеча. Даже и не болела сильно. Похоронили её хорошо, тихо, задушевно, почти без слёз. Да и причём слёзы, если всё произошло по естественному закону.

     После похорон Андрей Дмитриевич долго сидел на кладбище, возле могилки, не чувствуя холода и наблюдая, как мягкие снежинки ласково укрывают свеженасыпанный холмик. Он не плакал, он словно бы, сопровождал её душу туда, в неведомое, и очень чётко осознавал, что и ему, когда-нибудь, предстоит этот путь пройти. Осознавал спокойно, без ужаса и без дрожи, просто осознавал. И понимал, что сейчас не время. Жена уже не могла жить в этом мире и ушла, а он ещё живёт, значит, зачем-то, надо, хотя он пока не понимал, зачем?

     После смерти матери Владимир с Наташей переселились к нему и, вместе, они, более или менее сносно переживали весенний обвал всего и вся. А летом Наташа родила сына, маленького, крепкого бутуза. И этот маленький комочек новой жизни, который буйно продирался сквозь пелёнки к свету и солнцу, подавал голос, чего-то требовал, стал лекарством огромной жизненной силы, живой водой, вливающейся в сердце и душу Андрея Дмитриевича.

     Он не знал, каким должен быть дед и сколько заботы проявлять. Да и что там «должен»? Он стал одновременно и бабушкой, и дедом. Теперь он спешил с работы домой не к сыну и снохе, а к внуку. Он мог часами заниматься с ним, пеленал, купал, агукал, гулял с коляской во дворе и никогда не уставал, даже, если приходилось ночи не спать. Что такое любовь к внуку, и была ли это любовь, он не знал, но внук стал его второй жизнью. Он никогда не задумывался, но постоянно чувствовал. Что внук будет долго-долго, и будет нести по Земле частицу его души, его самосознания, и теперь никакие мысли о смерти были ему не страшны, да они и не приходили совсем.

    Что такое смерть, если вот он, внук, уже сучит ножками и осмысленно следит взглядом за дедом, улыбаясь беззубой улыбкой. Это жизнь торжествует и будет торжествовать всегда, чем бы не пытались её испоганить политики и богословы, рассуждая о потустороннем и создавая мерзости здесь. Жизнь будет агукать, петь, кричать, расти и снова возрождаться в потомках, и нет силы на Земле, способной противостоять Жизни с её беззубой младенческой улыбкой.
 
         Лето 1992года.


                Часть 2   МАКСИМ

                Глава 1  Искания
   
     Прошло пятнадцать лет…. Разрушена великая держава, создававшаяся веками, похоронив в полном смысле этого слова миллионы человеческих жизней и судеб, оболгано и залито грязью всё святое в человеческих отношениях. На свет вылезло грязное рыло чистогана. Самые честные и чистые души, не выдержав лжи, кончали жизнь самоубийством.

     Особо жалко было Юлию Друнину, прошедшую всю войну и создавшую пронзительные поэтические строки о красоте человеческой души.

     Отшумели «лихие девяностые», отмеченные ложью, безудержным воровством под видом приватизации, разрушением экономики, расстрелом всенародно избранного парламента, двумя чеченскими войнами, в которых обе воюющие стороны управлялись из соседних кабинетов одного и того же офиса за зубчатой стеной.  Всё это сопровождалось мощными потоками лжи и чернухи во всех, без исключения, СМИ, создаваемые по заказу, как наших нуворишей, так и их заокеанских кукловодов. Итак, контрреволюция восторжествовала. Народ, точнее те, кто составляет основу человеческого сообщества, те, кто работает и создаёт всё, выживал, но не благодаря «реформам» и кланам, захватившим власть и собственность, а вопреки им.

     Владимир и все его друзья, тоже, возмужали. Каждый из них претерпел много-много ударов судьбы и переживал безвременье по-своему. Подрастали внуки и уже задавали трудные вопросы. Весной Андрей Дмитриевич закончил трудовую деятельность, но продолжал в меру сил помогать Владимиру, опекал внуков, которых было уже двое: к первенцу Валерке добавилась через пять лет хорошенькая Олечка, очень подвижная и смышлёная. Внуки часто и подолгу бывали у деда на даче, учились всему с охотой, слушали рассказы деда, часто спорили с ним, то есть, всё было так, как и должно было быть.

    А тихими летними вечерами Андрей Дмитриевич, как и прежде, любил посидеть на трижды отремонтированной любимой скамейке на высоком берегу Дона и поразмышлять о жизни, о вечном. Связь с ребятами не прекращалась, но видеться приходилось реже, у каждого своих забот - по горло. Владимир с Наташей приезжали, в основном, по выходным, из друзей чаще других бывал Максим. Он, как и многие, искал себе место в новой реальности, как он сам шутил: прошёл путь от грузчика до директора фирмы и обратно, от директора фирмы до сторожа.

     Десятки и сотни тысяч различных фирм возникали и лопались, как пузыри в луже при тёплом, обложном дожде, лопались по разным причинам, но всегда в угоду наглецов и рвачей, захвативших в свои жадные руки всё достояние несчастной страны с единственной целью, ограбить, вывезти за рубеж, чтобы потом сбежать туда и самим. В прессе и с экранов телевизоров аргументированно и убедительно доказывалось, что хорошо учиться можно только там, лечиться тоже там, а красиво жить тем более. Для убедительности организуются военные конфликты, террористические акты, подготавливаемые нуворишами и спецслужбами. Сенсационные разоблачения и, якобы, случайные утечки информации, словом, все виды производства развесистой лапши на уши трудящегося народа.

     А народ, что же он, безмолвствующий? Ему ничего не остаётся, как выживать, выживать и выживать. Он и выживал, на садовых участках, на базарах, на случайных работах за грошовую зарплату. Обесценилось всё святое: честь, совесть, любовь и брак, верность, человеколюбие, товарищество. Появилось обращение – «господин», которое всячески пытаются перевести в понятие, но появилось и более значимое понятие – «хозяин».

     В начале этого безобразия прозвучал призыв лидера: «обогащайтесь!», и богом стал «Золотой телец». Продажным стало всё: закон, суд, полиция, здоровье, культура, спорт и сама страна. Как в известном анекдоте: отданный в жертву нувориш на вопрос «почему он на народные деньги купил себе дворец в Альпах?» удивлённо восклицает: «Вы что, откуда у народа такие деньги?». К счастью, народ – это не только воры и проходимцы, всё же понемногу, постепенно, но очень медленно начало возрождаться и производство.
 
        Сегодня на любимой скамейке рядом с Андреем Дмитриевичем сидел Максим и, тоже любовался    волшебным пейзажем. Много воды утекло за прошедшие годы, а пейзаж по-прежнему завораживал и веселил душу. Слава богу, что на рубеже веков крутое падение в пропасть замедлилось, и появились чуть заметные признаки оживления, видимо, в сознании многих созрело понимание того, что упали до самой нижней точки кризиса.

    Наступал стихийный капитализм, причём, в самых худших его проявлениях. Появились господа и рабы, появилась банковская система и свобода перемещения капиталов, в основном, туда, за рубеж, появились миллиардеры и дворцы, безумная роскошь и море нищих. Почему-то после перестройки и приватизации сирот, беспризорников и бездомных оказалось больше, чем после гражданской войны.

     Появились почти восточные базары, наполненные местным старьём, отходами западной жизни в виде ношеной одежды и обуви (секондхенд), товарами, привезёнными предприимчивыми «челноками», и местной сельхозпродукцией. Первые этажи домов по центральным улицам постепенно заполнялись магазинами и магазинчиками, начали строиться супермаркеты и «бутики».

     Быстро увеличивалось количество автомашин на дорогах, в основном, за счёт иномарок, старых и новых, а вместе с ними росло количество мастерских по их обслуживанию и ремонту. Кое-где начали появляться и мелкие цеха по производству ширпотреба и переработке продуктов.

     Отрадно, что оживление коснулось не только областного центра, но и районов области. Особенно это стало заметным с приходом нового губернатора, Это оживление подтверждало убеждение Максима в том, что от одного человека на своём месте очень много зависит. Но огорчало то, что крупное производство стало, в основном, сырьевым и экспортным, что появились понятия прожиточного минимума и минимальной зарплаты, которые позволяли  хозяевам издеваться над рабочими, потому что минимальная зарплата была установлена за гранью выживания, а безработица заставляла многих соглашаться на кабальные условия труда.

     Активная пропаганда тех, кто и создал этот хаос, вырастила изрядное количество молодёжи с большими запросами, но без понимания, что для осуществления этих запросов нужен долгий и серьёзный труд. Им надо всё и сразу, и за так.

     Максим за прошедшие годы много пережил, в лихие девяностые сменил ряд мест работы. Жизнь заставляла добывать средства к существованию, но радости, удовлетворения от работы не было. Работал он в научно исследовательской лаборатории, оставшейся с советских времён, делали, казалось,  неплохие вещи, но интеллектуальная продукция оказалась никому не нужна. Работал в транспортно – экспедиционном агентстве, обеспечивая коммерческие перевозки товаров, но с обеих сторон оказалась масса рвачей и проходимцев, а, точнее, жуликов, что стало невмоготу быть между ними посредником.  Работал охранником, охранял наворованное, чужое добро, тоже, тошно стало. Был завхозом и снабженцем и убедился, что начальство и на частных, и на государственных предприятиях, мягко говоря, использует служебное положение в личных, корыстных целях, да ещё чрезмерно тратит средства на убранство своих рабочих мест, кабинетов, комнат отдыха, особенно, если за казённый счёт.

     Видеть и знать всё это тяжело.  Это было бы совсем неплохо, но на фоне мизерных зарплат сотрудников выглядит безнравственно.  Наконец, недавно он нашёл место мастера в маленькой строительной фирме, организованной двумя инженерами – строителями советской выучки. Зарплата была обещана небольшая, но выдержать удары судьбы оказалось возможным.

     Хозяин и руководитель фирмы, будучи наслышанным и лично убедившийся в усидчивости и порядочности Максима, с удовольствием принял его на работу, привёл на стройку, поручил ответственное дело, проинструктировал, и напутствовал словами: «всему научишься».  Эти слова были хорошо знакомы и по прежним местам работы Максима. И началось самостоятельное обучение под контролем «шефа», как стал про себя называть руководителя фирмы Максим. Очень быстро он убедился, что за годы падения в пропасть настолько изменилась система проектирования и организации строительства, что впору было говорить о полном отсутствии какой-либо системы. Все устоявшиеся представления о необходимом порядке действий оказались искажёнными до неузнаваемости, и учиться, действительно, стало необходимым. Подобным изменениям подверглись все стороны жизни и все виды трудовой деятельности, но Максим, как добросовестный и ответственный сотрудник, постоянно размышлял о строительстве.

                Глава 2.  На стройке

     Начало его строительной «карьеры» обозначилось с вида здания непростой формы и восьми этажей в высоту. Этому зданию предстояло стать центральным офисом важного государственного учреждения. Генеральный подрядчик, возводивший «коробку» здания ещё продолжал работы, а уже пора было приступать к отделочным работам, которые и должна выполнить фирма шефа, а руководить работами непосредственно на объекте предстояло Максиму.

    Его ознакомили с проектом в части касающейся, то есть, он получил только картинки и поэтажные планы здания без каких-либо исполнительных чертежей. Только значительно позже он понял, что этого очень и очень мало, тем более, что таких чертежей вообще не существовало. Первой задачей было обеспечить и выполнить стяжку на полах и всю внутреннюю штукатурку, так называемые, «мокрые процессы».

    Сразу же, обнаружились неточности кладки стен и полов, расхождения уровней полов достигали 12-15 сантиметров, на стенах, особенно в местах соединения кирпичной кладки с монолитом перепады достигали 5-6 сантиметров, что требовало повышенного расхода сил и средств. В разговорах с шефом позднее Максим узнал, что передача объекта под отделку должна сопровождаться актом с указанием всех недостатков и порядка их устранения или уточнения сметной ответственности. Такого акта Максим не видел, а, следовательно, дополнительные расходы шефу никто не возмещал. Следующим серьёзным недостатком он считал плохое выполнение нулевого цикла. На начало отделочных работ подвал был залит водой и завален мусором, выходы из подвала и приямки не были сделаны, обратной засыпки не было, хотя с момента перекрытия подвала плитами прошло уже полтора года, гидроизоляция практически отсутствовала. Но, несмотря ни на что, работы начались и шли довольно быстрыми темпами.

     Почти одновременно с отделочниками на объекте появились электрики и специалисты по вентиляции и кондиционированию. Только тогда Максим узнал, что его фирма является субподрядчиком №1, которая должна организовывать работу ещё более двадцати субподрядчиков и выполнять все непредвиденные и внеплановые работы, потому что генеральный подрядчик по какой-то договорённости получил свою долю средств и потерял интерес к объекту. Каждый субподрядчик имел свой проект и свои сроки работ, которые никак не согласовывались между собой ни по месту, ни по времени. Более того, всем субподрядчикам требовалось размещение, вода, электроэнергия, охрана, что, опять-таки, решалось стихийно, без всякого плана и средств, в лучшем случае, по взаимной устной договорённости они устраивались сами.

     Не лучше дело обстояло и с рабочими. Поскольку последние 15-20 лет никто никого ничему не учил, то, практически, все рабочие были самоучками с самой разной квалификацией. Все они работают по индивидуальным трудовым договорам, со сдельной оплатой, а поскольку бригадный метод управления не предусмотрен в целях экономии, то на Максима, оказалось, возложены очень большие по объёму задачи. Он должен был давать задания каждому работнику индивидуально, следить за качеством и количеством выполненных работ, принять, разместить и распределить стройматериалы и следить за правильным их расходованием, обеспечить каждого работника материалами с помощью подсобных рабочих. Кроме того, нужно было контролировать работы субподрядчиков, контактировать с местным населением и местными властями, додумывать недостатки проекта, которых оказалось очень много.

    С началом новых видов работ и увеличением числа рабочих объём задач нарастал, как снежный ком, поэтому, даже, после ненормированного рабочего дня все мысли Максима были заняты стройкой. Многому приходилось учиться у своих же рабочих, но понимание приходило и это доставляло радость, наполняло работу смыслом. Всякое познание приносит радость, так уж устроен человек. Много веков каждое новое здание понимает человека на новую ступень, что не может не радовать, тем более, что здание с каждым днём становилось всё красивее.

     Некоторые указания шефа вызывали удивление, поскольку договорная политика и причины тех или иных решений шефа пока для Максима были «китайской грамотой». Иногда, в разгар работ приходилось лучших рабочих и нужные материалы срочно отправлять на, казалось бы, не основные объекты, на чей-нибудь личный коттедж, квартиру или дачу. Только значительно позже, узнав много людей, он стал понимать, что за получение нужного подряда приходится расплачиваться, в основном, работами. Вроде бы и не взятка, а, так, услуга, но неприятно. А работы надо было продолжать несмотря ни на что.

    Приятным открытием для Максима стало то, что рабочие, которых присылал ему шеф, в подавляющем большинстве были трудолюбивые и порядочные люди. Казалось, в условиях выживания главным стимулом была зарплата и сама возможность работать, но многие работали и на совесть. Заниматься воспитанием приходилось, разве что, с временными подсобными рабочими, да и то не часто. И, к сожалению, негласно, самостоятельно молодые рабочие учились у более опытных.

    В ряде моментов Максим был принципиально не согласен с шефом, но вынужден был работать по указке. В таких случаях шеф говорил: «Инициатива наказуема, прежде всего должно быть исполнение». Наверное, он по-своему был прав.  По мнению Максима графики работ составлялись без расчёта сил и средств и, практически, никогда не выполнялись, отсутствие бригадного управления сильно вредило делу, обезличка по профессиональному уровню тоже не способствовала успеху. Кроме того, быт нужно бы и можно было устроить гораздо лучше, но, видимо это не было заложено в смету, а жаль, забота о людях всегда окупается с лихвой. Сюда же можно отнести и отсутствие малой механизации, на всю стройку была одна лебёдка типа «кран в окно», её явно не хватало и подавляющее большинство материалов приходилось на все этажи доставлять вручную по лестницам, что называется, «на горбу». Мешал, также, волюнтаризм заказчика и несогласованность проектов и работ субподрядчиков. Иногда приходилось переносить стенки, переклеивать обои, перекрашивать стены, ломать и переделывать потолки и всё это без дополнительных смет и без учёта в графиках работ.

     Втягиваться в работу, тем более в новом качестве, было нелегко, тем более без специального строительного образования. Самостоятельно приходилось вникать во взаимоотношения заказчика, генерального подрядчика, субподрядчиков и других субъектов причастных, так или иначе, к стройке. Особенно запомнилось резкое противодействие местного населения, соседей, среди которых кто-то пустил слух, что здесь строится казино. И везде были конкретные люди со своими конкретными характерами и интересами. Хорошо, что Максим по природе был достаточно коммуникабелен и легко налаживал нормальные отношения с разными людьми. К сожалению, он лишён был возможности влиять на что-либо экономически, это было за пределами его компетенции, а у шефа были свои взгляды на эти отношения и, скорее всего, тому были свои причины.

     Нормальные, логически обоснованные представления о порядке работ на деле оказались далёкими от сегодняшней практики. Все работы должны бы начинаться с изучения подосновы и принятия необходимых мер, по переносу коммуникаций и инженерных сетей. Фактически многое было сделано, но не всё. Планшеты подосновы были неполными и неточными, да они и не могли быть иными, если после выполнения некоторых работ на инженерных сетях и восстановления асфальтного покрытия, через полгода – год к Максиму приходили представители геодезистов и просили показать примерно, где теперь проходят перенесённые сети.  Хотя, уточнить планшеты можно было абсолютно точно во время работ по перекладки этих сетей. Но это будет теперь головной болью в будущем, при очередных строительных работах.

    В результате таких неточностей постоянно приходилось при рытье траншей и котлованов наталкиваться, а иногда и нарушать, а затем восстанавливать сети связи, электрические кабели, теплотрассы, газовые и водопроводные трубы, канализацию. И это, тоже, ложилось на плечи прораба и шефа.

     А работы, несмотря ни на что, продолжались. Частные проекты многим приходилось дорабатывать по ходу реализации из-за взаимного их влияния друг на друга. Например, бригада по монтажу лифтов с изумлением узнала, что лифтовая шахта и несущая плита лифтового оборудования были сделаны под лифты одного типа, а затем, заказчик приобрёл другие лифты, что потребовало сместить 14 дверных проёмов и пробить все отверстия для тросов в несущей плите заново. Таких казусов было немало по ходу стройки, и каждый раз это приводило к немалым материальным и трудовым затратам, нервотрёпке и срыву сроков строительства.

     Но жизнь не ограничивается стройкой. Дома была любимая жена и двое чудесных ребятишек, два сына, Алёшка и Сергей, которые уже подросли и нуждались в постоянном внимании отца. Хотелось бы больше времени проводить с семьёй, но и деньги зарабатывать надо. С друзьями удавалось встречаться редко, и каждая встреча была праздником, а Андрея Дмитриевича он, по-прежнему, любил, охотно приезжал к нему, иногда с детьми, и охотно делился с ним трудными размышлениями, как сейчас.

    -Дядя Андрей, расскажи, как строили после войны, когда всё восстанавливали. Я сейчас работаю на стройке и интересно сравнить.
 
    -Я не строитель, Максим, но расскажу, как это воспринималось тогда. Закончилась война. Было разрушено много городов, заводов, дорог, мостов, сожжено очень много деревень. Надо было всё это, хотя бы, восстановить. Наши «заклятые друзья» на Западе через свои СМИ предрекали, что нам на восстановление нужно столько пятилеток, сколько на лаптях клеток. И они были бы правы, будь тогда у нас то, что мы видим сейчас. Но получилось иначе. Сознательность людей, жёсткая дисциплина и истинное трудолюбие быстро дали результаты. Часто работы шли круглосуточно, а за украденный мешок цемента легко можно было попасть за решётку, за нарушение технологии, тоже. К 1952 году, в основном, страна зализала раны и, заметь, что никто не помог, никто не дал и рубля, хотя бы, в долг. А мы ещё помогали соседям, будущим союзникам. Да, сами голодали, а другим помогали. Может быть, это и неправильно, но это было. Сначала было не до жилья.  У кого хватало сил, строились самостоятельно. Видимо, так и появились Чижовка, Песковатка, Отрожка и множество таких же поселений по всей стране. В пятидесятых развернулось массовое строительство жилья, которое сейчас, с издёвкой, называют: «хрущёбы». Но представь себе состояние людей, переселившихся из коммуналки, где в одной комнате ютилось 5-6 человек, а в квартире с общей кухней и санузлом 5-6 семей, в отдельную, пусть небольшую, но отдельную и свою квартиру со всеми удобствами. И таких квартир построено десятки миллионов. Строили их на 25-30 лет, а они прослужили уже 50-60 и служат до сих пор. А про остальное ты и сам знаешь, заводы и дороги, ЛЭП и мосты, театры и стадионы, космодромы и аэропорты, всё это не с неба свалилось.

    -Дядя Андрей, конечно, всё это впечатляет, а как это совместить с сегодняшним состоянием, чтобы изменить всё к лучшему? Представляешь, сейчас строим, а руки опускаются. Привозят бетон или раствор, а кто его готовил и какого он качества, неизвестно. Я, даже, не знаю фамилии поставщика, только имя. То же и с остальными материалами, если и появляется сертификат, то эта бумажка, может быть, и не привязана к соответствующему предмету. Очевидно, что тогда лучше строили, здания тех времён сами за себя говорят. Может быть потому, что тогда были Минстрой, Госстрой и они осуществляли технический контроль, и достаточно жёсткий, а сейчас каждый сам по себе и сам себе хозяин, а за качеством смотреть некому. Если плохо испечь пирожки, то брак обнаружится сразу, а если плохо построено, то дом может простоять десять лет вместо ста, а виновников уже не найдёшь.  Вот и лезут в голову мысли, а как бы сейчас сделать лучше?

    -Не знаю, Максим, а если и знаю, то кому скажу? А тебе и знать не нужно, потому что в верхах, видимо, замысел такой, а станешь плетью обух перешибать, себе дороже будет. Пока у нас вверху временщики, «демократия», да «хозяева» с наворованными миллиардами, ничего хорошего не будет. Изменить технологию и дисциплину труда нетрудно, изменить человека труднее. Но, если изменить человека в лучшую сторону, то все миллиардеры и их ближняя обслуга должны пойти за решётку, а этого им не надо. Поэтому и будет впредь свобода безнравственности, шоу – бизнес, фанаты – болельщики, уличные драки и убийства и всё другое, что делает человека животным. Пока так. Помнишь фразу «поэт в России больше, чем поэт!» Власти менялись, но Пушкин и Лермонтов, Есенин и Маяковский, наконец, великий Высоцкий, безвременно погибли, потому что звали людей к высотам самосознания. А где сейчас поэты? За границей жируют, да в шоу – бизнесе кривляются. А кто из них «висит на острие, зарезанный за то, что был опасен»? Пока нет, значит народ не проснулся. Опять колокол Герцена нужен.

    -Что-то, тоскливо, дядя Андрей. Вроде, и безвременье прошло, а света всё ещё нет. Опять кормят обещаниями и прогнозами. Всех пророков вспомнили, от Нострадамуса до Глобы.

     -Значит, не время пока. Ты смотри на речку и звёзды, радуйся каждому прожитому дню. Кстати, а где Вася, к чему привела его активность?

     -К закономерному падению. То, что он хвалил и ждал, свобода и демократия, оказались не нужны новым хозяевам. Свободно можешь говорить о хозяине, что он правильный, честный и добрый, а правду, если она хозяину не нравится, говорить нельзя. Вася наивный, взлетел, было, высоко в своей партии, а потом упал, больно ушибся и теперь сидит мелким клерком в одной рекламной конторе, не разбогател и разочаровался в политике.
 
    -Что и следовало ожидать, - вздохнув, тихо сказал Андрей Дмитриевич, - по моему, он из тех, кто начинают соображать только после того, как набьют себе шишек. Таких немало, но его по-человечески жалко. Найди его, Максим, приезжайте вместе, поддержать бы его, пока не потерял веру в человека.
     -Постараюсь, дядя Андрей.

    -А сам не унывай. Всё было и всё проходило. Пройдёт и это.

                Глава 3. Жизнь продолжается

     Максим любил Андрея Дмитриевича за умение разговаривать, не навязывая своего мнения, за широту кругозора, за уважение мнений других. С ним было хорошо, спокойно и уютно, и Максим всегда охотно общался с ним. Он, тоже, научился слушать и анализировать, тем более, что он много читал, любил находить и отмечать в прочитанных книгах ключевые фразы.

   Началось это ещё со школы, с Некрасова: «Вынес достаточно, русский народ, вынес и эту дорогу железную, вынесет всё, что господь не пошлёт, вынесет всё и широкую, ясную грудью дорогу проложит себе. Жаль, только жить в эту пору прекрасную уж не придётся ни мне, ни тебе». В то время Некрасов был прав, и то не унывал, а сейчас не хочется верить в последние слова этого пророчества. Не хочется, а что будет? Посмотрим.

     А в тяжёлые годы возврата к капитализму ему попалась небольшая книжка немецкого историка Теодора Моммзена «История Рима» в сокращённом варианте. Очень понравилась она, недаром автору за неё присвоили Нобелевскую премию.

    Целый ряд цитат Максим выписал из неё, но особенно поразило его то, что Моммзен, совсем далёкий от революционных идей, написал: «В Риме господство капитала дошло до предела. Везде капитализм одинаково, лишь разными путями губит мир Божий, но в новое время пока нет ещё ничего подобного тому, что было в Карфагене, потом в Элладе, наконец, в Риме. И, если человечеству придётся ещё раз увидеть те ужасы, которые переживали люди около времён Цезаря, то такое бедствие постигнет род людской только тогда, когда разовьётся вполне то господство капитала, семена которого заложены в цивилизации США». Звучит тоже, как пророчество и, тоже, ему не хочется верить.

     Дни шли за днями, недели за неделями. Максим весь был поглощён заботами на стройке. Практика была невероятно далека от его представлений о порядке. Несмотря на его старания и хорошую поддержку шефа многое делалось вопреки здравому смыслу. Проработав полгода, в течение которых он пережил немало стрессов, решил массу спорных вопросов. Мало того, что сам проект был, что называется, сырой и плохо проработан, худшее было впереди. График работ был составлен, видимо с привязкой к дате сдачи объекта, но без учёта многих реалий и, в первую очередь, зимы, то есть, без учёта приоритетов и чёткого по времени подключения необходимых субподрядчиков.

     Получив под отделку «коробку» в июне, было бы целесообразным до зимы закрыть периметр здания, подвести воду, газ и электричество для котельной, чтобы обеспечить внутренние работы зимой. В обогреваемом здании можно было зимой выполнять любые работы вплоть до наклейки обоев и окраски стен. Реально получилось иное. Субподрядчики запаздывали с началом работ на два-три месяца, что в условиях перехода в зиму было не допустимо. Несогласованность действий была вопиющей и, порой, доходила до анекдотичных случаев. Например, прораб от генерального подрядчика предупредил, что завтра утром начинает демонтаж башенного крана, который работал полтора года. Максим это принял к сведению, а через три часа после того, как начали демонтаж, субподрядчик привозит оборудование для газовой котельной, которую надо смонтировать на крыше. Котлы весят до двух тонн. И вместо того, чтобы задержать демонтаж крана на пол - дня, неделю ищут по городу автокран нужной грузоподъёмности и с вылетом стрелы более 35 метров и, за очень высокую плату, поднимают эти многострадальные котлы. И подобные случаи были далеко не единичны.

                Глава 4. Признаки подъёма.

     А жизнь продолжалась во всех её проявлениях. При непредвзятом взгляде на окружающее можно было заметить, что менялось многое, и в лучшую сторону, и в худшую. Обилие челночного импорта привело к доступности одежды, обуви и посуды, хотя, и невысокого качества. Безусловно, появились вещи и высокого качества, «фирменные», но это для «господ», для тех, кто не работает, а ест. Постоянно росло количество автомашин на дорогах и предприятий по их обслуживанию, конечно, расслоение и здесь бросалось в глаза. Очень обрадовало бурное внедрение сотовой связи. Как она облегчила жизнь и работу! Активно внедрился Интернет, который вместе с огромным количеством нужных и полезных сведений вместил в себя ещё больше всякого мусора и откровенно вредных сайтов. Однако, теперь, как пошутил однажды шеф, радистка Кэт уже Штирлицу не нужна. Появилось понятие «продюсер», и, сразу все виды искусства стали ремеслом, особенно, эту заметно в кино и на телевидении. Продюсеру нужны деньги, здесь и сейчас, поэтому ему  легче опуститься до уровня толпы и делать деньги. А иначе, надо поднимать толпу до уровня художника, что несравненно труднее и дольше. Это, тоже, работало на разрушение, на снижение культурного уровня всего народа, губило нравственность.
 
     Как-то, в разговоре на тему культуры во время обеденного перерыва один пожилой плотник высказал своё мнение по этому поводу. «Прежде я зарабатывал 200-250 рублей, а на 10 рублей можно было сходить не концерт любых гастролёров всей семьёй. Сейчас я могу заработать 15-20 тысяч, поход же на аналогичный концерт обойдётся мне в 10 тысяч, то есть, зарплата выросла в 80-100 раз, а цена билетов в 1000 раз. Кстати, цена на водку всего в 40-50 раз. Так кто же спаивает народ? Прежняя власть или новая? Вот такая арифметика».

     Разговоры бывали и не только о культуре, но, всё-таки, что-то изменилось. Власти, по-прежнему ругали, но злость постепенно переходила в данность. Власть всегда плохая и её приходится терпеть, а если надо что-то решить, то можно, только за взятку. Власть хорошо это понимает, и коррупция цветёт, как луговые ромашки, пышно и необозримо. Навязчивая реклама, тоже, воспринималась, как данность, она есть, её очень много, но лучше на неё не обращать внимания, и так всё известно. Денег на всех не хватало, поэтому общество и поделилось на богатых, которым бублик, и бедных, которым дырку от бублика.

     Словом, всё вернулось не круги своя, чего и добивались архитекторы перестройки. Кроме того, противоречивую роль при этом сыграли так называемые «нефтедоллары». С увеличением цены на нефть руководители страны ухватились за них, как за спасательный круг, а потом оказалось, что они заглотили «блесну». Оказалось заманчивым многое на них купить за рубежом, а в результате резко снизилось и разрушилось собственное производство самого необходимого, вплоть до продуктов питания, а в результате мы оказались на крючке. Разрушили многое нужное быстро, а строить и восстанавливать долго и дорого.

     Хорошо, что начало возрождаться производство, видимо, потому, что иначе контрреволюция не удержалась бы. Плохо, что появилось много вредного, мешающего нормальной жизни.  Обилие торговли, рекламы, ненужных контор, банков, всё это дополнительная нагрузка на рабочего. Совсем плохо, что все новые отношения людей развивались стихийно, власти самоустранились. Казалось, что у них нет никакой идеи, стержня, плана, и страна плывёт по воле волн без руля и без ветрил. Недаром на вопрос известного артиста Шевчука «в какой стране будут жить мои дети и внуки?» никто из политиков ответить не смог.

      Максим иногда серьёзно задумывался, пытаясь найти ответы на все эти тяжёлые вопросы. Он давно уже усвоил, что «без ничего, ничего не бывает» и «если звёзды зажигают, значит, это кому-то нужно». Только, вопрос: кому? Ещё вопрос, почему тот, кто начал это безобразие под лозунгом «перестройки», живёт сейчас в США?

     Прежде такого не было. Легко предположить, что в этом заинтересованы американские политики. Да, легко, только мелковаты были их президенты в эти годы. Скорее всего, за их спинами есть ещё кто-то, режиссёр этих процессов. Неплохой режиссёр. Союз распался, социалистический лагерь тем более, а ядерное оружие не расползлось. А могло бы. Ельцинская команда, вообще, ни на что не была способна. Почти десять лет неконтролируемого распада, а ядерное оружие не расползлось!!! Хороший режиссёр, далеко смотрит. Тяжёлые вопросы. Ощущение, что на нас кто-то постепенно и уверенно наступает.

     Если предположить, что вся непрекращающаяся борьба идёт за источники сырья и рынки сбыта, то неубедительно. Производство исторически можно восстановить сравнительно быстро, и страна войдёт в лидеры, даже, в капиталистическом обличье. Но всё делают люди и, поэтому, для полного поражения любой страны надо подавить дух сопротивления людей. Зрелых людей победить трудно, а в долгосрочной перспективе надо думать о молодёжи.

     И заработала машина. Шоу-бизнес, телевидение, интернет, киноремесло, всё работает на растление за очень большие деньги. Плоды уже есть. Резко снизился уровень образования, всё за деньги, диплом можно купить в подворотне, наших хороших специалистов охотно берут на работу там. Неспроста это. Явно, Кембридж, Сорбонна, Принстон, Оксфорд, как их рекламируют, на два порядка выше МГУ, МВТУ, МАИ, МЭИ и других наших вузов. А наших выпускников приглашают туда, за большие деньги. А, умных - за очень большие. Зачем? Может быть, затем, чтобы умных здесь не было? А для глупых дешёвая водка, порнуха и клоунада на всех экранах и сценах. Похоже на продуманную программу дебилизации. Голову сломаешь. Надо к дяде Андрею съездить, отдохнуть от трудных вопросов да поговорить по душам обо всём. Удалось не скоро, только на майских праздниках.
 
                Глава 5.  Шеф.

     За время работы на стройке Максим в силу необходимости постепенно несколько сблизился с шефом. Частые встречи и обсуждения деловых вопросов иногда переходили и в доверительные беседы. Шеф, по мнению Максима, не подходил под категорию «акулы капитализма». Звали его Николай Николаевич, невысокого роста, средних лет, с хорошим образованием и прочной жизненной позицией, воспитанный ещё в советском ВУЗе и в советской семье, он умел трезво анализировать сложившуюся ситуацию во всём её противоречивом многообразии. Иногда в разговорах с Максимом шеф позволял себе порассуждать о положительных и отрицательных сторонах складывающейся системы рыночных отношений.

    Началось это, когда Максим спросил, чем вызваны отвлечения нужных и лучших рабочих со стройки на, казалось бы, второстепенные объекты. На это шеф, будучи в хорошем настроении, рассказал о необходимости «откатов» в такой почти безобидной форме. Максим с присущим ему тактом не стал высказывать своё мнение, дав понять, что не то, чтобы оправдывает такие взаимоотношения подрядчика с заказчиками, а принимает это как данность, как факт, с которым не время спорить. В последующих их разговорах шеф, поняв, что Максим вполне корректен, и хорошо понимающий собеседник, постепенно раскрывался и говорил достаточно откровенно о том, что занимало его мысли.

    Однажды, раздав зарплату рабочим, присутствовавшим на стройке, шеф, глубоко задумавшись, поднял взгляд на Максима и с горечью заговорил:

    -Вижу, что многие недовольны. Наверное, все думают, что я, глава фирмы, капиталист, как его рисовала советская пропаганда. Да, по меркам классической политэкономии это так, но тяжело видеть всё, знать и не иметь возможности сделать лучше.

    -Что же мешает? - спросил Максим.

    -Ой, многое. Во-первых, финансирование. Деньги поступают нерегулярно, с большим запаздыванием и не в полном объёме. До сих пор за некоторые сданные объекты заказчики недоплатили миллионы рублей. Поэтому собственных оборотных средств катастрофически не хватает. Да если бы они и были, рискованно их вкладывать без гарантии возврата.

    -Что же нужно, чтобы вернуть долги? Суд?

    -Суд не панацея. Там тоже люди, и тоже кушать хотят. Если бы всё было так просто. Кроме того, хотелось бы повысить производительность труда и качество, а вслед за этим и зарплату, то есть всё по классике. Только для этого нужна и другая подготовка рабочих и …, но в одиночку пока трудно поднять этот груз. Время нужно и опять же средства, которых всегда в обрез.

    -Сейчас много предложений по кредитам, да и большинство предпринимателей там, у них постоянно кредитуются.

    -Кредит должен быть двигателем, но пока слишком много «дармоедов», которые хотят хорошо жить и мало работать. Приходится иногда кредиты брать, но они такие дорогие, что практически вся прибыль уходит на проценты по кредиту. Трудно, пока трудно. Да и объекты бывают явно невыгодные, но что же делать. Люди, коллектив, его надо сохранить, людям дать возможность зарабатывать и жить. Так что бывает строим, что называется «не для жиру, а для живу».

    -Что же делать?

    -Знаю, и все знают, но, повторяю, слишком много «дармоедов». Ни законом, ни силой с ними не справиться, вот и приходится ждать, пока поумнеют, только долго ждать надо. Хорошо, когда власть берёт в свои руки дело развития. Всё-таки с её помощью быстрее получается. Сейчас те, кто делают дело, с надеждой смотрят на нового губернатора и, надеюсь, недаром.

    -А помните, Николай Николаевич, как 20 лет назад нам вдалбливали, что лучшее устройство жизни – это демократия, свобода и рынок. Рынок, дескать, сам расставит всё по местам?

    -Конечно, помню, как и многое другое, и хорошее, и плохое. Демократия – это, конечно, сказка, точно такая же, как и коммунизм. Нет её, и никогда не будет. Свобода возможна только в пустынном одиночестве или в обществе, где нет денег совсем. Значит и она невозможна. Вот, я должен бы быть свободным в своих решениях, а решают за меня деньги. А тот, у кого их много, ещё менее свободен. Ты же смотришь телевизор и слышишь новости, там ответы.
 
    -А рынок чем «хромает»?

    -Рынок «хромает» тем, что есть такие вещи, как честь, совесть, патриотизм, дружба, верность, любовь, наконец, которые не продаются и не подвержены влиянию рынка. А он хочет покупать всё. Рынку нужны деньги и не нужны люди, ни ты, ни я, ни наши любимые близкие и родные.

    -Получается, что рынок, как и командная система, имеет достоинства и недостатки, и неизвестно, чего больше?

    -Конечно, имеет, а чего больше – жизнь покажет. Вот пример: модно стало иметь платную медицину и, кстати, очень выгодно кому-то. Мгновенно рухнула наша фармацевтика, а больницы и поликлиники доведены, что называется «до ручки». Понятно, здесь пахнет большими деньгами. Казалось бы, вкладывай капитал и расти «золотого бычка». Ан, нет, проще и выгоднее купить все препараты и аппараты за границей, а здесь перепродать дорого. И потекли наши денежки за границу, точнее в чьи-то карманы. А больные? Да кому они нужны? Нужны их деньги, а здоровье – за него рынок не отвечает. По рыночной экономике всё правильно, а если завтра война, горячая или даже холодная? Что будет? Вот здесь и надо бы власть употребить, возможно, не в смысле прямого командования, а введением условий, из которых следует однозначный вывод: развивать медицину и фармацевтику выгодно и морально здесь и сейчас. А платной медицине можно оставить то, что не касается жизни и основного здоровья человека, болезней, а именно, пластическая хирургия по прихоти клиента, удовлетворение разных желаний пресыщенных снобов. И ответственность медиков должна быть и перед больным, и перед государством. Например, если предлагают увеличить пенсионный возраст, то медицина должна выполнять государственную задачу продления жизни людей, чтобы они хотя бы доживали до этого возраста. И так во всём.

    -Значит, рынок рынком, а кое-где нужен и нажим? Я тоже к этому склонялся в своих раздумьях. Никому не ведомо, что нас ждёт впереди, но к чему-то надо быть готовым. Хорошо, чтобы это понимали крупные бизнесмены.

    -Крупные или мелкие – значения не имеет. – шеф задумчиво глядел в окно, за которым по тихой городской улице торопливо проходили редкие прохожие, накрапывал мелкий дождик и так же неторопливо продолжал говорить, - нужен стержень. Если мы – Россия, страна в ряду других стран, то все должны это понимать и на это работать. А если мы граждане мира без отечества, то можно отдать все наши ресурсы тем, кто их купит или захватит и работать на дядю Сэма или другого дядю.
Максим приготовился поддержать шефа, он тоже понимал, что что-то не так, но шеф продолжал сам:

    -Помнишь, как нас воспитывали, именно воспитывали, а не только обучали. Вот и теперь, я очень хочу, чтобы у нас было министерство пропаганды, которое отвечало бы за воспитание и всеми средствами воздействия на сознание людей постоянно внушало бы эту идею. Надо, очень надо, чтобы люди понимали, как сделать жизнь лучше для всех. Наше образование, давно уже потеряло функцию воспитания, а жаль. И теперь людям трудно понять душой, что комфортная среда обитания, дружественные добрые соседи – это больше, чем «кубышка» с деньгами, на которые можно купить всё, что можно проглотить, надеть на себя или окружить себя кучей красивых и удобных вещей. Ни за какие деньги нельзя купить истинное уважение соседей, создать климат, где не надо кого-то бояться или кому-то угрожать, где не нужны решётки и телохранители. Этот климат создаётся твоей душой, твоими добрыми делами, твоей заботой не только о себе, но и обо всех вокруг. Это надо понять сердцем. А всё материальное – дело техники и времени. И тогда рынок будет работать на нас, а с его достоинствами мы очень скоро будем иметь и фармацевтическую промышленность, и страховую медицину для всех, и товары, и продукты. Сумели же китайцы завалить весь мир, даже США, товарами.

    -Да, удивительно. И рынок есть и компартия, и красные знамёна, и смертная казнь, и миллиардеры, и космос. И продукты питания при полуторамиллиардном населении продают. Удивительно.

    -Согласен, удивительно. Восток – дело тонкое. Поучиться бы у них не мешало. И, даже, не как строить дороги и выпускать товары, а как население настроить на созидание здесь и сейчас и для всей своей страны. Однако, хватит об этом. Надо идти заниматься насущным. А на тебя я надеюсь. Надеюсь, что сумеешь довести этот объект до сдачи в срок.

Не часто шеф откровенничал, обычно повседневные заботы занимали всё его время, но так как любая сверлящая душу мысль требует выхода, то в минуту размышлений он находил в Максиме благодарного слушателя и собеседника.  Как-то, после трудных переговоров с коллегами по бизнесу, шеф приехал на объект, всё осмотрел, дал необходимые указания, потом задержался в бытовке и, задумчиво глядя в окно, медленно заговорил:

    -Как ты думаешь, Максим, что такое бизнес?

    -Бизнес – это дело, - осторожно ответил Максим, не совсем понимая, зачем шеф задал вопрос. А шефа, видимо, опять сверлила безответная мысль, которую достаточно трудно высказать кому-либо кроме себя.

    -Да, дело. А дело от слова делать. Скорее всего, изначально это означало – созидать. А сейчас можно услышать: наркобизнес, шоу – бизнес, модельный бизнес, рекламный бизнес.

    -Если так, то почему бы не быть коррупционному бизнесу, воровскому, бандитскому, - уже смелее поддержал Максим, - но  это же не должно быть так.

    -Да, не должно. Если цель бизнеса – прибыль, нажива, обогащение, «Золотой телец», то, видимо, все средства хороши и все виды такого бизнеса имеют право на существование. А если целью бизнеса будет созидание материальных и духовных ценностей, то разграничение станет явным само по себе.

    -А согласятся ли «бизнесмены» с такой постановкой вопроса? – Максим осторожно подталкивал шефа к дальнейшим откровениям. Шеф мельком взглянул на Максима, и в памяти его всплыла грубоватая поговорка «за что боролись, на то и напоролись». Почти в точку. Он поймал себя на мысли, что, отвечая Максиму, разговаривает, как бы, сам с собой:

    -Сейчас далеко не все, очень далеко. «Золотой телец» слишком ярко сияет. Хотелось бы по-другому, но для этого надо в головах что-то подправить. Сейчас это трудно, почти невозможно сделать, потому что система образования и воспитания тоже оказались заражены вирусом «Золотого тельца». Любой богатый подлец может нанять целую школу для обучения (и воспитания) своих и других потомков и вырастить из них таких же подлецов, как он сам.

    -Да, в фильме «Доживём до понедельника» Тихонов устами своего героя говорит, что брак в работе воспитателя слишком дорого обходится. Сейчас это особенно заметно. Если плохо сработал экономист, то потеряны деньги, если плохо сработал врач, то преждевременно умер пациент. Он всё равно умрёт, рано или поздно, но люди готовы на любые жертвы, чтобы оттянуть этот момент, а врачи с вирусом «Золотого тельца» этим успешно пользуются. А если плохо сработал педагог?

    -А если плохо сработал педагог, - продолжал шеф, - то целое поколение, а может быть и более, больных на голову людей будут отравлять жизнь своим согражданам. Фурье 200 лет назад размышлял над мироустройством и доказывал, что производят блага только треть человечества, а две трети – паразиты. Если за 200 лет что и изменилось, то разве что процент паразитов возрос, да гласности прибавилось.

     Что Фурье? Шеф и без него, по собственному тяжёлому опыту знал так много о жизни этих «паразитов», что порой наступало отчаяние и требовалось много силы воли, чтобы держать себя в руках и не пасть духом. Впрочем, Максиму лучше этого не знать. Зачем?.. В бытовку зашли двое рабочих с вопросами по работе. Шеф вместе с Максимом пошли вместе с ними на пятый этаж, посмотрели на месте проблему. Шеф быстро и точно уловил суть и сразу дал необходимые и исчерпывающие указания. Всё стало ясно, и работа продолжалась.

    Максим часто слышал от рабочих уважительные отзывы о знаниях и умении шефа находить правильные решения в любых случаях, да и сам постоянно убеждался в его правоте. Шеф любил говорить, что нерешаемых проблем не бывает. А, ведь, правда. Вопрос только в том, сколько нужно времени, сил и средств, а также умения и желания решить проблему и тогда действительно шеф прав. Вернулись в бытовку. Осмелев, Максим попытался продолжить разговор:

    -«Белые пятна и чёрные дыры» - есть такая передача на телевидении. Сколько уже нам рассказали о тайнах, преступлениях и несовершенстве прежней системы, социализма. Совершенно очевидно, что такие же «белые пятна и чёрные дыры» есть и у новой системы, не знаю, как её и назвать, почему же они не исследуются?
-Ведущие силы этой системы прекрасно знают, о чём речь и никогда не позволят открыть эти «пятна и дыры», а кто попробует это сделать, получит «по-полной». При всех разговорах о демократии и свободной рыночной экономике сохраняется фактическое рабство.

    -В каком смысле, - Максим нарочно прикинулся непонимающим.

    - Да в любом. Рабство – это не только оковы и плети. Можно быть вполне успешным и богатым, а все-таки рабом, рабом своего работодателя. Многие могут сказать, что обстоятельства, стремление к независимости, финансовой и политической свободе, и многое-многое другое заставляет их подавлять в себе честь и достоинство, правду и человечность ради денег и мнимой свободы. Ложь всё это. Раб «Золотого тельца» всегда будет рабом, даже если сам себя он считает рабовладельцем. Да, такие люди могут владеть огромным имуществом, капиталами, людьми, наконец, но никто из них не в состоянии побороть себя, свой рабский дух, чтобы суметь все свои силы и средства употребить на счастье людей. И библейская фраза; «Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Царствие небесное», актуальна как тогда, так и сейчас.

    -Что же, и выхода нет?

    -Максим, не прикидывайся, ты всё правильно понимаешь, как и то, что правда всегда пробивается с большим трудом. Видно, время ещё не пришло. А жаль, хотелось бы краешком глаза посмотреть та такое время, ещё при этой жизни.

     Недели три спустя Максим, выкроив редкий выходной, вместе с детьми приехал к Андрею Дмитриевичу. После душевного ужина в саду они сидели на любимой скамейке, любовались задонской равниной, затянутой лёгкой дымкой и наслаждались ощущением покоя. Максим, предвкушая услышать неторопливые, негромкие рассуждения Андрея Дмитриевича по волнующим его и шефа вопросам, тихо спросил:

    -Дядя Андрей, как Вы считаете, откуда у нас столько проходимцев и рвачей сейчас на нашей многострадальной земле, медленно поднимающейся с колен? Вроде есть хорошие начинания и проекты, только как же трудно они внедряются, а часто и глохнут на корню. И на работе видишь это постоянно, а по телевизору совсем всё плохо.  Порой кажется, что кто-то умышленно вредит развитию страны.

    -Знаешь, Максим, так было всегда, и при Петре, и после революции, и во время индустриализации, и сейчас. Так было при всех реформах и во всех странах. По-моему, причин много, но главная из них – воспитание нравственности. У древних было понятие «табу», то есть понятие преступлений, которые нельзя было совершать никому и никогда. За нарушение «табу» выгоняли из племени.  Потом появилось расслоение и желание одних жить за счёт других, появилась и возможность. Как преодолеть «табу»? Появляются религии с неписаными, а затем и с писаными законами. Казалось бы, основной задачей любой религии должно быть воспитание у людей почтения к «табу», а вместо этого появляется освящение духовной власти жрецов и пророков и вслед за тем освящение светской власти, «вся власть от бога».

    -Да, но надо как-то организовывать жизнь людей и власть, даже если она не «от бога», пишет, казалось бы, справедливые законы, а они или не исполняются, или извращаются, что одинаково плохо. Замкнутый круг.
 
    -Правильно, Максим, Пётр первый уничтожил четверть населения Руси, много сделал для промышленного развития страны, а людей не изменил, воровали и до него и после. Революция дала огромный шанс, колоссальные достижения и всё заглохло, опять - таки из-за отсутствия идеологии, точнее, отсутствие идеологии – это тоже идеология. И сейчас, почитай более двадцати лет отсутствует напрочь идея будущего мироустройства, нет стержня, не видно пути, куда идти, и совсем отсутствует воспитание. Вот ты рассказывал, что хороший человек твой шеф. Согласен. А что он хочет создать, дома, школы, детские сады или людей, которые будут в них жить? Он и сам не знает, и как это сделать не знает.

    -Но ведь должен же быть путь к совершенству? Наверняка, дядя Андрей, не одни мы с тобой размышляем об этом, как и о том, что лучше, капитализм или социализм.

    -Конечно, не одни, только пока это только рассуждения отдельных людей. Они не вылились в идею. Капитализм или социализм – вопрос риторический. Без высокой нравственности и то и другое плохо. И все те мелкие гадости, о которых ты мне рассказываешь (взятки, откаты, поборы), и безумная роскошь нуворишей, и бесконечные разборки со стрельбой, равно как и прежнее телефонное право, спецраспределители и другие «спец», и репрессии против инакомыслящих – всё это звенья одной цепи, замком на которой является извращение  идеи и отсутствие нравственности. Человеку, который знает и признаёт «табу», закон не нужен и не нужны судьи и адвокаты, тюрьмы и каратели. Посмотри, депутаты всех мастей одним из первых принимают закон о депутатской неприкосновенности, словно все они собираются немедленно безнаказанно воровать. На самом деле они прямо нарушают конституцию, основной закон, по которому все люди в нашей стране равны. И много ещё примеров на этот счёт. А твоему шефу я пожелал бы успехов и успехов и не только в строительстве, но и в понимании «табу».

     Хорошо с Андреем Дмитриевичем. Каждый раз Максим как бы заряжался большой дозой позитива и душевной устойчивости, которая потом помогала и на работе и дома.

                Глава 6. Май

     Прошла зима, всё вокруг пробуждалось и тянулось к солнцу. Максим отыскал Васю Химича и, вместе с ним и с детьми, отправился в деревню. Уговорились с Васей помочь Андрею Дмитриевичу в весенних работах. Владимир всей семьёй был уже там, приехали, так же, Ольга с Василием Ветровым, которые давно уже составляли «ячейку общества», а ближе к вечеру на машине приехали оба Николая, Ирина и Андрей.
 
     Май. Сколько поэтических строк посвящено ему, а он, как и всегда, продолжает удивлять своей красотой. Бездонная, манящая лазурь над головой, изумрудная зелень в лесу и на полях, тепло, ласковый ветерок, от земли дурманящая испарина, сад накрыт белым покрывалом цветения, жужжат пчёлы и мошки, перекликаются птицы. Кажется, что вместе с природой обновляется и душа, всё становится добрее и ласковее. Встреча давних друзей наполнена теплотой и радостью, улыбки не сходят с лиц. Взаимные объятия, расспросы и рассказы о себе и своих близких. Почти у каждого больше слов о близких. Время. Оно всё расставляет по своим местам. Вчерашние юноши и девушки стали отцами и матерями, которые всегда хотят гордиться своими детьми, подсознательно чувствуя в них и оценку своей прошлой жизни, и своё будущее в потомках.

     По распоряжению Андрея Дмитриевича сегодня отдых и никаких работ, всё завтра. Николай первый собрал всех ребятишек и с удочками повёл их на Дон, Владимир с Максимом и Васей сооружали столы под яблонями. Большой стол для взрослых и малый для детей. Николай второй с девушками и Андреем разожгли костёр и мангал, и готовили ужин. Всё, приготовленное на костре, всегда вкуснее, особенно, если стол под яблоней и друзья вокруг. За взаимной радостью общения время летело незаметно. Солнце опустилось к горизонту, и Владимир громко пригласил всех за стол. По мере насыщения оживлялась беседа. Оглядев хозяйским взглядом столы, Наташа негромко сказала:

    -Ой, ребята, как я рада видеть вас всех за этим столом, жаль, Олега нет и Любаши, а ещё печальнее, что нет, и никогда не будет Серёжи. Войну прошёл и вернулся, а тут погиб от рук каких-то бандитов. Давайте, помянем его молча.

     Все выпили, стало тихо, лишь ребятишки за соседним столиком не громко гомонили. После недолгой паузы Николай второй, подавляя общую грусть, задал тон:

    -Мне хочется поздравить всех нас с тем, что, прожив достаточно много сложных лет, мы не свихнулись и остались людьми. Наверное, это самое главное, хотя судьба, а точнее, вершители судеб очень хотели бы видеть нас животными. Не важно, чем жизнь заставила каждого из нас заниматься, важно, что не сломала. Вот, и Сергей, охранял частную фирму, а погиб, как герой, до конца выполнив свой долг, погиб, как за Родину. Кстати, фирма его семью так и не отблагодарила, только похороны устроила.
 
     Максим этому не удивился, подобное приходилось видеть не раз, это стало нормой. Выдержав паузу, он обратился к Николаю второму, который теперь трудился на стройках, монтируя различное оборудование:

    -Коллега, как тебе нравится новая работа?
 
    -Работа, как работа. Для заработка, конечно, а не для души. На заводе было лучше, душевнее. Сейчас до человека трудно достучаться. Много хороших людей, но обстановка делает их зажатыми. Часто за внешней грубостью скрыто золото души, но на поверхность выходит только в критических случаях. Доброты стало меньше, не модно быть хорошим человеком.

    -Коля, я тебя, пожалуй, поддержу. Действительно, нравственность упала. Чистоган и реклама «рая» делают своё дело, - строго проговорила Ольга, - я, сказать честно, не смогла вписаться в новую реальность. Пригласили работать в частную клинику. Не смогла. Приходят несчастные, пожилые люди, а менеджеры и врачи обирают их до нитки, причём, без всякой застенчивости. Море анализов за деньги, лекарства дорогие, да ещё в указанной аптеке, цены с потолка. Результат работы там оценивается прибылью, а здоровье пациентов никого не интересует. Невмоготу стало, ушла обратно в районную поликлинику. Денег, конечно, меньше, но человеком себя чувствуешь, а не мародёром.
 
    -Тёзка, - обращаясь к Васе Химичу, сказал Василий Ветров, бывший офицер из военного института, - где же результаты реформ, о которых ты так сладко пел тогда, при наших спорах здесь же, пятнадцать лет назад?

    -Как, где, - неожиданно поддержал Василия Николай первый, - реформа образования развалила школу и ВУЗы, формально всё есть, а фактически, сами знаете. А про реформу медицины я хорошо узнал после того, как Рита заболела. Не дай бог этого знать. Нравственность, вообще, ниже плинтуса. Если врачи учится за деньги, то какая их первая задача после учёбы? Правильно, зарабатывать деньги, а здоровье пациента – дело десятое.

     Вася молчал, потупившись.
    -Не казните его, - вступилась Ирина, - он здесь не при чём. Любой вправе верить во что-то, вот и он верил. Ну, ошибся, так он уже сам наказан. Я думаю, что и Вася, и многие другие поняли, что безнравственные реформы добра не дадут. Только, сначала это должны понять те, кто принимает решения, точнее, те, кто будут принимать решения, а нынешние уже не поймут никогда. После такого понимания надо отладить систему воспитания.
     Вася даже не оправдывался и не спорил.

    - А пока, - продолжала Ирина, - о воспитании никто, даже, не заикается. Это не значит, что воспитания нет. Воспитывает улица, бандитские фильмы, интернет, уродливое телевидение, обилие негатива в новостях и прочее. Вспомните, какие мы фильмы смотрели в молодости, как восхищались героями их, которые строили, открывали новое, спасали людей, любили, женились, растили детей, и мы брали с них пример. Сейчас на экране нет темы труда, а героями стали воры, бандиты и противостоящая им «героическая» милиция. И это тоже воспитание.

     Максим с удовольствием слушал разговор и, тоже, думал о том, что время не сломило друзей, а добавило мудрости. Вот и Ирина могла бы восхвалять новую систему, она неплохо устроилась в офисе одного из многих частных банков. Казалось бы, живи и радуйся, но совесть не даёт радоваться. Она прекрасно понимает, что отсутствие нужного воспитания ведёт к деградации, за которой распад и смерть общества. А, если нет общества, зачем жить и рожать детей? Чтобы они стали дикими?

    -Ира, ты, как всегда, права. Я стою на рынке и торгую. Очень противно, хотя понимаю, что сейчас это удел кандидатов наук. Смотрю на разных людей и думаю, - неожиданно вступил в разговор обычно молчаливый и застенчивый Андрей, - разные люди, были и есть, и честные, и подонки, но в массе грубых и наглых становится больше, причём, чем богаче человек одет и экипирован, тем наглее и грубее.

    -Вася, что ты на это скажешь? Снова спросил Василий Ветров.

    -Ветров, прекрати, - шутливо-грозно прикрикнула Ирина, - пока ему нечего сказать, пока. Нужно время, чтобы молодые и наглые поняли, что ценности жизни не только в личных удовольствиях. Поймут, уверена, поймут. И вот, когда молодые и сильные выйдут дружно и добровольно бороться с хамством, наркоманией, коррупцией и другими пороками демократии, тогда Вася тебе ответит, что игра стоила свеч. По-моему, это будет.

    -Ира, я буду в одном строю с тобой, я, тоже, верю, - поддержал Владимир. - Посмотрите, как в жутких условиях коррупции, рэкета, совершенно разбойных кредитов и тарифов, всё-таки, возрождается нормальное производство, хотя и очень медленно.  Появляются работающие компании, появляется, даже, «честное слово». Будет, думаю, и верность клятве Гиппократа. А наворованные миллиарды и дворцы за высокими заборами и крепкой охраной никому ещё счастья не приносили. Как говорит священное писание, «каждому воздастся по делам его». Хотелось бы это увидеть, но не знаю, доживу ли. Кстати, Максим тогда, пятнадцать лет назад, говорил нам, в какой стране он хотел бы жить. Изменилось ли, Максим, твоё мнение сейчас?

     Максим сосредоточился и заговорил, тщательно подбирая слова:
 
    -Извините, если я повторюсь в чём-то, но многое изменилось за эти годы. И всё же, я хотел бы чтобы и мои, и ваши дети жили в стране, где: 1. Нет нищих и бездомных. 2. Где работают все отрасли промышленности, а лидеры определяют и поддерживают самые нужные всем нам. 3. Где всё произведённое направляется в первую очередь своему народу, а на экспорт, только, излишки. 4. Где все виды бизнеса работают на улучшение жизни нашего народа, а не наживу и вывоз капиталов за рубеж. 5. Где земля, вода, недра, а также, системообразующие отрасли национализированы и приносят блага всем нам, а не только частным лицам. 6. Где действует закон о максимальной разнице в зарплатах и доходах, например, десять крат. 7.  Где одна валюта – рубль. 8. Где воры, бандиты, взяточники и другие преступники сидят в тюрьме без привилегий, а всё нечестные богатства конфискованы в бюджет и направлены на развитие. 9. Где вся медицина, кроме причуд пластики, абсолютно бесплатна, образование – тоже. 10. Где на экранах произведения искусства, а не шоу-бизнес ужасающего качества. 11. Где армия и милиция защищают народ, а не только хозяев. 12. Где нет лакеев и телохранителей.   13. Где у каждого человека есть кров, питание, тепло, работа и зарплата. В такой стране жизнь, по-моему, будет комфортной для всех.

     Все ребята молчали, переваривая длинную речь Максима. После продолжительной паузы Наташа предложила спеть, и в саду зазвучали задушевные старые песни. Андрей Дмитриевич приготовил ароматный чай и ушёл на свою любимую скамейку на высоком берегу Дона.
                Глава 8. О вечном.
      Настроение было великолепное. Отрадно, что ребята набирались мудрости, что жизнь начала налаживаться, пробивая себе дорогу сквозь все препоны, что сегодня такой чудный день и вечер. Тепло, тихо, изредка слышно жужжание майских жуков. На небе мерцали яркие звёзды, отражаясь в спокойной глади реки. Над заречной равниной из-за горизонта медленно всплывала круглая луна. В саду затихают песни, все устраиваются на ночь. Подошли Максим с Васей и уселись рядом на скамейке, тоже, любуясь ночным пейзажем. После продолжительной паузы Вася негромко произнёс: «Правда, хорошо, дядя Андрей?»

    -Да, Василёк. Представь себе, что тысячу лет назад на этом самом месте, возможно, на такой же скамейке сидели трое, смотрели на Луну, на речку и им было так же хорошо. Красота и очарование природы вечны. Всё в нашей жизни меняется, в нашей жизни, а природа постоянно давала, даёт и будет давать нам и пищу, и красоту.

    -И правда, дядя Андрей, мы всё суетимся, что-то доказываем друг другу, строим козни, пытаемся вывернуться наизнанку, чтобы выглядеть лучше других. Как много делается пустого и ненужного, как много тратится сил и средств на браваду и показуху, а природе всё равно. Как у Окуджавы, «Для чего мы пишем кровью на песке, наши письма не нужны природе».

    -Смотри, Вася, на Луну, на речку и забудь о политике, - негромко и ласково сказал Максим.

    -Я уже давно понял это, Максим. Казалось, что изменим систему, и заживём хорошо, но натуры «деловых людей» не согласны с тем, чтобы все (!) зажили хорошо. Сейчас налаживается производство и жизнь, но что-то грызёт душу. Как увижу крутой «бумер» с барином и телохранителями или дворец за высоким забором с вооружённой охраной, так жить не хочется. Думаю, зачем им всё это? Жить среди народа и бояться его, ходить, как арестант, под охраной, видеть в глазах людей ненависть сейчас и проклятие потом. Зачем? А по -  другому они не могут. И откуда они берутся, если родились и росли рядом с нами, ходили по тем же улицам, учились в тех же школах?

    -Смогут, Василёк, смогут. Не спеши, надо, чтобы время их вразумило. Не все, конечно, и не сразу. К сожалению, развал нехорошо коснулся и «инженеров человеческих душ».  Деньги им глаза застлали. Появятся новые, которые будут думать, как ты, Вася, и они втолкуют этим «деловым людям», что счастье – вещь не материальная, что лучше быть уважаемым, чем грозным, почитаемым, чем проклятым. И потомкам своим лучше оставить славу о себе, чем мешок золота и проклятие.
    -Не горюй, Вася, всё пройдёт, рано или поздно, - Максим тоже рад был поддержать друга, - сменилась система, пусть я ей не рад, но это уже произошло, это уже история. Сейчас каждый здравомыслящий человек думает, как сделать жизнь лучше. Если просто восстановить промышленность и всех накормить, то этого очень мало. Свиней тоже кормят. Надо души лечить, поднимать самосознание. Богатые этого делать не будут ещё долго, потому что им этого не нужно. Бедными и растленными, скажу грубее, «быдлом», управлять легче.  Верю, что будет волна снизу. Противостоять злу можно только коллективом, а самое большое зло в культуре, в культуре поведения, в культуре человеческих отношений. Вот тебе, Вася, и необходимость коллективизма, который ты громил тогда. Не унывай, жизнь возьмёт своё. Надеюсь, что мы с тобой увидим лучшее, чего и дяде Андрею от души желаю.

    -Я, Максим, уже благодарю бога за каждый прожитый день, а будет то, что должно быть, - отозвался Андрей Дмитриевич, - И лучшее для всех разное. Внуки растут здоровыми, и мне хорошо, вы рядом, и мне хорошо. А счастье? Сколько бы ни купил иной нувориш дорогих машин, все равно в последний путь он поедет на катафалке, разве что богаче украшенном, но ему уже будет все равно. Делай добро, Вася, каждый день, каждый час и не завидуй никому.
 
      Долго ещё они любовались ночным пейзажем. Луна поднялась высоко, звёзды несколько померкли, птички и насекомые уснули, от воды поднималась сизая дымка, за рекой мглу прорезывали лучи фар редких автомобилей. Природа засыпала.
 
     На другой день все вместе дружно сделали нехитрые весенние работы в саду и огороде, и довольные разъехались к своим повседневным заботам.
 
                Эпилог.

     Стройка с потугами продвигалась к завершению. Максим уже многому научился, как и предполагал опытный шеф, и, где надо, принимал самостоятельные решения. Так прошёл ещё год, и объект был успешно сдан. Казалось, можно бы и гордиться, но не покидало чувство неудовлетворённости. Всё-таки, многое было не так. Здание строили по индивидуальному проекту, а проектировщик на стройке почти не появлялся.

     Когда-то, в молодости Максим был в Ленинграде.  Экскурсовод, рассказывая об архитектуре, всегда отмечал, что то или иное здание построил конкретный архитектор, то есть, главным на стройке был архитектор, а не прораб. Сейчас за всё отвечает подрядчик и, назначенный им прораб. Наверное, это неправильно. Кроме того, по ходу строительства допускалось много отклонений от проекта, самостоятельных решений по вопросам, не прописанным проектом и чисто технологических послаблений. Если, с большой долей вероятности предположить, что и на других стройках подход такой же, а другим он не может быть, то всё, построенное в эти годы, вряд ли, простоит дольше «хрущёвок». Видимо, каждое время оставляет свой след. А настоящее время, пока, отмечено безудержной погоней за наживой во всех сферах жизни и показухой успеха.
 
     Вспомнил Максим, как,  будучи в Эрмитаже, он рассматривал коллекцию украшений императриц, и обратил внимание на то, что во времена Анны Иоанновны все украшения были аляповаты, крупные и тяжёлые. Ценилось количество золота и камней. Елизавета Петровна уже обращала внимание на изящество, но и при ней один туалетный набор содержал два пуда чистого золота. А уже при Екатерине Второй ценится изящество и красота, и украшения становятся произведениями искусства, творениями художника, а не кузнеца.

     Так и сейчас, мы, где-то, в начале пути. Если особняк, то у кого больше, от двух этажей до семи. И это на одного, максимум на троих-четверых. Сколько же нужно лакеев, чтобы обслужить семиэтажный коттедж какого-нибудь нувориша от шоу-бизнеса, образно говоря, «шута горохового», с банями, бассейнами, лифтами и прочими излишествами? Если, яхта, то размером, желательно, с авианосец. Если недвижимость за границей, то, непременно, дворец или замок.  И всё это бездумное и бесполезное применение денег, капитала, видимо, и добытого без труда. Наверное, как и в 18 веке, надо научиться оценивать красоту и дома, и души, а не количество золота. Тогда свершилось, и сейчас свершится со временем.
 
     А пока, как говорил Андрей Дмитриевич, в обществе сложилась система взаимоотношения людей, которую можно назвать современной разновидностью рабства. Система, при которой тот, кто работает на благо людей и что-то создаёт, имеет гроши на грани выживания, а тот, кто играет на радость самому себе, имеет в тысячи раз больше, а те, кто это устроил и этим управляет, ещё на порядок больше. Пирамида, перевёрнутая вверх основанием, находится в положении неустойчивого равновесия и в любой момент может рухнуть. Дай бог, чтобы этого не случилось. Хотелось бы укрепить основание, а потом мирно перестроить пирамиду по всем законам физики и строительного искусства. Хотелось бы увидеть торжество справедливости ещё при этой жизни.

     2007-2012 годы

   
    
    

   
    -