Москвичонок. Глава 7

Глава 7.
СОБАКИ

Венькина мать очень любила животных, часто повторяя детям рассказ о жившей у них собаке, огромном водолазе по кличке Кадо, и демонстрируя при этом чудом сохранившуюся фотографию с сидящей у отцовской ноги собакой.
– Это было очень умное, прекрасно выдрессированное животное, – говорила она детям. – Ваш дедушка был руководителем подполья в занятом колчаковцами Кокчетаве, и контрразведка белых изо всех сил пыталась его выследить. Вот бабушка и посылала ему гостинцы с Кадошкой. Налепит пельменей, положит в мешочек, повесит на шею собаки и скомандует: «Вперед». Пес знал, куда бежать. И если бы не затесавшийся в подполье предатель, который проследил собаку, белые бы никогда до отца не добрались.
На этом месте мамин рассказ обычно прерывался слезами. У нее в деревянной коробочке сохранились отцовские письма из колчаковской тюрьмы, в том числе последнее, начинающееся со слов: «Завтра меня расстреляют…», и заканчивающееся оптимистической верой в победу революции и призывом к товарищам не оставить его семью без помощи. Венька очень жалел деда и мечтал о такой же героической собаке.
Шел 1944 год. Венькин отец, сразу после освобождения от немцев столицы Белоруссии, был направлен на восстановление Минского авиационного завода (в дальнейшем перепрофилированного). Жил он на хуторе неподалеку от города в одном из уцелевших домиков. Перед приездом начальника в нем сделали ремонт, завезли мебель, посуду, подобрали одежду хозяйке – бабке Стефаниде, ходившей в тулупе на голое тело, и ее шестнадцатилетнему сыну Казику, бывшему партизану, щеголявшему в истрепанной немецкой форме. Так что для них принять на постой такого гостя было подобно выигрышу в лотерею.
Освоившись на новом для себя месте, он вызвал к себе семью на август месяц погостить.
Когда Венька с мамой и младшим братом приехал к отцу, на окраине хутора, в котором им предстояло жить, квартировала на отдыхе какая-то воинская часть. Наблюдая за солдатским нехитрым бытом, мальчик никак не мог представить себя живущим по расписанию: ходить строем, вставать и ложиться по сигналу или испрашивать разрешение на отлучку. Заставить его делать, что-либо против желания, было все равно, что попытаться взнуздать молодого жеребчика. Лишь покойной бабушке да отцу такое удавалось. Но если у бабушки это получалось естественным путем, за счет педагогического таланта, то у отца – всегда с позиции силы.
Но бабушка умерла, отец пропадал на заводе с раннего утра до ночи. Что касается мамы, то и она была занята. Кроме домашних дел на нее, авиационного инженера, свалилась конструкторская работа, которой загрузил ее Венькин отец из-за катастрофической нехватки на заводе квалифицированных кадров. Вот Венька и слонялся от безделья у солдатских палаток, угощаясь из полевой кухни и задавая служивым дурацкие вопросы типа: «А ты много фашистов уложил?». Или просто наблюдал за солдатами, удивляясь их умению мгновенно засыпать (стоит лишь привалиться к чему-нибудь), за их ленивыми, будто ни о чем, разговорами, за чисткой личного оружия, ловкой подшивкой подворотничков к гимнастерке.
Но скоро, к великому Венькиному огорчению, и этого не стало. Часть снялась и отбыла. Как пояснил Казик: «Ушла воевать». Сам он, несмотря на все старания, был непризывной – возрастом не вышел. Однако его партизанский шмайсер ему оставили, чтоб было чем защититься от бандитов, которых впервые месяцы после отступления немцев расплодилось в ближайших лесах, как поганок.
И вот в один из дней, шаря глазами по опушке леса, на которой еще вчера квартировала воинская часть, Венька наткнулся на забытый каким-то ротозеем и отчего-то раскрытый ящик с новенькими, еще в масле, минами. Но не только на него. Рядом сидел здоровенный, отощавший от голода пес, с кожаным ошейником и болтающимся поводком. Не испытывая по причине детского безрассудства никакого страха, Венька, особо не раздумывая, подбежал к нему и, ухватив за поводок, потащил домой накормить. Тот, почуяв доброе к себе отношение, без сопротивления и предостерегающего рыка послушно засеменил за ним.
Найденная Венькой собака оказалась настоящей немецкой овчаркой, которая, по-видимому, потерялась при отступлении. В доме прижилась сразу, признав за хозяев всех, кого увидела в избе. Считая собаку своей и ни чьей другой (ведь это он ее нашел), Венька рассчитывал забрать ее с собой в Москву, мечтая показаться во дворе перед ребятами во всей красе с настоящей немецкой овчаркой на поводке. И как же он переживал, когда ему в этом отказали. Натасканный на людей пес, которого окрестили Фрицем, по всей видимости, принадлежал конвою какого-нибудь немецкого пересыльного лагеря для военнопленных, и отбился при спешной его эвакуации после прорыва линии фронта Красной армией. Можно только представить, сколько бы он мог принести неприятностей своим хозяевам, живя в городской коммунальной квартире.
Как-то в воскресенье к отцу заехал знакомый генерал. Громкий и бесцеремонный, он без стука ввалился в комнату, где в метре от порога лежал Фриц. Никто и дернуться не успел, как пес без предупредительного рыка в стремительном прыжке сбил гостя на пол. И если бы не отец, с трудом оторвавший озверевшего пса от генеральского горла, быть беде.
Однако для оставшихся после немецкой оккупации в живых хуторян выдрессированная караульная собака стала несомненным подарком. Им как воздух был нужен хороший сторож, чтобы предупредить и охранить от всякой слонявшейся по лесу нечисти: дезертиров, бывших прислужников оккупантов, не успевших смыться и скрывавшихся от правосудия, немцев, отбившихся при отступлении от своих частей, обычных бандюганов.
Потом Венька много и с упоением рассказывал о Фрице ребятам по дому, вызывая лишь недоверчивые ухмылки да комментарии, типа: «Кончай трепаться!». Ему очень хотелось, чтоб поверили. Но как доказать, если у него не было даже фотографии?
– Очень хочется собаку? – произнеся эти слова, мама пристально, как бы изучая, посмотрела на сына. – Не возражаю. Но только учти, она – не рыбки в твоем аквариуме, которым ты корм даешь да воду меняешь, и не морские свинки, за которыми весь уход – чистить клетку. Собака – животное серьезное. Она воспитания требует. Справишься?
– Конечно, – уверенно ответил ей Венька. Кто бы мог подумать, что он ответит иначе.
– Тогда придется подождать. Вот приедет папа домой в командировку, мы его и попросим, чтобы он раздобыл нам щенка от тех животин, что его завод охраняют.
Однако Венька ждать не стал. Щенок, которого он приобрел на Тишинке за какую-то малую, сэкономленную им на магазинных покупках мелочь, конечно же, имел мало общего с овчаркой. Был он из потомственных дворняг рыжего цвета, очень живым и милым. К сожалению, до момента, когда можно было приступить к дрессировке, щенок дожить не успел – заразившись чумкой, умер месяца три отроду.
Но собаку Венька все-таки заимел. Выменял щенка у издевавшихся над ним ребят, из жалости, за свинцовую биту для игры в расшибалку. Пес был беспородным, как и предыдущий, но крепко скроен, среднего росточка, с густой длинной шерстью чепрачного цвета и рыжими подпалинами. Прожил по собачьим меркам долго – почти двадцать лет: с осени 46-го по весну 66-го года, когда его, полностью ослепшего и не могущего двигаться, вынуждены были усыпить.
Это был замечательный, умный, а к старости просто мудрый кобель, с которым можно было разговаривать. Обладая независимым характером, он не допускал фамильярности и не позволял себя ругать никому, кроме хозяев, принимая угрожающую стойку. Дик, так звали собаку, был прекрасным сторожем и на ночь устраивался не в комнате Эвенов, а у входной двери в квартиру, на постеленном для него специальном коврике, охраняя ее от непрошеных гостей. За это качество соседи его и терпели. Все, кроме Прасковьи Михайловны Орловой, в быту Параши – матери Кольки Трубы.
Была она уже в годах и сильно верующей. Посему к ней частенько забегали почаевничать всякого рода прихожанки, а то и сам поп из ближайшего прихода. Вот, однажды, этот самый поп и нарвался на Дика, лежащего перед входом в квартиру. Успевший захлопнуть за собой входную дверь перепуганный гость заскочил на широкий подоконник и оттуда испуганно верещал, будто его режут. Вся эта комедия продолжалась минут пять, пока Параша не услышала крик и не выскочила на площадку с палкой, чтобы отогнать пса.
Всю эту сценку в лицах разыграл перед соседями Колька Труба, со смехом наблюдавший за перепуганным попом, вместо того, чтобы прийти на помощь и отогнать собаку. Он терпеть не мог, как выражался, всех материнских святых и всегда над ними потешался.
Ну, а что же Дик? Будучи, очевидно, оскорбленным в лучших своих чувствах, тем не менее, в полемику с обидчицей он не вступил и не зарычал, как обычно. Он просто отскочил в сторону. Но нанесенную ему ни за что ни про что обиду запомнил. И примерно через неделю, завидев Парашу, развешивающую на веревке во дворе постирушку, быстренько подскочил к тазику, в котором парили (дело было зимой) не развешанные еще простыни да наволочки, задрал ногу и, побрызгав на них, радостно залаял.
Белье перестирывала Венькина мама. Что касается пса, то он достойно, без явных признаков недовольства, принял от нее наказание в виде пары шлепков поводком. Однако своего добился. Орлова больше никогда на него не наскакивала и всегда выходила встречать гостей.