Баллада о странниках 3. Гл. 1. Руссик

"Как ходил грешный человече,
  Да по белому свету...."
                (лирный стих)


  Так с лёгкой руки архимандрита Филарета Дэвис оказался в Свято-Пантелеимоновом монастыре, именуемом на Афоне – Руссик или Руссикон. Руссов там было, действительно, большинство, но попадались и сербы, и греки, и болгары. Само здание монастыря было очень древним и нуждалось в основательной реконструкции.  Дэвису пришлось сначала воссоздать в чертежах первоначальный образ здания, а потом уже продумать план постройки и усовершенствования.
  Русские монахи произвели на Дэвиса впечатление серьёзных, молчаливых и сосредоточенных людей, углублённых в молитву и Богопознание. После шумных венецианцев и темпераментных греков это впечатление было скорее благоприятным.
  Однако, оно развеялось сразу после первой субботы, которая у руссов считалась банным днём. В субботу Дэвису было предложено совершить духовный подвиг, который заключался в истязании плоти сильным жаром и ледяной водой, а также в бичевании тела кипарисовыми ветвями. В довершении всего при этом необходимо было посыпать голову пеплом и каяться в своих грехах.
  Дэвис мужественно проделал всё, что от него требовалось – терпел духоту в раскалённой маленькой клетушке, напоминающей адское пекло. Потом погружался в небольшое искусственное озерцо, куда с горы стекал холодный ручей, терпел, когда его охаживали по спине кипарисовыми ветками. Еле живой он едва нашёл в себе силы одеться, когда истязание закончилось, и недоумевал, почему русские братии, обычно такие серьёзные, едва сдерживают смех.
  Уже потом, хохоча во весь голос, монахи объяснили ему, что это гигиеническая процедура, обычай, вроде омовения у евреев. В Европе в то время побаивались мыться, и ходить грязным считалось, чуть ли не признаком благочестия. Однако Дэвиса приучил с детства мыться его отец. Барон, побывавший в Палестине, пристрастился к принятию ванн с тёплой водой, к чему склонял и сына.
  Патрик, три года проживший на Востоке, и изучавший медицину, считал европейскую водобоязнь невежеством и глупым суеверием, уверяя, что вода смывает множество болезней.
  Принимать ванны любил и аббат Брантон – наследник римских патрициев, правда, особо этот факт не разглашал.
  Однако русский обычай избавления от грязи даже для Дэвиса оказался в диковинку. Чистоплотность руссов переходила все границы. Они мылись в бане каждую неделю, раствором золы промывали волосы и бороды, затем расчёсывали их частым гребнем, не оставляя насекомым ни малейшего шанса.
  Дэвис быстро привык париться в бане и уже получал от этого удовольствие. Он чувствовал, как его тело становится более сильным и гибким, а волосы, промытые золой, больше не топорщились, а ложились золотистыми, мягкими прядями.
  Русские поначалу не раз беззлобно подшучивали над ним. Тем более, что он ещё плохо понимал их язык, который был намного сложнее, чем казалось  на первый взгляд.
  Однажды, он попытался выяснить: нет ли среди афонской братии неуставных отношений похожих на склонность аббата Раньо к молодым монахам. Братия опять долго смеялись, утирая слёзы, потом один из монахов сказал: «Это от безделья всё и от праздной жизни. А здесь – не забалуешь, наломаешься за день и к вечеру ног не чуешь. Какие уж страсти!»
  Дэвис не обижался, от его мальчишеской вспыльчивости давно не осталось и следа. Спрашивал он и о том, почему у греческих монахов нет военных орденов, как у католиков.
«Потому что христианам воевать не годится – отвечали ему, - Защищать свою землю, или слабых и обездоленных, или за веру постоять – для этого ордена не нужны, это само собой. А так – война для монаха дело негодное, монах -  воин Христов, его путь – доброе делание и молитва.»
  Дэвиса по-прежнему тянуло к чертежам и схемам. Здесь, в монастыре Руссик, он имел возможность учиться многим вещам. Молодой человек изучал старые постройки, промерял стены, высоту арок, стен, постигая принципы построения архитектуры. Он учился обрабатывать и класть камень. Особенно его заинтересовало изготовление картин из кусочков смальты – мозаика. Дэвис целые дни проводил в мастерской, где в тиглях выплавлялись кусочки цветного стекла.
Он упорно изучал русский язык, и чем дальше, тем труднее ему он казался. Однажды Дэвис просто  вышел из себя и посетовал одному из русских братьев, отцу Козьме, что трудился на просфорне.
 – Этот язык невозможно выучить! В нём совершенно нет логики!
- Как нет логики? Ты просто её не видишь. – отец Козьма отдыхал от трудов праведных, сидя в своей просфорне на плетёном стуле за большим деревянным столом. Ножом он вырезал из кипариса крестики затейливой и необычной формы, которые потом раздавал паломникам за небольшую жертву.
- Хорошо. Вот смотри – у тебя на столе стоит кружка, а в руках нож. Если нож поместить на стол, то, что он будет делать?
- Лежать, - отвечал просфорник.
- А если нож поместить в кружку – что он будет делать?
- Стоять,
- Хорошо! А вот это плоское блюдо, что делает на столе?
- Стоит.
- А если ты его поместишь вон в тот таз, что оно там будет делать?
- Лежать.
- Но почему? – горячился Дэвис, недоумевая, - Почему лежать? Нож на столе лежал, а в кружке стоит! Блюдо на столе – стояло и в тазу тоже должно стоять!
- Нет. Будет лежать, потому что я его туда положил,  – спокойно ответил Козьма.
- А на стол?
- А на стол - поставил. А что в твоей Англии будет блюдо делать на столе? – в свою очередь спросил отец Козьма.
- Ничего не будет делать – просто будет на столе. И всё!
- Э-э, так не пойдёт! Нужны подробности. – рассуждал Козьма. – Если блюдо на столе стоит, значит, оно при деле, а если без дела, то -  значит лежит или вообще, валяется.
 Голова от этого у Дэвиса шла кругом. Чтобы постичь все эти языковые особенности он много проводил времени в библиотеке, читал, переводил, переписывал.
Так незаметно прошло три года.

  Однажды, жарким августовским днём настоятель Свято-Пантелеимонова монастыря собирал виноградные гроздья. Конечно, его статус позволял ему не заниматься физическим трудом, но отцу Герасиму нравилось это дело. Нравилось с хрустом перерезать ветки, осязая ладонями тугие блестящие гроздья, истекающие сладким соком. Бережно складывал он их в плетёные корзины, словно младенцев в колыбель, думая о том, как, в сущности, из ничего, из земли и семени рождается чудо. И чудо это совершается каждый день и наполняет всю нашу жизнь.
  Послушник позвал его – прибыл отец Филарет из Пантократора. Отец Филарет всегда поражал отца Герасима своей энергией, которая, казалось била из него ключом, и была направлена исключительно на достижение его собственных целей. И теперь  отец Герасим знал, что если уж тот появился, значит, ему что-то сильно понадобилось. С сожалением он оставил свой труд и направился к кельям.
- Из Константинополя прибывали. В Руси митрополит преставился –
отправляют посольство с новым митрополитом, - скороговоркой  сообщил архимандрит, быстро ответив на приветствие, - от нас нужен человек, знающий русский и греческий языки, как переводчик.
- Почему от нас? У них, своих, что ли нет? – отец Герасим неторопливо погладил бороду.
- Ты же знаешь, - махнул рукой Филарет, - как посылать на Русь, так только с Афона. Практика уже не первый год. А они потом не возвращаются, пропадают в этих лесах, болотах.
  На самом деле отцы прекрасно знали, почему переводчиков посылают с Афона. Византийские посольства шли на Русь не только со своими, но в первую очередь с политическими и, что уж греха таить, шпионскими целями. Поэтому предпочитали, чтобы переводчики у них были люди посвящённые и заинтересованные.
- Ну, у меня таких нет, чтобы всё знали - развёл руками отец Герасим, - Разве в Ксилургу спросить?
В Ксилургу они там все, понимаешь… - архимандрит замялся, - Одно слово - Ксилургу! – потом добавил неожиданно, -  А помнишь, я к тебе года три назад инглина отправил? И как он у тебя?
Отец Герасим крякнул. Он наделся, что архимандрит как-нибудь забудет про этого англичанина, но память у того была отменная.
- Инглин у меня при деле, – отец Герасим снова погладил бороду.
- А все при деле! Я только, наверное, не при деле, - то ли шутя, то ли всерьёз ответил архимандрит. – Бегаю тут, как мальчик, всех уговариваю! Ну так что, инглин-то?
Отец Герасим пожал плечами – Да ничего, вроде, прижился. Мрачноват с виду, молчаливый. Да у меня все такие, разговорчивых немного.
- Молчаливый, говоришь – блеснул белоснежными зубами архимандрит, - А ну, отче, пойдём, поговорим в холодке. Может быть, я тебе и поведаю то, о чём он помалкивает.
Отец Герасим знал, что архимандрит был большой охотник до всяких тайных историй. И его охватило любопытство.
Отцы разместились в беседке у источника, под сенью смоковниц.
- Я про этого инглина кое-что разузнал, - тихо проговорил Филарет, - Я тебе отче, открою. Интересные вещи, однако. А ты уж сам решай, как с ним быть.
Отец Герасим нетерпеливо погладил бороду. В беседке было тенисто и прохладно. Монотонно журчала вода.
- Корабль тот, что затонул у наших берегов, вёз папскую миссию к императору, упокой, Господь его душу, на предмет Лионской унии. Помнишь?
- Как не помнить? Помню. В аккурат, после заключения той унии, латины Зограф разграбили, - ответил отец Герасим.
- Так вот, везли они, по-видимому, ультиматум для императора и в первых пунктах этого ультиматума было что? Как ты думаешь?
- Верно, нашей Святой горы разорение? – отец Герасим перекрестился.
- Истинно так. А юноша этот при них чертёжником был – его задача была правильно составить план императорского дворца. Выведать тайно. Зачем, понимаешь? Чтобы в случае несогласия императора проблему эту решить. Но что-то у них изначально пошло не так. Они застряли в Спалацце. Потом инглина этого обвинили в пропаже церковных ценностей.
- Это я слыхал, но сказывают, что оклеветали, - почесал в бороде отец Герасим.
- Это так. А оклеветал его некий аббат Раньо, доминиканец. Очень тёмный тип, скажу я тебе. Слухи ходили о том, что он того, к содомскому греху склонен. Возможно, из-за этого они и не поладили
Отец Герасим снова перекрестился – Ну, Давид точно не из «этих»! Ничего подобного за ним не водится. – заверил он.
- А что водится? – вдруг живо спросил Филарет.
Отец Герасим нахмурился, - Так сразу не скажу. Только душа у него не монашеская. Сверху вроде тишь, да гладь, ничего не видно, а внутри страсти бушуют, смирения нет. Вроде обходительный такой, терпеливый, а иной раз в глазах такое блеснёт, разбойничье, – страшно делается.
- Так вот ещё что я про него узнал, - сказал архимандрит. – Тогда, перед тем как с миссией уехать заходил он в Турине к одному маркграфу. А через день маркграф тот себя порешил и в предсмертной записке признался в страшном злодеянии десятилетней давности, в котором обвинили другого человека. Сейчас, даже имя вспомню.  – отец Филарет напрягся, припоминая, - Нет, забыл, старею, однако. Да ладно, неважно.
- Может быть, эти события никак не связаны, - предположил отец Герасим, - ну приходил и приходил.
- Может быть, - задумчиво повторил Филарет, - но этот туринец, как утверждают, скрывался несколько лет в Британии.
- Думаешь, знакомец его?
- Не просто знакомец – друг, самый лучший, закадычный, по гроб жизни. Друг, который поверяет все свои тайны и за которого можно отомстить. Иначе, зачем? Видимо инглин знал досконально детали преступления и маркграфа к стенке припер своими доказательствами, а тому ничего не оставалось делать, кроме как наложить на себя руки.
- Как же ты отче всё это разведал? – с плохо скрываемой завистью спросил отец Герасим
 - «Ибо нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы»:- ответил отец Филарет, явно польщённый.  – Ладно, - тон его стал серьёзным, - Так что, отдашь мне инглина для миссии? Он и греческий и латынь знает и по-русски, уже, небось, наблатыкался?
Отец Герасим понял, что вопрос насчёт отправки инглина на Русь уже решённый и его просто ставят перед фактом. Да и рассказ отца Филарета произвёл на него впечатление. 
- Он ещё даже не пострижен, - вздохнул настоятель.
- Ну, постриги, чего тянешь-то? Через три дня жду его у себя, – и отец Филарет развернувшись, направился в сторону храма, давая понять, что разговор окончен.

Дэвис поначалу ждал с нетерпением, когда же, наконец, отец Герасим благословит его на монашество. Но чем глубже он проникался  вероучением восточной церкви, тем более терзали его сомнения. Здесь нужно было идти до конца, обрекая себя на духовную брань такой силы, что брала оторопь. И вот, сейчас, когда его позвали к настоятелю и объявили, что посылают в далёкую, северную страну Рус, он вдруг испугался. Конечно, его тянуло побывать в тех краях, откуда был родом отец Исаия. Снова жажда странствий дала о себе знать. Но ему вспомнился Патрик, который просто отправился с ним в родовой замок, накануне принятия сана, а потом резко изменил свою судьбу.
- Отче, - сказал Дэвис отцу Герасиму, - чем больше я вникаю в суть монашеского подвига, тем менее чувствую себя достойным.
- Ну, это правильно, мы все недостойные и грешные, – одобрительно промурлыкал отец Герасим.
- Отче, - продолжал Дэвис, - а что если это не мой путь? Один раз я уже ошибся, и больше ошибиться не имею права. Если бы я оставался здесь, то, наверное, меньше бы сомневался. Но так как придётся следовать в страну неведомую – мне страшно брать на себя обязательства. В дороге много чего может случиться. Дозволь мне ещё немного подождать. Если всё образуется – я приму решение. Но сейчас я не готов и  больше не хочу обманывать Бога.
- Ты не уверен в себе? – спросил его  настоятель,
- Не уверен, - подтвердил Дэвис, глядя настоятелю прямо в глаза – Просто знаю себя. Есть у меня некоторые… - он замялся, - особенности.
 - Что ж,- вздохнул настоятель. Он уже почувствовал исходящий от Дэвиса знакомый холодок упрямства и не имел ни малейшего желания на него давить, - Поезжай послушником. В конце – концов, примешь постриг в русской обители – их там много.
  Братия провожали его тепло, но с тихой грустью. Многие давали советы, рассказывали каждый о своих городах и весях, просили передать крестики, ладонки, и просто весточки своим родным и близким. Дэвис пытался объяснить, что вряд ли сможет выполнить все их заветы, потому что нереально объездить все уголки на Руси. Насельники согласно кивали, но не переставали повторять с надеждой, «а вдруг Господь приведёт?» И Дэвис понимал, что та неведомая страна, которую ему предстоит увидеть, для большинства из этих людей  –  родина. Давно покинутая, но от этого ещё более любимая.

Продолжение:  http://proza.ru/2017/11/20/2359