Ирония судьбы

 

 

 


Николай Хребтов

 

               
                И Р О Н И Я  С У Д Ь Б Ы

 Был в нашей забытой Богом деревушке председатель сельсовета с жуткой фамилией Троекуров.
   
И творил этот Троекуров в своих владениях что хотел.
  Никакое начальство выше себя он не признавал. Сам судил, сам и миловал. Редко, правда.
  Ох, и поревели наши бабы от этого представителя власти. Заглаза называли - фашист недобитый.

  Помню, были выборы в местные Советы. Мне тогда было лет десять. Его кандидатуру выдвигали где-то там, куда мы были не вхожи.
  И, когда он был избран единогласно, в начале были все довольны. Знали, что он был каким-то уполномоченным в каком-то райкоме.

  А вот вскоре и завыли во все голоса.
  Председатель колхоза был для него не авторитет.

  Под сельсовет он облюбовал колхозную контору – самый видный дом в деревне. Посыльной для себя определил дочку председателя Настеньку . И та бегала целыми днями по дворам собирая налоги с колхозников.
  А чем было платить эти налоги?
  Колхоз дышал на ладан, прибыли никакой. А что вырастят и соберут – всё шло в счет госпоставок.
  Особенно тяжело было  выполнить план по молоку. 180 литров с головы. Это все лето надо сдавать молочко, не оставляя даже ребятишкам. Ну, а зимой какие надои!
  А план по яйцам, по шерсти, по кожам и рогам с копытами!
  Ничего не оставалось в избушке колхозника.
  Зато в кино можно было сходить без денег: взрослый - два яйца, ребятишки по одному.

  Смотрели фильм «Кубанские казаки» и удивлялись: вот где люди живут! Ведь уже пять лет как война кончилась. А у нас всё как при царе-батюшке. Никакого продыху.

Кто не мог заплатить налог – бралась недоимка, это как пеня на налог. С неплательщиками разбирался сам.
Его приход был сравним с нашествием супостата.
  Бабы прятались в бане, а детишки говорили, что мамка на работе. Но это всё отговорки.

   Поймать    хозяйку  он мог и на улице, и на ферме.  И стращал, что вечером придет составлять «прОтокол».
  Этого страшного слова боялись бабы как черт ладана.
  Это значило, что можно было откупиться бутылкой самогонки или переспать с ним.
  Был он здоров и не женат. Свою посыльную Настеньку он просто уже заездил, теперь настала очередь тех, кто помоложе.
 
Наша соседка Клавка попалась с тележкой сосновых сучьев, а это уже статья. Прибежала к нам сама не своя.

- Тетя Поля, выручай! Попутал, гад, – и залилась горючими. Выпить у неё не было, а - спать с ним – да я лучше удавлюсь!
 
Мамка, как могла, успокоила её, о чем-то пошептались, а я на печке сидел за занавеской, книжку читал.
  Потом мамка полезла подпол, я видел – подала Клавке бутылку с тряпичной пробкой  и та убежала. Мамка перекрестилась на пустой угол:
  «- Господи, пронеси!» и пошла доить нашу "ведерницу".

Приходил и к нам.
  Помню, как мамка тряслась. Чем угостить?  Нечем!
  А он пришел такой важный. В военной гимнастерке под ремнем. Полевая сумка на плече, хромовые сапоги со скрипом, галифе с красной тесьмой. Только нагана с кобурой не хватало. Ужас!

  Мамка нас, ребятёшек, на печь загнала, шторку задернула, а сама плачет, что-то на стол собирает.
  Он усы распушил, папиросу закурил, сидит, ждёт.
  Мамка в подпол слазила, достала чего-то, а пока была в подполе, я с печки прыг – и на улицу.
  Отвязал коня, сел в кошевку, заехал в петровский переулок и оставил его  там.

Вернулся, мамка спрашивает : ты где был? – На двор выходил, прижало че-то. И снова – на печь.

  Гость выпил, похрустел капустой. Налил еще, выпил, пошел на улицу, может, по нужде. Да так больше и не вернулся…

 И вот, однажды зимой, бегает бедная Настенька по дворам и объясняет, что поступило указание готовится к Пленуму райкома Партии.
И этот Троекуров распорядился, чтоб не ехать на этот пленум с пустыми руками, на каждую десятидворку наложил налог: ведро пельменей. Срок - пять дней.

  И вот вечерами хозяйки лепили пельмени кто с чем мог: с картошкой, с капустой, с творогом, с морковкой. И к сроку сдала вся деревня пять ведер.

Троекуров ссЫпал эти пельмени в мешок, положил его в кошевку, запряг председательского Гнедка и отбыл.

  Прошел Пленум. Еще три дня, а Троекурова нет.
  На четвертый день на нашем Гнедке приехал райкомовский сторож. И рассказал   невероятную новость.

…Приехал Троекуров в райцентр как раз к обеду.
  Хотел эти пельмени сдать кому положено, да тот на обед отлучился.
  Троекуров решил тоже подкрепиться. Прикрыл мешок охапкой сена и ушел с чайную. Пообедал, вернулся, конь стоит, а мешка нету.
  Он к товарищу, который должен был принять, а тот и глазом не моргнул: не видел никакого мешка. Троекуров  - в милицию. А там только руками развели.
  Так и не откушали члены пленума наших пельмешков.
  А Троекуров куда делся – тайна, покрытая мраком.

Много дней прошло, кто-то где-то услышал, что Троекурову предъявили  обвинение: Утрата колхозной собственности в особо крупном размере и упекли в края не столь отдаленные.

  Вот так, по иронии судьбы, бесславно закончилась  власть Троекурова в нашей деревне. А случилось это в 1951 году.

Так мы больше о нём ничего и не слышали.

А память осталась.
  Пятеро детишек без отцов народились.
  В большие люди вышли.
  Правда, сейчас уже все, кто жив, и я в том числе, на пенсии.

  Да и деревни той уже нет.
   Как и многих других.
  И не только в нашем районе.