Священный лес или Голливуд, роман, гл. 34

34.

Пойду к Санину, - засмеялся Вольшов, дочитав. Он был уже совсем в норме.  Насколько можно было ожидать после бурного утра. Всей ночи. Да и предыдущего дня. Но всё же он был уже в норме. И одна мысль пришла ему в голову во время обхода: отпрыск-то будет не у меня. На то похоже. И будто последний обруч, сжимавший сердце, распустился. Не мой пацан-то будет. Как будто даже жалко... Чепуха. И почему вдруг пацан? Как там Николаев, сукин сын? Вадим вдохнул глубоко. Дышалось легко. Картина дня будто очистилась от какого-то дыма, едкого тумана, только впереди висела белая пелена.

Точно-точно. Он когда-то сделал удачную фотографию зимой. Накануне был морозный день, а ночью вдруг потеплело и поднялся туман. Утром было чудо: туман осел на ветвях узорным инеем, солнце мутным шаром еле-еле угадывалось в бледном небе и наполняло воздух каким-то мистическим золотистым сиянием. Воздух был густой, а дали не было. Он сделал снимок и назвал его «К вопросу об экзистенциализме». Там была дорога, резко заворачивающая у высокого дерева. На переднем плане отчетливый, волшебно заиндевелый куст бузины. Дорога. И вот - дерево. Там, на среднем плане:  высокое дерево, дуб, наверное, - с неземными ветвями - светлее неба, - за ним резкий поворот дороги, а дальше ничего. Пелена тумана. Неизвестность. Вечность. Жизнь. Или смерть. Поворот  в никуда. Как сейчас.

Ещё когда входил в кабинет, Вадим поймал себя на странном ощущении отсутствия дальнего плана. Как на той фотографии. Подумал, куда податься завтра. После дежурства. К Кате? Новой написать? Ведь не домой же. Дома больше нет. Катя. К ней пойти? Но не влекло. Да. Правильное слово. Не влекло. Ему просто не хотелось. Сейчас вдруг отчетливо почувствовал нежелание, напряженность и что-то ещё гудело на задворках сознания. Будто туман заглушил всё резкие зруки и стало слышно легкое гудение. Монотонное и больное. Неужели опять чувство вины?

Катя. Ведь хорошая женщина. Как приняла. Отогрела. Благодарность светилась в глазах. Чувствовал себя желанным, нужным.  А не влекло. Идти к ней не хотелось. Не пахла она ему. Вот и вся правда. Как-то даже гадок он себе самому из-за этого показался. Но ведь это правда, вспомнил её запах и даже головою повёл. Не хочу. И чувство вины опять. - Как ненавижу я себя за это! Ведь уже казалось, что свободен, больше никогда! Никогда не буду больше чувствовать себя обязанным кому-нибудь. Только не заводиться! С этим он и вошёл в кабинет после обхода.   А там хохотали над рассказам Санина молодые врачи. А теперь, - прочтя, - и он сам смеялся. Сидел и смеялся. - Великая сила искусства, ё-моё! Неужели мы всё себе придумываем? Что же нас мучает, жить не даёт? Какие-то дикие догмы? Привычка есть овсянку? Как Санин вчера сказал: «Нет у вас проблем. Это вы себе сами их придумываете.» Неужели правда? Овсянка. Да. Пойду к тебе после дежурства, Юрий Васильич. Неужто у Петрухи СПИД?