Тот, кто лежал у окна

      Палата номер один - она для старших офицеров. Номер два - для офицеров. Три и четыре - для прапорщиков и других. В первую еще могут попасть милиционеры и герои. Вне зависимости от званий и прочего. Такие палаты есть в каждом госпитале и практически в каждом отделении. Во всяком случае были.
      Они просты в своем убранстве: четыре-пять старых, ушатанных, скрипящих и плачущих коек, видевших и перевидевших, наслушавшихся и впитавших; потолки в недоступных трещинах и грязной махровой паутине; стены покрытые двадцатым или тридцатым слоем масляной (светлой или серой) краски, с системой труб и вентилей, о назначении которых забыло старое и не желающее знать новое начальство, с обязательной картиной советского периода, как правило - дорогой петляющей в рыжей пшенице или зеленый лес с забытыми родителями медвежатами; стулья; тумбочки; качающийся из стороны в сторону стол; графин; два-три стакана; подаренный кем-то, чтобы не выбрасывать, книжный шкаф, наполненный такими же ненужными кому-то книгами и с барского плеча оставленный черно-белый «Шиляллис»; умывальник; зеркало, перевидавшее на своем веку столько рож и зубов, что противно вспомнить.
      Вроде всё.
      Где-то лучше, где-то хуже, но в принципе эти палаты одинаковы. Везде. Есть конечно и вип-палаты, с гостиными и душем, но это уже для космонавтов, которых здесь никто не видел и не увидит. Это для высшего командного состава. Или ключевых офицеров – маленьких по званию, но могущие «решать вопросы» - нужные. В зависимости от устремлений и карьерного прицела командования.
      Палата пустовала редко. Всегда находился тот, кто стремился заполнить её рабочий холодный вакуум. Тот, кто: давил матрац, скрипел стульями, звенел стаканами, храпом или стонами пугал ночную тишину. А кровати, застывшие замученными военными перед парадом, равнялись. Своим молчаливым, медицинским убранством, вымученной простотой проштампованных пододеяльников, застывшими ушами остроконечных подушек. Ждали своих и чужих. Девками на выданье. Ждущими. Новых и старых. Молодых и постоянных.
      Это с виду они все одинаковые. Но это нет так… У одной вместо матраца доски. Другая и третья – центральные. У той расшатаны ножки. А об эту всегда цепляется штативом для капельниц медсестра. У каждой, свой характер и свой норов…
      А еще есть счастливые… и не очень. 
      Те, что вынуждены были бывать тут больше двух раз в году, старались занимать средние койки – очень удобно для медсестры, и справа подойти может, и слева. А крайние… Приходилось все время менять положение: голова-ноги. И наоборот.
      Койка у окна была холодной. Не смотря на заклеенные белой бумагой щели, все время откуда-то поддувало. Но она была счастливой, выписной. И к ней давали второе, серое и колючее одеяло. С этой койки уходили здоровыми. Ну как правило. Во всяком случае, количество погружений и всплытий всегда были со знаком равно. Ну практически. А еще с нее было видно облака… Не надо было вставать, опираться на подоконник: надо только открыть глаза… И все… А над головой, на стене, была коробочка. С кнопками, тумблерами. На всякий случай. Вызвать врача. Или медсестру. Но она давно не работала… Видимо убрать рука не поднималась, так краской и закрасили… Вместе со стеной… Чтобы не выделялась… Все буднично. Обычная кровать.
      И потому ее занял давний и знающий, где-то привыкший к ней или полюбивший, а свободной была кровать по соседству. Удобная. Не занятая. Ждущая нетерпеливым скрипом расправленных пружин.
      Ее обитатель ворвался героем. Сильным, здоровым, жмущим крепкой рукой. Заражающим весельем. Со шлейфом врачей и медсестер. На столе появились фрукты, заменилась вода в графине, добавились стаканы.
      Вечером, когда все утихло и из персонала осталась медсестра и санитарка, из сумки выскочил дорогой коньяк и закуска – прописка. Люди приходят и уходят, а обычаи должны оставаться и передаваться от поколения к поколению.  Так заведено – не он придумал, не ему отменять. 
      Тогда и вовремя и знакомятся. Хотя уже все знали за нового обитателя: Герой России, который здесь на медкомиссии перед новой должностью.
      И он, словно извиняясь за отобранную у кого-то кому-то нужную койку, по-простецки разливал живительный янтарь по стаканам. Парень оказался нормальным и почти без закидонов. Будущий генерал, воевавший на Кавказе.
      На бульки из бутылки появился тоже. Воевавший. Замечательный рубаха парень. Бывший другом всех. Все знающий. Везде участвующий. Через полчаса за столом стало ясно, что именно он победил, тогда в Чечне. И что только по нелепой случайности Героя получил не он. Так бывает. К этому привыкли те, кто был и знает. А слушатели, они как губка впитывали за геройского парня, одобрительно кивающего головой Героя и потому подготовленные, и разогретые, ухмыляясь одобрили, когда он пошел в атаку на лежащего у окна:
- Кто-то воевал, а кто-то в Ханкале ордена и медали получал!
      Знакомы были. И вместе служили. Только один в Ханкале, а другой на Катояме. Один в пыли, второй на БТРе. Один в штабе, а второй везде.   
      Герой не дал вспыхнуть рукопашной. Да, впрочем, у лежащего у окна не было ни сил, ни желания вступать в перепалку. Только и произнес:
- Ты не прав. – и лег, завернувшись в одеяло, как в защитный кокон. От пьяных разборок и обид.
      А остальные промолчали, но сделали вывод. О том, кто лежал у окна. Простой и противный: кто-то воевал, а… Скользкий и нехороший. Отложилось на дальней стенке стакана.
      Герой прошел обследование и такой же веселый и бодрый, в окружении накинутых на плечи халатов покинул палату.
      Появился он через год. Такой же веселый. Почти. С таким же окружением. Поздоровался со всеми. Удивился лежащему у окна:
- Ты что не выписывался?! – и лег на соседнюю поджидавшую его уже знакомую койку. Молча достал книгу, положил на тумбочку и спрятался от нее под одеяло.
      Каждый день его куда-то водили, что-то кололи, куда-то звали…
      А ему уже было не радостно. Даже ночью он прятался от мира за одеялом. А если и выглядывал, то звезды его глаз заливали грустью палату. Лежал и молча выл небу, скрывающемуся за окном.
      Днем приезжала жена. Милая и приятная. И все уходили из палаты. У всех находились свои дела. Даже тот, кто лежал у окна, по стеночке тихо выскальзывал в коридор. Так принято. А потом она уходила. Ее улыбок хватало как раз до забора госпиталя. А потом заливалась слезами. Рыдала белугой. До дома. До ночи. До утра.
      А тот, который лежал у окна, сидя на лавочке провожал ее взглядом. Почти всегда. А однажды она без сил села рядом и вытирая слезы долго молчала. Обо всем. И ушла…
- Герой! Пойдем покурим на море!
- Так ты же не куришь!
- Пошли! – засмеялся, тот, который лежал у окна, - воздухом хоть подышим.
      Море встретило шипением – насмотрелось! Придут, камнями закидают, янтарь соберут, наговорят всякой ерунды и уйдут. Тут залаешь!
- Дальше не пойду. А то не смогу вернуться. Сил не хватит.
- Ой да ладно придуряться! Молодой совсем!
- Ага… Не смотри, что оболочка хорошая… Ливер в никуда. Это вам, Героям хорошо…
- А что ты знаешь о героях?!
- Ну не много… Знаю, что кричишь по ночам. Рвешь подушку зубами. Знаю, что таблетки выбрасываешь. Лечится не хочешь. Считаешь, что отлетался ты совсем на этом свете…
- Ты чего несешь! Откуда ты это взял?!
- Да оттуда же… из слез твоей жены!
- Что! Разболтала?!
- Да нет, насмотрелся… Знаешь, понимаю тебя!
- Да ни хрена ты не понимаешь!
- Понятно. Считаешь – мент. Отсиделся в штабе. А теперь отдыхает в госпитале на казенных харчах. Переубеждать не буду. Как считаешь, так и считай. Могу конечно рвануть рубаху на груди, могу назвать пару другую имен, которые расскажут тебе чем занимался в тех краях, где ты заработал звезду Героя. Это не главное. И это неправильно. Не расскажу. Во всяком случае сейчас.
- Да ладно! С тобой то все ясно! Приехал в Ханкалу. Посидел. Нарисовал медальку себе.  Коллега твой все про тебя рассказал, чем ты занимался.
- Ну раз рассказал, значит так и было. Не в том возрасте, чтобы как в детском саду меряться, знаешь чем. У каждого своя война. И мне и говорить не хочется о прошлом.
- А ты расскажи! Намекни о своих подвигах!
- Намекнуть? Помнишь, ты со своими, ребят в Октябрьском районе вытаскивал из окружения?
- Как не помнить пацанов!? Они же герои! Они же почти сутки бились вчетвером! Мы их тоже не сразу смогли отбить… А что ты о них вспомнил?
- А кто они были, помнишь?
- Да вроде разведчики! Уже и не помню…
- Ты тогда сказал: «Вы что камнями отбивались, что ли?».
- Не понял…
- А потом… Месяца через три… Помнишь дом в Чири-Юрте… недостроенный… С краю самого… на развилке…
- А чего не помнить! Мои бойцы вытаскивали… Четверых…
- Ты еще тогда смеялся: «Балтийский легион»… за надпись на стене… Еще нужно намекать? Про Шали, где ты был комендантом!? Про блок-пост под Ялхой-Мокх, где ты учил молодого и зеленого мента пить спирт?
- А я тебя не помню!...
- Да и я тебя после всех контузий с трудом вспомнил… Так… Картинки… а ходить и говорить научился совсем недавно…
- Подожди! А этот… коллега твой… он же сказал, что ты все время в Ханкале просидел… Слушай! Да ты тогда весь закопченный был… как негр…
- Да и был в Ханкале… Просто у каждого своя работа… Кто-то супермен, а кто-то муравьем, по-тихому, там, где прикажут…
- Ты прости! Не знал. Не вспомнил…
- Брось… Это не главное… Я и сейчас, то здоровее вас всех вместе взятых… За тебя… Совсем все плохо?!
- Да… Год, два от силы…
- Бывает… И теперь ты решил всех достать своей печалькой?!
- Ты это… не заговаривайся…
- Знаешь… Жизнь штука непонятная и сложная… Здоровье сегодня есть, завтра нет. Пошли ты всё и живи сегодня… Раз знаешь, когда – ты счастливый человек…
- И в чем счастье?!
- В том, что знаешь… Слушай! Что я тебе объясняю, когда ты сам лучше меня знаешь… Вопрос уже не в тебе… Когда лежал бревном, многое передумал… А выбрался на одной злости… Хотя уже был готов… И жена ушла, и знакомые… Разбитые печалькой… Осталось с десяток друзей… Они и злили… чтобы жил. И еще поживу, а тебе, что морду набить, чтобы окружающим стало легче?
- Уж очень ты борзый, как я посмотрю…
- Ты знаешь зачем я ложусь в этот госпиталь?
- Лечится!
- Не угадал… Часики, они уже стучат в обратном направлении. Громче и настойчивей. Рано или поздно мы все уйдем под заработанные три выстрела над головой. И вопрос как… Если дома, вынося всем мозги, забросив лекарства - останется недосказанность… Они же всю свою оставшуюся жизнь будут себя считать виноватыми: «Могли, но не настояли! Ведь такой молодой! Мог бы еще пожить» … Ты уйдешь, а им сколько это носить в себе?! Ты это подумал? Так сделай, чтобы они думали, что ты прожил месяц-два еще только благодаря им. И они выполнили свой долг перед тобой на все сто процентов… Не оставляй им после себя чувство вины…
- Ты вижу меня уже похоронил…
- А ты умри и родись снова…
- Это как!?
- Как тяжело с вами, военными… Умри… Оставь свою болезнь там, за той чертой… И начни все с нуля… Ну тяжело будет… Поначалу… а потом привыкнешь…
- Ты где этому набрался?!
- Не бери в голову, учителя хорошие были…
      А кто и кому помогал подняться по крутому, осыпающемуся потоками песка склону, сказать сложно…
      А после, свою жену Герой провожал до самых границ госпиталя, ловя каждую капельку счастья ее слез… 
      Через неделю он выписался. С удобной койки… Попрощавшись… Как положено… Традиции нарушать нельзя…
      А еще через неделю с пакетом фруктов и бутылочкой коньяка приперся наведать… Того, что лежал у окна…
      Кровать встретила холодным, грязным матрацем и подушкой в бурых разводах и пятнах… Обнаженная, бьющая по нервам прошлыми болями и страданиями, от белоснежного и защитного, призывного и гордого, проштампованного убранства…
- А где? Этот!
      Медсестра посмотрела на него:
- Выписали его…
- Слушай! А нельзя посмотреть где он живет… Что-то не успели обменяться координатами… Забежать к нему хочу…
- Забежать?... Не скажу даже!..
- Да ладно! Гляньте в историю!
      А подошедший доктор, положив руку на плечо, тихо так… Обронил…
- Она не скажет…
- Да почему…
- Выписали его… уже навсегда…    
      Того, что отсиживался в Ханкале и рисовал себе медальку…
      Того, кто лежал на счастливой койке, у окна… С видом на облака…
      В палате номер один…