Платочек в кружевах. глава 2 Вера

            В доме у Троицких царствовала почти праздничная атмосфера. Мать Веры – Мария Андроновна – особа экцентричная и очень даже артистичная, «всегда в образе», так подсмеивались над ней, любя, домашние, металась из кухни в столовую и накрывала стол. На торжественной белой и кружевной скатерти стола рубиновой краской алели нарядные салфетки, по краю  белоснежной вязью обработанные заботливой рукой хозяюшки. Кружева и театральные образы – это были два конька, на которых венчался образ хозяйки дома. В центре заставленного вазочками с салатами  стола уже горделиво  высился хрустальный бутыль с вишнёвой наливочкой. Это уже заслуга хозяина дома, он не терпел крепкие спиртные напитки, ну а наливочки сам Бог велел по праздникам и выходным. Тем более над изготовлением оных он сам  и  колдовал, приспособив для этого кладовку в квартире. Фруктами и ягодами снабжал дачный сад, к которому на старости лет прилегли сердцами хозяева Троицкие. Так что всё было чин чином в благополучном семействе : и полная любящая семья, и двое взрослых детей, и определённый достаток в виде обязательных по тем временам квартиры, дачи, «жигулёнка» третьей модели, югославского гарнитура, мягкой мебели и столового хрусталя, который как раз в данный момент с нежным и напевным перезвоном выставляла на стол хозяйка дома.

          Сама она была тоже в нарядном кружевном фартуке и в таком же чепчике.  Расставляя  хрусталь, она двигалась вокруг стола и по квартире мелкими  манерными шажками, явно изображая вышколенную горничную или официантку в фешенебельном ресторане,  держала спинку и заученным воспитанным жестом, изогнувшись, ваяла на скатерти великолепную кулинарную картину, и, как искусный художник, иногда отступала шага на два назад, любуясь результатом создаваемого на глазах шедевра. Так что в один момент она умудрялась хоть и не сшить, а лишь наживулить  два интересных образа  – и художницы, и горничной.

          Кстати, вот эта особенность её : не сшивать сразу, твёрдо и напрочь всё, за что бы она ни бралась, а только прихватывать пунктирами,  жить  как бы в черновик, репетируя, и делали её характер несколько нервно-зкзальтированным, неуравновешанным и сугубо романтичным. В своё время вот эта незавершённость создаваемых ею образов и не позволили  Марусечке поступить на актёрский факультет. Это не мешало ей всегда считать себя артисткой. Исподтишка поглядывая на неё, хозяин семьи лишь ухмылялся в роскошные седеющие усы – не смотря ни на что, мать в своём репертуаре…Наконец последние штрихи: разложены по правую сторону от тарелок столовые приборы, как требовательно уважал глава семьи, ревностный любитель всяческих этикетов. По квартире уже плавал пикантный запах рыбного пирога.

                Михаил Савельевич – почётный пенсионер, ветеран труда  - выглядел внушительно. Он был невысокого роста, но кряжестый , как матёрый дуб с большими волосатыми руками – клешнями. Всю жизнь он проработал начальником цеха на местном металлургическом комбинате и сейчас, находясь на заслуженном отдыхе, не мог полностью расстаться с родным цехом, часто подрабатывал  там на основании трудового договора, особенно в моменты производственного аврала, при изготовлении какого-нибудь срочного государственного заказа. Тут уж не могли обойтись без опытного, вдумчиво-скрупулёзного и авторитетного Михаила Савельича, приглашали его на помощь. Он не отказывал, копеечка никогда не была лишней в его большой семье. Да и коллектив родного цеха, комбината он считал своей второй семьёй.

       Хотя  Михаил Савельич –Савушка -так ласково называла его жена и был старше её на добрый десяток лет, но стареть и превращаться в дедушку не спешил, всё оставался в одном и том же образе: уютный, добрый,  немногословный и основательный, очень надёжный. Единственным недостатком его,  а может даже опять-таки достоинством, с какой стороны ещё взглянуть, была его педантичность, въедливость,  некая прямолинейность, которая никоим образом не принижала его достоинства, разве что  ворчливость и требовательность к порядку, стремление  всё упаковать в «футлярчики»,  «разложить по полочкам» иногда раздражала романтичную и несколько рассеянную натуру  Марусечки, так, обожая, в добрые минуты называл её Савушка. Опять-таки, именно эти несоответствия в характере друг друга, их полярности  уравновешивали и разнообразили их семейную жизнь и размеренную любовную колыбель.  Да – да, именно колыбель,  в такой  любовной колыбели качали друг друга и нежили, словно голуби, супруги Троицкие. Конечно, всякое бывало в их устоявшейся и долгой супружеской жизни, но не о том сейчас речь, главное, что они сумели сохранить ту  трепетную и ранимо-нежную нить привязанности друг к другу. Вот в такой благодатной семейной атмосфере, на примере уважительного  и доброго отношения  родителей и воспитывались их дети – сын  и дочь.

       Благородства  трудовому  облику Михаила Савельича придавала роскошная, зачёсанная высоко  над  величественным его лбом волнами, седовласая шевелюра  - гордость всех членов семьи. Следует отметить, что дети его – Владимир и Веруня – как раз унаследовали от отца роскошные кудри и чёрный взгляд с блестками.
Глава  семьи всегда и в радости , и в горести  растягивал  потёртые, с плешивенкой, словно шуба от моли,  меха своего старинного друга баяна. И сейчас, несмотря на двойственность ситуации, её излишнюю пикантность, он перебирал своими могучими пальцами миниатюрные пуговки – кнопки инструмента. И под звуки «Амурского вальса» он исподлобья, наклонясь низко к баяну, наблюдал за торопливыми, но плавными движениями жены. Не шла она, а вырисовывала шажками под звуки вальса и любовный взгляд мужа мелодию нерушимости и плотности семейных устоев, не смотря на обстоятельства. Любил Савельич свою «артистку», столько лет вместе, а всё не нагляделся на неё.


           Однако сейчас он нервничал, иногда останавливал игру и вопрошал:
          - Ну что-скоро поезд?
Хотя часы, круглые, старинные, с горластой кукушкой, висели напротив него, сразу над старинным добротным  деревянным комодом, ещё от отца Савелия остались в память. Но ему хотелось в очередной раз услышать голос жены, успокоиться.

             Семья Троицких ожидала в гости сына Владимира с женой и двумя сыновьями – близнецами Гошкой и Трошкой. Сын был служивый, сорокалетний майор, и проживал с семьёй в гарнизонном посёлке, порядка двух суток езды, если поездом. С родными Владимир не виделся уже два года и собирался в гости с семьёй, но в последний момент переиграли, не хотелось срывать сорванцов со школы, ехал один. Побывка – надо сказать – получилась внеплановая, спонтанная, что держалось в секрете от Веры. Просто отец телеграфировал сыну и просил срочно приехать – с Веруней неладно. С Верой, и правда, было не хорошо.
 Не такой судьбы ,ох, не такой, желал для своей донюшки – любимицы отец. Правильный до однолинейности, рачитель порядка даже в мелочах, он вынужден был, любя, прощать нескладности характера дочки (И в кого она такая удалась?!) Прощал и неправильности её поведения, и нестойкости её жизненной позиции. Но что теперь поделаешь, где-то упустили они с матерью, няньчили, пестовали своего «поскрёбыша», разница с Владимиром в тринадцать лет, и получилось из неё ни то, ни сё – размазня. То ли дело Владимир, как отец, прямолинейный, целеустремлённый, жизнестойкий и жизнерадостный, твёрдо знает, чего он хочет. А дочь что?!
        Девочка росла тихой, замкнутой, книгочейкой, с тонкой и ранимой душевной организацией. Кстати, училась хорошо, чуть ли не отличница, с друзьями не хороводилась. Одна верная подружка у ней была, Вероничка,  под стать Веруни, очень плотно дружили, не разлей – вода. Шебуршались, как мышки, тихонечко, закрывшись в Веруниной комнате. И привязанности у них были одинаковые – кино, книги, фантики, стихи. Их в школе прозвали « Верности в квадрате»,  и то правда, за все десять лет школьной жизни ни разу не поссорились по-крупному, так по мелочам. Но Вероничке повезло, сразу после школы она познакомилась со студентом- практикантом из Москвы, сразу же выскочила замуж  по большой любви и теперь счастливо проживает с семьёй в Москве, двое детишек.
             Веруне  - любимице- отец всё прощал. Кстати, не смотря на кажущуюся тихость, нежность характера, взращенных на книжных любовных коллизиях, покладистость характера, Верунчик всегда была себе на уме и, если задумает что, с места не своротишь. Вот и с выбором профессии так получилось. Как убеждал её Михаил Савельевич выучиться на бухгалтера, уж он-то при его авторитете и связях помог бы ей продвинуться по служебной лестнице на родном металлургическом комбинате, а она упёрлась и ни в какую. Поступила на библиотековедение в институт, успешно закончила его, и что теперь?! Прозябает , как считали родители, в местной библиотеке, ну подрабатывает в школе, кружок ведёт, и что?! Никаких перспектив. А ей нравится, всегда в окружении своих любимых друзей, книг, всегда на гребне книжных новинок!
             А как мечтал породниться Михаил Савельич с молодым красавцем инженером с их комбината, в зятья его жаждал. Фёдор Савенков – голубоглазый блондин, косая сажень в плечах. Из молодых да ранних. Руку на пульсе собственной жизни твёрдо держит! Взгляд на будущее имеет, уже взял себе «однушку» в кооперативе и что рассчитается, всё распланировал наперёд. По полочкам разложил. Сильно импонировал он этим Михаилу Савельевичу, нравился, прямо зауважал за это, родственную душу в нём разглядел. На этом и скорефанились – старый  да молодой – и отдушина у них одна, трепетная, рыбалка. Там-то и раскрыл Фёдору свою задумку Савельич: породниться им надо – Веруня у него девка загляденье! Фёдор и сам был не прочь. Несколько раз отец, как бы невзначай, приводил Фёдора к себе после рыбалки, якобы, чайком подсогреться…И Верунчик сидела за столом рядом, по велению отца. Фёдор в   момент оценил масштабы комфортности проживания семьи Троицких. А что: шикарная  четырёхкомнатная квартира, добротная, ещё сохранившаяся от деда Савелия купеческая мебель, машина, дача на десяти сотках с деревянным домиком. И туда свозил на «Волге» будущего зятя Савельич.
 
       Но не заладилось, не заладилось…Несколько раз бывал Фёдор на квартире у Троицких, и всякий раз Вера вела себя отстранённо,  незаинтересованно , как говорится - глаза в пол. Посидит немного молча, не поддерживая разговор, встанет из-за стола, скользнёт равнодушным взглядом по Фёдору и тут же полыхнёт пожарищем больших чёрных глаз, полных любви, на отца и удалится в свою комнату, как улиточка в раковину. Ну что с ней поделаешь…
                -И в кого она такая царевна - несмеяна  уродилась?-
 Всё диву давался отец. Ладно, кудри каштановые да цвет глаз – его, Михаила. Но у неё  такие большие, распахнутые, как вечернее зеркало лесного омута, иногда непроницаемо-чёрные, где-то витающие, а в минуты радости искрятся из чёрной мглы золотом,  аж мурашки по коже… А у отца-то мелкие глазки, узкие, хоть и с блеском в черноте и с хитроватым прищуром, а сам-то он весь - как на ладони, прочитанная книга, прямой и светлый, как путь в коммунистическое будущее.

            
 А Мариюшка - мать, учитель пения в школе, когда-то в молодости была задействована в самодеятельной театральной студии, играла большей частью главные роли и пользовалась большим успехом. Ох, и добивался её благосклонности Михаил целых  три года – вот помучила она его. Но никуда не делась, рыбонька белотелая,  до сих пор плещется в его пруду, а он всё в ней видит ту золотую рыбку, молодицу. Она и сейчас хороша:  веселушка, хохотушка, причёска « петушиный гребень», извечный у всех училок – интеллигенток, вздёрнутый задорно носик, высокие коромыслица бровей, что делает её лицо по-юношески слегка удивлённым, светло голубые глаза и правильные тонкие черты лица. И эта её манера мигом отзываться на радость, прыскать, хохотать, озаряя всё вокруг лучезарной сеточкой весёлых морщинок! Такой искренней ,натуральной  и особенно любимой бывает она, когда не «в образе». А масок у ней множество в течение дня – и всё новая, и всё разная, только диву даёшься.
С дочкой мать не особо близка, считает, что отец её слишком балует. Может и женская ревность играет свою роль. Непонятна и чужда Мариюшке её дочь по духу. Куда ближе и понятней сынок, вот тут у них полное единение и во всём согласие.


                В последний год с Веруней что-то неладное творилось: она ещё более замкнулась в себе. То чересчур  оживлена и восторженна, то  прекрасные чёрные глаза опять в траурной чёрной рамке и непроницаемо безжизненны. Покрасневшие веки – плакала или плохо спала?! Всё чаще она ни с того ни сего, как в детстве, забиралась с ногами на колени к отцу и тыкалась холодным мокрым носом, словно скулящий щенок, отцу в кудри, в шею. И опять молчала – молчала…
                - Что с тобой, донюшка моя? Кто тебя обидел? Ты скажи мне – я всё сделаю, помогу…, - поглаживал её по спине и по кудрям тёплой и большой, как грелка, ладонью отец. Он всё видел в ней того долгожданного ласкового поскрёбыша, дочурку, которая, играя, с разбегу обнимала кольцом вдруг отцу колено и, шепелявя, шептала:
                - -Я лубу тебя, папоцка!»
      
  Мать Мариюшка ,моментально впадая в роль, как дитя, обнимала кольцом рук другое  колено мужа и тоже шепеляво признавалась ему в любви. Он так любил эти тёплые семейные мгновения…

           Он упорно не хотел видеть в Веруне взрослую,  двадцатишестилетнюю женщину, с таким таинственным, незнакомым для мужчины, непонятным и потому таящим  опасность, внутренним миром.
А жизнь молодой и взрослой женщины невидимо клокотала, бурлила подводными то холодными, то огненными ручьями,  водоворотами и непредсказуемыми  глубинными течениями, тайфунами -  подобно ураганному штормовому океану. Она, её  внутренняя жизнь, словно вулканная лава, билась под тонкой и ненадёжной  земной корой, в глубинах, грозилась прорвать береговые рамки и захлестнуть все окрестности, полная неразрешимых противоречий и конфликтов.

       Вера впервые по-настоящему влюбилась. Нет, она влюбчивая, но то были тайные детские влюблённости то в книжного героя, то в киноактёра, то в чем-то похожего на знаменитость одноклассника с коллекционированием их фотографий, рисунков, киноафиш, ночных  сладких и романтичных слёз в подушку, даже посвящением первых стихов. Теперь всё по-иному, по – взрослому… Как это могло случиться с ней,такой трепетно восторженной, ранимой,  воспитанной на высокой поэзии и классической литературе, как она могла полюбить женатого и завязнуть, как в смоле, в неразрешимом конфликте тайного и грешного романа…?! Может и правда, как говорит отец, в девках засиделась царевна наша?!

        Вера лежала взаперти в уютной затемнённой девичьей комнате, как в тёмной норке, где всё было ей так знакомо и любимо с детства, но сейчас не приносило никакого успокоения. Вера тупо вперила взгляд в нескончаемую вязь узорных дорогих обоев, петляла по перипетиям  бессмысленного лабиринта запутанных текстовых знаков и не находила выхода, смысла в этих хитросплетениях, как и в своей жизни, в своей скандальной тупиковой ситуации.

   
      Вера пребывала в вынужденном отпуске за свой счёт, который ей с удовольствием  и скрытым злорадством крылато подмахнула согласной подписью Александра Ивановна, престарелый директор  библиотеки, которая  обоснованно боялась соперничества с молодым и грамотным, инициативным работником Верой. Боялась быть отправленной на заслуженный отдых, не хотела уступать нагретое место Веруне, в коем видела смысл своей одинокой жизни. Отпуск этот был немыслимым позором, накатывающей лавиной стыда и страха для ранимой души Веруни. Он случился из-за невообразимого скандала, который  учинила Ирина Шилова, законная жена Алексея Шилова, любовника  Веруни.
 
Повесть