Область невозможного

ОБЛАСТЬ НЕВОЗМОЖНОГО

(БЫЛИНА О БЕЛЫХ КАРАСЯХ)



Любой образованный гражданин Страны Советов хотел бы остаться в Истории. То бишь, вписаться в настенные фрески крупными буквами. Исключение составляет только мичман Ханчич – ему память благодарных потомков противопоказана.

Киевский Морполит знавал пятерых Глаголевых.
Сложные чувства посещают пред лицом такой концентрации однофамильцев. Но главное, чтобы это не было напрасно, чтобы не зря всё это. Главное – следы на пыльных тропинках советских планет.
Глаголевы, хоть и страдали от фамильной скромности, пару строчек для эпической хроники Морполита обеспечить всё ж таки умудрились.

Итак, пятеро в КВВМПУ.
Хорошее число, коньячное.
Первых двух – Александра Серафимовича по прозвищу Старик и супругу его Людмилу Николаевну, сотрудницу бухгалтерии вещевой службы – сразу же вынесем за скобки летописи, отправим их в зыбкую область устных преданий. Нет, Серафимыч, как человек Политотдела и редактор квумпавской прессы, вполне достоин! И к Людмиле Николаевне с её ордерами на выдачу и учётными ведомостями претензий тоже не бывало. Тем не менее, История хиреет в компании нормальных людей, зрелых, образцовых граждан. Чтобы не хиреть, ей нужна юная кровь и отклонения с девиациями.

Слава КПСС, за этим далеко ходить не придётся. Курсантская стихия Квумпы волнуется и плещется здесь же, на плацу, прямо под балконом начальника Строевого отдела. Как говорится – наблюдай, выбирай и пиши холсты гуашью.

Итак, очередь за квумпарями-курсантами. Рассмотрим их, троих.
Почему-то не удивляет тот чудесный факт, что все они друг другу приходятся братьями. Хоть возрасту и разного, и в Морполит поступившие не вместе, зато двоюродные. Тень щекотливого вопроса по поводу столь редкого и дружного родства падает и тянется далеко, вплоть до упомянутого выше Александра Серафимовича по прозвищу Старик. Однако, кому он нужен, ответ на это, за давностью лет теперь уже?

Курсант Глаголев-старший был почти поэтом и на четверть писателем. То есть, имел нездоровую тягу к сочинению боевых листков. Карандаши, фломастеры и авторучки в руке его аж нагревались от работы.

Курсант Глаголев-средний служил честно. Самоотверженно голячил плац, до дыр в асфальте. Военной славы тут вроде бы немного, но кому-то же надо положить жизнь и молодость свою за этим занятием. Так сказать, за грехи дисциплины и за други своя.

Оба вышеупомянутых - способные, и молодцы хоть куда, однако ж, мимо. Для вкрапления в Вечность этого мало. Барельеф – да не тот...

Глаголев-младший был пиратом ХХ века. В прямом смысле.
Проявить свою сущность непосредственно в периметре КВВМПУ возможным не представлялось. Специально для таких, как он, советское военное законодательство играло статьями и сроками, будто на клавишах органа. Зато вне пределов Морполита условностей поперёк квумпаря лежало меньше, и он не стеснялся. Озорничал по общагам, бил советское студенчество по лицу в парке им. Пушкина, дрался с зелёными курсантами под забором КВОКУ, облагал мелкой данью торговцев цветами у метро «Петровка». Иногда его приносили, и Квумпа принимала его, бездыханного, как родного. То есть, жизнь и служба его скользили по тонкой грани между понятным будущим и неведомым грядущим. Однако, звёзды и другие факторы, опекающие судьбу защитника Советской Родины, неизменно были на его стороне. 
День ото дня финишная ленточка становилась ближе. Позолота лейтенантских погон да именной офицерский кортик из булатной стали улыбались ему, как родному, как неизбежному своему жениху и господину. Да, это было оно! Выпускной курс КВВМПУ – единственный год настоящего, тотального счастья, и вовсе не обязательно жить сильно дальше, чтобы убедиться в этом...

События той великой, но роковой субботы развивались стремительно. Вскочив с утра по команде «Пааадъё-оо-омммЪ!», курсант Глаголев-младший обнаружил: у него украли караси.
Свистнули, то есть. Умыкнули, слямзили, увели, присвоили. Да как ни выражайся – всё одно! Натянули, уестествили. Что характерно, не боясь чужих грибков. Ещё вечером караси вежливо повисали на нижней перекладине коечки, постиранные и душистые от хозяйственного мыла, а теперь их не было. И до того нестерпима оказалась эта внезапная пустота, что от сердца помимо воли оторвалось короткое: «Вот, бля!».
Но ругаться было некогда, выяснять и подозревать тоже. Утренняя побудка затеялась нервозной, как никогда. Дежурного по роте лихорадило. Его лицо с истерической интонацией команд всунулось по очереди в двери каждого кубрика, заразив служебной чесоткой старшин классов, да и вообще всех старшин, и привычные телодвижения распорядка дня пошли заметно быстрее обычного. Природа нарастающей суматохи была понятна не всем.
Обескураженный квумпарь рефлекторно дёрнулся в разные стороны, но тщетно. Стремительное течение военной организации не позволило ему сосредоточиться на факте дружественного изъятия чужого обмундирования. Однако же мысль о том, чтобы сунуть голые ноги прямиком в хромачи выглядела целиком преступной. Ничего другого не оставалось кроме как пойти на временный, но радикальный компромисс. Квумпарь окунулся рукою в свой самый глубокий карман и вынул оттуда пару цивильных карасей. Они были изумительны, как снег Килиманджаро, и даже казалось, что могут светиться в темноте. То есть, убедительно белого цвета были они.
Намедни вечером курсант Глаголев-младший гулял в городском увольнении, где придавался культурному отдыху, переодевшись в цивильное. А отдых, он не считается вполне культурным, если ты не в белых носках. Ты можешь носить костюм божьей коровки или остаться без кроссовок, или быть лишённым скальпа, но белые носки ты обязан чтить. И квумпарь это делал, чтил, то есть. Культу белых карасей, можно сказать, ревностно поклонялся. Так что, вернувшись из увала, взял их с собою, чтобы постирать в роте под краном. И вот теперь, у квумпаря не оказалось ничего на голые пятки, но были они...
 
Тут самое время объяснить, что Киевское ВВМПУ, именуемое в простонародье Морполитом, вот уже неделю содрогалось от комплексной проверки Министерства Обороны. Предыдущие инспекции, коих было в достатке, имели некую избирательность, специализацию, так сказать. От одного до трёх дней хватало на то, чтобы установить и выявить что угодно – от состояния материального обеспечения учебного процесса, до условий хранения оружия и боеприпасов на складе арт-вооружений. Но в этот раз было не так. В этот раз Московский дракон-ревизорыч в составе целого взвода безжалостных вивисекторов вознамерился обнажить не «что-то там», не аспекты бытия, а всё сразу, глобально и в целом. То есть, решил наконец-то составить себе широкую картину, объять необъятное и понять непонятное: что такое Киевский Морполит наших дней, в чём, так сказать, его природа, концептуально. За концептом, в общем, приехали московские.
За неделю проверка вывернула КВВМПУ до исподнего, и даже наизнанку. Ревизоры проникли туда, где даже тараканы редко бывают, отметились там, куда и мичман Ханчич сроду не заглядывал. Измерили по капле уровень спирта в учебных приборах кафедры ТСК и кораблевождения. Взяли на зуб сушеные яблоки и мороженые туши в хранилищах камбуза. Пересчитали все пластыри и запорные клапаны в подвалах кафедры ТУЖЭК. Унизительно прогнали строевым маршем весь офицерский корпус в парадных тужурках. Потом бросили его на гимнастическую перекладину, как на виселицу. Быть бы тут катастрофе, если бы не два капитана – Сорокин и Самсонов. Все поголовно болтались на 2 балла, но они-то на 5, и даже на КМС! Впрочем, справедливо заметим, офицеры Политотдела избежали гимнастической экзекуции. Как им это волшебство удалось – тайна великая. Не иначе – по звонку из ГЛАВПУРа. Ибо дальше и выше в ранге сил природы и человечества уже никого и ничего нет. Так или иначе, Политотдел показал всем весёлую дулю, и отвертелся от унылого позора.
В общем, цельную неделю, по самую субботу, КВВМПУ пребывало  в состоянии нездоровой концентрации, выдавливая из себя всё лучшее и стараясь блеснуть гранями потенциальной боеготовности. Поэтому  суматоха, сопровождавшая то роковое утро, когда у Глаголева-младшего позаимствовали караси, была естественным образом предопределена. Ритм событий и закон подлости не оставили ему ни простора, ни времени для манёвра, и буквально вынудили его напялить белые увольнительные носочки. Просто выхода иного не было. «Ничего, ничего! - утешал себя квумпарь, когда его в составе роты погнали на камбуз, - После завтрака возьму баталера за гюйс – он выручит, найдёт мне что-нибудь в закромах своих. Караси – это ведь не шинель какая-то, карасей всегда навалом...».
Завтрак был неизъяснимо тревожен и не лез в глотку. Душа в предчувствии решительных событий томилась тоской по дому. Мысли путались в карасях, как в морской капусте. Белые красавцы дерзко выглядывали из хромовых ботинок.
Дальнейший бег событий лишь подтвердил катастрофический сценарий начавшегося дня. «Рота! Окончить приём пищи! Всем выйти на плац, построиться!» - чёрство и властно заголосил старшина роты, хотя самое вкусное в виде масла ещё только размазывалось как следует по хлебу.
Чертыхаясь и гремя стульями, курсантское множество снялось с мест и, дожёвывая на ходу, лавиной потянулось вон из столовой камбуза. Едва вышли да построились повзводно, как поступила новая команда: «Сейчас поднимаемся в ротное помещение! Через пять минут – построение на плацу! Форма одежды – номер «три», парадно-выходная! К строевому смотру! Старшинам классов – проконтролировать и обеспечить! Вольно, разойтись!».
Объявление пожара на подводной лодке не вызвало бы массовости и единодушного рвения больших, нежели это случилось теперь. Дружным стадом ошпаренных антилоп курсанты кинулись к дверям подъезда, и чьи-то кости наверняка хрустнули в теснине штурма. Преодолев лестничный пролёт буквально в два прыжка, всё это множество шумным потоком забортных вод наполнило кубрики и бытовки, и воцарился хаос воинского переоблачения, аврал с полундрой.
Курсант Глаголев кинулся к баталеру, благо, они были приятели и выручали друг друга много раз. Но всё напрасно, тщетно и зря! Бешеную моль в такой обстановке поймать было бы легче, чем баталера, потому что его буквально рвали на части. Старший курсант Масютин, заведующий материально-вещевыми запасами роты, оказался нужен всем одновременно. «Масик, выручай!» - орали ему с мольбою утопающих. «Да погодите же! Дайте разобраться! Я сейчас!» - вскрикивал тот, исполняя махи руками и бегая из двери в дверь. Это было всё, чего Глаголев-младший оказался удостоен.
Амба! Время без остатка всосалось в воронку неизбежности, и квумпарь едва успел облачиться по форме строевого смотра. Младшие командиры сердитыми окриками уже выгоняли  курсантов на построение. Обаятельно мелькая при ходьбе неуставными принадлежностями обмундирования и холодея от невозможности что-либо изменить, избранник судьбы всеобщей волною был вынесен из роты вон, по лестнице и на плац...

Там, на свежем воздухе, квумпарей построили в коробки повзводно и ускоренным маршем, в темпе «Шире шаг!», отправили по известному направлению. Путь в том самом направлении всегда лежал по улице Ильинской и вечно приводил в одно и то же военно-политическое место.
Достигнув парадной территории КВВМПУ, оказавшись на плацу Адмиральского городка, в окружении главных зданий училища, квумпари притихли в наэлектризованном ожидании, и какое-то время поглядывали на Ленина. Тот хмуро глядел им в ответ.
Несколько углублённый в нишу под сводами тенистых каштанов, цепью стоящих вдоль внутренней стены Адмиральского корпуса, каменный бюст бессмертного вождя был тут как лесник-смотритель. Здешний Ленин за много лет уже вдоволь насмотрелся квумпарей, и видимо, не ожидал от этой породы ничего путного. А то, чего бы ему было хмуриться, глядя на них?...

После всеобщего оглашения задачи избранный для проверки батальон был рассредоточен по всему пространству плаца. Курсантов поставили в длинные цепочки-шеренги, взвод против взвода, образовав несколько широких живых коридоров. Стандартное построение для масштабного смотра формы одежды военного человека.
Немного постояли в томительном ожидании начала. Казалось, что церемония должна сопровождаться мелкой тревожной дробью барабанов. Потом явились московские ревизоры, возникли буднично, апатично, из ниоткуда. Лампасный генерал и чины поменьше, следуя за ним на почтительном отставании в шаг-другой, плавно и тихо двигались по живому коридору, напоминая стаю опасных рыб. Вся инспекционная группа глядела в одном направлении – туда, куда смотрел начальник. А генерал-начальник держал взгляд строго по уровню грудной клетки военнослужащего, и пронизывающие очи его никуда больше не уклонялись. Невзирая на святую обязанность затаиться и не дышать, некоторых квумпарей тронуло чисто профессиональное любопытство: что можно искать на такой высоте над уровнем плаца? Грудь четвёртого человека? Биение тревожного сердца под «лопатой» за ДП? Дырочку для Ордена Ленина?
Генерал знал, что делал. Пройдя полный круг, он перевёл прожектор своей взыскательности на уровень лица. Ну, с этим как раз всё понятно. В этих бесчисленных глазах, как в зеркальном лабиринте, мелькают отражения его смертельных погон. Где ещё увидишь такое кино, и себя в главной роли?
Время тянулось как хвост земноводного, и уже прошло достаточно, чтобы возмущённый разум отдельных незрелых воинов задался сложным историческим вопросом: «И какой же мудак придумал все эти смотры?!». Так вот именно в ту чуткую минуту, когда мероприятие достигло апогея бесплодности и никчёмности, над плацем Киевского ВВМПУ прозвучала громогласная команда: «Внимание! Правую ногу – на-но-сок! Правую брючину – при-под-нять!».
Среди множества квумпарей был один, для которого приказ обмотаться якорной цепью и шагнуть за борт означал бы то же самое. Фрагменты его короткой, но яркой жизни явились ему вереницей картинок, поплыли перед мысленным взором: вот они, конфеты, вот кремовый торт на твоё пятилетие, вот твои любимые оловянные солдатики, вот тебя принимают в октябрята, вот твои первые голые тётки на игральных картах, вот ты бренчишь аккорд на гитаре, вот одноклассницы в обтягивающем трико на уроке физкультуры, вот ты уже стоишь в строю, мерцая бляхой ремня, и твоя смерть ощутимо топчется возле...
Нет, смерти он не боялся. Один лишь вопрос тоскливо жалил его в эту минуту: «Почему именно я получил эту роль?!».

Коллективная нога в чёрном хромаче, надраенном до блеска, единым движением исполнила строевую фигуру. Острые носы ботинок солидарно, как под линеечку, выставились напоказ по всем фронтам курсантских шеренг. Правые брючины во всём их множестве элегантно поддёрнулись до голени, являя миру коллективный фрагмент замечательного, уставного, военно-морского карася. Под чёрным -чёрное на чёрном! Это – ВМФ, братцы! Это – зрелище...
Строевая фигура в исполнении курсанта Глаголева смотрелась аналогичной, но лишь отчасти. И не только потому, что брючное сукно вдруг оказалась весом в тонну, а потому что в нём очнулся азартный пират-висельник, который привык ходить по краю и не сдаваться никогда, даже если полная амба и порван флаг. Исполняя команду, он поднял брючину только на ту необходимую малость, чтобы крайний срез её оставался на границе хромового ботинка, никак не выдавая бриллианта, сокрытого там, за стыком чёрных краёв. Была безумная надежда и холодный расчёт на эффект инерции внимания. Разглядывая множество одинаковых предметов, человек иной раз не замечает, что один из них, при общей формальной схожести, качественно отличается.
И ведь надо же, угадал квумпарюга! Верную ставку сделал.
Леденящий взор московского инспектора, перетекающий по рядам курсантских хромачей, скользнул о ботинок Глаголева-младшего, аки луч по скользкому негру, и не задержался. Что же касается генеральской свиты, то может там и возникло в ком-то сомненье с любопытством, но раз начальник одобрил, значит так и будет. Косяк инспекционных хищников двинулся дальше.
Квумпарь уже позволил себе возликовать. Ещё мгновенье тому  назад впору было запеть последний куплет из «Варяга». А теперь словно взвились кострами синие ночи, и он уже осветился чем-то изнутри и блаженно выдохнул свой тяжкий затаённый вздох.
Но!
В свите, сопровождающей столичного экзекутора, было густо народу – человек шесть-семь офицеров из состава проверочной комиссии да здешних чинов из Строевого отдела КВВМПУ. И вот самый последний из московских, которому по иерархии и по званию положено было отставать от всех на пару шагов - капитан вшивый, крыса-писака с блокнотом доносчика, вредное насекомое в очках - оглянулся раз, оглянулся два, прищурился за тонкими линзами, и с великой жаждой познанья развернулся обратно.
«А ну-ка, ну-ка, товарищ курсант! – затянуло, заблеяло над строевым плацем, - Что это у вас там такое?».
На эти слова, будто на выстрел пробки от шампанского, разом обернулась вся комиссия, и все немедленно приблизились, включая самых страшных.
«Товарищ курсант, поднимите вашу брючину повыше!» - вежливо посоветовал вредный капитан, сладостно при этом содрогаясь от немыслимой своей удачи.
Высокопоставленные зрители несомненно получили обширное драматическое удовольствие. Подчиняясь велению воинского долга, квумпарь уже никуда не торопился. Правая брючина дрогнула, отошла от линии «до» и «после», и поползла вверх в темпе восхода солнца, плавно, таинственно, будто занавес-гильотина, поднимаемый над сценой притихшего театра. Тут бы зрительских оваций добавить. Однако свидетели чуда зачарованно окаменели. И лишь очкастый капитан, захлёбываясь от впечатлений, строчил что-то в свой блокнот, загибая лист за листом...

Комиссия и начальники долго не расходились. Стояли и молча упивались небывалым зрелищем, будто бы проверяя себя – не сон ли это.
Хотя, чему изумляться? Очевидно же, что строевой плац Высшего ВМП-училища, единственного на планете и даже в Галактике – самое оно, место для аномальных чудес. Не вызывает сомненья, что эти белые караси, обнаруженные на инспекционном смотре высшего, министерского уровня, видать было аж из космоса. Все вражеские спутники успели зафиксировать данное событие. На триста пятьдесят пар воинских носков, кои все фатально чёрные, как уставная судьба, явилась одна пара, бросившая вызов флотскому порядку. Вот она, щерится и вызывающе дерзит нагло-белым образом.
Свидетели этого военного события внутренне задались глобально-обобщающим вопросом: «Как сие, мать его, понимать?!». На поджег Рейхстага оно не тянет. Для политического самоубийства этого тоже недостаточно. Тогда – зачем? Чтобы отсемафорить привет в дальний космос?
Позже этот вопрос тщательно обсуждался на подведении итогов, у начальника Строевого отдела Морполита в кабинете, и единого толкования сей феномен не получил. Свидетели утверждают, что из-за дверей слышались крики...

Но это всё - потом. А теперь, насытившись созерцанием невозможного, московский генерал поднял глаза и упёрся ими в лицо старшему из присутствующих чинов КВВМПУ. В тех глазницах была Вселенная, какой она выглядит в мощный телескоп. Приняв на свою душу этот тяжкий, как топор, безмолвный вопрос, офицер Морполита поглядел в свою очередь на комбата. Командир батальона, в списках которого числился бедовый квумпарь, воткнул свои беспощадные очи в командира роты. Тот – в командира взвода. И вся эта лавина, весь неподъёмный груз ответа за феерический залёт достался по эстафете субординации несчастному комоду. Командир отделения, старшина 1 статьи Олежка Янчук, прозвищем - Янсон, по сумме обстоятельств был уже, в общем-то, мёртв. Зыбко стоял, и вроде бы даже вело его на бок. Самое время было падать, но кто-то невидимый ощутимо поддерживал его под крылья и не давал грохнуться об асфальт.
На Глаголева-младшего глядеть с электричеством было бессмысленно. Излишней впечатлительностью он не страдал. Вздохнул, развёл руками: да, планета взорвалась, и впереди зияла адская пропасть наказаний, но надо жить дальше...
 
Когда все отошли поодаль, командир батальона капитан 1 ранга Чурсин, багровый, огромный, страшный, подступил к виновнику плотно, затмил собою солнце и сказал доверительно: «Глаголев, запомни! Ты – мой личный враг!». И эти слова весили сто тысяч тонн рваных гадов. За ними, будто слон в тумане, угадывался тёмный навал бесконечных Н/У, дневальных нарядов и строевых занятий на гарнизонной «губе». Это только для начала, а уж опосля!
Что интересно, по выпуску из Мополита, курсант, а вернее, уже лейтенант Глаголев-младший получил распределение на Камчатку – в край выдающихся отличников боевой и политической подготовки, в край медалистов и краснодипломников. Минуя при этом сплочённые ряды КПСС, совершенно чистым комсомольцем, каким и поступал в Морполит.
Да возможно ли это?!
Ответим так: после белых карасей на министерском смотре область невозможного сжимается в точку.
Точка.