Париж

Мы с моим шефом — генеральным директором нашей рентгеновской фирмы — прибыли в командировку в город Зыряновск на полиметаллический комбинат. Зыряновск находится близ города Усть-Каменогорска — известного центра по добыче и переработке металлов. Металлургические комбинаты в районе Усть-Каменогорска образовали городки на 20–30 тысяч жителей (так называемые градообразующие предприятия), Зыряновск — один из таких городков. Комбинат дает жителям работу, жилье, школы, детские сады, поликлиники, столовые и так далее. Пользоваться всем этим человек может при одном непременном условии: он должен работать на комбинате. Потеря работы — это потеря всего, и человек в таком случае вынужден уезжать из города. На комбинате большинство рабочих мест заняты мужчинами, что и понятно — шахтеры, работники рудника, обогатители, металлурги… Для женщин получить работу — проблема.

Эти особенности вырабатывают особый, отличный от других городов стиль жизни. На производстве необыкновенно строго соблюдается дисциплина, руководители и начальники безраздельно властвуют. Правда, качество продукции при этом не выше, чем в других местах. Но низкое качество — это уже закон социалистического хозяйства (вывод сделан мной и не претендует на истину в последней инстанции). В городе необыкновенная чистота, в столовых вкусная еда и приветливые дамы, однако в несколько засаленных белых халатах и ужасно заляпанных жиром передниках. В общем, впечатление от города довольно приятное, тем более что люди, с которыми мы непосредственно сотрудничали, были нашего круга, и мы подружились.

Тут необходимо пояснить цель нашей работы. Известно, что в металлургическом производстве, впрочем, как и в других отраслях, необходимо знать количественный состав элементов в контролируемых точках технологического процесса (так называемые технологические переделы). Для определения химического состава на предприятиях, в частности, на обогатительной фабрике, имеется аналитическая лаборатория. Специалисты — физики, химики и лаборанты, — так сказать, испокон веков переливали реактивы в колбы и обратно, проводя загадочные химические реакции. Они интерпретировали результаты и давали информацию для проведения процесса обогащения в рамках технологии. В нашем случае на комбинате в лаборатории трудилось от 400 до 600 человек. Результат их деятельности был очень важен, условия труда считались вредными, что обусловило уважительное отношение к ним со стороны начальства. С открытием Кондратием Владимировичем Рентгеном (так называл Конрада Вильгельма один наш сотрудник) X-лучей, называемых у нас рентгеновскими, появилась возможность проведения химического анализа состава материалов эффективным экспрессивным способом: облучаем материал рентгеновскими лучами, регистрируем отраженные лучи, по интенсивности которых можно определить как качественный состав материала, так и количество каждого элемента в нем. Такое устройство называется рентгеновским спектрометром. Оно довольно компактно — не более письменного стола — и не требует большого количества людей для обслуживания. Кроме того, спектрометр легко встраивается в систему автоматического управления производством, что очень важно.

Да простят меня специалисты за столь примитивное изложение проблемы. Оно потребовалось, чтобы объяснять, как мы стали создателями причин, принесших значительные и серьезные осложнения жизни многих людей. Дело в том, что, когда мы совместно с коллегами комбината создали и запустили в работу наш рентгеновский спектрометр, аналитическую лабораторию существенно расформировали: вместо 600 человек персонала в ней осталось 80, остальным же пришлось менять специальность (место работы сменить, напомним, они не могли) или даже переезжать в другие места. Коллеги повторяли нам: «Ни в коем случае не говорите никому, что вы создатели спектрометров, иначе вас сильно побьют и даже могут изувечить». Мы соблюдали секретность, как подпольщики.

Моего шефа поселили в номере люкс: спальня с широкой кроватью, гостиная и буфет, в котором был «инструмент» (рюмки и фужеры), стол со стульями и мягкий диван. По вечерам коллеги собирались в этом люксе. Сколько тем и проблем обсуждалось! Меня поражало, что далекие от центра люди так четко ориентируются в проблемах, так много и рационально предлагают. Они не были ни врагами, ни диссидентами, они просто хотели лучшей доли стране и людям. Но могли об этом говорить только «на кухне». На людях система заставляла говорить не то, что думаешь, а делать не то, что говоришь. В люксе непрерывно звонил телефон: какие-то дамы, вероятно, очень приятные, требовали немедленной встречи. Это отвлекало нас от душевных бесед, поэтому телефон приходилось выключать.

Технические требования на спектрометр были согласованы, и нас проводили в местный небольшой аэропорт. Из Зыряновска в Усть-Каменогорск — около часа в пути — летали легендарные «АН 2» (12 пассажиров), а далее, чтобы попасть в Ленинград, пересаживались в Усть-Каменогорске на лайнеры. При этом своих усть-каменогорских самолетов в Ленинград не было — следовало лететь транзитными рейсами, билеты на которые заранее не продавались, а появлялись в кассе за час до прилета самолета. Мы попрощались с коллегами и пошли на посадку в стоящую невдалеке от здания аэропорта небольшую будку с полосатым сачком на шесте — «АН».

Там уже сидело несколько человек с нехитрым скарбом на лавках вдоль бортов самолета. Дверь в кабину пилотов была открыта — виднелись штурвал и приборная доска. Громко топая, по маленькой лестнице забрались два пилота. Надо сказать, несмотря на то, что самолеты маленькие и лететь недалеко, с целью безотказности пилотировали самолет два спеца. Пилоты вошли в кабину, что-то громко обсуждая, лексикон был довольно образным, в нем присутствовало несколько сильных фраз и слов, превалировало слово на букву Х (не «икс»). После нескольких фраз один пилот, помоложе, вышел из кабины, держа в руках тяжелую кувалду, молоток и какой-то инструмент, похожий на большие пассатижи.

Молодой спустился вниз, а второй, который постарше и, как нам казалось, являлся старшим пилотом-командиром воздушного судна, открыл форточку в кабине, высунул в нее голову и стал смотреть вниз. И вдруг самолет содрогнулся — раздался сильный гул от ударов по шасси. Удары наносились часто и с большой силой. Мы втянули головы в плечи, казалось, молодой хочет разнести самолет на мелкие куски. Очевидно, думал я, его ждет голубоглазая брюнетка; именно брюнетка, потому что ради блондинки он не стал бы разносить машину, этот полет рушит все его планы. Непонятна была в этом случае роль старшего. Наверное, он сочувствовал товарищу, так как безропотно смотрел вниз. Удары прекратились, наступила тишина, наполненная звоном в ушах. И тут прозвучал голос старшего:
— Ну, х…ли?
— А, них…я! — ответили снизу.
— Ну, х… с ним, полетели!

После этой содержательной беседы в самолет забрался молодой, опять же, громко топая и держа в руках инструменты. Пилоты уселись в кабине и завели мотор; дверь в кабину была по прежнему открыта. Меня очень волновал вопрос, находятся ли колеса в плоскости фюзеляжа или они повернуты в плоскость крыльев, а также одинаковая ли длина стоек шасси. Самолет тронулся с места и медленно покатил на взлетную полосу. При этом плоскость фюзеляжа была параллельна плоскости земли.
Я понял, что конструкция самолета весьма прочная, разнести в куски даже малую часть молодому не удалось — его виды на брюнетку потерпели фиаско, и мы должны лететь. Правда, оставались еще неясными перспективы взлета и посадки, но, как показало будущее, «все прошло в штатном режиме». Самолет набрал большую высоту, трасса проходила вдоль горной извилистой реки, образовавшей за века своей неутомимой работы глубокое ущелье горах. Мы летели в ущелье, по бокам стояли каменные стены, поросшие кустарником и низкими деревьями, внизу бурлила вода, пенясь на торчащих валунах. Сбиться с маршрута было невозможно: шаг влево или вправо означал контакт со скалой — навигационные приборы не требовались. Аварийная посадка на воду, то есть на валуны, выглядела проблематичной, поэтому оставалось надеяться на надежность Аэрофлота. Пилоты громко что-то обсуждали, причем в их лексике появились слова на другие буквы (кроме «х») алфавита. Часто с такими словами упоминалось имя Оля, я предположил, что это и была та самая голубоглазая брюнетка. Вскоре горы кончились, внизу показалась желто-серая выжженная на солнце степь, появились характерные полосатые строения, одиноко стоящие самолеты, линии взлетно-посадочных полос. Наш «АН» удачно и мягко приземлился и подкатил к зданию аэропорта.
— Хорошие ребята, — сказал шеф, имея в виду пилотов.
— Самолет тоже неплох, — согласился я.
Мы с попутчиками вошли в здание, и я мысленно пожелал удачи молодому. Я не знаю, является ли кувалда штатным инструментом в самолете или она привнесена как универсальный инструмент на все случаи жизни. Судя по тому, как она используется у нас, я склоняюсь ко второму варианту.

Внутри здания было довольно многолюдно. В центре у стены располагалась высокая застекленная стойка с вывеской «Касса». Вокруг стойки и растянувшись от нее в виде густонаселенной ленты стояли, сидели и даже полулежали люди — как я определил, их было около ста человек и находились они там, видимо, довольно долго. Подойти к кассе нам мешали какие-то серьезные дамы, со своей решительностью и габаритами они могли бы быть профессиональными спортсменами — метателями молота, толкателями ядра или борцами сумо.

На наш вопрос, как приобрести билеты в Ленинград, они (отвечали именно они, а не кассир, так как эти дамы забаррикадировали окно) объяснили, что билеты будут продаваться за час до прибытия самолета, который прилетит вечером (а было позднее утро), и нам надо встать в очередь (было указано на конец ленты), а пока они нас запишут в журнал очереди под номерами 89 и 90. Они действительно извлекли помятую тетрадь, справились о наших фамилиях и добросовестно внесли их в журнал.
Все самолеты в Ленинград, пояснили они, – проходящие, их несколько, и все они вечером, а мы пока можем спокойно отдыхать.
— А сколько бывает билетов в день? — логично поинтересовался я.
— Ну, так, 30, 40 или даже 50.
— А как же остальные?
— Остальные ждут следующего дня, они уже впереди очереди. Некоторые ждут уже третий день — они самые первые.
— А если на проходящих вообще нет мест, так можно и не улететь, — опять же логично предположил я.
— Бывает и такое, — сказали дамы и потеряли к нам всякий интерес.

Однажды я уже добирался в Ленинград таким путем. Я был один в командировке в Зыряновске, «АН» без происшествий долетел до аэропорта Усть-Каменогорска и начал совершать посадку. Близ аэровокзала стоял лайнер, люди цепочкой поднимались на борт.
— Ленинградский рейс, — сказал один из пассажиров. Я учащенно задышал, сознание лихорадочно стало искать варианты.
Упускать такой шанс было глупо. «АН» подрулил к аэропорту и остановился. Я, расталкивая всех, вылетел из самолета и на приличной скорости кинулся к кассе (напомним, рейсы были проходящие, заранее билеты на них не продавались). Вокруг кассы толпились люди. Я буквально прыгнул на их головы и очутился у окошка кассы.
— Дайте один билет в Ленинград, — мой истошный крик поразил не только окружающих, но и меня самого, а главное, и кассиршу.
— Посадка уже закончилась, билетов нет, — ее спокойствие было непоколебимо.
— Мне надо очень, дайте, — я не узнал свой голос. Так трагично не говорил даже Борис Ливанов.
— Клава, — сказала стоящая в кассе девушка в форме работницы Аэрофлота, — один пассажир не явился, дай ему билет. — Она сразу стала прекрасной феей. Я, а вернее, мой голос, очевидно, произвел на нее положительное впечатление, а может быть, она была просто гуманисткой, совершала благие дела и хорошие поступки. Во всяком случае, кассирша взяла мои деньги и дала билет.
— Еду; вам не дадут, так как вас раньше не учитывали, если трап уже отъехал, обратно билет я не возьму. Место не нумерованное — найдете сами. — Условия продажи билета были рабскими. Я не страшился голода, но вот потеря последних денег насторожила меня. Надо было рисковать.
Я побежал к лайнеру — трап уже отъезжал, между ним и самолетом расстояние медленно росло и достигло порядка двух метров.
— Я здесь, — бежал я и размахивал билетом. Водитель трапа прорычал что-то нелестное в мой адрес, трап вернулся к самолету, две стюардессы, состоящие у открытых дверей, бережно взяли меня под руки и ввели внутрь самолета. Я радостно вошел в новый мир.
— В конце есть место, — стюардесса махнула рукой в сторону туалетов, находящихся в хвосте. В самом конце салона, как мне показалось, за туалетами было одинарное место с низким креслом. Я опустился в кресло, в нем можно было только полулежать. Но ничего не смущало меня, жизнь иногда преподносит счастливые моменты (хорошее название для книги воспоминаний: «счастливые моменты»).
Неожиданно в голове салона возник шум дискуссии, дверь, а вернее, люк, открылся, и в самолет вплыл крупный мужчина внушительного вида, подхваченный такими же феями.
— У меня место номер 4, — заявил внушительный пассажир.
На этом месте уже сидела дама в платочке. Стюардессы попросили даму освободить место и перейти на свое, согласно билету.
— Я там не могу сидеть, — дама оказалась решительная, — я туда не помещаюсь, это место было пустое, пусть опоздавший пеняет на себя и идет на мое место. — Значительное лицо опоздавшего выразило обиду. Он вынул из внутреннего кармана какую-то бумагу или карточку и показал стюардессам.
— Где командир? — голос был командный.
— Сейчас, Степан Валерьевич, — одна стюардесса исчезла в кабине, из которой следом вышел одетый в элегантную форму командир.
— Сейчас, Степан Валерьевич, все уладим! Ваш билет, — обратился он к даме. Женщина стала рыться в сумке и в карманах, но билета не было.
— У меня есть билет, но он куда-то делся, — голос дамы выражал крайнюю степень отчаяния.
— Как вы прошли в самолет без билета? — сурово спросил командир. — Мы вас сейчас высадим.
— Есть билет, есть, — но поиски оставались безрезультатными. Билета не было. «Я никуда не уйду», — решительность дамы возросла. Стюардессы увели значительное лицо к себе за занавеску.
— Я вызываю милицию, — командир был непреклонен.
Вскоре в самолет буквально влетели милицейский капитан и два рядовых.
— Гражданка, покиньте самолет, сопротивляться властям не рекомендую, — капитан кивнул рядовым. Те подхватили даму под руки и повели к выходу. Протестующие крики и движения на них впечатления не произвели. Рядовые с дамой исчезли в проеме.
— Степан Валерьевич, можете занять место, — капитан отдал честь за занавеску.
Значительное лицо вышло, его фигура выражала возмущение и недовольство. Капитан исчез вслед за рядовыми, командир скрылся в кабине — все стихло, все молчали.
Самолет вздрогнул, буксиры потащили его на нужное место. И тут меня озарило — ведь это я сижу на месте дамы, я трусливо молчал, позорно предал честную, ничем не скомпрометированную даму, ради личного интереса пренебрег принципами морали, нанес душевную травму человеку. «Вот твое истинное лицо», — сказал я себе, не зная, искуплю ли вину когда-либо и каким образом.

Утешало лишь то, что дама, как я понял из дискуссии, была из Усть-Каменогорска и, значит, найдет быстрое утешение дома. Я же успокаивал себя тем, что лично к инциденту отношения не имею, билета все-таки не было, но осадок остался до сих пор. К слову скажу, что меня в самолете накормили наряду с остальными пассажирами.

Через несколько часов я уже был дома.
В этот же раз ситуация была трагически безнадежной, вариантов не просматривалось.
— Толя, надо устраивать свою жизнь в сложившихся условиях, — сказал я шефу. Раньше мы оба были заведующими лабораториями, душевно дружили, в неформальной обстановке я держался с ним фамильярно, чего не позволял себе на производстве.
Творили мы вместе, засиживались на работе до 21–22 часов, несмотря на протесты жены. Он вырос до генерального директора, я же достиг своего потолка, обусловленного «пятым пунктом», — заведующий отделом. Шеф использовал меня для ликвидации прорывов и как и. о. начальника выпускного цеха, и как его главного инспектора, но биться с системой за меня не считал необходимым.
— Надо обзаводиться знакомыми, найти милую, ласковую, добрую и желательно зажиточную вдовушку. Именно вдовушку для предотвращения возможных осложнений, находить гавань, в которой можно переждать бурю и дождаться билета на проходящий рейс. Седыми и одряхлевшими мы вернемся домой, нас радостно встретят, окружат заботой — ведь все это время они получали причитающуюся нам зарплату плюс командировочные и премию. Они выросли, возмужали и построили свою жизнь, что нас немало порадует. Воспоминания об Аэрофлоте согреют нашу старость.
Шеф был в состоянии грогги — он не привык, чтобы ему отказывали. Он никогда не пользовался общественным транспортом, потому что черная лакированная «Волга» обычно перемещала его тело.

— Я не могу, — мрачно сказал он. Сегодня понедельник — день пропал. Во вторник утром диспетчерское по производству, а в 15:00 — по науке. В среду день качества, в четверг совещание по экспорту и прием по личным вопросам. В пятницу научно-технический совет. — Для шефа будущее было детерминировано, светло и понятно. Аэрофлот вносил хаос, недопустимый на производстве и даже в науке.
— Тогда надо прорываться, — я пытался быть решительным и бодрым.
Папа рассказывал, что в 1941 году их батальон попал в окружение, выхода не было, но комбат проявил военную смекалку и вывел людей к своим. Надо и нам заманить Аэрофлот в ловушку и выйти из ситуации с билетами.

Шеф согласился с этой перспективной мыслью, но конкретного плана у нас не было. Бывалые люди говорили мне, что, если нет билетов, надо идти к носильщикам на железной дороге, а на воздушном транспорте — к грузчикам багажа. Надо подобрать такого, который не исчез бы с деньгами за билет + вознаграждение, а вернулся бы с билетами, поделив вознаграждение с кассиршей. Для этого надо быть тонким физиономистом и психологом, внушать доверие. Других идей пока не было.
Я обдумал, как бы воплотить эту идею в материальную силу, а шеф рассеянно смотрел по сторонам, на что-то, видимо, надеясь. Он сунул руку в карман, вынул пакет жевательной резинки и собирался вскрыть его. Говорят, что в экстремальных ситуациях у человека резко удесятеряются силы и смекалка. Рассказывают, что одна старушка вытащила из горящего дома сундук весом 300 килограммов.
Во всяком случае, идея пришла мгновенно. Я быстро схватил шефа за руку и потребовал отдать мне пакет.
— Он нужен для дела, — я был убедителен. Шеф не сопротивлялся. Я взял пакет, он оказался французского производства.
В то время в СССР жевательные резинки не изготавливались. Юмористы, сатирики и пародисты издевались над гнилым буржуазным обществом, жующим, как корова или верблюд, подрывающую борьбу угнетенного рабочего класса за свои права жвачку из эрзац-продуктов. Жвачки попадали к нам контрабандно из-за границы. Дети и даже люди постарше не знали о разрушающем действии жевания и очень даже уважали это занятие. Помню, несмышленым ребенком я жевал всякую смолу и вар, получая положительные эмоции. То же делали мои сверстники, хотя вкус таких жвачек не отличался особой приятностью. Излишне говорить, что вкусные, душистые буржуазные резинки пользовались большой популярностью и были огромным дефицитом, особенно на периферии.

Пришла пора рассказать, как французская жевательная резинка попала в далекий Усть-Каменогорск. Дело в том, что шеф недавно вернулся из Парижа, где обсуждал с французской фирмой вопросы совместной разработки рентгеновского микроанализатора — весьма сложного высокотехнологичного прибора для науки. Совместная разработка с капиталистами могла быть только с французами или еще итальянцами, как ВАЗ.
С американцами мы не можем иметь дело — они плетут заговор против нас и хотят нашей погибели. Испанцы отгородились от нас, не забыв гражданскую. Греция мало на что способна сейчас, а Германия... После всего, что натворили в 20 веке, они вызывают подозрения, тем более что первое свободное немецкое государство рабочих и крестьян ГДР не признается ими. Да и слово «немец» звучит как-то отчужденно. Я помню, как для нас, тогда малых детей, слово «немец» было наихудшим ругательством. Мы играли в войну, и никто не хотел быть немцем. Мы должны были победить немцев, и тогда наступит хорошая жизнь.

— Убей его! — читали и так думали мы. Но мы зла долго не помним, со временем немцы стали нормальными людьми, хотя осадок остался. Мы уважительно стали говорить: немецкая пунктуальность, немецкая трудоспособность, немецкое качество, немецкая сентиментальность. У нас, правда, была одна удачная разработка, эти приборы выпускаются до сих пор и идут на экспорт во многие страны, но тогда все дело было в случае.

После командировки по делам совместной разработки с французами шеф вернулся из Парижа с жевательной резинкой, которая должна была скрасить его вынужденный простой в пути. Шеф коротко рассказывал о Париже. Он бывал там, еще учась в университете, жил около года по обмену студентами, прекрасно изъяснялся по-французски и впоследствии часто организовывал командировки во Францию. Он был из тех, кому можно.

У нас почему-то особенно теплое отношение к Франции, Парижу. Говорят, что французы к нам равнодушны и даже затаили обиду за то, как мы обошлись с Наполеоном. А мы французов очень даже уважаем. Большевики взяли французскую революцию за реальный образ, а парижскую коммуну — за отца или даже, скорее, мать диктатуры пролетариата, отмечая день 18 марта. Меня издавна привлекал Париж. Изучая английский язык, я довольно бегло знал Лондон и пересказывал по-английски учебные сюжеты. Трафальгарская площадь, Вестминстерское аббатство, Биг Бен, Гайд-парк, набережная Темзы, шотландские гвардейцы, лондонские туманы. Но мысли мои были в Париже. Я бродил по Елисейским полям, собирая букетик из ромашек и колокольчиков, в прохладе Булонского леса отдыхал от знойного солнца, гулял по Монмартру, плыл на катере по Сене, бросал цветы в ночную пустоту с Александровского моста, заходил в дом инвалидов, проходил бульварами, на которых продавали жареные каштаны.

Вар-вар-вар-вара,
Мечта моя Париж,
Поэтами воспетый
От погребов до крыш…
Или
Ну что, мой друг, свистишь,
Мешает спать Париж?
…Он там, а ты у черта на рогах.

Я заходил в дом Корбюзье и примерял на себя модулер, Версаль и Лувр интересовали меня, но больше всего поражал культурный центр имени Жоржа Помпиду — как инженерное решение стало произведением искусства. Д’Артаньян с мушкетерами издевался над гвардейцами, Дюма-сын приносил лекарство даме с камелиями, Козетта страдала, Гаврош героически подносил патроны на баррикады, капитан Немо боролся за свободу индийского народа, а пятнадцатилетний капитан преодолевал бурный океан. Я говорил Камю, что разделяю его внутреннее одиночество, что он не одинок, я с ним. Передавал привет Сартру, новая Элоиза думала об Орлеанской деве.
Моне, Гоген, Роден водили в мир чувств, а Дебюсси наполнял его звуками.
А французы и француженки? Непроницаемый Жан Габен, красавчика Делона не могла пропустить Роми, а красавец, рабочий парень в коричневой рубахе Ив прохаживался по парижским бульварам по желтым листьям, где встречался веселый, всех побеждающий, очень милый атлет Бельмондо.

Даниэль Дарье с очаровательными кудряшками спешила на любовное свидание с рафинированным, изящным Филиппом, Бриджит шла на войну, сделав себе прическу «Бабетта», а Катрин под шербургским зонтиком гуляла по Рошфору, где бывала и Симона.

Нет, всего не расскажешь, не хватит ни байтов, ни картриджей, ни сил.
Париж был мечтой, несбыточной, а я — одним из большинства, которому НЕЛЬЗЯ…
Однако я держал в руке пакет французской жевательной резинки, он должен стать палочкой Фата-морганы, по мановению которой мы должны улететь ближайшим проходящим рейсом.

Очередь у кассы успокоилась и молча и безропотно ждала начала продажи.
Я прошел к кассирше, она читала книгу, на меня не взглянула. Надо было начинать операцию по спасению.
— Интересная книга? — начал я с живым интересом.
— Да так, ничего.
— Разрешите поинтересоваться, что вы читаете?
— Казаков, рассказы.
Я был несколько информирован о них и высказал ряд, как мне казалось, очень умных и точных суждений. Кассирша улыбнулась и сказала, что так глубоко не анализирует, ее занимает только описываемое событие. Словесный контакт был установлен.
— Знаете, я только что вернулся из Парижа, там издают Казакова, — сказал я.
— Шутите, — недоверчиво отреагировала кассирша.
— А у вас есть ребенок? — я начал неожиданную атаку.
— Есть, у меня сын, ему 7 лет, Митя, — ее глаза стали, как мне показалось, теплее.
— Знаете, у меня вот случайно сохранилась из Парижа жевательная резинка, разрешите подарить ее вам для Мити?
Я протянул ей пакет. Женщина замерла, потом покраснела, осторожно взяла пакет и стала его рассматривать. По торцам упаковки были видны концы пластинок, обернутых блестящей фольгой. Результат осмотра, видимо, был благоприятным.
— Ой, неудобно, отдайте своим детям.
Я решительно возразил. Это предназначено как раз для Мити. Хоть и случайно, но уже безвозвратно. Она спрятала пакет в сумочку и больше не сопротивлялась.
— Дети жуют всякую гадость, смолу, а у Мити завтра именины, и я подарю ему резинку. Он обрадуется, такого у нас еще не видели, хотя и знаем об этом.
Мы разговорились, я сжато и образно вспоминал о Париже, она говорила о своих заботах, я слушал вполуха, ожидая решения нашей проблемы, и оно пришло.
— Сейчас касса закроется на двухчасовой перерыв. После перерыва начнется продажа билетов, я вас позову вне очереди как броню.
«Броня» было магическое слово, никакая очередь не могла возражать против брони. Так и случилось, я приветливо помахал на прощание кассирше. Я дал ей маленькую радость, а она же принесла нам большое счастье. Шеф принял разрешение проблемы как должное, не оценив мою сообразительность и ловкость.
Вскоре мы уже летели на большой высоте при отрицательной температура за бортом в сторону Ленинграда.

Париж оставался мечтой. Но пришло время, когда всем стало можно за сравнительно небольшую сумму посетить Париж, воплотить мечту в жизнь. Мой лучший друг на три дня летал в туда, он все осматривал, не теряя времени на сон. Сил ему хватило — их придал Париж.
— Ты тоже должен там побывать! — Он хорошо ко мне относился.
Я же как-то увиливал. Поездка разрушит мою мечту, Париж станет обыденной реальностью… Даже если не обыденной, то все равно реальностью, праздник кончится.
Как говорят казахи, главное в празднике — это ожидание его.
Я не хотел расставаться с мечтой, но, кажется, я снова хочу в Париж.

— Абрам, я опять хочу в Париж.
— А разве ты там уже был?
— Нет, но я один раз уже хотел.

«Но, Боже мой, не надо про Париж».