Жара

Мы — бригада в составе: Олег — рентгеномеханик, Рита — физик-методист и я — разработчик — летели в славный город Балхаш на медный (медедобывающий) комбинат по вызову его руководства. На этом комбинате для хим. анализа состава продуктов производства в необходимых технологических точках использовали разработанные и выпускаемые нашей фирмой рентгеновские спектрометры-анализаторы хим. состава. Мне уже приходилось говорить, что анализ в нужных точках жизненно необходим для соблюдения технологии и достижения нужного качества продукта производства, в данном случае медного концентрата, из которого выплавляется медь, а медь — один из металлов, на которых держится современная цивилизация.

Наши спектрометры вышли на комбинате (на обогатительной фабрике) из строя, производство страдало, и нас направили все исправить, обеспечить работу.
— Задание ответственное, направлены лучшие специалисты, — напутствовал нас шеф.
Был июль. Самолет приближался к городу Балхаш. Внизу распростерлась плоская безжизненная равнина желто-песочного цвета.

Город Балхаш расположен в континентальной степи на берегу одноименного озера. Как и положено в центре континента, климат здесь резко континентальный: лето жгуче-жаркое, дожди очень редки, зима сурово-ледяная с сильными ветрами, снега почти нет, сухой воздух обжигает как летом — высокой температурой, так и зимой — нестерпимым холодом. Земля в степи сильно засолена – солончаки. Летом растительность полностью выгорает, хотя в солончаках и так почти отсутствует, глинистая земля твердеет, как камень, покрывается трещинами, соль лежит на земле толстым слоем. Засохшие остатки каких-то колючек иногда встречаются, о кустарниках и деревьях не может быть и речи.

К слову сказать, и зимой пейзаж не радостнее, ветер несет колючий снежный воздух, открытое лицо мгновенно обветривается и замерзает. Только весной и ранним летом степь оживляется зеленым цветом, осенью ветер несет неизвестно откуда появившиеся шары перекати-поле, которые, как НЛО, появляются внезапно и быстро исчезают, едва касаясь земли.

Можно представить, какие страдания вытерпели люди, строящие в голой степи фабрики и другие здания. В такой степи озеро Балхаш – сказочный оазис, подаренный создателем.

Однообразная степь под крылом самолета внезапно превращается в голубое радостное видение. Самолет быстро снижает высоту, летит над самой водой, становятся видны волны и пенистые гребешки. Аэродром находится рядом с озером, мы благополучно прибыли. Спускаемся по трапу на землю. Горячий воздух обжигает и сушит кожу. Коллеги, встречающие нас, доставляют в гостиницу. На улицах не видно ни одного не то чтобы деревца или кустика, но ни одной травинки. На почве проступает соль.
Горячий воздух сильно насыщен серным запахом. Этот запах знаком мне с детства. Помните, мы — озорные пацаны — откуда-то доставали куски серы. Когда на алма-атинские улицы опускались сумерки, мы поджигали эти куски и раскладывали поперек проезжей части. Сера горела голубым красивым пламенем, которое было неактивным, кусок горел долго, источая резкий, очень неприятный серный дым, от которого мы задыхались. В темноте это было красиво и загадочно, но главное для нас — непонятно для шоферов и прохожих. Их недоумение и испуг веселили, на нас устраивали облавы, но мы ускользали, используя кусты, заборы и арыки. О том, что мы мелкие хулиганы, портим настроение невинным людям, мы не думали. Запах серы и сейчас я отличу от десятков других запахов.

Стены гостиницы за день накалялись, с заходом солнца, когда на улице становилось легче, в номерах было жарче, чем в парных ленинградских бань. Конечно, мы слышали, что есть такие устройства — кондиционеры, но они были не в нашей жизни. Первую ночь в гостинице мы не могли не только спать, но и находиться в номере, провели ее на балконе — сказалось отсутствие опыта и тренировки.
Утром отправились на обогатительную фабрику комбината. Серный запах стал обычным явлением для города. Все — воздух, вода, здания, земля, пища и даже пиво и алкоголь — были пропитаны им. В городе всюду продавалось пиво в бутылках «Жигулевское». Такое в Ленинграде не то что дефицит, но не всегда можно было приобрести. Здесь, нам на удивление, пива было хоть завались. Но оно имело заметный вкус серы, что отвращало нас от него.

На комбинате запах серы был сильнее. Мы прошли в аналитическую лабораторию, где стояли наши спектрометры. Окна в помещениях были плотно завешаны не то коврами, не то половиками, это несколько спасало от повышения температуры. Дело в том, что спектрометры были рассчитаны на работу до +35 °С. Повсеместно температура воздуха в лабораториях не превышала 25 °С (напомним, что о кондиционерах не могло быть и речи). Здесь же температура достигала 40 °С. Правда, спектрометры успешно функционировали при этом — сказывался предусмотренный нами технологический запас.
Но вот воздух, насыщенный серными парами… В то время интегральные микросхемы только начали появляться, да и были они малой степени интеграции. Устройства спектрометра были насыщены печатными платами, печатные платы содержали сотни дискретных элементов (транзисторы, резисторы, конденсаторы и так далее). Соответственно, в платах делались тысячи паек свинцово-оловянным припоем. Платы соединялись разъемами, разъемов были десятки, контакты в них, естественно, не позолоченные (как это делают в спец. технике — для нас это было запрещено). Пайки, уже по вине нашей технологии, не покрывались защитным лаком.
Я так подробно и нудно описываю эти технические подробности, чтобы было понятно: в насыщенном серой воздухе пайки коррозировали и разрушались, разъемы окислялись, контакты чернели и переставали функционировать.

Это приводило к отказу работы спектрометров. Диагностика причин неработоспособности прошла довольно быстро. Мы обнародовали технологию ликвидации причин отказов: пайки перепаивать (?!), контакты чистить, пайки (печатные платы) покрывать защитным лаком. Делать это периодически, периоды такие-то.
Спасибо работникам лаборатории, они безропотно, добросовестно стали выполнять эти работы для ремонта сейчас, а в будущем регулярно выполняли профилактические работы.

Надо сказать, что спектрометры начали успешно функционировать, больших проблем не возникало, жалобы потребителей прекратились.
У нас было время осмотреть город, ходить на городской пляж и плавать в озере. Пляж был сухой, с твердой глиной без признаков травы, песка. Когда выходишь из воды, ноги скользят, как на намазанной маслом поверхности, пачкаешься в глине. Но это было несущественно, вода оказалась божественная, утоляющая страдания от жары, запах серы на воде отступал.

Озеро было богато рыбами. Мы с коллегой Олегом знакомились на пляже с прекрасными девами, любили знакомиться с кореянками, которых здесь было много, и напрашиваться в гости на рыбу хе. Я вообще люблю женщин с восточным разрезом глаз, с детства. Видимо, проявляется связь с далекими предками, гены помнят все. Кореянки готовили это национальное блюдо особенно вкусно. Ходили же мы на хе втроем, с Ритой, это несколько ошарашивало кореянок.

Рита была старше нас, стройна, красива, величественна, хорошо, со вкусом одета, носила эффектные драгоценности. У нее имелась слабость — любила вкусно поесть, что, правда, не сказывалось на ее тонкой талии.

Кореянки при Рите смирнели, понимая, что мы привели даму из высшего общества. Они не высказывали недовольства и кормили нас обильно. Прощаясь, мы оставались друзьями. Наши попытки прийти в гости без Риты решительно пресекались. Олегу пару раз удавалось исчезать, но я как верный вассал, оруженосец и друг мужа Риты Гриши (он был ветеран войны, остроумен и дружелюбен, очень нравился мне) не мог отлучиться.

Рыбы в озере было много: в основном, сазан и маринка. Сазан — крупная (я видел метровые экземпляры) рыба с вкусным белым мясом. Маринка более мелкая (я видел до 40 сантиметров), тоже очень вкусная, но, как нам говорили, опасная брюшная полость маринки покрыта черной пленкой, очень ядовитой, как цианистый калий, ее надо тщательно удалять. Если этого не сделать, то трагический конец неизбежен. Видимо, наши кореянки были добросовестными кулинарками и гуманистками, мы чувствовали себя хорошо, и даже совесть не страдала.

Город Балхаш состоял из однообразных серых зданий, как мне казалось, в основном панельных и бетонных. Как я уже упоминал, никакой растительности не было. Только здание горкома партии и там же горсовета выделялось некоторым образом. К подъезду вела бетонная дорожка, по бокам которой (единственное место в городе) в деревянных ящиках росли чахлые деревца не более двух метров высотой. В ящиках была земля, не солончак, а земля, взявшаяся неизвестно откуда.

В одном месте города мы увидели величественный паровоз, стоящий на фундаменте. К нему была прикреплена табличка: «Этот паровоз в 1937 году доставил сюда первых строителей медного комбината» (полную точность я не гарантирую, но смысл такой). Первые строители в безжизненной солончаковой пустыне — конечно, это были зеки (да еще в трагическом для народа 1937 году). Великий вождь и учитель (как нас учили), он же серийный убийца, маньяк, живодер (как выяснилось позже) строил социалистические предприятия бесплатной рабочей силой. Для получения такой силы страну разделили на тех, кто сажал, стерег и убивал, и тех, кто сидел, страдал и умирал. Для того чтобы посадить, не надо было доказывать вину, а только выполнять спущенную сверху разнарядку. В понимании Сталина и его окружения людей в России (то есть СССР) очень много, заботиться и беречь их — лишние расходы. Надо одних просто убить, особенно мыслящую часть, убить жестоко, чтобы другие впали в цепенящий страх. Их беспроблемно сажать, направлять в гиблые места, где надо строить полезные для страны предприятия. Не надо при этом заботиться об их одежде, питании, условиях существования. Они нужны только как мускульная сила, их можно убить сразу либо способствовать их скорой гибели. То, что они массово погибают, не страшно: их очень много, бабы нарожают еще. На место одних пропавших миллионов придут другие миллионы. Они исчезают с поверхности земли, а результат их труда остается в виде «построенного в боях социализма». Кто не с нами, тот против нас, и туда же ему дорога. Каждый человек — это винтик огромной машины. Винтик износился, его выбрасывают и заменяют другим.

Народ зла не будет помнить. Подумаешь, десятки миллионов убитых, страдающих, униженных. Зато руководит нами великий гений, все победы его, а то, что наш паровоз летит вперед в пропасть, так ничего: мы и там прорвемся. Нет таких крепостей, что не брали большевики. А то, что я раб у могущественного хозяина, не страшно, как хорошо быть рабом, а убьют другого, не меня, меня-то не убьют, я же ЗА.

Это грустное отступление от моего аполитичного рассказа вырвалось как-то самостоятельно и неожиданно. Я не люблю об этом говорить, так как не понимаю, почему русский народ (то есть советский народ) безропотно терпел такое и готов терпеть дальше. Я понимаю, что есть история, традиции — татаро-монгольское иго, самодержавие, глухомань и отдаленность от цивилизации, крепостное право, лень и увлечение «абсентом».

Видя, что народ безмолвствует, и не понимая истинных причин этого, я считаю невозможным распространяться на данную тему. Но здесь я об этом заговорил, увидев в гиблом месте паровоз, который в 1937 году…

Паровозом я всегда восхищался, считаю его одухотворенным. Это величественное сооружение. Начинается оно с парового котла, на котле установлена толстая труба, стойка для свистка. Котел стоит на огромных колесах, затем идет кабина машиниста и далее тендер (какое слово!) на обычных колесах. Кривошипно-шатунный механизм, золотники Уатта, топка, сифон, мостки вокруг котла и другие загадочные устройства дополняют картину. Паровоз дышит, выпуская пар, сердится, выпуская дым, свистит, предупреждая всех, и обладает неимоверной силой. Впереди котла закреплена огромная звезда и внизу решетчатый отбойник, сметающий всех и вся, кто стоит на пути паровоза. Паровоз никогда не сгорит, если у него не хватает сил провернуть колеса, как сгорает при этом электродвигатель. Он просто остановится. В его чреве пылает жаркий огонь, поддерживаемый помощником машиниста, он пыхтит и дышит, он любит ласку, любовь и смазку.

Ну и что, что у него маленький КПД, зато он добрый, непритязательный, трудяга и мечтатель. Напрасно Хрущев отправил паровозы в отставку и заменил их бездушными тепловозами и электровозами. Паровоз стал на запасные пути, ожидая своего часа и перебирая воспоминания, он не пыхтит и не свистит, из прошлой жизни он сохранил только величественный вид.

Такой паровоз привез в 1937 году первую партию строителей. Их выгрузили на соленую землю в виде сухой растрескавшейся глины. Сколько тел и сколько душ привозил еще этот паровоз, никто не знает.

Строители рыли землянки, чтобы как-то укрыться, строили здания, устанавливали оборудование, голодали, мерзли зимой, изнывали от жары летом, массово гибли.
Их останки растворялись в солончаке, на могилах нет надгробий, да и могил нет. Но они построили фабрики. Фабрики стали давать медь. Медь — это самолеты, танки, пушки, электричество, снаряды, пули.

Они внесли свой неоценимый вклад в Победу, они участники войны и настоящие герои. А тиран присвоил их Победу себе. Непонятно, как теперь, зная все это, люди восхваляют убийц и готовы к тому, чтобы они снова властвовали и тиранили.

Паровоз же ни в чем не виновен, он напрягался, пыхтел и делал свое дело. Он думал, что оно благое. Результат дела в виде готовой продукции, которую он возил, радовал его. И сейчас, отправленный в отставку, он ждет, что его снова призовут. Дизели и электровозы вряд ли согласятся с этим.

Нам надо было выживать в условиях большой жары. Просто лечь в постель и заснуть мы не могли: кровь в теле нагревалась и грозила свернуться. Требовался творческий подход к технологии сна. Мы искали варианты, вспоминали, что вода при испарении потребляет энергию, ее температура при этом уменьшается. Это физическое явление вселяло надежду. Мы разработали способ сна в нестерпимо горячей постели. Мы не претендовали на авторство, разумеется, зная, что этот способ давно применяется в жизни многими людьми и даже паровозами.

Я вспомнил, как нас учили в школе, что какие-то племена, делая керамическую посуду, не покрывают керамику лаком. В такой сосуд наливают воду, керамические стенки впитывают воду, вода испаряется с наружной стороны стенки и в сосуде вода прохладна даже в пустыне Сахара.

Или как делают на Украине (выражение «в Украине» мне не нравится, не по-русски) — сосуд с молоком ставят в миску с водой, обертывают тканью так, чтобы край ткани касался воды в миске. Ткань втягивает воду, как фитиль, вода испаряется, и молоко в сосуде не прокисает.

Да, у нас были глубочайшие знания физики на уровне пятого класса средней школы.
Мы делали следующее: стелили постель, на постели расстилали пододеяльник, снятый с одеяла. В номере был огромный чайник, с которым вечером мы ходили к титану и набирали отдающий серой кипяток для чая.

Мы набирали в чайник воды из крана и всю эту воду выливали в постель, затем ложились в эту лужу под мокрый пододеяльник. Появлялась возможность заснуть в прохладе. Примерно в 2 часа ночи мы просыпались от нестерпимой жары, повторяли операцию с чайником и спали в сносных условиях до утра. Нет, этого не понять поколению новой техники, обладающему кондиционерами!

К сожалению, я не помню температуры воздуха, в которой мы обитали. Помню только, что в тени было больше 50 С°. Конечно, Балхашская степь — не Сахара, где бывает 70 С°, но для нас — жителей севера и умеренной полосы — эта жара хуже Сахары.
Голубое озеро с глинистыми берегами, рыба хе и кореянки, удушливый запах серы, отсутствие растительности дополняют впечатления о жаре.

Я никогда не был в Сахаре и вряд ли буду там когда-либо. А вот Балхашская жара — рекорд плюсовой температуры для меня. В качестве параметра каждого изделия дается диапазон температуры, в котором изделие работоспособно. Обычно это от ;10 до +35 С°. Как я выяснил опытным путем, моя работоспособность сохраняется при температурах окружающей среды от – 50 до +50 С°. По-моему, результат вполне удовлетворительный.

Могут сказать: а ведь ты бывал в сауне при +120 С°. Это так, но там я не работал, а старался скорее выскочить. Командировочное задание мы выполнили, спектрометры были отремонтированы, обслуживающий персонал обучен. Нас проводили на обратный самолет, каждый увозил метрового замороженного и завернутого в бумагу сазана.
Самолет взлетел над голубым спокойным озером, оживленным пятном блестящем на солнце среди безжизненных солончаков. Мы возвращались в привычную северную прохладу с дождями и светло-зеленой листвой. Иногда хочется жары, но прохлада лучше.