Под южным солнцем

               

Провинциальный южный советский городок начала восьмидесятых непрерывным потоком встречал и провожал отдыхающих. Летняя пора, пора отпусков, насыщала и заполняла город неповторимым многослойным флёром: суетливой яркостью и в то же время праздной, размеренной, разомлевшей барственностью; обречённой, но довольной деловитостью местного населения, наполняющего за лето свой тощий в зимнюю пору кошелёк; бархатисто зарумянившимися на солнышке нарядными телами; ароматом разноцветных аур, мыслей и чувств приехавших со всех уголков страны людей.


Тата приехала с мамой – оздоравливаться и подкопить здоровья на следующий год. Тата закончила девять классов и была уже взрослой девочкой или, правильнее сказать, сформировавшейся девушкой. Мама с дочкой снимали хорошую комнату в домике, где соседями, в проходной комнате, также были отдыхающие. Хозяева жили в отдельном строении.
Отдых протекал спокойно. С утра мама уходила на процедуры в пансионат – у неё был курсовка на лечение. После обеда возвращалась, и они с дочерью в часы, когда солнце уже не так припекало, отправлялись на море. В то время, как матушка принимала процедуры, Тата гуляла по городу или за городом, чего не знала мама, завтракала и обедала в столовках, загорала и купалась в море, с удовольствием читала книжки. До окончания их счастливого курортного сезона оставалась неделя.


В тот день августовская погода, почти как всегда, была прекрасна. За заборами небольших аккуратных домиков обильно поспевал инжир, слива, яблоки. Палисадники утопали в яркой пестроте благоухающих цветов. Красота и радость жизни были в апофеозе. И, как всегда в таком случае, когда счастье набирало обороты, шло на взлёт, хотелось динамичного естественного продолжения – чего-то еще более яркого, значительного, незабываемого на всю жизнь, сумасшественного, чтобы зазвенело высоким, красивым, глубоким аккордом. Молодость порывиста, эмоциональна, идеалистична, влюбчива в саму жизнь. Тата была девушкой романтичной, склонной к приключениям, может быть, даже к авантюрам, но энрегия мамы, постоянно всего опасавшейся и всегда во всём соблюдавшей догматический порядок, неумолимо ставила её на отведённое неукоснительными, строгими правилами место, буквально выносила, сносила своим потоком туда, куда было раз и навсегда определено. Дочка была весьма послушной – мамин авторитет довлел над её волей. От этого девушка очень страдала и мучилась, но преступить через мамину строгость и запреты никогда не могла, хотя порой бунтовала и сопротивлялась – что всегда выливалось в большие или маленькие ругачки. Но на серьёзные волевые бунты Татка была неспособна, может быть, потому, что была ещё несовершеннолетней.


Так вот, в этот прекрасный день, Тата отпросилась у мамы погулять с Алёной. Алёна снимала соседнюю с ними комнату в домике вместе с ещё двумя женщинами, которые, впрочем, были совершенно посторонними ей. Это была девушка, яркая во всех отношениях. Приехала она из столицы нашей необъятной Родины и была студенткой второго курса филологического факультета МГУ. Эти два факта будто пропитали весь её гордый облик.


Алёна обладала быстрым, гибким умом, красивой речью, звучным, сильным голосом и острым язычком. При среднем, ближе к высокому, росте, телосложения она была эдакого крепенького своей сбитостью, упругостью, но совершенно не выглядела полной, даже полноватой её нельзя было назвать. Тёмные, густые, плотные, распущенные по плечам волосы с задорной, чуть подвитой внутрь чёлочкой; прямоугольного типа, но очень женственный, особо привлекательный тип овала лица, вырисовывающий скулы; слегка вздернутый, очень симпатичный носик; карие, бархатные глаза и пушистые ресницы; алый, фигурный рот; очень упругая, казалось, буквально натянутая на скулы белая кожа – всё было в её облике аппетитным, приятным, притягательным. С магнетичной, сильной, с ней хотелось находиться рядом, слушать её, любоваться ею, жить её жизнью.

Алёна была очень самостоятельной и уверенной в себе. Находящихся в доме женщин столичная дева совершенно не стеснялась: могла спокойно остаться в одних трусиках, переодеваясь при всех. Да и одежда у неё была какая-то особенная – подстать ей самой: девушка надевала белую батистовую блузку свободного покроя, с расстёгнутым до интригующей глубины воротом, по концам которого свободно свисали тесемки. Ткань плотно обтягивала грудь. Таких блузок, которые в те поры можно было купить, наверное, только в столичных магазинах, у нее было, как минимум, три. Отличались они красиво вышитым вязью рисунком по низу рукавов и вороту. Джинсы, которые тоже были не доступны в магазинах провинции, очень шли ей к этим батистовым белым блузочкам. Вся её манера одеваться, причесываться вкупе со всеми её неординарными качествами, как внешними, так и внутренними, создавала ей особый изыск, романтический, загадочный образ, и имя, которое она носила – тоже очень шло к ней и подчеркивало в сотый раз всю прелесть и особенность её индивидуальности.


Энергичная брюнеточка прекрасно знала о всех своих достоинствах. И, хотя она была всего лишь на два года старше, Тата ощущала себя на её фоне первоклашкой. И еще, стыдно сказать – просто овечкой, а если выразиться точнее – овцой. Донельзя зажатая всяческими рамками, она чувствовала себя нормально только наедине с природой или книгой, со своими воздушными нереальными мечтами и философиями, но, когда рядом были люди, терялась напрочь, в смысле, теряла саму себя в себе. Это было кошмаром всей её недолгой жизни. Юной девушке всегда хотелось спрятаться от людей, вжаться в норку. Но с Алёной они быстро сошлись, почти сдружились, может быть, потому, что были диаметральными противоположностями друг другу, и еще потому что с Алёной невозможно не иметь общего языка – её общительность просто зашкаливала. Алёне до всего было дело, она могла подолгу говорить о чём-то, доказывая своё, могла без конца лазить по горам, бродить по городу, ходить на концерты, организованные местными и столичными силами, что-то затевать и во всё ввязываться.


Время близилось уже к вечеру. На городской танцплощадке обычно по вечерам были танцы, где под живую оркестровую музыку пятидесятых годов танцевали люди среднего и пожилого возраста. Подружки уселись на высокие перила беседки, свесили ноги и воодушевленно смотрели на танцующих. Алёна задиристо улыбалась, думая о чём-то своём, а Татка мгновенно окунулась в грёзы и мечты, представив себя человеком, живущим в пятидесятые годы. Татке нравилось то время. Оно казалось наполненным ей каким-то особенным светом, воздушным простором, радостью, многокрасочностью, всеобщей дружбой и доброжелательностью, открытостью, порывистостью, энтузиазмом. Батистовые и поплиновые светлые платья кружились по танцплощадке, улыбки сияли, освещая танцевальный круг. Казалось, пары отрываются от поверхности асфальта и потихонечку начинают ввинчиваться в небесные пределы.


В этот момент Алёна, которой прискучило наблюдать за парами, порывисто схватила подругу за руку – так, что та чуть не съерошилась с перил. Девчата выбежали из огороженной площадки и молодым ветерком понеслись вокруг неё, дурачась и смеясь. Алёна была задорной, заводной, зажигающей хулиганкой. Татке неодолимо нравилось это в ней. Густые кусты, вьюны и высокие деревья, которые окружали танцплощадку, не позволяли танцующим заметить двух озоруний. Девчата увидели сидящую спиной к двум партизанкам женщину и робко переминающегося перед ней мужчину, который безуспешно приглашал её танцевать. Женщина не торопилась отдаться течению танца в робких объятиях кавалера: то ли стеснялась, то ли он не пришёлся ей по душе.

- Вот уж, действительно, взрослые – хуже детей, – шепнула Алёна, – но мы поможем им!

Уверенная в своих намерениях дочь столицы подобрала рядом лежащую веточку и довольно-таки чувствительно ткнула ею в спину женщине. Та завизжала, вскочила, оглянулась, но никого не увидела. А в это время, незадачливый до сего момента кавалер, так и стоявший безответно перед избранницей, моментально воодушевился и, не мешкая, схватил испуганную фемину в охапку и закружил в вихре вальса.
А Тата с Алёной, смеясь, выбежали из парка и пошли куда глядят глаза и несут молодые ноги. Городок был небольшой и весь исхоженный ими.


Ноги вынесли подружек к открытому летнему ресторану, окружённому буйством южных деревьев и кустов: каштанов, магнолий, акаций, инжира, шиповника, глициний.
Поднявшись по небольшой лестнице, две молодые гибкие фигурки прошли немного вдоль небольшого литого, узорного ограждения, условно отделяющего помещение зала от уличного пространства, перелезли через это ограждение и оказались возле гостеприимного столика, где восседала подвыпившая компания из двоих мужчин и троих женщин предпенсионного возраста. Расслабленная и весёлая компания угостила незваных гостий шампанским и шоколадными конфетами. Шампанское подружки незаметно выплеснули в кусты, а конфеты съели.


Уже стемнело. Молодые искательницы невинных приключений еще немного посидели на перилах, послушали музыку, полюбовались зрелищем отдыхающих на всю катушку людей. Вдоволь насмеявшись над подвыпившими танцующими и, все-таки опасаясь, как бы их не пожурили и не выдворили с позором из ресторана, девушки тихонько выбрались с насиженного местечка и направились домой. Настроение было счастливо-радостным – столько приключений, эмоций, новизны! Во всяком случае – для Татки. Хотя тревожная мелодия попискивала где-то под ложечкой: мама волнуется, уже темно. 


Продвигаясь к дому по безлюдным улочкам, девушки беззаботно болтали о чём-то своём. Вдруг сзади послышался нетрезвый голос: «Девочки, идёмте со мной!» Подруги оглянулись. Их догонял быстрым шагом перезрелый курортник кавказской национальности. Его жёлтая рубашка ярким пятном в свете уличных фонарей быстро приближалась, а пьяные навыкате глаза цепко смотрели на Алёну. Девушки отвернулись, демонстративно не обращая на него внимания. Но преследователь не отставал.

- А я вас давно заметил! Вот сейчас отведу вас в милицию!
- Ведите! У меня папа там работает, - не смутившись, выдала Алёна.
Тип продолжал липуче приставать.
- А я не отстану, пока вы не пойдёте со мной.

Полуночницы занервничали, даже смелая Алёна, чувствовалось, достаточно испугалась, не говоря уже о всегда всего боящейся Татке: навязчивый попутчик-прилипала начал хватать Алёну за руки. Но внезапно, как в сказке, как из ниоткуда, радом с девушками появились два молодых человека.

- А, Тата, здравствуй! Как вы тут оказались? Ну, мы вас проводим.
Татка вздрогнула, откуда этот парень знает, как её зовут? А если имя сказано наугад, тогда это совершенно необыкновенное совпадение!
Ребята уверенно направились вместе с девушками, и жёлтая рубашка моментально растворилась в ночной густой синеве.


- Девчонки, давайте знакомиться!? Меня Толей зовут, а его – Сергеем. А вас как?
- Ну, Алёной меня зовут, дальше что? Тоже с вами пойти? А вы случайно с нами заговорили или потому что этот к нам прицепился? А если бы не он, вы бы с нами заговорили?

Алёна забросала негаданных спасителей вопросами, даже не дав возможности Татке представиться. Ребята спокойно отвечали на все вопросы. Говорил, в основном, Толя. В нём чувствовались особая основательность, уверенность, обаяние. И, хотя, внешне Сергей был привлекательнее, Татке сразу больше понравился Анатолий. Пока Алёна болтала со спасителями, Татка думала о человеке, идущем рядом, щедро награждая его в своих мечтах благородными характеристиками: «Вот он, человек, какого я давно хотела и мечтала встретить. Вот он, передо мной. Я вижу его, могу поговорить с ним…»

- Алёна, а почему твоя подружка молчит? Скромная? Она, наверное, с Севера?
Татка улыбнулась про себя: пусть думает, что она с Севера.
- А знаете, Алёна – это такое красивое имя, нежное, ласковое, напевное. Большой красивый оранжевый полевой цветок. Ну, Тата – тоже красивое, такое домашнее, уютное. Но Алёна лучше.


Это было откровенное предпочтение Татки Алёне, и не понять этого было невозможно. Толя постоянно глядел на Алёну. Тата, конечно, сразу поняла, что яркая девушка сходу понравилась Толе, как она всегда нравится и умеет нравиться всем мужчинам. Она и сама Татке рассказывала, что привыкла всегда быть в кругу поклонников и, что, когда училась еще в седьмом или восьмом классе, дружила со студентом-старшекурсником. И ещё что-то рассказывала. А вот Татке совсем не дано такого дара, и от этого становилось всё грустнее и грустнее, и ничего невозможно поделать в данной ситуации, да и не нужно ничего делать.


- А хотите, мы вам цветов нарвём, девчонки? Роз!


Ну, еще бы Татка не хотела, ей еще никто в жизни не дарил цветов! А тут – настоящие розы! Впрочем, Таткиной мечте не суждено было сбыться. она вдруг услышала внутри себя отрезвляющий голос – да ведь Толя сказал: «Алёна, хочешь, я нарву тебе цветов?», а не то, что он сказал на самом деле.


Ночная компания подошла к дому, где жили девочки. Цветов мальчишки так и не нарвали. Была одна попытка, но во дворе залаяла собака, и пришлось убежать.
Каким приключением был этот вечер для провинциальной девочки! Она подумала о том, что у Алёны вся жизнь такая, ведь по её признанию, ей постоянно везёт с историями, вечно она их цепляет или они цепляются за неё.


Татка попрощалась со всеми и, сильно волнуясь, предчувствуя нешуточные разборки с матерью, вошла в дом. Тут же начался переполох: мать в истерике накинулась на загулявшуюся допоздна дочку, гневно крича и упрекая её в том, что та где-то шлялась, потеряв совсем чувство времени и достоинства, не думая, что мать тут места себе не находит, что больше никуда не возьмёт её с собой в длительные поездки и так далее, далее, далее. Соседские женщины тоже напустили пару, причитая, и чуть ли не всю ответственность за проступок несовершеннолетней школьницы возведя на безбашенную студентку, завлекшую неопытную смирную девочку в свои авантюры. Они на все лады сочувствовали женщине, которая волновалась в отсутствие дочери ночью в чужом городе: а вдруг с девочкой случилось что-то очень нехорошее?!.

Через десять минут в дом вошла Алёна. Женщины набросились на неё с упрёками, стыдили. Вынужденная отбиваться от трёх тёток, уставшая Алёна огрызалась, отбрасывая ментальные нападки. Она делала акцент на том, что Татка уже взрослый человек и сама вправе отвечать за себя. Но, всем известно, что наглость – второе счастье: Алёна «победила» всех, и дом угомонился.
Вдоволь выпустив пары, сдобрив свои переживания слезами, поуспокоившаяся Таткина матушка выпила валерьянки и пообещала закрывать Татку на ключ в её, матушкино, отсутствие до самого конца их отдыха. Все улеглись спать.


Татка сдабривала слезами подушку: было нестерпимо обидно и муторно за грубый разгон, за несправедливо навешанные эпитеты, за то, что она не понравилась ни одному из ребят, за эту её всегдашнюю несамостоятельность и пришибленность, овечью покорность и безответность. Ей казалось, что свершилось что-то очень ужасное в её жизни. А как хорошо начинался этот вечер! Она понимала, что после этой безобразной разборки ей будет стыдно не только общаться с Алёной, но даже смотреть на неё, ведь мать наговорила столько гадостей столичной девушке, да и её, Татку, опозорила перед всеми.  Мать запретила общаться с «наглой девкой». Татка чувствовала вину перед всеми, и перед матерью в первую очередь, и совесть её не могла найти себе места. Было жаль этой маленькой родной беззащитной женщины, у которой слабая нервная система, было жаль себя. И в то же время хотелось провалиться сквозь землю.
Спасительный сон накрыл все переживания и отчасти залечил душевные ранки.


Утром, когда в домике оставались только Алёна и Татка – каждая в своей комнате, а женщины ушли на свои процедуры в санаторий, Татка, как провинившийся щенок, с опущенной головой, подошла к Алёне.

- Алёна… так всё некрасиво получилось.
- Да, твоя мать запретила мне подходить к тебе, сказала, что я тебя учу нехорошему. Мне все ваши заморочки ни к чему, я отдыхать приехала. Разбирайтесь между собой сами.

Татка почувствовала отчуждение, образовавшуюся между ними большую холодную дистанцию. И это её очень удручало.
В это время раздался лёгкий стук в открытое окно. Мы подскочили к нему. Алёна отодвинула тоненькие шторки и нагнулась вниз. Под окном стоял Толя с пышным букетом роз. Татка отпрянула в свою комнату, будто её ударили током или оттянули магнитом. Брякнулась на кровать. Алёна же замерла, сколько раз ей дарили цветы, а такие – в первый раз. Налюбовавшись розами и поставив их в вазу, девушка вышла на улицу. Видимо, ребята немного погуляли где-то, а через полчаса Татка услышала разговор под окнами. Она не могла не слышать: окна были раскрыты. И ей было любопытно подслушать, не смотря на некрасивость этого желания. Как железом по сердцу, жёсткая потребность сделать себе больно, наказать себя.

- Завтра, значит?
- Да, завтра… Алёна, если хочешь, я тебе оставлю адрес. А в Москве встретимся… Ну, что ты молчишь?... Не хочешь?... А ты мне сразу понравилась.


Татке никто никогда не говорил таких слов: «Ты мне сразу так понравилась!» Разговор за окном продолжался, а она не смела закрыть окно, чтобы не дать им понять, что она всё слышит. В Татке не было злой зависти, но что-то тёмненькое шевелилось под ложечкой, серый комок застрял в горле, рушилась ещё одна иллюзорная зыбкая мечта, из тех, что она придумывала себе частенько. Терять её почему-то было очень жаль. В тот момент казалось, что жизнь на этом остановится, и ничего хорошего не произойдёт никогда. Казалось несправедливым, что Алёне подарили шикарный букет, ведь ей дарили цветы уже много-много раз. Подарили той, кому они, может быть, и не нужны вовсе. А ту, которая мечтала о принце, ждала его, даже не заметили толком. Юная страдалица засунула голову под подушку и заревела. «Дура! Пустобрёха!» - Татка ругала и злилась на саму себя, - «Со своими дурацкими пустыми мечтаниями кругом суюсь, а кому они нужны?!»


Алёна вошла в дом через пару минут, чтобы переодеться и пойти на море. Татка вошла к ней в комнату


- Он тебе не понравился?
- Кто, Толя? Неплохой парень. И за нас заступился. Только зачем он мне?
- Как зачем?
- Ну, зачем – посуди сама, я ведь не собираюсь выходить за него замуж. И уезжаю я скоро, а он – вообще завтра.
- Как, он завтра уезжает? – глупо переспросила Татка.
- Нет, не уезжает, улетает. Пока!

Алёна схватила свою красивую модную джинсовую сумочку и быстро вышла из дома.
Татка побрела в свою комнату, под домашний арест. Снова слёзы нахлынули откуда-то из самой-самой глубины.


На следующий день, утром, когда в домике, кроме Татки никого не было, снова раздался стук в окошко. Татка осторожно посмотрела сквозь шторы и быстро отпрянула. Под окном стоял Толя в форме курсанта лётного училища с чемоданом в руке. Он постучал ещё три раза. Татка сидела, как заворожённая. Постучав в последний раз, Толя положил на подоконник букет полевых цветов и ушёл.
«Так значит он приходил прощаться с ней, а она специально ушла пораньше,» - подумала взволнованная Татка. Она поставила цветы в банку, не найдя в комнате другой вазочки.

Когда пришла Алёна произошёл небольшой разговор.

- А к тебе утром приходили.
- Кто?
- Толя.
- А-а, Толя, а я думала, ещё кто.
- А почему тебя это разочаровало?
- Так мы с ним вчера и простились.
- Вот, снова принёс цветы.


Алёна взяла банку с полевыми цветами в руки.


- Что ты хочешь с ними делать?
- В коридор поставлю. Разве с такой красотой – она кивнула головой в сторону вазы с шикарным букетом роз – можно ставить рядом эти цветы?!
- Но ведь это же принёс Толя!
- Толя? Надо ж! Ну и что, постоят в коридоре.
Татка подскочила к Алёне, взяла из рук цветы и поставила возле своей койки.
- Он принёс их мне, а не тебе!
- Наверное, тебе! – Алёна усмехнулась, - Впрочем, кто его знает!? Да не влюбилась ли ты? Вот дурочка! Впрочем, дело твоё. Я пошла гулять. Адьё!


Через шесть дней Татка с мамой уезжали домой. Они сидели на многолюдном, дышащем отъездами и приездами вокзале и ждали своего поезда. Начинало темнеть. Девушка, погрузясь в себя, вспоминала дни, проведённые в замечательном морском городке. Вспоминалось многое. Поездка была впечатляющей. И тут, между снующими взад и вперёд людьми, совсем рядом от себя, она заметила знакомое лицо. Да это же Алёна! Но она не одна. На плече недолгой Таткиной подруги лежала рука молодого человека. Зрительно Татка знала его: это был невысокий, стройный армянин, продающий газированную воду в городском парке. Алёна не заметила бывшую соседку по домику. Или сделала вид, что не заметила.


             Тата лежала на полке, в купе, на чистом, хрустящем белье и под мерное раскачивание вагона, устремив глаза в потолок, всей собой ощущала, что едет не обратно – домой, а едет в какое-то новое, неведомое ей пространство, место, состояние. Колёса мерно и мирно стучали: «Впе-рёд.. Впе-рёд...» Эта неизвестность, новизна по-особому волновали её, создавая возбуждённо-радостное настроение. Улыбка блуждала по лицу. Сколько еще всего будет впереди в жизни, ведь жизнь только ещё начинается! Сколько будет встреч, событий, открытий, волнений, чувств, мечтаний! Обязательно будет что-то необыкновенное, как в кино! Что толку жалеть о том, что не сбылось в этот приезд к морю?! Ведь она так молода, полна желания жить, любить! Всё будет. Всё обязательно будет!





                1983-2017