Войны пронзительное эхо. Рассказы 41

УДК 821.161.1
ББК  84 (2Рос=Рус)
         Ш64



         



               

              Ш64   Широкова Е.Г.
                Войны  пронзительное эхо.   СПб. : Нестор- История,
                2012  -  128 с.

                ISBN 978-5-98187-975-3
               
               
                УДК   821.161.1
                ББК  84(2Рос=Рус)
               



















               
                О реальных событиях 1941–1945 гг. на оккупированной
            немцами территории Гдовского района Ленинградской области.
          В издание включены рассказы из сборников автора: «Дети войны»,
           «Искры памяти», «Клюковка».
 




                Многострадальному народу и защитнику
                земли Русской, его преемникам и потомкам
                посвящается


               
                Плен


        Когда последний станок стал на платформу, Анна взглянула на часы. Она отвечала за отправку в тыл оборудования завода «Красный треугольник», филиал которого был расположен в пригородной зоне Ленинграда.
— Не опаздывайте! — обратилась она к рабочим. — Поезд отойдет с Северного вокзала ровно в пять.
     Анна почти бежала по тропинке, петляющей вдоль полотна железной дороги. До Лиговки, где находились дом свекрови и двое ее детей, минут сорок быстрой ходки. Машину обещали подать в три часа дня.
     «Все ли готово в дорогу? Накормлены ли дети?» — терзали ее тревожные мысли. Особенно Анну беспокоила свекровь, наотрез отказавшаяся покидать город, к которому вплотную подошли немцы.
— Не могу я бросить дом, корову, огород. Да и что сделают мне, пожилому человеку, немцы? — твердила она. — Нет, я никуда не поеду. Мое место здесь.
     И как Анна не объясняла свекрови всю безрассудность ее решения, та была непреклонна.
    Дома беспорядок. Везде разложены вещи; на выходе два чемодана с теплым детским бельем, сумки с продуктами. На столе горка блинов, которая быстро таяла с тарелок трех черноглазых мальчишек.
— А где Лена?
— Она с бабушкой. Доят корову.
Анна кинулась во двор и буквально вытащила из сарая белокурую девочку с пухлыми и румяными щечками.
— Лена, быстро в дом! В дорогу надо поесть. Скоро подъедет машина.
— Не буду есть. Молока хочу, — лепетала девочка. — Видишь, какая у меня клужка? — Дочь не выговаривала «р».
    Лене— третий год. Вскормленная молоком и сливками от Марты и любовью бабушки к единственной в большой семье внучке, она отличалась от старших братьев завидной подвижностью, самостоятельностью и веселым характером.
    Мать потянула девочку в дом, но на крыльце та заартачилась:
 — Пу-сти-и-и, буду ждать бабушку здесь.
    Анна метнулась в дом, оставив дверь открытой. Она перебирала детские вещи, оценивая их необходимость в долгом пути, отрывисто переговариваясь с худой темно-русой женщиной— сестрой мужа…
    Мальчики-погодки, сидевшие за большим столом, перестали жевать и сосредоточенно наблюдали за взрослыми.
 — Ты бы сама поела в дорогу, пока мать подоит корову, — напомнила золовка — тоже Анна, которую, в отличие от первой, в семье звали Нюрой.
—Правда, все блины дети съели, но в кастрюльке осталось тесто. Анна подошла к плите и залила на сковородку порцию теста. Поворачивая очередной румяный блин, она услышала во дворе шум подъехавшей машины.
— Кажется, мы не успеем напоить детей молоком. Нюра, беги за матерью!
  Но бежать не пришлось. В проеме открытой двери стоял немецкий офицер, быстро и цепко оглядывающий комнату и всех, кто в ней находился. При виде румяных блинов его ноздри затрепетали. Он заулыбался:
— О-о-о! Русский блин. Это зерр вкусно!
  Немец подошел к плите, взял с тарелки большой блин и запихнул его в рот. Прожевывая, он продолжал осматриваться. Улыбчивый взгляд неожиданно задержался на руке молодой женщины, а точнее — на широком золотом браслете, поддерживающем маленькие часики — правительственную награду Анны.
  Немец заинтересованно посмотрел на украшение, а потом знаками показал, что часы надо снять.
  Анна вспыхнула от негодования, медленно расстегнула браслет и, пока немец пребывал в приятном ожидании, с силой ударила лопаточкой по циферблату. Часы подпрыгнули и упали на пол.
  Немец отреагировал мгновенно. Тяжелый кулак опустился на лицо Анны, да с такой силой, что та отлетела к стенке. Воитель нагнулся, подобрал часы и, не глядя, сунул их в карман френча. Лицо немца было гневно-мстительным, а рука медленно тянулась
к оружию. Глядя в глаза своей жертвы, офицер не спеша расстегивал кобуру.
     Анна поняла всю бессмысленность своего поступка. Но испугаться не успела: во дворе послышались громкие крики и возня. Немец быстро развернулся и кинулся во двор…
     В распахнутую дверь ворвались звуки новой трагедии. На тропинке к дому сцепились два человека: бабушка Анастасия с полным ведром молока и немецкий солдат, желающий испить «млеко» и пытающийся двумя руками вырвать ведро.
      Еще один немец с автоматом стоял у машины. С цепи рвался крупный пес. На  крыльце,  с расширенными от ужаса глазами и большой кружкой, застыла маленькая девочка в розовом платьице.
     В поединке воина и пожилой женщины преимущество было явно на стороне бабушки. Крупная и сильная, она одной рукой удерживала ведро, а другой «навешивала» фрицу пощечины, при этом храбро и сочно выговаривала слова, которые раньше никто от нее не слышал!
     Выбежавший из дома офицер дважды выстрелил в бабушку. Она повернула голову в сторону убийцы, выпрямилась и, не выпуская из рук ведра, рухнула на дорожку. Река белой, душистой жидкости вытекала из подойника и пятном расползалась вокруг…
     На крыльце громко плакала Лена. Сильный Рекс вот-вот был готов разорвать цепь…
     Каратель повернулся к собаке и снова произвел два выстрела. Рекс жалобно заскулил и беспомощно завалился набок.
      Офицер что-то прокричал подчиненным и быстро пошел к крытой машине. Стоящий около нее солдат побежал к дому, и вместе с немцем, успевшим повоевать с бабушкой, они выгнали из дома Анну, Нюру, четырех маленьких детей и запихнули их в машину.
      В машине темно и душно от прижавшихся друг к другу человеческих тел, но ехали недолго. Машина остановилась, и людям приказали быстро выходить.
Анна узнала окраину Красного села. Народу во дворе было много, но машины, набитые людьми, все подъезжали и подъезжали.
      В общей тишине резко звучала немецкая речь:«Шнель, шнель», сопровождаемая движением приклада.
    Солдаты спешили: одни встречали машины и выталкивали из них людей, другие быстро пересчитывали пленных и сбивали их в колонны, третьи выводили колонны со двора.
     Не прошло и десяти минут, как семья Анны переместилась с одного края обширной территории на другой.
     Когда с Северного вокзала Ленинграда должен был отойти литерный поезд на Урал, из Красного села в западном направлении немецкий конвой выводил колонну мирного населения, среди которых были Анна, Нюра и их малолетние дети.

                Хочу домой!

      Пленных вели вдоль дороги. С одной стороны колонну прижимали автоматчики, с другой — широкий наезженный тракт, по которому в сторону Ленинграда непрерывно двигалась тяжелая военная техника: танки, пушки, машины с солдатами. Все серо-зеленое, пыльное, сосредоточенно-молчаливое, мрачное, гнетущее.
     В небе, на небольшой высоте, стаями, с натужным воем летели тяжелые стальные птицы. Устрашающую картину дополняли взрывы, всполохи огня и темного, низко стелющегося дыма.
     Анна крепко держит за руки сына и дочь. Пленные идут медленно, но дети все равно не успевают за шагом взрослых. Они отстают и матери, буквально приходится их тащить оттянутыми назад руками.
    За спиной у Анны чемодан, на груди — сумка. Поклажа связана узким пояском, который натер плечи до крови. От тяжести, усталости и боли женщина согнулась почти пополам.
     Маленькая Лена с распухшими от слез глазами угрюмо молчит. Она сосредоточенно смотрит вниз на примятые тысячами ног редкие клочки травки, бугорки, ямки, трещинки. Ставить ножку ровно у нее не получается. Туфельки то и дело проскальзывают, ножки подворачиваются и от непомерного напряжения гудят и не слушаются.
— Ма-ма, ско-ло мы пли-дем? — капризничает Лена. — Я очень устала…
— Скоро, — чтобы успокоить дочь, отвечает Анна. — Мама, куда мы идем? Я хочу домой!
      На этот вопрос Анна не знает ответа и просто просит дочку потерпеть.
      На самом деле мать в панике: детям не вынести дороги. Вот с Леной уже истерика… Анна украдкой смотрит на сына, как он.
      Коля молчит. Он старше сестренки почти на два года и понимает, что дергать маму не нужно. По напряженной ладони, за которую он ухватился, ему передаются внутреннее состояние матери, ее растерянность и тревога.
     Худенький, всегда задумчивый и серьезный, Коля за несколько часов плена повзрослел на годы. Он ни о чем не спрашивает, ничего не просит, ни на что не жалуется. Он просто терпит.
— Мама! — в слезах вопрошает Лена. — Мы и-дем... и-дем… Сколо мы пли-дем?
— Скоро, — как можно спокойнее отвечает Анна. — Потерпи, пожалуйста…
— Не могу телпеть!
Поскользнувшись на очередной ямке, Лена упала и разревелась:
— Хо-чу домой!.. К ба-бу-шке-э-э…
 У девочки сильный голос, и это сейчас пугает Анну. Что предпримет конвой за нарушение тишины?
— Хо-чу к ба-буш-ке… Хо-чу мо-ло-ка,— захлебывается от слез Лена.
— Тише… тише… — упрашивает ее мать, поднимая на руки. Оказавшись на руках, Лена как будто успокаивается. Но это не так. Просто мир сверху кажется ей совсем другим, и она начинает с ним знакомиться заново.
     За спиной у мамы много людей — молчаливых, с растерянными лицами…
     Лена поворачивает головку и теперь видит людей со спины. Они согнулись и спотыкаются от усталости…
      Из-за плеча матери девочка разглядывает немецкого солдата с крепкими волосатыми руками и локтями, упирающимися в автомат. Загорелое, каменное лицо…
      Лена переводит взгляд на дорогу, где монотонно шумят моторы… Серые машины и много-много солдат в темно-зеленых касках. Они не такие, как все. Они — чужие!
      А братик? Ей кажется, что Коля почти не касается ножками земли, что он летит рядом с мамой…
     Лена хочет поговорить с мамой, но, заглядывая в родное лицо, не узнает его. Оно серое… отрешенное. На виске пульсирует жилка…
    Дочь осторожно трогает морщинки на лбу матери, пытаясь их разгладить, но у нее ничего не получается. Мама не реагирует на ее ласку…
— Почему? — маленькие плечики начинают вздрагивать и крупные соленые капли заползают в рот.
— Что случилось? — забеспокоилась Анна.
— Я хочу домой, — шепотом, сдерживаясь, чтобы не разреветься в голос, отвечает малышка.
— Ты должна поспать… дорога будет долгой.
     Лена послушно кладет ладошку на воспаленное, саднящее плечо матери и ласково гладит его, а затем опускает головку и засыпает.



                Долгая дорога

    Анна еле двигала ногами. Сумка, чемодан, тяжелая Лена, волнение и страхи, конвоир с автоматом, неопределенность —все это истощило ее силы.
— Хальт! — послышалась команда.
   На обочине тракта стояла полевая кухня. У немцев наступило время ужина.
 —Зетцен зих! — немецкие солдаты жестами показывают, что нужно сесть на землю и одновременно снимают с пояса свои котелки.
     Но людям и не нужно что-то показывать и объяснять, а уж тем более повторять дважды; у них и без того от усталости подкашивались ноги. Пленные валились на вытоптанную землю и, невзирая на стоявший вокруг шум и грохот, впадали в полуобморочное состояние, похожее на сон.
    Солнце уже село, когда люди стали приходить в себя, поднимали головы и глазами искали своих близких, знакомых, вещи. У многих на глазах — слезы.
    Анна осмотрелась. Движение на дороге оставалось интенсивным, а вот конвоиры заметно устали; их разморило от жаркого дня, монотонности движения, сытного ужина. Они сидели или лежали на траве поодаль от пленных по двое, по трое, положив рядом ав-томаты.
     Недалеко от дороги — неубранное картофельное поле… Густая листва ивняка в низинах равнины свидетельствовала о присутствии воды…
— Битте, тринквассер, файер ан махен! Вода, пить, развести костер, — пыталась Анна с помощью немецких слов и жестами довести до сознания конвоира необходимые потребности измученных людей.
     Немцы вначале никак не реагировали. Но после настойчивых объяснений наконец поняли, что пленные хотят пить, просят набрать в поле картошки, развести костры… и великодушно согласились.
— Я, я… вассер… дас лихт… лагер файер… картоффелн… Киндер, аусштеен!
Немцы разрешили детям выйти из колонны и набрать в поле картошки. А чтобы они не терялись из виду, конвоиры жестами обозначили коридор, за пределы которого выходить запрещалось и периодически простреливали это пространство из автоматов.
      Коля и Миша в темноте ползали по полю вместе с другими ребятами. Они не знали, как надо искать картошку, а страх и сумерки мешали им видеть в земле даже ту мелочь, что оставляли дети постарше.
      Когда дети вернулись с поля с оттопыренными карманами и узелками с картошкой, охрана позволила принести из ручья воды и разжечь костры. В дело пошли сухая трава, сучья, трухлявые пни, ботва.
Женщины осмелели. Чтобы самим выйти на поле и набрать картошки, они стали отдавать конвоирам то, что было у них в сумках и чемоданах. Немцы уже не казались неприступными. Ценные вещи делали их добрее и сговорчивее.
   Вдоль дороги на сотни метров горели костры. Женщины зарывали в горячую золу клубни картофеля, а через некоторое время доставали, почерневший, с надтреснутой кожицей, клубень ароматный от выступившего на поверхность крахмала, очищали от превратившейся в уголь кожуры и кормили им детей.
    Сытые немцы, первоначально не проявляющие интереса к хлопотам у костра, неожиданно изменили свое поведение. Печеный хрустящий картофель издавал божественный аромат…
— О-о-о! Дер картоффелн… гебакен, — водили носом оккупанты. — Гут!
    По запаху они оценили всю прелесть приготовленного лакомства и потребовали свою долю.
    Когда охрана насытилась, картошки почти не осталось и женщины, уже не опасаясь, снова попросились в поле набрать клубней.
    Анна долго глядела на огонь. Напряжение спало, но тяжелые мысли не уходили. Она привыкла считать себя ответственной за все, что происходит на родном заводе, в родительском доме…Но как быть сейчас?
    Золовка и дети уснули. Анна прилегла рядом и стала смотреть в звездное небо. Из головы не выходила гибель свекрови, отсутствие известий от мужа, не оправившегося после ранения на финском фронте и ушедшего в действующую армию прямо из госпи-таля, собственная беспомощность, маленькие дети, которых она обязана уберечь… Только на рассвете она забылась тяжелым сном.
     Утром, когда полевая кухня накормила конвой, колонну подняли. Пленным не давали пищи. Они ели вечером и только то, что росло на полях.
     С каждым днем пути сумки и чемоданы пленников худели и легчали. Все более или менее ценное перекочевало в ранцы конвоиров. Одежда у людей поизносилась, а обувь развалилась. У Анны не осталось ничего, кроме маленьких детей, ножки которых были обернуты тряпками.
     Лена сильно изменилась: вытянулась, похудела, перестала капризничать и плакать, задавать вопросы. В ее маленькой головке кружились одни и те же образы: бабушка, лежащая на дорожке сада, опрокинутое ведро в луже молока, чужие люди у калитки дома, злые окрики…
     Неведомо как в детском сознании возникло понимание того, что она больше не увидит бабушку, не протянет Марте соленую корочку хлеба, не спрячется от брата под широким листом лопуха, а ласковый Рекс не дотронется до нее теплым язычком и не потянет домой закрай платьица… И оттого ее глаза были печальны, а губы сжаты.
     Ленинградцы плохо представляли, куда их ведут. Колонна отклонилась в сторону от проезжего тракта, но было ясно, что они находятся в глубоком тылу у немцев.
      Населенные пункты, которые они проходили, были безжизненны, а дома почти полностью разрушены. Жители, не успевшие эвакуироваться, прятались от немцев, и только эстонцы, которых выдавала речь и которые встречались все чаще, вели себя спокойно. Это наводило на мысль, что пленных гонят в Германию спрямленным путем и переход государственной границы произойдет где-то в районе Эстонии.
     Однажды колонну остановили немецкие офицеры в черной форме. На ломаном русском задали вопрос:
— Кто есть коммунист, выходить!
     Пленные молчали. Нюра цепко держала Анну за локоть.
     Не получив ответа, люди в черном сели в мотоциклетки и укатили в сторону следующей колонны. Глубокой ночью Анна зарыла в землю партийный билет, профсоюзную книжку и паспорт. Теперь она была просто Захарова Анна из Красного села. Ее малолетние дети в списках пленных гражданского населения не числились. Их выживание в плену определяли только время и случай.
      Погода стояла на редкость теплая, но к концу сентября участились дожди. Однажды темные облака закрыли небо, и яростный ветер стал трепать обмотки на теле исхудавших пленников. Окрестности наполнились протяжным громыханием. Белые зигзаги с треском раскалывали небо на куски и стремительно исчезали, пригибая испуганных людей к земле.
— Шнель! Шнель! Комм ин Наус! — кричал конвой, указывая в сторону поселения, освещаемого вспышками молний.
      Анна подхватила дочь на руки и из последних сил устремилась к ближайшей постройке. Коля, спотыкаясь, бежал за ней.
Мокрые, грязные, продрогшие и голодные люди ввалились в полуразрушенное помещение и опустились на пол.
       В доме все перевернуто. Чувствовалось, что хозяева покидали его в большой спешке. Посредине комнаты — старое кресло-качалка из соломы. На спинке — выцветший, шерстяной плед в желто-коричневую клетку.
     Анна опустила дочь на кресло и накрыла дрожащее тельце пледом.
     Изношенному шерстяному платку было предназначено согревать девочку долгие дни лагерной жизни.


                Гороховый суп


     Солнце в самой высокой точке. Жарко. За колючей проволокой стоит маленькая девочка и неотрывно смотрит, как немецкий солдат ест гороховый суп.
     Солдат сидит на траве, положив локти на колени и, неспешно, тщательно пережевывая хлеб, аккуратно подносит корту ложку с супом.
      Запах от супа такой сильный, что перебивает аромат трав: кашки, зверобоя, медуницы…
      Девочка не шелохнется. На длинном до головокружения вдохе она вбирает в себя запах горохового концентрата и затем сглатывает слюну. Воображаемый прием пищи во время обеда часового позволяет ей на время отогнать чувство голода. Она знает, что солдат оставит ей на дне котелка две ложки супа, которые она разведет водой из ручья и отнесет маме и брату, лежащим без сознания в тифозном бараке.
      Немец закончил есть. Он кинул в металлическую посудину корочку хлеба, аккуратно собрал с колен крошки и бросил туда же; отодвинул от себя котелок и блаженно вытянулся на траве, положив руки за голову.
      Часовой не видит девочку, но знает, что на слово «комм» она появится: маленькой ящерицей проскользнет под проволокой, возьмет посуду и пойдет к ручью.
      Когда за спиной послышался шорох, солдат потребовал:
— Шнель унд зер гут!* — и, устроившись поудобнее, задумался. Лена спускалась к ручью, мысленно повторяя наставление:
— Шнель… шнель… гут...
    Она подлезла под раскидистый куст ивняка, чтобы ее случайно никто не увидел. Осторожно, чтобы не пролить то, что было на дне котелка, дополнила содержимое двумя ложками воды и размешала.
— Как мало супа! — девочка добавила в котелок еще одну ложку воды и снова размешала.
     На дне котелка мутная, светло-зеленая жидкость с маленькой корочкой хлеба. Лена мгновение медлит, а потом вынимает ложкой размягченную корочку и кладет ее в рот. Ни мама, ни брат от слабости не могут глотать, поэтому она может позволить себе съесть эту драгоценную корочку. Но глотать не спешит. Пока корочка во рту, сохраняется ощущение сытости.
      Продолжая сосать корочку, девочка идет к баракам. Это всегда трудный путь. Вот и теперь она видит в траве бледное лицо со стеклянными зрачками…
     Перед возникшим препятствием Лена останавливается. Ей немного страшно, но немец сказал: «Шнель!», и она, чуть-чуть подумав, осторожно обходит холодное тело.
      Наконец, малышка добралась до мрачного дощатого барака. Внутри темно и душно от разгоряченных и потных тел больных тифом людей, кутающихся во рвань.
      Немцы сюда не заходят — боятся заразиться. Лежачих больных обслуживают сами больные из тех, кто еще хоть как-то держится на ногах.
     Лена становится на колени возле матери, осторожно касается ее спекшихся губ ложкой, смоченной в остатках горохового супа, и ждет, когда они приоткроются. Она оттягивает у мамы нижнюю губу, как это делают взрослые, когда дают больным пить, и водит ложкой по светлой полоске слизистой, раздражая ее.
      Запах светло-зеленой бурды наконец оказывает действие; мама рефлекторно сглатывает слюну вместе с частичкой влаги, капающей с ложки.
      Девочка присаживается на корточки к брату и повторяет все то, что делала с мамой, но Коля не выказывает признаков сознания.
«Накормив» маму и брата, Лена через страшную поляну снова выходит к ручью, теперь уже для того, чтобы вымыть котелок.
* Быстро и хорошо! (нем.)
      Но сначала она набирает в него немного воды и долго крутит ложкой, чтобы вода стала вкусной — такой же, как суп, что ел немец.
      Когда «суп» третьей очереди готов, Лена быстро выпивает бесцветную воду и по-взрослому, белым песочком, поднятым со дна ручья, прочищает края и дно котелок.
      Мелкий чистый ручеек приветливо журчит в зеленом ложе оврага, и девочке кажется, что она попала в чудесный край, тихий и теплый. Вот только задерживаться здесь нельзя. Немец сказал: «Шнель!» — и она спешит, соблюдая осторожность. Никто из охраны не должен видеть в ее руках котелок. Скрытая высокой травой, она поднимается по небольшому откосу, пробирается вдоль колючей проволоки на пост часового и ставит рядом с ним чистый котелок.
— Битте… их комм, шнель, шнель…* — тихо говорит она немцу. Худенькая, как прутик, Лена подлезает под проволоку и садится по другую ее сторону.



                Губная гармошка


      Обхватив руками коленки, Лена ждет. Никто кроме часового не знает ее укромного места в высокой траве. Здесь ей спокойно. В бараке, где лежат мама и братик многолюдно, темно и страшно. Там плачут, бредят, там уходят к Богу.
      Девочке не понятно, куда именно уходят; она видела только, что тех, кто уходит к Богу, выносят суровые и молчаливые женщины. Уносят в большую яму на окраине лагеря. Но что происходит дальше, Лена не знает.
* Спасибо, я шла быстро-быстро... (нем.)
    Люди помогают друг другу, как могут: лежачим больным дают воду, обтирают им лицо и ладони, накладывают повязки из трав.
    Лена тоже умеет это делать. Она носит из ручейка воду для матери и брата в металлической консервной банке. Банка мелкая неудобная, но другой посуды нет; донести до барака удается капли.
    Девочка боится возвращаться в барак; она не знает, что ее там ждет. Она подолгу смотрит в небо, чтобы понять, что происходит там, у Бога, ничуть не сомневаясь, что видит светло-серые, быстро двигающиеся фигуры. По картинкам, которые когда-то показывала ей бабушка, она знает птиц и зверей и искренне радуется, если
различает среди облаков знакомые силуэты.
    Характерный звук отвлек ее внимание. Это подъехала машина с острым неприятным запахом, и люди в зеленых халатах забрали у часового котелок для дезинфекции. Все, теперь в этой части лагеря до вечера никто не появится.
    Лена подлезает под проволоку, неслышно подходит к часовому, садится рядом и трогает пальчиком нагрудный карман френча.
— Играй…
    Немец расстегивает карман и достает небольшую губную гармошку.
   Узкая блестящая пластинка металла завораживает девочку, как дорогая игрушка, что осталась в прошлом — в большом доме бабушки на Лиговке.
     Немец держит гармошку первым и указательными пальцами, продувает отверстия и затем подносит ее к губам.
     Появляются первые дивные, прерывающие дыхание звуки! Тихие и печальные, они плывут по просторам озерного края и замирают в густых травах.
     И солдат, и ребенок погружаются в волшебный мир звуков, отделяющий их от суровой действительности. В одиночестве, каждый по-своему.
     О чем думает солдат, пришедший в этот край, как завоеватель? …
       Три года пыльных дорог, бомбежек, переправ, карательных экспедиций, насилия над людьми, загнанными в лагеря, леса и болота. Противник — старики, женщины, дети, не представляющие угрозу его стране, его семье…
      Он не видит конца этой бессмысленной кампании, хочет домой к семье, к отцу и матери, которым нужна его помощь… Хочет видеть свою маленькую белокурую медхен.
     Солдат вкладывает свою грусть в узкие отверстия гармошки, замирая на особо протяжном трепетном звуке, и продолжает думать, глядя вдаль улетающей мелодии: его ждет отправка на н-вое место службы… Непредсказуемое будущее… Его могут взять в плен… Убить…
    Солдат вздыхает. Вздыхает и девочка, разделяющая его одиночество и тяжелые мысли.
    Лена, кажется, понимает, о чем думает немец. Они думают об одном и том же.
     Тонкие нити звуков ведут ее взгляд в небо, где белыми пятнами стынут лужа из молока, снежная горка, фигура бабушки…
     Печальные звуки заворачивают за серые бараки, откуда выносят завернутую в серое тряпье очередную жертву тифа… У девочки от страха сжимается сердечко.
      Почему вдруг тихо?.. Это немец наклонился вперед, опустил голову и закрыл рукой глаза…
— Играй! — строго говорит ему девочка, и солдат снова начинает водить гармошкой по губам.
    Лена вытягивает шею и убегает взглядом за звуком к знакомым образам и картинам, создаваемым бегущими облаками. Вот нежные завитки капусты, под которыми можно спрятаться от братиков, поиграть с мохнатой гусеницей, упавшей с листа и выгибающей спинку… Ей кажется, что она видит выползающие из облака уши и крупные лапы Рекса и начинает искать глазами туловище собаки…Но Рекс распадается на мелкие бесформенные клочья тумана.
    Лена переводит взгляд на бараки и чувствует, как оттуда выползает страх и начинает заполнять ее тельце…
     Нет! Она не будет смотреть и на бараки. В силу необъяснимой детской мудрости девочка отгоняет от себя мысли о том, что эти темные бараки опасны и могут стать причиной ее одиночества в закрытом колючей проволокой мире. Но если на них не смотреть, то ничего не случится…
     Звуки гармошки вновь обрываются.
— Играй, — требовательно говорит Лена, и странное дело — немец не проявляет и тени недовольства, как будто рядом с ним не маленькая пленница, а кто-то другой, более сильный, и солдат безропотно уступает свое право диктовать волю. Повинуясь ребенку, он подносит гармошку к губам и продолжает грустную песню.
    О чем плачет его душа? О молодой ласковой женщине, о маленькой дочери, о том, что война никому не оставляет надежд…
     Грустные мысли о безысходности естественным образом рождают дружелюбие и объединяют немецкого солдата и русскую девочку.



                Друзья


     Солнце почти подошло к зениту, когда Лена на четвереньках выбралась из-под ног Каурой, немолодой, спокойной лошади.
     Девочке нравилась ее работа — убирать место привязи лошадей. Для детей, привлекаемых немцами к работе по уборке лагеря, это было самое спокойное и эмоционально привлекательное место. А для маленькой Лены — настоящая игра.
     Сегодня на площадке стояло две лошади: мерин Щербатый и Каурая. Их нужно напоить и почистить. Рядом суетились Коля и Саша — ровесник Лены. Миша — интеллигентный, голубоглазый мальчик — старался держаться от лошадей на расстоянии, боялся их.
     Мальчики привязывали к уздечкам животных торбы с овсом, меняли солому, выметали ольховыми вениками светло-рыжий помет, носили его в яму и прикрывали листвой.
     Особенно тяжело ребятам давался забор воды из колодца. Ослабленные дети вдвоем еле удерживали шест, на одном конце которого был крючок для ведра, а на другом — противовес.
     На крючок журавлика — так дети называли колодезное устройство — они вешали не тяжелое ведро, а легкий алюминиевый котелок из амуниции немецких солдат. Котелок плюхался в воду и, опрокидываясь, черпал ее.
       Покачивая шест, дети приводили посудину в вертикальное положение, осторожно поднимали наверх, а затем переливали воду в ведро.
      Наполнив ведро до половины, мальчики, задыхаясь от тяжести, несли его к привязи и поили лошадей.
      Лена в это время ползала под ногами лошадей, выбирая помет, который не могли вымести братья. Девочка была такая маленькая, что могла, не сгибаясь, стоять под брюхом животного. Она совершенно не боялась их.
—  Ну, Каулая, дай ногу, — пропуская букву «р», говорила она кобыле. — Лазве не видишь, я убилаю… — и маленьким кулачком тихо понукала лошадь по щиколотке.
Каурая, продолжая жевать, осторожно поднимала копыто и снова ставила его. Этого мгновения девочке хватало, чтобы сделать нужное движение.
—  Хо-ло-о-шая-а!— почти пела девочка.— Тепель у тебя чисто… Лена, улыбаясь, гладила ноги и живот лошади, а та негромко фыркала с одной лишь девочке понятной признательностью.
     Лена не ограничивалась одним лишь ползаньем под брюхом лошадей. Когда братья уходили за водой, она залезала в ясли и, поднявшись на носочки и озорно смеясь около фыркающей морды, заглядывала в расширенные зрачки лошади, прижималась лицом к ее лбу, гладила скулы… Такую вольность позволяли ей и другие лошади.
— Ну ты, Щелбатый! Скажи, здесь больно? — девочка осторожно трогала на морде коня шрам, спускающийся к верхней губе. — Сейчас я буду тебя лечить, только телпи…
     Поплевав на ладонь, Лена осторожно размазывала слюну по шраму, а конь, пораженный чувствами ребенка, переставал жевать и замирал.
     От шрама Лена переходила к глазам животного. Огромные, черные и глубокие зрачки завораживали девочку. Она внимательно разглядывала глазницу и, обнаружив в ней мошку, говорила:
— Телпи, Щелбатый. Это не больно…
     Облизав пальчик, быстро и уверенно Лена вытирала уголки глаз лошади.
     Здесь, у привязи, никто не мешал девочке. Лошади — это ее друзья, теплые и добрые существа, дающие то, чего у маленьких пленников лагеря не было — радость.
      Отгоняя слепней, Каурая косит взглядом, недовольно фыркает, машет хвостом.
—    Жуки! — понятливо лепечет Лена. — Я вас! — машет она руками на слепней, а затем поднимает березовую ветку и водит ею по крупу животного.
     Лошадь трясет мордой, и из торбы выпадает несколько зерен овса.
      Подарок! Секунда — и девочка под брюхом Каурой. Она подбирает по зернышку и кладет их в рот.
— Лена, уборка закончена! Идем! Порядок нарушать нельзя, — зовет брат.
   Лена с сожалением вылезает из-под ног кобылы.
— Я еще плиду, — обещает она своим четвероногим друзьям.
     Вечером, когда все в бараках затихает, девочка шепчет матери: — Здесь холодно. Я буду спать с Каулой… — и решительно выходит из барака.
    Девочку никто не останавливает. Она подходит к привязи, гладит лошадь по брюху, а затем, цепляясь за доски, поднимается в ясли и кувыркается в сено. Здесь ее мир — притягательный и необъяснимо-загадочный…
    Животное спокойно смотрит на ребенка и прядет ушами. Лена снизу видит морду лошади— ее темные, как ночь, глаза. Белое, теплое облако пара обволакивает девочку. В полудреме далеко-далеко она видит яркие лучики звезд, а совсем рядом — бездонные глаза Каурой.


               
                Колька
 
      Колька — щупленький мальчик, сравнительно высокий для своих четырех лет. Его огромные глаза под шапкой черных, как смоль, вьющихся волос не по-детски серьезны и печальны.
      Колька осторожен. Он знает, что подходить к ограждению лагеря ему нельзя, и наблюдает за всем, что там происходит из-за угла барака, в то время как младшая сестренка бесстрашно стоит у проволоки и голодными глазами смотрит на немца, который спокойно ест из алюминиевого котелка гороховый суп.
     Да и какой смысл подходить ближе, если от одного запаха пищи у голодного Кольки сводит желудок, и он теряет сознание?
      Падать на виду у администрации лагеря для Кольки не менее опасно, чем выйти на открытое пространство; выяснять, что случилось, никто не будет. В лучшем случае его тельце перевернут пинком ноги.
       Мальчик и так на примете. У него даже кличка есть: Швах*!
       Немцы очень не любят евреев, и поэтому Колька дышит спокойно только ночью. Днем же старается прошмыгнуть незаметно, иначе «свой» пинок он получит обязательно.
      Мальчик пугливо озирается — нет ли опасности? Он не может оставить без внимания маленькую сестренку. Мама велит следить за Леной, поэтому бо;льшую часть времени они проводят вместе, держась за руки.
       На самом деле в присутствии Лены ему даже спокойней. Если вдруг на пути возникает охрана, Лена быстро выдвигается вперед и, улыбаясь и раскидывая руки в стороны, громко картавит:
— Немец, гутен молган!
— Лена, — будет потом поучать брат, — днем надо говорить «гутен таг».
— Нет, молган…
   Коля не возражает.
   Взрослых немцы с утра угнали на добычу сланцев и приведут только вечером. У детей свои обязанности: убирать территорию лагеря, приносить из ручья воду, запасать березовые веники, чистить лошадей и выгребать их помет, мыть немцам сапоги, велоси-
* Еврей (нем.)
педы и мотоциклы, участвовать в их забавах в качестве мишени…
Пока немцы обедают, ребятня глотает слюни и ждет, что будет дальше. После супа охрана «добреет» и может послать детей в лес за ягодами. В лес посылают только мелких детишек — эти не сбегут. Колька держит наготове пустую консервную банку для ягод, хотя знает, что сначала придется мыть котелки — таков порядок. Котелок должен быть чистым и стоять возле ранца охранника, блаженствующего на траве после приема пищи. Только потом детей выпустят за ворота: «Шнель! Шнель! Айн момент!».
    Ягод в лесу видимо-невидимо! Через полчаса с консервными банками, полными ягод, дети возвращаются назад.
    Окна второго этажа здания, где живут немцы, распахнуты на-стежь. Детей ждут и знаками призывают подняться.
    Колька осторожно поднимается по скрипучей лестнице. Лена осталась внизу и держит входную дверь открытой, чтобы брат не споткнулся и не упал в темноте.
    Жизнерадостный немец выходит навстречу мальчику, выхватывает банку и тут же нетерпеливо засовывает в рот горсть душистой земляники.
— О-о-о! Гут! — блаженно выдыхает он и разворачивается с намерением уйти в комнату, но в этот момент Коля тихо произносит:
— Немец, дай хлеба? Битте, брод…
   Выражение лица офицера быстро меняется. Его глаза уже привыкли к сумраку коридора и увидели маленького «Еврея».
— Ви! Вайс хайст ду?!
     Колька чувствует неладное, но не успевает сделать и шага назад, как мощный удар сапогом отбрасывает его к лестнице, и он с грохотом катится вниз по деревянным ступенькам!
    Беспомощное хилое тельце Кольки неподвижно распласталось на низком крылечке.
 — Колька! Колька! — в ужасе повторяет сестренка. — Вставай же, пошли! — зовет она.
    Маленькими, красными от ягод ручонками, мешая кровь и слезы, Лена гладит бледное лицо братика.
— Колька, ну что же я вечелом скажу маме? Вставай… пошли! Ну, Колька…
    К потерявшему сознание мальчику подходят другие дети. У некоторых в руках заплесневелые корки хлеба. Как вкусно они пахнут!
   Заработанный хлеб никто не ест; его съедят вечером всей семьей.
   Маленькие пленники поднимают Кольку и тащат его в барак под дружный гогот сытого зверя, несущийся из раскрытых окон.
   Оттуда же вслед детям летят пустые консервные банки. Их нужно собрать и вымыть. Завтра они пригодятся снова.

                Добродушная эстонка
     Худенькая неопределенных лет женщина в выцветшем платке давно стоит у калитки добротного дома под черепичной крышей. Рядом на траве с серьезными лицами сидят двое ее детей: мальчик лет шести и девочка поменьше.
   Большие дома на хуторах с многочисленными пристройками для скота в этом районе Чудского озера были только у эстонцев. Сразу за домами начинались ухоженные поля с посевами зерновых и бобовых, льна, картофеля, свеклы. В высокой траве скрывались пчелиные пасеки, а на открытых лугах паслись коровы и овцы.
    Людей не видно. Еще до зари народ разошелся и разъехался на фермы, на покос, на мельницу, на сбор и отгрузку продуктов и топлива по приказу немецкого командования. Маленькая работящая страна натужно, со скрытой яростью кормила солдат фюрера.
    Женщина не решалась позвать хозяйку дома. Звуки могут всполошить охрану, расквартированных на хуторе немецких офицеров; ее просто прогонят или хуже того — побьют. Оставалось ждать.
    Большое хозяйство и содержание на постое господ — немецких офицеров — настраивало эстонцев искать дополнительные рабочие руки, и с этим вопросом они обращались к своим гостям и коменданту концентрационного лагеря.
   Хозяйка дома сама выбрала Анну для сельскохозяйственных работ в поместье и осталась довольна. Теперь вместо заготовки сланцев, куда ежедневно отправляли лагерников, Анна два–три раза в неделю работала на хуторе.
    Хозяйка спокойно согласилась, чтобы вместе с Анной приходили и ее дети.
    Наконец, их заметили. Из дома вышла немолодая опрятная женщина и рукой пригласила заходить во двор.
    Анна усадила детей в тени забора и направилась к подворью. Двери амбара с напевом распахнулись и дети могли наблюдать, как мама вилами сбрасывает откуда-то сверху пласты сена.
    Во дворе показалась хозяйка с полной тарелкой творога. Со словами «Цып-цып-цып» она неспешно плыла к курятнику, где множество пеструшек кружили около длинного деревянного корытца. Женщина высыпала в корытце творог и поспешила обратно.
   Как только хозяйка взошла на крыльцо и скрылась в сенях, дети, внимательно наблюдавшие за происходящим, не сговариваясь, на четвереньках подобрались к корыту и стали быстро поедать творог.
    Курам не понравилось такое вероломство, и они подняли переполох. Особенно старался петух. Вылупив и без того большие красные глаза, он так и норовил подобраться к малышам и клюнуть в пятку. Он по-боевому вытягивал лапу с длинными шпорами и громко возмущался.
    Положение спасла хозяйка, выглянув на шум во дворе. Она что-то мягко лопотала на своем языке, разводила руки и хлопала ладонями по бедрам, однако нотки ее голоса были скорее жалостливые, чем сердитые.
    Хозяйка оттащила детей от корытца и, утирая их носы своим передником, увела в дом. Анна, со страхом наблюдавшая из амбара начало событий, облегченно вздохнула: «Эта не сделает детям зла».
    А между тем, добрая женщина усадила детей за блестевший чистотой стол и поставила перед ними по миске с кашей.
    Темная густая каша издавала какой-то особенный аромат, и мальчик сосредоточился только на процессе еды. Зато его младшая сестренка, по непонятной хозяйке причине, вдруг стала сдвигать кашу к краю миски, а потом застыла с поднятой ложкой.
   Лена неожиданно обнаружила на дне миски рисунок с яркими красками и теперь внимательно изучала его. Глаза девочки встретились с круглыми глазами дивной птицы из миски, и малышка спросила:
— Ты здесь живешь?
   Не получив ответа, Лена задумалась, как подружиться с птицей и никогда с ней не расставаться.
    Из состояния мечтательности ее вывел голос хозяйки.
— Ешь кашу, — улыбнулась она.
   Когда миски опустели, хозяйка вывела малышей во двор, прихватив большой поднос с кормом для кур, оставшихся, как она считала, голодными. Куры осторожно кружили вокруг корытца, пока им ссыпали еду.
   Но каково было изумление хозяйки, когда дети опустились на четвереньки и присоединились к курам.
— Ах! Ах! Ах! Иисус Мария! — причитала женщина, шлепая себя по крутым бокам. Искажая русские и немецкие слова, звучащие наряду с эстонскими фразами, она вновь повела детей в дом.
   Горестно вздыхая и жалостливо поглядывая на них, она накладывала в миски новую порцию каши.
— Ешь-те, ешь-те! — и хозяйка стала быстро крутить ладонью, показывая, что есть надо быстро. — Бы-сс-тро! Бы-сс-тро! Скоро будет обед господина немецкого оф-фицера, — пыталась донести она до сознания детей. — Лучч-ше он вас не глядеть…
    Намочив льняное полотенце, женщина вытерла маленькие мордашки и вывела детей во двор.
— Есс-ть с ку-рами пло-хо, — внушала она на ходу.
   Но дети не слышали эстонку. Они медленно оседали, прижимаясь к забору, с закрытыми глазами. На их худенькие плечи навалилась огромная усталость. После двух лет плена они впервые были сыты.


                Две конфеты

    На хуторе эстонки дети быстро нашли для себя работу. Лена веничком выметала цветник, вешала на низкий заборчик палисадника стеклянные банки для просушки, носила бидончиком воду в поилки кур и гусей.
     Она ползала по полу с мокрой тряпкой и старательно снимала пыль с предметов. Хозяйка улыбчиво смотрела на девочку и часто ее хвалила:
— Луч-ше де-ффу-шка — хо-зяюшш-ка…
    Коля водил на пруд гусей, раскладывал корм для мелкой птицы, мыл рабочий инструмент, складывал поленницу и освобождал погреб от старых овощей.
    Однажды хозяйка вышла с ведром теплой воды и куском мыла и поманила детей в пустой коровник. Поставила их на солому и велела снять рубашки. Когда дети разделись, намылила им головы и тельца. Обливая теплой водой их спинки, она жалостливо бормотала и ахала.    Когда водные процедуры были закончены, эстонка натянула на детей чистые рубашки и повела в дом — «ку-шша-ть». Но к ее большому сожалению, дети ничего есть не стали; они уснули прямо за столом.
— Ах-ах! Бедные детти… У них нет сил…
  Хозяйка позвала Анну и велела перенести детей в сенник. Там, укрытые теплым пледом, они проспали почти сутки.
— Итти одна. Детти не надо тревожить. Завтра придешь, детти будут ссдоровы,— успокаивала она Анну.
   Анна пришла на хутор ранним утром и, убедившись, что с детьми все в порядке и они еще спят, стала разгружать в амбар подводу с сеном.
    Насвистывая веселую мелодию, во дворе появился молодой белокурый мужчина с полотенцем на плече. Он повесил полотенце рядом с умывальником и подошел к раскидистому дереву. Похлопал рукой сильную ветку, а потом стал подтягиваться на ней, как на перекладине. Когда его лоб покрыла испарина, мужчина удовлетворенно хмыкнул и, продолжая насвистывать, направился к умывальнику, рядом с которым стояло два ведра с водой и черпак.
    Почистив зубы, немец, потирая щеки, разглядывал свое лицо в небольшом зеркале над умывальником.
    Изучая свое отражение, вдруг заметил, что не один. За его спиной стоит маленькая девочка в белой рубашке, подвязанной пояском.
— О! Клайн медхен!
— Гутен таг, — сказала Лена. — Ты красиво свистел, — и Лена, вытянув губы трубочкой, попыталась повторить мелодию, которую насвистывал немец.
— Не так, — развеселился немец. — Ты кто? — с интересом спросил он.
— Я — Лена.
— И что ты здесь делаешь, Лена?
— Работаю, — серьезно ответила малышка. — Давай полью, — и Лена зачерпнула ковш воды.
   Немец наклонился и с удовольствием стал плескаться под струей воды из ковшика.
— Уфф-уфф, — фыркал он, похлопывая руками свои мускулистые плечи. — Гут!
   Растирая грудь полотенцем, немец спросил: — А где твой папа, Лена?
— На фронте…
— А что делает твой папа на фронте?
 — Немцев бьет.
—Ха-ха-ха-ха!— раскатисто зашелся немец.— Ха-ха-ха! Смелая ты, медхен. И хочешь слушать мою песню, — немец с улыбкой насвистел мелодию, понравившуюся ребенку.  Казалось, его настроение стало еще лучше. — А конфеты ты любишь?
— Не знаю, — ответила Лена. Ее внутренний мир не подсказывал иного ответа.
— Все дети любят конфеты. Пойдем, я угощаю.
 Эстонка собирала завтрак, когда офицер вошел в столовую, взял из вазы конфету и протянул малышке:
— Бери. Ты заслужила.
  Но Лена только посмотрела на конфету:
— Битте, еще одну. Для Кольки, — пояснила она.
— Для Кольки? — поднял брови офицер. — А кто есть Колька?
— Колька — мой брат. Нужно две конфеты. — Девочка показала два пальчика и сказала: — Цвай.
— Ха-ха-ха! — гоготал немец. — Конфету для Кольки! Битте, цвай зюзихкайтен, — офицер взял из вазы вторую конфету и подал девочке.
— Данке, — приняла конфеты Лена и быстро вышла из дома. Во дворе, у амбара, опираясь на вилы, белая, как полотно, стояла Анна. Она слышала весь разговор немецкого офицера с дочерью и ужасом думала о последствиях. Но все обошлось. Здоровая психика солдата не допускает мысли воевать с детьми, даже если это дети противника.


                Побег

  Анна дотронулась до плеча золовки.
— Пора, — сказала она и взяла маленькую дочь на руки. Нюра подхватила сонного Сашу, и две женщины и четверо их детей растворились в серо-молочном тумане раннего зимнего утра.
    Двигались бесшумно, как призраки, к восточной части лагеря, где их должны были ждать. Страха не было. Ненависть немцев к евреям не оставляла ни малейшего сомнения в том, что Анна и ее сын рано или поздно будут расстреляны.
   Поменять что-либо в их жизни здесь, в концентрационном лагере, уже нельзя. Единственный выход — побег. Его готовил центр Сопротивления — глубоко законспирированная группа военнопленных, наладившая связь с местными партизанами. Анне поручили вывезти еще несколько детей, родители которых умерли от истощения и болезней.
   Лошадь, впряженная в широкие розвальни, уже стояла за ограждением лагеря.
— Сюда!
   Пожилой мужчина в овчинном полушубке склонился над лазом, проделанном в колючей проволоке. Он ловко по очереди вытащил детишек через узкое отверстие и осторожно усадил их в повозку, где уже сидели несколько малышей, обошел повозку и заботливо укрыл всех пологом.
   Мерин Серый, прозванный так за свой окрас, стоял спокойный и мудрый, время от времени опуская морду в сумку с овсом, висящую на его уздечке. Шорохи не беспокоили его. Но в словах людей Серый чувствовал явную тревогу…
— Ты вот что, милая, — говорил человек в полушубке, обращаясь к Анне, — езжай по левой стороне и больше держись края леса, не заплутай ненароком в болото; не промерзает оно. Наши люди отвлекут немцев. Тебя будут встречать…
   Мужчина подошел к Серому, снял сумку с кормом и легонько хлопнул жеребца по крупу:
— Ну, с Богом!
   Анна взяла в руки вожжи. Ей не привыкать управлять лошадью. Сирота с семи лет, она долгое время батрачила на кулацких подворьях, пока судьба не привела ее в Ленинград на большой завод.
   Серый сразу почувствовал сноровку возницы и легко затрусил. Некоторое время ехали по накатанной дороге в полной тишине. Навстречу летели редкие пушистые снежинки. Снег скрадывал стук копыт, а гладкий металлический полоз помогал мерину легко справляться с нагруженными санями.
   Дети не спали. Они смотрели в темное небо, на далекие, начинающие тускнеть звезды, на верхушки деревьев, настороженно слушали тишину, и шаг Серого казался им непозволительно гулким.
   В условном месте Анна свернула влево, чтобы по краю болота объехать немецкий пост. Повозка медленно продвигалась вперед, заваливаясь на кочках.
    Женщина сошла с саней и взяла лошадь под узцы. Серый уже не просто перебирал копытами, он искал опору: осторожно выносил и опускал ногу и, если не был уверен, переставлял ее снова и только потом делал рывок вперед. Сани подпрыгивали, их мотало, кренило на одну сторону.
   Нюра шла сзади. Она выравнивала повозку, когда та грозила перевернуться, подбирала выпавших в снег детей, усаживала их обратно в сани и следила, чтобы малыши держались друг за друга.
   Лошадь и люди все больше погружались в глубокий снег. Серый напряженно прял ушами…
— Ну, родной, тяни! — упрашивала Анна коня.
Серый и без понуканий знал свое дело и тянул, и не его вина была в том, что сани заносило то вправо, то влево; что, взлетая с кочки на кочку, они вставали торчком или западали в сугроб…
    Неожиданно в лесу возник шум, и окружающее пространство стало наполняться короткими сухими щелчками. Одиночные оружейные выстрелы сменила непрерывная автоматная очередь.
— Уберфален партизан!* — кричали немцы. — Умгебен! Шнель!** — долетало до них.
Тттррррр-тттррррр — содрогалась зыбкая ночная пелена, выбрасывая вокруг фонтанчики белой пыли. Фьють, фьють, вжик, вжи-ик — свистели над санями пули, сбивая снег с елок.
    Обстановка быстро менялось. Шум усиливался, и как-то неожиданно и лошадь, и сани оказались в его эпицентре. Анна встала на колени перед Серым, утонувшим по грудь в снегу, и приспустила подпругу. Ее платок развязался и сполз с головы.
— Только бы не завязли его ноги, только бы не завязли, — молила женщина. — Ну, родной, давай, вместе!— она припала к влажной морде мерина и, подбадривая его, потянула узду вперед.
   Серый напрягся и рванул. Сани тряхнуло, они подлетели вверх, переместились с одной кочки на другую и завалились набок. Дети подлетели и темными комочками попадали в глубокий снег. Следующая кочка приняла уже пустые сани.
    Анна повисла на упряжи лошади.
— Тпру! Тихо… Тихо… — успокаивала она коня, пока золовка собирала в снегу детей и торопливо закидывала их обратно  в сани.
   Серый тяжело дышал и гневно косил на вздымающиеся фонтанчики снега. Из ноздрей шел пар, его круп подрагивал, на губах
выступила пена.
— Трогай, родной! Осталось совсем немного…
  Но Серый, казалось, застыл. Женщина гладила коня и ласково убеждала его идти вперед. Напрасно. Конь стоял.
  Анна закинула за спину вожжи и от бессилия стала хлестать жеребца. Конь прял ушами. Он чувствовал разлившуюся вокруг опасность…
* Нападение партизан! (нем.) ** Окружать, быстро! (нем.)
  Наконец, конь сделал резкое усилие: передние копыта вылетели из снега, грудь рванулась вперед! Серый выбрал правильное направление — кочки вскоре закончились, а выстрелы остались в стороне.
— Кажется, выбрались, — выдохнула Анна. Виновато, вперемешку со слезами, вызванными сильным напряжением, она прижалась к лошади: — Все хорошо. Мы от них ушли. Спасибо, Серый…
   Выстрелы теперь доносились откуда-то издалека, а затем так же, как и начались, неожиданно смолкли.
   Дальнейший путь проходил в тишине. Анна мысленно сверяла каждый шаг Серого с планом, который ей объяснили накануне побега. В лагере их отсутствие заметят нескоро, если заметят вообще. После массовой эпидемии тифа немцы потеряли всякий интерес к дальнейшей депортации пленников в Германию. Там нужны здоровые рабочие, а больным самое место на торфяниках… Искать беглецов в лесу на болоте не станут из-за боязни партизан… Страхи и осторожность немцев сейчас, как никогда, кстати. Так, женщина успокаивала себя, выискивая все новые аргументы в пользу удачного побега.
   Серый шел спокойно и сам вывел на дорогу. Занятая размышлениями, Анна не заметила невесть откуда появившегося человека.
— Стой! Давай вожжи.
Мужчина присел на край саней. Поплутав по известной лишь ему одному лесной дороге, проводник остановил Серого у заброшенного хутора и стал осторожно переносить детей в дом.  Измученные ночными переживаниями, они крепко спали.
— Здесь немного картошки, — указал на ведро мужчина. — Дрова заготовлены. Топите печь и отдыхайте. Проводи,— обратился он к Анне и уже на крыльце продолжил: — Через несколько дней детей отправим дальше. Сама — готовься в лес.


                Свобода

    На берегу ручья, петляющего среди ивняка, стояла вросшая в землю банька. Оплетенная со всех сторон молодью, она скрылась с глаз, словно грибок в высокой траве.
   От деревни, что стояла на косогоре, от ее узких бревенчатых домиков баньку отделяли огороды и яблоневые сады. Зимой баньку окружали высокие сугробы, наносимые ветром, и никто не догадывался, что с некоторых пор в ней живут вывезенные партизанами из лагеря военнопленных маленькие дети, а с ними худенькая, как щепка, остроносая женщина.
    Восемь детей мал мала меньше вьюжной февральской ночью привез с дальнего хутора на болотах хозяин баньки, дед Данил.
   Четверых малышей, чьи матери умерли в лагере, дед развел по сердобольным сельчанам, имеющим маленьких детей, и те попрятали сирот от чужого глаза на широких полатях под потолком за печью, а остальных привел в баньку, предварительно истопив каменку и согрев два ведра воды. Вместе с женщиной, которую звали Нюра, он помыл детей в деревянном ушате, уложил их поперек широкой скамьи и накрыл старым стеганым одеялом.
    Когда дети уснули, дед объяснил Нюре, что в деревню ей ходить нельзя — все старики и дети наперечет. Сельский староста в подпитии— сущий зверь— ежедневно рыщет по домам; не приведи Господь попасться ему на глаза! Пьет и лютует он больше от страха. Пособники немцев — люди пришлые и долго не живут; исчезают при неизвестных обстоятельствах. Одно слово— не любит народ предателей.
    Немцы в деревню заходят часто, после каждой вылазки партизан устраивают облавы: шарят по сараям, подвалам, расстреливают сеновалы, переворачивают поленницы, выгоняют стариков на улицу и ведут допрос: «Где мужчины? Куда ушли? Кто родня партизан?».
    За молчание избивают, поджигают избы. Как только супостаты показываются на окраине деревни, жители огородами уходят в лес. Это и спасает: в овраг и лес немцы «нос не сунут» — боятся засады.
   Данила отвел Нюру к узкой части оврага и показал метки, по которым, в случае облавы, она должна будет увести детей в лес. Дед показал, где лучше спускаться к проруби за водой и где он положил топор и веревку для заготовки дров; научил зажигать лучину и растапливать каменку. Пообещав навещать, Данила ушел.
    Внутри баньки темно. Крепко спят, прижавшись друг к другу, дети. Нюра сидит на полу спиной к стене и вдыхает теплый воздух, исходящий от камней. По серому пятну в простенке она чувствует, что наступило утро.
    Первой проснулась Лена. Она осторожно, откуда-то снизу извлекла маленькую шкатулку и стала искать глазами, куда бы ее поставить. Шкатулку девочка подобрала на хуторе, куда их привезли после лагеря, и теперь не расставалась с ней. Шкатулка в темной баньке действительно смотрелась великолепно. Миниатюрная, из светлой соломки, отливающей шелком, она была как солнечный зайчик и радовала малышку.
     Взгляд упал на маленькую почерневшую скамеечку, видимо, служившую подставкой для ног. Выбравшись из-под одеяла, девочка подвинула скамеечку в угол и поставила на нее шкатулку. Банька сразу преобразилась: в ней стало светло и нарядно!
    Лена вернулась на полок и больше не сводила глаз с маленькой соломенной коробочки с перевитой петлей на крышке.
    Когда все проснулись, Нюра напоила детей горячим настоем из хвойных веток, приготовленным Данилой, и стала их одевать. Одежду она нашла на хуторе. Видимо, кто-то специально достал для маленьких узников ворох поношенных детских вещей. Проблема была с обувью. Ножки пришлось укутывать тряпками, а затем привязывать к ним старые неопределенного размера лапти.
    Но и такая обувка была кстати; в лагере дети в любое время года ходили босыми.
    В лесу тихо и нарядно. Нижние ветки пушистых елок под шапками белого снега. Березки в серебристой паутинке. На белом ковре — узоры чьих-то маленьких лапок… Лес живет и «разговаривает» хрустом с нега, мышиным шорохом, скрипом старых деревьев, стонами, щелчками и стуками… Незнакомые, настораживающие, но совсем не страшные звуки!
   Нюра высматривает деревья с сухими, легко ломающимися ветвями. Облюбовав сук, она перекидывает через него веревку и ровняет концы. Потом все вместе они тянут тяжелую от снега ветку вниз, пока сук не сломается. Тогда Нюра топором рассекает сучья на части и складывает в маленькие вязанки.
  Дети быстро придумали свой способ заготовки дров. Они утаптывали снег у дерева; самый старший подставлял спинку, и уже с нее, цепляясь за сучки, остальные взбирались повыше. На животе переползали на сухую ветку и усаживались, как боевой экипаж.
— Ух-ух! — дружно, раскачивали они сук, пока тот не хрустнет, и тогда вместе с веткой они рухнут в глубокий снег.
   Глубокое и острое ощущение! Так дети воображали себя отважными летчиками, покидающими подбитый самолет.


                Дед Данила

     Дед Данила пришел в баньку, когда стемнело. Он принес несколько клубней картофеля и крупный темный овощ с ласковым именем «свеколка».
— Шкурку заваришь кипятком, — учил он Нюру, — получится красивый по цвету и вкусный чай. Мякоть разрежешь на кусочки и дашь детям вместо сахара…
    Напомнив еще раз об осторожности, дед Данила ушел.
    Нюра выполняла все наказы Данилы: топила каменку только ночью, ходила за водой, когда стемнеет, выводила детей в лес до рассвета. Днем дети спали или слушали сказки, вспоминали эпизоды лагерной жизни, с нетерпением ждали темноты и прихода Данилы, по лицу которого можно было понять, плохие или хорошие вести он принес.
    Дед показался ранним утром, озабоченный и строгий. Его фуфайка перетянута широким ремнем; за спиной — холщовая сумка, в которой угадывается топор.
— Собирайтесь! В деревне скоро будут немцы. Облава!
   Данила помог Нюре одеть детей и вывел их к оврагу. Откуда-то снизу он поднял доску, перекинул ее через горловину оврага и велел по очереди переходить узкий мостик.
   Первой на мостик дед поставил девочку. Лена уже прошла половину мостика, когда вспомнила, что забыла в баньке свою шкатулочку. От страшной мысли, что ее шкатулочка пропадет, девочка приросла к доске и не могла сделать ни шага вперед.
— Иди, Леночка, иди… Не останавливайся, смотри только на доску,— ласково уговаривал ее Данила, думая, что девочка испугалась высоты «и, лихо ли, может свалиться в овраг!».
    Лена же, не имея возможности развернуться на узкой доске, вдруг стала пятиться назад.
— Лена, что ты делаешь? — строго окликнула Нюра.
— Я забыла шкатулочку, — пролепетала малышка. — Я велнусь в баньку и забелу ее…
— Лена! Ты пойдешь только вперед. За тобой идет Коля, потом Саша и Миша. В деревне немцы…
    Глотая слезы, девочка медленно пошла вперед. Когда дети благополучно перешли овраг, Данила подал Нюре сумку:
— Вот, возьми, дочка. Здесь спички, немного картошки и пареного овса. Хватит на несколько дней.
   Дед снял доску и опустил ее в глубокий снег:
— Иди вдоль оврага до большой березы; от нее повернешь налево и по просеке уйдешь вглубь леса, — напутствовал он. — Там увидишь людей…
— Дедушка, а вы? Вы не пойдете снами?— робко спросил Коля.
 — Нет. Но я приду завами,— успокоил мальчика дед. — А сейчас не могу.
   Нюра привела детей на утоптанную поляну, окруженную высокими и густыми елями. На поваленных квадратом деревьях, в лапнике, сидели старики и дети. Чтобы не замерзнуть, жгли костры.
    В лесу отсиживались несколько дней, и все это время со стороны деревни слышалась перестрелка, переходящая в шквальные автоматные очереди. Люди напряженно вслушивались в звуки, но обсуждать события и исход схватки партизан с немцами не решались.
    Дети были серьезны и жались к старикам, не проявляя признаков любопытства, свойственных их возрасту. Даже дрова для костра собирали в полной тишине. Общение ограничивалось словами благодарности за кружку травяного чая или печеную картофелину.
   Лена, укутанная в поношенный клетчатый плед, сосредоточенно молчала; ее не покидали мысли о шкатулочке.
    Наконец наступило полное затишье. Высокий седой старик поднялся с поваленного дерева, натянул рукавицы и велел всем оставаться в лесу.
— Ухожу с внуком разузнать, что происходит в деревне… Подам знак.
   Мальчик вернулся быстро:
— Немцы ушли — можно идти домой.
    За время, проведенное в лесу, Нюра сдружилась с местными жителями. Они доброжелательно отнеслись к ленинградской семье и помогали тем, что имели.
    Когда подходили к баньке, Лена почувствовала неладное: дверь открыта, на полу валяется старенькое одеяло; чугунный котелок и скамеечка опрокинуты, но главное — исчезла шкатулочка!
   Девочка задохнулась и онемела от горя; на лбу резко обозначились морщины, которые появились еще в лагере. Не было только слез!
    Нюра затопила каменку, отогрела детей, напоила их кипятком, уложила спать, а сама села на пол, прижалась спиной к темной стене и стала думать, что ей делать дальше… По исхудавшему лицу текли слезы; ей уже было известно, что Данилу казнили немцы!
Утром в баньку пришла чернявая женщина и позвала Нюру на беседу к старосте:
— Не бойся, он не из местных. Все подтвердят, что ты — наша, деревенская…
Таня — так звали женщину — подробно рассказала, что и как надо отвечать на вопросы старосты.
    Нюра одела детей и вывела из баньки. Семья впервые шла по деревне. Шла медленно, потому что ноги отказывались нести… Впереди, на столбе, в белой рубахе и портах висел человек!
    Он был разут, и его желтые ступни резко выделялись на фоне белого снега. В стороне валялись старенькие с заплатами валенки.
    Лена сразу узнала деда Данилу и остановилась, как вкопанная. Она думала. Думала быстро: если она позовет дедушку, он услышит и спустится к ней…
   Лена вырвалась из рук Нюры, подобрала на снегу валенки и встала перед фигурой деда:
— Дедушка, у тебя замелзли  ножки… Слезай! Видишь, я плинесла валенки…
   Кругом стыла тишина, но малышка не успокаивалась:
 — Слезай дедушка, сколей… Пойдем с нами…
   Девочка тянула вверх маленькие ручонки с большими валенками и просила, просила дедушку спуститься, искренне уверовав, что сейчас так и будет…
    Таня крестилась и шептала молитву. Нюра опустилась на колени рядом с Леной и пыталась объяснить, что дедушка Данила не слышит ее…
    Сознавая, что девочка не воспринимает реальности, женщина подняла ребенка на руки и пошла в направлении дома старосты.
     Когда Нюра вошла с детьми в дом, кроме Тани там уже был высокий старик, который был старшим в лесу.
     Староста — рыжий коренастый, прячущий глаза мужик — стал задавать Нюре вопросы, а та спокойно отвечала.
     Внимательная Лена вдруг натянулась, как струна; в загроможденной вещами комнате она скорее почувствовала, чем увидела, свет. Девочка медленно переводила взгляд с предмета на предмет и, наконец, на комоде из темного дерева увидела шкатулочку из желтой соломки… Ее шкатулочку?!
— А-а-а! — ахнула малышка. — Моя шкатулочка! — завопила Лена и, вырвавшись из рук Нюры, кинулась к комоду.
    Нюра дернулась за девочкой и схватила ее за край платка. В ответ Лена забилась в истерике.
— Пан староста, разрешите уйти, девочка больна; у нее горячка, — нашлась Нюра.
   Староста скривился в ухмылке, махнул рукой, и женщины с детьми вышли за дверь.
   На улице истерика быстро прекратилась, но не потому, что Лена забыла о похищенной старостой шкатулочке, а потому, что она шла навстречу еще большему злу — к столбу, где на ветру беспомощно раскачивался дедушка Данила.


                Непозволительные игры

     В каменке гудит и рвется большой огонь. В баньке тепло и уютно. Во всяком случае так кажется детям, просидевшим неделю в лесу, пока шла карательная акция немцев.
     Нюра в лесу простыла и теперь лежала, забывшись, на единственной в баньке полке, а дети тихо сидели у печки. Иногда Коля, как самый опытный медбрат, подходил к Нюре, трогал лоб, а потом, смочив тряпку в холодной воде, прикладывал ее к голове больной женщины.
       Огонь завораживает детей: рисует своим язычком яркие, неповторимые образы, превращает живое дерево в серый, расслаивающийся на пласты пепел, яро оспаривает свое право на силу. Малолетние узники хорошо понимали значение огня в их жизни.
     За последние дни столько новых впечатлений: дети близко познакомились с жителями приютившей их деревеньки и ощутили их заботу; узнали, что такое карательная акция: грабеж, разбой, расстрел старых и беспомощных людей; потеряли деда Данилу, которого успели полюбить, как родного.
      Но главное, что узнали и почувствовали маленькие ленинградцы, — это единство и волю людей к сопротивлению, не оставляющую оккупантам надежды покорить их родную землю.
      Ночью Миша растолкал Колю.
—     Слышишь, — громко шептал он, — наш летит…
      Наш мог прилететь за ранеными партизанами, привезти им рацию, медикаменты, питание…
      Сколько пищи для детских размышлений давал ночной гул летящего самолета. Возбужденные, мальчишки промаялись до утра. Днем, спускаясь по краю оврага за водой, дети увидели низко летящий немецкий самолет. Он долго кружил над лесом, над болотом, деревней, порождая не менее тревожные мысли.
     Теперь у каменки, пребывая во власти огненных бликов, хранители ночной тайны скупо роняли слова, казалось, понятные им одним: «Разведчик летал. Будут бомбить».
     Младшие братик и сестренка, внешне спокойные, напряглись, округлили глаза и вытянули шейки. Ничего не спрашивая, они усиленно думали. Слова, оброненные братом, вызвали в памяти устрашающую картину бомбежки и заставили переживать события, с нею связанные.      Невольно для всех в посиделках у огня постигался жестокий смысл войны, ее близость и сопричастность. Дети быстро взрослели.
     Неожиданно шестилетний Миша, самый старший, подошел к стене и вытащил из простенка комочек пакли, затем отодрал от березовой коры, которую Нюра берегла для растопки, тонкую пластинку бересты…
     Дети не сводили глаз со старшего брата — что он придумал? Миша невозмутимо согнул край бересты, положил на сгиб паклю, примял ее указательными пальцами, точь-в-точь, как это делал в лесу дедушка Родион, свернул пластинку и, послюнявив языком другой край, прижал его.
    Мальчик осмотрел свою работу, поднес к губам, откусил и сплюнул кончик бересты, а противоположный конец снова стал уплотнять, простукивая пальчиком с разных сторон.
    Когда Миша удостоверился, что самокрутка готова, он взял лучину и сунул ее в печь. Край лучины облизали синие язычки, и она ярко вспыхнула.
    Мальчик серьезно ухватил самокрутку зубами и поднес к ее концу лучину. Пакля съежилась, стала тлеть, потрескивать и дымиться, а Миша — усиленно втягивать дым в легкие.
    Смотреть на это действо со стороны малыши уже не стали. Они дружно поднялись и разбрелись по углам баньки в поисках пакли. Вскоре все снова были у печки и делили оставшуюся часть бересты на закрутки. Коля, Саша и Лена старательно повторяли действия старшего брата, и очень скоро в детских руках появились большие самокрутки.
     Коля — теперь он был старшим — по очереди разжег лучиной самокрутки малышей…
     Нюра пришла в себя от необычного запаха. Она закашлялась и, ощутив в горле привкус дыма, приподнялась на полке. Ее глазам открылась пугающая картина: банька полна дыма; четверо малолеток, худющих и бледных, с удивительно серьезным выражением лица, прижавшись к стенке, сосут скрученную бересту. Глаза у детей мутные, движения замедленные, сонные…
     Нюра в тревоге спустилась с полки и, не проронив ни слова, похватала у детей самокрутки. В негодовании погрозив сжатым кулачком всей команде озорников, накинула на малышей что попало под руку, вытащила их на улицу и уложила лицом в снег. Она распахнула дверь баньки настежь и занялась детьми: переворачивала, трясла, шлепала по щечкам, уговаривала. Делала это скорее по наитию, чем по знанию.
— Господи, спаси! — в панике повторяла Нюра. — Дышите, дышите, миленькие! Господи, не оставь!
     Дети очнулись и стали ежиться от холода.
— Мама, — подал голос Саша, — мне холодно!
— Я тебе покажу, проказник, холодно! Будешь у меня знать, как сосать паклю!
— А сто-ли, я-а-а один? — обиженно тянул Саша, не выговаривая шипящие.
    Только когда Нюра поняла, что все обошлось и детям ничего не угрожает, она завела их обратно в баньку и посадила прямо в одежде на полок, а сама стала подкидывать в каменку толстые сучья. Каменка снова загудела и стала отдавать тепло.
    Нюра успокоилась, раздела детей и стала поить их горячим хвойным настоем. Попутно она внушала детям, что их озорство дорого стоит: выстудили баньку, сожгли весь запас дров, не дали ей — больной — спокойно отлежаться. И чего хуже: могли ведь спалить баньку, и если бы все потеряли сознание, то сгорели бы и сами!
    Дети сидели, опустив глаза. Они не искали ни оправданий, ни зачинщика. Все чувствовали себя виноватыми.


                Клюковка

    Ранняя весна. Утречком, еще по ледку, Нюра с детьми идет на болото за клюквой. В голодное время свежая ягода воспринималась, как дар небесный, позволяющий выживать. Клюква не боится холода; она отлично зимует и, когда сойдет большой снег, можно увидеть на мху россыпь ее бело-розовых и черно-красных ягод. Кисло-сладкие, плотные, хрустят они во рту, покалывают небо, и дети чмокают и жмурятся от удовольствия.
    Однажды ночью Лена почувствовала на своем лице теплую капельку и открыла глаза. Над ней, очень близко, родное лицо!
— Ма-а-а-ма! — Лена быстро задвигала веками, улыбнулась и снова закрыла глаза досматривать радостный сон.
— Нюра, мне сегодня мама приснилась, — поспешила сообщить она утром свои ночные видения.
— И вовсе не приснилась. Мама здесь. И сегодня вы пойдете с ней за клюквой.
— Быть целый день с мамой! — Лена ликовала.
   Анна вышла из леса глубокой ночью, скрашиваемой порывами теплого ветра. По заданию командира 2-й партизанской бригады Западного фронта ей поручался сбор сведений о перемещении немецкой боевой техники в районе железнодорожного узла стан-ции Ямм.
    Анна шла оврагом к маленькой баньке, где жили золовка Нюра и четверо детишек, двое из которых были ее.
    Чутко реагирующая на звуки, Нюра сразу впустила ночную гостью, зажгла лучину, подбросила в каменку дров, напоила Анну можжевеловым чаем.
    Две хрупкие фигурки, напоминающие подростков, сидели на полу, не отпуская пожатье рук; расслабленно смотрели на огонь, слушали тихое сопение спящих детей и молчали. Слова не шли на язык, упираясь в страшное слово «война», загнавшая их, как зверей, в непроходимые леса и топи Гдовщины.
   Когда огонь согрел их души, женщины разговорились.
— Немцы провели карательную акцию по зачистке местности от партизан. Передышка будет недолгой.
— В деревне вяжут теплые носки и свитера. Отправляют со связным в лес.
— В Княщинке спалили старосту вместе с награбленным добром. Старостой назначили деда Родиона.
   Холуйская это должность — быть старостой на оккупированной немцами территории. Но есть одно преимущество — пропуск на свободное перемещение по району. Дед Родион только делал вид, что всячески способствует немецкому порядку, а на самом деле днем собирал продукты и теплые вещи для немцев, а ночью добрую их половину переправлял в лес к партизанам.
   За год, проведенный в партизанском отряде, Анна изучила лесные тропы, явки и легенду своего бродяжничества по Гдовскому району. Усвоила, что походы местного населения за ягодами, грибами, дровами, травой для скотины не вызывают у немцев подозрений.
    Большое болото, примыкающее к железнодорожным путям, по мнению деда Родиона, было лучшим местом для наблюдения за проходящими эшелонами. И самым безопасным, поскольку немцы привыкли к тому, что здесь постоянно собирают морошку, клюкву, мох.
    На высокой насыпи всего одна колея холодного металла, натужно гудящего и искрящегося под тяжелыми платформами эшелонов с военной техникой. Немцы усиленно охраняют средства коммуникаций для переброски военных грузов, особенно сейчас, перед решающим наступлением, объявленным Вермахтом.
     На болото Анну с детьми провожал дед Родион. Он вывел их к железной дороге и показал, где лучше перейти рельсы.
— За насыпью сразу увидишь две сосны. На них и ориентируйся. По правой стороне, вдоль железнодорожного полотна, на глубину двести–триста метров тянутся клюквенные мхи. Здесь и бери ягоду.
      На том и расстались.
У насыпи Анну остановил патруль, заинтересовавшись содержимым корзиночки, куда Родион предусмотрительно положил два моченых яблока. Немец забрал яблоки, а оборванцев отпустил на болото.
    Спешить некуда. Анна с суковатой палкой осторожно идет впереди. Кочки и лужайки из зелено-бурого мха чередуются с ряской, надежность которой нужно проверять. Продвинувшись метров на сто в  глубину на уровень сосен, Анна приметила серо-зеленый лужок с ягодой.
— Пришли. Поешьте ягод.
Пока дети, причмокивая от удовольствия, лакомились кислятинкой, Анна набрала несколько горстей клюквы в корзинку.
— Нюра рассказала, что вы любите арифметику. Но я забыла спросить у нее, чему учит этот предмет.
— Действиям с числами, — быстро ответил Коля.
Анна опрокинула корзиночку с ягодой на зеленый коврик из мха и предложила разложить клюкву на две одинаковые части.
    Дети быстро справились с заданием и сказали, что у каждого из них по сто пятьдесят ягод.
   Анна похвалила детей. Она не сомневалась в том, что дети хорошо считают. За плечами у Нюры институт благородных девиц, опыт работы в начальных классах и авторская программа опережающего развития детей дошкольного возраста. Как только партизаны вывезли семью из концлагеря и спрятали в баньке, Нюра возобновила занятия с детьми. Обучающего материала было достаточно: лесные шишки, хвойные иголочки, следы птиц на снегу, комочки и фигурки из снега. Занятия скрашивали их жизнь в лесу, отвлекали от тяжелых мыслей.
— Теперь поделите свои ягоды на пять равных частей.
  Когда дети справились и с этой работой, Анна уточнила, сколько ягод в каждой горке, и осталась довольна ответом.
— Думаю, вы готовы к новой теме. У меня на ладони две клюковки, — сказала мама. — Чем они отличаются?
— Одна клюковка большая, другая — маленькая.
— Правильно. Теперь представьте, что ягодка — это точка, — Анна быстро выложила два десятка ягод в одну линию. Поочередно, указывая на первую, последнюю и промежуточные ягоды в линии, мама называла: — Точка, точка, точка… Линия, которую я построила, состоит из точек. Это понятно?
    Получив утвердительный ответ, продолжала:
—Правило, которое вы должны запомнить, читается так: «Непрерывные точки образуют линию». Повторите. Линия имеет свойства. Сейчас вы видите непрерывную линию. А теперь, — Анна вынула несколько ягод и разорвала линию: — Обратите внимание: линия стала прерывистой; вместо одной непрерывной линии появилось несколько линий меньших размеров. Запомните: точка и линия — самые простые геометрические понятия. Другого определения нет. Из точек и линий можно строить разные фигуры и измерять их. Как это делать, вам подробно расскажет Нюра.
Вдали послышался шум приближающего поезда.
— Закрепим то, что вы узнали, на примерах. Вы видите вдали черную движущуюся точку. Это локомотив, который тянет по рельсам длинный хвост из вагонов и платформ.
Анна быстро с помощью ягод воссоздала картинку передней части поезда.
—Теперь ваша очередь: Лена пристроит локомотиву хвост из вагончиков, которые побегут по рельсам, а Коля— из открытых платформ…
   Дети старательно принялись за работу, а их мама тем временем изучала крупнокалиберную технику, размещенную на платформах. Ее макет быстро менялся за счет разноцветных ягод, их размера и нитей мха…
    Когда железнодорожный состав скрылся за мостом, Анна предложила детям ответить на вопросы:
   Что они понимают под точкой и с чем ее могут сравнить; какая связь между точкой и линией; из каких линий построены вагончики и платформы; чем отличается линия рельсов от линии поезда; сколько ягод было использовано на макет поезда, вагончики, открытые платформы.
   Анна разгружала память детей стихами, загадками, сказками до следующего появления эшелона с грузом.
За время пребывания детей на болоте по железной дороге прошло четыре груженых состава с немецкой военной техникой.

                Бобы


       В узкой дощатой пристройке с многочисленными щелями и небольшим окном, выходящим на проселочную дорогу,полутемно. По стеклу стучит мелкий осенний дождь. От порывов ветра противно дребезжит стекло. В комнатке, у которой только одна стена примыкает к хатке, сыро и холодно.
    На узкой кровати, сколоченной из досок, на мешке с соломой, положенном вместо матраса, сидит маленькая девочка. Рядом с ней, укутанный в выношенное солдатское одеяло, лежит больной братик.
    Девочка долго и напряженно всматривается в лицо мальчика, его худенькие плечи, и хочет понять, дышит Коля или нет. Не уловив дыхания, пугливо шепчет:
— Коля, почему ты не дышишь?!
   Не получив ответа, осторожно, через темные складки одеяла обследует тельце брата; приближаясь к лицу, кладет на бледный лоб маленькие ладошки и, уловив слабое тепло, успокаивается. Нет, с братиком ничего такого не случилось, он просто спит.
   Девочка задумалась. Теперь они с братиком одни. Вчера тетя Нюра забрала Сашу и Мишу и уехала на попутной машине в Ленинград.
— Поедем вместе,— звала она золовку. — Центр города не разрушен, будем жить в моей квартире.
— Это решаю не я, — устало отнекивалась Анна, вышагивающая по сельским дорогам не менее двух десятков километров в день, чтобы поднять народ на посевную. — Ты уж, Нюра, задержись на пару-тройку недель; присмотри за детьми. Вот проведу в деревнях сходы, вернусь, и тогда ты поедешь.
     Нюра пообещала повременить с отъездом и побыть с детьми, пока золовка обходит деревни  Полновского района. Но неожиданно подвернулась машина до Ленинграда, и женщина, уверенная, что ее родственница под вечер обязательно вернется домой, реши-лась ехать.
— Наверняка Анна сегодня появится. А когда случиться еще такая удача!
   Удачу Нюра видела в том, что водитель согласился везти бесплатно да еще посадить ее с маленькими детьми в кабинку.
    Крохотное помещение, согреваемое дыханием шести постояльцев, опустело и стало быстро остывать.
    Но, где же мама!? Когда она вернется?
   Лена перевела взгляд с брата на окно, мутное от дождя. От сильного ветра ходуном ходили доски каморки; стучала калитка забора…
  Девочка почувствовала холод. Она залезла под одеяло и прижалась к брату. Но тепла не было. Тельце брата— кожа да кости—зябко свернулось в комочек и не хотело распрямиться.
   Лена снова села и долго смотрела на бледное лицо спящего мальчика: на голубые жилки под кожей, проваленные глазницы. После концлагеря Коля так и не оправился.
   Девочка перевела взгляд на потолок, где шевелились причудливые тени, и ее мысли изменили направление: «Уже утро, а дедушка Илья еще не затопил печку. Когда он ее затопит и можно будет прижаться к теплой стенке?».
   Пристройка имела только один выход — на кухню. Когда дед топил печь, дверь открывали, и дети могли видеть сквозь щели чугунной дверцы бушующее пламя, потрескивающую бересту, мерцающие угли. Еще большим событием была раскрытая дверца печки. После трех с половиной лет жизни в темных лагерных бараках дети испытывали неодолимое притяжение к огню.
— Но почему дедушка Илья не встает? Может, у него ломит кости?
   Во дворе громко стукнула калитка. Еще раз! Потом она начала жалобно скрипеть. Но сколько девочка ни прислушивалась к звукам с улицы, в дом никто не заходил.
     Мама! Где она? Когда вернется? Холодно и хочется есть.
   — Коля!— не выдержала девочка.— Коля, проснись же, я хочу есть!
     Коля — старший, и он, конечно, знает, когда вернется мама и что они будут есть?
     Коля открыл свои глубокие черные, наполненные спокойствием глаза и тихо произнес:
   — Лена, ты поспи, и кушать не захочется.
     От этих слов у девочки стала опускаться нижняя губка, глаза наполнились влагой.
—    Есть хочу, — тихо повторила она и размазала кулачком слезы. Ее взгляд скользнул по подоконнику, стенам каморки и остановился на грубо сколоченном табурете, служившим вместо стола. На нем что-то лежало?!
     Лена перевесила тельце в сторону табурета и увидела две горки бобов. Бобы были крупные — с ноготь, с морщинистой кожицей и с темной впадинкой на боку. Это Нюра, уезжая в Ленинград, оставила детям питание.
    Немного бобов — единственный запас еды, который был в семье и хранился в холщовом мешочке, подвешенном на гвоздь под потолком. Каждое утро Нюра снимала мешочек и выдавала детям по пять штук бобов. Если хозяйка дома, бабушка Татьяна, украдкой от деда приносила в переднике горсть мелкой, как горох, картошки или брюкву, то дневной рацион бобов уменьшался до трех штук.
    Бобы достались Нюре в обмен на серебряный крестик — единственно ценную вещь, чудом сохранившуюся из всего, что имела семья на момент захвата в плен. Нюра верила, что именно крестик спас их от гибели во время войны, и теперь, когда они были свободны, он спас их во второй раз — уже от голода. Уезжая в Ленинград, Нюра разделила остатки бобов пополам.
    Лена зажала свои бобы в кулачок и залезла под одеяло. Она положила один боб в рот и стала сосать. Под действием слюны плотная шкурка стала разглаживаться. Плод наливался соком, становился гладким и более крупным. Теперь стало казаться, что еды во рту много и плод можно раскусить.
   Процесс поедания пяти бобов шел долго, создавая ощущение сытости.
   Вкусные бобы! Но они закончились. Девочка прижалась к брату и уснула.
   Когда Лена снова открыла глаза, за окном все так же моросил дождь, а в комнатке все так же было холодно.
    «Почему дедушка Илья не топит печь? Почему Коля не открывает глаза? И где, наконец, мама?»
     Лена посмотрела на табуретку. Колина горка бобов оставалась нетронутой.
«Он ничего не ел?!»
     При взгляде на бобы у девочки стало подсасывать внутри, и она завопила:
— Хочу есть! Коля, я хочу есть!.. Где наша ма-ма-а! А-а-а! — рыдала она.
   Коля открыл глаза.
— Не плачь, — прошептал он. — Съешь мои бобы…
   Лена послушно перестала плакать; размазала по лицу слезы и внимательно посмотрела на брата.
— Бери, бери, я не хочу, — устало сказал Коля. — И больше не плачь, мама скоро придет.
  Лена взяла со стула бобы и зажала их в кулачок; прижалась к брату, закрыла глаза. Она представила, как кладет в рот самый крупный боб и сосет его. Боб становится большим, и она разгрызает его. Светло-зеленые комочки, источающие свежий запах, лежат на ее ладошке, потом — на язычке и снова — на ладошке.
     Это была ее игра. Девочка мысленно воспроизводила картинку несуществующего поедания бобов.
     Лена успокоилась. Чувство голода прошло, и мысли изменили направление.
— Вот, Коля проснется, — думала она, — и я покажу ему бобы.
 Он обрадуется, и они съедят бобы вместе. А потом придет мама, и они скажут ей, что у них все в порядке, что они сыты.

                Враг народа


   Нюра возвращалась в Ленинград в приподнятом настроении. Проехали уже бо;льшую часть пути. Мальчишки, таращившие глазенки из кабины водителя, порядком устали и уснули.
    Теперь Нюре ничто не мешало мысленно строить планы на будущее.
    У них с Алексеем в Ленинграде хорошая двухкомнатная квартира. Рядом школа, где она работала до войны. Собираясь в эвакуацию, Нюра оставила ключи соседям и надеялась, что дома все в порядке и, возможно, ее ждет письмо от мужа. А если весточки от него нет, она пойдет в военкомат и узнает, где в настоящее время находится воинская часть Алексея. Мысли о его гибели она просто не допускала.
   До начала учебного года она успеет прояснить ситуацию с мужем и решить вопрос с работой.
    Миша пройдет собеседование, а если потребуется, сдаст вступительный экзамен и пойдет в четвертый класс. Сашеньке в сентябре будет семь; он тоже готов к школе. Такие вот простые житейские мысли кружили в ее голове.
— До Ленинграда осталось меньше ста километров, — сказал водитель, — приедем засветло.
    В Волосове их неожиданно остановили и, узнав пункт назначения, попросили выйти из машины и пройти проверку документов.
    Водитель освободился быстро, а Нюре с ребятишками не повезло.
    Человек в форме майора долго расспрашивал женщину, при каких обстоятельствах она попала в плен, где была и чем занималась до настоящего времени, а затем попросил все это написать на бумаге.
    Когда водитель заглянул в дверь и вежливо спросил, долго ли ему ждать своих пассажиров, майор ответил:
— Ждать не нужно. Езжайте один.
— Как один? — заволновалась Нюра. — А что буду делать здесь я, одна, ночью, с двумя маленькими детьми? До Ленинграда совсем близко…
— В Ленинград вы не едете, — спокойно сказал офицер. — Въезд в город пленникам немецких лагерей и оккупированных территорий, а тем более проживание в нем — запрещен.
 — Но почему? — возмутилась Нюра.
 — Вот, ознакомьтесь и распишитесь.
   Нюра дрожащими руками взяла листок с текстом. От волнения она мало что поняла из его содержания, но тяжелые, как молот, слова «Придан статус врага народа» больно ударили ее.
— Гражданка Капустина Анна Филипповна, вы задержаны по обвинению в пособничестве фашистской Германии в период нахождения в немецком плену. Вам запрещается въезд в Ленинград, — издалека слышала она слова офицера.
    Нюра вдруг вспомнила: приезд на станцию Ямм людей из Комитета государственной безопасности; растерянные лица руководителей района — бывших партизан, каменное лицо Анны, сказавшей ей после допроса, что Ленинград для нее закрытый город.
— Это возмутительно! Да какой же я — враг? Я — учительница, коренной житель Ленинграда. Там окончила институт и учила детей; там родились мои дети. Оттуда ушел на фронт мой муж. В Ленинграде есть все сведения, подтверждающие мою личность…
 — Гражданка Капустина, — четко выговаривал особист. — Вы больше никогда не будете учить детей, и в Ленинград вы тоже не едете. Есть два варианта вашей дальнейшей жизни. Первый: вы подписываете заявление о зачислении вас на курсы маляров-штукатуров с последующим трудоустройством в поселке Волосово. После этого я даю вам пропуск в общежитие строителей, талоны на трехдневное питание, и мы прощаемся. Второй: вы проведете эту ночь в изоляторе, а завтра вашу семью этапируют дальше.
     Женщина онемела. Да и какой смысл что-то говорить, если все предрешено? Бледное лицо Анны вновь возникло перед глазами Нюры. Она вдруг поняла, почему жена ее брата не поехала вместе с ними в Ленинград и по принуждению выбрала работу в средней полосе России, а не каторгу в Сибири.
     Нюра рыдала. Испуганные мальчики жались к маме и тихо плакали вместе с ней.
     Чтобы не наблюдать эту тяжелую сцену, офицер вышел из комнаты. Когда он появился вновь, женщина, обхватив голову руками, тихо раскачивалась из стороны в сторону, но истерики не было.
    Майор положил перед поверженной женщиной заявление о трудоустройстве в строительную организацию, и она подписала его.
    Заплаканную семью отвезли в общежитие строителей и передали, как вещь, под расписку неизвестным людям с административными полномочиями.
    Пропустив через свое горнило, война не оставила семью в покое. Уже в другом обличье она продолжала властно диктовать условия жизни, отнимала родной город, любимую профессию, право на семейный очаг, надежды на лучшее будущее детей.
     Судьба в очередной раз круто повернула в неизвестность.

Пролог. Через двадцать лет Капустина Анна Филипповна получит звание «Заслуженный строитель» и трехкомнатную квартиру в Ленинграде. Ее талантливым детям, окончившим школу в начале шестидесятых, дорога в высшие учебные заведения будет закрыта.


                Где мой папа?

      Лето 1944 года близится к концу. Погода стоит на редкость безветренная; ровно пригревает солнце.
     Озерный край, так местные жители называли территорию в районе Гдова и границы с Эстонией, полностью освобожден от немцев.
     Мимо поселка, растянувшегося одиночными полуразрушенными домами более чем на километр, непрерывно, днем и ночью в сторону западной границы движутся воинские части.
     Поселок, именуемый Ямм,— бывший железнодорожный узел. Его название на редкость точно совпадает с бугристым рельефом местности, где пологие спуски плавно переходят в такой же затяжной подъем.
   Дорога наезжена гусеницами тяжелых машин и утоптана тысячами кирзовых сапог. Солдаты в выцветших от солнца и пота гимнастерках выглядят усталыми. У каждого за спиной автомат, вещмешок и шинельный скат от плеча до бедра; на ремне — фляжка с запасом воды.    На обочине дороги, на срезе трухлявого пня сидит девочка. Ее лицо в конопушках. Редкие светлые волосы растрепаны. Платье рубашечного покроя из серой мешковины сливается с цветом бурой от пыли травы. Ноги босы.
    Девочка щурится от яркого солнца, но с обочины не уходит; отсюда, с горки она видит все, что происходит на дороге, каждый ряд пеших солдат, каждое лицо…
    А глаза — что? Глаза потерпят. Она сделает щелки, и солнышко не помешает ей увидеть среди идущих ее папу. Он где-то здесь, но который?
   Среди множества лиц узнать родное очень трудно, но если сидеть на виду у колонны, то папа сам узнает и окликнет ее:
— Леночка! Дочка!..
   Девочка внимательно всматривается в одну живую, ровно движущуюся ленту. Все лица похожи и кажутся ей знакомы: светлые волосы, добрые, с прищуром глаза… Какой из них ее папа?
Лена сидит давно — и это тревожит:
   Почему до сих пор ее никто не окликнул? Может, папа ее забыл, ведь она стала другой; она выросла и ее трудно узнать…
   Полная решимости, Лена поднимается с пенька и делает несколько шагов в направлении колонны. Крайний в шеренге, поймав вопросительный взгляд ребенка, выходит из своего ряда и наклоняется к девочке.
— Дяденька, — обращается та к солдату, — вы не видели моего папу?
   В четком ритме множества идущих людей слова девочки теряются…
   И все же ее услышали! Она это чувствует, потому что навстречу ей устремились десятки понимающих глаз…
— Я папу жду. Вы его не видели?
Последние слова даются с трудом, почти шепотом. Девочка с надеждой смотрит на солдата.
— Нет, не видел. Но ты жди. Папа обязательно придет! Солдат быстро скидывает вещмешок, достает оттуда мятный пряник и вкладывает его в ладонь девочки, а сам бежит догонять свой ряд.
    Лена в растерянности опускает глаза, отступает назад и снова садится на пенек.
     Она будет ждать…
    Солнце подошло к закату, а солдаты все идут и идут. Девочка снова поднимается и подходит к колонне:
— Дяди, вы не знаете, где мой папа?
  Она видит участливые лица, ласковые глаза, проникающий взгляд и по движению головы и губ угадывает ответ:
  — Нет, не видели.
—   Передайте моему папе, я жду его. Я приду сюда завтра.
   Уже в сумерки Лена переходит небольшой овраг, заросший мелким березняком, и пробирается среди развороченного остова бывшего железнодорожного вокзала к одиноко стоящей на пригорке веранде с высоким, призрачно-воздушным, покосившимся крыльцом и зияющими пустотой окнами.
     Одному Богу известно, как уцелела эта веранда от бомбежек. Выпадающая из петель дверь не переставая ведет свой жалобный плач.
    На веранде стоят железная кровать и ящик. Анну и двух ее маленьких детей привели сюда местные жители, сами вот уже несколько лет обитающие в землянках.
   Поживи здесь пока тепло, а к зиме отроем тебе землянку, — пообещали они.
   Лена тихонько поднялась на скрипучее крыльцо и снова бросила взгляд в сторону дороги, которая продолжала натужно гудеть. Только теперь она разжала кулачок и увидела на ладошке пряник. От тепла ладони обливка пряника размякла, потрескалась и превратилась в крошку. Но приятный запах мяты и хлеба остался. Этот пряник они съедят вместе с братом.
    На веранде тихо. На ящике горка голубики и кружка с травяным чаем. Быстро расправившись с едой, Лена подходит к кровати.
— Ты где пропадаешь? — устало спрашивает Анна.
 — Я не пропадаю. Я встречаю папу!
Анна в смятении. Она гладит худенькие плечи дочери и шепчет:
 — Папа сейчас очень далеко…
    Как еще она может объяснить ребенку, что папы больше нет?
   Анна получила похоронку в военкомате, когда после снятия блокады переправляла сирот, вывезенных из концлагеря, в один из детских домов Ленинграда. Но сказать детям, что отец погиб, так и не решилась.
      Лена делает вид, что уснула, но на самом деле это не так. Звуки, долетающие с дороги в разбитый дом, не дают ей покоя: а вдруг, пока она спит, папа пройдет мимо!
     Девочка прислушивается к дыханию матери и осторожно слезает с кровати.
     Она выходит на крыльцо и всматривается в сторону натужно гудящей дороги; прослушивает ее звуки. Подняв руки вверх и в стороны, девочка пытается отодвинуть ночь и увидеть загорающийся вдали рассвет, а за ним — нечто очень близкое и родное.



                Прыжок с обрыва

    Руслану девять лет. Он старше Лены на три года. Смуглый доброжелательный мальчик. Их подружила игра в ножички. Однажды Лена чертила ножичком на песке фигурки, а Руслан шел к маме в больницу. Он остановился около серьезной малышки и сказал:
— Хочешь, я научу тебя метать нож?
   Лена подняла глаза на рослого мальчика и кивнула.
   Руслан осмотрел ножичек, подержал его на ладони, подкинул вверх. Затем подушечками первого и указательного пальца правой руки зажал острый конец ножа, легонько согнув остальные три пальца. Кисть расслабленно приподнялась, и ручка ножа оказалась точно вверху;
 — Видишь?
 — Да.
  Кисть мальчика сделала небольшой наклон вперед, а нож по дуге стремительно вошел в песок под прямым углом.
 — Теперь ты; держи нож и попробуй.
   Лена попыталась повторить движения Руслана, но нож ее не слушался и плашмя падал на песок.
 — У тебя замедленные движения, — поучал Руслан. — А здесь надо, что бы кисть работала быстро и передала скорость ножичку.
    И мальчик снова показал, как надо метать нож.
  —Тренируйся!  Я скоро вернусь и посмотрю, как у тебя получается.
    Руслан ушел, а Лена стала постигать технику метания. Когда мальчик шел обратно, ножичек из рук Лены уже падал не плашмя, а с наклоном входил в песок.
— Видишь, получается. Но тебе не хватает силы и скорости. Со временем это придет. Смотри, какие упражнения надо делать, чтобы хорошо метать, — и Руслан продемонстрировал серию бросков ножа с каждого пальца руки, с двух-трех сомкнутых пальцев, с кулачка…
    Изо дня в день, Лена постигала тонкости игры с ножом, и когда Руслан в очередной раз после школы шел к маме, она показывала ему свои успехи. Руслан хвалил, менял правила метания, показывал новые приемы. Тренировки продолжались.
    Сегодня Руслан был задумчив. Причиной тому был поход мальчишек в излучину Ужинского озера, где рабочие принимали сплавленный лес. Память мальчика постоянно воспроизводила прыжок лесогона в озеро с крутого обрыва. Руслан был уверен: он может прыгать также красиво!
— Айда на озеро! — позвал он Лену. — Я покажу тебе, как надо прыгать с обрыва.
— Но я не умею плавать!
— Ладно. Ты не будешь плавать; ты будешь смотреть, как я прыгаю с обрыва.
   Если идти по дороге, то до озера километра три–четыре. Но можно срезать путь перелеском, и дети, вооружившись хлыстами для отпугивания змей, отправились кратчайшим путем.
    Руслан знал много историй и всю дорогу эмоционально их рассказывал. Его маленькая спутница, наоборот, была молчуньей, и только широко открытые глаза, или внезапная остановка выдавали ее неподдельный интерес к рассказам мальчика.
    На воде мелкая рябь. На середине озера покачивается баркас: рыбаки ловят корюшку. С правой части озера эхо доносит крики сплавщиков леса.
    Дети подошли к песчаному берегу, и Руслан показал место, где, Лена должна сидеть. Мальчик был уверен, что именно отсюда его прыжок в воду будет хорошо виден.
    Руслан скрылся водной из расщелин неровного берега, и вскоре его фигурка появилась на краю обрыва.
—Смотри! — звонко крикнул мальчик, и его худенькое тело с вытянутыми вперед руками сорвалось вниз и без брызг вошло в воду…
 — Бах!!! — высокий столб воды поднялся на месте, где только что был Руслан, и с шумом стал падать обратно.
   Лену отшвырнуло от берега. Оглушенная взрывом, обсыпанная песком, она встала на четвереньки и с ужасом смотрела на озеро. Но в тине, покачивающейся на расходящихся кругах, она не увидела Руслана!
Девочке казалось, что она бежит по берегу к людям, а на самом деле это к ней бежали сплавщики леса…
— Там Руслан! Он прыгнул… — бессвязно повторяла она.



                Сержант гвардии Трофимов

    В березовой роще разбит полевой госпиталь. Сюда поступают раненые с Западного фронта и узники концлагерей.
   Здесь постоянно дежурит бригада врачей из Ленинграда. Лесогоны с Ужинского озера принесли сюда девочку без сознания. Врачи поставил диагноз: сильный стресс, порок сердца, физическое истощение.
   Работники госпиталя выяснили, что мать девочки в настоящее время находится в служебной командировке. Из-за отсутствия свободных мест ребенка положили в коридор.
   В длинном коридоре стоит несколько кроватей. На одной из них сидит пожилой солдат. Он считает себя уже вполне здоровым, ждет выписки и по мере сил старается помогать обслуживающему персоналу госпиталя. Проходя мимо девочки, он каждый раз останавливается и долго всматривается в лицо ребенка.
   Лена бредит и беспокойно крутится. В ее воспаленном сознании только одна картинка — прыжок Руслана с обрыва и рвущийся вверх столб воды!
    Спонтанные движения руками и подскоки на кровати заканчиваются раскачиванием стоящей рядом тумбочки и звоном разбитой посуды с нетронутой пищей.
   На звук прибегает нянечка и начинает ахать и тихо ворчать: — Опять разбила стакан! Уже третий!
    Подобрав осколки, она отодвигает тумбочку подальше от кровати ребенка, вытирает пол и уходит за новым стаканом.
— А-а-а, Руслан! Стой! — девочка поднимает голову с безумными глазами и разводит руки.
Трах!— и на полу, в очередной раз, разлетелись осколки стекла.
В такой момент нянечка замирает, а потом осторожно укладывает ребенка на подушку и накрывает одеяльцем.
— Что с ребенком? — спрашивает пожилой солдат врача. — Она все время бредит и вспоминает какого-то Руслана.
— Мальчик на ее глазах подорвался на мине, вот и бредит. Лагерная она, жизненных сил мало.
  Когда врач ушел, солдат подозвал нянечку:
— Ты вот что, Клавдия Петровна, стаканы девочке не ставь; ни к чему они сейчас. А принеси-ка мои вещи с биркой Трофимова.
   Когда Клавдия принесла вещевой мешок, солдат нашел в нем сверток, развернул тряпицу и отсчитал крупную купюру. Затем достал кулек с мятными пряниками и поделил их пополам.
—Тут такое дело, Клавдия Петровна. Возьми вот деньги и купи курицу. Где хочешь, но курицу достань и свари бульон. Врач сказал, что у девочки нет жизненных сил; будешь кормить ее бульоном.
— Как кормить? Она же без сознания!
— Ну, сознание скоро вернется. А у тебя уже все готово. Солдат не принимал возражений, и Клавдии Петровне пришлось согласиться принять участие в судьбе девочки.
— А это твоим детям, — и солдат протянул женщине кулечек с пряниками.
— Вижу, детей любишь, — обмолвилась та.
— Люблю. Но теперь у меня никого нет. Погибла моя семья…
— Ой, прости! Не то я сказала, — засуетилась Клавдия и попятилась к выходу.
  Солнце шло к закату, когда солдат увидел, что Лена лежит с открытыми глазами.
— Очнулась! А мы-то заждались. Вот и Клавдия Петровна тебе попить приготовила…
— Вы кто? — вежливо спросила Лена.
— Гвардии сержант Трофимов! Прохожу лечение после ранения,— четко, взяв руку под козырек, ответил солдат и рассмеялся.
  Сержант верно выбрал манеру и тон общения с ребенком, потому что широко открытые глаза девочки сошлись в щелки, и она улыбнулась.
— Вот и хорошо. А сейчас, первым делом, мы выпьем бульончику. Ты ведь двое суток ничего не ела.
— А вы не знаете, где моя мама и Колька?
  Усаживая девочку поудобней, солдат поведал, что мама с братом приходили ее навещать и завтра придут снова.
  Лена быстро шла на поправку, и в том была немалая заслуга гвардии сержанта Гаврилова. Он строго следил, чтобы Клавдия Петровна каждые три часа кормила девочку куриным бульоном, а между приемами пищи развлекал ее рассказами о жизни птиц и повадках животных.
   Знания Трофимова в этой области были неисчерпаемы, и рассказчик он был на редкость веселый. Удивление и улыбка не сходили с лица маленькой слушательницы.
— А откуда вы знаете, что думают птицы, и о чем говорят звери? — спрашивает Лена.
— Так я же лесник и охотник. Лес — мой дом, а птицы и звери — мои друзья. Они мне все-все о себе и рассказывают, — хитро смеется солдат.
   Девочка недоверчиво смотрит на рассказчика: можно ли поверить в то, что птицы и звери разговаривают?
— А как вы сними разговариваете? Научите меня, пожалуйста.
 — Нет ничего проще. Надо внимательно смотреть в глаза зверушкам и примечать, что и как они делают, а главное — для чего делают. Вот слушай: белочка хочет есть. Это смысл. Она держит орешек двумя передними лапками и грызет его, опираясь на задние лапки. Своим видом зверушка показывает способ добывания пищи. Понятно?
     Лена кивнула.
— Представь полянку, куда тетерев привел выводок искать под снегом корм. Это смысл. Вожак садится на такое дерево, чтобы его кафтанчик сливался с берестой и охотнику было трудно заметить птицу; а головкой крутит по сторонам, чтобы упредить опасность. Своим поведением вожак показывает способ защиты своей семьи. Уловила?
     Получив утвердительный ответ, рассказчик не успокоился:
— А раз уловила, скажи, в чем смысл, такого вот случая: Жучка свернулась в калачик и уткнулась носом в живот, чтобы согреться.
— Согреться и будет смыслом, — сказала Лена.
— Правильно. Атакой пример: у зайчика большие ушки на макушке, которые могут заметить хищные зверушки. Когда зайчик кушает травку, то прижимает ушки к спинке. Для чего?
— Для защиты от волка или лисички.
— Вижу, с поведением животных ты разобралась, — и гвардии сержант, не замечая, что девочка дремлет, переходит к теме птичьего языка.
    Уже во сне Лена слышит чириканье, гомон, пересвист и трели, которые с помощью гортани, языка, губ, пальцев и ладоней увлеченно воспроизводит охотник Гаврилов, вкладывая в звуки особенный, понятный ему одному, смысл.



                Комиссар Петрова

     Административное здание Райисполкома смотрело на небольшой скверик, который откосом выходил на основную дорогу.
     Пологий спуск занимал метров двести, и дети, когда все затихало, поливали его водой. Ближе к вечеру здесь на санках, картонках, досках, железках, половичках каталась вся детвора поселка.
     Рядом с местом развлечений детей стоял одноэтажный довоенной постройки просторный дом, в котором во время оккупации жил немецкий генерал.
   Теперь одно крыло этого дома было отведено под квартиру военного комиссара района, Петровой Екатерины Мартыновны. Это была строгая миниатюрная женщина. В военной форме, с наганом в кобуре, она появлялась редко, но всегда незаметно и стремительно.
   Вместе с военным комиссаром жила и ее мать и сестра с десятилетним сыном. Семья приехала из Петрозаводска, как только район освободили от немцев. Мальчика звали Боря.
   Игры были в самом разгаре, когда среди гомонящих детей неожиданно возникла фигура женщины в военной форме. Она пальцем поманила к себе девочку, стоящую на крыше дома и со свистом метающую снежки в Бориса.
   Когда девочка спрыгнула в сугроб и подошла, Екатерина Мартыновна строго спросила:
— Чья?
— Лена Захарова…
— А почему ты Лена, не одета? Где твое пальто и рукавички? — Я одета, — просто сказала девочка и погладила на себе видавшую виды серую кофту с чужого плеча, а затем спрятала красные, в пупырышках руки за спину.
— Ну то, что ты умеешь свистеть и ловко кидаешь снежки, я видела. А вот что ты еще умеешь и знаешь? Стихи, например.
  Лена беззубо заулыбалась, выпрямила спинку и, глядя куда-то вдаль, напевно произнесла:
— Отрывок из поэмы «Мцыри». Гарун бежал быстрее лани… Все переживания героя Лермонтова читались на лице, в голосе, плечах, фигурке, ребенка.
— Тебя ждет Боря, — мягко сказала женщина. — Идите к бабушке Айно и скажите, что я вас прислала обедать.
     Екатерина Мартыновна резко развернулась и стремительно скрылась в здании Райисполкома.
   Желание пообедать дома пропало. Ее наполняла досада и раздражение: Анна Захарова, боевой товарищ, одинокая мать и член их команды, безропотно, вне всякого режима несет тяжелое бремя по восстановлению мирной жизни в районе, но сама, как оказалось, обделена вниманием, а ее дети совершенно заброшены…
    Рабочее помещение, куда вошла комиссар Петрова, завалено вещами. Это гуманитарная помощь из Америки, поступившая в освобожденный район по линии Красного Креста и сейчас раздаваемая по спискам семьям военнослужащих и погибших.
— Анна! Почему ты не обедаешь?
— Есть неотложные вопросы. Сегодня выпуск очередного номера газеты, и через час я должна быть в редакции.
— К тебе тоже есть вопрос: почему твои дети бегают по улице рваные и голодные, в то время как ты, — и комиссар обвела рукой горы одежды, обуви, ткани, — командуешь всеми этими вещами?
— Командую — да, — растерянно возразила Анна. — Но взять себе ничего не могу, не имею права. Что обо мне подумают люди, у которых такая же тяжелая ситуация?
— В корне ошибочная логика, — жестко сказала Екатерина Мартыновна. — У тебя, как защитника Родины, как жены погибшего солдата, как матери, дети которой прошли немецкий плен, есть право на государственную помощь и поддержку. Ты — государствен  ный служащий и каждый день встречаешься с людьми. В чем?! — и Екатерина Мартыновна критически с ног до головы осмотрела худенькую Анну. — Думая о других, ты не должна исключать себя и своих детей из их числа. Бери лист бумаги и пиши на мое имя: «Прошу выделить две пары детской обуви, две зимних курточки, две пары теплых брюк, два платья…» — она снова посмотрела на плохо одетую Анну; быстро выбрала из груды одежды светло-коричневый и темно-синий женские костюмы и продолжила диктовать: «...два женских костюма, две пары женской обуви, два комплекта постельного белья, три метра рубашечной ткани, три метра бязи».
Комиссар быстро подписала заявление:
— А теперь без возражений обедать,— и стремительно вышла.
   Раскрасневшаяся Лена и Боря пили чай с румяной халой на кухне у бабушки Айно. Девочка наливала горячий чай в блюдечко, дула на него и только потом осторожно подносила корту.
   Вдруг Лена напряглась, потом, не говоря ни слова, поставила блюдце на стол, встала и пошла по коридору в глубину дома на притягивающие ее звуки. Она свернула налево, в проходную комнату и остановилась у тяжелой портьеры, за которой, как ей казалось, вершилось таинство.
   Осторожно отвела край портьеры и стала смотреть в образовавшуюся щель.
   В просторной комнате у черного рояля сидела Екатерина Мартыновна. Ворот гимнастерки расстегнут. На лице нет и намека на строгость. Оно было неузнаваемо задумчива и прекрасна.
   Пальцы ее рук трепетно касались клавиатуры инструмента, стремительно двигались рядом, разбегались в разные стороны, накрывали друг друга и с силой опускались вниз, рождая гамму возвышенных звуков.
Женщина находилась во власти сильных чувств музыки Баха, где-то далеко, вне стен этого дома, этого поселка, его повседневных тяжелых будней.
   Она была в другом мире, как и девочка, стоящая за тяжелой портьерой.



                Не уходи, мама!

     Анна чувствовала себя очень плохо. Открылась старая рана. Правый бок покраснел и распух. Под кожей двигались плотные серые желваки; боль сжимала голову, тело трясло от холода, рука одеревенела и не слушалась…
     Болезнь настигла ее в дороге при обходе сельских коммун с проверкой выполнения графика покосов и заготовки кормов. Погода была сырая, ветреная и немудрено, что разгоряченная от быстрой ходьбы Анна простыла.
      Ночью ее на телеге подвезли к дому и уложили в постель. Сельский возница принес из колодца ведро свежей воды и растопил печь. Он выложил на стол две пол-литровых бутылочки: одну с молоком, другую с медом, туесок с клюквой, кусок нутряного сала; показал испуганным детям, как готовить целебное питье. Наказал, чтобы утром они вызвали доктора, и уехал.
      Коля сразу же придвинул к постели матери единственный табурет, поставил на него миску с водой и велел сестренке каждые две–три минуты менять маме повязку на лоб, а сам приступил к изготовлению согревающего напитка.
     Мальчик размял две ложки клюквы, залил ее кипятком и стал ждать. Когда раствор несколько остыл, осторожно перелил его в мамину кружку и положил ложку меда. Питье было готово.
     Детям не впервой дежурить у постели матери. Здоровье Анны подорвано в немецком плену, в суровых условиях партизанской жизни. И сейчас, когда война идет уже на чужой территории, все еще работает в режиме военного времени. Она ответственна за восстановление в районе системы социальной помощи населению, за редакцию и выпуск газеты «Сельский быт», за проведение в подшефном колхозе посевной, подготовка к которой начинается уже в феврале, и за уборку урожая сельскохозяйственных культур, заканчивающуюся по льну и свекле только в ноябре. Она мало спит, плохо питается. Свой талон на обед в столовой делит на троих: суп ест сама, а кашу или картошку с хлебом отдает детям. Откуда взяться здоровью?
— Лена, залезай на кровать, помоги маме поднять голову, — командует брат, — а я буду из ложечки ее поить.
      В течение получаса дети с большим трудом влили в рот матери стакан целебного напитка, но согреть ее так и не смогли.
Коля собрал всю одежду, что была в доме, и накинул ее на маму поверх одеяла.
— Лена, залезай под одеяло и грей маме спинку, а я налью в бутылочку горячей воды и поставлю ей в ноги.
    Лена залезла под ворох тряпья и стала усиленно дышать, чтобы мама могла пропотеть. Она старалась: маленькие пальчики растирали плечи, лопатки, поясницу Анны. Однако на ее заботу мама не реагировала.
— Мамочка, ты согрелась?
   Лена прислушивается и ждет ответа, но слышит только тихий стон. Она ласково гладит маму, ее волосы, целует ее плечи, шепчет ласковые слова:
— Мамочка, милая, хорошая, любимая, ну, скажи, что-нибудь…
 — Лена, не тревожь маму. Видишь, она без сознания и тебя не слышит. Ты лучше согревай ее, — строго говорит брат.
      На некоторое время девочка умолкает, и только ее руки продолжают осторожно двигаться по телу больной матери.
     Колотун прошел, и тело мамы перестало вздрагивать. Лена слышит только шорох, создаваемый движением своих рук.
     Вместе с шорохом в головке девочки кружат страшные мысли: «Почему же мама молчит? Почему не отвечает на ее ласку?»
     Лена садится и заглядывает в лицо матери. Оно строгое, осунувшееся, чужое.
     Лена быстро лезет под одеяло и крепко прижимается к маме с единственной целью — наполнить ее тело своим теплом. Девочка напряглась в мысленной мольбе: «Мамочка! Милая… Ты меня слышишь? Скажи…»
    Вместо ответа — потрескивание дров в печурке.
— Мамочка, любимая, хорошая моя… Я так ждала тебя, скучала… Я выучила твои любимые стихи: «У дядюшки Якова»…
Но мама молчит.
— Мамочка я сшила азбуку из парашюта и положила в нее буковки; я покажу тебе; я почитаю тебе книжку…
      Признаков того что мама слышит маленькую дочку, нет. Лена — в панике: а вдруг мама устала от них и ушла, а они с Колькой остались одни…
— Мама! Не уходи!— громко кричит Лена и скатывается с кровати. В слезах, она спешно натягивает платьице…
— Ты куда? — удивленно спрашивает Коля.
— За доктором, — бормочет девочка, застегивая сандалики.
— Еще ночь…
     Но Лена уже за порогом и не слышит брата. Она знает каждый бугорок, каждую ямку на дороге и потому бежит быстро, не обращая внимания на темноту. Ее гонит страх потерять маму.
    Карл Францевич живет на другом краю поселка. Пожилой доктор спит чутко. Он сразу распознал в редких звуках ночи тревожные шлепки на дороге и прерывающийся от внутреннего напряжения голос ребенка:
— Карл Францевич, спасите мою маму!
— Леночка! Деточка, я сейчас…
   Карлу Францевичу ничего не надо объяснять; он знает все о здоровье Анны.
Его саквояж наготове. Он кладет в него хирургический инструмент, свежий халат и несколько пузырьков с жидкостью.
   Обратный путь не менее стремительный. С табуретки смахивается все лишнее. Доктор выкладывает на чистую салфетку инструмент, прибавляет фитиль в керосиновой лампе, протирает руки спиртом.
— Зажгите лучины! — бросает он команду в сторону детей. — И подойдите ко мне! Потерпи, милочка, — обращается он Анне.— Сейчас я тебе помогу…
     Карл Францевич обрабатывает кожу больной и делает несколько надрезов. Он тщательно выбирает пинцетом больные куски плоти, впитывает тампоном разлившуюся в ней инфекцию, а потом заливает раны дезинфицирующим раствором.
    Место работы доктора освещают четыре больших лучины, которые, затаив дыхание, держат дети.
— Я сделал укол, и мама будет спать, — сказал доктор. —Вы успокойтесь и тоже ложитесь спать, а утром я приду снова.

 
 
                Свадебные щи

    Дед Максим, насупив брови, сидел на ступеньках крыльца своего маленького дома, чудом оставшегося нетронутым бомбежками. У его недовольства было две причины. Во-первых, вчера к нему заходил председатель районного исполкома и сказал, что приведет постояльцев; а во-вторых, очень хотелось свернуть самокрутку и затянуться, но у деда не нашлось клочка бумаги, и он с тоской смотрел на кисет, в котором было немного домашнего табачка.
   «Ненадолго — хмыкнул дед. — Месяца на три… И к детишкам относиться, как к родным… Только вот чем их кормить, детишек-то?.. Кажись, идут…»
    У дома остановилась лошадь, и коренастый мужчина в косоворотке снял с телеги двух детей. Он поздоровался с дедом за руку и представил свою спутницу:
— Анна Сергеевна. Вот, Максим Ильич, пополнение твоей семьи, — твердо сказал мужчина в косоворотке. — Забирай детишек; а нам надо на сход — в Раскапель… Будут затруднения заходи…
— Тьфу ты! — в сердцах огрызнулся дед, когда председатель Райисполкома и его спутница были уже за калиткой. — Марфа! — строго окликнул он хозяйку. — Забирай детей.
   Бабушка Марфа — худенькая и молчаливая ладошкой поманила детей в дом.
— Ваша светелка здесь, — показала она летнюю комнатку два на три метра и ушла.
В комнатке самодельная кровать, примыкающая к печи, и матрац из соломы. Дети забрались на кровать и затаились. Они устали от долгого переезда и неопределенности.
Марфа пришла к детям под вечер. Она завела их на маленькую кухню, усадила за стол и дала картошки и по соленому огурцу. В кружки налила свекольный чай.
   Пока дети медленно жевали, она жалостливо поглядывала на них, а потом переодела в чистые штаны и рубашки.
— Завтра дедушка Максим покажет, где будете гулять…
  Весь следующий день дед Максим был в приподнятом настроении. Пришла телеграмма: «Возвращается дочь Тоня!»
    Тоня служила в Красной Армии связисткой. Демобилизовали ее в Будапеште. Домой едет с женихом!
    Это известие и обрадовало стариков и одновременно опечалило: надо было готовиться к приезду и свадьбе дочери, а что и из чего готовить — старики не знали. Да, и в Тониной светелке жила чужая семья…
— Из живности у нас: коза, две ярки и поросенок… И все малые, им еще расти и расти, — рассуждал дед. — В погребе — свиная голова, копыта и банка меда…
— Ты поруби свиную голову помельче, щи-то будут наваристые, — сказала Марфа. — Из меда поставь брагу и займись садками. На жарку — Бог даст!
   Ярко светило солнце, когда на крыльцо взбежала стройная девушка-сержант в гимнастерке под ремнем и яловых сапожках. Пока она радостно здоровалась с родителями, ее спутник с тремя звездочками на погонах приветливо знакомился с детьми.
    На выходные печь гудела от напряжения. На ней стояли два больших котла; в одном булькали наваристые щи, в другом — томились травы. На противне скворчила рыба.
   Следить, чтобы в печи был жар и регулировать поддувало дед Максим поручил детям.
Печь — самое притягательное место в доме. Она согревает, кормит, лечит, и потому дети были несказанно рады поручению дедушки.
   Прижавшись к стене узкого коридора, чтобы не привлекать внимание, они не сводили глаз  с огня и шепотом переговаривались.
   Тоня и Сергей, так звали жениха девушки, ушли в Райисполком расписываться. Марфа резала овощи и гремела посудой. В палисаднике дед Максим хвастал перед соседями наградами дочери и зятя.
   У печи над плитой было три неглубоких ниши— печурки, куда кладут для просушки носки и рукавицы.
  Лена, наблюдавшая за облачком пара, поднимающегося с поверхности кипящего варева, вдруг увидела, как из печурки в котел со щами падает большой шерстяной носок деда Максима!
— А-а-а! Бабушка Марфа! — закричала девочка. — Носок упал в котел со щами!
   Марфа моментально оказалась у плиты.
— Тише! — зашептала она.
Марфа засуетилась, схватила с загнетка толстую лучину, подцепила носок из котла и кинула его в подпечье, задвинув ухватом подальше.
— Вы ничего не видели! — строго наказывала она детям.
  Лена кивнула.
  Тем же ухватом Марфа прихватила котел и вынесла его на кухоньку. Для собственного спокойствия она кинула в котел горсть свежей зелени.
— Молодые идут! — загомонили в палисаднике и люди потянулись в дом.
— А вы ступайте в светелку, — ласково сказала хозяйка и дала детям мисочку с ломтиками очищенной репки.
Дети забрались на кровать и стали грызть сочный овощ.
     За тонкой дощатой перегородкой начинался праздник. Дед Максим ходил вокруг стола и наполнял стаканы медовухой, а бабушка Марфа наливала в деревянные миски горячие щи.


                По грибы

         Середина августа. Самая пора заготовки на зиму лесных даров.
Сегодня в поселке намечен коллективный выезд за грибами. Николай Васильевич, председатель Райисполкома, обещал подать бортовую машину.
      Моросит мелкий дождь, но собравшиеся люди, кажется, и не замечают его. Они рады приходу грибной поры, которая избавит зимой от голода; рады общению, шутят, приветливо кивают друг другу и спокойно ждут машину.
     На обочине, поодаль от всех, с маленькой корзиночкой одиноко стоит девочка в белом платочке. Ее мама не может поехать за грибами; она больна — открылась фронтовая рана.
    Подъехала бортовая полуторка, и грибники шумно полезли в кузов машины. На обочине осталась только девочка. Ее глаза печальны: среди собравшихся она не увидела знакомых; никто не окликнул ее и не позвал в машину. Наверное, ее друзья ушли в лес самостоятельно.
     Машина затарахтела и медленно взяла с места… Девочка опустила голову, и ее губы задрожали…
      Неожиданно машина затормозила, дверь кабинки открылась, и на дорогу спрыгнул Николай Васильевич.
— Леночка, ты одна… и собралась за грибочками?
    Он краем белого платочка осторожно вытер на лице девочки набежавшую слезу, бережно взял ее на руки и сел в кабинку. Машина тронулась.
— Вижу, ты расстроилась? Но теперь-то все в порядке; а грибочки будешь собирать со мной…
     Машина проехала деревню Ямки и свернула налево, на проселочную дорогу к озерам. Дождь перестал, и общее настроение поднялось. Машина медленно ехала по просеке и остановилась в районе белых мхов.
— Вылезайте! На сбор грибов два часа.
     Грибники дружно попрыгали из машины и разбрелись в разные стороны. У каждого было свое заветное место.
— Ну, а мы с тобой пойдем к большим соснам, — сказал Николай Васильевич.
    Он взял у Лены корзиночку, и они неспешно вошли в лес. Николай Васильевич не искал грибы. Казалось, они его со-
всем не интересовали. Он разговаривал с девочкой. Вопросы были разные и самые неожиданные. Сколько ей лет и как она чувствует себя после госпиталя? Почему мама не поехала за грибами и привезли ли им дрова?
     Он рассказал, что, пока Лена болела, около хлебного ларька детям поставили качели, сделали песочницу и площадку для игры в мяч; напротив колхозного рынка открыли группу детского сада, и теперь она не будет одиноко слоняться на улице; что ребята по-старше каждый день ходят в поле с родителями дергать лен и что ее друзья создали Тимуровскую команду и, тайно от взрослых пилят ночью дрова семьям фронтовиков.
Николай Васильевич пообещал, что на Новый год у детей будет большая елка и придет Дед Мороз. Строго наказывал, чтобы после грибов Лена обязательно пришла к его матери Анастасии Петровне за молочком…
    Вот и сосны! Большие, редкие и задумчивые, а между ними поляны из белого мха. Повсюду куда ни кинь взгляд — белый ковер, и от него в лесу светло и нарядно!
— Ты когда-нибудь собирала грибы?
— Да, — ответила Лена. — На пронивках собирала подберезовики и моховички… Они очень вкусные!
— А сегодня мы с тобой будем брать особенные грибочки — белые!
   Николай Васильевич поставил корзинки, присел на корточки и сказал:
— Посмотри-ка внимательно… что ты видишь?
    Сначала Лена ничего не увидела, и тогда она тоже присела на корточки.
    Вот тут-то ее глаза и разбежались!
    Прямо перед ней, на полянке, большими семейками, на пузатых белых ножках, в бархатных коричневых шляпках, стояли маленькие грибочки. Много грибочков! Некоторые — совсем крохотные — чуть больше наперстка!
    Ее изумление невозможно было выразить словами; его могло пояснить только одно слово — «открытие»!
   Лена, приученная Нюрой к привычке измерять все, что она видит, стала считать грибочки, а Николай Васильевич хитрющее смотрел на девочку и, как мальчишка, широко улыбался.
    Когда счет перешел на седьмой десяток, он сказал:
— Ну, я думаю, ты теперь разберешься сама. Все грибочки — твои! Подрезай грибок аккуратно, чтобы не свалить шляпку,— и показал, как надо работать ножичком. — С полянки никуда не уходи. Когда твоя корзиночка будет полной, клади грибочки рядом. А я пойду искать свою полянку!
    Лена достала ножичек и стала осторожно срезать белые грибы.


                Первая книжка

    Лена неуверенно потянула дверь. Та легко открылась, и девочка очутилась в полутемном коридоре с выходом в просторную, залитую солнечным светом комнату. В ней стояли два небольших, из тщательно выструганных досок столика; а дальше — шли стеллажи, из такой же широкой доски, заставленные рядами книг. Комнату разделял не высокий барьер, оформленный под рабочий стол, на котором стоял узкий деревянный ящичек с прямоугольными карточками.
    Несколько шагов вперед и вся решимость куда-то пропала. Малышка застыла на месте и только глаза красноречиво говорили, зачем она здесь.
— Ну, что же ты? Проходи, — приветливо сказала худенькая женщина, стоящая за барьером. — Ведь ты пришла за книгой?
     Карие глаза, волнистые пряди темных волос и хорошая улыбка этой женщины излучали доброжелательность.
— Здравствуй! — сказала она и подошла к девочке. — Меня зовут Аделя Давыдовна.
    Лена молчала. Она знала эту маленькую женщину; несколько дней наблюдала за ней по утрам, не решаясь следом подняться на крыльцо библиотеки.
    Сейчас малышка просто растерялась; как сказать этой женщине, что она еще не умеет читать, но очень хочет научиться. И надо ли вообще говорить об этом?
— Ну, что же ты молчишь? Тебя как зовут? — осторожно спро-сила Аделя Давыдовна.
— Лена…
— Ты хочешь взять книгу?
     Лена густо покраснела и кивнула. Она не была уверена, что ей вообще что-то дадут. Она ведь еще не ходит в школу и не знает азбуку. Лена вдруг впервые почувствовала себя неуверенно в выношенном платье, открывающем ободранные коленки, на которые то и дело наползали большие панталоны и которые, как ей казалось, она незаметно поддерживает локтями…
     Но Аделя Давыдовна и виду не подала, что заметила волнение девочки. Она легонько подтолкнула ее к стеллажам:
— Иди, выбирай себе книжку; вот на этой полке…
  Лена сделала несколько несмелых шагов и очутилась лицом к лицу со смешливым мальчишкой в длинной острой шапке и тельняшке без рукавов, нагло взирающим на нее с обложки зачитанной книги.
— Здесь много хороших книг…
     Краем уха Лена слышала голос Адели Давыдовны, но все ее внимание было сосредоточено на деревянных башмаках мальчика.
    Она перевела взгляд на свои босые ноги. Возможно, этот зазнайка гордиться своими башмаками? Вот ей бы такие… А мог бы этот мальчишка дать ей поносить свои башмаки? Ведь дает же ей Борька носить свои валенки…
    Мысль о башмаках так завладела девочкой, что она забыла, зачем пришла.
    Но что это? У Лены захватило дух. Оказывается, в библиотеке живет красивый черный кот в большой шляпе, и его сапоги гораздо выше и теплее, чем у полосатого мальчишки!
     Но зачем коту сапоги? Все кошки в поселки бегают без сапог, и, если они подружатся, коту, наверное, будет не жалко подарить их девочке?
     Какую книжку лучше попросить? Лена не решалась: она просто не могла отвести взгляд от живых нарядных персонажей, наполняющих ее головку практичными мыслями.
— Ну, что тебе понравилось?
    Что понравилось? Она не может ответить на этот вопрос… Ей нравится все!
    Ребята говорили, что прежде, чем выдать книгу, Аделя Давыдовна просит прочитать из нее одну-две строки. И это обстоятельство немало беспокоило Лену.
…Сейчас она попросит об этом и ее… и, когда она не сможет этого сделать, ей не дадут книгу!
— Ну, что же ты? Смелей!
    Видя, что девочка застыла перед книжкой, с обложки которой загадочно смотрит пестрая курочка, Аделя Давыдовна сняла ее с полки и сказала:
— Я вижу, тебя интересует эта книжка? Лена кивнула.
— Ты умеешь читать?
 Сердечко у Лены громко застучало: вот! Сейчас она скажет: «Уходи!».
    Лена подняла голову, встретилась глазами с внимательным взглядом женщины и вдруг смело сказала:
— Да. Только плохо…
  Аделя Давыдовна испытующе посмотрела на девочку:
— Хорошо. Я дам тебе книгу на три дня. Этого будет достаточно, чтобы ее прочитать.
Она взяла прямоугольный листок и свернула его пополам: — Ты чья?
— Лена Захарова…
— Лена, я записываю тебя в библиотеку. Твоя книга называется «Курочка Ряба». Береги ее. Я думаю, — продолжила она, — ты очень скоро будешь хорошо читать.
     Счастливая Лена шла к выходу, не сводя глаз с курочки и крупного белого яйца под ее лапками. Казалось, она плыла, инстинктивно выбирая направление. Но дальше крыльца библиотеки малышка не ушла. Не могла уйти, потому что ей очень хотелось сразу начать читать эту дивную книжку и потому, что самое лучшее место, где она может читать, было здесь.
     Лена села на ступеньки и стала переворачивать страницы… По размеру книга была чуть больше тетради, в которой ее брат делает уроки. Листов немного; они из плотного темного картона; рисунки — яркие, объемные. От них невозможно отвести взгляд, особенно от курочки — толстенькой пеструшки на фоне зеленой лужайки. Ее черные глаза, увеличенные в объеме красным цветом, вопрошали раскрыть большую тайну…
    Рисунки занимали верхнюю часть листа, а внизу находились две–три строки текста крупным шрифтом. Слова делились на слоги черточкой.
    Лена напряженно клала пальчики на слоги и соображала, какие в них буквы. Рядом с рисунком курочки было три слога. Хорошо зная счет, девочка выделила семь букв и логично по порядку назвала их. Тоже она проделала с именем курочки. Так она стала ориентироваться в девяти буквах и принялась искать их по всему тексту.
    Вдруг Лена услышала шаги. На крыльцо поднималась девушка. — Прочитайте, пожалуйста, мне вот здесь — попросила Лена.
    Девушка наклонилась над книгой и напевно произнесла:
— Жили-были дед и баба…
   Лена сосредоточилась: теперь у нее была еще одна подсказка.
    Она стала считать знаки и сравнивать их, и скоро узнала пять новых букв!
    От книжки исходил приятный запах краски и дерева. Это был замечательный запах!
    Книгу надо вернуть через три дня… У нее есть время показать ее брату, маме и, конечно, Борьке, который учится в четвертом классе и иногда читает ей сказки. Но теперь она удивит Борьку и сама прочитает ему книжку про курочку Рябу.


               
                Конопушка

     Что это Колька так скрытничает? Какие у него секреты? Мама в командировке; надо топить печку и варить картошку. Брат должен принести воды, поколоть пни и нащипать лучину, иначе они не смогут почитать вечером книжку…
     Все обязанности по дому Лена держала в уме, вытаскивая из земли куст картошки.
     Куст оказался урожайным — более десятка ровных, чистых клубней, с тонкой, просвечивающей синевой кожицей. Девочка представила на столе белую рассыпчатую картошку, и у нее потекли слюнки.
    Но что все-таки происходит с Колей? Он и не думает ей помогать!
— Лена, ты не знаешь, где спички? — Коля зыркает глазами по комнатке в поисках коробка.
— Зачем тебе? Спичек только на растопку.
— А где у нас корзинка? — опять спрашивает Коля, не отличающийся практичной памятью.
— Зачем тебе?
    Коля уклоняется от ответа, выходит в коридор и лезет на чердак.
   Лена встревожена. Колька явно хочет удрать из дома на ночь. Только в таких случаях он проявляет осторожность и закрывает рот на замок.
    Последние сомнения ушли, когда брат взял нож и отрезал ломоть от только что купленной по талону буханки черного хлеба. Он в раздумье повертел в руках нож, украдкой взглянул на сестренку и положил нож обратно. Потом полез под кровать и              вынул из коробки связанную шнурками новую пару ботинок. Мама купила их совсем недавно к началу учебного года.
    Деньги на ботинки они с братом заработали сами. Месяц ежедневных походов за клюквой. С девяти утра до пяти вечера они ползали по болоту, пока плетеная корзинка не наполнялась твердой бело-розовой ягодой, которую сразу же несли на приемный пункт.
    За корзину клюквы приемщик, не взвешивая, давал детям девять–десять рублей. Дети обижались; взрослые за такую же корзину получали на два–три рубля больше.
    Деньги копили в тайне от мамы и открылись ей только тогда, когда сумма превысила двести рублей! Мечта о новых ботинках и фланелевых костюмах становилась явью.
     Когда брат зашнуровывал ботинки, Лена сделала безразличное лицо. Она поняла: сейчас Колька исчезнет. А ведь мама наказывала ему не оставлять ее одну!
    Лена мыла картошку и лихорадочно размышляла, как ей поступить?
    Нет, она не останется дома одна! Она пойдет с братом, хочет он того или нет.
     Коля, буркнув сестренке, чтобы она не ждала его и пораньше ложилась спать, выскользнул за дверь.
    Лена подбежала к окну и проследила, куда пошел брат. Теперь у нее в запасе было несколько минут…
     Она вскарабкалась по стенке на чердак и порылась в рухляди прежних хозяев дома. Небольшая круглая корзиночка вполне устроила ее. Спустившись вниз, Лена достала свои ботинки и положила их в корзинку; туда же бросила пару картофелин и кусок хлеба. Она не раздумывала, как брат, брать или не брать нож, а сразу кинула его в корзину; рывком сдернула с гвоздя мамин поясок и решительно открыла дверь.
    Когда Лена вышла и дома, семь мальчишек от восьми до двенадцати лет скрылись за поворотом дороги.
    Мальчишки шли быстро, не догадываясь, что за ними следят. Они перешли мост через Желчу и повернули на высокий берег реки с редкими старыми березами, которые делали берег еще выше и круче. Лена пробежкой сократила расстояние и, прячась за кустарником, старалась не терять ребят из виду.
    Шли довольно долго. Только один раз мальчики остановились и сверили метки, которые оставляют охотники и грибники.
    Когда ребята двинулась дальше, Лена возобновила скрытое преследование.
Начало темнеть. И вот тут-то маленькая охотница впервые испугалась: место незнакомое, лес густой; можно потерять ребят из виду!
    Пока Лена пугала себя и раздумывала, как ей поступить, — тропинка оборвалась у края воды.
— Дальше пойдем по воде, — сказал старший Володя. — Выбирайте шесты. Снимаем одежду и привязываем корзины. Идем след в след!
     Володя встал первым и стал нащупывать шестом твердое место.
 — Стойте! А как же я?
    Ее крик стал полной неожиданностью для мальчишек! Тайный поход по партизанским местам, с ночевкой на болоте провалился!
    Мальчишки хорошо знали Ленку и принимали ее в свою компанию, когда играли в лапту, жгли костры, ловили раков, но увидеть ее здесь, одну и так далеко от дома…
— Как ты здесь оказалась? — сердито спросил Володя.
— Шла за вами — вызывающе ответила Лена. — Мама не разрешает Кольке оставлять меня одну…
   Теперь все смотрели на Колю, восьмилетнего щуплого мальчика с глубокими грустными глазами, громко сопевшего от недовольства поведением сестренки.
— Возвращаться из-за тебя мы не будем, — принял решение Володя. — Вот, держи палку и становись за мной.
—Вальтер, следи за ней сзади. А ты, Конопушка, в сторону ни-ни!
 Лена кивнула; неприятный разговор был окончен.
  Началась самая тяжелая часть пути. Вода доходила по грудки. Ее счастье, что сзади шел рослый Вальтер. Он подхватывал девочку за плечо и тянул вверх, когда вода грозила накрыть ее с головой.
   Скоро Лена приспособилась работать шестом и не задерживала движение.
   Шли медленно. Володя основательно изучал шестом дно и только потом ставил ногу. После каждого шага он оглядывался назад и проверял, что происходит за его спиной.
Наконец вышли на сухое место.
— Быстро одевайтесь и собираем хворост.
Костер разгорелся быстро. Синие язычки наперегонки взбегали по валежнику, облизывая сушняк, теряли силу, а потом ярким пламенем рвались вверх. Ребята уютно устроились вокруг костра и зарыли в золу картофель. Вальтер выложил огурцы. Самый большой он разрезал на две доли и отдал брату и сестре.
— Вова! — позвал Коля. — А откуда ты знаешь это место?
— Сюда меня приводил отец. Это партизанская база. Сейчас уже темно, но завтра вам все покажу.
Дети согрелись, поели печеной картошки и еще долго сидели у потрескивающего костра и рассказывали разные страшилки. Сама обстановка располагала к этому: тени, отбрасываемые пламенем, ночные шорохи и писки, уханье совы…
— Давайте спать, а то завтра морошку не увидим, — скомандовал Володя.
— А что такое морошка? — спросила Лена.
— А, ты еще не спишь, Конопушка? Морошка— это крупная ягода; крепкая, розовая, из четырех долек на розетке. Очень вкусная!
    Жаль, что собирать морошку они будут только завтра, подумала Лена.
    Ну ничего, она чуть-чуть поспит, а утром раньше всех уйдет на болото, найдет и попробует эту ягоду!
    Но на сборе ягод ее мысли не остановились. Сознание цепко удерживало обидное слово — «Конопушка».
   Ладно, и с этим она когда-нибудь разберется…
    С таким решением Лена прижалась к теплому дереву и уснула.


   
                Морошка

     Лена проснулась от резкого шороха и стала всматриваться в темноту.
Шорохи, хлопанье, свист наполнили лес со всех сторон. Девочка тронула плечо брата и с тревогой прошептала:
— Коля, проснись! Нас окружили злые птицы… Они хотят нас заклевать!
  Коля открыл газа, прислушался, осмотрелся и успокоительно сказал:
— Это летучие мыши вышли на охоту… Не бойся и спи; они людей не трогают.
  Коля снова уснул, а к Лене сон не шел. Из-за высоких сосен выползал сумрак раннего утра. На болоте стоял густой туман.
   Промаявшись какое-то время, Лена привязала пояском корзинку и, прихватив палку, пошла в сторону предполагаемого сбора морошки.
   Идти по мшанику было приятно. Девочка часто останавливалась, чтобы не терять из виду высокие сосны, где ее друзья остались досматривать сны.
   Но где же морошка? Лена присаживалась и вглядывалась в мох, раздвигала пальчиками его пушистые нити, но ягод под руками не было.
    «Еще темно… Она поспешила выйти на болото», — успокоила себя девочка.
     Рассвет приближался, но видимости не прибавлял. Болото дышало теплом испарений, которые сизым туманом стлались по мшистым полянам и кочкам.
     Когда из-за горизонта показался край солнечного диска, девочка увидела ягоды. Они лежали редкой россыпью и, действительно, были очень крупные.
    Первые ягоды отправились в рот, а потом стали падать в корзинку и только изредка в рот. Когда на болото вышли мальчишки, в ее корзиночке морошка закрыла дно. Ребята разошлись по полянкам и сосредоточились на сборе ягод.
Солнце пригревало все сильнее; туман исчез, и сбор обещал быть удачным.
   Но тут случилось непредвиденное. Двигаясь к новой полянке, Лена выставила палку и увидела рядом с ней толстую змееподобную тварь с широкой желтой полосой на спинке.                Тварь лениво подняла головку, и их взгляды встретились. Несколько мгновений девочка и змея смотрели друг на друга, а затем тварь медленно развернулась и заползла под кочку.
    Лена собралась с духом и стала громко звать мальчишек к себе, а когда они подошли, рассказала про опасность быть укушенными змеей!
     Мальчишки подняли ее на смех!
— А вы постучите палкой, — нашлась Лена и указала место.
     Ребята дружно стали подсовывать палки под кочку. Растревоженная тварь выползла из убежища, и мальчишки были испуганы ею не меньше, чем Лена. Используя затянувшуюся паузу, змея неторопливо растягивала свое тяжелое тело и уползала в сторону. Что будем делать? Ребята вопросительно смотрели друг на друга.
— Я иду на остров! — сказала Лена: — Уходим все вместе! — решительно добавила она.
  На пути к острову дети встретили еще несколько зелено-рыжих тварей. Обласканные солнцем, они лениво дремали на зеленом ковре из мха и не проявляли никаких признаков агрессии или беспокойства, как это делают лесные змеи, завидев человека.
   Настроение у детей испортилось; жечь костер не захотели, а попросили Володю показать партизанскую базу.
    Мальчик привел друзей на западную часть острова, где были вырыты блиндажи и несколько больших землянок. У всех построек — крыши с накатом из бревен и дерновым слоем земли. Двери сняты. В землянках — нары, стеллажи, буржуйки; полутемно и с непривычки трудно дышать.
   В беспорядке лежат предметы обихода: каски, фляжки, патроны, старая обувь…
   Дети осторожно обшаривали подземные убежища, выбирали патроны и складывали их в корзинки. Собрав трофеи, засобирались домой.
   Обратно шли быстрее. Солнце еще было высоко, когда впереди заблестела Желча. Мальчишки решили сократить путь и переправиться на другой берег вплавь.
— А как же я? — сказала Лена. — Ведь я не умею плавать!
— А ты пойдешь через мост, где шла вчера. Здесь близко и дорогу ты знаешь.
На этом разговор был закончен.
Ребята присели на насыпь у взорванного моста, и Вальтер, молчавший всю дорогу, вдруг сказал:
— Напрасно мы нагнали на себя страху и приняли обычного ужа за змею. Уж крупнее, чем змея, да и рыжая полоска на спинке — тоже признак ужа.
— Но разве бывают такие большие ужи?
— Этому есть объяснение: на болоте их никто не тревожит; тепло и много ягод… Вот они и отъелись!
   Лена внимательно слушала Вальтера. Ей было стыдно за свою трусость на болоте… Получается, что из-за нее мальчишки не набрали морошки!
    Мальчишки нашли старое дерево, привязали к нему свои корзинки и вплавь перебрались на другой берег. Они были почти дома.
    Лена осталась сидеть на насыпи правого берега Желчи. А когда мальчишки были далеко, нашла сухой пень и повесила корзину на его сук. Оттолкнувшись от берега, она направила пень к противоположному берегу и стала двигать ногами так, как это делали ребята. Корзина наполнилась водой и подняла морошку.
    Пень тихо двигался вперед, а вокруг него и девочки качалась на воде бело-розовая ягода…
   Но главная неприятность была впереди. Когда девочка вышла на берег и подтянула корзиночку, то увидела в ней только один ботинок. Второй утонул в Желче.
  Сидя на берегу Лена размышляла, что делать с одним ботинком? Повертев в руках, она размахнулась и кинула его в воду! Домой Лена пришла поздно; залезла на чердак и поставила пустую корзинку. О том, что она утопила ботинки — никому не сказала. У нее еще было время до начала холодов собрать несколько корзин клюквы и накопить денег на новую обувь.



                На пожне

     У тетки Фроси радикулит, и она решила не пускать корову в стадо. Подоить Милку в полдень на поле она не сможет.
    Ранним утром хозяйка вывела корову на пожню и оставила нагуливать молочко.
     Пожня начиналась сразу за поселком и тянулась вдоль Желчи километра на два. Трава там хорошая, сочная, с намеченными тропками от детских ног. Это и успокоило тетку Фросю:
    Детишки бегают, значит, место — безопасное…
    Летом дети начинают свой день на реке. Чистят зубы, купаются, осматривают поставленные с вечера садки.
    Лена спустилась по узкой тропинке к пожне и вприпрыжку побежала на Желчу купаться. Сегодня она проснулась поздно. Брат не стал ее будить и ушел на речку один.
    Где может быть Колька? На излучине за школой, у старой ивы или на быстрине за пожней?
    Тропинка, петляющая вдоль пожни, была скользкой. Занятая мыслями, Лена не удержалась и приложилась к земле мягким местом! Ее сарафан был испачкан.
    «Ладно, выстираю в речке».
    Высматривая кратчайший путь через пожню, Лена обратила внимание на лежащую корову, которая жалобно мычала.
    Что с ней? Обычно коровы молчат, когда ложатся отдохнуть…
   Лена встревожилась и направилась в сторону буренки. Та лежала в грязной луже и, устремив на девочку крупные, как маслины глаза, жалобно мычала.
    Подойдя поближе, Лена увидела, что Милка залезла в трясину и выбраться самостоятельно она уже не сможет!
Девочка развернулась и побежала к дому тетки Фроси.
— Тетя Фрося! Тетя Фрося! Милку затянуло в трясину!
  Женщина заохала и заковыляла на пожню.
— Доченька, зови народ на помощь!
  Лена, как метеор, носилась по улице:
— Дядя Егор! Милку затянуло на пожне. Тетка Фрося просит помощи!
— Дядя Степан! Тетя Марфа! Милка тонет в болоте! Помогите!
— Леша, Никита! Дедушка Иван! Дядя Федор! — звала она людей. — Помогите вытащить Милку!
    Вскоре на пожне собралось около десятка помощников. Люди подходили с веревками, лопатами, широкими лоскутами от парашютов, шестами…
— Матушка! — вопила Фрося. — Как же я, дура старая, тебя не уберегла?..
   Мужчины накинули на рога коровы веревки и пытались протащить под передние ноги животного часть парашюта, но дело не спорилось. Милка жалобно мычала; ее силы были на исходе.
— Батюшки! Люди добрые! Да за что же мне такое наказание?! — убивалась Фрося. — Милка, родненькая! Кормилица моя! Поднатужься! Не ос-тав-ля-а-а-й…
    Но у Милки не было сил тужиться и даже мычать. Старания людей оказались тщетны. Слишком поздно обнаружили беду.
— Что-то, бабы, у вас с памятью плохо, — ни к кому не обращаясь, сказал дед Иван. — В тридцать седьмом здесь уже гибла корова!
   Женщины молчали, а сраженная горем Фрося только рыдала.
Все время, пока пытались спасти Милку, около людей на пожне крутилась маленькая девочка в красном сарафане и, вместе с теткой Фросей, по-взрослому причитала:
— Ах, батюшки, беда-то какая приключилась! Милка! Голубушка наша! Не уходи! Не оставляй тетку Фросю!
— Все! — веско сказали мужчины. — Корову не спасти! Придется порешить.
Тетка Фрося распласталась рядом с Милкой. От ее слова зависело, как долго еще придется мучиться Милке…
Женщины оттащили Фросю подальше от места трагедии и отвернулись. Рядом с Милкой остались только мужчины.

                Карабин

    Каждый конец апреля в поселке воскресник. Люди выходят на улицу чистить дороги, канавы, поляны, пронивки, лес — везде, где только ходят, работают или отдыхают; везде, где может таиться опасность от не вывезенных или не уничтоженных саперами боеприпасов. На полянах горят костры: опытные фронтовики уходят подальше от людей, чтобы взорвать обнаруженные мины или гранаты.
    У детворы к уборке и очистке жизненного пространства свой интерес. Почти все мальчишки в поселке имеют тайники, где прячут патроны, карабины, винтовки, ножи, нагрудные знаки погибших солдат.
    Детвора и вне общего сбора часто сбивается в стайки и уходит в лес, где разводит костер и кидает в него патроны. Нагреваясь, они резко щелкают, и мальчишки испытывают чувство сопричастности к военным действиям…
   У Лены тоже есть маленький тайник на вырубке, что рядом с братским кладбищем, под большим пнем. Она почти ежедневно приходит к нему и пересчитывает патроны. Их тридцать пять штук, двух расцветок: светло-зеленые и с красным отливом. Цвет металла означает разные патроны: обычные или трассирующие. Ее патроны начищены до блеска, уложены в тряпку и накрыты толем, чтобы не попала вода и не отсырел порох…
    Пересчитав «сокровище», девочка гладит конусообразные предметы  и снова прячет их.
Сегодня по дороге из школы к ней зашел Борька и позвал посмотреть его карабин.
— Бабушки Айно не будет, и мы поиграем в войну.
 Лена согласилась. О тайнике Борьки знала только она. Другие ребята были уверены, что Борьку не интересует оружие.
    Бабушки Айно, действительно, не оказалось дома, и Борька сразу полез в подвал и достал сверток. Для конспирации дети прошли в комнату, где Борька делает уроки, разложили на столе учебники, карандаши и краски.
   В комнате у стены вплотную стояли небольшой платяной шкаф и кровать, где спал пушистый кот Маркиз. Услышав шорохи, он лениво открыл свои зеленые глаза и стал настороженно следить за руками детей.
  Борька развернул темную, в жирных пятнах от смазки бумагу, и комната сразу наполнилась запахом машинного масла. Кот, почуяв неприятный запах, стал недовольно трясти головой. Лена подошла к окну, выходящему в огород, и распахнула створки.
   Борька сухой тряпочкой бережно протер карабин и, подняв его на уровне глаз, прицелился в кота. Тот стрелой слетел с мягкой постели, забился под кровать и издал тревожное «Мя-а-у-у!».
— Почему он испугался? — Лена опустилась на колени и полезла за Маркизом под кровать. А в это время Борька положил карабин на стол, прижал левой рукой ствол и передернул затвор: — Бац! — и резкий щелчок слился с треском щепы. Пуля, выпущенная из карабина, пробила платяной шкаф, отколола от него кусок фанеры, срикошетила в сторону открытого окна и исчезла в огороде…
   Лена, забыв про кота, который громко возмущался, выползла из-под кровати и увидела, что Борька уже «поиграл» в войну!..
    Карабин лежал на столе, а «солдат» растерянно рассматривал свою ладонь, с которой стекал красный ручеек.
    Лена осмотрела Борькины руки. По краю левой ладони от мизинца до запястья шла неглубокая борозда от пули.
— Ты зачем стрелял патронами?! — накинулась Лена на друга. — Мы же договорились стрелять понарошку…
—Это вышло случайно; я забыл, что карабин заряжен. На кухне, в шкафчике, есть йод, а в бабушкином сундуке — чистые тряпки… Зачерпни воды и неси все сюда…
   Лена принесла все, что попросил Борька. Они промыли рану, залили ее йодом, а затем перевязали тряпкой.
Девочка убирала мокрой тряпкой следы крови, а Борька тем временем размышлял, что же делать с дыркой в шкафу…
— Как ты думаешь, если мы наклеим на него рисунки, они скроют повреждение?
— Наверное.
 И друзья принялись за работу. Дело спорилось и шло к завершению, когда в коридоре послышались шаги. Это вернулась бабушка.
Она разделась и сморщила и без того маленький носик: — Чем это пахнет?
— Это краски, бабуля. Мы решили к приходу мамы украсить комнату. Зажги, пожалуйста, примус, нам надо сварить клей.
     Бабушка не вникала в дела внука, считая его самостоятельным и разумным мальчиком. Ей хватало хозяйственных забот. Вот и сейчас у ее ног терся и беспокойно мяукал Маркиз…
— Ах-ах! Хочешь кушать?
   Кот был большой слабостью бабушки. В одиночестве она делилась с ним своими мыслями, а он внимательно ее слушал и мягко мурлыкал в ответ. Бабушка налила Маркизу немного молока, и он успокоился.
     Лена попросила у бабушки ложку муки, размешала ее в холодной воде и поставила кастрюльку на примус. Смесь закипела, и клей был готов.
    Когда шкаф обклеили рисунками, Борька позвал:
— Бабушка, посмотри! Как, нравится?
Бабушке похвалила детей и занялась ужином. Только теперь Борька заметил, что, приглашая бабушку посмотреть на рисунки, украшающие шкаф, он не убрал со стола карабин!
   «Игрушку» быстро завернули в бумагу, вылезли через окно в огород и спрятали сверток в крапиву.
— Борька! А если мама спросит, что у тебя с рукой?
 — Пустяки! Скажу — поцарапал, порезал стеклом…
Пройдет несколько дней, рана заживет, и маме можно будет все рассказать. За старое не ругают!



                Стрела

     Приземистый мальчишка, припадая на левую ногу, обходит лозу и трогает упругие ветки. Это Мишка ищет хороший материал для лука.
    Мастерить «оружие» — основное занятие для нелюдимого Мишки. Отсутствие друзей объясняется его физической немощью, не позволяющей бегать, прыгать, играть со сверстниками, ходить с ними за ягодами и грибами.
    Мишка не всегда был таким. Хромым его сделал немецкий староста, избив до потери сознания, когда шестилетний ребенок показал ему язык.
— Отродье! — рассвирипел староста и стал бить маленького Мишку ногами. Затем подошел к его дому, подпер колом дверь, накидал соломы и поджег. Мать ребенка сгорела, а бабушку спасли соседи, прибежавшие огородами к горящей избе.
     Отец Мишки погиб на фронте, и он остался один со своей старенькой и почти слепой бабушкой ютиться в сарае вместе с козой. Кости, которые Мишке сломал староста, срослись неправильно, и нога перестала расти. С каждым годом крен тела в сторону короткой ноги увеличивался, и Мишка хромал все сильнее.
     Страсть к самодельному оружию объяснялась желанием Мишки отомстить немцам за убитого отца и мать, за свое уродство. И хотя война уже шла на чужой территории, мальчик продолжал вынашивать свою месть.
    Выбрав хорошую ветку, он вымачивал ее, очищал от коры и делал мелкие бороздки по краю. У мальчика был достаточный запас шелковых нитей от строп парашюта. Это добро детишки находили в лесу около останков подбитых самолетов и охотно делились.
    Мишка стягивал концы лука прочной нитью; закручивал ее на бороздках и скреплял варом. Лук был готов.
    Следующая часть работы заключалась в подготовке стрел. Здесь Мишка выбирал прямые, жесткие и короткие веточки; очищал их от коры и заострял один конец. На втором конце вырезал маленький треугольник, украшал куриным перышком и подсушивал для легкости. В заплечной сумке мальчика всегда был с десяток стрел.
    Для тренировки Мишка выбирал укромные и безлюдные места, пропуская уроки в школе. Вот и сегодня он облюбовал пустующий школьный двор, выбрав мишенью столб самодельной карусели.
    За его упражнениями наблюдали только две бездомные дворняги, терпеливо ожидающие, когда двор наполнится детскими голосами.
     Неожиданно для стрелка с крыльца школы сбежала девчонка и стремглав кинулась к карусели. Мишка уже не мог остановить событие, и его стрела появилась у столба в тот момент, когда девчонка, опираясь на столб, сделала подскок, чтобы притянуть толстый канат.
    Стрела, минуя столб, вошла в глазницу девчонки и застряла там!
   Девочка присела и прижала к щекам ладошки… Так продолжалось несколько мгновений. Затем она, отвела левую руку вперед и осторожно потянула стрелу… Из распоротой глазницы пошла
кровь!
    А на площадку уже бежали дети.
— У Ленки выбит глаз!— возбужденно кричали они.— Скорей зовите Надежду Михайловну!
    Учительница вышла с бинтом и пузырьком марганцовки. Она обработала рану и наложила повязку.
    Лена была в шоке и молчала. У школьного забора, сжавшись в комочек, плакал Мишка. Рядом валялись его лук и стрелы.
— Дети, уроков сегодня не будет, — сказала Надежда Михайловна. — Я поведу Лену в больницу.
— Удачно, удачно, милочка, — осторожно обследуя глазницу, бормотал себе под нос врач Карл Францевич. К этому времени, правый глаз девочки отек, а половина лица распухла: — Эко как тебя угораздило! Ну-с, — подытожил он, — что будет с глазом, сейчас сказать не могу. Через недельку посмотрим!
     Всю неделю Лена была предоставлена сама себе и не слезала с карусели. Она играла в лапту, бегала с собаками, а главное, даже не сердилась на Мишку, понимая, что произошедшее — чистая случайность.
    Сам Мишка страшно переживал: прятался, отворачивался, опускал глаза. Он искренне полагал, что Ленка не простит его и, как только поправится, побьет.
   Через неделю Карл Францевич, осмотрев глаз, удовлетворенно сказал:
— Палка вошла в глазницу под углом и глазное яблоко не повреждено. Отек спал, но повязку еще придется поносить в санитарных целях.
    А еще через неделю он дал мазь и показал, как нужно пальчиками разглаживать грубый рубец на лице.

               
                Карлуша

        Дети, у нас новый ученик, — сказала Надежда Михайловна.
       Она держала за плечи худенького, аккуратно подстриженного мальчика в кадетском костюме с пуговками и стоячим воротничком. Одежда новичка выгодно отличалось от одежды остальных учеников, одетых во что попало, в основном в обноски с чужого плеча.
     Карлуша — сын секретаря райкома, и оказался он в маленьком поселке только потому, что его здоровье требовало деревенского воздуха и козьего молока.
    В школу мальчика привела мать. Но это был первый и последний раз. Затем Карлуша приходил всегда один. Был он тихим, скромным и внимательным. Трудностей с учебой не возникало.
    Проблема Карлуши была скрыта в отношениях со сверстниками, напряженно относившихся к маленькому немцу. Чувствуя барьер, возведенный войной, Карлуша не решался самостоятельно сделать шаг навстречу новым друзьям. И это было тягостно для него.
    Однажды на перемене Карлуша подошел к девочке, грустно сидевшей за партой и разглядывающей свою тетрадь.
— Лена, ты почему не пошла на колесо?
Лена быстро закрыла тетрадь и сунула ее в парту.
— Не хочется, — почему-то смутившись, ответила девочка. Неожиданный ответ. Не верилось, чтобы эта девочка, зависающая все перемены на канатах и перекладине, изменила своим привычкам.
—Что-то случилось? — голубые глаза Карлуши, добрые и участливые, вопрошали к ответу.
   Лена покраснела, но вовсе не от смущения перед Карлушей. Она горела от стыда за первую «двойку», которая стояла в ее тетради, только что выданной после проверки. А ведь она очень старалась и хотела порадовать маму «пятеркой»…
   Ее сердце билось так гулко, что, казалось, готово было выпрыгнуть из груди, а тут еще этот маленький немец со своими вопросами.
   Лену сейчас занимал не ответ на вопрос мальчика, а совсем другое: как ей быть дальше? Что сказать маме? А как отвечать на вопросы друзей?
   Нет, о ее «двойке» никто не должен знать! Никто! Из школы она пойдет на речку… в поле… Туда, где никого нет, и где никто и ни о чем не будет ее спрашивать…
— Можно я провожу тебя домой? — неожиданно сказал Карлуша. — Давай твой портфель.
— У меня нет портфеля, — Лена запихнула в матерчатую сумку родную речь, математику и злополучную тетрадь.
    Она шла, сосредоточенно глядя себе под ноги и думая о своем, а Карлуша, невзирая на молчание спутницы, вежливо рассказывал ей, какую интересную книгу он читает и что обязательно принесет эту книгу ей…
    Дети подошли к низкой, врытой в землю избушке с маленьким окном.
    Карлуша с удивлением смотрел на «дом» девочки; потом, согнувшись, спустился в крохотную, полутемную комнатку и вопросительно осмотрелся… Стол из почерневших досок, такая же скамья с ведром для воды; железная печка с единственной кастрюлей; черный от копоти чайник.
    Девочка заглянула в кастрюльку и вынула одну картошину в мундире.
— Будешь?
 Карлуша кивнул. Лена разрезала картошинку ножом и протянула половинку мальчику:
— Вот…
  Стоя, они чистили тонкую кожуру. Когда Карлуша уже хотел надкусить картошку, то увидел, что Лена круговыми движениями трет свою половинку о поверхность стола.
— Что ты делаешь? — спросил мальчик.
 — Солю… Будет вкуснее…
— Но ведь соли нет?
— Сейчас нет, а раньше была. Стол соленый. Он и посолит картошечку…
   Карлуша очень удивился, но повторил все, что делала маленькая хозяйка, и остался доволен. Ему показалось, что его половинка картошки действительно стала соленой
  А тем временем Лена налила в чайник кружку воды, развернула крохотный кулечек из газеты и достала неполную чайную ложечку сахарного песку. Она высыпала песок на стол маленькой горкой и показала, как следует брать сахар: приложила указательный
пальчик к языку, а потом осторожно дотронулась до горки и, когда к пальчику прилипло несколько белых крупинок, снова поднесла к язычку и отпила из кружки глоток воды.
— Теперь ты.
  Карлуша повторил все, что показала ему девочка. Так они выпили на двоих кружку воды с сахаром.
— Надо помыть посуду и пол, — сказала девочка. — Пойдем за водой!
  Карлуша взял со скамьи ведро, и они пошли через дорогу, к высокому, недавно отстроенному новым срубом колодцу.
   Им повезло. У колодца набирал воду молодой парень. Он приветливо поздоровался с ребятами и без слов перелил в их ведро воду, которую только что достал.
  Это было кстати, потому что дети еще не доросли чтобы управлять вертушкой.
  Ухватившись за дужку ведра, друзья осторожно несли воду. Лена зачерпнула воду кастрюлей и поставила ее на печь. Затем наполнила чайник. Она клала в печь бересту и трухлявые пни. Сначала пни задымились и стали отстреливать, а потом появились красные язычки.
    Карлуша внимательно следил за растопкой.
   Лена отошла от печки и наклонила ведро. Вода полилась на пол. Девочка ловко размазала воду тряпкой, положила под пятку голичок и стала быстро им двигать.
После небольшого наблюдения Карлуша отодвинул Лену в сторону и стал сам управлять голичком, а Лена в это время ползала по полу, вытирая его насухо тряпкой. Дети не разговаривали; они работали.
— Я приду завтра, — сказал Карлуша.
— Нет. Завтра нельзя. Завтра мне надо идти в лес за дровами, — сказала Лена.
— Хорошо, пойдем вместе.
— Тебе нельзя. Мама будет меня ругать.
— Я попрошу разрешения у своей мамы, — сказал Карлуша.
   С тех пор Карлуша стал постоянно провожать Лену; познакомился с ее братом и мамой. Жизнь его новых друзей, находившихся почти все время без родительского присмотра и полностью обслуживающих себя, вызывала у Карлуши удивление, сопереживание и готовность помочь. Теперь в карманах мальчика всегда было что-нибудь съестное: сушка или сухарик. А однажды он незаметно положил на стол два круглых шарика, внутри которых было повидло.
— Мама, — говорил Карлуша, придя домой. — Знаешь, как надо солить картошечку? — и радостно показывал, как это делает его подружка.
   Однажды Карлуша не пришел в школу, и Лена забеспокоилась.
—Надежда Михайловна, — не выдержала она после первого урока. Карлуши нет! Я схожу, узнаю. Может он заблудился или его испугали собаки; ведь ему с ними не справиться. Надежда Михайловна улыбнулась:
— Хорошо, сходи.
 Девочка быстро шла по единственной в поселке широкой улице, но по мере приближения к дому, где жил секретарь райкома, ее все больше охватывала робость. Она замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась.
  Лена долго стояла у дома в нерешительности, пока из него не вышел Карл Францевич, единственный на всю округу врач и тоже немец.
— А-а-а! Пришла… к Карлуше... Заболел он… Иди, иди, чего стоишь? — и Карл Францевич открыл для девочки дверь.
  Лена вошла в коридор с пестрым уютным половичком и быстро разулась.
   Что дальше?
   Но раздумывать не пришлось. Из комнаты вышла маленькая худенькая женщина.
— Здравствуйте… — девочка смущенно перевела взгляд на свои разутые ножки.
Что скажет эта красивая женщина? Разрешит ли она повидать Карлушу?
— Здравствуй. Ты — Лена? — приветливо сказала хозяйка.
 Девочка кивнула. Женщина взяла гостью за руку и провела в комнату, где на кроватке с ярким румянцем от высокой температуры лежал Карлуша.
    Марта — так звали маму Карлуши — поставила стул поближе к кроватке больного мальчика и предложила сесть.
   Лена села. Когда Марта вышла, девочка взяла горячие пальчики Карлуши в свои прохладные ладошки и стала осторожно их гладить. Она делала так всегда, когда болела мама или брат, и знала, что это успокаивает и снимает боль.
   Ей показалось, что Карлуша стал ровнее дышать. Он как будто прислушивался к кому-то или к чему-то, потом открыл глаза… Его взгляд был осмысленным. Карлуша глубоко вздохнул и улыбнулся.



                Раки

      В воскресенье утром прибежал Борька. Он вежливо поздоровался и спросил Анну, отпустит ли она Лену и Колю на Желчу выбрать место для вечернего отлова раков.
     Получив согласие, дети вприпрыжку отправились на реку, радостные от того, что сегодня их очередь вести разведку раков и готовить кострище. Эти обязанности уличная команда выполняла по очереди.
    Берега Желчи в глубоких разрезах и трещинах. В них, под толстым слоем нависающего над водой, дерна прячутся раки. Из норки их можно выгнать в любое время. Для этого надо лечь на обрывистый край берега лицом к воде и, сохраняя равновесие, осторожно сползать животом вниз до тех пор, пока подводные норки не окажутся на уровне глаз.
    Чтобы не свалиться в воду, тело вжимается в землю, почти срастается с ней, свободная рука переплетается с травой, а другая рука в это время запихивает палку в трещину.
     Растревоженные раки начинают двигаться: раскрывают клешни, поджимают хвосты, вываливаются из норок на дно реки и разбегаются. По тому, как темнеет дно реки от их спинок, можно судить о численности семьи. Ловить их в это время — дело пустое; а вот свалиться вводу на колонию ракообразных и поцарапать лицо даже очень возможно. Но как только разорители гнезд уходят, раки возвращаются в свои домики.
     Разведка прошла удачно и можно готовить приманку. В этом деле главный — Коля. Он с вечера ставит в укромных места Желчи садки, а утром обязательно находит в них несколько сонных рыб, внутренности которых, подвяленные на солнце, издают специфи-ческий запах, притягивающий раков.
     Ребята разделились: Коля пошел проверять садки, а Боря с Леной отправились в лес за хворостом.
    Это наиболее тяжелая и длительная часть работы. Нужно найти мощную, разлапистую ветку, которая будет снизу поддерживать вязанку хвороста; скрепить все вместе веревкой, а затем накинуть петли на плечи и тянуть «возок» к месту кострища.
    Дети набрали несколько вязанок сушняка и стали ладить возок. Когда веревка надежно оплела возок, Боря неожиданно поднес к губам миниатюрную деревянную трубочку и выдохнул два коротких и один длинный звук.
— Что это у тебя? — заинтересовалась девочка.
— Это свисток. Подарок тети Эммы. Она вчера приехала из Петрозаводска. Будет в нашей школе вести уроки географии и истории. Теперь у моего локомотива есть сигнал, как у настоящего поезда, — радостно говорил мальчик. — Придешь посмотреть?
     Бо;льшую часть свободного времени Боря проводил среди железок, которые собирал в местах боевых действий и втайне от бабушки складывал за дощатым забором ее огорода. До того, как притащить очередную порцию металлолома, он тщательно его исследовал. С помощью гаечного ключа откручивал пластины, гайки, шарниры, а затем мастерил из них понятную ему одному машину.
    Его мечтой была сборка локомотива, который будет работать на электричестве и впоследствии должен будет заменить паровой котел поезда. Мечта возникла еще до войны, под впечатлением похода с отцом в железнодорожное депо, где тогда еще семилетнего мальчика познакомили с тем, как готовят локомотивы к выходу, и рассказали, как ими управляют машинисты во время следования.
    Теперь у Борьки был собственный «локомотив», который, по его убеждению, обязательно побежит по рельсам, если он придумает двигатель.
    Лена часто навещала «мастерскую» за огородом бабушки Айно и путем неожиданных «зачем и почему»вносила свой вклад в работу юного инженера. Ему приходилось не только давать пояснения, но и более глубоко осмысливать проделанную работу. Вот и сейчас на вопрос Борьки, зайдет ли она посмотреть диковинный транспорт, Лена утвердительно кивнула, поскольку была единственным другом, серьезно воспринимающим светлые фантазии о чудесном локомотиве, летящем со скоростью ветра в родной Ленинград и дальше на Север, к радости и удивлению людей, передвигающихся на санях в упряжке собак и оленей.
    С мечтами о будущем друзья незаметно сделали за дровами четыре ходки, когда к ним присоединился Коля. Работа ускорилась, и к полудню дети закончили все приготовления к ночной охоте на раков. Искупавшись, они отправились домой, чтобы с наступлением темноты вновь вернуться на Желчу.
     Часов в одиннадцать вечера у кострища собралась почти вся команда с корзинами и садками, с картошкой и свежими огурцами. До ловли раков еще далеко. Она начнется только с наступлением ночи. А пока охотники будут печь картошку, вести сокровенные разговоры и обсуждать планы на завтра.
     Последними пришли Алеша и Максим. Алеша в бескозырке; на широком ремне ножны из бересты, из которых выглядывает самодельный кортик. У Максима на поясе узкий ремешок с кобурой, тоже из бересты, откуда выглядывает самодельный пистолет.
    После затяжного молчания ребят прорвало.
— Дай примерить, — и рука девятилетнего Вани тянется к бескозырке Алеши.
    Алеша снимает бескозырку и одевает ее на голову Вани, потом Саше и далее всем по порядку. То же самое происходит с ремнем и самодельным кортиком.
— Тут что-то написано, — говорит Саша, рассматривая в сумерках угасающего дня ленточки бескозырки.
— Там написано «Кореец». Это название военного крейсера, на котором воевал мой дед в русско-японскую войну. У деда есть Георгиевский крест за храбрость! — с гордостью говорит Алеша.
— А покажешь?
— Нет. Не могу, — грустно ответил мальчик. — Когда пришли немцы, дед зарыл крест в саду и забыл, где именно! Вот батя вернется с фронта, отыщет крест, тогда и покажу. — Сделав небольшую паузу, Алеша продолжил: — Я в морское училище после школы пойду. Хочу, как дед, быть моряком.
   Дети, затаив дыхание, слушали Алешу, мечтающего быть похожим на деда.
— А я буду конструктором!— застенчиво сказал Максим.— Ну тем, кто придумывает оружие.
— Вот, смотрите, — и он на глазах изумленных детей достал из кобуры муляж пистолета и стал разбирать его на части. Максим снял упругие резинки, вырезанные из камер автомобильных колес, и пистолет распался на две одинаковые половинки и отдельную прямоугольную деталь. В верхней приствольной части каждой из половинок был тщательно отшлифованный желобок. Когда друзья потрогали, погладили и рассмотрели все детали, мальчик в обратной последовательности стал показывать сборку муляжа. При воссоединении половинок с помощью резинки обозначился патронник и рукоятка пистолета. Вторая резинка закрепила на рукоятке затвор.
     Максим развернулся с оружием к кустам и оттянул затвор, а в образовавшееся отверстие вставил пулю. Мальчишки напряглись. Конструктор отпустил затвор, и пуля, вылетев из пистолета, упала в песок в полуметре от мальчика.
— Скорости мало, — смущенно сказал Максим.
    Отсутствие скорости никак не повлияло на оценку работы конструктора. Все были восхищены умением друга и выразили желание опробовать оружие.
    Запасливый конструктор имел патронов ровно по количеству друзей, кроме девчонки. Когда наступила очередь Лены, Максим виновато объяснил ей, что резинка очень тугая и ее пальчики не справятся с затвором. Девочка не обиделась: она подержала пистолет и с сожалением вернулась караулить раков.
     Когда любопытство было удовлетворено, мальчишки  перешли к обсуждению завтрашнего дня.
— Предлагаю сбор алюминия, — вступил в разговор самый старший Володя. — Сегодня конюх Егор Петрович привез на приемный пункт целое крыло от самолета. Говорит, что на месте рухнувшего самолета металла много. Нужны мешки и старые рукавицы. Кто согласен — собираемся в одиннадцать.
     Костер разгорелся. Его отблески ложились на темную гладь Желчи. В метре от воды на лопухах — приманка. Для лучшего ее освещения в костер подкинули хворосту и отошли на задний план. Раздражитель сработал; раки дружно стали выползать на берег.
    Яркий свет и запах приманки притупили бдительность членистоногих, и они смело, выставив вперед два черных грубых усика, с шуршанием и скрипами двинулись в сторону костра. Их черные глаза-бусинки выражали решимость первыми добраться до приманки.
    У раков зубчатая клешня; защищаясь, они могут серьезно поранить руку охотника. Чтобы этого не случилось, их берут осторожно двумя пальцами за спинку и быстро бросают в корзину. Эта работа поручается самым ловким ребятам, остальные отрезают ракам путь к отступлению. Наконец, все раки собраны в корзину. Охотники делят их поровну и гасят костер.
    Дети тихо идут по улице. В поселке не принято ночью шуметь. Все, что объединяет подростков, уже сказано на берегу Желчи. А сейчас впечатления от ночной охоты на раков уступили место мыслям о доме, о повседневных заботах и участии них. Из раков мама сварит вкусный суп.



                На охоту

    Быстро одевайся! — отрывисто бросил Коля сестренке, вбегая в дом. — Вальтер берет нас на охоту!
    Объяснять ничего не нужно. Мальчишки впервые решили взять Лену на охоту. До этого она в одиночестве бегала по заснеженной пожне и издали, от границы темных воды Желчи, наблюдала, как на озере, примыкающем к противоположному берегу реки, мальчишки охотятся на куропаток.
    Девочка навернула на ножки газеты, обмотала ступни портянками и крепко привязала к ним старенькие лапти.
     С одеждой было проще. В сентябре к ним зашла Наталья Андреевна — мама Руслана. После гибели сына на Ужинской она сильно изменилась. Ее черные волосы поседели, а большие лучистые глаза потеряли прежний блеск.
— Эта шубка сына,— тихо сказала женщина.— Пусть Лена носит ее в память о Руслане.
     Шубка была девочке широка и почти до пят. Но поясок сглаживал это неудобство.
     Лена накинула на голову большой, неизвестно откуда взявшийся серый шерстяной платок. Коля пропустил его концы под руки и завязал на спине сестренки крепкий узел.
— Вот палка, чтобы стучать по льду и создавать шум, — брат вложил «оружие» в руки девочки, и они пошли к дому Вальтера, где их уже ждали будущий конструктор Максим и мечтающий стать моряком Алеша.
      Семья Вальтера жила на отшибе. Во время войны немцы заняли их дом, потеснив хозяйку с двумя детьми в коровник вместе со скотиной. Незванные гости пили «млеко», кушали свежие яички и не трогали хозяйку, поддерживающую в доме порядок и легенду о том, что она вдова.
      В начале февраля партизаны заминировали дом, и он взлетел на воздух вместе со спящими немцами. Разбираться оккупанты не стали: акция их устрашения совпала с наступлением русских на Западном фронте и повальной мобилизацией немцев на укре-пление прифронтовой линии обороны.
      Отец Вальтера вернулся с фронта без ноги. Он смастерил себе деревянный протез, закрепил его ремнями к телу, взял в руки топор и, превозмогая боль и неудобство, стал потихоньку восстанавливать дом.
      Сын, будучи опорой для матери во время отсутствия отца, теперь стал и его опорой. Вальтер не отходил от отца, учился у него плотничать, делать рамы, месить глину, класть печи. Редкое общение с ребятами проходило теперь только во время охоты на уток, зайца, куропаток. Ребятня с нетерпением ждала этого дня, установив очередь своего участия в охоте.
      Вальтер вышел из дома в теплом отцовском полушубке, в валенках, с коротким ружьем через плечо. Лицо строгое, и оттого мальчик выглядит старше своих четырнадцати лет. Он внимательно осмотрел своих помощников, пошарил по карманам полушубка, извлек моток пеньки, опустился перед Леной и закрепил веревкой онучи на ногах девочки.
 — Теперь, все! Пошли.
    Желча зимой замерзает только в сильные морозы, и то не везде, а в местах изгибов, где течение сбрасывает скорость. До переправы на другой берег около километра. Во время пути разговор шел о запасах пороха, который ребята доставали из патронов, собираемых на местах боевых действий и бывших немецких казармах.
       Переходя пожню, Лена обратила внимание на ивняк. Ровный и гладкий, он легко ломался, и охотники подобрали себе крепкие палки. Зная, как хорошо ивняк горит, девочка задумала вернуться сюда с санками за дровами.
       Перейдя Желчу, охотники пошли вдоль берега реки в обратную сторону. Вскоре начались заросли метелок и камышей. Опушенные снегом, они плотной ажурной стеной обрамляли озеро, и, по опыту Вальтера, именно там прятались выводки куропаток.
—  Куропатки живут большими семействами и очень осторожны. Их трудно заметить среди рыхлых бугорков вокруг высоких стеблей камыша, где они ищут пищу, но легко обмануть. Они пугливы и, услышав шум, сразу покидают насиженное место, — объяснял друзьям Вальтер. — Ваша задача — осторожно окружить выводок и создать сильный шум, чтобы курочки взлетели и направились в тихую часть зарослей, где я буду сидеть в засаде.
       Вальтер расставил помощников с подветренной стороны и показал каждому, в какую сторону нужно гнать птиц, когда он подаст знак.
      Ждали недолго. По взмаху руки охотника ребята стали свистеть, кричать, «косить» заросли метелок палками, стучать ими по льду. От сильных ударов пришла в движение вода, а воздух, запертый ледяным панцирем, длинным ухающим звуком покатился на другой конец озера.
      Пррр! Кх! Пррр! Над камышами взметнулся выводок куропаток. Дети гнали птиц в сторону, где скрытно на изготовке стоял Вальтер. Первым зарядом дроби он ранил три курочки. Остальные скрылись в высоких камышах.
        Вальтер перегнул ствол ружья и в образовавшееся отверстие вложил новый патрон с дробью. Позволив выводку успокоиться, он заново расставил своих помощников. Теперь они обложили стаю куропаток на другом конце озера. Шумовая атака повторилась.
Взъерошенные серые комочки поднялись вверх вместе с вихрем снежинок. Испуганные курочки резко махали крылышками, создавая тревожный порхающий звук: Прр! Кх! Семейка направлялась в ловушку Вальтера.
      Бах! — разрядил ружье охотник. Сноп красных точек вылетел навстречу птицам и погас в их перышках.
— Вальтер! Упало пять курочек! — азартно кричали ребята. — Удачно, — сказал мальчик. — Возвращаемся домой.
     Помощники получили от Вальтера по куропатке и, как заправские охотники, повесили свою добычу за ножки на пояс.
      Ребята устали. Шумный выход энергии, волнение, непрерывное движение по бездорожью и ни с чем не сравнимое удовольствие от добычи. Охотники радостно щурились, их щечки цвели румянцем.
— А что с курочкой-то делать? — в замешательстве спросила Лена, разглядывая свою добычу.
— Ее надо облить кипятком и ощипать, — объяснил Вальтер. — Тушку выпотрошить и снова облить кипятком. После этого можно варить суп.
    Обратно шли медленней и вернулись домой перед самыми сумерками.
— Коля, давай сварим к приходу мамы вкусный суп, — сказала девочка и направилась к широкой скамье.
     Коля растопил печь и поставил кипятить воду. Его сестренка участия в ощипе курочек не принимала. Она уснула, как только коснулась лавки, и как была — в шубке с курочкой на поясе.


               
                Булочки

    Мама вернулась с работы с пакетом и хорошим настроением. Сегодня, кроме карточек на хлеб и сахар, она получила талоны на маргарин и муку и успела их отоварить.
— Завтра испеку вам булочки!
Что такое булочки. Лена не знала и поэтому никакого интереса к словам мамы не проявила. Но когда мама сказала, что девочки должны уметь готовить — охотно согласилась этому научиться.
      Мама развела в теплой воде дрожжи, положила ложечку сахара, немного соли, немного муки и все хорошо взбила.
— Это опара! В тепле она поднимется, — и мама накрыла одеялом кастрюльку с жидким тестом.
      Когда опара запузырилась и распухла, мама растопила кусочек маргарина, вылила жир в кастрюльку, досыпала муки и стала мять рукой тесто до тех пор, пока оно не запищало. Кастрюльку снова поставили в теплое место.
      Очень скоро тесто поднялось. Мама выложила его на тонкий слой муки и поделила на десять маленьких комочков. Мокрыми руками она катала на ладони круглые шарики и клала их на металлический лист. Смазанные сладкой водичкой, шарики отправились в печь на горячие угли.
— Запомнила порядок работы? — спросила Анна.
     Лена, успевшая потрогать пальчиками все комочки теста, попробовать тесто на язык и испачкать щечки мукой, утвердительно кивнула.
      Булочки в печке раздобрели и разрумянились. От них исходил приятный запах.
— Ну, вот! — сказала мама. — Прошло двадцать минут; булочки готовы и их пора вынимать!
     Анна поделила выпечку на две части. Четыре булочки положила на блюдце и отправила дочь на другую половину дома угостить семью Смирновых: дядю Степана, его старенькую мать, девочек — Ремму и Земфиру. Остальные шесть булочек накрыла полотенцем и сказала:
— Сначала идем в баню, а когда вернемся, будем пить чай!
      По расписанию в бане — женский день. Обрадованный тем, что свободен, Колька кинулся на Желчу к друзьям, а мама стала собирать белье.
      Неожиданно с улицы Лену позвали девочки Степана. — Ты свою булочку съела? — спросила Ремма.
— Нет.
— А давай мы покатаем тебя на лошадках, а за это ты отдашь нам свою булочку!    
     Предложение было заманчивым. Лена любила лошадей, и не проходило дня, чтобы она не наведалась на конюшню и не погладила жеребца Фомку.
— А где же лошадки? — спросила она у сестер.
Старшая, Земфира, накинула на шею поясок от платья, продела его под мышки, встала на четвереньки и предложила Лене садиться на свою спинку.
—Бери вожжи,— указала она на концы пояска, — и скажи:«Но!». Лена вскарабкалась на спину Земфиры, и та прискоком стала кружить по луговине, издавая ржание: «И-и-го-го!».
    Устав, Земфира ссадила «наездницу» и передала вожжи Ремке. Восьмилетняя сестренка начала энергично подпрыгивать на четвереньках, но в это время ее седока окликнул мама:
— Лена, ты где? Пора уходить!
— А как же булочки? — зашептали девчонки. — Ты ведь обещала!
    Лена влетела в каморку и, незаметно от мамы, взяла с тарелки две булочки и снова выскользнула во двор.
    Анна, за неимением замка, вставила в накладную защелку двери обычную палочку и пошла с дочерью в баню.
    Ремма и Земфира быстро съели булочки, которые заработали игрой в лошадки. До войны их мама часто что-нибудь пекла. Но мамы нет вот уже два года. Она не вынесла гибели на фронте двух сыновей и от горя умерла. Старенькая бабушка живет в своем мире; отец от горя замкнулся в себе. Сестры оказались без присмотра и все время хотели есть. Маленькие булочки, которыми их угостила Анна, не насытили, а только раздразнили. Мысль взять булочки, находящиеся за незапертой дверью, не покидала девочек. Наконец они решились зайти в каморку, где жила Анна с детьми, и взять булочки.
— Я пойду в дом, — сказала Земфира, — а ты стой на карауле и смотри, кто идет.
  Старшая сестра вынула из дверной защелки палочку и зашла в комнатку. На столе под полотенцем лежали четыре булочки. Земфира взяла нож и аккуратно надрезала булочки по нижней стороне. Раскрывая каждую, как раковину, она пальчиками вынимала мякоть и клала пустую булочку на место. Румяные корочки накрыла полотенцем, забрала мякиш и покинула каморку.
  Девчонки спрятались на огороде и съели свою добычу.
      Из бани Анна вела дочь за руку. Лена все время тяжело вздыхала и норовила удрать.     Она понимала, что приближается минута, когда ее проступок станет известен маме, и старалась оттянуть предстоящий разговор о булочках, предчувствуя, что он не сулит ей ничего хорошего.
     На лужайке уже крутился Колька, который заявил, что очень хочет есть.
   Мама наливала чай, когда Коля удивленно заметил, куда же делись две булочки?
       Лена, опережая расспросы мамы, затараторила, что она не любит булочки и отдала свою долю Римме и Земфире, которые покатали ее на лошадках. Но объяснение сестренки ничуть не занимало Колю. Он удивленно крутил в руках свою булочку, внимательно разглядывал ее со всех сторон, а затем спросил:
— Мама, а почему у тебя булочки пустые?!
Анна осмотрела, оставшиеся на тарелке булочки и все поняла:
 — Наши булочки съели «мышки», пока мы были в бане, — ответила она сыну. — Придется пить чай с хлебом!
      Анна отрезала детям по кусочку черного хлеба, намазала его маргарином и положила в чай по полной ложечке сахара:
— Это тоже очень вкусно! А булочки мы испечем в другой раз. Пока мама хлопотала с завтраком, Лена схватила пустую булочку и кинулась на вторую половину дома.
— Дядя Степан! Ремка и Земка съели Колькины булочки! — и она раскрыла перед носом Степана свои ладошки, на которых лежали корки, а затем так же стремительно исчезла, как и появилась.
      Дети доедали хлеб с маргарином, когда с улицы послышались крики. Лена первой выскочила во двор и увидела козлы для распилки дров, к которым веревками была привязана Ремка. Она была в одних трусиках и громко кричала, а Степан отрешенно бил ремнем по ее худенькому тельцу и что-то бормотал!
    Лена подскочила к Степану и вцепилась в его галифе в надежде оттащить от Ремки.
— Дядька Степан! Не смей бить Ремку! Не смей! — захлебываясь слезами, кричала девочка.
    На крики вышла Анна. Она схватила тщедушного Степана за плечо и отшвырнула его в сторону:
— Завтра утром явишься в Исполком …
 Анна отвязала Ремму, внесла ее на свою комнатку и положила на кровать:
—Коля, беги к Карлу Францевичу за мазью. Объясни для чего…
 Утром растерянный Степан сидел в Райисполкоме у двери с табличкой: «Редактор газеты Новый быт Захарова А.С.».
— Степан Ильич! — строго выговаривала ему Анна — Ты не единственный, кто обижен войной. Но люди прячут горе за работой. А чем занимаешься ты? Твои сыновья били врага, а ты — бьешь своих дочерей! Перед тобой-то они чем провинились?!
    Еще до начала работы Анна обсудила с председателем Райисполкома депрессивное состояние в семье Степана Смирнова и как помочь ему выйти из состояния стресса.
— Тебе выдали ордер на вырубку леса, — сказала она соседу. — Собирай бригаду плотников и к зиме за тобой три сруба под крышей. В свободное время строй дом для своей семьи. Сейчас зайди к землемеру и согласуй отвод участков под строительство.
На том разговор и закончился.



                Чернослив

     Напротив землянки, где жила семья, плотники клали новый сруб. Дом быстро принимал жилые очертания. Уже видно, где будут окна, двери, печь. Внутри появилась перегородка. Одновременно из тонких бревен плотники сделали небольшой сарай для кур, коз и другой живности.
    Утром к дому подвезли телегу речного песка и глины, и печник стал ладить топки, духовки, дверцы.
    Лена обрадовалась чистому песочку, из которого можно «построить» почти такой же дом, как возвели плотники и, ко всему прочему, обставить его утварью: детской кроваткой, скамейкой, а импровизированный столик украсить цветком ромашки и выло-жить на него маленькие пирожки, обсыпанные семенами дикого укропа.
— Неплохо, неплохо… Вижу, ты свой дом уже обставила, — услышала девочка приветливый голос. Это председатель Райисполкома Николай Васильевич Козырев делал очередной обход новостроек. — Пойдем со мной в дом, посмотрим, как идут дела у плотников, проверим их работу.
— Здравствуйте, товарищи-строители. Вот, привел к вам будущую хозяйку дома. Давайте вместе обсудим, что, кроме печки, необходимо еще сделать, чтобы семья могла жить нормально. Как ты думаешь, Лена, две кровати, стол, скамейка — будет достаточно?
—Нет. Еще нужно две табуретки, полочка в углу для белья и несколько гвоздиков у двери, чтобы повесить одежду, — сказала Лена.
— Парни, вы слышали?— с улыбкой сказал Николай Васильевич. Шутливо с ребенком, но вполне серьезно с рабочими, председатель быстро дал задание собрать из досок необходимую «мебель» и напомнил бригаде, что осталась неделя для приемки работ.
— Ну, Лена, готовься переезжать в новый дом, — и, попрощавшись с девочкой за руку, Николай Васильевич отправился на другой строительный объект.
      У самой Лены работы тоже прибавилось. Теперь она ходила вокруг нового дома и осматривала каждый метр земли, выметала голичком каждую впадинку. Привычка чистоты и порядка — наследие лагерной жизни, где с заключенных спрашивали за каждый лист, принесенный ветром. Кору и щепки, как ценное топливо, девочка аккуратно складывала в хозяйственный сарай.
      Через неделю мама перенесла из землянки нехитрый скарб в левую половину нового дома. На работе ей подарили новое ведро и маленькую кадочку для грибов. Анна достала из чемодана бязь, которую получила в качестве гуманитарной помощи, отрезала от нее три равных куска и, наживив их на нитку, закрыла окна «занавесками». А Лена нарвала васильков и поставила их в водичку на стол. В комнате стало светло и уютно. Свежевыструганные бревна приятно пахли свежестью и смолой.
   Утром, убирая территорию, Лена увидела на второй половине дома настежь открытое окно. На подоконнике сидела девочка с книгой — значит, в дом въехала еще одна семья…
— Тебя как зовут? — спросила Лена
. — Ида.
— Я тоже живу в этом доме, только с другой стороны, — сказала Лена. — Давай с тобой дружить?
— Нет. Мама не разрешает мне выбирать друзей.
Казалось, Лена споткнулась о что-то невидимое, но спустя несколько секунд она задала новый вопрос:
— А книгу можно посмотреть?
  Девочка кивнула.
 Лена обошла дом и открыла дверь к соседям.
  Ида была гораздо старше, чем показалась с улицы. Книга уже лежала на столе, большая, красивая, в ярких завитушках.
— Книга на польском языке, и ты сможешь посмотреть только картинки, — пояснила хозяйка.
  Лена осторожно перелистывала книгу, любуясь зубчатым видом зданий и красочным ландшафтом на картинках. Ида тем временем села напротив и поставила перед собой большую кастрюлю, из которой доставала ложкой крупные черные ягоды и клала в рот.
   В комнате стоял приятный кисло-сладкий запах. Ида, причмокивая от удовольствия, отправляла в рот ягоду за ягодой и, не обращая внимания на Лену, выплевывала на стол косточки. От запаха и чавканья у Лены потекли слюнки и заурчало в желудке.
   Лена не находила объяснений тому, что происходит, но вместе с тем хорошо понимала, что происходит что-то некрасивое. Она сама и ее друзья, почти всегда голодные, никогда не испытывали чувства жадности и умели делиться даже крохами пищи.
Девочка слезла со стула, закрыла книгу и тихо вышла.
 Вечером Лена спросила у мамы, кто их новые соседи.
— Семья землемеров, поляки. А ты что, уже познакомилась?
— Да, — и Лена рассказала маме о несостоявшейся дружбе, о необычной книге, о черных ягодах, об отсутствии вежливости в поведении соседки. Она спросила, знает ли мама, какие ягоды ела Ида, где они растут и почему у них такой необычный запах.
— Из твоего рассказа следует, что новая знакомая — эгоистичная девочка, и в кастрюле, из которой она ела, был компот из чернослива. Постарайся забыть эту историю, — посоветовала мама. — У тебя есть настоящие друзья, а книги, которые тебе дает в библиотеке Аделя Давыдовна, не менее интересны, чем та, что ты видела у девочки. На остальные вопросы я отвечу тебе в следующий раз.
— Когда?
— Очень скоро мне предстоит поездка в Псков. Там я обязательно куплю немного чернослива и сварю вам с Колей компот. Ты попробуешь эти ягоды, и тогда мы поговорим о них более подробно. А сейчас давай спать.
    Но дочери оказалось недостаточно этих объяснений. Ей не давал покоя вопрос неизбежных встреч с Идой.
— Мама, мы же будем встречаться почти каждый день. Как я должна вести себя?
—Люди, которые встречаются ежедневно, необязательно должны дружить. Но они обязательно должны здороваться друг с другом,—сказала мама.— Ты все поняла? Теперь закрывай глазки.



                Платье для куклы

       Лена решила устроить рядом с домом скрытое местечко для игр. Она облюбовала в кустах сирени маленький уголок и стала выметать его голичком. Оставалось только расставить «мебель» из мелких щепок и «посуду» из красного кварца, который она собрала на дороге. Осматривая результаты своей работы, девочка услышала шорох и поняла, что рядом есть кто-то еще. Но кто и где?
       Покинув тайное место, Лена стала искать причину шорохов и решила заглянуть под сруб нового дома, небрежно закиданного бровкой земли. Для этого ей пришлось лечь на живот и вползти в подпольный лаз.
      Лаз расширялся и внутри подпола оказалось достаточно светло. На кирпичах, поддерживающих основание печки, сидела рыжая Ремка в цветастом платке на плечах и таком же платком на коленях. Рядом с ней лежали ножницы, металлическая коробка с нитками и две тряпичные куклы.
— Ты что здесь делаешь? — спросила Лена.
— Шью куклам платья.
     Лена села рядом и взяла в руки мягкий предмет из тряпок с нарисованными глазами, который назывался куклой.
 — Сама сделала?
   Ремма утвердительно кивнула.
— А где же волосы? Давай сделаем ей косы?
   Ремма неопределенно молчала.
— Ты не умеешь?
Рыжая девочка кивнула головой.
— Из чего ты будешь шить платье?
— Вот из этого, — и Ремка развернула кашемировый платок из тонкой шерсти с большими алыми розами.
     Лена ахнула от его великолепия. После некоторого молчания она спросила:
— А чей это платок? Такой красивый; его нельзя резать!
— Моей бабушки…
— Но бабушка может рассердиться, когда узнает, что ты взяла платок. Что она будет носить, если ты его разрежешь?
—Она сама мне дала, — соврала Ремка. — Бабушка все время лежит и платок ей не нужен. А ты,— и она подняла глаза на подружку,— ведь не скажешь ей, что я его разрезала?
    Лена пообещала молчать.
    Ремка взяла ножницы и решительно отхватила от платка большой кусок. Она сложила отрезок пополам и примерила на куклу длину будущего платья.
— Ты шей платье, а я схожу за паклей и сделаю кукле косы, — сказала Лена.
    Девочка вылезла из подполья и пошла в сарай, где плотники хранили инструмент и паклю, которую клали между венцами. Выбрав ровный кусок, она зашла в дом, чтобы расчесать паклю и перевязать пополам, обозначив пробор.
   У Лены была кукла с чистым фарфоровым лицом, голубыми глазами и светлыми косами. В синем клетчатом платьице, она стояла на угловой полочке, как украшение комнаты. Эту куклу выловила тетя Нюра в водах Чудского озера, когда ездила в Эстонию за продуктами. Лена была несказанно обрадована, хотя и не играла в куклы. Ей больше нравились военные игры, коньки, лыжи и книжки. Поэтому кукла Лада, так ее назвали, стала для семьи предметом всеобщего любования и восполняла отсутствие в доме других вещей.
Девочка вынесла Ладу на улицу и полезла с ней в подвал. Ремма широко открытыми глазами рассматривала фарфоровую красавицу и гладила ее косы и красные туфельки все время, пока Лена ладила тряпичной кукле косы.
— А давай я сошью ей новой платье — сказала Ремма и отрезала от нарядного платка большой лоскут.
    Девочки осторожно расстегнули пуговки клетчатого платья Лады и накинули на нее лоскут из крупных роз. Широкой лентой из той же ткани завязали на поясе большой бант и остались довольны работой. От розового цвета и нарядных кукол подвал преобразился.
— Давай угостим их чаем, — сказала Ремка. — Ты иди домой и принеси воды.
    Лена только теперь вспомнила, что она еще ничего не сделала по дому и даже не сходила за водой. Взяв ведро, девочка отправилась через дорогу к колодцу. Из-за маленького роста она не могла справиться с вертушкой, и ей пришлось ждать, когда за водой придет кто-то из взрослых.
     Наконец, к колодцу подошел незнакомый подросток с двумя ведрами и приветливо поздоровался.
— А ты кто? Я тебя раньше не видела, — сказала Лена.
— А меня здесь раньше и не было. Я приехал к отцу с Украины только вчера. Меня зовут Роман.
     Подросток сразу понял, что девочке нужна помощь, налил ей полведра воды и даже перенес ведро через дорогу.
      Поблагодарив нового знакомого, Лена пошла к дому совсем забыв о своей фарфоровой красавице. А когда вспомнила, Ремка уже исчезла.
    «Ладно, заберу Ладу завтра», — подумала Лена, но и завтра забыла это сделать. Ей и в голову не пришло, что она навсегда потеряла свою куклу.
     Лада сама напомнила о себе, когда Лена бежала в пронивки наведать прирученного ежика. Навстречу ей по дороге шла второклассница Райка и бережно прижимала к себе фарфоровую куклу — ее куклу.
       Лена остановилась, как вкопанная, и хотела возмутиться, но слова не спешили слетать с ее язычка. Тогда она подскочила к Райке, выхватила куклу и в негодовании стала грозить девочке кулачком.
     Райка разревелась и кинулась домой за помощью к матери. Лена еще не успела дойти до дома, когда услышала за спиной крик:
—Стой, хулиганка! Я тебе покажу, как отнимать чужие игрушки! К Лене быстро приближалась хромая тетя Клава — мать Райки. Лена инстинктивно прижала к себе Ладу, но Клавдия грубо отвела руки девочки и забрала куклу.
— Это же моя кукла, — в растерянности прошептала Лена.
— Это Раичкина кукла! Я сама купила ее у Смирновых, — сказала женщина. — А о твоей выходке я расскажу матери; будет тебе порка!
      Восстановив таким образом справедливость, Клавдия быстро заковыляла обратно.
Мама пришла домой поздно, но заплаканная Лена ждала ее.
— Ну рассказывай, в чем дело?
Лена поведала маме об играх с Реммой в подполе, о новом платье для Лады, о чае, которым она не успела напоить Ладу,  о том, что Ремка сбежала вместе с куклой, и как она увидела свою Ладу в руках у Раи…
       Клавдия уже успела пожаловаться Анне на дочь и повторила, что на день рождения дочери купила Ладу у Смирновой Земфиры за пять рублей.
—   К сожалению, доченька, я ничем не могу тебе помочь. Из твоего рассказа ясно, что ты сама вынесла Ладу из дома и оставила ее Ремме. Ее сестра Земфира воспользовалась твоей оплошностью и продала куклу Клавдии. Как это ни печально, но Лада стала соб-ственностью Раи. Самое неприятное в этой истории заключается в том, что сестры Смирновы обманывают тебя не первый раз, а выводов ты не делаешь. Так что винить тебе надо только себя.
       Лена долго лежала с открытыми глазами и тихонько вздыхала. Было досадно и стыдно. Она мысленно перебирала события последних дней, надеясь увидеть среди них то, что мама назвала предупреждением от ошибок. И зашла в тупик. Оказалось, что все
ее помыслы и действия состоят из одних ошибок, а предупреждений она не видит! Или она не все поняла из слов мамы?
      Окончательно измучившись от неопределенности, девочка решила наконец попросить помощи:
— Мама, как мне поступать, чтобы не было ошибок?
— Ну, совсем без ошибок никак не обойтись. Но нужно стремиться к тому, чтобы их было как можно меньше. Для начала запомни два правила. Первое— серьезно подходить к выбору друзей; и второе — прежде чем что-то сделать, надо хорошо подумать.
   «Как просто», — подумала Лена и крепко прижалась к маме.




                Рукодельница

     Лена тихо переживала потерю куклы Лады. Без нее в доме стало пусто и грустно. И тогда она решила сама сшить куклу. Ведь шила же тряпичную куклу Ремка. И она тоже сможет!
      Лена сбегала к бабушке Айно за толстой иголкой и суровыми нитками; пересмотрела старенькое белье в надежде найти хоть что-то напоминающее по цвету тело куклы; обследовала сарай и слазила на чердак в поисках пакли, из которой можно сделать косы. Но кроме иголки с нитками найти ничего не удалось.
      Из чего же можно сделать куклу? Ответа на этот вопрос пока не было.
       Чтобы отвлечься от назойливых мыслей, Лена занялась повседневными делами: налила в ведро воды и стала стирать носочки. Вот тут-то ей и попались на глаза светлые мамины чулки с маленькой дырочкой на стопе. В том, что мама заштопает дырочку и будет носить чулки, сомневаться не приходилось.
       А зачем маме штопать чулки? Вот придет Колька из леса и можно будет договориться с ним — купить маме новые чулки из тех денег, которые они тайно копят на зимние шаровары, собирая для этого клюкву и металл. Коле, наверное, тоже будет приятно сделать маме подарок…
      Но в таком случае старые чулки маме не нужны, и она может их использовать. Если набить чулок песком и сухой травкой и перевязать в двух местах, то получится головка и тельце…
     Лена не стала дожидаться брата; она бросила стирку и схватила ножницы. Мгновение — и от чулка отрезан следок и нижняя узкая часть.
     Девочка зашила разрез с одной стороны и с готовым мешочком побежала на Желчу, где можно было набрать чистенький песочек. Скоро девочка вертела в руках, как ей казалось, теплое тельце будущей куклы.
     С радостным настроением Лена шла по тропинке к типографии, надеясь, что там ей помогут нарисовать кукле лицо.
     Лида, технический редактор газеты «Новый Быт», была одна и подбирала фото к будущим колонкам текста.
     Молодая белокурая девушка знала страсть девочки к рисункам, шрифту, типографской краске, и ее приход не вызвал удивления.
— Лида, нарисуйте, пожалуйста, моей кукле глазки, — и Лена робко протянула светлый тряпичный комочек.
     Лида понимающе улыбнулась, и оттого ее красивое нежное лицо стало еще прекрасней. Она положила будущую куклу на ладонь и быстрыми движениями цветных карандашей преобразила ее облик. У куклы появились большие глаза, великолепные ресницы, маленький носик и алые губки…
      Лена была переполнена восторгом, о чем свидетельствовали широкая улыбка и приоткрытый рот. Лицо ее куклы стало очень похоже на лицо красавицы Лиды.
— Вот, нравится?
      Лена кивнула, поблагодарила Лиду и, не отрывая взгляда от куклы, медленно пошла домой.
      Нет, этой кукле не подойдут косы! Нужны белокурые вьющиеся, как у Лиды, волосы. И куклу она тоже назовет Лидой.
Но где взять белокурые волосы? Девочка замедлила шаги, а потом решительно изменила направление. Она шла к старенькой пряхе — бабушке Марфе.
     Бабушка жила одна. Никто из ее мужчин не вернулся с войны. Но пока весточки о гибели не было, женщина продолжала терпеливо ждать и с утра до вечера чесала кипы овечьей шерсти и сидела за прялкой. Нити, которые она сучила на веретено, а затем перематывала в большие светлые клубки пряжи, расходились среди рукодельниц поселка на носки, перчатки и свитера, отправляемые на фронт.
— Бабушка, я принесу вам водички, — сказала Лена и взяла со скамьи бидончик.
— Принеси, милая, мы с тобой чайку попьем.
Чтобы достать водички, пришлось постучать в окошечко дома, где жил Роман, и позвать его крутить колодезный журавлик. Когда бидончик с водичкой встал на место, помощница поинтересовалась:
— Бабушка, а дров нужно принести?
— Нет, милая, я сегодня топить не буду.
Марфа уже поставила на стол две кружки и вынула из печи морковный чай и мисочку с овсяным киселем.
— Вот мы с тобой сейчас и покушаем. Одной-то мне не хочется. Когда Лена съела кисель и выпила чай, она достала из-за пазухи свое тряпичное сокровище.
— Бабушка, моя кукла совсем лысая. Не могли бы вы дать немного пушистой шерсти, чтобы сделать ей волосы?
      Улыбка разгладила бабушкины морщинки. Она подошла к прялке и выдернула из белого кокона нежную паутинку.
— Хватит?
     Лена благодарно кивнула и метнулась домой. Теперь у ее куклы будут белокурые волосы!
      Перевязав пушистую шерсть пополам, девочка продела концы ниток в иголку и пришила «волосы» к голове куклы, которая с каждым стежком становилась все краше.
     Критически осмотрев свою работу, рукодельница обнаружила, что у куклы нет рук, ног и платья…
      Но главное — все-таки платье; оно может срыть отсутствие ног. С руками вопрос решился быстро: скатав из остатков чулка валик, девочка пришила его к спине куклы.
Наступил последний этап работы. Девочка открыла чемодан, где мама хранила остатки бязи.
    Зачем маме эти обрезки? Она ведь сшила занавески на окна…
Но тут Лена вспомнила, что мама хотела сшить еще и наволочку.
     Маленькая портниха приложила кусок бязи к подушке и пришла к выводу, что оставшейся ткани будет вполне достаточно и на наволочку, которую, чтобы порадовать маму, она тоже сошьет сама, и на платье для куклы. Без колебаний, девочка отрезала полоску бязи, а оставшуюся ткань убрала в чемодан.
      Белый лоскут снова подвергся делению и вырезанию проемов для головы и рук куклы.
      Девчушка зрительно помнила, как женщины шили кисеты для солдат, украшая их крупной петелькой и узелками ниток. То же самое она решила сделать с платьем куклы.
     Скоро от выреза горловины вниз протянулись две узорные дорожки из крупных петель, которые разбегались в разные стороны. Низ платья украсили крупные узелки. На кудряшках Лиды появился большой белый бант. Нарядная кукла заняла место на полочке в простенке, где раньше стояла фарфоровая Лада.
      Коля явился домой усталый, но довольный. Ему удалось собрать в лесу килограммов пять алюминиевых деталей с разбитого самолета. По его расчетам, он заработал рублей двадцать.
     Лена уже сварила картошечку и разрезала пополам большой свежий огурчик. Ужиная с братиком, она обсуждала покупку маме новых чулок и поход за клюквой. Коля молча слушал сестренку и охотно с ней соглашался. Его клонило в сон, но, пересилив себя, мальчик пошел на Желчу искупаться.
    Анна пришла с работы, когда дети уже спали. Куклу заметила сразу и внимательно ее осмотрела. Она догадалась, откуда у куклы белое платье и что искать чулки бесполезно.
Чулки было жалко. Вся зарплата распланирована на месяц вперед, и покупка новых чулок не предусматривалась. Но журить дочь Анна не стала. Кукла Лида того стоила.




                Котята

       Кошка Маруся жалобно мяукала и терлась о ноги прохожих. Ее плач передавал безысходное страдание: у Маруси отобрали котят.
— Ремма, почему плачет кошка? — спросила Лена рыжую девочку.
— Папа унес котят в лес. Кормить нечем, — буркнула Ремка. Вскоре Маруся пропала из глаз, а когда появилась снова, ее бока заметно округлились. Маруся снова начала ластиться к людям и громко урчать. Ее голосок напоминал светлый журчащий ручеек, так счастлива была Маруся.
    Увидев Лену, кошка шла ей навстречу, прижималась к ногам, призывно глядела в глаза и просила внимания и ласки. Но что хотела сказать кошка своим мурлыканьем?
      Кошку было жалко, и Лена пошла к бабушке Айно, у которой жил черный кот Маркиз. Наверняка бабушка знает, что волнует Марусю, и как ей можно помочь.
       Бабушка слушала девочку, цокая языком, и задумчиво смотрела на Маркиза.
    — Ай-ай! У Маруси отняли котят, и она запомнила это. Сейчас Маруся ждет новых котят и боится за их жизнь. Она просит людей не отнимать котят и не лишать ее материнского счастья.
     Вечером Лена рассказала брату, как страдает Маруся, и что она решила принести кошку в дом и спасти ее котят. Коля был не в восторге от намерений сестренки и запретил ей это делать.
— Ты подумала, что скажет мама? Места в доме нет, кормить котят нечем…
    Но девочка проявила решимость. Поразмыслив немного, она отправилась в маленький дом у дороги под вывеской «Магазин», где отоваривали продуктовые карточки, в том  числе и для жителей ближайших деревень, и стала слушать, как люди обращаются со своими просьбами. Так она узнала, что продавщицу зовут Полиной. Когда люди разошлись, Лена подошла к прилавку:
— Тетя Полина, не могли бы вы дать мне пустую коробочку? — робко попросила она.
— А что, очень надо?
     Лена кивнула в ответ и внутренне напряглась. Если Полина спросит, для чего нужна коробка, придется сказать правду. Как, в этом случае, поступит Полина?
     Но продавщица не стала задавать лишних вопросов. Она подвигала товаром и поставила перед ребенком пустую коробку из тонкого картона.
      По дороге домой Лена нарвала мягкого клевера и выложила им дно коробки. Кроватка для Маруси была готова.
      К счастью, Коли не оказалось дома. Задвинув кроватку кошки в угол, девочка пошла за Марусей. Кошка грузно опустилась на мягкую подстилку из клевера и тихо замурлыкала.
Брат вошел неожиданно:
— Лена, привезли кино. Фильм называется «Небо Москвы». Ребята натягивают экран. Идем помогать!
     Здесь Коля осекся; он увидел Марусю и строго сказал: — Унеси немедленно! У кошки есть дом и хозяин.
     Сестренка насупилась.
— Коля, — потерянно зашептала она, — пусть Маруся побудет здесь, пока мы смотрим кино? А вечером я отнесу ее Ремке и попрошу спрятать от отца.
     Коля нехотя согласился. Дети вместе вышли из дома, но сестренка вдруг заявила:
— Иди один, я догоню.
   Девочка вернулась в дом, ласково погладила Марусю и поделилась с ней своими затруднениями, но пообещала придумать что-нибудь для спасения котят. Кошка тихо мурлыкала с закрытыми глазами.
      Кино началось с журнала. Механик читал короткие титры о событиях на фронте, о том, как работают заводы на Урале, как на полях Сибири убирают урожай и, наконец, о том, какие события происходят в культурной жизни страны.
— В Москве на сцене Большого театра возобновилась постановка балета Чайковского «Лебединое озеро», — и в подтверждение этих слов, на экране, держась за руки, «поплыли» девушки в коротких белых юбочках и с веночками на голове.
     Лена мысленно разводила руки в стороны, и в такт движениям на экране «двигалась» по кругу вместе с птицами. И когда, как ей показалось, она уже свободно махала крыльями в одной стае с ними, вдруг услышала торопливый шепот:
— Быстро садись на место!
  Коля схватил сестренку за край сарафана и оттащил от экрана. Новые кадры вывели девочку из состояния транса. В течение следующих полутора часов сидящие на поляне люди оказались в центре воздушного боя над Москвой.
     На экране крупным планом возникали мужественные лица пилотов в черных шлемах, погоня, пикирование, атака и падение горящих самолетов, взрывы и чудесное спасение героев…
      Когда экран погас, воцарилось продолжительное молчание. Люди н вставали и не расходились. Они все еще продолжали переживать то, что увидели в кино, и сравнивать с тем, чему были очевидцами.
     Лена медленно шла к дому под впечатлением танцующих лебедей. Она решила, что обязательно станет балериной, когда вырастет, надо только сказать об этом желании маме.
      Склонившись над Марусей, Лена увидела, что та не одна. К ее сосочкам прижалось четыре сереньких комочка.
      Девочка схватила коробку и быстро подняла ее на чердак в надежде, что ночью Марусю никто не тронет, а завтра она что-нибудь придумает.
       Коля остался доволен тем, что сестренка унесла кошку, как и обещала, не догадываясь, что Маруся все еще находится в их доме. На следующий день, оставшись одна, Лена залезла на чердак и обнаружила, что коробка пуста, а Маруся и ее котята исчезли! Хитрая кошка, опасаясь людей, сама перетащила котят в безопасное место. Но куда?
        Не находя себе места от волнения, девочка крутилась возле дома Смирновых в надежде найти укромное место Маруси. Но кошка и ее котята не подавали признаков своего присутствия.
        Прошло недели две. Играя на солнышке с осколками зеленого и желтого стекла, Лена услышала тонкий писк под крышей сарая, где жила Ремка.
— Котята живы! — девочка пошла на звуки, для чего ей пришлось влезть на чердак соседей.
     Чердак оказался завален хламом, и протиснуться между ним не было никакой    возможности. Лена легла на живот, но даже в таком положении «ужа» не смогла проползти вперед и полметра. И все же краем глаза она увидела ползающих котят.
       На шуршание и ласковое «кис-кис» котята с любопытством поползли навстречу. Изловчившись, Лена схватила одного из них и спустилась вниз.
      Маруся появилась сразу и стала нервно мяукать. Пришлось ей объяснять, что оставаться котятам на чердаке опасно; их надо перепрятать.
      Оставив котенка на тропинке, Лена полезла на чердак ловить остальных, но пока она приманила второго котенка, Маруся унесла первого на чердак с другой стороны.
      Никакие уговоры на Марусю не действовали. Как только Лена поднималась наверх за очередным котенком, кошка внизу хватала за шиворот свое дитя и тащила его обратно.
      Лена отступила от плана спасения котят. Маруся одержала победу.
      Еще неделю котята шумно резвились на чердаке, а затем, в отсутствие матери, поддавшись любопытству, сами спустились на землю. Хозяин дома Степан покидал котят в мешок и отправил туда же плачущую Марусю. Рано утром он ушел в лес и там выпустил животных на волю.




                Козочка Дуся

     В конце поселка тянется длинная постройка для общественного скота. Сейчас коровник пуст, стадо — на выпасе.
     Рядом с ним на большой луговине, отведенной под хозяйственный двор, с пришедшей в упадок изгородью стоит старый колодец под крышей, с железной цепью и помятым ведром. Из него каждый день две девочки набирают воду и разливают ее в длинные деревянные поилки.
       Вечером, возвращаясь с пастбища, коровы останавливаются около них и жадно, затяжным вдохом, забирают в себя согревшуюся на солнце воду. Напившись, они призывным «Му-у-у» извещают доярку о своем приходе, степенно заходят в сарай и, в ожидании вечерней дойки, ложатся на свежую подстилку.
       В стаде полтора десятка коров и четыре козы, одна из которых совсем молоденькая. За стадом ухаживает тетя Фрося и две ее старшие дочери — Зина и Клава. Остальные четверо детей Фроси, старшая из которых семилетняя Саша, играют, дерутся и плачут в отстоящей на сотню метров небольшой бревенчатой избушке с настежь открытыми окнами. Младшему Петеньке нет еще и года, и Саше приходится часто брать его на руки.
      Двор привлекает детей со всего поселка. Отсюда ребятня держит под контролем привоз в ларек хлеба, за которым очередь занимается с утра.
      Дети охотно помогают Фросе в ее нескончаемых заботах по хозяйству, следят за чистотой луговины, таскают воду в баки и ведра для вечерней помывки вымени коров и приготовления пойла. Мальчики постарше таскают на просушку большие бидоны, кото-рые Фрося наполнит молоком от вечерней и утренней дойки, а затем конюх отвезет на молочный завод. Масло, сбитое из молочка буренок тети Фроси, — строго учитываемый продукт стратегического назначения.
      Коровник под крышу забит сеном, и мальчишки с удовольствием скидывают его оттуда по просьбе Фроси и растаскивают по яслям. Гордые от похвалы и благодарных слов Фроси, они бегут на Желчу купаться.
      Как только на дороге показывается телега с большим ящиком хлеба, ребят сдувает с луговины, и они выстраиваются в очередь у ларька, сжимая в кулачке продовольственные карточки.
      Через час продажа хлеба заканчивается, и детвора вновь собирается на поляне. Начинаются азартные игры в лапту и прятки.
     Для маленькой Саши наступает время относительного отдыха. Она усаживает на завалинку младших братишек вместе с собакой Норой и наказывает им смотреть, как играют ребята постарше, а сама моет пол и варит картошку к приходу мамы и сестер с ве-черней дойки. К этому времени Саша должна успеть накормить и уложить братишек. Мама и старшие сестры должны хоть немного отдохнуть после тяжелой работы.
       Саше помогает Лена. Она приходит с книгой, которую уже успела прочитать на ступеньках библиотеки, и теперь охотно делится с малышами своими знаниями.
— Смотрите, какой красивый кот в шляпе! — девочка водит пальчиком по цветной картинке и останавливается на одной из букв:— Видите маленький кружочек? Эта буква «О». Перед ней стоит буква «Ка». Буковки складываются и получается — КОТ.
      Услышав слово «кот», Нора приоткрывает пасть и ее язычек и нижняя челюсть начинают нервно подрагивать от сдерживаемого рычания. Малышам становится смешно, и они затевают возню с собакой.
      Лена грозит Норе пальчиком и успокаивает детей, чтобы показать им новую картинку. Но не успевает. На поляну выходят козы.
     Лена срывается к дому, прячет книгу и бежит встречать коз. Весь день она крутилась возле Марфы с просьбой научить ее доить козу. И Марфа согласилась!
     Лена прутиком направляет коз к поилке, но младшая козочка Дуся отказывается воспринимать и увещевания босой девчонки, и призывное материнское «Бе-е-е». Она крутит головкой по сторонам и намеренно пытается отвернуть от коровника в сторону. Лену это сердит. Ведь именно Дусю она и хочет подоить, не зная того, что козочек можно доить только после окота.
      Лена снимает свой поясок, привязывает его к рожкам Дуси и тащит козочку пить.
Дуся идет с большой неохотой, и ее с трудом удается завести в сарай.
       Привязать Дусю к перекладине Лена не смогла — поясок все время соскальзывал с маленьких рожек. Тогда одним концом пояса Лена затянула узел на ножке козочки, а другой конец закрепила за перекладину. Теперь Дуся «в плену», но она категорически возражает против такого обращения; дергается и жалобно кричит: «Бе-е, бе-е, бе-е».
— Успокойся. Помолчи. Сейчас я помою тебе сосочки, — ласково уговаривает козочку Лена.
      Она набирает в ладошки водички из хозяйственного ведра и подносит ее к маленьким сосочкам Дуси. Козочка не понимает, что от нее хотят, и призывно издает: «Бе-э-э-э».
— Теперь надо найти подойник, — решает Лена и идет в ту часть коровника, где Марфа хранит посуду.
       На глаза девочки попадается большая алюминиевая миска, которая устраивает молодую «доярку». Присев на корточки возле козочки, Лена тянет ее соски. Дуся не выдерживает такого издевательства, панически дергает ножками и жалобно кричит: «Бе-бе! Бэ-э-э».
       На дно миски не упало ни капли молочка. Лена в растерянности. Что она делает не так? Дуся плачет, молока нет, сил у доярки тоже нет, настроение упало…
      Расстроенная Лена идет по коровнику в поисках Марфы.
— Тетя Марфа, Дуся отказывается отдавать мне молоко. Покажите, пожалуйста, как надо ее доить, — почти со слезами просит Лена.
      Марфе стыдно. Ведь она не сказала девочке, что у молодой Дуси еще нет молочка, посчитав за минутную блажь ее просьбу подоить козу.
— Подожди немного. Вот закончу доить Милку, и вместе пойдем доить козу.
Марфа слила ведро молока в чистый бидон и пошла с Леной в отсек к Дусе. Отвязала козочку, успокоила ее и разъяснила девочке, что у Дуси появится молочко только в конце зимы, после окота.
— А сейчас мы будем доить ее мамку — Дашеньку.
     Даша уже ждала дойки. Ее вымечко сильно выпирало, а сосочки топорщились в разные стороны. Она охотно принимала поглаживание рук по вымечку и водную процедуру.
      Марфа даже не привязывала козу. Та спокойно, под тихий голос хозяйки, ритмично двигала челюстью, не разжимая зубки.
— Смотри, как я захватываю сосок: большой палец вверху, остальные расслаблены и легонько скользят вниз, сжимая сосок. По очереди: правая рука держит один сосок, левая— другой сосок…
      Струи молочка звонко били в край посуды.
— Теперь попробуй ты, — сказала женщина, а сама встала рядом и успокоила Дашу, когда девочка дотронулась до ее сосков.
       Опустившись на колени и почти уткнувшись носиком в вымя, Лена осторожно и ласково тянула соски Даши.
— Пойдем со мной, — сказала Марфа, когда вымя козочки обмякло. — Первая дойка по праву принадлежит доярке, — и она налила Лене кружку парного молока.
 

               
                Лагерный эпизод

      Утро. Занимается солнечный день. В лагере военнопленных оживление.
— Шнель! Шнель!— идет утреннее построение колонн для вывода людей на торфяники. Воюющей Германии нужно топливо: много и разного.
     За воротами лагеря можно увидеть сытых людей в гражданском. Это местные эстонцы и фермеры пришли за рабочими руками на полях и подворье. Воюющей Германии нужно много хлеба и мяса.
     Тощие, напряженные и злые от унижений и ненависти к оккупантам, узники идут, опустив глаза долу. Изо дня в день.
       Но это только на первый взгляд люди безропотно воспринимают происходящее. Военные, попавшие сюда прямо с фронта, осторожно изучая лагерников, создали подпольную группу Сопротивления. С помощью местного населения, сочувствующего пленникам, им удалось наладить связь с партизанами, и жизнь узников получила смысл, планы на будущее, надежды на освобождение. Эта вторая жизнь начиналась в сумерки и шла ночами, когда оккупанты отдыхали.
       Конец дня. Усталые и голодные, тяжело переставляя ноги след в след, люди возвращаются в лагерь и, когда оказываются внутри, тут же оседают на землю отдышаться. Расходиться по темным баракам никто не хочет.
       В лагере тишина. Ждут вечерний паек. Особенно ждут его дети. Об этом говорят их впавшие голодные глаза. Не чувствуя боли, они прижимаются к колючей проволоке, цепляются за нее, поддерживая себя таким образом в горизонтальном положении.
       От двухэтажного здания, где размещается администрация лагеря и живет охрана, идет молодая женщина. Ее платье порвано. На лице красные пятна и маска безразличия. Глаза опущены. Она прижимает к себе полбуханки черного хлеба.
       Когда она подошла совсем близко, казалось, по лагерю прошел общий выдох негодования.
— Су..! — зло бросил молодой мужчина в выцветшей гимнастерке.
 —Тварь! Шлю..! Продажная!— гневно выкрикивают женщины.
 Детям незнакомо значение этих слов. Их внимание приковано к темному, с белыми пятнами плесени куску хлеба, который цепко сжимает униженная и оскорбленная женщина. Запах от него витает повсюду и доводит их до обморока.
       Фаина, так зовут женщину, идет к баракам и скрывается внутри одного из них. О, как она ненавидит и презирает себя! Разве об этом догадываются лагерники, осыпавшие ее оскорблениями, и тот высокий, в гимнастерке?.. И что может сделать она в неволе? Только расстаться с жизнью…
      Но она так молода. И так хочет жить!
     Фаина разламывает хлеб на маленькие кусочки, делает соски и засовывает их в рот лежачим больным. Покончив с делом, зарывается в солому и горько плачет.



                Хлеб привезли!

      На песчаном пригорке невзрачный ларек из досок. На фасаде небольшое окно с выступающим двухсторонним подоконником и узкой рейкой под ним по внешней стенке. Эта рейка— просто счастье для малышей. Она создает кусочек пространства, в которое при необходимости можно протиснуть хилое тельце.
      Пока ждут подвоза хлеба, идет азартная детская игра в полевую лапту. Водят двое: один подкидывает мяч игроку, который отбивает его палкой в поле и сразу бежит до черты и обратно. Второй — водящий — должен перехватить мяч и осалить им бегущего. Если мяч попадает в бегущего и отскакивает в сторону, то водящий и бегущий меняются ролями. Если бегущему удается поймать мяч на лету, он получает запасное очко…
      В играх дети не замечают, как бежит время, как солнце идет к закату и что у ларька уже собралась толпа.
— Хлеб везут! — кричит кто-то из глазастых, и детвора срывается к ларьку, чтобы встать в очередь.
     Но очередь уже нарушена. Те, кто пришли позже, не хотят соблюдать первозданный порядок и пускать детей. Хлеба всегда оказывается меньше, чем карточек, и оттого воздух наполняется криками и жалобными просьбами:
— Дяденька, я здесь стоял…
— Пропустите, пожалуйста, в очередь!
— Тетя Саша, подтвердите, что я занимал за вами…
Идут выяснения, гвалт и слезы…
Лена тоже пытается встать в очередь, но ее никто не слышит и, кажется, не видит. Потеряв надежду протолкнуться и встать на свое место, девочка выбирает другой способ. Она обходит очередь и на четвереньках, прижимаясь к стенке ларька, около ног и вороха подолов пробирается вперед.
      Юбку Анастасии Петровны— бессменного блюстителя порядка хлебной очереди — она хорошо знает. Увидев знакомую расцветку, Лена пытается встать в полный рост под рейкой и протянуть женщине руку с карточками.
— Анастасия Петровна! Анастасия Петровна! — теребит девочка знакомый подол. — Пожалуйста, возьмите карточки и хлеба… Пожалуйста, возьмите… Купите…
     Наконец, до женщины доходит слабый голос.
— Батюшка, свет мой, — шепчет она и перехватывает под рейкой карточки из рук ребенка.
    Лена опускается на колени. Грязная, с полными глазами слез, она ползет обратно.



                Удар наносят свои


      Ранняя весна 1944 года. Большой снег еще скрывает ухабы сельской дороги. Между поселками Озерного края Гдовщины осторожно пробирается черная легковая машина.
      В машине люди в темно-синих шинелях. У них особая миссия — проверка людей оккупированных территорий на лояльность к советской власти и чистка партии от элементов, находившихся в плену у немцев.
      В помещении Райисполкома заседает чрезвычайная комиссия: комиссар Петрова Екатерина Мартыновна, командир партизанского отряда Козырев Николай Васильевич и три офицера из Министерства государственной безопасности.
      Первые двое — вне подозрений. По заданию партии они возглавляли Сопротивление в крае во время немецкой оккупации; знали всех и каждого и сейчас по спискам МГБ давали пояснения и характеристики на людей, с которыми воевали и работали.
      Получив нужную информацию, офицеры разделили полномочия. Членов партии и партизанского отряда, часть из которых была узниками концлагерей, должна допросить тройка: комиссар, командир и старший офицер из органов. Двое других представителей МГБ отправились со своей миссией в сельские советы.
— Анна Сергеевна, зайдите в мой кабинет, — попросила Екатерина Мартыновна.
     Анна ждала вызова. Она мысленно перебирала события последних лет и не находила в них ничего такого, в чем ее могут упрекнуть.
— У вас непростая ситуация, — начал разговор эмгебист. — Вы — член партии, административное лицо большого завода в Ленинграде, вы узник Гдовского концлагеря и вы член отряда 2-й партизанской бригады. Прошу подробно рассказать, как вы попали в плен, и предъявить партийный билет…
     В течение двух часов эмгебист с пристрастием и нескрываемым недоверием допрашивал Анну. Ей вновь пришлось пережить смерть близких людей, пленение, тяжелую дорогу с детьми под обстрелом из Ленинграда до Гдова, голод, тиф, работы на сланцах, побег из лагеря, ночи в сырых землянках, вынужденное бродяжничество по деревням и вдоль железной дороги по заданию руководства партизанского отряда.
     Говорить было трудно. Губы пересохли, слова произносились с трудом, лица присутствующих расплывались. Казалось, ее безжалостно режут по живому. Но Анна, прилагая неимоверные усилия и волю, сидела прямо и не отводила глаза от пронзительного взгляда офицера службы безопасности.
      Эмгебисту не понравилось, что Анна не выдала немцам свою принадлежность к партии и закопала партийный билет. По его мнению, основанному на решении высших органов власти, Анна «предала партию и является врагом народа. Ей нет места на большой земле, и она должна готовиться в ссылку, в трудовой лагерь».
       На этом женщину попросили выйти из кабинета и подождать официального заключения.
       Как в тумане Анна вошла в свой отдел и села на стул. Сотрудники отдела, не задавая вопросов, поставили перед ней стакан воды и набросили на плечи плед, извлеченный из тюка с надписью: «Красный Крест. Гуманитарная помощь».
        А в это время у комиссара шел жесткий разговор с представителем МГБ. Смысл его заключался в следующем: руководители края не допустят отправки боевого товарища с двумя детьми в ссылку. Анна — честный человек и безупречный работник. На нее уже подготовлены документы для восстановления членства в партии.
 — А чем здесь не каторга? — веско говорила Екатерина Мартыновна. — Кругом «покати поле», ни одного целого дома, только головешки. Люди живут в землянках. Одинокие и голодные старики и дети. Кто будет нести ответственность за их сиротство и восстанавливать народное хозяйство здесь, в этом крае?
       К удивлению защитников, эмгебист особо не возражал, но настоятельно просил еще раз проверить подготовленные документы. С учетом обвинений, выдвинутых высшим руководством страны к узникам фашизма и концлагерей, он рекомендовал «говорить осторожно и не все».
       Анну снова позвали на беседу. За несколько часов она изменилась до неузнаваемости. Ее большие карие глаза ввалились, лицо потемнело, волосы засеребрились… Тридцатичетырехлетняя Анна выглядела на все пятьдесят.
— Довожу до вас следующее, — начал офицер. — Постоянным местом вашего поселения и работы будет Гдовский район. В Ленинград вы и ваши дети вернуться не сможете. Остальное вам расскажут товарищи.
 
      Эпилог. Выехать из Полны Гдовского района Анна смогла только десять лет спустя, глубоко больным человеком. В 1972 году ее нашел орден Красной Звезды. Ее детям поступление в высшие учебные заведения страны было закрыто.
 
      Москва, 2012г.

Широкова Елена Григорьевна
Войны пронзительное эхо
Отпечатано в типографии «Нестор-История» 198095 СПб., ул. Розенштейна, д. 21 Тел. (812)622-01-23