Вор в законе

(Медиумический рассказ, написанный при помощи "яснослышания".)

День был тихий. Светило солнце и златой серп луны отражался в синеве озера. Рыба не шла, и окунь одиноко плавал в ведёрке.
  - Всё! – Онуфрий Степанович сматывал удочку. – Сегодня клёва нет.
Плыли к берегу. У матроса «Славутич» хватило наглости сплюнуть за борт. За что последовало наказание: взмах ведра и с головой ушёл под воду – настроение было ни к чёрту. Выплывет – нет, никого не тоскует.
  - Сегодня будет жаркий день, - это Василиса Степановна, дочь местного старосты, встречала недружелюбных гостей.
Онуфрий Степанович не был братом или родственником этой особы женского рода, но накопившаяся злость, ждала новой жертвы. Ей достался увесистый кулак в подбородок. Отчего бедная женщина тяжело охнула и завалилась на сторону. Дорога была свободна и Онуфрий Степанович, гулко стуча сапогами, прошествовал в избу.
  - Милостя просим! – визгливо прошамкала помощница, упавшей от затрещины, хозяйки.
Бестолково метаясь, желая помочь гостю, она под самые ноги ему выдвинула табурет, но, не желая становиться, он грохнулся на ногу рассвирепевшему гостю. Он тут же «урезонил» бабу увесистым тумаком, отчего та скончалась на месте. Подоспевшие «соратники» увидели две картины: одну бабу в грядке, живую или нет, другую – мёртвую, не дышит. Онуфрий Степанович сам понимал, что не так бы было, если б клёв, но как пошло…
Разбираться не стали – все свои: знамо дело, бабы виноваты, мужику под «горячую» попадать не стоит.
Неделя прошла. Кто вспомнил? Не девятый ещё, не плачут даже. Муж одной другую нашёл, в хате вертится, а она, шутя, конечно, половником норовит – играют.
Онуфрий Степанович хмур. Не сегодня ему ответ держать, а придётся. Думает, что скажет, коль спрос начнут. Девки видные есть, а эти…
  - Начальство пожаловало!
Это конюх, умри его душу.
  - Едут.
  - Повяжут.
  - Ещё! – Матвей не согласен с городским начальством, за Онуфрю и убить может.
Но начальство рукой махнули: деньги, вишь, могут умаслить. Уехали. Дознание вели, только и задали вопрос, что сразу две бабы померли?
  - Болели давно, вот и померли. А что в один день? Так богу угодно, - ответствовал старший. Онуфрий Степанович ему доверил сказ сказывать.
Уехали. Так бы всему и быть, только тётка, не родная, была у покойной Василисы Степановны. Разгневалась на мужика: «А мне, - говорит, - хоть кто!» И давай колдовать, умасливать или что у ведьм…. Не идут «боги» её, не может злодейство отомстить. Едет к свёкру, тот посильней её, наколдовал.
Через три недели случился обвал. В месте, где копали котлован под сарай, али что, со всего маха, да вниз кубарем Онуфрий слетел. Не убился, нет – только зашибся маленько. Занесли в избу, положили, а ему мерещатся те бабы: ухаживают, Онуфрием Степановичем называют. А он в своём уме ещё: понимает – не могут бабы, убитые им, ходить, да простыни под ним менять. Испугу нет – не боится, не того ещё видел Онуфря, а исподнее меняет, время, может, пришло ему. День провалялся, видит, не болит ничего – встал. Но бояться начинает уже: всё как-то из угла глазки смотрят, то ещё что увидеть сможет.
  - Неладно мне.
А сам не говорит дружку, что с ним: смеяться будут. Вышел во двор, а там мужик с копной сена. Накосил, везёт, Онуфрию предлагает:
  - Купи, - говорит.
  - Не нужно, - отвечает.
А у самого корова дойная, да телёнок – много того сена нужно. Не хочет:
  - Езжай, - говорит, - погодя куплю.
Мужик уехал, а Онуфря чует колдовство, да и бабы сказали ответку ждать. Между собой, правда, но запомнилось.
День, второй проходит, нет ничего. Взбодрился Онуфрий Степанович, лёгкий на ногу, ходит, посмеивается: не берёт колдованье его, никак не берёт. Вот и сена прикупил вполцены. Кто ж дороже даст? Онуфрия Степановича уважают. Вот и именины у Прасковьи, жены. Не бил её Онуфрий, так поучал. Да и как бить – красавица, мужа жена. Только детей бог не дал. Ну и что, молод ещё, народят. Жена блинков испекла, неказисты на вид, а вкусны. Ест Онуфря, жену хвалит: «Молодец у меня, - говорит, - лучше сына роди, ещё больше любить стану». А она смеётся, ямочки на щеках показывает, Онуфрю любит, значит. Только слово хочет сказать, а муж кричит ей:
  - Молчи!
А она:
  - Как молчи?
Не понимает, в толк баба не берёт, что муж говорит. А он только рот открывает, сказать хочет – невмочь ему.
Недели через две пристав наведался, узнавать как да что в деревне. Сказали: «Хорошо, только Нуфрий нем стал, не говорит. Смотрит глазами, а сам языком на нёбо себе показывает. Что? Так и не поймут. Жену отлучил от себя, не велит в избу входить. С ума сошёл?» Не знают. Колдовство не кончилось – знать.
Пристав велел доктора звать: «А то и так пройдёт», - сказал и уехал. Ему спокойнее стало: крестьян не обижают, «болезней» меньше.
Онуфрий жив-здоровёхонек, только не говорит. Бабу свою поучать кнутом стал. Та озлилась, да с купцом сбежала. Вот те на! Красоткой была, каждый норовит ущипнуть, а муж «пустой», детей не нарожать, вот и сбежала. А ему куда, Онуфрию? Не слеп, конечно, да и слова нужны: люди, вон, смеются: «Языком машет», - говорят, а уж бояться перестали. «Жену, - говорят, - не удержал, а девкой видная была, сам барин поглядывал».
Молился Онуфрий, в Бога не верил, а молился. Знал молитву одну и ту переиначил, а выходило всё одно – за вину ему мука эта, понимал.
Дни идут, Онуфрий осунулся. Бабы на уборку в дом к нему не идут, уговоры не помогали. Да к тому ещё, пёс с цепи сбежал. Был у Онуфрия пёс знатной масти, сам барин захаживал посмотреть, но уговоров не было: барин масть заприметил – щенка породистого купил, а этот не нужен, с цепи-то. Всё Онуфрию казалось – колдовство это. Где-то колдовали, но и сам своё держи. Нет. С испугу или немочь случилась: побелела голова, седой весь вышел, а люди – ах! Что уж там увидел? Сказать не может, трусит, видят, боится и в дом не заходит. Не смеются люди, глазами провожают как окаянного: «Проклят, - говорят, - дошло до бога злодеяние». Ещё два дня ходил. Пускали люди, боялись ещё. А он как увидит жену, хозяйку в доме, да и престарелую, хоть бы, языком вверх и бежит. Походил, походил, да в дом свой вернулся: кругом одно ж чудится.
Не вышел Онуфрий, месяц мучений и остался лежать. Приходили: дышит – не дышит смотрели, а он глазищами вокруг водит, кого-то ищет. Знахарку просили, отказываться стала, но угомон один – пожечь и всё тут! «Не хотим колдовства!» Помыкалась старая, пошептала, да сама слегла: невмочь ей. Не её дело, решили. Не пожгли. «Божье дело», - с тем и преставился.
Одно смущало сельчан: гроб хоть краем, да вылезал из земли, как не кладут.