Москвичонок. Глава 10

Глава 10.
МАРИУПОЛЬ

Венька вместе с младшим братом ехал туда на поезде, в плацкартном вагоне, под присмотром проводницы, которая принципиально не приняла за догляд предложенные ей деньги.
Тетя Маруся, Мария Павловна Чайка, которая встретила детей на перроне, и которую до этого Веня видел только на фотографии, была героической женщиной. Потеряв ногу под поездом еще в юности, она не сдалась. Окончив металлургический техникум, работала мастером на заводе «Азовсталь». Вышла замуж, родила сына.
Всю войну тетя Маруся провела в городском подполье, будучи одним из его руководителей. Была выдана гестаповцам каким-то подонком, пытана, удачно бежала.
Сразу после освобождения города пошла, восстанавливать свой родной завод. За борьбу с фашистами ей вручили не то партизанскую медаль, не то какой-то мелкий орден. Вот все ее коврижки за каждодневную игру со смертью. Своей наградой она никогда не хвасталась, не цепляла к единственной кофточке. Тогда героями были все: и на фронте, и в партизанском подполье, и в тылу. Но всех не отметишь. Никаких наград не хватит. Досталось бы полководцам! Впрочем, им и досталось. Венька своими ушами слышал от солдат, которым не давали вывезти из побежденной Германии и ложки, про генералов, вагонами тащивших награбленное барахло, вплоть до дамского нижнего белья, ночные рубашки из которого некоторыми генеральскими женами использовались в качестве вечерних платьев.
Летом 45-го Мариуполь был городом-призраком. Целых домов почти не осталось. Каменные строения высились скелетами из полуразрушенных стен и зияющих проемов окон. Деревянные – отмечались печной трубой, торчащей посреди головешек. Единственной, пожалуй, более или менее сохранившейся от бомбежек и обстрелов была приморская, так называемая слободская часть города. Именно там, в одной из бесчисленных хат-мазанок, и жила Мария Чайка. Домик ее был поделен пополам. В одной половине жила она с сыном, в другой – ее брат Григорий с женой.
В Мариуполе Веньке нравилось. Он с удовольствием дружил с Виталькой, сыном тети Маруси, старше его на год. И если бы не вынужденный пригляд за вечно хнычущим своим трехлетним братцем, все вообще все было на все сто. А так, по настоянию маминой подруги, он ежедневно должен был поутру на полтора часа таскать его с собой на пляж для закалки. Хорошо, что море было рядом с домом и мелкое. До глубины идти песочком метров сто, а то и дальше. Так что не надо было волноваться за плескавшегося в воде малыша. И лишь только потом, оставив брата на попечении жены дяди Гриши, которая не работала, он возвращался на пляж и присоединялся к компании своих сверстников, занятых дележкой добычи, что стибрили на ближайшей бахче.
Удивительно все же устроена ребячья психология! Вместо того чтобы просто подойти к хатке сторожа и попросить, – не было случая, чтобы им отказали в арбузе или дыне, – им требовалось исхитриться, тайком пробраться на бахчу и, ухватив первый из оказавшихся на пути плод, вернуться с добычей, продемонстрировав ожидающим пацанам свою удаль. Дескать, смотрите, я каков! А то, что арбуз, с таким трудом добытый, оказывается сплошь и рядом незрелым, факт не особой важности. Тайно добытое всегда вкуснее, слаще и желаннее. Не случайно мальчишки вечно шарят по чужим садам и огородам, в то время как растущее у себя от плодов ломится.
Плескаться на мелководье или валяться под солнцем Веньке не слишком нравилось, а вот ловить черных, аппетитных азовских бычков под камнями в самом конце пляжа - очень. Ребята ловили их руками. Наука, надо сказать, нехитрая. Надо было неподвижно стоять по колено в воде и поджидать, пока одна из снующих у дна рыбешек не заберется под камень. И тогда, улучив момент, шасть под него рукой и, о счастье, бьющая хвостом добыча – в крепко зажатом кулачке. К концу своего пребывания Венька так навострился ловить бычков, которых ребята тут же на берегу жарили до хруста и ели, что из десяти его попыток ухватить пальцами рыбку более половины оказывались удачными.
Научился он ловить не только рыбу, но и диких голубей с воробьями. Их ловили не для забавы, а также для жратвы. И в этом случае не требовалось особых приемов. Достаточно было рассыпать в сенях при открытой двери немного зерна и дождаться, пока воробьи да голуби слетятся на угощенье. Дальше дело техники: захлопнуть дверь и переловить бедняжек руками.
Пойманным птицам мальчишки отвертывали головы, ощипывали и, освободив тушки от внутренностей, предварительно посолив, нанизывали на проволоку, чтоб зажарить на костре, никак не подозревая, что для французских аристократов приготовленные на открытом огне блюда из мяса голубей и воробьев были весьма дорогим деликатесом. Но что ребятишкам, пережившим войну, с вечно сосущим под ложечкой чувством голода, до каких-то деликатесов, описанных великим Рабле в «Гаргантюа и Пантагрюэле».
В один из последних дней своего пребывания в Мариуполе (обратно в Москву Венька с братом возвращался уже в сопровождении мамы) произошло событие, которое он в подробностях и в красках многократно пересказывал всем своим московским дружкам.
Венькина мама была активной пионеркой, даже делегатом первого Всесоюзного пионерского слета в 1929 году. Узнав от подруги, что в город вернулся один из ее приятелей по пионерскому отряду, она договорилась с ним о встрече, прихватив на нее с собой старшего сына. Петр Кулешов, к которому они приехали, был разведчиком, всю войну прослужившим в каком-то берлинском полувоенном ведомстве.
Поначалу мать никак не хотела брать с собой сына, который, узнав, что ее друг – герой невидимого фронта, с утра ходил за ней хвостом, в надежде, что ему удастся ее умолить. И удалось.
– Может, его пример заставит тебя внимательней посмотреть на жизнь, понять, что в жизни самодисциплина и упорство в достижении цели есть главное условие успеха, – сказала она перед тем, как уступить.
Но что было Веньке до маминых нравоучений! Он на них и внимания не обратил, выделив лишь: «Иди, собирайся». Возликовав, он бросился натягивать брюки. Как же! Ему выпало счастье посидеть рядом с настоящим разведчиком, слушать рассказы о героических подвигах в логове врага.
И как же он был разочарован, когда разговор его с мамой стал крутиться в области воспоминаний о друзьях, которые погибли на фронте, о тех, кто остался жив, от кого из них есть весточки, а от кого их нет.
– Нин, ты знаешь, что-нибудь о Ване Гапонове? Я в Союзе совсем недавно и еще не успел про всех наших разузнать. Слышал только, что он живой после плена и теперь где-то на Севере.
Веньке было известно про этого самого Гапонова. Он его видел, когда тот буквально на минуту заскочил к ним домой, сказав, что отпущен на чуть-чуть, под личную ответственность начальника конвоя, пока их – бывших военнопленных – пересаживают из одного эшелона в другой, направлявшейся в Норильск. И он ему не понравился.
– Мятый какой-то, шумный, нервный, потирающий все время руки, будто от холода, – поделился тогда он с мамой своими впечатлениями.
Откуда ему было знать, что Гапонов дрался до последнего патрона в Севастополе на Мамаевом кургане. Что две дивизии, сформированные из списанных на сушу моряков, попали в плен, оставшись без боеприпасов. Что, оказавшись в концлагере, Гапонов бежал. Что был пойман и отправлен в Бухенвальд. Что перед самым освобождением лагеря американскими войсками находился среди восставших узников этого лагеря смерти. Откуда ему было знать, что в Норильск Гапонов ехал не по собственной воле, а в новое, уже советское «родное» заключение, уготованное бывшим военнопленным.
Короче, Веньке было абсолютно неинтересно слушать все эти взрослые воспоминания, тем более что чай им был выпит, а торт съеден. И он, откровенно заскучав, начал ерзать на стуле, выискивая по комнате, чем бы заняться.
– Поиграй с моими цацками, – предложил ему вдруг хозяин, заметив, что его юный гость начал изнывать от безделья.
Раскрыв картонную коробку, которую хозяин снял с верха шкафа, Веня застыл от неожиданности. В ней были только ордена и ни одной из привычных мальчишескому глазу медалей «За взятие…».
– Дядя Петя, – спросил он в недоумении. – Отчего у тебя нет медали «За взятие Берлина»?
– Так я его не брал, – засмеялся бывший разведчик. – Я в нем работал.
Ордена были тяжелыми, блестели эмалью и золотом, и Венька, вертя в руках то «Ленина», то «Красного Знамени», то еще незнамо какой, все не мог понять – это сколько же надо совершить подвигов, чтобы заслужить такую уйму наград!
– Какие они тяжелые, весь пиджак разорвут, – только и мог вымолвить он от восхищения. – Не то, что медальки. Их сколько угодно вешай.
– А колодки на что? – рассмеялся хозяин. – Они легкие.
Этой памятной для Веньки встречей и закончились во всем приятные каникулы 45-го года. Однако прилепившаяся к нему мертвой хваткой зловредная ангина не думала отступать, затаившись в потайных местах его миндалин, чтобы не зачахнуть от прямых лучей жаркого азовского солнца и живительного, пропитанного запахами моря и степного разнотравья воздуха. Сразу по приезде в Москву она жестко заявила о себе, регулярно проявляясь через каждые полтора-два месяца без всякой видимой причины. Вечером – все путем, горло не болит, а утром ни с того, ни с сего – температура под 39, в горле дерет, будто кто-то наждаком по нему проходится, челюсти сводит, бумажку не просунуть, шея опухает, делая лицо похожим на морду хомяка с полными защечными мешками. И, что самое ужасное – никакое лечение, кроме хирургического вмешательства, не помогало. Приходилось дожидаться, пока нарывы на миндалинах созреют, чтобы потом в поликлинике при помощи скальпеля выпустить гной наружу. А поскольку созревали они примерно неделю, то Веньке из-за боли при глотании и невозможности разжать челюсти приходилось питаться жидкими кашами. Брр…! Как же они ему надоели!


;