Поклонник Бахуса

Саша Пушкин любил выпить.

Но пил не до скотообразного состояния.

В питие видел он своеобразную прелесть, красоту. При этом всегда смаковал. А чутье на выпивку у него было огромное, просто звериное.

Соберутся, офицеры в каюте, тихо сидят, чтоб начальство не услышало и вдруг, - Тук, тук, тук…

- Пушкин пришел. Ну его на … А Саша выводит свою трель.
 
Этот стук может продолжаться и пять, и десять минут, пока не откроют дверь.

- Докторинчик, открой. Я знаю, что ты здесь.

Приходится открывать. Каюта замполита рядом. А это опасно. Он входит с улыбкой во все лицо.

- Заебениваете?

- Тихо, Шура. Зам услышит.

Он весело рыкающе смеется, наливает «шила», выпивает и закуривает.

Общество вынужденно мириться с этим новым нахлебником и трапеза продолжается.
И где бы не собирались офицеры, их тут же вычислял Саша.

Однажды он жутко был обижен. Это была, наверное, его единственная обида на весь мир.

Сидим, как-то, мы в каюте Юры Винокурова, играем в нарды и, как водится, пьем «шило», ведя непринужденную беседу. И снова знакомый до боли, до ненависти стук. На сей раз не открывали долго. Но прежде чем открыть каюту, Винокуров прячет «шило» и вместо нее ставит бутылку с водой.

Входит Саша, глаза блестят. Он подходит к умывальнику, видит бутылку, и радостное благодушие переполняет его душу. Пушкин наливает содержимое бутылки в стакан, слегка разбавляет водой и на выдохе выпивает. Секундное замешательство, лицо резко краснеет, брови собираются у переносицы и, изрыгая нецензурные проклятия, он собирается покинуть это недостойное общество.

Юра молча достает подлинник и ставит его на стол.
 
Лицо Саши резко преображается и снова улыбка украшает его лицо. Но он осторожен. Сначала нюхает содержимое и, убедившись, что это не обман, становится прежним, - мягким и доступным.

При нахождении корабля в иностранном порту, каждый офицер выводит в город пятерку моряков. Ну и чтобы никто не позволил себе выкинуть на берегу, на глазах у иностранцев, что-нибудь наше, эдакое, в каждой пятерке есть «шестерка». Списки эти готовятся заранее замполитом и особистом.

И вот корабль в югославском порту Дубровник.

Осмотрев достопримечательности, мы с Пушкиным решаем заглянуть в маленький ресторанчик. Попросив кого-то посмотреть за нашими подопечными, заходим в него. За столиком сидят 3-4 посетителя и, мило беседуя, пьют из «наперстков» бренди. Так они могут сидеть и час, и два.

Подойдя к стойке бара, просим налить бренди и нам. Бармен берет два таких же малюсеньких стаканчика, но Саша, остановив его пальцем, просит налить ему в большой, двухсотграммовый стакан. Бармен наливает и с любопытством смотрит на Пушкина.

За столом разговор замолкает, и взоры обращаются в нашу сторону.

Оттопырив мизинец, Саша торжественно поднимает стакан и с достоинством выпивает.
Бармен, ошалев от увиденного, быстро набирает в стакан минеральной воды и подает ему.

Шурик делает останавливающий жест и достает деньги.

В зале раздаются хлопки одобрения и восхищения. Бармен показывает, что денег не надо. Это за его счет.

Пушкин благодарит по-английски и мы уходим.
 
Настроение Александра приподнято демонстрацией мощи советского моряка.
Саша пил не только «шило», но и все его суррогаты.

В далеком Крондштате, куда мы попали, обогнув матушку Европу, его страстью и новой любовью был портвейн. Он пил его в огромном количестве.
Однажды, поздним вечером, я увидел знакомую тень у проходной завода.

- Докторинчик, – проревел Пушкин, - взял сейчас на грудь восьмисоточку! – и он весело рыкающе засмеялся.

С одной стороны здорово, что боги Олимпа придумали веселящий напиток, но никогда нельзя быть его рабом. Мозг должен всегда трезво и четко мыслить, даже находясь в пьяном состоянии. Ибо, от веселящего  рая до падения в ад, всего один шаг. И не дай Бог никому его сделать.

Саша был любителем. Им он, слава Богу, и остался.